— Меня зовут Феликс. Кроме того, мне хотелось встретиться с вами. Надеюсь, что на этот раз вы не плеснете мне в лицо виски?

Она промолчала.

— Так что произошло, мадемуазель Ева?

И почему вы здесь?

Что-то такое было в этом человеке, что Ева решила ему довериться. Пожалуй, именно он сможет подсказать ей, кому было выгодно украсть ее картины.

— Понимаете, у меня украли все те работы, что выставлялись на Константен-Пекер. Сегодня утром пришла служанка и сказала, что на стенах висят копии моих картин. Мы с Бернаром и Сарой весь последний месяц отдыхали на яхте, дошли, знаете, до Гавра, а в это время кто-то — я думаю, что это Натали, — подменил картины. Времени было, как вы понимаете, более чем достаточно.

— Да уж. — Блюм встал и, машинально схватил со столика чашку, допил остывший кофе. — Вы удивили меня, признаюсь. Насколько мне известно, дом хорошо охраняется. Искать вора надо среди своих. Вы составьте мне список, а я попытаюсь навести справки. У меня большие связи. Можете, конечно, связаться с полицией. Но обычно такие дела решаются полюбовно.

— Это как же?

— Вам звонят и назначают цену. Но у вас может получиться иначе… Сегодня в Лондоне проходит аукцион, я знаю, вы там выставляетесь, постоянно звоню туда… Возможно, тот, кто украл ваши работы, тоже следит за тем, как проходит аукцион. Несмотря на мою статью, я вполне допускаю успех. Вот тогда вы лишитесь целого состояния. Но это не Натали. Нет. И не Бернар.

Ева написала на листочке: Симон, Пьер, Франсуа, Сара.

— Я позвоню вам. — Блюм спрятал записку в карман, ободряюще подмигнул Еве и ушел.

Ева разделась, легла и долго не могла уснуть. Ей так не хватало Бернара, что она несколько раз вслух произнесла его имя. Словно позвала. Но он не откликнулся. Он был далеко от нее. Конечно, если бы она была уверена в нем, то ей бы в голову не пришло, что он заодно с Натали. Но, вспомнив, на какие жертвы он пошел ради денег Натали и какое вообще место в его жизни занимают деньги, она лишь еще больше поверила в свою версию. Но на что они рассчитывали? Что она не заметит? Разве такое возможно? Не сумасшедшие же они!

Мысли, как осенние листья, медленно кружились в ее голове и отгоняли сон. Она уснула лишь под утро.

Увидеть Гришу в номере отеля «Ритц» — это равно продолжению сна. Заспанная, в белом махровом халате, который она нашла в ванной, Ева стояла на пороге комнаты и смотрела на возникшего перед ней Рубина. Во всем белом, улыбающийся и бодрый, Гриша ждал, когда же ему наконец позволят войти.

— Господи, неужели это ты? Как хорошо, что ты приехал, — сказала она, обнимая его.

Ева заказала по телефону завтрак на двоих и, дав возможность Грише принять душ, оделась. В дверь постучали, девушка в голубом форменном платье, не скрывавшем коленей, вкатила столик, на котором стоял никелированный кофейник, сахарница, молочник и большое блюдо с яйцами, булочками, маслом и сыром, накрытое прозрачным куполом.

— В холодильнике сок и минеральная вода, — напомнила девушка Еве и предупредила, что через два часа придет горничная, чтобы заправить постели и убрать номер.

За завтраком Ева рассказала Грише все в подробностях, не забыв упомянуть о своей глупой выходке с Блюмом.

— Я думаю, что мне самому надо съездить к Натали. Понимаешь, если они ни при чем, то выходит, что ты их серьезно обидела своим подозрением. Может, поедем вместе и поговорим начистоту?

Она рассказала ему, как Натали «вынудила»

Бернара целый месяц скрываться от нее, Евы, в Москве.

— Представляешь, и это все ее блажь. А я думала, что он меня бросил.

— Я видел его в Москве, правда, не разговаривал, и думал, конечно, о том, что у вас произошел разрыв. Но все это ерунда по сравнению с тем, что пропали твои картины. Я все-таки поеду.

— Давай я тебя отвезу. У меня же теперь есть своя машина — мне Натали подарила. Честное слово, Гриша, я ничего не понимаю! Ведь она потратила на меня целую кучу денег…

— Не расстраивайся раньше времени. Вот увидишь — найдутся твои картины. Может, они специально их спрятали, чтобы никто не украл…

— Посмотри мне в глаза… Вот так-то вот.

Сам не знаешь, что несешь. Поехали. — Ева допила кофе и затушила сигарету. — Я останусь в машине, а ты сходишь. Буду ждать тебя за углом, хорошо? Посмотри, как меня трясет… Я чего-то боюсь.

Она ждала его недолго — успела выкурить всего две сигареты.

— Так быстро?

Гриша сел в машину и некоторое время молчал, словно приводя в порядок мысли.

— Там, кроме служанки, никого нет. Она сказала, что Бернар куда-то уехал, к другу, кажется, а Натали срочно вчера ночью вылетела в Москву.

— Отлично! — воскликнула Ева, заводя мотор и направляясь вдоль парковой ограды прямо к воротам. — Просто отлично! Я хотя бы покажу тебе мою мастерскую и незаконченные работы. Заодно выведаю все у Сары.

Она позвонила и вскоре увидела, как по дорожке, обсаженной красными и белыми розами, идет Сара. Заметив рядом с Евой Рубина, она несколько замедлила ход.

— Добрый день, мадемуазель Ева. Хозяева уехали, и я не могу вас впустить, — кротким голоском пропела она, не приближаясь к воротам.

— Это что еще такое! Открой немедленно!

Иначе тебе придется пожалеть!

— Но я не могу.

Ева набрала побольше воздуха в легкие и крикнула что есть силы:

— Франсуа!

— Его тоже нет, он в больнице, у жены.

— Сара, ты что, не знаешь, кто я? В доме остались мои вещи, картины…

— Ваших картин здесь нет, и вы прекрасно знаете об этом. Что касается ваших вещей, то никакие они не ваши. Здесь вообще ничего вашего нет. Вы не имеете права находиться в этом доме. До вас мы жили спокойно… Уходите, я все равно вам не открою…

Ева прислонилась лицом к ажурной металлической ограде, во все глаза рассматривая нахалку.

— Ты представляешь, что будет, когда приедет Натали и узнает, что ты тут вытворяла? , — А мне все равно. Я увольняюсь. Но прежде не могу упустить такой возможности поставить вас на место. Вы — никто. И пусть этот ваш толстяк тоже слышит. Да, вы — никто. Для Бернара вы — пустое место. А для Натали всегда были игрушкой. Все над вами смеялись, а вы, как глупенькая, рисовали с утра до ночи свои дурацкие картины, которые никому не нужны…

— Если ты, маленькая дрянь, не откроешь сейчас же, я вот этими ручищами раздвину прутья решетки, достану тебя и сверну шею, как цыпленку, — взревел Рубин.

— Мне плевать, раздвигайте, сейчас нажму кнопку сигнализации, и вас быстренько отправят в полицейский участок. Ну же, давайте!

— Сара, ты с кем разговариваешь? — раздался из глубины парка знакомый голос, и Ева остолбенела.

— Это Натали… Натали, это я, Ева!

С букетом белых роз и садовыми ножницами в руках, в перчатках по локоть, к ним быстрыми шагами приближалась Натали.

— Ева! Наконец-то… Что здесь происходит? — обратилась она к Саре, которая тут же развернулась и побежала к дому.

— Она не пускает нас и говорит, что ты в Москве, а Бернар ушел к другу… — Гриша вошел в калитку и обнял Натали. — Ну и служанка у тебя, я собирался свернуть ей шею.

— Да, она у нас девушка с характером. Гриша, глазам своим не верю! Знаешь, Ева нас покинула. Чем-то мы ее обидели…

Ева чувствовала, что Натали хочет обнять ее, но что-то мешало ей пойти навстречу этому желанию.

— Я не знаю что и думать. А Бернар совсем голову потерял. Ну, заходите, поговорим.

Сара! — крикнула она. — Принеси нам что-нибудь выпить.

На террасе за столом, на котором теперь стоял свежий букет белых роз, они пили вино, и Ева рассказывала о том, как она обнаружила пропажу. Натали, услышав эту новость, резко встала из-за стола и жестом пригласила их последовать за ней в галерею. Подойдя к первой же картине Евы, она пристально взглянула на нее:

— Не может быть… И ты, бедная девочка, конечно же, подумала на нас с Бернаром?

— Я просто не знаю, что мне думать. Я испугалась. Разочарование в близком человеке — все равно что его смерть. Он вроде бы и есть, но для тебя умер. Я не знала, как же поступить, и поэтому вызвала Гришу. Согласитесь, это мог сделать человек либо очень сильно желавший мне зла, либо хорошо разбирающийся в живописи и знающий цену моим картинам.

— А ты-то сама знаешь им цену? — словно что-то вспомнив, спросила Натали и просияла:

— Чего молчишь? А ты, Гриша? Вы что, ничего не знаете? Сегодня утром мне позвонил Драницын, и первое, что он крикнул в трубку, было: «Петух в вине» в Лондоне ушел за двадцать тысяч долларов.

— Вы шутите? — Ева сжала кулаки, еще не веря услышанному. — Гриша, ты знал?

— Откуда? — воскликнул Рубин, опрокидывая в себя остатки холодного вина. — Я же к тебе как ненормальный летел. Но я рад, о, как я рад!

— А Сара не могла украсть? — внезапно спросила Ева. — Она же терпеть меня не может.

— Сара? Да нет… Ну, лягушку дохлую в постель подложит, кофе на платье прольет, но чтобы красть целое состояние? Нет, это исключено.

— Послушай, но, если она такая противная, почему ты ее не увольняешь? — спросил Гриша.

— Я привыкаю к людям, а Сара обладает массой достоинств. Она прекрасно готовит, очень чистоплотная и не лентяйка. Я воспринимаю ее такой, какая она есть на самом деле.

— Она только что сказала нам, что увольняется…

— Нет, что вы! Она может сказать все что угодно, но чтобы уйти от меня? Никогда. Болтушка она. Но что мы все про Сару. В моем доме — вор. — Она нервно рассмеялась и отломила ломтик сыра. — За Симона я отвечаю, как за самое себя. Пьер у нас не появлялся достаточно давно — у него что-то с печенью.

Франсуа?

— Нет! — вырвалось у Евы. — Ему я доверяю.

— Тогда почему же ты не доверяешь Бернару?

— Я этого не говорила.

— Может, просто хорошенько обыскать дом? Осмотреть каждый уголок, заглянуть в подвал, винный погреб, чулан, на чердак… Не могли же картины исчезнуть бесследно. Их, вероятно, кто-то спрятал. Хотя все это, согласитесь, более чем странное воровство, зато тщательно продуманное. Надо ведь было найти художника, который пошел на такое… Ну что ж, предлагаю начать немедленно, прямо с гостиной. Холсты, очевидно, свернуты в рулоны, их порядка двадцати пяти штук, разных размеров, все-таки не иголка… Гриша, не стесняйся, в моем доме идеальный порядок, а потому искать будет очень легко. Сейфы я открою лично. Можете простукивать стены, пол. Если придется обращаться в полицию, в любом случае первым делом начнут обыскивать дом.

— Предлагаю отправить Сару за покупками или еще куда-нибудь.

— Отлично. Сара-а!

На обыск дома ушло больше трех часов. Натали, в перепачканной блузе и съехавшей набок косынке, вернулась в гостиную и без сил рухнула в кресло. Вскоре спустилась с чердака Ева. Последним пришел Гриша. Все молчали.

— Судя по тому, что вы пришли с пустыми руками, картин в доме нет. Ева, ты искала в своей мастерской?

— Искала. И парк обшарила — ничего. И в плотницкой у Франсуа — тоже ничего.

— А у Бернара?

Ева покраснела и покачала головой.

— Там я не смотрела. Мне ужасно неловко. Я даже его имя боюсь теперь произносить.

Думаю, он не простит меня.

— Он, кстати, скоро придет. В пять вернется Сара, и мы пообедаем, а пока ты можешь поболтать с Гришей. Я немного отдохну…

Гриша, оказавшись в комнате Евы, на всякий случай запер дверь на ключ и достал из кармана конверт.

— Это я нашел в комнате вашей служанки.

Конверт был спрятан в коробок с печеньем, там двойное дно. — Он извлек снимок, на котором была изображена маленькая Сара, сидящая на коленях у мужчины, очевидно, у отца.

— Ты не знаешь, кто это? — спросил Гриша.

— Нет. А что написано на обороте?

— Ничего. Хотя посмотри, вот здесь, внизу, название фотоателье — «Флер Бурже» и год — тысяча девятьсот восьмидесятый.

— Знаешь, я могла бы спросить у Натали, но что-то останавливает меня… Гриша, ты говорил, у тебя в Париже много знакомых. Постарайся что-нибудь узнать об ателье и фотографии. Может, это как-то прольет свет… Хотя и так видно, что это ее отец.

Она тяжело вздохнула и достала из кармана джинсов книжечку стихов Поля Фора, открыла ее где-то посередине, и оттуда выпал кусок пленки.

— Взгляни, — произнесла Ева, — это я нашла в комнате Бернара.

— Но ведь ты сказала, что не была там!

— Была, как видишь. Понимаешь, для меня это очень важно. Книга лежала на столе, под лампой. Здесь отсняты мои картины. Что скажешь?

— Я говорил тебе, чтобы ты все бросала к черту и ехала со мной в Италию или еще куда! — взорвался Гриша и мгновенно перешел на шепот:

— Я и сам уже ничего не понимаю.

Я бы на твоем месте дождался Бернара и спокойно все выяснил.

— Конечно, я так и сделаю.

— А ты не знаешь, что делаю в этом городе я? Мы с тобой уже столько часов вместе, а ты ни разу даже не посмотрела в мою сторону.

Неужели пропажа картин для тебя важнее меня? — По его тону сложно было понять, шутит он или говорит всерьез.

Ева подошла и обняла его.

— Прости, я действительно веду себя, как настоящая эгоистка. Ты заслуживаешь лучшего. Но меня уже не исправишь. Скажи мне, я сильно изменилась с тех пор, как уехала из Москвы?

— Ты словно бы повзрослела. Движения стали более плавными, и в то же время более уверенными, что ли… А во взгляде — отчаяние. Ты так часто смотришь, когда у тебя возникают проблемы.

По коридору кто-то шел, шаги приближались, и наконец в дверь постучали.

— Это вернулся Бернар, — прошептала Ева. — Оставайся здесь, я сама все скажу ему. — Она поцеловала Гришу и открыла дверь.

Бернар, увидев в комнате Евы Рубина, несколько мгновений находился в шоке, но потом взял себя в руки и поздоровался.

— Извини, у меня куча дел. Я приеду вечером. — Гриша неловко пожал ему руку и скрылся за дверью.

Ева заметила, как изменился Бернар: напряженное лицо и взгляд животного, которое предчувствует близкую смерть.

— Я не знаю, зачем ты это сделал, но я не могу больше оставаться с тобой, — набравшись решимости, сказала Ева и отвернулась к окну. — Где мои картины?

— Какие картины? — изумленно спросил Бернар. — Что происходит? Ты исчезаешь, никого не предупредив, а потом так же внезапно возвращаешься и в чем-то еще меня обвиняешь!

— Разве Натали тебе ничего не сказала?

— Сказала, но только то, что ты вернулась.

Она даже не предупредила меня о том, что у нас Рубин.. Он, надо полагать, приехал за тобой?

— Теперь, уже наверное, да. — Она в двух словах объяснила ему все, что касается пропажи картин, и показала пленку, найденную в его комнате.

— Я ничего не фотографировал и ничего не крал. Но после всех подозрений я уже сам не хочу оставаться здесь. Я два дня не спал и занимался самокопанием. Я вспоминал каждое слово, сказанное тебе накануне. Я устал, понимаешь? Сначала от Натали, которая замучила меня своими условиями и договорами, а теперь еще и ты… Все, с меня довольно! Я ухожу. Со временем ты сама во всем разберешься и поймешь, кто прав, а кто виноват. Возможно, нам было полезно какое-то время побыть порознь.

А что касается пропавших картин, то я готов возместить твои потери. Назови сумму, и уже завтра утром я смогу тебе заплатить. А вот это, — сказал он и, дрожащей рукой достав чековую книжку, что-то написал в ней, — расходы, связанные с твоим отъездом или переездом… Яне знаю, какие у тебя планы.., — Он повернулся и вышел из комнаты.

Но вместо того чтобы броситься его догонять, Ева лишь пожала плечами и взяла чек.

— Что же, пусть будет так.

И лишь когда она увидела, как отъезжает его машина, она поняла, что произошло: от нее ушел Бернар. Мужчина, с которым она была так счастлива. Даже Гриша, который всегда был для нее ангелом-хранителем, вряд ли мог теперь чем-нибудь ей помочь. Что же будет с ней дальше? Последние три месяца были настолько яркими, что от нее ускользнуло ощущение реальности. Глупо было бы думать, что так продлится всю жизнь…

Сзади послышался шорох. Ева оглянулась и увидела Натали.

— Я заметила, в каком состоянии ушел от тебя Бернар. Я понимаю, что не имею права вмешиваться в ваши отношения, но, по-моему, ты его чем-то обидела. Судя по всему, ты предложила ему осмотреть его комнату в поисках картин. Я угадала? Ты могла бы обратиться ко мне.

Мне было бы это сделать намного удобнее.

Ева хотела рассказать ей о пленке, но передумала: пусть хотя бы Натали относится к Бернару по-прежнему, без подозрений. Что с того, что она узнает? Лишний раз будет волноваться.

— Сейчас звонил этот негодяй Блюм, я сказала, что тебя нет дома. Думаю, я сделала правильно. Ведь тебе теперь не до него?

Ева с трудом сделала вид, что отнеслась к этому спокойно. Именно звонок Блюма мог бы ей сейчас помочь. Разговор с Бернаром совсем выбил ее из колеи.

За столом, когда Сара принесла большое блюдо с устрицами, Натали спросила:

— Ну так что с нашим портретом?

— У меня его нет. Он в гостинице. Если честно, то я собиралась отдать вам его только в обмен на свои работы. Но сегодня же вечером я за ним съезжу.

Натали как-то странно посмотрела на Еву и пожала плечами:

— Ты уверена в том, что он в гостинице?

Признаюсь, я вчера заходила в твою мастерскую. Скажу сразу — я довольна.

— Чем вы довольны? — не поняла Ева и капнула на устрицу лимонного соку.

— Своим портретом, — торжественно произнесла Натали, быстро встала из-за стола и через минуту вернулась с картиной в руках.

— Ты себе представить не можешь, что я испытала, когда увидела это. Надо быть по-настоящему талантливым художником и, конечно, психологом, чтобы так верно угадать все черты моего лица. Я вчера почувствовала себя счастливой еще и потому, что поняла, Ева, ты видишь меня не такой пятидесятилетней развалиной, какой меня видят окружающие. Ты смогла увидеть меня молодой. Я не могу тебе всего объяснить, но для меня это крайне важно. Я очень, слышишь, очень тебе благодарна… Не сердись, пожалуйста, что я без твоего разрешения развернула ее и посмотрела. Я понимаю, ты не была уверена, быть может, ты боялась сделать мне больно. Но это потрясающе!

Ева смотрела на раскрасневшуюся, возбужденную Натали. Смеется она над ней, что ли?

— Натали, это не ваш портрет, — наконец сказала она и сама испугалась своих слов. — Это мой автопортрет, который я написала, когда мы с Бернаром были на «Коллетт». Может, я сделаю вам больно, но это правда. А ваш портрет в гостинице.., это абсолютно точно.

Но Натали, казалось, ничуть не смутили ее слова.

— Взгляни сюда! — воскликнула она, доставая из кармана широких розовых брюк фотографию и показывая Еве. — Взгляни, одно и то же лицо.

Ева всмотрелась в изображенную на снимке молодую девушку, затем перевела взгляд на портрет.

— Очевидно, в молодости я была похожа на тебя, вот и все объяснение.

У Евы разболелась голова.

— Да, наверно, — сказала она, как в тумане поднялась из-за стола и поспешила в свою комнату. Где-то она уже видела эту фотографию. Где?

Из окна она увидела, как по дорожке к дому приближается доктор Симон. Вот он-то, пожалуй, смог бы объяснить, в чем тут дело. В конце-то концов, это была его идея с портретом.

Ева позвала его. Симон поднял голову смешно поприветствовал Еву рукой.

Учтивый, тихий и немногословный, Симон обладал типичной внешностью альбиноса и поэтому выглядел намного моложе Натали, хотя возраста они были примерно одного. Он, как и все обитатели этого дома, тоже, хоть и плохо, но говорил на русском. Как объяснила этот факт сама Натали, и Сара, и Пьер, и Бернар, и Франсуа — все они были выходцами из эмигрантской среды. «Я практически всегда разговариваю с ними по-русски, чтобы не забывать язык. Но скажу откровенно: мне и приятно, и больно одновременно. А почему, я даже объяснить не могу».

Ева жестом пригласила доктора к себе в комнату и, убедившись в том, что он понял ее, кинулась к зеркалу, чтобы подправить макияж и прическу.

— Мне бы не хотелось, чтобы Натали знала о нашем разговоре, — начала она сразу же, едва доктор переступил порог ее комнаты. — Прошу вас, Симон, объясните, ради бога, зачем Натали понадобился портрет. Вы знаете, о чем я говорю.

— Ничего сверхсекретного в этом нет, — ответил приятным мелодичным голосом психиатр и попросил у Евы позволения закурить. — Натали в последнее время сильно комплексовала по поводу своей внешности. Делать пластическую операцию не решалась — ее подруга сделала и умерла. Понимаете, у нее возникло желание доказать всем окружающим, что она когда-то была хороша собой, чтобы они, возможно, взглянули на нее другими глазами. Но повесить на стену фотографию ей казалось смешным и нелепым, и тогда я посоветовал ей заказать портрет. Но, как вы понимаете, обращаться к художникам Монпарнаса ей не хотелось, к тому же это желание у нее то пропадало, то возникало вновь. А тут приезжает Бернар и взахлеб рассказывает о вас… Натали припомнила вашу работу, купленную у Драницына, и поняла, что это судьба. Я уже не знаю, как она вам все это объяснила, но схема приблизительно такова.

— Вы знали о том, что она без моего разрешения взяла из мастерской портрет?

— Да, признаюсь, знал.

— Вы считаете, что она похожа на ту женщину, которая там изображена?

— Мне трудно судить: я знаком с Натали всего два года. Хотя она, как вы уже знаете, утверждает, что была именно такой.

— А она вам не успела сказать, что это мой автопортрет? Это я. Понимаете? Я писала его, когда мы плавали с Бернаром и Сарой на яхте.

— Вот как? — Доктор, казалось, был искренне удивлен. — Ну тогда все становится намного проще. Очевидно, ей вполне подошел этот вариант. А свой портрет она, стало быть, не видела?

— Нет. Но боюсь, что он неудачный. Задача оказалась не из легких.

— В таком случае не стоит его и показывать. Примите все как есть. Главное, что Натали осталась довольна. Или вам так жалко свой портрет?

— Да нет, что вы!

— В таком случае я, с вашего разрешения, покину вас. Мы с Натали сейчас отправляемся за покупками. По-моему, она собирается в Москву.

— В Москву? Зачем?

— Ей вчера позвонил какой-то общий ваш знакомый и сказал нечто очень важное.

— Это наверняка Драницын. Вы не знаете, кстати, почему со всеми своими поручениями она обращается именно к нему?

— Она помогла ему организовать выставку и теперь вправе рассчитывать на его помощь.

Ева, извинившись, что потревожила доктора, попрощалась с ним и сразу позвонила Блюму.

Трубку взяли сразу, словно ждали звонка.

Женский голос тотчас разразился истеричным монологом на французском, из чего Ева сумела понять, что попала на ревнивую женщину, в чем-то отчаянно ее упрекавшую. Ева повесила трубку.

Гриша приехал поздно и сообщил, что ателье «Флер Бурже» действительно существует, но той фотографии никто не помнит.

— Я сам ездил на Судейскую улицу, но, увы…

— Гриша, от меня ушел Бернар. Я показала ему пленку, он оскорбился, сказал, что я ничуть не лучше Натали, выписал мне чек на приличную сумму и ушел. Понимаешь, он совсем ушел.

— Вот и хорошо. Сейчас сядем с тобой в самолет, следующий до Ниццы, а дальше — морем, через Генуэзский залив, в Пизу. Затем я покажу тебе Корсику. А на Сардинии у меня один состоятельный клиент, поживем у него на вилле с недельку, позагораем, поплаваем, а потом, если ты, конечно, захочешь, поплывем по Тирренскому морю в Неаполь…

— Красиво, конечно, но никуда я не поеду.

Хватит мне строить иллюзии и постоянно находиться в поисках опоры. Мне очень жаль, что я оторвала тебя от твоих дел и как самая последняя эгоистка вызвала сюда. Поверь, я очень благодарна тебе. Сам знаешь, что, если бы не ты, до сих пор жила бы в Москве и не знала бы, что существует такой прекрасный город, как Париж, и что я пишу, наконец, не так уж и плохо.

К тому же я разбогатела. В этом тоже надо разобраться. Почувствовать вкус к деньгам — это все равно что почувствовать вкус к жизни. Я уже решила, в Москву не возвращусь, присмотрю здесь себе дом и начну обустраивать его. А отсюда перееду буквально на днях. Объясню все Натали, поблагодарю ее и съеду. Я не могу оставаться там, где все напоминает мне о Бернаре. Наверно, я не заслужила такого большого счастья. В конце концов, у меня есть вы с Левой. Будете меня навещать.

— Не надо взрослеть, птичка. Все, что ты сейчас сказала, так не похоже на тебя.

— Я хочу во всем разобраться сама. Я и картины свои разыщу. Рано или поздно, но я увижу их.

Гриша позвонил в аэропорт и заказал билет.

Натали с Евой провожали его. Натали выглядела особенно возбужденной.

— Я бы сама с превеликим удовольствием поехала с тобой, Гришенька, — сказала она, — но не могу. Я жду гостей. Через пару дней или неделю в моей жизни должно произойти важное событие… В вашей стране слишком много сложностей, только получения загранпаспорта для одного человека придется ждать долго, но я подожду…

— Я позвоню тебе, — глотая слезы, прошептала Ева, чувствуя, что остается совершенно одна. Вот и Натали скоро уедет на Корфу.

— Ты посмотри на нее! Человек в тридцать лет стал знаменитым, богатым и не радуется. Подумаешь, рассталась с мужчиной. Бернар любит тебя, я же знаю. Не так уж сильно ты его обидела… Нет, честное слово, ведут себя прямо как дети… — Натали приобняла Еву, и Гриша, взглянув на них, удивленно вскинул брови.

— Натали, она хочет купить дом, ты помоги ей…

— Не волнуйся. Передавай привет нашим общим знакомым. — Натали поцеловала Гришу и заплакала.

У Евы было такое предчувствие, словно она никогда его больше не увидит.

Она вернулась к себе в комнату и на столе увидела пакет, туго стянутый бечевкой. На нем Гришиным почерком было написано: «Еве Анохиной от Григория Рубина». Она развернула и увидела пачку долларовых банкнот. Здесь же нашла открытку, на обратной стороне которой было следующее: «Это тебе на дом. Целую и обнимаю, всю жизнь буду любить. Гриша».

«А ведь он больше не приедет, не приедет…»

Бульвар Ла-Виллет, где Ева надеялась гулять вечерами, так и не стал местом ее прогулок. Купив поблизости от него небольшой дом с садом, она первые два месяца без устали приводила его в порядок, покупала мебель, приглашала мастеров для строительства пристройки и установки стеклянного купола для крохотного зимнего сада, а к вечеру, не чувствуя ног от усталости, выходила подышать свежим воздухом в сад. Конечно, ее новый двухэтажный дом был не таким роскошным, как у Натали, но вполне устраивал своими восемью просторными комнатами, окна которых выходили в сад и на бульвар; огромной кухней, примыкавшей к столовой, и двумя ванными комнатами, расположенными одна над другой, в которых после реконструкции всегда была горячая вода и работало вентиляционное устройство. Первый этаж соединялся со вторым оригинальной деревянной лестницей, обитой ковровой дорожкой. Желание все делать самой окончательно лишило Еву сил. Она поняла: если ухаживать за домом, наводить порядок, следить за садом и готовить обед, на это уйдет почти весь день. Дом, как живой организм, требовал к себе внимания. И тогда Ева пригласила женщину, согласившуюся за умеренную плату помогать ей по хозяйству. Ее звали Вирджини, ей было сорок пять лет.

За все это время Ева ни разу не взяла в руки кисть. Не было настроения даже заниматься обустройством мастерской. Она выбирала люстры и ковры в «Галерее Барбес» или мчалась на своем автомобиле в поисках обоев нужной расцветки, но постоянно думала о Бернаре. Ни деньги, ни успех, ни постоянные звонки Натали и ее визиты, во время которых она давала ценные советы, сидя в кресле и куря одну сигарету за другой, не могли заставить ее забыть о своей главной потере. Она тратила большие деньги, чтобы как-то отвлечься, ходила с Натали по магазинам, покупая одежду, украшения, косметику. Вспоминая, каким чучелом она выглядела у себя дома, в Москве, когда ходила почти не снимая черное шелковое платье, перепачканное красками, и гордилась своим пренебрежительным отношением к внешности, ей становилось даже стыдно. Права была Натали, когда говорила, что женщина всегда должна оставаться женщиной. Гости, которых она ждала из Москвы, так и не приехали, а Ева лишний раз старалась не напоминать ей об этом.

Бернар вообще пропал, он не показывался даже у Натали.

Иногда поздно вечером к Еве приезжал Франсуа. Обычно это бывало после ухода Вирджини. Закончив дела, они располагались на кухне, ужинали, пили вино и вспоминали начало своего романа. Он рассказывал ей о Саре, о том, что у нее теперь новый любовник, американец, которого она просто обожает. Выпив вина, они занимались любовью сначала на кухне, потом постепенно перебирались в спальню, где и засыпали, раскинувшись на огромной кровати среди сбитых простыней и подушек, нисколько теперь не беспокоясь о том, что их кто-то увидит или услышит. Иногда в редкие минуты полного физического и духовного покоя, Еве начинало казаться, что она любит и Франсуа, но утром от таких чувств и мыслей, как правило, не оставалось и следа. Первые утренние лучи скользили по обнаженному телу Франсуа, но Ева, глядя на него, пыталась увидеть рядом спящего Бернара. Она протягивала руку и гладила его спину, длинные стройные ноги, живот. Но вот Франсуа протирал глаза, ловко спрыгивал с кровати и, набросив на себя халат Евы, скрывался в ванной. Нет, нет, это не Бернар. Они молча пили кофе на кухне, Франсуа курил, сжав красными сухими губами кончик сигареты и жадно затягивался. И тогда Еве почему-то хотелось зажмурить глаза, открыть их и, увидев сидящего рядом на стуле Бернара, обнять его и зарыться лицом в его заросшую шерстью грудь…

Франсуа же, напротив, часто говорил Еве о том, что любит ее. Ева улыбалась ему в ответ и позволяла ласкать себя. Единственный мужчина, словам которого она бы поверила, был далеко от нее. Он исчез из ее жизни так же неожиданно, как и появился.

А картины так и не обнаружились. Ева встречалась с Блюмом, и он рассказал ей интереснейшие вещи о Саре. Оказывается, мужчина, изображенный на снимке вместе с ней в 1980 году, не кто иной, как Ги Субиз, покойный муж Натали. Мать Сары служила в доме Ги. Сара — внебрачная дочь Ги Субиза, который так об этом и не узнал.