"А вдруг это новый король собственной персоной? - подумал комендант, спеша навстречу прибывшим. - Господи Боже мой! А что, если он взял да приехал за своей супругой?" От волнения он чуть не задохнулся и, только немного отдышавшись, смог наконец как следует разглядеть ехавшего впереди всадника в плаще цвета бычьей крови, который тем временем успел соскочить наземь и направился в сопровождении конюших в сторону коменданта - этакий гигант, весь в мехах, бархате, коже и серебре. - Служба короля, - возгласил гигант, помахивая перед носом Берсюме пергаментным свитком со свисавшей на ниточке печатью и не давая коменданту времени прочесть хотя бы строчку. - Я граф Робер Артуа. Церемония взаимных приветствий оказалась недолгой. Его светлость Робер Артуа, желая показать, что он человек негордый, хлопнул лапищей по плечу коменданта, отчего тот согнулся чуть ли не вдвое, и потребовал подогретого вина для себя и своей свиты. На громовые раскаты его голоса пугливо оглядывались дозорные, застывшие на верхушках башен. При каждом шаге прибывшего гостя, казалось, дрожала земля. Еще накануне Берсюме решил, что, кто бы ни явился в Шато-Гайар в качестве посланца короля, он лично в грязь лицом не ударит, что врасплох его не застанешь, что в глазах столичного гостя он сумеет показать себя образцовым начальником образцовой крепости и будет действовать так, что его непременно запомнят и отличат. Он уже заготовил приветственную речь, но - увы! - все эти пышные фразы так и остались непроизнесенными. Через минуту Берсюме уже подавал на стол вино, которое потребовал у него важный гость, с удивлением слышал свой собственный умильный голос, бормотавший какие-то льстивые слова, недоуменно оглядывал свое жилище (четыре комнаты, примыкавшие к главной башне), вдруг какого странно уменьшившееся в размерах с того самого момента, когда его порог переступил приезжий гигант, потом, наспех осушив чарку, помчался вслед за графом Артуа по темной лестнице, ведущей в помещение узниц. Вплоть до сегодняшнего дня Берсюме считал себя мужчиной крупного роста, а тут показался себе чуть ли не карликом. Столь же короток был и разговор о принцессах. Артуа спросил только: - Ну как они там? И Берсюме, проклиная в душе свою глупость, ответил: - Очень хорошо, спасибо, ваша светлость. По знаку коменданта Лалэн дрожащей рукой отомкнул запор. Стоя посреди круглой залы, Маргарита и Бланка ожидали посещения королевского посланца. Обе побледнели от волнения и, когда со скрипом открылась дверь, бессознательным движением прильнули друг к другу и схватились за руки. Артуа оглядел их пронзительным взглядом. Он даже прищурился, чтобы лучше видеть своих кузин. Его массивная фигура заполняла весь проем двери. - Вы, кузен! - воскликнула Маргарита. И так как Робер не ответил, продолжая разглядывать двух этих женщин, которые его стараниями дошли до теперешнего своего жалкого положения, Маргарита заговорила снова. Голос ее сначала дрогнул, но она быстро справилась с собой и твердо произнесла: - Смотрите на нас, кузен, да, да, смотрите лучше! И запомните, до какого жалкого состояния нас довели. Не правда ли, мало напоминает картины придворной жизни и прежних Маргариту и Бланку. Ни белья. Ни платьев. Ни еды. Нет даже табурета, чтобы предложить присесть такому дородному сеньору, как вы! "Знают они или нет? - думал Артуа, медленно приближаясь к принцессам. - Дошел ли до них слух о той зловещей роли, какую он сыграл в их теперешней судьбе, сыграл из жажды мести, из ненависти к матери Бланки, знают ли они, что это я помог английской королеве расставить западню, куда беспечно попались обе принцессы?" - Скажите, Робер, ведь вы принесли весть о нашем освобождении?! Бланка, с губ которой сорвался этот крик, подбежала к гиганту, протягивая к нему руки, в глазах ее сияла надежда. "Нет, ничего не знают, - решил Робер, - ну что ж, сейчас мне это на руку". Не ответив Бланке, он резко повернулся к коменданту. - Берсюме, - спросил он, - разве здесь не топят? - Нет, ваша светлость, полученные мною распоряжения... - Немедленно затопить! А почему нет мебели? - Потому что, ваша светлость, я... - Принести немедленно мебель! А эту рухлядь выкинуть. Принести кровать, кресла, ковры на стену, светильники. И не вздумай говорить, что у тебя ничего нет! У тебя дома всего вдоволь, я сам видел! Вот оттуда пусть и принесут. Схватив коменданта за локоть, Робер собирался было вытолкнуть его за дверь, словно последнего слугу. - И еды тоже... - добавила Маргарита. - Скажите нашему милому стражу, который все это время кормил нас такой бурдой, что свиньи и те не стали бы ее есть, пусть распорядится насчет хорошего обеда. - И еды, конечно! - подхватил Артуа. - Паштетов и жаркого, свежих овощей, варенья, зимних груш, только, смотри, хороших. И вина, Берсюме, побольше вина! - Но, ваша светлость... - простонал комендант. - Не смей дышать мне в лицо, - загремел Артуа, - от тебя конюшней разит. Он выпихнул злосчастного Берсюме прочь из залы и ударом ноги захлопнул за ним дверь. - Дорогие мои кузины, - начал он, - признаюсь, я ждал худшего; с огромным облегчением я убедился, что прискорбное заточение не нанесло ущерба двум самым хорошеньким личикам во всей Франции. С этими словами он стащил с головы шляпу и склонился перед принцессами в низком поклоне. - Нам все-таки удается мыться, - заметила Маргарита. - Воды-то хватает, только всякий раз приходится разбивать лед, потому что, пока сюда несут лохань, она по дороге замерзает. Артуа присел на скамью и по-прежнему не спускал глаз с двух узниц. "Ах вы, мои пташечки, - думал он, ликуя, - будете теперь знать, какая судьба ждет даже королев, пожелавших отхватить кусок из наследства Робера Артуа". Разглядывая грубое, как власяница, одеяние принцесс, Робер старался угадать, сохранили ли они прежнюю гибкость и стройность стана. В эту минуту граф Артуа был похож на большого жирного кота, который, присев у мышеловки, тянет лапу, намереваясь поиграть с пленной мышкой. - Скажите, Маргарита, - спросил он, - отросли ваши локоны? По-прежнему ли они пышны? При этих словах Маргарита Бургундская вздрогнула всем телом. Щеки ее покрыла смертельная бледность. - Встать, ваша светлость Робер Артуа! - гневно воскликнула она. Пусть вы застали меня в самом жалком состоянии, но я отнюдь не намерена терпеть, чтобы мужчина сидел в моем присутствии, когда я сама стою на ногах. Робер вскочил со скамьи, и на мгновение их взгляды скрестились. Маргарита не опустила глаз. В неверном свете зимнего дня, пробивавшегося сквозь оконце, он только сейчас как следует разглядел Маргариту, разглядел ее лицо, так не похожее на прежнее, - настоящее лицо узницы. Черты сохранили свою былую красоту, но куда девалась их прелестная нежность. Линия носа стала резче, глаза запали. Милые ямочки, которые еще прошлой весной играли на ее смугло-золотистых щечках, исчезли, и на их месте вырисовывались теперь две морщинки. "Смотри-ка ты, - удивился Артуа, - и еще пытается царапаться! Что ж, прекрасно, так оно будет даже забавнее". Он любил открытый бой и жаждал не просто победы, а борьбы, ведущей к победе. - Кузина, у меня и мысли не было вас оскорбить, - сказал он с притворным добродушием, - вы меня не так поняли. Просто мне хотелось знать, достаточно ли отросли ваши кудри и можете ли вы по-прежнему появляться в свете. При всей своей настороженной подозрительности Маргарита чуть не подпрыгнула от радости. "...появляться в свете... Итак, меня выпустят отсюда. Значит, я прощена? Значит, меня ждет престол Франции? Нет, если бы это было так, Артуа сразу бы мне объявил..." Все эти мысли вихрем промчались в ее голове, и Маргарита зашаталась; вопреки воле на глазах у нее выступили слезы. - Робер, не томите меня, - сказала она. - Я знаю, это в ваших привычках, вы не меняетесь. Но не будьте жестокосердны. Что поручили вам мне сообщить? - Я счастлив передать вам, кузина... При этих словах Бланка пронзительно вскрикнула, и Роберу показалось, что сейчас она потеряет сознание. Но он не спешил закончить фразу: видя, что обе принцессы бьются, как рыбки на крючке рыболова, он испытывал истинное удовольствие. - ..послание, - добавил он. И с тем же чувством радости он увидел, как уныло поникли их красивые личики, и услышал горький вздох разочарования. - Послание от кого? - спросила Маргарита. - От Людовика, вашего супруга, отныне короля Франции. А также от нашего дражайшего дядюшки его высочества Валуа. Но я хочу поговорить с вами наедине. Быть может. Бланка согласится оставить нас вдвоем? - Конечно, конечно, - покорно произнесла Бланка, - я сейчас уйду. Но мне бы хотелось сначала узнать.., как Карл, мой супруг? - Кончина короля причинила ему огромное горе. - А он вспоминает.., меня? Говорит ли обо мне? - Полагаю, он жалеет вас вопреки всем тем страданиям, что претерпел по вашей вине. После событий, разыгравшихся в Понтуазе, никто ни разу не видел на его лице прежней веселой улыбки. Бланка залилась слезами. - Как по-вашему, - произнесла она, - простит ли он меня или нет? - Это во многом зависит от вашей кузины, - загадочно ответил Артуа, указывая на Маргариту. Он довел Бланку до порога и сам захлопнул за ней дверь. Потом повернулся к Маргарите: - Прежде всего, моя прелесть, я должен ввести вас хоть отчасти в курс дела. В последние дни, когда король Филипп находился в агонии, Людовик, ваш супруг, совсем потерял голову. Лечь спать принцем и проснуться наутро королем - это, согласитесь сами, немалое испытание. Ведь, как известно, он лишь номинально считался королем Наваррским, и там отлично управлялись без него. Вы возразите мне, что ему уже двадцать пять лет и что в таком возрасте можно править страной; но вы так же хорошо, как и я, знаете, что решительность и здравомыслие не входят в число добродетелей Людовика, не в обиду ему будь сказано. Итак, сейчас на первых порах помогает Людовику и вершит государственные дела его дядя Валуа вместе с Мариньи. К сожалению, эти два выдающихся мужа недолюбливают друг друга именно вследствие взаимного сходства, и каждый пропускает мимо ушей советы другого. Существует мнение, что вскоре они вообще перестанут слушать друг друга, и весьма прискорбно, если такое положение продлится, ибо не могут же управлять государством два безнадежно глухих человека. Всю эту тираду Артуа произнес совсем иным тоном, чем в начале беседы. Говорил он четко, ясно, и Маргарите невольно пришло на ум, что его шумное появление было лишь притворством, комедией. - Я лично не особенно-то люблю мессира де Мариньи, который мне немало навредил, - продолжал Робер, - и от души желаю, чтобы мой кузен Валуа, чьим другом и союзником я имею честь состоять, взял верх над коадъютором. Маргарита с трудом улавливала тайный смысл всех этих интриг, в атмосферу которых, не дав ей опомниться, ввел ее Робер, не мысливший себе существования без придворных козней. За семь месяцев, прошедших со дня заточения, до Маргариты не доходили вести из прежнего мира, и теперь ей казалось, что ум ее просыпается от долгой спячки. Со двора даже сквозь толстые стены доносились крики Берсюме, командовавшего операцией по расхищению своего собственного имущества. - Людовик меня по-прежнему ненавидит, не так ли? - спросила Маргарита. - Совершенно справедливо, ненавидит, и сильно, не буду скрывать! Но, признайтесь, есть за что вас ненавидеть, - ответил Артуа, - ибо пара рогов, которыми вы увенчали его чело, весьма мешает возложению короны! Заметьте, кузина, что, будь на его месте, к примеру, я и если бы вы со мной так поступили, я не стал бы подымать шум на все государство Французское. Я бы задал вам такую порку, что навсегда отбил бы у вас охоту к подобным приключениям или же... Он бросил на Маргариту загадочный взгляд, и она невольно затрепетала от страха. - ..или же сумел бы вести себя так, что моя честь была бы спасена. Но поскольку покойный король, ваш свекор, судил, без сомнения, иначе, произошло то, что произошло. Надо было иметь недюжинную наглость, чтобы открыто сожалеть о разразившемся по его милости скандале, тем паче что он сам приложил к тому немало усилий и трудов. - Первой мыслью Людовика после кончины короля, вернее, единственной мыслью - ибо не думаю, чтобы он мог иметь разом несколько мыслей, - было и осталось, как бы выйти из того смешного и стеснительного положения, в которое он попал по вашей милости, и смыть позор, каким вы его покрыли. - Чего же хочет Людовик? - спросила Маргарита. Артуа, не отвечая, махнул своей огромной ножищей, словно намереваясь отшвырнуть невидимый камень. - Он хочет требовать расторжения вашего брака, - ответил Робер, - и, как видите, хочет немедленно, поскольку отрядил меня сюда. "Значит, не быть мне королевой Франции", - подумала Маргарита. Мечты, нелепые, безумные мечты, которым она предавалась со вчерашнего дня, разлетелись прахом. Один день мечтаний за семь долгих месяцев заключения.., один на всю дальнейшую жизнь! В эту минуту в залу вошли двое лучников с охапкой дров и связкой хвороста. Когда, затопив камин, они удалились, Маргарита заговорила. В голосе ее прозвучала усталость. - Ну хорошо, предположим, он требует расторжения нашего брака, но чем я-то могу ему помочь? И она протянула руки к пламени, весело потрескивавшему в очаге. - Ах, кузина, как раз вы-то и можете многое, вам будут очень признательны, от вас ждут жеста, который вам ничего не стоит сделать. Видите ли, считается, что измена одного из супругов не достаточный повод для расторжения брака: пусть это нелепо, но это так. Вы могли бы вместо одного любовника иметь хоть целую сотню и развлекаться со всеми мужчинами Французского государства и тем не менее продолжали бы считаться супругой человека, с которым вас соединил Бог. Спросите вашего капеллана или кого вам будет угодно - это именно так. Мне самому это несколько раз объясняли, ведь я не особенно-то силен в церковных делах: брак не может быть расторгнут, и, если его все-таки желают расторгнуть, необходимо доказать, что имелись непреодолимые помехи к его действительному осуществлению или что он не был совершен - иными словами, не имел места. Вы меня слушаете? - Да, да, - отозвалась Маргарита. Теперь уже речь шла не о государственных делах, а о ее личной судьбе, и она жадно впитывала каждое слово, старалась удержать его в памяти. - Вот поэтому, - продолжал гигант, - его высочество Валуа и придумал следующий способ вызволить из затруднения своего племянника. Он помолчал, откашлялся. - Вы признаете, что ваша дочь, принцесса Жанна, рождена не от Людовика; вы признаете также, что всегда отказывали вашему мужу в супружеской близости и, таким образом, ваш брак нельзя считать браком. Вы просто заявите об этом в моем присутствии и в присутствии капеллана, который скрепит ваши показания своей подписью. Среди ваших бывших слуг или домашних, безусловно, легко можно будет найти свидетелей, и они подтвердят все, что надо. Таким образом, брачные отношения становятся недействительными и расторжение брака произойдет само собой. - А что предлагают мне в обмен на эту.., ложь? - спросила Маргарита. - В обмен на эту.., любезность, - ответил Робер Артуа, - вам предлагают следующее: вас доставят в герцогство Бургундское, где вы будете находиться в монастыре вплоть до полного и официального расторжения брака, а затем живите с Богом, как вам будет угодно или как будет угодно вашему семейству. В первую минуту с уст Маргариты уже готов был сорваться ответ: "Хорошо, я согласна; я объявлю все, что вам угодно, подпишу любую бумагу, при одном условии - что меня немедленно вызволят отсюда". Но она сдержалась, заметив, что Артуа следит за ней краешком глаза, напустив на себя самый добродушный вид, столь не вязавшийся с его внешним обликом; и внутреннее чутье подсказывало Маргарите, что все это делается с единственной целью - усыпить ее бдительность. "Я подпишу, а они меня отсюда не выпустят", - подумала она. Люди двуличные всегда склонны подозревать другого в том же Йороке. Но на сей раз Артуа сказал чистую правду: он действительно приехал предложить королеве честную сделку и получил даже приказ привезти с собой пленницу, если она согласится объявить все, что от нее требуют. - Но ведь меня понуждают совершить огромный грех, - произнесла Маргарита. Артуа так и покатился со смеху. - Да бросьте, кузина, - воскликнул он, - вы, если не ошибаюсь, грешили в своей жизни немало и никогда не испытывали особых угрызений совести. - Я ведь могла перемениться, почувствовать раскаяние. Прежде чем принять решение, я должна хорошенько поразмыслить. Гигант, скривив губы, скорчил забавную гримасу. - Пусть будет по-вашему, кузина, только предупреждаю, думайте быстрее, - сказал он, - ибо завтра же я должен вернуться в столицу, где в соборе Парижской Богоматери состоится торжественная заупокойная месса. Двадцать три мили не пустяк, я отобью себе весь зад, если даже поеду кратчайшим путем. При здешних дорогах, где лошади по бабки увязают в грязи - особенно сейчас, когда солнце встает поздно, а садится рано, - да и перемена лошадей в Манте тоже отнимет немало времени, я не могу мешкать и предпочел бы не делать такого пути впустую. Прощайте. Пойду сосну часок, а потом откушаю с вами. Само собой разумеется, кузина, я составлю вам компанию в сей знаменательный день, когда вам наконец-то соблаговолят дать хороший обед. И уверен, вы примете нужное решение. С этими словами Робер, смерчем ворвавшийся в темницу Маргариты, покинул ее так же шумно, ибо наш гигант любил эффектно появиться на сцене и столь же эффектно уйти с подмостков; на лестнице он чуть было не сшиб с ног Толстого Гийома, который, обливаясь потом и согнувшись в три погибели, тащил наверх огромный сундук. Через минуту Робер Артуа уже влетел в почти опустевшее жилище коменданта и тут же рухнул как подкошенный на единственное оставшееся там ложе. - Берсюме, дружок, смотри, чтобы через час обед был готов, - сказал он. - А теперь кликни моего слугу Лорме, он торчит где-нибудь среди конюших, и пошли его сюда охранять мой сон. Этот не знавший страха геркулес боялся лишь одного - попасть безоружным в руки многочисленных врагов. Охрану своей драгоценной персоны он доверял не оруженосцам или конюшим, а верному Лорме, приземистому седеющему слуге, повсюду следовавшему за хозяином по пятам якобы для того, чтобы носить за ним плащ и шляпу. Обладавший недюжинной для своих пятидесяти лет силой, способный на все, лишь бы только услужить "его светлости Роберу", Лорме был тем более опасен, что внешний его вид не вызывал подозрений. Особенно же он набил себе руку в молниеносном и незаметном устранении не угодных хозяину людей, поставлял в господские покои девиц, вербовал для графских нужд всякий сброд и стал преступником не так по природной склонности, как из рабской угодливости перед своим господином: этот хладнокровный убийца опекал Робера с нежностью няньки. К тому же Лорме, в силу врожденной хитрости умевший как никто прикинуться дурачком, был незаменимым соглядатаем и сыграл не последнюю роль в поимке братьев д'Онэ, которые попались в западню Робера Артуа чуть ли не у входа в Нельскую башню. Если Лорме спрашивали о причинах столь пылкой его привязанности к графу Артуа, он пожимал плечами и ворчливо пояснял: "Да ведь из любого его старого плаща я могу себе целых два скроить". Когда Лорме вошел в жилище коменданта, Робер спокойно смежил веки и тут же уснул богатырским сном, широко раскинув свои огромные руки и ноги; при каждом вздохе этого великана мерно подымалось и опускалось его объемистое чрево. Через час он проснулся, потянулся, как огромный тигр, и вскочил с постели, отдохнувший телом и душой. Круглоголовый Лорме сидел у него в изголовье на табуретке с кинжалом на коленях: прищурив глаза, он с нежностью следил за пробуждением своего господина. - А теперь ложись ты, мой добрый Лорме, - сказал Артуа, - только пришли мне раньше капеллана.
      Глава 3
      ПОСЛЕДНИЙ ШАНС СТАТЬ КОРОЛЕВОЙ
      Опальный доминиканец не замедлил явиться на зов графа; он не скрывал своего волнения, и немудрено - его потребовал к себе для частной беседы столь знатный вельможа. - Брат мой, - обратился к нему Артуа, - вы, должно быть, хорошо изучили ее величество Маргариту, коль скоро являетесь ее исповедником. Какое, по вашему мнению, ее самое уязвимое место? - Плоть, ваша светлость, - ответил капеллан, скромно потупив глаза. - Это-то мы сами давно знаем! Нет ли чего-нибудь еще.., например, какого-нибудь особенного чувства, на котором можно было бы сыграть, дабы внушить ей кое-какие соображения, вполне совпадающие как с ее интересами, так и с интересами королевства? - Не обнаружил таковых, ваша светлость. Нет в ней, по моим наблюдениям, ничего, что могло бы поддаться.., за исключением того, о чем я упоминал выше. Душа у этой принцессы тверже дамасского клинка, и даже узилище не сломило ее. Поверьте моей совести, нелегко вести такую душу путем покаяния! Сцепив руки в рукавах сутаны, почтительно склонив высоколобую голову, капеллан старался произвести на королевского посланца впечатление человека благочестивого, но ловкого. Он давно уже не выстригал себе тонзуры, и кожа черепа, просвечивающая среди венчика жиденьких черных волос, покрылась синеватым пухом. Артуа задумался, потом поскреб себе щеку, ибо череп священнослужителя напомнил ему о том, что сам он тоже давно уже не брился. - А в том пункте, о котором вы говорили, - начал он, - имела здесь принцесса случай удовлетворить свою.., слабость, уж если вам угодно называть таким словом одну из самых основных сил природы? - Поскольку я знаю, ваша светлость, нет. - А как насчет Берсюме? Ни разу не засиживался он у принцессы дольше положенного? - Никогда, ваша светлость, готов поручиться. - Ну а.., вы сами? - Что вы, ваша светлость! - воскликнул капеллан, осеняя себя крестным знамением. - Ну, ну! - перебил его Артуа. - Такие дела, случаются сплошь и рядом, и когда ваши досточтимые собратья снимают сутану, они такие же мужчины, как и все прочие, я-то уж знаю. Впрочем, не вижу в этом ничего предосудительного, скорее хвалю. Ну а как насчет ее кузины? Может быть, дамы находят утешение в обществе друг друга? - О ваша светлость! - снова воскликнул капеллан с преувеличенно испуганным видом, - вы требуете, чтобы я выдал вам тайну исповеди. Артуа дружески хлопнул своего собеседника по плечу, отчего тот отлетел к противоположной стене. - Ну, ну, мессир капеллан, не шутите так, - загремел он. - Если вас послали исполнять должность тюремного священнослужителя, то вовсе не затем, чтобы хранить тайны исповеди, а затем, чтобы сообщать их по мере надобности. - Ни мадам Маргарита, ни мадам Бланка ни разу не признавались мне в подобных грехах, у них и в мыслях ничего подобного не было, - вполголоса ответил капеллан. - Что отнюдь не доказывает их невинности, а свидетельствует лишь об их осторожности. Писать умеете? - Конечно, ваша светлость. - Вот как! - удивился Артуа. - Стало быть, вовсе не все монахи такие отпетые невежды, как говорят!.. Так вот, мессир капеллан, вы сейчас возьмете пергамент, перья - словом, все необходимое для того, дабы нацарапать письмо, будете ждать внизу башни, где заключены принцессы, и подымитесь в залу по первому моему зову. Только смотрите поторапливайтесь. Капеллан отвесил низкий поклон; казалось, он хотел было что-то добавить, но Артуа уже закутался в свой пурпуровый плащ и вышел. Священник бросился вслед за ним. - Ваша светлость, ваша светлость! - заискивающе произнес он. - Не будете ли вы так добры - конечно, если вас не оскорбит моя нижайшая просьба, - не будете ли вы так добры напомнить при случае брату Рено, Великому инквизитору, что я по-прежнему остаюсь покорнейшим его слугою, и пусть он не забудет, что уже давно томлюсь я в этой крепости, где исполняю со всем тщанием свои обязанности, коль скоро Господь Бог привел меня сюда; но и я могу на что-нибудь быть полезен, ваша светлость, ведь вы сами только что могли в этом убедиться, пусть испытают мои способности на каком-нибудь другом посту. - Подумаю, дружок, подумаю, - ответил Артуа, хотя он отлично знал, что и пальцем не пошевелит, чтобы помочь капеллану. Когда Робер явился в комнату Маргариты, принцессы еще не совсем закончили свой туалет: сначала они долго и усердно мылись перед камельком теплой водой и мыльным корнем, который им принесли, и старались продлить это давно забытое наслаждение; обе вымыли друг другу голову, и в их коротеньких волосах еще блестели жемчужинами капли воды, затем надели длинные белые рубашки, собранные у ворота на шнурке. При виде графа Артуа обе испуганно и стыдливо бросились в угол. - Ох, кузиночки, да не пугайтесь вы, не обращайте на меня внимания. Оставайтесь в чем есть. Мы как-никак родственники, да и рубашки эти не столь откровенны, как те платья, в которых вы спокойно появлялись при дворе. Сейчас вы похожи скорее всего на монашек. И вид у вас гораздо лучше, чем час назад, да и краски понемногу вернулись. Признайтесь же, что не успел я приехать, как ваша участь уже повернулась к лучшему. - О, спасибо, кузен! - воскликнула Бланка. Неузнаваемо преобразилась и комната. По распоряжению Артуа сюда внесли кровать с пологом, два сундучка, долженствующие служить сиденьями, настоящий стул со спинкой и стол, на котором уже были расставлены миски, чарки и вино, - все это из личных владений Берсюме. Самый осклизлый кусок ниши завесили тканью, правда, уже потерявшей свой первоначальный цвет. Толстая свеча, позаимствованная из ризницы, горела на столе, ибо, хотя до вечера еще было далеко, день за окном заметно угасал; в камине с высоким остроконечным колпаком весело пылали толстые поленья, и на почерневшей их коре с мелодичным шипением проступили пузырьки влаги. Вслед за Робером в комнату вошел Лалэн в сопровождении Толстого Гийома и еще одного лучника: по приказанию коменданта они принесли горячую, дымящуюся похлебку, большой хлеб, круглый, как пирог, паштет весом не меньше пяти фунтов с аппетитно подрумяненной корочкой, жареного зайца, гусиные полотки и пяток сочных зимних груш; эти груши Берсюме раздобыл у одного садовода в Андели, и то после того, как пригрозил смести с лица земли весь городок. - Как, - вскричал Артуа, - и это все? Однако же коменданту хорошо известно, что я велел подать хороший обед. - Чудо еще, что и такую снедь удалось раздобыть, ваша светлость, ведь кругом голод, - отозвался Лалэн. - Возможно, смерды и голодают, потому что они бездельники и лодыри, они, видите ли, хотят снимать обильные урожаи, а самим лень лишний раз поле проборонить. Но чтобы голод смел коснуться людей благородного происхождения, это уж простите! - воскликнул Артуа. - Впервые после того, как меня отняли от материнской груди, я вынужден довольствоваться столь скудной трапезой. Обе принцессы жадно, как проголодавшиеся зверьки, смотрели на расставленные на столе яства, которые Артуа поносил с умыслом, желая дать почувствовать кузинам все убожество их теперешнего удела. На глаза Бланки навернулись слезы. Трое лучников, как зачарованные, не могли отвести взгляда от соблазнительной картины. Толстый Гийом, раздобревший разве что на ржаной похлебке, обычно прислуживал коменданту во время трапезы, и потому он робко приблизился к столу с намерением нарезать хлеб. - Не смей прикасаться к хлебу своими грязными ручищами! - заревел Артуа. - Без тебя нарежем. А ну, катитесь отсюда, пока я вас не вышвырнул! Конечно, можно было позвать для услуг Лорме, но Робер свято чтил сон своего телохранителя, пожалуй, единственное, что чтил он на этом свете. Можно было также кликнуть кого-нибудь из конюших, но Артуа предпочитал действовать без свидетелей. Когда лучники исчезли за дверью, он обратился к принцессам. - Придется, видно, и мне понемножку привыкать к тюремной жизни, сказал он тем шутливым тоном, каким и в наши дни говорят избалованные богатством люди, когда им приходится самим принести из кухни блюдо или вымыть тарелку. - Как знать, - добавил он, - возможно, в один прекрасный день вы, кузиночки, чего доброго, запрячете меня в тюрьму. Он подвел Маргариту к единственному стулу. - А мы с Бланкой посидим на скамье, - сказал он. Затем разлил вино и, подняв чарку, обратился к Маргарите: - Да здравствует королева! - Не насмехайтесь надо мной, кузен, - умоляюще сказала Маргарита. Это невеликодушно с вашей стороны. - Я вовсе не насмехаюсь, и примите мои слова так, как их должно принять. На сей день, поскольку мне известно, вы еще королева, и я просто желаю вам долгой жизни. Вслед за этими словами воцарилось молчание, ибо принцессы и их гость принялись за еду. Будь на месте Робера любой другой человек, он неминуемо почувствовал бы жалость при виде этих двух женщин, набросившихся на еду с жадностью уличных побирушек. В первую минуту Маргарита и Бланка старались еще хранить за столом равнодушный вид, как то предписывает светский этикет; но голод оказался сильнее правил утонченного воспитания, и теперь они усердно работали челюстями и останавливались лишь затем, чтобы перевести дух между двумя глотками. Артуа подцепил зайца на кончик кинжала и поднес к огню, чтобы разогреть жаркое. Поглощенный этим занятием, он, однако, краешком глаза поглядывал на своих кузин и еле сдерживал смех, рвущийся из его глотки: "А что, если взять да поставить миски с едой прямо на землю, ей-богу, они опустятся на четвереньки, все половицы вылижут". Принцессы не только ели, но и пили. Пили вино из подвалов коменданта Берсюме, пили с таким видом, словно желали вознаградить себя за семь месяцев лишений, когда приходилось утолять жажду одной холодной водой. Щеки их разгорелись неестественным румянцем. "Они, пожалуй, еще разболеются, - думал Артуа, - и этот праздник, того и гляди, кончится для них желудочными коликами". Но и сам он ел за целый легион. Недаром о его непомерном аппетите ходили легенды, и каждый кусок, который он непринужденно посылал себе в рот, обыкновенный человек смог бы проглотить, лишь разрезав предварительно на четыре части. Даже гусиные полотки ел он с костями, словно то была маленькая пичужка. Робер смиренно извинился перед дамами, что не рискует расправиться подобным манером с костями, оставшимися от зайчатины. - Заячьи кости, - пояснил он, - слишком остры и могут прорвать человеку внутренности. Когда голод был утолен, Робер взглянул Бланке в глаза и указал ей кивком головы на дверь. Та безропотно поднялась с места, хотя ноги отказывались ей служить, голова кружилась и мучительно хотелось одного немедленно добраться до постели. Глядя на нее, Робер впервые за все свое пребывание в Шато-Гайаре ощутил какое-то почти человеческое чувство, "Если она сейчас попадет на холод, - подумал он, - непременно помрет от удара". - У вас-то хоть тоже затопили? - спросил он. - Да, спасибо, кузен, - отозвалась Бланка. - Наша жизнь... Но ее слова прервала самая вульгарная икота. - ..наша жизнь действительно переменилась благодаря вам. Ах, я так вас люблю, кузен, так сильно люблю. Вы ведь скажете Карлу... ведь скажете, что я его люблю, пусть он простит меня, раз я его так люблю. В эту минуту Бланка искренне любила весь род людской. Она опьянела от выпитого вина и с трудом взобралась к себе по лестнице, оступаясь на каменных ступенях.