Морис Дрюон
      Французская волчица
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      КОРОЛЬ ФРАНЦИИ
      Карл IV, по прозванию Красивый, четырнадцатый преемник Гуго Капета, правнук Людовика Святого, третий и последний сын Филиппа IV Красивого и Жанны Наваррской, в прошлом супруг Бланки Бургундской и граф де ла Марш, 29 лет.
      КОРОЛЕВЫ ФРАНЦИИ
      Мария Люксембургская, старшая дочь германского императора Генриха VII и Маргарины Брабантской, 19 лет.
      Жанна д'Эвре, дочь Людовика Французского, графа д'Эвре, сводного брата Филиппа IV Красивого, и Маргариты Артуа, около 18 лет.
      ВДОВСТВУЮЩИЕ КОРОЛЕВЫ ФРАНЦИИ
      Клеменция Венгерская, принцесса Анжу-Сицилийская и племянница короля Роберта Неаполитанского, вторая супруга и вдова короля Людовика X Сварливого, 30 лет.
      Жанна Бургундская, вдова короля Филиппа V Длинного, дочь графа Оттона IV Бургундского и графини Маго Артуа, 30 лет.
      КОРОЛЬ АНГЛИИ
      Эдуард II Плантагенет, девятый преемник Вильгельма Завоевателя, сын Эдуарда I и Элеоноры Кастильской, 39 лет.
      КОРОЛЕВА АНГЛИИ
      Изабелла Французская, супруга Эдуарда II, дочь Филиппа IV Красивого и сестра короля Франции, 31 год.
      ПРИНЦ - НАСЛЕДНИК АНГЛИЙСКОГО ПРЕСТОЛА
      Эдуард, старший сын Эдуарда II и Изабеллы Французской, будущий король Эдуард III, 11 лет.
      ВЕТВЬ ВАЛУА
      Карл, внук Людовика Святого и брат Филиппа IV Красивого, дядя короля Франции, удельный граф Валуа, граф Мэнский, Анжуйский, Алансонский, Шартрский, Першский, пэр Франции, носил в прошлом титул императора Константинопольского, граф Романьский, 53 года.
      Филипп Валуа, граф Мэнский, старший сын Карла Валуа и его первой супруги Маргариты Анжу-Сицилийской, будущий король Филипп VI, 30 лет.
      Жанна Валуа, графиня Геннегау, дочь Карла Валуа и Маргариты Анжу-Сицилийской, сестра Филиппа Валуа, супруга графа Вильгельма Геннегау, 27 лет.
      Жанна Валуа, графиня Бомон, дочь Карла Валуа и его второй супруги Катрин де Куртенэ, сводная сестра Филиппа и Жанны Валуа, супруга Робера III Артуа, графа Бомон-ле-Роже, около 19 лет.
      Маго де Шатийон-Сен-Поль, графиня Валуа, третья супруга Карла Валуа.
      Жанна, по призванию Хромоножка, графиня Валуа, дочь герцога Бургундского и Агнессы французской, сестра Маргариты Бургундской, внучка Людовика Святого, супруга Филиппа Валуа, 28 лет.
      НАВАРРСКАЯ ВЕТВЬ
      Жанна Наваррская, дочь Людовика X Сварливого и Маргариты Бургундской, наследница престола Наваррского королевства, 12 лет.
      Филипп Французский, граф д'Эвре, супруг Жанны Наваррской, сын Людовика Французского графа д'Эвре и двоюродный брат Карла IV Красивого, будущий король Наварры, около 15 лет.
      ВЕТВЬ АРТУА
      Графиня Маго Артуа, пэр Франции, вдова пфальцграфа Оттона IV Бургундского, мать Жанны и Бланки Бургундских, около 53 лет.
      Робер III Артуа, племянник и противник Маго Артуа, граф Бомон-ле-Роже, сеньор Конша, зять Карла Валуа, 36 лет.
      ВЕТВЬ ГЕННЕГАУ
      Иоганн Геннегау, брат Вильгельма Доброго, графа Геннегау, графа Голландского и Зеландского.
      Филиппа Геннегау, его племянница, вторая дочь Вильгельма Доброго и Жанны Валуа, невеста принца Эдуарда Английского, 9 лет.
      ГЛАВНЫЕ САНОВНИКИ ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЕВСТВА:
      Людовик Клермонский, граф, а затем первый герцог Бурбонский, внук Людовика Святого, главный казначей Франции.
      Гоше де Шатийон, сир Кревкера, граф Порсианский, коннетабль Франции с 1302 года.
      Жан де Шершемон, канцлер.
      Юг де Бувилль, бывший первый камергер Филиппа IV Красивого, посланник.
      РОДСТВЕННИКИ КОРОЛЯ АНГЛИИ:
      Томас Бразертон, граф Норфолкский, маршал Англии, сын Эдуарда I Английского и его второй супруги Маргариты Французской, сводный брат короля Эдуарда II, двоюродный брат короля Франции, 23 года.
      Эдмунд, граф Кентский, младший брат Томаса Бразертона, комендант Дувра, смотритель Пяти Портов, 22 года.
      Генри, граф Лестер и Ланкастер, по прозванию Кривая шея, внук Генриха III Английского, двоюродный брат короля Эдуарда II, 42 года.
      СОВЕТНИКИ:
      Хьюг Диспенсер старший, граф Уинчестерский, 61 год.
      Хьюг Диспенсер младший, сын предыдущего, граф Глостер, фаворит короля Эдуарда II, 33 года.
      Бальдок, архидиакон, канцлер Эдуарда II.
      Уолтер Степлдон, епископ Экзетерский, лорд-казначей.
      Графы Арундел и Уоренн.
      ПРИДВОРНЫЕ ДАМЫ КОРОЛЕВЫ ИЗАБЕЛЛЫ:
      Леди Джейн Мортимер, урожденная Жуанвилль, внучатая племянница сенешаля Жуанвилля, супруга Роджера Мортимера Вигморского, 37 лет.
      Леди Алиенора Диспенсер, урожденная Клэр, супруга Хьюга Диспенсера младшего.
      МЯТЕЖНЫЕ БАРОНЫ:
      Роджер Мортимер старший, лорд Чирк, бывший наместник Уэльса, 67 лет.
      Роджер Мортимер младший, восьмой барон Вигморский, бывший наместник короля в Ирландии, племянник Мортимера старшего, 37 лет.
      Джон Мальтраверс, Томас Беркли, Томас Гурней, Джон Кромвел и др. английские дворяне.
      АНГЛИЙСКИЕ ЛОРДЫ-ЕПИСКОПЫ:
      Адам Орлетон, епископ Герифордский.
      Уолтер Рейнолдс, архиепископ Кентерберийский.
      Джон Стретфорд, епископ Уинчестерский.
      ОХРАНА ТАУЭРА:
      Стивен Сигрейв - коннетабль.
      Джерард Элспей - помощник коменданта.
      Огл - брадобрей.
      АВИНЬОНСКИЙ ДВОР:
      Папа Иоанн XXII, бывший кардинал Жак Дюэз, избранный конклавом в 1316 году, 79 лет.
      Бертран дю Пуже Гослэн Дюэз, Гайяр де ла Мот, Арно де Виа, Раймон ле Ру - родственники папы, кардиналы.
      Жак Фурнье, советник Иоанна XXII, будущий папа Бенедикт XII.
      ЛОМБАРДЦЫ:
      Спинелло Толомеи, банкир из Сиены, обосновавшийся в Париже, около 69 лет.
      Гуччо Бальони, его племянник, сиеннский банкир компании Толомеи.
      Боккаччо, доверенное лицо компании Барди, отец писателя Боккаччо.
      СЕМЕЙСТВО КРЕССЭ:
      Пьер и Жан де Крессэ, сыновья покойного сира де Крессэ, 31 и 29 лет.
      Мари, их сестра, тайная супруга Гуччо Бальони, 25 лет.
      Жан, называемый Жанно или Джаннино, ребенок, которого считают сыном Гуччо Бальони и Мари де Крессэ, в действительности Иоанн Посмертный, сын Людовика Х Сварливого и Клеменции Венгерской, родившийся после смерти отца, 7 лет.
      СЕМЕЙСТВО Д'ИРСОН
      Тьерри Ларшье д'Ирсон, каноник, канцлер графини Маго, 53 года.
      Беатриса д'Ирсон - племянница Тьерри д'Ирсона, придворная дама графини Маго, около 29 лет.
      Все эти имена - подлинные. Возраст дан по 1323 году.
      ПРОЛОГ
      ...И предсказанные кары, проклятия, брошенные с высоты костра Великим магистром Ордена тамплиеров, лавиной обрушивались на Францию. Судьба сражала королей, словно шахматные фигуры.
      После Филиппа IV Красивого, внезапно унесенного смертью, после его старшего сына Людовика X, отравленного через полтора года, казалось, его второго сына Филиппа V ожидало долгое царствование. Но прошло шесть лет, и Филипп V в свою очередь скончался, не достигнув тридцатилетнего возраста.
      Остановимся на этом царствовании, которое по сравнению с последовавшими за ним драмами и потрясениями кажется затишьем перед бурей. Тусклое царствование, подумает тот, кто, рассеянно перелистывая историю, не замечает крови, остающейся на пальцах. А на самом деле... Посмотрим же, какова бывает жизнь великого властителя, против которого ополчается сама судьба.
      Ибо Филипп V Длинный был великим монархом. Пуская в ход силу и коварство, законы и преступления, он еще молодым захватил трон, бывший предметом многих честолюбивых вожделений. Вспомним запертый в соборе конклав, взятый приступом королевский дворец, навязанный Франции закон о престолонаследовании, подавленный после десятидневного похода мятеж в провинции, брошенного в темницу знатного сеньора, убитого в колыбели младенца-короля (по крайней мере так считали) - вот этапы его стремительного шествия к власти.
      Январским утром 1317 года, выйдя под звон колоколов из Реймского собора, второй сын Железного Короля, мог считать себя победителем, призванным возродить великие политические замыслы отца, которыми восхищался сын. Вся семья вынуждена была склониться перед Филиппом. Бароны были усмирены. Парламент находился под его влиянием, и зажиточные горожане восторженно приветствовали его, радуясь тому, что вновь обрели сильного государя; с его супруги Жанны было смыто пятно позора Нельской башни; после рождения сына появился продолжатель рода; наконец, коронация облекала его незыблемым величием. У Филиппа V было все для того, чтобы наслаждаться относительным счастьем королей, все, вплоть до мудрого стремления к миру, благо коего он так высоко ценил.
      Спустя три недели умирает сын. Это был единственный его отпрыск мужского пола, и королева, ставшая к этому времени бесплодной, не смогла родить ему другого.
      В начале лета на страну обрушился голод, усеявший города трупами.
      Вскоре после этого над всей Францией пронесся вихрь безумия. Какой-то слепой, полумистический порыв, смутные мечты о святости и приключениях и вместе с тем крайняя нищета, неистовая жажда уничтожения побудили внезапно деревенских юношей и девушек, пастухов, гуртоправов и свинопасов, мелких ремесленников, прях, преимущественно в возрасте от пятнадцати до двадцати лет, покинуть свои семьи и деревни и, босыми, без денег и еды, объединиться в бродячие банды. Предлогом для этого стихийного исхода послужила некая туманная идея крестового похода.
      На самом же деле истоком этого безумия был Орден тамплиеров или, вернее, то, что от него осталось. Многие бывшие члены Ордена, прошедшие через тюрьмы, судилища, пытки, отступившиеся в страхе перед дыбой и зрелищем костров, на которых жгли их братьев, наполовину потеряли рассудок. Жажда мщения, еще свежая память об утраченном могуществе и обладание тайнами черной магии, почерпнутыми на Востоке, сделали их фанатиками, тем более грозными, что скрывались они под смиренным одеянием писцов или блузой поденщиков. Они вновь объединились в тайное общество и повиновались таинственно передававшимся приказам никому не известного Великого магистра, который заменил прежнего Великого магистра, сожженного на костре.
      В одну из зим именно эти люди, внезапно превратившиеся в деревенских проповедников, подобно пресловутому крысолову рейнских легенд, увлекли за собой молодежь Франции. Если верить им - в поход на святую землю. Меж тем их истинною целью было разрушить королевство и уничтожить папство. И папа и король были равно бессильны перед этими рассыпавшимися по дорогам ордами одержимых, перед этими человеческими реками, в которые вливались все новые и новые ручьи, будто кто-то околдовал землю Франции, Нормандии, Бретани, Пуату.
      Десять тысяч, двадцать тысяч, сто тысяч; пастухи все шли и шли к каким-то таинственным сборным пунктам. К их толпам присоединялись священники-расстриги, монахи-вероотступники, разбойники, воры, нищие и гулящие девки.
      Перед этой разгульной и распутной лавиной молодых пастушков несли святой крест. Сотни тысяч путников в лохмотьях, входя в какой-нибудь город, чтобы попросить там милостыню, не задумываясь, пускали его на поток и разграбление.
      И преступление, которое поначалу лишь сопровождает кражу, становится потребностью порочной натуры. Пастухи опустошали Францию в течение целого года, действуя даже с какой-то последовательностью, несмотря на беспорядок, царивший в их рядах, и не щадили ни храмов, ни монастырей. Париж с ужасом увидел, как эта армия грабителей заполнила его улицы. Король Филипп V из окна своего дворца призывал их к умиротворению. Они требовали от короля, чтобы он возглавил их поход. Взяв штурмом Шатле, они убили прево, разграбили аббатство Сен-Жермен-де-Пре. Затем новый приказ, столь же таинственный, как и тот, который собрал их, бросил их на дороги Юга. Парижане еще дрожали от страха, а пастухи уже запрудили Орлеан. Святая земля была далеко, и их неистовство испытали на себе города и провинции - Лимож, Бурж, Сэнт, а также Перигор, Бордо, Гасконь и Ажене.
      Иоанн XXII, обеспокоенный приближением мятежной волны к Авиньону, пригрозил отлучить от церкви этих лжекрестоносцев. Но им нужны были жертвы, и они набросились на евреев. Тут жители городов, приветствуя кровавые погромы, стали брататься с пастухами. Были разгромлены гетто Лектура, Овилара, Кастельсаразэна, Альби, Оша, Тулузы; в одном месте сто пятнадцать трупов, в другом - сто двадцать два... Не было города в Лангедоке, где обошлось бы без погрома. Евреи Верденсюр-Гаронн сначала бросали, словно метательные снаряды, своих собственных детей, а затем перерезали друг друга, чтобы не попасть в руки одержимых.
      Тогда папа своим епископам, а король своим сенешалям приказали защитить евреев, в торговле коих они были заинтересованы. Графу де Фуа, подоспевшему на помощь сенешалю Каркассона, пришлось вести настоящее сражение, во время которого тысячи пастухов, отброшенных в болота Эг-Морта, погибли под ударами мечей и копий, были засосаны трясиной или утонули. Земля Франции пила свою собственную кровь, пожирала свою собственную молодежь. Духовенство и сановники королевства объединились, преследуя тех, кто уцелел. Перед беглецами закрывали ворота городов, им отказывали в пище и ночлеге, их загоняли в глухие ущелья Севенн; пленников вешали на деревьях гроздьями по двадцать, тридцать человек. Мелкие банды продолжали бродить по стране еще около двух лет, проникали даже в Италию.
      Франция, ее кровь и плоть, были поражены недугом. Едва положили конец неистовству пастухов, как началось безумие прокаженных.
      Были ли виноваты эти несчастные с изъеденным болезнью телом, с лицами мертвецов и культяпками вместо рук, эти люди, заточенные в зараженных лепрозориях, где они плодились и множились, откуда им разрешалось выходить лишь с трещоткой в руках, были ли они действительно повинны в заражении вод? Ибо летом 1321 года источники, ручьи, колодцы и водоемы во многих местах оказались отравленными. И народ Франции в этот год задыхался от жажды на берегах своих полноводных рек или же пил эту воду, с ужасом ожидая после каждого глотка неминуемой смерти. Не приложил ли тут свою руку все тот же Орден тамплиеров, не он ли изготовил странный яд, в состав которого входили человеческая кровь, моча, колдовские травы, головы ужей, толченые жабьи лапки, кощунственно проколотые просфоры и волосы развратниц, яд, которым, как уверяли, и были заражены воды? Или, быть может, тамплиеры толкнули на бунт этих проклятых богом людей, внушив им, как признали под пыткой некоторые прокаженные, желание погубить всех христиан или заразить их проказой?
      Бедствие началось в Пуату, где в это время находился король Филипп V. Оно быстро охватило всю страну. Жители городов и деревень бросились на лепрозории, чтобы перебить больных, внезапно ставших врагами общества. Щадили только беременных женщин и матерей, да и то лишь до тех пор, пока они кормили своих младенцев. Затем и их предавали сожжению. Королевские судьи покрывали в своих приговорах эти массовые убийства, а знать даже выделяла для их свершения своих вооруженных людей. Затем снова принялись за евреев, которых обвиняли как соучастников какого-то чудовищного, но непонятного заговора, вдохновленного, как уверяли, мавританскими каролями Гранады и Туниса. Казалось, Франция, принося эти неисчислимые человеческие жертвы, пыталась утишить свои тревоги, избавиться от страхов.
      Ветер Аквитании был насыщен зловещей гарью костров. В Шиноне евреи всей округи были брошены в огромный, объятый пламенем ров; в Париже они были сожжены на том самом злосчастном острове, который носил их имя, напротив королевского дворца, как раз там, откуда Жак де Моле бросил свое роковое проклятие.
      И король умер. Он умер от горячки и мучительной болезни, которой заразился в своем удельном владении Пуату и которая поразила его внутренности; он умер, выпив воды из французских рек, отравленной людьми французской земли.
      Целых пять месяцев он угасал в ужасных страданиях, изнуренный, похожий на скелет.
      Каждое утро он приказывал открывать двери своей опочивальни в аббатстве Лонгшан, куда велел перевезти себя, и разрешал всем прохожим подходить к своему ложу, и говорил им: "Смотрите, вот король Франции, ваш верховный суверен, самый несчастный человек во всем своем королевстве, ибо не найдется ни одного среди вас, с которым я не поменялся бы своей участью. Смотрите, дети мои, на своего государя и обращайтесь всем сердцем к богу дабы уразумели вы, что все смертные лишь игрушки в его руках".
      Его останки были погребены рядом с прахом предков в Сен-Дени на другой день после праздника богоявления, 7 января 1322 года, и никто, кроме жены, не оплакивал его.
      А меж тем он был весьма мудрым правителем, заботившимся о государственном благе. Он объявил весь королевский домен, то есть собственно Францию, единым и неделимым; он унифицировал монеты, меры и весы, перестроил судебную систему с тем, чтобы правосудие отправлялось с большей справедливостью, запретил совмещать несколько государственных должностей, закрыл прелатам доступ в Парламент, учредил особый надзор над финансами. Он предпринял также дальнейшие шаги по раскрепощению крестьян; ему хотелось полностью искоренить крепостничество в своем государстве, он желал править "подлинно свободными" людьми, такими, как их создала природа.
      Он не поддался соблазну войны и упразднил многие гарнизоны внутри государства, усилив пограничные посты, при всех обстоятельствах предпочитал выторговывать мир, лишь бы избегать бессмысленных военных походов. Но он родился слишком рано, и народ еще не осознал, что за справедливость и мир стоит платить столь высокую цену, и не понял, почему король так настойчиво добивался поддержки народной. Люди спрашивали: "На что шли доходы, десятины и ежегодные сборы, кредиты ломбардцев и евреев, если количество подачек сократилось, ристалищ не устраивали, зданий не возводили? В какую же прорву все это ухнуло?"
      Знатные бароны внешне смирились и нередко перед лицом крестьянских волнений волей-неволей сплачивались вокруг суверена, но терпеливо ждали своего часа, чтобы взять реванш. Удовлетворенным взором они наблюдали за агонией своего молодого короля, так им не полюбившегося.
      Филипп V, опередивший свое время, был одинок и так и ушел непонятым.
      После него остались лишь дочери; закон о престолонаследовании, который он издал себе на пользу, исключал женщин из числа претендентов на трон. Корона досталась его младшему брату Карлу де ла Маршу, не блещущему умом, зато блещущему красотой. Всемогущий граф Валуа, граф Робер Артуа, вся родня Капетингов и крамольные бароны вновь торжествовали. Наконец-то можно снова разглагольствовать о крестовом походе, вмешаться в интриги Империи, наживаться на курсе золота и с усмешкой наблюдать за трудностями, переживаемыми Английским королевством.
      А в Англии легкомысленный и незадачливый король, находящийся в плену любовной страсти к своему фавориту, вел борьбу с баронами, епископами и тоже обагрял землю королевства кровью своих подданных.
      Там в постоянном страхе за свою жизнь влачила долгие дни, дни униженной женщины и поруганной королевы, дочь французского короля и плела паутину заговора, желая спасти себя и отомстить своим недругам.
      Казалось, Изабелла, дочь Железного Короля и сестра Карла IV Французского, принесла с собой на тот берег Ла-Манша проклятие тамплиеров...
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОТ ТЕМЗЫ ДО ГОРОННЫ
      1. "ИЗ ТАУЭРА НЕ БЕГУТ..."
      Чудовищно огромный, размером чуть не с гуся ворон, черный и переливчатый, прыгал перед окошком. Иногда ворон останавливался, опустив крылья, и прикрывал веком круглый глаз, будто сморенный дремотой. Потом вдруг вытягивал клюв, стараясь угодить в человеческий глаз, блестевший за решеткой окошка. Эти серые глаза, отливавшие кремнистым блеском, казалось, неудержимо притягивали птицу. Но узник был проворен и всякий раз успевал увернуться. Тогда ворон снова принимался расхаживать перед окошком, передвигаясь короткими тяжелыми прыжками.
      Потом наступала очередь узника. Теперь уж он высовывал из окошка большую красивую руку с длинными сильными пальцами и потихоньку вытягивал ее вперед, затем рука замирала и, бессильно лежа в пыли, походила на обломанную ветвь, а на самом деле лишь ждала минуты, чтобы схватить ворона за шею.
      Но несмотря на свою величину, птица тоже была подвижной - с хриплым-карканьем она отскакивала в сторону.
      - Берегись, Эдуард, берегись, - говорил человек за решеткой. - Рано или поздно я тебя все равно придушу.
      Ибо он нарек зловещего ворона именем своего врага - короля Англии.
      Вот уже полтора года продолжалась эта игра, полтора года ворон старался выклевать глаза узнику, полтора года узник пытался задушить черную птицу, полтора года Роджер Мортимер, восьмой барон Вигморский, знатный сеньор Уэльской марки и бывший наместник короля в Ирландии, находился вместе со своим дядей Роджером Мортимером лордом Чирком, бывшим наместником Уэльса, в заточении в одном из каменных мешков Тауэра. Обычай требовал, чтобы заключенных столь высокого ранга, принадлежащих к древнейшей знати королевства, содержали в более или менее пристойном помещении. Но король Эдуард II после победы, одержанной им в битве под Шрусбери над мятежными баронами, двух своих пленников Мортимеров приказал содержать в тесной темнице с нависшим потолком, куда свет проникал лишь в окошко, расположенное вровень с землей; само же узилище находилось в новом здании, недавно построенном по желанию Эдуарда справа от колокольни. Вынужденный под давлением двора, епископов и даже народа заменить пожизненным заключением смертную казнь, к которой по его приказанию приговорили Мортимеров, король надеялся, что эта губительная для человека дыра, этот погреб, где узник упирался макушкой в потолок, с успехом заменит палача.
      И в самом деле, если тридцатишестилетний Роджер Мортимер Вигморский сумел выжить в этой темнице, то полтора года, проведенные в каменном мешке, куда через окошко вползал туман, где во время дождей по стенам струилась вода, а в жаркие месяцы стояла удушающая жара, сломили старого лорда Чирка. Старший Мортимер, облысевший, потерявший все зубы, с распухшими ногами и скрюченными ревматизмом пальцами, почти не покидал дубовой доски, служившей ему ложем, а племянник его с утра устраивался у окошка, устремив взор к свету.
      Шло второе лето их заточения.
      Вот уже два часа как взошло солнце над самой прославленной крепостью Англии, сердцем королевства и символом могущества ее владык, над Белым Тауэром - над огромной квадратной башней, кажущейся легкой, несмотря на свои гигантские размеры, и построенной еще Вильгельмом Завоевателем на фундаменте старой римской крепости, - над сторожевыми башнями и зубчатыми стенами, возведенными Ричардом Львиное Сердце, над королевским дворцом, часовней святого Петра и Воротами Предателей. День обещал быть таким же жарким и душным, что и накануне, так как солнце успело раскалить камни, а из крепостных рвов, расположенных вдоль берега Темзы, поднимался тошнотворный запах тины.
      Ворон по кличке Эдуард вспорхнул, стая гигантских птиц полетела к пользующейся печальной славой лужайке Грин, где в дни смертной казни устанавливали плаху; птицы клевали там траву, напоенную кровью шотландских патриотов, государственных преступников и впавших в немилость фаворитов.
      Лужайку скребли скребком, подметали окружавшие ее мощеные дорожки, но вороны не боялись человека, так как никто не осмеливался тронуть этих птиц, которые поселились здесь с незапамятных времен и были окружены своего рода суеверным уважением.
      Из кордегардии выходили солдаты, они на ходу затягивали пояса, зашнуровывали поножи, надевали железные шлемы, спеша на ежедневный смотр, ибо сегодня, первого августа, в день святого Петра в оковах, в честь которого была выстроена часовня, и в ежегодный праздник Тауэра, смотр происходил особенно торжественно.
      Засовы низкой дверцы, ведущей в темницу Мортимеров, заскрежетали. Тюремщик открыл дверь, бросил взгляд внутрь и пропустил брадобрея. Брадобрей, длинноносый человек с маленькими глазками и губами, сложенными сердечком, приходил раз в неделю брить Роджера Мортимера младшего. В зимние месяцы эта операция превращалась в подлинную пытку для узника, ибо коннетабль Стивен Сигрейв, комендант Тауэра, заявил:
      - Если лорд Мортимер желает ходить бритым, я буду посылать к нему цирюльника, но я отнюдь не обязан снабжать его горячей водой.
      Лорд Мортимер держался стойко, во-первых, для того, чтобы показать коннетаблю свое презрение, во-вторых, потому, что заклятый его враг король Эдуард носил красивую светлую бородку; наконец, - и это было главное, - он делал это для себя самого, ибо знал, что стоит заключенному сдаться хотя бы в мелочи, и он неизбежно опустится физически. Перед глазами его был пример дяди, который перестал следить за собой; беспорядочно растущая, спутанная борода и растрепанные пряди волос придавали лорду Чирку вид старого отшельника; к тому же он беспрестанно жаловался на одолевавшие его многочисленные недуги.
      - Только страдания моей несчастной плоти, - говорил он иногда, напоминают мне, что я еще жив.
      Итак, Роджер Мортимер младший принимал брадобрея Огля каждую неделю, даже тогда, когда приходилось пробивать лед в тазике, а щеки после бритья кровоточили. Однако он был вознагражден за все свои муки, так как через несколько месяцев по некоторым признакам понял, что Огл может служить ему для связи с внешним миром. Странный человек был этот брадобрей; корыстолюбивый и одновременно способный принести себя в жертву, он страдал от своего подчиненного положения, считая, что заслуживает лучшей участи; интрига давала ему возможность взять тайный реванш, ибо, проникая в тайны знатных людей, он как бы вырастал в собственных глазах. Барон Вигмор был, несомненно, самым благородным как по происхождению, так и по характеру человеком, с каким ему когда-либо приходилось иметь дело. Кроме того, узник, упорно продолжавший бриться даже в морозные дни, невольно вызывает восхищение!
      С помощью брадобрея Мортимеру удавалось поддерживать хоть и не часто, но регулярно связь со своими сторонниками, и в первую очередь с Адамом Орлетоном, епископом Герифордским; наконец, через брадобрея он узнал, что можно попытаться привлечь на свою сторону помощника коменданта Тауэра Джерарда Элспея; все через того же брадобрея Мортимер разрабатывал план побега. Епископ заверил его, что он будет освобожден летом. И вот лето наступило...
      Время от времени тюремщик, движимый лишь профессиональной привычкой, а не чрезмерной подозрительностью, бросал через глазок в двери взгляд в темницу.
      Роджер Мортимер, склонившись над деревянной лоханью - увидит ли он когда-нибудь вновь таз из тонкого чеканного серебра, которым пользовался раньше? - слушал ничего не значащую болтовню брадобрея, с умыслом повысившего голос, чтобы обмануть бдительность тюремщика. Солнце, лото, жара... По-прежнему стоит хорошая погода, и - что самое замечательное даже в праздник святого Петра...
      Наклонившись еще ниже над Мортимером, Огл шепнул ему на ухо:
      - Be ready for to-night, my lord [будьте готовы сегодня вечером, милорд (англ.)].
      Роджер Мортимер даже не вздрогнул. Только поднял глаза серо-кремневого оттенка под густыми бровями и взглянул в маленькие черные глазки брадобрея, который движением век подтвердил сказанное.
      - Элспей?.. - прошептал Мортимер.
      - He'll go with us [он отправится вместе с нами (англ.)], - ответил брадобрей, принимаясь за другую щеку барона.
      - The bishop? [А епископ? (англ.)] - спросил еще узник.
      - He'll wait for yon outside, after dark [он будет ждать вас снаружи, как только стемнеет (англ.)], - проронил брадобрей и тотчас же вновь громко заговорил о погоде, о готовящемся смотре и игрищах, которые состоятся после полудня...
      Наконец бритье было окончено, Роджер Мортимер ополоснул лицо и вытерся холстиной, даже не ощутив ее грубого прикосновения к коже.
      Когда брадобрей Огл удалился в сопровождении тюремщика, узник обеими руками сжал себе грудь и глубоко вздохнул. Он едва сдержал себя, чтобы не закричать: "Будьте готовы сегодня вечером!" Слова брадобрея гудели у него в голове. Неужели сегодня вечером это наконец свершится?
      Он подошел к нарам, где дремал его товарищ по узилищу.
      - Дядя, - проговорил он, - побег состоится сегодня вечером.
      Старый лорд Чирк со стоном повернулся, поднял на племянника выцветшие глаза, отливавшие в полумраке темницы зеленью, как морская вода, и устало ответил:
      - Из Тауэра не бегут, мой мальчик... Ни сегодня вечером, никогда и никто.
      Лицо Мортимера младшего омрачила тень досады. К чему это упрямое отрицание, это нежелание рисковать человеку, которому осталось так мало жить, который даже в худшем случае рискует всего лишь годом? Усилием воли он заставил себя промолчать, боясь вспылить. Хотя они говорили между собой по-французски, как весь двор и вся знать нормандского происхождения, а слуги, солдаты и простолюдины говорили по-английски, они боялись, что их могут услышать.
      Мортимер вернулся к окошку и стал смотреть снизу вверх на лужайку, где выстроились солдаты, он испытывал волнение при мысли, что, быть может, видит смотр в последний раз.
      На уровне его глаз мелькали солдатские поножи; тяжелые кожаные башмаки топали по земле. Роджер Мортимер не мог удержаться от восхищения, глядя на упражнения, четко выполняемые лучниками, прославленными на всю Европу английскими лучниками, которые успевали выпустить дюжину стрел в минуту.
      Стоя посредине лужайки, помощник коменданта Элспей, застыв неподвижно, как каменное изваяние, громким голосом выкрикивал слова команды, представляя гарнизон коннетаблю. Трудно было поверить, что этот высокий молодой человек, светловолосый и розовощекий, столь ревностный служака, обуреваемый желанием отличиться, мог пойти на измену. Должно быть, его толкали на этот шаг иные соображения, нежели одна лишь денежная приманка. Джерард Элспей, помощник коменданта Тауэра, так же как многие офицеры, шерифы, епископы и дворяне, жаждал видеть Англию освобожденной от негодных министров, окружавших короля; как и свойственно молодости, он мечтал играть выдающуюся роль; наконец, он страстно ненавидел и презирал своего начальника, коннетабля Сигрейва.
      А коннетабль, кривоглазый, с дряблым лицом выпивохи, человек нерадивый, попал на эту высокую должность исключительно благодаря протекции как раз тех самых никудышных министров.