- Ты откуда взялся?
      - Как откуда? - говорит Генка. - Из грузовика.
      - Делал что ты в грузовике?
      - Ехал! В автобусе душно.
      - Ничего не скажешь, молодец, - сказал начальник и почесал затылок.
      Он так растерялся, что не знал, как быть. Генка не понял, похвалил он или что-нибудь еще имел в виду.
      Начальник выскочил из-за стола и побежал на двор.
      - Милицейская "Волга" ушла? - донеслось в окно со двора. - А где "Скорая"?
      Он что-то сказал шоферу "Скорой помощи", которая стояла рядом, мотор взревел, и машина умчалась. Начальник вернулся в комнату.
      - Ведь ты уже большой, - сказал он Усову. - Такое делаешь, а? Две роты солдат из-за тебя привезли лес прочесывать.
      - Откуда я знал? Я пошутить хотел.
      - А нам что ж делать? В лесу тебя бросить? Да нас бы за это, знаешь, по головке не погладили! Нет, так дело не пойдет! Все дети как дети, а ты? Иди сейчас же мыться, посмотри, на кого похож. Там решим, что с тобой делать.
      Он повернулся к вожатой:
      - Ты за ним в оба смотри! Мало ли чего еще надумает...
      "Бери ложку, бери хлеб..." - пел горн.
      Обед Генка съел и добавки попросил. В "мертвый час" подушками кидались, под кровать лазили, а ему как-то не кидалось. Хотелось даже быть послушным: но когда вожатая заходила и все, перестав бегать, ложились на свои кровати, получалось, что Генка лежал тихо, как все, никакой разницы не было. И хвалить, стало быть, не за что.
      После полдника в футбол играли, физрук сразу Усова в сборную лагеря включил.
      - У тебя, - говорит, - с левой удар вполне приличный. И бегаешь ничего, мы из тебя нападающего выкуем.
      В общем, Генка забыл, как сюда приехал, и, когда горнист затрубил сбор на линейку, первым прибежал строиться.
      На линейке начальник лагеря сказал перед строем речь:
      - У нас прекрасный лагерь. Дел очень много. Будем торжественно готовиться к открытию лагеря. В гости к нам приедет руководство завода. А после открытия сразу начнем готовиться к закрытию.
      Генка крикнул:
      - Будем с соседними лагерями в футбол играть?
      - Мы-то обязательно! - сказал начальник. - Вот будешь ли ты?.. Не знаешь, что в строю разговаривать не положено? В первый же день, ребята, еще по дороге в лагерь у нас произошло "чепе". Потерялся мальчик Усов...
      Начальник велел ему выйти перед лагерем и рассказать всем, как было дело.
      Генка рассказал. Думал, все смеяться будут, но никто не смеялся.
      - Можем ли мы такого Усова оставлять в лагере? - спросил начальник и оглядел линейку. - Нет! Поэтому я вызвал его родителей. Усов, прямо в мой кабинет шагом марш!..
      Усов вздохнул и побрел не оглядываясь. Была бы тут Алла Борисовна, она бы все поняла, с ней бы не выгнали.
      Идет Генка, а бабушка навстречу:
      - Ус, родненький!
      - Ты откуда?
      - Откуда? Из лагеря как позвонили, мне сразу директорскую машину дали - и сюда. Ты и тут что-то натворил?!
      - Я что? Ничего!..
      - Как ничего? Начальник лагеря мне сказал: есть штучки, которые можно прощать, а есть - которые нельзя. Почему всегда твои штучки прощать нельзя?
      - Да они просто не поняли. Это же шутка.
      - Хороша шутка!
      - Давай скорее уедем! - говорит Генка. - Скорее, пока линейка...
      Они двинулись к станции.
      - А где ножик, который я тебе купила?
      Обшарил Генка карманы - ножика нет. И тут вспомнил, побежал к вожатой. Линейка как раз кончилась.
      - Ножик мой! Ножик отдайте! - догнал вожатую Генка.
      Вожатая пошарила в карманах, извлекла ножик. Хотела что-то сказать, но передумала. Генка схватил нож и бросился бежать, потому что со всех сторон к ним спешили ребята.
      Бабушка стояла на дороге. Вид у нее был такой, будто она только что, именно сегодня, постарела.
      Даже еще лучше, что я уезжаю, думал Усов, шагая к станции. Жалко только, что бабушка от меня мало отдохнула. Всего-то с утра до вечера.
      ОБОЙДЕМСЯ БЕЗ ДЖУЛЬЕТТЫ
      (Рассказывает Генка Усов)
      Лично я девчонок не люблю. На это есть причина.
      Мой двоюродный брат Борька кончал строительное ремесленное училище, и на практику его отправили в Таганрог. Из лагеря меня попросили. Бабушка не хотела, чтобы я все лето подметал клешами мостовую, и упросила Борьку взять меня с собой на практику.
      - Поезжай, отдохни, - сказала бабушка на вокзале, - а уж осенью я тобой займусь серьезно.
      Истинная же причина моего отъезда осталась для нее тайной.
      Так я оказался в Таганроге. Там и началась моя нелюбовь к девчонкам.
      Мы штукатурили новые пятиэтажные дома. Штукатурить - это не то, что уроки делать, тут не соскучишься. А после работы бегали к морю.
      До чего там море мелкое! Уходишь далеко-далеко, вода теплая, песок на дне - паркет. Бредешь, бредешь... Бегут кольцами волны, исчезают вдали. Вокруг тихо, так тихо, что в ушах пусто. Можно часами стоять и чувствовать внутри пустоту. Забываешь про все на свете.
      Мы и не заметили, как ребята оделись и ушли с пляжа. Тоже пижоны, подождать не могут. Остался я с Борькой один. Напялил рубашку и брюки, трусы даже отжимать не стал, и так высохнут.
      Надо бы поесть, но не хотелось. Борька купил мне в киоске два стакана газировки, сел на скамейку и стал книжку читать. Неинтересная, я такие в руки не беру. Пошел чаек глядеть.
      Долго солнце не садилось. Оно горячее, будто кусок металла раскалили добела. Сейчас море зашипит, как только солнце его коснется. Но солнце тихо исчезло, и море не зашипело. Я еще тогда подумал, что это не море. Просто положили зеркало, вот оно и блестит между берегов.
      Стало темнеть. Вижу: остался я на целом пляже один, один до самого горизонта, даже страшно стало. Побежал к Борьке - рядом с ним сидит девчонка. Сел я на край скамейки, будто чужой, смотрю прямо в море. Если Борька захочет, чтобы я оказался его братом, сам скажет.
      Когда она появилась?.. Сидит и посматривает на него. Плечи у нее загорелые еще больше, чем у меня. Юбчонка широкая, в разноцветную клетку, торчит во все стороны.
      - Я целый день на солнце, а никак дочерна загореть не могу, - говорит Борька.
      - Просто у меня кожа смуглая, - отвечает она, - а у тебя нет.
      И улыбается. Сама в глаза ему глядит, будто больше не на что смотреть. Сидят и сидят, больше молчат, чем говорят, но с места не двигаются. А Борька обещал в кино меня повести на сеанс, на который дети не допускаются. У меня кончики пальцев от обиды закололо. Я кулаки незаметно сжал, чтобы не волноваться. Так я закаляюсь.
      - Тебя как звать? - спрашивает Борька.
      - Меня? Джульетта...
      Джульетта... Может, она из кино?
      - А тебя, - говорит, - я знаю, как зовут. Ромео, да? Угадала?
      - Еще как угадала! - засмеялся брат.
      Так она Борьку и звала - Ромео. А по-моему, Борьке с настоящим Ромео и рядом стать нельзя. Ростом он ему под мышку, вихор, сколько ни слюнявь ладонь, торчит. На брюки лучше не глядеть. Последний раз гладили на фабрике, когда шили. А самое главное - шпаги нет! Так я ему после и сказал. Борька меня за это чуть не ударил. "Ты, - говорит, - ревнуешь меня к ней". Это значит, я вроде бы хочу, чтоб мы были вдвоем, без нее. Мне-то что! Я бы и сам устроился, но не велели от него отставать. А что он урод, это факт.
      Джульетта - другое дело! Очень красивая. Лучше, чем в кино. И язык у нее подвешен... Борьку легко заговаривает. Он ей едва успел про свое детство рассказать, а она ему и про класс, и про всех девчонок и ребят, кто с кем дружит, кто в кого влюблен, кто поссорился, и про учителей.
      - Слушай, - говорит Борька, - родители о тебе не беспокоятся?
      - Нисколько, - отвечает она. - Я их давно перевоспитала, они у меня были старомодные.
      Захохотала и прибавляет:
      - Проводишь меня домой? А то я одна боюсь поздно ходить.
      Долго мы до ее дома шли. Они впереди, я за ними, так, чтобы она не догадалась. Улица Гегеля, дом 6. Я еще запомнил: Гегель - это как Гоголь, только лично мне менее известен.
      Потом они возле калитки ходили. Шаги у нее маленькие, он шагает раз, а она два. Он раз, а она два. И молчит... Там как раз фонарь. Их вижу, они меня - нет. Я за палисадничком спиной к забору прижался.
      - Ну, пока, - говорит она.
      Это когда они в четвертый раз возле ее калитки остановились. Протягивает Борьке руку.
      - Завтра придешь на то же место, Ромео? - спрашивает.
      - Приду, - шепчет Борька.
      - А кто это за тобой ходит?
      - Брат.
      - А, брат... Симпатичный... Только ты его с собой не бери. Пусть сам гуляет, ладно?
      - Ладно.
      И убежала.
      Распоряжается так, будто Борька не мой брат, а ее!
      Зачем ему завтра приходить, когда они обо всякой ерунде разговаривают? Если бы, например, на лодке покататься... Или в пещеру сходить... Я, выходит, вообще никто, должен отдельно гулять? А если я чего-нибудь натворю?
      Утром с моим братом что-то случилось. Штукатурит кухню в однокомнатной квартире на третьем этаже и все время насвистывает. Я ему раствор в ведре мешал, и он мне за целый день ни разу по шее не дал. Переставал свистеть только, когда хлопала дверь. Значит, мастер пришел проверять качество. Качество есть, но лучше все же не свистеть.
      С работы Борька отпросился пораньше, забежал в парикмахерскую, подстригся. И меня заодно подстригли. Потом в общежитии снял спецовку, надел чистую зеленую ковбойку и показал пальцем на кровать:
      - Отсюда никуда не уходи. Скоро приду. А если задержусь, все равно сиди на месте. Понял?
      - Понял. А то под дых...
      - Верно! - сказал Борька и убежал.
      Я сидел-сидел, и стало очень скучно. По радио всякую дрянь передавали - и то слушал. А когда комната стала серой, не выдержал. Вышел на улицу, иду. До конца улицы дошел. На трамвай сел, два раза от круга до круга проехал. Потом кондукторша меня ссадила:
      - Иди ты, сынок, спать! Темно уже.
      - Пришел я в общежитие так поздно, что даже Борька был дома. Как он со мной обошелся, это никакого интереса не представляет. Он все может, потому что старший брат, хотя и двоюродный.
      - Ген, - говорит, - запомни! Больше один не останешься!
      Но я понял, что в душе у него поют соловьи, прямо заливаются. Наверно, опять по улицам ходили туда-сюда. Лучше бы на трамвае катались.
      К концу работы мастер попросил меня сходить за сигаретами. Несу их кто-то меня окликает:
      - Мальчик, ты брат Ромео?
      Гляжу, Джульетта, только в другой юбке, белой с картинками. Еще красивее.
      - Допустим, - говорю, а сам картинки на юбке разглядываю: там человечки бегают, кто вверх головой, кто вниз. - Только он вообще-то не Ромео: Борькой его зовут.
      - Ну, пускай Борькой. Передавай ему привет.
      - Ладно, - говорю.
      И бегу скорей обратно, а то мастеру курить нечего.
      Отдал сигареты, небрежно так бросил Борьке:
      - Я, между прочим, кое-кого сейчас видел.
      Борька покраснел.
      - И что?
      - То, что она привет тебе передает и советует со мной побыть, а то мне скучно одному целый вечер...
      - А если серьезно? - спросил Борька и еще больше покраснел. - Ты спросил?
      Я не спросил, а сразу понял, что он влюбился по уши. Ну что ж? Так и быть, пускай она дружит с нами.
      До конца смены мы не разговаривали. Потом пошли домой, и Борька опять быстро мылся и чистился.
      - Ты чего ж, пойдешь все-таки?
      - Надо!
      Я не хотел идти на море, но братан сдавил мне плечо и кротко сказал:
      - Гена!
      Это означало, что бабушка меня одного оставлять все-таки не велела.
      На пляже он, конечно, остался сидеть на скамейке. А я вокруг ходил. Тут рядом, в море, возле берега, торчит скала. На ней площадка такая плоская. Я давно ее заметил, на ней загорать здорово.
      Ботинки сунул под камень и полез. Взобраться на скалу без лестницы можно только по скошенному краю со стороны моря. Зато влезешь - перед тобой целое небо. Хоть взлетай. Если, конечно, можешь.
      Не раз я лежал тут на горячих камнях и думал. Почему все люди делятся на тех, кто на звезды смотрит, и на тех, кто в землю? Вот я, например, очень звезды люблю, может, это и глупо. Чем темнее, тем звезд больше. Появится новая - и тут же начинает мигать. А вот еще... Счастливые люди астрономы: никаких забот, лежи себе под телескопом и гляди на небо. Но не могут же все в небо глядеть. Кто штукатурить будет?
      Лежу, сосу леденцы, которые по дороге с Борькой купили, гляжу на воду и ни о чем не думаю. Вернее, думаю о чем-то, но не знаю о чем. Вроде как обо всем. Лежал я, лежал, скучно стало. А он все сидит на скамейке, даже не купался.
      Уже и солнце давно село за море. Борька лег на скамейку: все равно никого на пляже нет. Лежит и тоже смотрит на звезды.
      Я огляделся. Далеко, у самого выхода с пляжа, слышу смех. Борька сразу вскочил, заправил ковбойку в брюки и опять сел. Смотрю: наша Джульетта и какой-то парень. И она держит его под руку. Видали? Может, брат? Но кто же с братом гуляет под руку?
      Голоса совсем стихли, а потом опять стали громче, и шаги слышно. Видно, дошли до конца пляжа и возвращаются.
      - Джульетта! - тихо позвал Борька, когда они поравнялись со скамейкой.
      Она вздрогнула, остановилась.
      - Боря...- сказала как-то нехотя. - Ты что, купаешься?
      - Конечно. А ты?
      - Я вот гуляю...
      - Джульетта! - заикаясь, повторил Борька и сделал несколько шагов к ней.
      - Да с чего ты взял, что я Джульетта? Меня Ниной звать... Глупый, ей-Богу!.. Что, шуток не понимаешь?
      - Шуток? - пробормотал Борька. - Я думал...
      - Слушай, друг, - сказал Борьке парень и положил руку на плечо. Чего пристаешь к чужим девочкам? Проваливай-ка отсюда, пока не схлопотал.
      Она отошла немного и засмеялась.
      Борька скинул его руку, и я думал: сейчас врежет парню - и все. А брат не стал. Отвернулся и пошел. И они в другую сторону.
      До чего мне стало обидно за него! Не надо было ему встревать в разговор, надо было драться. Я бы ему помог.
      Щеки мои горели от стыда за то, что мой брат глупый. Хорошо еще двоюродный, не родной. И таким паспорт дают? Но и я тоже хорош. Он там один, а я разлегся на скале и леденцов ему не оставил.
      Полез я в воду охладиться и вдруг наступил на что-то острое. Стало так больно, хоть кричи. Потом не помню: видно, потерял сознание.
      Когда пришел в себя, Борька нес меня на руках. Азовское море хорошее, не даст погибнуть человеку. Нога ноет. Мокрая рубашка противно липнет к спине, со штанов текут струи. Борька плачет, слезы капают мне на шею.
      У выхода с пляжа мы напоролись на милиционера.
      - Противное дело, - сказал врач "Скорой помощи", морщинистый старичок в золотых очках. - Глубокий разрез ступни. Куски разбитой бутылки мы у тебя вынули. Зашивать будем. Терпи! Похромаешь с неделю, а то и две. Где это ты так?
      - В воде.
      - Что же ты там делал?
      - Охлаждался.
      - Это на ночь-то глядя?
      Стал старичок ногу мою зашивать. Я напряг всю волю, чтобы не кричать от боли, изо всех сил старался о ноге не думать. Если не думать, легче. Борька сидел возле моей кровати и молчал.
      - Ботинки-то мои на пляже остались, под камнем, - сказал я.
      Он ничего не ответил. Он тоже волю напрягал, чтобы не думать.
      НЕТ ВЕЛОСИПЕДА - ЕСТЬ ВЕЛОСИПЕД
      Засыпая, Усов держал руки так, будто он катается на велосипеде. Ему снились гонки: он в красной майке с номером на спине вырывается вперед. Мчится по шоссе, педали мелькают так, что ног не видно, а шоферы проезжающих машин удивленно высовывают из окошек головы, видя, как он легко, небрежно обгоняет на поворотах автомобили.
      Страсть проснулась внезапно, едва весной проглянул асфальт, и мальчишки выехали на велосипедах во двор. Усов понял: ничего другого ему на свете не нужно. Разве что собаку...
      На собаку наложили запрет. Бабка наотрез отказалась на эту тему даже говорить. О велосипеде же мечтать можно было.
      Он провожал долгим печальным взглядом всякого, кто крутил педали. Садился делать уроки и, полузакрыв глаза, видел: войдет он в магазин один, а выйдет вдвоем - с велосипедом. Как он будет протирать его, мыть, смазывать, любить! На плохой дороге он будет носить его на себе, чтобы не сломался. Словом, он засыпал, сжав руки на руле. А велосипеда не было.
      - Во-первых, у нас денег нет, - говорила бабушка. - Во-вторых, если б и были, то покупать тебе его не за что. Вот Сонкин - почти отличник, а у него и то велосипеда нет.
      - Зато у Мишки есть, - говорил Усов.
      - У Гаврилова? У Миши родители состоятельные, и он все-таки учится почти хорошо. А ты? За просто так дорогие вещи не дарят.
      Усов знал, что можно канючить: "Купи мне велосипед! Ну, купи!" И в конце концов добьешься. Но для этого Генка слишком вырос. Попрошайничать у ребят во дворе не позволяло самолюбие. Хотя сладко замирало внутри, когда он предвкушал, как прокатится на велосипеде, пускай даже на чужом.
      У Гаврилова был роскошный никелированный велосипед с фарой. Придвинешь колесико, фара загорается, и вечером, в темноте, впереди велосипеда по асфальту бежит, подрагивая, желтое пятнышко. Раз Усов попросил. Мишка дал и тут же начал предупреждать:
      - Смотри, осторожно, понял? Уронишь - никелировку поцарапаешь!
      Прокатиться, конечно, всегда приятно, но Усов подержал в руках руль, отдал велосипед Гаврилову и ушел подтягиваться на турнике. Это очень успокаивало.
      Нет, что ни говори, с велосипедом ты человек!
      Борис выслушал однажды все его сомнения.
      - У бабки просить - не допросишься, - сказал он. - Заработать, вот что!
      - Как заработать? - не понял Усов.
      - Так! Чай, не маленький. Смотри, какие ноги длинные!
      - Ноги у меня длинные, чтобы на велосипеде кататься. А велосипеда нет.
      - Не горюй, - пообещал Борис. - Что-нибудь придумаем.
      Борька не сболтнул. То, что он придумал, уже известно: взял его с собой на практику в Таганрог.
      На стройке Борис подвел Генку к мастеру оформить подсобным рабочим. Рабочих рук не хватало, а мусор подметать вообще никто не хотел.
      - Шестнадцать ему есть? - подозрительно оглядел Усова мастер.
      - Есть, есть, скоро даже больше будет, - уверил Борис.
      - Комсомолец?
      - Что-то вроде этого, - сказал Борис.
      - Как понимать - что-то вроде? - спросил мастер. - Нам желательно, чтобы по документу было.
      Борис промолчал.
      - Вообще-то от меня не зависит, - сказал мастер. - Как прораб решит.
      Решилось все, однако, просто. Прораб спросил у Генки фамилию и пробурчал:
      - Поскольку ты мал, будем с тебя требовать половину нормы. Ну и денег, само собой, платить половину. И прогрессивки половину. Согласен?
      - Согласен, - радостно сказал Генка.
      Он, правда, не понял, что такое прогрессивка. Борис его учил: раз платят половину - и работай наполовину, не перерабатывай. За это будет тебе и прогрессивка, не бойся. Но Генка старался изо всех сил, работал без отдыха. Борьке помогал раствор мешать, мешки с цементом носил. Если прораб или мастер велели доски поднести, мусор убрать или же за сигаретами слетать, тут же бежал выполнять.
      Первые дни Генке вечером даже в море купаться не хотелось, так он уставал. Приходил в общежитие и, не раздеваясь, в ботинках ложился на кровать. Потом втянулся - и купаться захотелось, и гулять.
      Когда после получки пришли в общежитие, по совету Бориса Генка выложил деньги на стол и разделил на три части. Это - бабушке отправить, это - на велосипед, а это - тратить сейчас. Велосипедные деньги спрятал в чемодан под кроватью. Бабушке - сходили на почту, отправили, потом пошли кофе пить. Каждый на свои деньги. Борис купил сигарет, а Генка не стал. Лучше деньги не проматывать, на велосипед оставлять. Детство это - курить.
      - Как настроение? - бодро спросил Борька. - У тебя, считай, уже одно колесо в кармане.
      Теперь, когда на одно колесо было заработано, каждый день после работы Усов заходил в магазин спорттоваров посмотреть на велосипеды. Жалко только, на обед, на завтрак, да на ужин деньги уходят, ну и на лимонад, и на кино. А колесо - уже что-то реальное.
      - Может, купить колесо? - размышлял вслух Генка. - После докуплю остальное.
      - Смысла нету, - резонно отвечал Борис. - Купим, потерпи. Вообще советую сразу настоящую спортивную машину брать.
      - Она же дорогая!
      - Зато вещь!
      - Может, все же купить пока колесо?
      Незадолго до отъезда Усов получил от бабушки письмо:
      "Внучек! Получила твои деньги и добавила своих. Купила тебе к приезду подарок - пальчики оближешь, давно ты о нем мечтал. Пришлось, правда, поизрасходоваться. Очень я без тебя соскучилась. Мама пишет, что тоже рада, что ты человек. Приезжай скорей!"
      У Генки сладко засосало под ложечкой. Вот это бабка! Значит, велосипед уже дома. Навряд ли спортивный, но все равно здорово. Генка рассказал все Борису.
      - Не надо покупать велосипеда? Прекрасно! Сложимся и купим магнитофон. Магнитофон - это вещь!
      Борис достал из своего чемодана деньги. Генка - из своего. Добавили ребята, кто сколько мог. Побежали в магазин и перед самым закрытием купили магнитофон, который был дешевле всех.
      Полночи не спали. Магнитофон поставили на окно. По очереди говорили в микрофон речи, пели, потом слушали, потом опять говорили и пели. Крутили до тех пор, пока не накричала на них сторожиха. Завтра день рабочий и всем рано вставать, а они тут гуляют, бессовестные, и она все доложит коменданту.
      Утром Борис взял магнитофон на стройку, включил его в квартире, которую штукатурил. Однако мастер, когда пришел, звукового оформления не одобрил.
      - Этак все плясать начнут, а у нас план. Выключай! Скоро практике конец - тогда и крутите на здоровье хоть цельные сутки.
      О приезде домой Борис с Генкой дали телеграмму. Бабушка встретила их на вокзале.
      - Ну, как тут мой подарок? - перво-наперво спросил Генка.
      - Все в порядке, ждет тебя.
      Чемодан свой Генка тащил почти бегом. На вопросы не отвечал. Скорей домой - и сразу на двор кататься.
      Дома бабушка торжественно открыла перед Генкой шкаф и отошла на два шага в сторону, чтобы издали посмотреть, какое впечатление покупка произведет на Генку.
      - А велосипед? - спросил Генка.
      - Велосипед? Я тебе костюм купила, настоящий, мужской: брюки и пиджак. Темно-серый, в клеточку.
      - В клеточку...- рассеянно повторил Усов.
      Он не заплакал только потому, что приходилось быть мужчиной.
      Поздно вечером заехал Борис.
      - Катаешься?
      - Катаюсь...
      - Не спортивный?
      - Нет, не спортивный. А как музыка?
      - Музыка - это вещь!
      На Борьку нельзя было сердиться, он ведь не виноват. Правда, магнитофон он себе забрал, но сказал, что потом завезет и он у них будет по очереди.
      - Пойдем! - сказал Борис. - Я прокачусь!
      Тут только до него дошло. Борька помолчал, а потом сказал:
      - Не расстраивайся! Все равно у тебя нога, небось, еще болит, кататься нельзя.
      - Ходить нельзя, а кататься можно, - возразил Генка.
      - Ладно! Я магнитофон совсем себе заберу, а тебе велосипед куплю, идет? Дай только денег поднаберу. Я ведь с первого сентября работать иду на стройку. Там платят - будь здоров!
      Генка был человеком гордым, ни о чем Борису не напомнил. Во дворе еще больше завидовал тем, кто катался на велосипеде. Но если предлагали прокатиться, по-прежнему гордо отказывался.
      - Где ж твой велосипед? - спросил раз Мишка Гаврилов, резко затормозив возле Усова. - Говорил, покупаешь...
      - Сказано: будет! И не подростковый, а взрослый. Мне ведь не к спеху.
      Лето кончилось, зачастили дожди, похолодало. По торжественным случаям Усов надевал новый костюм. Стеснялся, правда: боялся, засмеют.
      Вечером после работы заехал Борька.
      - Завтра зарплата. Встретимся в городе прямо у магазина спорттоваров.
      Встретились, вошли - велосипедов полно! Перебрали, наверное, с десяток и, когда продавец пригрозил, что выгонит их, остановились на одном голубом, действительно спортивном и, конечно, взрослом. С тонкими колесами и пряжками на педалях. А никелировка, а фара... Эх, да что говорить!
      Борис пошел платить в кассу, а Генка крепко держал велосипед за руль и уже не отпускал.
      У магазина они расстались. Борис вскочил в автобус, а Генка пошел пешком через полгорода домой. Можно бы, конечно, сразу на велосипеде ехать, но надо его натереть до блеска, шины накачать. Нет уж, лучше все сделать дома и торжественно выехать во двор.
      Дул сильный ветер, подморозило, и Усов застыл так, что пальцев не чувствовал. Дома он первым делом подкачал колеса, протер тряпкой никель и даже, держась рукой за стену, сел на велосипед. Как назло, во дворе никого.
      Ноги в педали не влезали. Генка был в ботинках, а на таком велосипеде нужно кататься в спортивных тапочках. Усов обулся в кеды, потом надел пальто и шапку-ушанку.
      В пальто садиться на велосипед было неудобно, полы путались. Тогда Генка снял пальто, а заодно и шапку, чтобы не болтались уши, и повел велосипед на улицу. Жалкий вид будет у Мишки на его подростковом.
      Во дворе пусто и темно. Мальчишка, закутанный в шубку, нос до глаз шарфом прикрыт, гулял со старушкой.
      Усов сел на велосипед и чуть не свалился, потому что велосипед не хотел ехать. Все же Генка проехал полкруга по двору и только тут заметил: снег идет. Так повалил, что ничего не видно. И скользко...
      Генка решил не сдаваться. Стараясь не обращать внимания на ветер и на снег, который слепил глаза, он ездил и ездил круг за кругом по двору. За ним оставались ниточки следов, и их тут же заносила метель.
      Он гонял до тех пор, пока не почувствовал, что уши отмерзли и вот-вот отвалятся. Он не хотел их потерять, отпустил руль, руль накренился, и Усов оказался в ледяной луже под велосипедом.
      Больше он не катался. Притащил велосипед домой, хотел уроки делать, да так был взволнован, что не мог. Сидел перед велосипедом на полу, крутил рукой мокрый вихор и улыбался.
      Скоро бабушка пришла.
      - Что-то у тебя лицо горит. Нет ли температуры?
      Она насильно затолкала ему термометр.
      Генка заболел. Голова прямо-таки раскалывалась. Он лежал в постели, полоскал горло; бабка закапывала ему в нос капли, от которых становилось горько во рту. Рядом с кроватью стоял велосипед. Он блестел в сумерках никелированной фарой. Генка изредка открывал тяжелые веки, дотягивался рукой и трогал руль.
      - Подумаешь! - говорила бабушка. - Постоит зиму, на будущий год накатаешься еще.
      Генка не отвечал. Он только удивлялся: как это взрослые люди не понимают самых примитивных вещей?
      ТАИНСТВЕННЫЕ ПИСЬМА
      Светы дома не было.
      Мать сидела в кухне на табуретке и терпеливо ждала, пока отец поел и закурил. А когда он собрался уйти в комнату смотреть телевизор, она сказала:
      - Погоди... Хотела с тобой посоветоваться.
      - После. Сейчас начинается хоккей.
      - Хоккей подождет, - строго сказала мать. - Знаешь, Светке стали приходить письма...
      - Ну и что?
      - Как что! Ей кто-то пишет!
      - Кто же?
      - Если б я знала! Верчу-верчу письма в руках, обратного адреса нет. Внизу что-то нарисовано, какой-то условный значок вроде летящей птички. Может, почитать?
      - Хм...
      - Нет-нет! Но я ей уже раз сказала: "Дочка, я твоя мать, и ты должна мне довериться. Вдруг тебе понадобится совет?" Знаешь, что она ответила? "Мамочка, когда понадобится, я сама спрошу!"
      - И правильно!
      - Считаешь, я зря беспокоюсь? А вдруг это не те письма...
      - Чепуха!
      Отец воткнул сигарету в пепельницу, ушел в комнату и включил телевизор.
      Письма Светке приходили каждый день, но не это больше всего беспокоило мать. Света изменилась. Она подолгу сидела перед зеркалом и разглядывала себя. Плакала ни с того ни с сего. Во двор играть не ходила - часами лежала на диване с книгой. Раньше она готова была бежать по первому свистку Усова к нему. А сейчас, встречаясь во дворе, даже не удостаивала Генку взглядом. Как будто это не Генка, а пустое место. Только иногда презрительно хмыкала. Уроки делала наспех, кое-как. Светкина мать привыкла присматривать заодно и за Генкой. А теперь неизвестно было, делает Усов уроки или нет. Только когда его вызывали, выяснялось - Светка говорила, - что уроков он не готовил. Но, может быть, готовил, когда не вызывали?
      - Помирись с Генкой, - твердила мать дочери.
      - Не хочу! - отвечала Света.
      Вот теперь еще письма. Дочь упрямо не желала говорить, кто их пишет.
      Матери очень хотелось взглянуть на письма. Взглянуть хотя бы одним глазом, чтобы успокоиться. Но она не решалась, да и не знала, где их Светка хранит...
      Однажды вечером мать, вернувшись с работы, открыла ключом дверь и сразу ощутила, что пахнет горелым. Она бросила на пол сумку с продуктами и, не вытирая ноги, вбежала в кухню.
      В темноте кто-то копошился у газовой плиты. Над плитой висело облако дыма, вверх улетала хлопьями сизая копать.
      Услышав шаги, Светка вскрикнула и выронила из рук бумажки. Потом подобрала их с пола и убежала из кухни.
      Мать покачала головой и ничего не сказала. Потушила газ, зажгла свет, открыла окно, проветрила кухню.
      Светка легла спать. Мать опять решила поговорить с отцом. Но он снова отнесся к ее переживаниям равнодушно. И в этот вечер она услышала от него:
      - Хм... Ну и что?
      На этот раз мать на него обиделась:
      - Ты просто черствый человек. Тебе все равно: происходит что-то с твоей дочерью или нет!
      Все время у матери на языке вертелся очень важный вопрос, который она хотела задать Светке. Но поскольку не выходило откровенных разговоров, дочь замкнулась, вопрос, естественно, оставался незаданным. Мать хотела спросить: "А ты на письма отвечаешь?"
      В субботу, когда Светка была в школе, а отец уехал смотреть футбол, мать убирала комнату дочери. Вытерла тряпкой пыль с подоконника, со стола и открыла ящик, в котором Светка держала рукоделие, тетради и краски. Ничего она не искала! Нет! Она открыла ящик и увидела ужасный беспорядок. Мятые тетрадки навалены как попало, выкройки лежат вперемешку со стопкой Светкиных рисунков, рядом - баночки с красками, кусочки мела, тряпочки, ленточки и даже гвозди.