Пушкин ( I .139)
 
      Александр Тургенев писал брату Сергею о Пушкине: «Удивительный талант и добрый малый, но и добрый повеса». Последствия лицейского образования понимали и старшие друзья его. «Я бы желал переселить его года на три, на четыре в Геттинген или в какой-нибудь другой немецкий университет, – писал Жуковский Вяземскому. – Даже Дерпт лучше Царского Села». Батюшков в письме к Тургеневу, который мог бы оказать и в этом Пушкину протекцию, намекал: «Не худо бы его запереть в Геттинген и кормить года три молочным супом и логикою… Как ни велик талант Сверчка, он его промотает…».
      Геттинген окончили три брата Тургеневы. Жуковский, будучи молодым, тоже мечтал о загранице. Он раздобыл деньги и собрался в тот же Геттинген учиться, а потом жить в Париже и путешествовать по Европе, но началась война с Францией, и поездку пришлось отложить.
      Возможно, окажись тогда Пушкин настойчивей, он выехал бы учиться в Германию, которую из-за недостатка зрительных ощущений спутал с Англией и назвал «туманной». Но отъезда не произошло. И не только по его юношескому легкомыслию или недостатку средств у семьи. Помимо прочего, Геттинген не соответствовал его интересам «француза». Немецкий не давался ему с детства. Он не любил его учить, хотя принимался несколько раз, каждый раз забывал и начинал с азов. Но не случайно героем «Евгения Онегина» станет геттингенский студент Ленский.
      Лицеисты вышли в свет. Они проводили время вольно, вошли в кружки и компании, попали в дома к царскосельским знаменитостям. Первый среди гуляк, Пушкин веселился с гусарскими офицерами. Тут были и значительные знакомства. Например, сойдясь у Карамзиных с Петром Чаадаевым, Пушкин зачастил к нему в казарму. Золотое время, когда всё впереди и всё в радужных тонах, – зачем ему туманный Геттинген?
      Литературную, писательскую карьеру Пушкин всерьез поначалу не рассматривал; он просто писал стихи. Перед ним открывались два пути, обеспеченных полученным образованием: карьера военного и карьера дипломата. Оба варианта сулили неплохо обеспеченную за казенный счет жизнь, волю и утехи.
      Еще до выпуска Пушкин просил у отца разрешения поступить в лейб-гвардии гусарский полк, но для этого требовались большие деньги. Кроме того, до Сергея Пушкина доходили рассказы о гусарских распущенных нравах, и отец предпочел разрешить сыну поступить в полк гвардейской пехоты. План этот оказался несерьезным. Хороших предложений не было.
      Карьерой, к которой стремилось большинство лицеистов, была дипломатия. Советский пушкинист Д.Благой сформулировал суть дела так: «Утешало Пушкина и то, что дипломатическая служба несла с собой возможность «увидеть чужие страны», то есть попасть за границу, общая черта всей либерально настроенной, томившейся в путах русской «азиатчины» молодежи того времени. Эту мечту, и в пример своим военным мечтам, довольно скоро им брошенным, Пушкин питал в течение всей своей жизни, но ей также никогда не суждено было сбыться».
      Добавим, что именно внешняя часть дипломатической службы – заграничная жизнь – привлекала Пушкина, к сути же, к повседневным обязанностям и труду служащего Министерства иностранных дел он относился весьма иронично.
      Царь управлял внешней политикой единовластно и сам назначал чиновников, которые будут эту политику осуществлять. Имена окончивших Лицей поделили на два списка: выпускавшихся в военную службу и в гражданскую. Во втором списке вверху оказался Александр Горчаков, Вильгельм Кюхельбекер значился на третьем месте, Пушкин – на четырнадцатом. В зависимости от успехов в учении лицеистам была обеспечена гражданская служба с чинами от ХIV до IХ класса табели о рангах. Пушкину, выпускнику Лицея четвертым от конца, самим Александром I был определен Х класс и звание коллежского секретаря.
      Министерство иностранных дел было создано в 1802 году, но по инерции часть дел сохранялась за Коллегией, каковой это Министерство было с Петровских времен. К моменту, когда туда пришел Пушкин, Коллегия превратилась в некий отстойник, прибежище для молодых людей, зачисленных на службы сверх штата, резерв для канцелярии министра и дипломатических миссий. В высочайшем именном указе царя от 13 июня 1817 года говорится: «Его Императорское Величество всемилостивейше соизволили из числа выпущенных из Царскосельского лицея воспитанников: князя Александра Горчакова… Вильгельма Кюхельбекера… и Александра Пушкина… определить согласно желанию их в сию Коллегию».
      Со званием коллежского секретаря Пушкин был взят на службу в Коллегию и мог начинать делать карьеру. Царь Александр Павлович распорядился выделить из казны по 10 тысяч рублей на экипировку тех лицеистов, которые победнее, и выплачивать каждому стипендию не менее 700 рублей ассигнациями, пока тот не станет работать. Жалование чиновникам по всей империи выплачивалось раз в месяц – 20-го числа. «Человек двадцатого числа» – синоним слова «чиновник». Александр Пушкин перед намечавшимся выездом за границу стал человеком двадцатого числа; жалованье должно было повыситься при поступлении на штатное место. Весьма вероятно, что это место Пушкин видел для себя за границей.
      Все делалось бюрократически методично, без хлопот со стороны самого Пушкина. Через пять дней после окончания Лицея, 15 июня 1817 года, его вызвали в Министерство иностранных дел – красивое здание с колоннами на Английской набережной. Здесь он увидел своих лицейских однокашников Кюхельбекера и Горчакова, а также недавнего знакомца и тезку Александра Грибоедова.
      По указанию священника Сенатской церкви Никиты Полуховича каждый из четверых в присутствии свидетелей прочитал присягу на верность престолу и отечеству и «руку приложил». Подписавший обязывался верой и правдой служить государю императору и отечеству. Документ этот сохранился: указ Петра Великого «О присутствующих в Коллегии иностранных дел». В «Книге расписок лиц, поступающих на службу в Московский главный архив Министерства иностранных дел», есть подпись: «Читалъ 10-аго класса Александръ Пушкинъ 1817 июня 15».
      Задержимся на остальных трех молодых чиновниках, также подписавших присягу. Первый, Кюхельбекер, через три года будет уволен со службы по его просьбе и уедет за границу секретарем богатого вельможи Александра Нарышкина. Будет читать лекции в Париже и путешествовать по Европе. Станет декабристом, выстрелит в великого князя Михаила Павловича. Попытается бежать за границу, но будет схвачен в Варшаве, присужден к смертной казни, замененной вечными каторжными работами, и закован в кандалы. Пушкин случайно встретит арестанта, перевозимого из тюрьмы в тюрьму.
      Второй, князь Горчаков, быстро продвинется в крупные дипломаты, будет работать во многих странах, станет другом Бисмарка. Ему придется заниматься сватовством членов царственной фамилии за границей. Став министром, Александр Горчаков окажет большое влияние на положение России в мире. Будучи российским государственным канцлером, князь умрет в Германии восьмидесяти пяти лет от роду.
      Третий, Грибоедов, через год отправится секретарем дипломатической миссии в Персию. В сочинениях будет высказывать идеи, противоположные тем, которые осуществлял как чиновник. Окажется под следствием по делу декабристов, но счастливо избежит их участи, а позже будет зарезан при разгроме русской миссии в Тегеране. Трое, принявших присягу, считались пиитами. Тогда же присягу подписали еще четверо выпускников Лицея.
      В начале восьмидесятых двадцатого столетия мы отправились поглядеть на красивое двухэтажное здание Архива Коллегии иностранных дел, отлично отреставрированное, которое занимал Московский горком комсомола. Переводчик Пушкин бывал в этом здании много раз, здесь числились на службе и многие его друзья. Кстати, напротив в таком же старинном особняке по иронии судьбы разместилось советское учреждение, как раз ведающее выездом за границу – ОВИР.
      Бывшие лицеисты готовились ехать «на чужбину» – служить в русских посольствах и миссиях, путешествовать, отдыхать, просто посмотреть других и показать себя. Собираясь вместе, мечтали о загранице. Карамзин описывает одну такую встречу. «Несмотря на ветер, довольно сильный, мы с женою, с детьми, с Тургеневым, Жуковским, Пушкиным (которые все у нас жили в Петергофе) сели на катер и носились по волнам Финского залива часа два или более; одна из них облила меня с головы до ног – но мы были веселы и думали о том, как бы съездить морем подалее!». Осенью 1818 года Пушкин провожает за границу Константина Батюшкова, которому составил протекцию Александр Тургенев. Батюшков говорил, что служба в Италии есть мечта всей его жизни, его сокровенное желание. Он уверял Тургенева, что в слове «Италия» для него заключаются «независимость, здоровье, стихи и проза». Весной 1817 года Батюшков поехал лечиться в Одессу, а там получил письмо Тургенева, что поэта ждет место в дипломатической миссии в Неаполе.
      Перед отъездом Батюшков и Пушкин часто встречаются, о чем-то договариваются. Тургенев писал в Варшаву Вяземскому: «Вчера проводили мы Батюшкова в Италию. Во втором часу, перед обедом, К.Ф.Муравьева с сыном и племянницею, Жуковский, Пушкин, Гнедич, Лунин, барон Шиллинг и я отправились в Царское Село, где ожидал уже нас хороший обед и батарея шампанского. Горевали, пили, смеялись, спорили, горячились, готовы были плакать и опять пили. Пушкин написал impromptu (экспромт. – Ю.Д.), которого послать нельзя, и в девять часов вечера усадили своего милого вояжера и с чувством долгой разлуки обняли его и надолго простились».
      Александр Тургенев предпринимал усилия, чтобы Пушкин отправился служить по дипломатической части. Не исключено, что направление поэта на службу произошло с его участием для этой, следующей цели. Государь был сильно расположен к Тургеневу, подарил перстень с шифром, министр Каподистриа ни в чем не отказывал. «Теперь остается только пристроить Пушкина», – писал Тургенев Вяземскому. Пушкин, по-видимому, рассчитывал на такую же синекуру, которая выпала Батюшкову. Не стал бы Тургенев хлопотать в верхах, не имея от Пушкина согласия.
      Выпускники начинают разъезжаться, провожая друг друга и договариваясь не забывать Лицея. А Пушкин только провожает и остается. Представим себе этого молодого человека, который – как бы он ни был честолюбив – не подозревает о роли, которую ему предстоит сыграть в истории страны, где он родился.
      Вот он идет по Невскому, элегантен и чуть неряшлив, в широком черном американском фраке (точнее a l'americaine) и французской шляпе, маленького роста, по-видимому, на каблуках. Мы с вами почти точно знаем, что он говорит, встречаясь с приятелями, как оживляется, увидев в проезжающем экипаже хорошенькую женщину, даже о чем думает. Его мысли, привычки, взгляды часто меняются. Но если верить Шопенгауэру, характер человека остается неизменным в течение всей жизни. Позволим себе одно добавление, важное для нашего исследования: жизненные цели и даже методы, которыми Пушкин пытался их достичь, тоже не менялись до последних его дней.
      Иван Тургенев указал на парадокс личности Пушкина: он получил французское воспитание, но был «самым русским человеком своего времени». Вопрос, однако, в том, определенно ли определение «самый русский»? Кто, вообще говоря, «самее» выражает русский дух: Иван Грозный? Курбский? Малюта Скуратов? Пугачев? Новиков? Достоевский? Нечаев? Савва Морозов? Бердяев? Иван Бунин? Ленин? Ежов? Сахаров? Горбачев? Не станем перечислять разнообразных наших современников. Если сузить список и рассмотреть русских людей пушкинского времени, то и в этом случае спектр окажется достаточно разбросанным: Карамзин, Александр I, Бенкендорф, Лунин, адмирал Шишков, Николай I, Чаадаев… Почему же «самый» именно Пушкин?
      Нам кажется, просто писателю Ивану Тургеневу был ближе духовно, особенно своей европейской ориентацией, именно писатель и именно Пушкин. А в действительности перечисленные выше и многие другие – все «самые русские», все, причем по-разному, выражают русский дух, и Пушкин не больше других. Официальный литературовед В.Кирпотин писал: «Пушкин – дитя европейского просвещения, выросшее на русской почве». Представляется, что эта оценка точнее тургеневской. В ряду наших великих писателей едва ли найдется другой столь беспокойный человек, как Пушкин, «не по-русски живой», – добавлял Кирпотин. Интересно, что эта прозападная оценка Пушкина проскочила в печать накануне 1937 года.
      По мнению Ю.Тынянова, русские гены в Пушкине были – легкомыслие и пустодумие. Пушкин оценил себя сам, подписав однажды письмо: «Егоза Пушкин». А ганнибальская стихия – это яростные страсти, жизнелюбие и жажда свободы.
      Еще более узко сформулировал сверхзадачу жизни Пушкина автор советского журнала «Вопросы литературы»: в ранней юности у Пушкина возникает «нечто такое, что хотелось бы назвать целеустремленной свободой». Понятие «целеустремленная свобода» весьма удобно тем, что его можно трактовать по-разному в зависимости от исторической и политической ситуации. В период, о котором идет речь, все, как нам представляется, работало на Пушкина. С такими предками (то есть с такой биографией), с таким знанием иностранного языка и культуры, с таким образованием и службой, с таким скепсисом по отношению к России, неутоленным интересом ко всему мировому и, прибавим, с такой холодностью к семейным привязанностям, – если кому из русских и следовало уехать и жить за границей, так именно Александру Пушкину.
      Есть люди, с детства предназначенные быть эмигрантами. Он же сделался государственным чиновником, как многие образованные люди в той стране, но ему нужно было больше воздуха, чем большинству. Все готовы были исполнять, он хотел – пока еще неосознанно – творить. Через несколько лет он назовет себя министром иностранных дел на Парнасе, которого отстранили от дел (Х.98). Комментаторы будут добавлять одно слово: на русском Парнасе. Но Пушкин этого слова не писал. Парнас для большого поэта един, универсален, всемирен.
      Чиновничья стезя, однако, его не привлекала. Так и случилось: на службе следующий чин титулярного советника он получил через 15 лет, тогда как его однокурсники становились титулярными советниками сразу после Лицея. Понимал ли он тогда, что если ехать за границу, то это нужно делать немедленно? Сознавал ли, что момент благоприятный, что чиновником, да еще мелким, выехать сравнительно легко, пока числишься в законопослушных? Ответить на эти вопросы мы не можем.
      Первое, что делает Пушкин, устроившись на службу, – в преддверии заграницы он берет отпуск на два с половиной месяца для приведения в порядок домашних дел и вскоре уезжает в Михайловское. Самое раннее, дошедшее до нас послелицейское стихотворение навеяно впечатлениями от дороги туда:
       Есть в России город Луга,
       Петербургского округа;
       Хуже не было б сего
       Городишки на примете,
       Если б не было на свете
       Новоржева моего. ( I .275)
      Однако, не досидев до конца отпуска, Пушкин простился с Михайловским и возвратился в Петербург. Ему предстоит проводить за границу лицейского приятеля Федора Матюшкина, отправляющегося в кругосветное путешествие на военном шлюпе «Камчатка» во главе с капитаном Головиным.
      Матюшкин был родом из Германии, из семьи русского дипломата, крестили его в лютеранской церкви из-за отсутствия православной. Свой путь – морское путешествие – Матюшкин выбрал под влиянием Пушкина, который убедил его наблюдать мир и вести дневник. В Лицее и сам будущий поэт мечтал о морских путешествиях. Когда Пушкин вернулся из Михайловского, Матюшкин был уже оформлен на корабль. Капитан Головин предупредил, что если тот не справится со своими обязанностями, оставит его в Англии.
      26 августа 1817 года Пушкин отправился вместе с Матюшкиным по Неве из Петербурга в Кронштадт, откуда в открытое море уходили корабли. Сидя в каюте на шлюпе, ужинали, договаривались встретиться в чужих краях, как только Пушкин там окажется. «Ты простирал из-за моря нам руку», – вспомнит он их разговоры через восемь лет (II.245). Матюшкин позднее дослужился до адмирала, стал сенатором. Именно он предложил поставить известный памятник поэту в Москве.
      На следующий вечер после проводов, 27 августа, Пушкин и Катенин, как мы знаем, познакомились в театре. О том, что сам он собирается за границу, Пушкин сказал равнодушно, как о деле решенном («вскоре отъезжает»). Значит, прошение уже было подано, и в ближайшее время он ждал разрешения на выезд. Надолго ли собирался он в Европу? Если служить по дипломатической части, то это зависело от начальства. Если же путешествовать, то при его склонности к прожиганию жизни он оставался бы там, пока хватало средств к существованию, потом возвращался бы налаживать дела в имении, откуда текли доходы, проводил время в обеих столицах на балах. Ну и снова отправлялся на жительство в Париж или Рим.
      Однако мысль об отъезде навсегда на ум поэту приходила. Он ее выразил в стихотворении «Простите, верные дубравы!», которое записал в альбом своей соседки по Михайловскому Надежде Осиповой перед тем, как отправиться в Петербург, а затем на Запад. Поэт писал:
       Прости, Тригорское, где радость
       Меня встречала столько раз!
       На то ль узнал я вашу сладость,
       Чтоб навсегда покинуть вас? ( I .276)
      «Навсегда покинуть…» В альбоме под стихами дата: 17 августа 1817 года. Они написаны за десять дней до встречи в театре с Катениным, когда Пушкин заявил, что отправляется в «чужие краи». Стихи эти при жизни поэта не печатались. Пушкин прощался с соседями навсегда, но следом размышлял неопределенно:
       Быть может (сладкое мечтанье!),
       Я к вашим возвращусь полям…
      Итак, быть может, возвращусь, а может, и не возвращусь. Ведь еще за два года до этого юный скептик нарисовал в стихотворении «Тень Фонвизина» картину возвращения на родину тени умершего четверть века назад писателя Дениса Фонвизина. Возвращается тень его из рая, и знакомая картина предстает перед великим сатириком:
       Все также люди лицемерят,
       Все те же песенки поют,
       Клеветникам как прежде верят,
       Как прежде все дела текут.
       В окошки миллионы скачут,
       Казну все крадут у царя,
       Иным житье, другие плачут,
       И мучат смертных лекаря… ( I .139)
      Несчастный Фонвизин, попав на родину, от скуки готов снова умереть. «Оставим наскоро Россию», – заключает он. Эти настроения то и дело возникают в стихах юноши Пушкина. Отъезд за границу кажется ему в августе 1817 года делом решенным.

НЕВЫЕЗДНОЙ

 
      Помнишь ли ты, житель свободной Англии,
      что есть на свете Псковская губерния…
 
       Пушкин – Кривцову, летом 1819 (Х.13)
 
      Пушкин, как нам представляется, беззаботно ждал ответа на свое прошение. Он был немного легкомыслен и уверен: ведь действовали влиятельные друзья. Тогда еще не было административной практики заставлять просителя ждать ответа долгие месяцы. Ответ, надо полагать, последовал быстро. Пушкин узнал о нем в последние дни августа или в сентябре 1817 года. В отличие от всех его соучеников, также подготовленных для службы за границей, молодого поэта не пустили.
      Запретительного документа не сохранилось, и, возможно, такового не существовало. Значит, отказ был устный или его не было вообще. Просто не разрешили, и никто не известил. Но факт остается фактом: Пушкин за границу собрался, объявил об этом и никуда не поехал. Нам предстоит проанализировать ситуацию, собрав косвенные объяснения причины этого невыезда.
      Термин «выездное дело» – чисто советский, бюрократический. В нем – незамаранная биография, не запятнавшие себя родители, родные, друзья, преданность режиму, покорное поведение, доверие. И тем не менее ретроспективно мы можем говорить о выездном деле Пушкина, ибо все черты бюрократической процедуры имели место. Отказ в выезде за границу был тревожным симптомом, свидетельствовавшим о недоверии властей данному чиновнику. Отказ мог быть и временным, но чаще отражался на всей карьере русского человека, ибо в досье появлялась таинственная отметка о неблагонадежности. Или ничего не появлялось, но кто-то «дал указание». Восемнадцатилетний Пушкин, говоря современным языком, стал невыездным и отказником.
      Не повлияла ли расписка, взятая у Пушкина при поступлении в Министерство иностранных дел, на отъезд за границу? Глядя современными глазами, подпись под документом о неразглашении тайн можно рассматривать как форму секретности и, таким образом, как предлог для отказа в выезде. Взглянем на присягу, подписанную молодым чиновником, исторически. За ней стоит несколько постановлений, утвержденных в разное время.
      Еще в XVII веке чиновников Посольского приказа для присяги «приводили к кресту». В указе Петра I от 1720 года и определении Коллегии иностранных дел от 5 марта 1744 года о неразглашении служебных тайн приводятся общие слова о верности и повиновении императору, «не щадя живота своего до последней капли крови». Предписывается «всякую вверенную мне тайность крепко хранить», стараться предостерегать и оборонять все, что к «верной службе и пользе Государственной во всяких случаях касаться может». При императрице Елизавете Петровне было повелено «всем служителям этой экспедиции и архива ни с кем из посторонних людей об этих делах не говорить, не ходить во дворы к чужестранным министрам и никакого с ними обхождения и компании не иметь».
      Документ этот был усовершенствован дважды Екатериной II, и фактически Пушкин подписывался под указом от 4 августа 1791 года. «Ея Императорское Величество высочайше указать изволила подтвердить прежде данное повеление, чтоб никто из чинов ведомства Коллегии иностранных дел… в домы иностранных послов, министров и прочих доверенных от других держав особо не ездили и не ходили… под опасением не токмо отрешения от дел, но суда и взыскания по всей строгости закона. Подтверждает Ее Императорское Величество равным образом всем и каждому из помянутых чинов Коллегии иностранных дел, чтобы дела, каждому вверенные, сохраняемы были с надлежащею тайною… В исполнении и наблюдении чего взять со всех означенных чинов подписку, да и впредь по определении вновь канцелярских чинов ведомства моя Коллегии, каждый таковой вновь определяемы по сею подпискою руку свою приложить долженствует».
      Присягу принимали все государственные служащие. К тому же из подписавших ее все, кроме Пушкина, отправились за границу. Так называемые «государственные соображения» были и тогда, и потом ответом для тех, кого выпускать не желательно. Формально с подпиской под присягой у молодого чиновника возникал «режим», что давало основание не пускать его за границу столько, сколько власти сочтут нужным. Однако никакими тайнами Александр Пушкин не обладал, а подписал, так сказать, на будущее. Суть работы любого дипломата в том, что он всегда обладает государственными тайнами, которые вывозит за рубеж; при этом ему доверяют.