Юрий Дружников
      Изанка роковой интриги
      Трудный для Пушкина 1830-й год. Не только литературное, политическое, но и душевное перепутье. "Несмотря на четыре года ровного поведения, я не приобрел доверия власти", -- жалуется он по-французски Александру Бенкендорфу. Спастись в женитьбе, на которую он вроде бы настроился, тоже не получается. Он ждет измены от всех своих невест. Несмотря на приложенные усилия, от Натальи Николаевны, а точнее, от матери ее, ответа не получено. "Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же?" -- это из письма приятелю. Неопределенность состояния поэта усугубляется "гербовыми заботами", -- так он называл то ли денежные проблемы, то ли (что более вероятно) попытки получить заграничный паспорт.
      Утешение в том, что другие женщины помогают ему забыть житейские невзгоды. Тянется, никак не закончится долгая связь с Елизаветой Хитрово, дочерью полководца Кутузова, которая на шесть лет старше, но он всегда любил опытных женщин взрослее себя. Полная, молодящаяся вдова с невзрачным лицом, но с красивыми плечами, которые она поэтому оголяет и тем вызывает насмешки, заслужив прозвище "Лизы голенькой". Не менее двадцати пяти писем написал ей Пушкин со всеми интонациями -- от восхищения до раздражения.
      Хитрово предана ему до самозабвения, обожает его, горит языческой любовью. Она пишет ему, что готова пойти за него на край света, а он теперь стал вежлив, ироничен, бросает в огонь ее ежедневные письма, не читая. Она его приглашает, ждет, он не является. Он пытается перевести секс в вялотекущую дружбу, а она стремится удержать его возле себя. Ничто Хитрово не останавливает, и связь с ней, несмотря на потенциальную невесту и всех прочих, с которыми он "в отношениях", тлеет.
      А назревает новая любовная игра с ее дочерью Долли Фикельмон, женой австрийского посла. Пушкин уже пишет Долли обольстительные письма, теперь ее называя "самой блестящей из наших светских дам". Ездит также к цыганке Тане, гадающей ему на картах, и рыдает ей в подол. Наконец, открытым текстом он пишет Хитрово, тем весьма ее обижая, про еще одну таинственную даму: "Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем".
      Кто это -- и остроумная, и страстная? Какая женщина не возгордилась бы от таких эпитетов? Полвека спустя в журнале "Русский архив" появилась статья Петра Каратыгина. Автор писал: "Не пришло еще время, но история укажет на ту гнусную личность, которая под личиною дружбы с Пушкиным и Дельвигом, действительно, по профессии, по любви к искусству, по призванию занималась доносами и изветами на обоих поэтов. Доныне имя этого лица почему-то нельзя произнести во всеуслышание, но повторяем, оно будет произнесено и тогда... даже имя Булгарина покажется синонимом благородства, чести и прямодушия".
      Интересно, что и в начале ХХ века, когда стало легче получить доступ в архивы, имя сего тайного агента не всплыло. В.Богучарский констатировал: "Названо ли, наконец, уже имя, о котором говорит Каратыгин, сказать с уверенностью мы, к сожалению, не можем". Секрет потихоньку всплывал, хотя, нам кажется, имя с самого начала угадывалось прозрачно. Думается, Каролину Собаньскую вначале не поставили в литературоведческий контекст действительно по неведению, а потом -- по инерции мышления. Первым определил, к кому обращены некоторые черновики писем поэта, Александр де Рибас. В.Базилевич и Н.Лернер опубликовали первые догадки о ней. Супруги Цявловские начали преодолевать барьер, однако и спустя сто лет Цявловский писал: "Любовь между Пушкиным и Собаньской -- факт, еще не известный в литературе...".
      Но после того, как факт был введен в научный оборот, Собаньскую обычно старались обойти стороной: личина этой женщины снижала величие национального поэта. Никак она не укладывалась в благостные списки так называемых "адресатов лирики Пушкина". А ведь была самой яркой среди них, никуда не деться!
      Вообще-то, нельзя не заметить, что роль разных женщин, близость их к поэту на протяжении его жизни определялась, естественно, самим Пушкиным. Однако после его смерти право это аннексировали исследователи. С тех пор они решают, с кем поэту можно было спать и с кем нельзя. "Сакрализация той или иной современницы Пушкина -- явление, становящееся для его поэтики обычным", -- писал тихий и почти не печатавшийся в советское время пушкинист Владимир Турбин. После его смерти в 1993 году вышла книга, из которой взята цитата.
      Скажем, Анна Керн при том, что роман с ней был случаен и короток (одно "чудное мгновенье" и одно стихотворение об этом мгновеньи), возведена на пьедестал едва ли не главной любовницы добрачной его жизни: к могиле Керн в Путне мы наблюдали ритуальную очередь новобрачных из Твери, чтобы поклясться в вечной верности. А Каролина Собаньская -- устранена, будучи отрицательным персонажем, не вписывающимся в отфильтрованную биографию нашего классика. Полагалось игнорировать, что Пушкин в период влюбленности в Наталью Гончарову да и потом страстно желал другую женщину. Не Пушкин, но Мопассан декларировал: "Мы, мужчины, истинные поклонники красоты, обожаем женщину и, временно избирая одну из них, отдаем дань всему прекрасному полу". Однако Пушкин вполне мог под этим подписаться.
      Жизнь Собаньской, ее отношения с Пушкиным и его приятелями -- достойная тема для романистов. Первую маленькую повесть на эту тему написала Н.Резникова "Пушкин и Собаньская" (Харбин, 1935-1937), наивно беллетризировав вышедшие тогда и уже упомянутые нами краткие заметки Цявловского в книге "Рукою Пушкина". Но и в серьезной пушкинистике роль отношений поэта с Собаньской все еще остается не проясненной.
      30 января или июня (janvier или juin -- слово в тексте не разобрать, а письмо сохранилось только в черновике) 1829 года Пушкин в послании к Николаю Раевскому вдруг принимается описывать свою героиню из "Бориса Годунова", законченного еще три года назад: "...Конечно, это была странная красавица. У нее была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьяненная избыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим, деля то отвратительное ложе жида, то палатку казака, и всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор... и жалко кончает свое столь бурное и необычайное существование".
      Трудно не догадаться, кого поэт имеет в виду. Возможно, поэтому данное письмо отсутствует в десятитомном полном собрании сочинений. Далее у Пушкина идут поистине ясновидящие слова: "Я уделил ей только одну сцену, но я еще вернусь к ней, если Бог продлит мою жизнь. Она волнует меня как страсть. Она ужас до чего полька, как говорила кузина г-жи Любомирской". Вскоре Пушкин действительно вернулся к ней -- конечно, не к своей героине Марине Мнишек, а к ее прототипу Каролине Собаньской. И не в тексте, а в реальной жизни. Кстати, в числе знатных предков Каролины действительно был род Мнишеков.
      Недоставало ни огня, ни страсти в юной красотке Наталье Гончаровой, и Пушкин искал такие качества на стороне. Впрочем, наивно отводить Собаньской пассивную роль. Она сама выбирала мужчин. Один аспект романа Пушкина с нею нас особо интересует: эта женщина необыкновенного очарования и ума, с огненным взглядом и ростом выше поэта, таинственно появляется в его жизни дважды, и оба раза роман разгорается, когда поэт собирается за границу.
      Познакомились они мимоходом в Киеве в 1821 году, но чувство воспламенилось в Одессе, куда поэт ездил из Кишинева. "Недаром отпрашивался Пушкин у добродушного Инзова и в Одессу так часто. Там были у него любовные связи, не уступавшие кишиневским, но никогда не заслонявшие их", -- пишет Павел Анненков. Цявловский предполагал, что магнитом этих поездок была Собаньская. И когда Пушкин совсем перебрался в Одессу встречи с ней продолжились.
      Идут переговоры с контрабандистами, чтобы бежать (на эзоповском языке поэта -- "взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть Константинополь", -- оцените в письме гениальное слово "тихонько"). В какой-то момент Пушкин почти готов перейти в католичество, лишь бы видеться с Каролиной в костеле. Любовь развивается бурно, со взлетами и падениями, но, по-видимому, не очень для него успешно. Собаньская отстраняет его так же внезапно, как сходится с ним, и поэт, как известно, находит утешение, в частности, в адюльтерах с Амалией Ризнич и с графиней Воронцовой.
      Каролина являлась в обществе, так сказать, постоянной любовницей или гражданской женой (пусть адвокаты попробуют зачеркнуть неточное) графа Ивана Витта, начальника Южных военных поселений, который по должности занимался также сбором политического компромата. Она сочиняла за умного, но необразованного Витта на добротном французском самые изощренные донесения в Петербург. Позже Витт и она организовывали слежку за Пушкиным в Михайловском.
      Второй акт пушкинского романа начался после возвращения из ссылки, когда за поэтом был установлен надзор. Каролина Собаньская сама стала одним из платных осведомителей Третьего отделения Его Величества Канцелярии. Агентом настолько завуалированным, что даже император Николай Павлович считал ее неблагонадежной. А она выполняла задания, занимаясь политической провокацией. Лично ей и на политику, и на цензуру было плевать -- Каролина была мастерицей плести интриги. В ее доме познакомились и сошлись Пушкин с Мицкевичем.
      Интересно, что Пушкин, большой любитель делиться своими похождениями, держал имя ее в тайне. Может быть, она ему это внушила? Не упомянута она в его Донжуанском списке, который составлялся в альбоме сестер Ушаковых осенью 1829 года. Пушкин имел склонность оскорблять возлюбленных, когда с ними расставался. Прекрасный пол в Тригорском он, кажется, перелюбил весь, а потом писал в "Евгении Онегине":
      Но ты -- губерния Псковская,
      Теплица юных дней моих,
      Что может быть, страна глухая,
      Несносней барышень твоих?
      И отчитывал их за нечищеные зубы, непристойность, жеманство и пр., правда, вычеркнув эти строки в основном тексте романа. Ничего подобного не сказано поэтом о Собаньской нигде. Она, женщина с "ближнего Запада", осталась для него (впрочем, не для него одного) даже не жрицей, но подлинной богиней любви, существом мистическим, завораживающим, роковым, волшебной посланницей небес.
      Биографические сведения о Каролине-Розалии-Текле Собаньской скудны. Полька знатного рода, она получила блестящее образование в Вене. Почти девочкой, рано созрев, Каролина вышла замуж за помещика Иеронима Собаньского, старше ее на тридцать три года, родила от него дочь, после чего невероятно похорошела, а вскоре оставила мужа. Они находились, как тогда говорили "в разъезде". Углубляясь в ее жизнеописание, поражаешься тесноте мира.
      Отец Каролины, Адам-Лаврентий Ржевуский, консерватор и, что называется, ретроград, служил одно время предводителем дворянства Киевской губернии. Он написал политический трактат "Мысли о форме республиканского правления" (Варшава, 1790), в котором доказывал вред реформ и конституции. Его взгляды были оценены российским правительством: после разделов Польши он переселился в Петербург, присягнул на верность царю и империи, сделался сенатором и крупным масонским деятелем. Адам с женой Юстиной произвели на свет трех сыновей и четырех дочерей.
      Брат Собаньской Генрих Ржевуский, нашумевший когда-то польский романист, был на восемь лет старше Адама Мицкевича, с которым пребывал в дружбе, несмотря на разницу в положении: Ржевуский -- богатый аристократ, а Мицкевич -- скромный учитель. В 1825 году приятели вместе ездили в Крым, где Генрих познакомил друга-поэта со своей сестрой. Влюбившись, Мицкевич посвятил Каролине, "ветреной красавице с жемчужными зубками меж кораллов", уйму стихов. "Крымские сонеты" Мицкевича -- результат того пребывания на юге. Мицкевич ревновал Каролину, как мальчик, а когда она с легкостью изменила ему, проклял. Но после, в Москве, она пожелала (точнее сказать, ей понадобилось), и встречи продолжились до тех пор, пока Мицкевичу не разрешили уехать за границу. Утешением для польского поэта могли стать другие Каролины, на которых ему везло: на протяжении своей жизни он любил трех Каролин.
      Как и его отец, Генрих Ржевуский слыл консерватором, но, хорошо зная дворянский быт, писал остроумные модные рассказы из жизни шляхты. Его описания шумных пиров и развлечений одно время заняли центральную площадку в польской литературе и вызвали бурю негодования его прототипов. Польский историк Анджей Слиш, автор монографии "Генрих Ржевуский: жизнь и взгляды" (на польском), считает, что баллада Мицкевича "Czaty" (буквально "Слежка" или "Караул", а Пушкин в свободном переводе назвал "Воевода") написана по сюжету, подаренному Мицкевичу Ржевуским.
      В середине века аристократ Генрих Ржевуский получил должность чиновника по особым поручениям при наместнике Царства Польского князе Иване Паскевиче, что несомненно дало писателю доступ к не разглашавшимся в обществе конфликтам, но такого политического предательства польская интеллигенция своему писателю не простила. Между тем, он сделался редактором газеты "Dziennik Warszawski" ("Варшавский дневник"). Поклонник всего французского, Ржевуский начал делать газету на западный манер, однако издание по сути своей было верноподданническим по отношению к царскому престолу, и читатели Королевства Польского вскоре объявили "Варшавскому дневнику" бойкот. В сознании поляков Ржевуский посейчас остается одиозной фигурой, изменником, который, как и его отец, верно служил русскому царю.
      Сестра Каролины Собаньской Ева Ганская написала романтическое письмо Оноре Бальзаку. Роман в письмах и дневниках с редкими встречами продолжался восемнадцать лет. После смерти мужа, который был старше ее на двадцать лет, и мучительных отношений с Бальзаком, Ева стала его женой. Это произошло за пять месяцев до смерти автора "Человеческой комедии". Чтобы поддержать уходящие силы мужа, она варила ему самый крепкий в мире кофе, но и кофе не помог. Об отношениях Бальзака с Евой и Ржевускими в парижском музее и библиотеке Бальзака (дом 47 на улице Ренуар) мне удалось собрать кое-какие любопытные материалы, однако, они увели бы нас в сторону.
      Другая сестра Каролины Собаньской, Паулина, вышла замуж за бывшего богача Ивана Ризнича, ранее женатого на Амалии -- знаменитой одесской приятельнице Пушкина. Бывшего -- потому что Ризнич укреплял российскую экономику, вывозя русский хлеб в Европу, а по совместительству директорствовал в любимом Пушкиным Одесском оперном театре, но после, когда Амалия в Италии умерла, Ризнич обанкротился и с новой женой Паулиной переехал в Киев, где получил должность директора банка.
      Рассказ о семье Ржевуских будет неполным, если не вспомнить тетку Каролины Розалию. Бальзак называл ее "страшной тетушкой" не случайно. Она жила в Вене, но бывала в Петербурге и одно время пребывала в дружбе с Александром I, который любил разговаривать с нею на мистические темы. Позже Розалию Ржевускую ценил Николай Павлович. Сохранились легенды, что она была примечательной фигурой при дворе Габсбургов. Ходили слухи, что она оказывала важные политические услуги русскому правительству. Анджей Слиш считает, что она была тем, кого сегодня называют "агент влияния". Теперь вернемся к нашей героине.
      Каролина Собаньская проводила жизнь в бурных, беспорядочных связях, то и дело бросая вызов общественной морали. Ее боялись жены, ей отказывали во многих светских домах, а она вела себя независимо и гордо, как королева. В промежутке между двумя романами с Пушкиным у нее были связи со многими заметными в свете фигурами. Вяземский писал жене, что Собаньская "слишком величава", но и сам был влюблен. Да что там говорить, все пересекавшиеся с ней мужчины, видя, как она идет по улице, сидит, молится, шутит или играет на фортепьяно, теряли голову. Цявловский считал, что в образе замужней Татьяны Лариной, в которую в восьмой главе влюбляется, долго ее не видев, Онегин, тоже воплотились черты Собаньской. Добавим: и отразились чувства к ней автора "Евгения Онегина" -- смотрите письмо Евгения Татьяне. Глава писалась Пушкиным как раз в период их третьего сближения, после возвращения поэта из Арзрума.
      В письмах Пушкин называет ее Элеонорой, героиней Бенжамена Констана, неизбежно ставя себя на место Адольфа -- романтика, оказавшегося жертвой не принявшего его общества. Дело в том, что еще в Одессе они вместе читали французские романы и, в частности, "Адольфа". Кстати, теперь друг поэта Вяземский работал над переводом этого романа на русский.
      В начале 1830 года, когда Пушкину -- 30, Собаньской уже 36. Он все еще, как и раньше, упоенно влюбляется в женщин старше себя, хотя потенциальным невестам его теперь семнадцать, в крайнем случае, не больше двадцати. Гончарова, по его признанию, "113-я любовь". Но только магнетизм Собаньской он назвал "могуществом". "Вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и все, что есть в нем самого ошеломляющего".
      Только у нее он вымаливает дружбу и близость, "как если бы нищий попросил хлеба". Он готов кинуться к ее ногам, что означает просить руки: "Рано или поздно мне придется все бросить и кинуться к вашим ногам". Может, это просто любовная патетика, дань минуте? Нет, не для красного словца и не во флирте сие сказано. Никого в жизни Пушкин так не любил. Он действительно потерял голову.
      Поэзия, объясняет он Каролине, оказалась "заблуждением или безрассудством". А мы-то думали, что главное -- его стихи... На что не пойдешь ради любимой женщины! "Я ужасаюсь, как мало он пишет", -- сетует Сергей Соболевский, напрасно ожидающий Пушкина в Париже. Не до поэзии, он обо всем позабыл и страстно втолковывает Собаньской своими письмами, словно пытаясь загипнотизировать ее: "...Я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами". Она обладает способностью, данной далеко не каждой женщине, разжигать в мужчине страсть, доводя его до самоистязания, до потери собственного достоинства, оставаясь холодной и расчетливой. Как никто, эта женщина умеет добиться полного доверия своих любовников, развязывает языки. Она слушает его, фильтруя сказанное, извлекая полезное для Третьего отделения и лично для генерала Бенкендорфа.
      Начальство желает знать, что затаил в душе теперь поднадзорный поэт. Неужели, встречаясь с Каролиной более месяца, он даже не упомянул, что собирается в чужие края, не рассказал, зачем и кто его там ждет? А не дождется его за ломберным столом миллионер Иван Яковлев, который таинственным способом готов помочь Пушкину выехать в Париж. Не может того быть, чтобы она у него не выведала! Ведь он перед ней исповедовался, и не раз. Он ей доверяет. Флирт (перечитайте его письма к ней) давно превратился в душевный стриптиз, любовная игра -- в болезнь. Отмечаю по календарю:
      5 января 1830 года -- вечер и половину ночи он провел у нее, вставил в ее альбом листок со стихами, которые могли бы растопить сердце любой женщины мира, но, конечно, не ее. По просьбе Каролины расписался на обороте листа: Alexandre Pouchkine. Когда он ушел, Собаньская на листке приписала по-французски: "Пушкин, которого я просила написать свое имя на листе моего альбома". И поставила дату.
      6 января -- проснувшись, сочинял прошение Бенкендорфу выпустить его в Париж, Рим или хотя бы в Китай.
      7 января -- переписывал прошение Бенкендорфу набело и отправил его, суеверно боясь думать о разрешении, дабы не сглазить.
      И еще деталь, делающая наше предположение о ее всеведении реальным. Когда Пушкину отказывают в поездке за границу, он готов рвануться куда угодно, лишь бы забыться, лишь бы двигаться. Теперь, после быстрого получения от Бенкендорфа отказа ехать в чужие края, поэт посылает Собаньской записку: "Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Ореанде". Не очень понятно? Да ведь там, в Крыму, у Витта с ней имение. Скорей всего, был какой-то ночной разговор о юге. И еще у него -- ностальгия по юности, намек на начало их отношений в Одессе, откуда Каролина ездила в Крым. После царского отказа поехать за границу, полученного Пушкиным через десять дней, только и оставалось, что мчаться на юг империи, так сказать, "по стопам Онегина".
      Как сочетались у Собаньской личные чувства (если таковые имели место) со служебным долгом? Что превалировало, или, другими словами, добровольно она завязала роман с поэтом или то было спервоначалу должностное поручение начальства агенту? Ведь практический аспект ее связей состоял в том, что в ту домагнитофонную эпоху Собаньская помогала Бенкендорфу держать всеслышащее ухо возле ни о чем не подозревающих Вяземского, Дельвига, Мицкевича, Пушкина и многих других не только в обществе, но и в постели. Впрочем, когда в данном случае можно употребить слово "постель" применительно к Александру Сергеевичу? "Постель" появилась для того, чтобы удержать его от желания ехать или -- позже, в виде компенсации ему, когда был получен отказ?
      Он не догадывался о двойной сущности этой женщины, а услышал бы -скорей всего не поверил. И все же: что, когда и как в те дни сообщала о своем любовнике Собаньская, сей падший ангел, генералу Бенкендорфу и фактическому начальнику сыска Максиму фон Фоку? Конечно, не только о его сборах в Париж, но обо всех контактах, разговорах, творческих планах и намерениях. Деталей мы по понятным причинам никогда не узнаем, и остается заглянуть в глубь знакомых текстов.
      Сто лет в стихотворении "Что в имени тебе моем?", множество раз комментированном, не указывался адресат, хотя Пушкин сам в рукописи назвал его "Соб-ой" и поставил дату: 1830. Дело в том, что в оглавлении сборника, опубликованного в 1832 году уже женатым поэтом, он назвал стихи просто "В альбом" и схитрил: сдвинул дату на год назад -- "до" серьезных намерений по части Натальи Николаевны. Лишь в 1934 году в Киевском архиве нашли личный альбом Собаньской с этим стихотворением, вписанным туда рукой Пушкина. Причем, не только с датой, но и посвящением ей. В альбом оно вклеено, -значит, скорей всего, Пушкин принес его Собаньской заранее написанным.
      Предложим теперь, в свете сказанного, новую трактовку стихотворения "Что в имени тебе моем?". Никогда Пушкин не унижался до такой степени, низводя себя в раба, ради достижения любви. Но очевидный основной смысл стихотворения, на который пока не обращают внимания биографы, -- вовсе не разлука с любимой женщиной, а -- прощание перед дальней дорогой. Именно последнему прости перед прощанием с родиной подчинены все остальные интонации. Имя поэта, говорит он своей возлюбленной, здесь, в России,
      умрет, как шум печальный
      Волны, плеснувшей в берег дальный...
      "Дальный берег" -- несомненная аналогия заграницы, синоним любимого Пушкиным выражения "чужие краи", -- не стал бы он говорить о вечной памяти перед поездкой в Михайловское или в Москву. К тому же он заявляет, что его надгробная надпись будет "на непонятном языке", а в России на памятниках пишут, как известно, на понятном. Возможно -- чувствует и предсказывает он -- нежных воспоминаний у этой женщины о его имени вообще не останется. И заклинает:
      Но в день печали, в тишине,
      Произнеси его тоскуя;
      Скажи: есть память обо мне,
      Есть в мире сердце, где живу я.
      Если поэт остается в той же стране, имя его не умирает, пока он живой, -- ведь он рядом, он доступен. А тут, изящно говорится в стихотворении, он живой, он есть, но -- стал недосягаем, он где-то, он "в мире". Окончание стихотворения "Что в имени тебе моем?" логически завершает его начало: пускай поэт вне досягаемости, но он остался в памяти возлюбленной, а она, соответственно, живет не только там, вдали, но и в его сердце. Написаны стихи, повторим это, накануне подачи прошения Бенкендорфу для отбытия в Европу. В черновике письма к ней Пушкин пишет по-французски, что боится после смерти не встретить ее "в толпе в беспредельной вечности".
      К Каролине Собаньской обращены несколько его стихотворений, в том числе, очевидно,
      Я вас любил, любовь еще, быть может,
      В моей душе угасла не совсем...
      Написано оно в конце 1829 года. Даже в специальной литературе, не говоря уж о массовой, подчас скрывался адресат этого стихотворения, хотя он известен. В самом деле, не обязательно устанавливать прямую связь между строками, написанными сочинителем, и его поступками, тем более, что это же стихотворение Пушкин немного позднее вписал в альбом Анне Олениной. Парадоксальный факт биографии великого русского поэта в том, что в процессе сватания его к идеальной "мадонне" Наталье Гончаровой роковая страсть была, увы, не к невесте.
      С одной стороны, как это ни звучит наивно, жаль, что одно из лучших в мире стихотворений о любви обращено не к будущей жене, а к леди-вамп, "черной душе", которую Пушкин называл демоном, к стукачке, которая стала одной из самых мерзких окололитературных особ XIX столетия. Обидно, что с ней, великой авантюристкой, а вовсе не с невестой, у нашего Пушкина было все, как он выразился, самое судорожное и мучительное в любовном опьянении, и все, самое ошеломляющее в нем. А с другой стороны -- приходим к мысли, что материалом для создания высокой литературы может быть кто угодно и что угодно; гению виднее, как ему жить, чтобы достичь идеала.
      А пока что очередной разрыв отношений между Пушкиным и Собаньской произошел так же скоротечно, как возник. Приятелю Павлу Нащокину Пушкин сказал, что видит стихотворение: в нем отразится непонятное желание человека, который стоит на высоте и хочет броситься вниз. 4 марта 1830 года Пушкин выехал из Петербурга в Москву. По дороге он три дня приходил в себя у старой своей подруги Прасковьи Осиповой в Малинниках и крутил шашни в тамошнем девичнике.
      В Москве, едва Пушкин там объявился, средь шумного бала, случайно (случайно ли?) он снова встретился с Натальей Гончаровой -- семнадцатилетней красавицей, которую двенадцать месяцев назад увидел на балу у танцмейстера Иогеля. Опустошенный, усталый, ищущий спасения от безысходной страсти к Собаньской, запертый в России, он потянулся к нераспустившемуся бутону. Так сказать, по контрасту.
      С одобрения Николая Павловича 6 мая 1830 года в Москве состоялась помолвка Пушкина. Но намерение его сыграть свадьбу до 1 июля не осуществилось, свадьба отодвинулась на неопределенный срок. Нужны были деньги. Отец выделил женящемуся старшему сыну часть имущества в сельце Кистеневе, в Болдинской вотчине: 200 душ мужеского пола с семьями, с причитающейся на эти души землей, лесом, дворами и всем прочим -- на общую цену 80 тысяч рублей. При этом отец предусмотрительно оговорил в бумагах, что доход его сын получать с этого имущества может полностью, а продать не имеет права. Решение родителя было весьма разумное. В середине мая Пушкин проиграл в карты профессиональному игроку 24800 рублей, целое состояние, и стал просить денег в долг, готовый продать все, что попадет под руку.
      Два месяца спустя Пушкин, оставив желанную невесту, двинулся в Петербург и там провел месяц. Чем он там был занят? Это еще одна неразгаданная страница его биографии. Николай Языков сообщил в письме родным: "Пушкин ускакал в Питер печатать "Годунова"". Но передав рукопись Петру Плетневу, Пушкин в печатании книги, конечно же, не участвовал, разве что прочитал за несколько часов корректуру. Деду невесты он написал, что едет на несколько дней, так как не получил денег и нужных бумаг, приятелю -что "все эти дни я вел себя как юнец, т.е. спал целыми днями".
      Конечно, не изданием и бумагами занимаются по ночам. Так и написано в записке по-французски к Вере Вяземской: "Признаюсь к стыду моему, что я веселюсь в Петербурге и не знаю, как и когда я вернусь". С Верой, да и с некоторыми другими близкими ему женщинами он обожал делиться любовными похождениями. "Нам неизвестно, -- считал Цявловский, -- была ли летом 1830 года Собаньская в Петербурге, и общался ли с нею Пушкин в это время. Но эта возможность представляется нам очень вероятной".
      Через полтора года русские войска под командованием фельдмаршала Паскевича подавили в крови восстание в Польше, и патрона Собаньской генерала Ивана Витта назначили военным губернатором Варшавы. Каролина отправилась за ним туда, но и после стольких лет периодической совместной жизни с Виттом выйти за него замуж не могла, поскольку графиня Витт была еще жива, но Собаньская с Виттом венчались тайно. У нее было много работы в польской столице. Не исключено, что Пушкин, будучи уже женатым, рвался в Варшаву, чтобы опять встретиться с ней. Но это только предположение.
      Ее преданность российскому сыску в Варшаве не будет вознаграждена: несмотря на все старания Собаньской, отношения ее с Третьим отделением теперь не складываются. Она использует родственные связи, чтобы предавать поляков, а ее подозревают в связях с польской революционной оппозицией, хотя она встречается с ее деятелями по заданию. По поручению Витта с целью шпионить она едет в Дрезден, в центр польской эмиграции. Там она выясняет планы польских революционеров, бежавших из России. А в Петербург Николаю Павловичу докладывают, что она сама неблагонадежна, и царь требует от Витта, чтобы тот перестал "себя дурачить этой бабой", а ее выслать.
      Собаньская пишет жалобное письмо Бенкендорфу, умоляя его разобраться в этом недоразумении, ведь она преданно и самозабвенно служила всю жизнь, помогая российской тайной полиции, не щадила себя, чтобы достать нужную информацию, а ее со скандалом отлучили от дел. Ответили ли ей, не известно. Была ли то неразбериха и дезинформация, или дело в том, что царь почему-то недолюбливал ее? А может, просто кошка постарела и разучилась ловить мышей? Причины изгнания Каролины не удается изучить глубоко: большая часть документов по понятным причинам отсутствует. Среди польских историков, с которыми мы говорили, бытует мнение, что слухи о доносительской деятельности Собаньской сильно преувеличены. Ее собственные признания, однако, такое мнение опровергают.
      Расстался Витт с Собаньской в 1836 году, и она поехала в Крым. Вскоре, оглянувшись вокруг, она от отчаяния женит на себе виттовского адъютанта драгунского капитана Степана Чирковича (Вересаев ошибочно называет его Чирковым). Тот долго не может получить должность, а когда добивается, наконец, в Одессе чина, вскоре умирает. Одинокая Каролина Чиркович опускает черную вуаль и, в отличие от Пушкина, отбывает в Париж. Похоже, на прошлом поставлен крест.
      В 1850 году умрет муж ее сестры Оноре Бальзак, и две сестры-вдовы будут проводить время вместе. Шестидесяти лет Собаньская выйдет замуж еще раз -за поэта Жюля Лакруа, а когда тот ослепнет, десять лет будет вынуждена ухаживать за ним. Эта женщина переживет почти всех своих любовников и закончит земной путь в другую эпоху, в 1885 году, когда ей исполнится 91 год.
      Поразительно, что портреты графини Каролины Собаньской -- а они, по-видимому, существовали -- считаются исчезнувшими. Это можно понять: поместья в России, замки польских магнатов разворовывались, горели в огне войн и революций. В специальной литературе имеется ссылка на фотографию с портрета Собаньской, сделанного А.В.Ваньковичем. "К сожалению, -- пишет Р.Жуйкова, -- местонахождения портрета и фотографии с портрета не известны". Полтора десятка разных женских профилей, нарисованных Пушкиным на полях рукописей, называют в разных источниках профилями Собаньской. Впрочем, другие авторы соотносят эти же рисунки с иными разными подругами Пушкина. Между прочим, портрет ее сестры Евы (Эвелины), который мы видели в парижском музее, даже отдаленно ничем не сходен с рисунками поэта.
      Поиски изображения пани Каролины привели нас в Варшаву. Случайная удача и помощь польской коллеги Алиции Володзько: в Архиве фотодокументов Варшавского Музея литературы имени Адама Мицкевича нашлась фотография с изумительного портрета немолодой женщины в роскошной раме. В музее нет сведений ни об оригинале, с которого сделано фото, ни о художнике, но имеется запись, что это Каролина Собаньская. На портрете ей лет сорок. Посадка головы, прямые нос и лоб, волосы удивительно похожи на рисунки, сделанные Пушкиным. Не эта ли исчезнувшая фотография упоминалась в работах советских пушкинистов? Не этот ли утерянный портрет был сделан польским художником Валентием Ваньковичем (не А.В.Ваньковичем, как указано в книге Р.Жуйковой). Ванькович жил в Петербурге с 1824 по 1830 год, но, судя по возрасту Собаньской, портрет ее сделан был позже, в Варшаве. Впрочем, не позднее 1842 года, когда Ванькович умер.
      Ответ на вопрос Пушкина "Что в имени тебе моем?" Собаньская оставила потомкам. В дневниках, которые, как оказалось после ее смерти, она вела всю жизнь то на польском, то на французском и которые хранятся в архивном фонде Жюля Лакруа в парижской библиотеке "De l Arsenal", много имен, но нет даже упоминания о Пушкине. Устно Собаньская, говорят, вспоминала: "Он был в меня влюблен", но не придавала никакого значения ни его чувствам, ни его стихам. То была ее служба.
      Если уж ставить в России в честь доносительства памятник как символ всеведения государства, то лучше бы, разумеется, соорудить монумент не несчастному дебильному мальчику Павлику Морозову, а заслуженному и несправедливо обиженному тайному осведомителю российской сыскной службы графине Каролине Адамовне Собаньской.
      2000.