Клубок стали растаскивать двое милиционеров, по лени вмешиваться не собиравшихся, но построжавших, когда ребенка сбили на виду у публики. Драка иссякла. Отругиваясь и грозясь посчитаться, отец пробрался между чужими руками и ногами, получил еще удар в спину, но уже увидел дочку, стал на колени и поднял ее на руки.
      - Ты цела?
      - Цела, цела, - повторяла рыдая Маша. - А ты? Ты?
      Он принес ее в машину, усадил, и сам сел. Глянул на себя в зеркало, оторвал кусок газеты и молча стал стирать кровь с подбитой губы. Под глазом назревал подтек.
      На заднем сиденье, плотно прижатые двумя большими чемоданами, покорно ждали клиенты.
      - Что там? - спросил пассажир с "дипломатом" в руке.
      - Суки! - цедил отец. - Хотят, чтобы делился. С вас, значит, с каждого, по двадцать пять, а им отдай двадцать пять с рейса ни за что. Не то, говорят, шины будем резать. И легавые с ними заодно. Пусть застрелятся, не дам! Как жить, а?
      - Надо платить, - рассудительно высказался пассажир с "дипломатом". - Платить, а то порежут. И зубы протезные дороже своих. Такое дело: плати или убьют. Хотя для конкретного случая все одно: дал бы им двадцать пять, а за это спокойно взял бы третьего пассажира. А так не дали. Правильно я рассуждаю?
      Другой клиент, средних лет деревенский мужик, тихо сопел, забившись в угол, и на всякий случай в дебаты не вступал.
      - Машка, ты в порядке? - отец немного успокоился и повернул ключ зажигания.
      - В порядке, - неуверенно прошептала она, все еще всхлипывая и разглядывая содранные коленки.
      - Тогда поехали. Матери не говори, что драка была.
      Отец опять закурил и вышвырнул в окно пустую пачку. Маша проводила ее глазами. Пачка взмыла вверх, затрепетала в воздухе и шлепнулась на асфальт. В этот момент встречный грузовик поднял ее в воздух. Взлетев, пачка опять упала, заковыляла и тут же распласталась, придавленная другим колесом.
      По обеим сторонам шоссе замелькали желтые, облезлые деревья. Пошел дождь, зашлепал по стеклу один дворник. Другой оказался поломанным. Отец матюгнулся, а потом, поглядев на Машу, в более вежливой форме стал клеймить позором напарника Тихона, который выжимает из машины бабки, ни о чем не заботясь.
      - Небось, и сцепления не сделал, потому что на слесарях сэкономил, ворчал он. - Или ждет, чтобы я его у барыг купил.
      Пока они развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге, совсем стемнело. Зато дождь прошел, только воздух остался сырым и зябким. Маша стала кашлять, мерзнуть, съежилась и положила ладошки между коленок. Отец включил печку. Снизу подул теплый воздух, стало уютно, почти как дома. Девочка заморгала часто-часто и стала смотреть на счетчик, чтобы не заснуть. Цифры прыгали, прыгали, прыгали. Люди выбирались из машины, влезали новые, мокрые. От них летели брызги, и Маша морщилась. Она сидела, вцепившись руками в сиденье, и смотрела вперед, на грязный асфальт, который убегал под машину.
      - Все! - крикнул вдруг отец, да так громко, что Маша вздрогнула.
      - Эй, довези, дяденька, чего тебе стоит!..
      - И за сотню не поеду. В парк, девочки, еду, в парк! Время вышло. Видите, ребенок совсем спит?..
      Одна из девочек наклонилась, просунулась в окошко и сипловато спросила:
      - А порошочка нету?
      - Нету, нету, - бросил он, отцепляя ее руку от дверцы и трогаясь. Этим не балуюсь. Других спроси!
      - Зубного порошочка, пап?
      - Конечно, зубного! Видала их рожи? То-то!
      Маша опять задремала, а открыла глаза на въезде в парк.
      4.
      Тут было темно, и стоял длинный хвост машин. Отбивала Андреич, протягивая из окошечка руку, брал у каждого путевку, опускал под стол, а затем вытаскивал и грохал штемпелем. Отец тоже достал свою путевку и, как все, сунул в нее деньги, чтобы ему не отметили опоздания, подумав, добавил за вопрос о Маше и сложил путевку вчетверо.
      Въехали на мойку, и отец опять вынул рубль и сунул в халат старухе-мойщице, которая включала щетки и тряпкой протирала заднее сиденье.
      - У тебе здеся чисто, блевоты нема! - сказала мойщица, но рубль взяла.
      Они опять протискивались в лабиринте машин с зелеными огнями. Возле забора отец остановился и стал раскладывать деньги из разных карманов на сиденье, бурча себе под нос:
      - Это в кассу, это слесарям, это бригадиру, это начальнику колонны...
      - А бабушке? - спросила Маша.
      Не отвечая, он прикидывал, сколько в той трети, которая пойдет от начальника колонны пополам директору таксопарка и секретарю партбюро. Директор треть своей шестой части отдаст начальнику районного ГАИ, а секретарь партбюро - секретарю райкома. А уж кому далее и какие доли, нас не касается. Там свое не прозевают.
      - Погоди-ка! - он пересчитал кассу. - Не сходится же...
      Вздохнул, закрыл глаза и, положив голову на руль, полежал.
      - Маш! - крикнул он. - Денег-то в выручке не хватает. Старика бесплатно везли, а еще?.. Видно, в драке у меня из куртки выдернули. Четвертачок дай-ка обратно!
      Она порылась в кармане платья, извлекла бумажку.
      - Так... А червончик на, Маш, спрячь...
      Вылезал он из машины медленно, долго растирал затекшую спину.
      - Пап, а дяденька, который велел Тихону звонить, хороший?
      - Чего?!
      - Тот дяденька, который со скрипом...
      Посмотрел он на нее, устало вздохнул и не стал отвечать. Только зло хлопнул дверцей и исчез между машин. Когда отец вернулся, Тихон уже сидел на сиденье, на его месте, рядом с Машей.
      - Ну и дочка у тебя, юмористка. Сколько, спрашиваю, взяли за день? Дак она мне червонец показывает. Ха!
      - День плохой, правда.
      - Хитришь, поди. У Клавки приобрел что надо? Я за твое здоровье нагребу.
      - До свидания! - вежливо сказала Маша, вылезая на холод.
      - Ха! Прощай, цыпленочек!
      Взяв дочь на руки, он понес ее, как маленькую. Хорошо, что дождь перестал. Она обняла отца и уткнулась ему в шею носом. Шея пахла шашлыком, бензином и еще чем-то сладким. Автобуса они ждали долго. К себе в Бескудниково, которое отец называл Паскудниковом, дотащились не меньше чем за час. А вышли из автобуса - у Маши застыли ноги и спать расхотелось.
      - Пробегись немного, согрейся, - во дворе отец спустил ее на землю и побренчал в кармане мелочью. - Я за углом сигарет куплю, если открыто.
      Во дворе еще повизгивали железные качели. Две девочки в темноте раскачивались, кто выше. Маша подошла к ним.
      - Я на такси целый день каталась. Думаете, нет? - она порылась в кармане.
      - У меня десять рублей есть. Настоящие. Давайте в шашлычную играть...
      Когда отец вернулся во двор, Маши уже не было. Он поднялся по лестнице, открыл своим ключом дверь и громко сказал:
      - Вот мы и дома!
      - Это еще что? - жена обнаружила в его руках клетку.
      - Попугайчик волнистый.
      - Волнистый? А говоришь, я барахольщица.
      - Это не барахло. Машка просила...
      - Ты и рад стараться! Да где она-то?
      - Разве ее нету?
      Он бросил клетку на пол и, оставив дверь открытой, побежал вниз.
      - Где шляешься?
      Радостная, она поднималась ему навстречу, облизывая языком бумажку от мороженого.
      - Наследили-то в квартире! - всплеснула руками мать и побежала в уборную за тряпкой.
      Отец швырнул фуражку в угол, под зеркало, и пятерней пригладил слежавшиеся волосы.
      - Матери деньги - забыла?
      Маша тут же вытащила мелочь.
      - И больше ничего? Ну, куда дела?..
      - Девочкам я мороженое тоже купила. Им очень хотелось.
      - А сдачи?
      - Сдачи дядя взял.
      - Какой еще дядя?
      - Большой такой, небритый.
      - Та-аак! Мужик-то уже, конечно, далеко. Но она-то! Крашеная такая, с фиолетовыми волосами? И молчала, крыса! Пошли, я ей хвост оторву.
      - Она уже заперла, пап. Нам и то не хотела продать.
      - Ладно, завтра я ей выдам! Матери только не говори!
      Вошла мать и начала вытирать пол у них под ногами.
      - О чем шепчетесь?
      - Да вот, деньжат тебе привезли, чтобы утром перебиться. Завтра в парке аванс...
      - Наконец-то сообразил, - удовлетворенно сказала мать. - Можешь ведь заработать, когда хочешь. Все люди как люди, а ты?
      Пошарив в кармане и подмигнув Машке, отец, как фокусник, вынул пару мятых червонцев. Потом, подумав, добавил к ним из другого кармана пятерку. Мать обтерла ладонь о халат, разгладила банкноты и подняла на отца глаза.
      - И за это ты пахал целый день? - она хотела прибавить еще что-то, обидное, но сдержалась. - Что это у тебя под глазом?
      - Подрался.
      - Уж не в Домодедове ли опять? Не езди ты туда! Глаз чуть не выбили.
      Он промолчал. Мать спрятала деньги в карман, смахнула с отцовского лба капли дождя.
      - Зарплату сам завтра принесешь. Саньку посылать не буду.
      В дверь позвонили. Вошла соседка Евдокия, проводница поезда "Москва Берлин". Евдокия привозила острый дефицит, а мать ей помогала сбывать: ездила по городу, сдавая вещи в комиссионки.
      - Урожай собрала? - спросила Евдокия. - Давай!
      - Сегодня ж воскресенье! - удивился отец.
      - Конец месяца, - пояснила она. - Комки для плана открыты.
      Мать принесла сумочку и вслух отсчитала двести двадцать пять рублей. Полста Евдокия шикарным жестом вернула матери обратно, за труды.
      - Зайди потом, - довольная Евдокия упрятала деньги в лифчик. - У меня кой-что еще есть в наличии. Только не сегодня: хахаль у меня нежданно сыскался. Сегодня причалит.
      Нагловато подмигнув Маше, она исчезла.
      - Сколько ты у нее заначила? - спросил отец, когда дверь за Евдокией закрылась.
      - Она ж квитанции проверить может. Но я одно ее платье узбекам на рынке спустила. Шестьдесят себе.
      - Вот! И все жалуешься...
      - А что ж - на тебя рассчитывать?
      - У Евдокии хахаль новый, - сказала Маша. - Участковый, младший лейтенант. У него жена была да сплыла.
      - Все-то знаешь! - проворчала мать.
      - Евдокия же сама во дворе хвалилась. А мы с папкой, знаешь, где были? В шашлычной! Там соленый огурец дают, шикарный. Санька дома?
      - Дома, дома. Где ж ему еще быть...
      - Он попугая видел?
      Клетку Санька вынес на кухню и поставил на стол. Попугай спал, поджав под себя одну ногу и зажмурившись. Санька опустился на колени перед табуреткой и наклеивал в альбом марки, ловко смазывая их языком.
      - Видала? - он показал на только что вынутые из конверта. - Сегодня приобрел. Бабушка мне за четверку по физике деньжат дала. И у меня свои еще были...
      Маша тоже опустилась на колени. Вот так марки! Большие, яркие, и на них звери. Таких даже в зоопарке не увидишь. Санька собирал марки со зверями, и Маша со зверями.
      - Иностранные?
      - А как же! Вот эти одинаковые, - ткнул пальцем Санька. - Хотел в классе продать, но никто не раскошелился. Если хошь, бери.
      Она сразу сгребла три марки.
      - Ты мне за шесть штук была должна, - оставшиеся марки Санька засунул в конверт. - Теперь, значит, за девять.
      - А где ж я возьму?
      - Где? Накопи денег и отдашь. У матери возьмешь на мороженое, так ты сливочное не покупай. Купи молочное, и останется. Поняла?
      - Ясно! Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и останется. А попугай у нас будет на кухне жить, да?
      Все-таки глаза слипаются. Отец уже лежит на диване, тоже вот-вот заснет. Маша молча подходит к матери и просовывает ладошку в ее ладонь. Мать все понимает. Она ведет дочь сначала в ванную, подмывает ее, потом волочит в комнату. Раздевает, набрасывает на худенькое тельце ночную рубашку с розовыми цветами. Ставит рядом с буфетом раскладушку, укладывает Машу, укрывает одеялом, многозначительно взглянув на отца.
      - Измучил ты ее вконец, - шепчет мать, на этот раз совсем не сердито.
      До Маши сквозь сон едва долетают эти слова. Папа все-таки очень хороший: целый день катал ее на машине. Только на животе вечером не покатались. И официантка Лида хорошая: такой замечательный соленый огурец ели. Мама тоже хорошая. И попугай в клетке отличный. И Санька просто замечательный. Марки купил себе и три штуки мне продал. А деньги такие круглые-круглые. Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и оста...
      1969.