Юрий Дружников
      Деньги круглые
      1.
      Разбудил Машу напряженный разговор за дверью.
      - Я устала, устала! Тебе плевать: отвалил в парк и обо всем забыл. А у меня дети...
      Это мама.
      - Каждый раз одно и то же. Завтра зарплата, завтра! С луны ты что ль свалилась?
      Это отец.
      - Завтра? А дети? Им надо жрать сегодня!
      - Делала бы аборты, как все, не стонала бы теперь.
      - Сам же сказал: ладно, рожай.
      - Мало ли что! У тебя головы нету? С одним-то вертелись на сковородке. Я что, из тумбочки бабки достаю? На кой всякое дерьмо покупаешь?
      - Тарелки - не дерьмо, дефицит, все брали.
      - Ладно, тарелки... А юбка зеленая откуда?
      - Юбку мне Евдокия отдала, ношеную. От тебя такого подарка не дождешься. Почему одна я должна биться как рыба об лед? Вон, у Фаины мужик дак мужик...
      Это опять мама. Евдокия - одна соседка, проводница поезда "Москва Берлин", Фаина - другая, у нее муж в "Утильсырье" талоны на "Графа Монте-Кристо" за макулатуру выдает.
      - У Фаины мужик абсолютно ежедневно в дом чегой-то приносит. Е-же-днев-но.
      - Он же ворюга!
      - А на деньгах, между прочим, этого не написано.
      - Скоро сядет!
      - Пока сядет, он знаешь сколько для семьи нагребет? А ты?
      - Фаина и сама будь здоров в колбасном отделе имеет, не тебе чета. Ты шоколадки за справки получаешь. Брала бы деньгами, раз ты у нас такой оперативный работник. Где то, что за прописку дают?
      - Так ведь это не каждый день. И потом, начальник паспортного стола почти все себе забирает, знаешь ведь. Зато я талоны лишние на заказы приношу. Есть-то ты каждый день просишь!
      Маша хотела выбежать и сказать, что ей ничего не надо. Только не ссорьтесь. Ведь это она, Маша, виновата, что родилась. Аборт - такая штука: Маша уже была, а потом раз - и нету. Мама ее пожалела. Но лучше промолчать. Ей ответят: "Не лезь! Не твое дело". Хотя почему не ее? Ведь это она да Санька - дети, из-за которых...
      Каждый день, едва отец к ночи вернется, мать заводит разговор про деньги. Маша от крика просыпается. Раньше она думала, что деньги - это монеты, которые ей давали на мороженое. Однажды, в разгар ссоры, вынула из своей коробочки:
      - Сейчас я вам дам денег.
      Отец спросил:
      - А бумажек у тебя нема?
      Побежала в свой угол за диваном и принесла мелко нарезанные листочки из тетради, которыми она играла в магазин. На листках было написано: "10 рублей", "100 рублей".
      - Во-во! - обрадовался отец. - И подари их матери. Пускай купит все, что ей во сне приснится.
      Теперь-то Маша прекрасно знает, что такое деньги. Деньги - это то, что нигде не продают, а за что-нибудь дают. Но не всем. Кому больше, кому меньше. Некоторые умные люди знают, где они спрятаны, и сами берут, без спроса. Отец твердит, что ему лично деньги ни к чему, он и без них может упереться рогом и все достать из-под земли. Но не желает, устал. Устал и хочет хоть немного пожить честно, не думая о деньгах с утра до ночи. Мама же говорит, мол, честность и даром теперь никому не нужна. Поэтому папа все же деньги приносит. Он отдает их матери. Мама берет - улыбается и целует отца. А не принесет - не целует.
      Сегодня воскресенье. Отец уходит в смену то днем, то вечером, то ночью и даже в воскресенье. Дома он всегда спит или просто лежит на диване, не шевелится и смотрит в потолок. Иногда говорит:
      - Вон там опять паутина. Чем же ты целый день занимаешься?
      А мама паспортисткой в домоуправлении работает: то полдня утром, то полдня вечером. Они и видятся-то редко, а то бы еще больше ругались.
      - Пап, давай телевизор посмотрим?
      - За день я такого телевизора насмотрелся, что сыт по горло.
      Маша берет книжку, садится к нему на живот и смотрит картинки. Отец дремлет, Маша движется: то вверх, то вниз. Сейчас он, значит, проснулся и, собираясь уходить, примирительно говорит матери:
      - Да брось нервы себе трепать! Будто впервой... Выкрутишься!
      - Избаловался на всем готовеньком, - ведет свою линию мать. Хватит! Бери себе половину детей и поступай как хочешь.
      Одна половина детей - Санька, другая - Маша. Конечно, отец возьмет Машу. Санька - разгильдяй, папа с ним все время на взводе. Мама, хоть Санька уже почти с нее ростом, стеганет его отцовским ремнем, если что. Он поревет и бурчит:
      - Все равно не буду!
      Но слушается, за милую душу.
      - Пошли, Машка! - решительно говорит отец. - Ты одета?
      - Бант завяжешь?
      - Может, тебе еще брильянты в уши? Из-за банта я к напарнику опоздаю.
      До Савеловского вокзала они приехали в набитом до отказа автобусе, а к парку долго перли пешком через сквер и через стройку. Маша еле поспевала, а когда дошли, обрадовалась: будем кататься! Она сразу узнала папину "Волгу". Серая, крыша красная и номер легкий: 23-43 ММТ. На крыле закрашенный след от длинной вмятины. Это когда папа в самосвал врезался. Но абсолютно все говорили, что самосвал сам виноват.
      Напарник дядя Тихон стоял небритый и рукавом от старой рубашки ладони вытирал. Тихон увидел отца с Машей, сдвинул назад фуражку, прищурился:
      - Ха! Опять разводишься?
      - На день взял.
      - Тоже дело. Что разводись, что не разводись - один компот. Щас отбивала к тебе с ней прицепится...
      - Уговорю! Куда ж мне ее девать? В комиссионку пока детей не берут. Ну как сцепление?
      - Ведет сцепление! Ваша милость с бабой цапались, а я тут его подтягивал на яме полчаса. Надо новый диск, на складе говорят, будет после первого. Ха! Какого месяца первое - вот вопрос.
      - Диск давно бьет.
      - Бьет и все по карману!
      - Машка, садись! - скомандовал отец.
      Ловко открыв дверцу, она ухватилась за руль, поерзала по сиденью и устроилась напротив счетчика, положив на коленки руки. Силясь прочитать цифры, отбитые на счетчике, сморщила нос, на котором красовались три огромные веснушки и целый хоровод мелких. Счетчик показывал одни бублики.
      - Ха! Между прочим, с утра у меня опять инструктаж был, - вспомнил Тихон. - Тот же юный пионер в кожаном пинжачке, при красном галстуке с искрой, колесики со скрипом. Парторгу велел меня разыскать, а потом удалиться, чтобы мы, значит, наедине остались.
      - Взял бы да и схилял. На кой тебе время тратить?
      - Зачем же начальство нервировать? И потом, он думает, он меня вербует, а может, эвон-то, я его... Пусть говорит, мы послушаем себе не во вред. Ботиночки-то скрипели, а сам расспрашивал, какие слухи насчет высшего руководства и лично насчет самого главного товарища в природе клиентов фигурирувают. Ха! Кто их знает, какие слухи? Всякие, верно? Велел внимательно слушать и запоминать. Ну, сообчать, конешное дело, лично ему. Вот, телефончик продиктовал дополнительный, если чего важное, а он в отсутствии. Обещал содействие в случае чего.
      - Чего именно?
      - Он намекнул, но не уточнил. При оказии в разговорах с пассажирами велел разъяснять, что денежной реформы, дескать, в текущий момент вышестоящие органы не планируют. Это враждебные слухи. Мол, правительство целиком в заботе об трудящихся, понял? А то, говорит, неуместная паника отражается на производительности труда. Надо народ успокоить, чтоб не хмурился. Ха!
      - Пускай сами успокаивают.
      - Пущай-то пущай. Но он опять же намекал: дескать, выборочно ставят в машины подслушки. Я, конечно, удивления не изображал, но для порядка спрашиваю:
      "А в моей-то тачке установлено?"
      "Это, - говорит, - мне неизвестно, не я этим занимаюсь. Тебе лично мы, конечно, доверяем, ты наш человек. Только, мол, на случай, если иностранцев везешь. Расширение, мол, с иностранцами производится..."
      - Ну и хрен с ними! Наше дело - баранка да счетчик.
      - Ха! Мое дело - тебе передать.
      Отец плюхнулся за руль, больно задев Машу локтем. Мотор долго не хотел заводиться, чихал и наконец взревел. Отец высунулся по пояс из окошка.
      - Ведет, сволочь!
      - Ведет не ведет, план отдай. Нахлобучив фуражку, отец отъехал, вдруг притормозил, дал задний ход, опять поравнялся с Тихоном.
      - У тебя в загашнике не завалялось? Начинаю без копья.
      - Ха! Я тебе что, Госбанк? Сам учись печатать.
      - Завтра посчитаемся.
      - Раздеваешь меня! - Тихон порылся в карманах, достал две скомканные двадцатипятирублевки. - С тебя процент на портвейн! И за это по дороге заедь к Клавке, пять банок мне на ночь возьми.
      - Какие пять банок, пап? - спросила Маша, когда Тихон уплыл назад.
      - Не твое дело!
      Вокруг кишел автомобильный муравейник. Со всех сторон ползли, пятились машины. Вот-вот столкнутся, но под боком у отца в этой неразберихе не страшно.
      - Что за клиент без счетчика? - строго спросил из окошка отбивала, механически пробив время выезда, но придержав путевку.
      - Дочка, Андреич, - объяснил отец. - Сейчас по дороге домой завезу.
      - Учти, что не положено.
      - Учту, учту, за мной, сам знаешь, не пропадет...
      Отбивала подышал на штамп, прижал его к путевке и надавил кнопку. Ворота загромыхали и раздвинулись. Отец вырулил на улицу.
      - Как же домой, пап? Мама ведь велела, чтоб мы целый день не появлялись...
      - Помалкивай, сам знаю!
      2.
      День стоял не солнечный, но и не пасмурный. Ветер вяло закручивал пыль в воронки, медленно гнал вдоль тротуаров мусор вперемежку с листьями. Грузовики застилали улицы сизым дымом. Дым растекался и таял, оставляя запах горелой каши. Проехали потихоньку пустырь и несколько кварталов. Отец лениво глазел по сторонам, изредка чертыхался. Сцепление, наверно, вело не туда. Возле гостиницы на тротуаре стоял чемодан с привязанной к нему авоськой. Рядом нервно бегал мужчина в сером плаще. В одной руке он держал коробку, другой размахивал, пытаясь остановить какой-нибудь транспорт. Отец притормозил, перегнулся, навалившись на Машу, к окошку.
      - Куда?
      - На Курский. Если можно, поскорей.
      - Всем надо скорей. Но если будет пойда, можно.
      - Пойда? Что-то я не слыхал...
      - Это по-восточному, как бы сказать, смазка.
      - Ах, смазка! Так бы и сразу. Смазка будет.
      Пассажир открыл переднюю дверцу.
      - О, да тут занято...
      И расположился на заднем сиденье, обхватив рукой вещи.
      - Дочка, - объяснил отец. - Мать нас с ней из дому выгнала. Но мы и сами проживем, верно, Маш?
      - Не совсем ведь выгнала, пап!
      - Дурочка, я ж шучу.
      Застеснявшись, Маша кивнула и стала разглядывать прохожих на тротуарах.
      - У меня тоже дочка в Муроме. Вот куклу ей везу. Посмотреть не хочешь?
      На сиденье легла коробка. Маша вопросительно взглянула на отца.
      - Посмотри, чего ж, руки не отсохнут.
      Маша вежливо сняла крышку. Кукла была ослепительная: синие глаза, черные ресницы, желтые волосы. Платье - модное. Даже бусы и часы на руке. Закрыв коробку, девочка сказала равнодушно:
      - У меня полно кукол, да, пап? Целых двенадцать штук...
      - А такой у тебя, положим, нету, - возразил пассажир. - Я сам торговый работник, весь поступающий товар знаю. Это новинка, импорт из Венгрии. Нету ведь?
      - Такой нету, - призналась Маша.
      - Скажи отцу, пускай приобретет. Сейчас как раз завоз.
      - Приобретешь, - засмеялся отец, - а мать ворчать будет...
      - Разве ж таксисты мало гребут?
      - А торговые работники мало?
      - Вроде и немало, - неопределенно протянул клиент. - И зарплата текет, и навар. Но рублю-то цена копейка, сам знаешь.
      - Мама говорила, в рубле сто копеек.
      - Много она понимает, твоя мама, - проворчал отец.
      - По-моему, бабы не виноваты, - сказал пассажир.
      - Кто ж тогда виноват?
      - Деньги ненаглядные! Они ведь скользят да вертятся. Тут возьмешь, там отдай. Круглые, что твой руль.
      - Пап, почему деньги круглые?
      Маша смотрела, как выталкивают одна другую цифры на счетчике. Пассажир глянул на счетчик, потом на девочку, сощурился:
      - Круглые? Потому как гуляют по кругу. Вон, вишь, вертятся? Ты даже глаз оторвать не можешь - гипноз! Отец отдает твоей матери, мать продавцу в магазин, продавец в такси садится - опять отцу, отец опять матери.
      - А мама мне на мороженое?
      - И на мороженое. Детям тоже радость положена.
      Отец долго молчал.
      - Впрямь круглые, - вдруг согласился он. - Ты их крутишь, они тебя. И все норовят вкруг горла, вкруг горла... Только, по-моему, все ж деньги не полную цену имеют.
      Пассажир заинтересованно наклонился к отцу.
      - Что же, по-твоему, имеет полную цену?
      - Не знаю. Люди-то должны быть людьми. Али теперь уж нет?
      - Ну, люди! - клиент расхохотался. - Чего они стоят? Практика показывает: и копейки человеку за так нельзя дать. Дашь - возьмет и тебя же в дерьмо обмакнет. Жизни цену определяешь, только когда заболеешь, и в карман врачу клади. На людей, брат, надейся, а сам простофилей не будь. Ищи, где плохо лежит! Деньги на деревьях не растут.
      - А если б росли? - скосил глаза отец.
      - Если б росли, я бы Мичуриным стал. Выводил бы гибриды - полсотенные с сотенными скрещивал. - Пассажир засмеялся, удовлетворенный родившейся мыслью. - Вот какая агрономия, верно, дочка? Учат вас в школе разной ерунде, а как деньги делать - предмета такого нету. Еще называется аттестат зрелости. Вот она, зрелость-то!
      Он постучал по карману. Маша хотела защитить школу, но промолчала. Скоро месяц, как она во второй класс ходит. И будет всегда в школу ходить, потому что дома еще скучнее. Санька же в шестом классе. Он про деньги давно все знает. В магазин сам ходит и к отцу в день получки едет, чтобы скорей деньги матери привезти. А то отец еще когда дома появится. Они с Тихоном с получки должны в шашлычную зайти. Они уважают шашлычную.
      Отец, резко повернув, остановился у стеклянного подъезда Курского. Пассажир стал шарить в карманах.
      - Сколько там, дочка, натарахтело?
      Маша быстро прочитала:
      - Ноль два семь восемь.
      Человек протянул бумажку - пять рублей.
      - Не мало?
      - Ладно! - сказал отец.
      - Пятьсот копеек, - сказала Маша и стала загибать пальцы, беззвучно шевеля губами. - Сдачи я сейчас посчитаю.
      - Да не считай, - заторопился пассажир. - Вот только куколку у тебя заберу. Ну, прощай, доченька!
      Он вылез, вытащил чемодан с авоськой, коробку и смешался с толпой.
      - Хороший дядя...
      - Все хорошие, пока...
      - Пока что?
      - Да так... Поехали на стоянку, пока нас тут не прижучили.
      На стоянке - толкотня, чемоданы, детский плач, мешки, лица всех наций, дым, ящики, базар, ругань. Наверное, только что пришел поезд. Отец хлопнул дверцей, обошел машину.
      - Чья очередь?
      Машин нос расплющился о стекло. Она изо всех сил колотила в окно.
      - Чего тебе?
      - Пап-пап! Посади вон того Гитлера с птичкой.
      Отец подмигнул и, пока трое с большими чемоданами ссорились, кому садиться первому, привел за рукав и посадил худого старика в синем выцветшем костюме. У него были смешные квадратные усики, и этим он напоминал Гитлера. Гитлер держал в руке клетку. В клетке сидела на жердочке голубая птица.
      - Так я, собственно говоря, молодой человек, вне, так сказать, очереди.
      - Знаю! Дочке ты понравился... Куда?
      - Собственно говоря, на Птичий рынок.
      - На Птичий, так на Птичий...
      - Поставьте клетку сюда, - Маше захотелось поиграть с птичкой. Пожалста! Я ее крепко буду держать.
      Она обняла клетку и просунула внутрь палец. Палец был тоненький, и голубая птица клюнула его, приняв, видно, за червяка. Но не больно.
      - Это какая птица?
      - Попугайчик, милок, волнистый.
      - Он поет?
      - Разговаривает, если не волнуется. Только о чем, неведомо...
      Ехали долго, у светофоров были пробки, а где светофоров не было, пробки были еще длиннее. Никто не хотел пропускать других, и движение совсем стопорилось. Отец вывернул влево, обошел несколько машин и тут же услыхал посвист гаишника. Тот не обращал внимания на пробку, но выискивал, кого бы остановить.
      - Нарушаем? Попрошу документики.
      Гаишнику, Маша знала, всегда оставляют, если ни за что, то десятку. Но не просто дают, а так, чтобы он не обиделся. Иначе придется ждать, пока он сочинит бумагу в парк, а за ее ликвидацию надо будет давать уже не десять, а двадцать пять. Папа умеет с ними разговаривать: всегда хватает десятки. Но тут разговор пошел долгий. Из-за того, что такси остановлено посреди дороги, машин скопилось еще больше.
      Старик все время бормотал что-то, кивал и гладил рукой щеточку усов. Девочка пыталась поговорить с попугайчиком. Тот поворачивал набок голову, прислушивался. А то начинал метаться, испугавшись визга тормозов. Иногда Маша оборачивалась, и тогда старик подмигивал ей или тихонько свистел:
      - Чифырть-чифырть-чику! Чику-чифырть!..
      Наконец все уладилось.
      - Десять? - спросила Маша со знанием дела.
      - А как же! - отозвался отец. - Чтоб он ими подавился!
      - Извини, сынок, - проговорил старик. - Это я такой невезучий. При мне всегда что-нибудь да не так.
      - Ладно уж, сочтемся...
      Когда подъехали к Птичьему рынку, Маша погладила клетку и попыталась посвистеть, как старик. Но не получилось. Она обняла отца за шею и зашептала ему в ухо.
      - Ты что - дурочка? Мать же нас убьет...
      Но тут же, отстранив дочку, спросил старика:
      - Продавать, что ли?
      - Собственно говоря, однако, да.
      - Почем?
      - Тут главное, - старик засмущался, - в какие руки, так сказать, отдавать. Если в чистые, тогда совсем задешево и с клеткой. У старухи астма, птицу в дому держать нельзя.
      - Тоже правильно! Пятерки хватит?
      - Хватит, конечно, хватит! - растерялся старик, вертя в руках деньги. - Только... Вот ведь какая мелодия: мне теперь рынок-то ни к чему. Меня старуха дома ожидает.
      - Зачем дело стало? Обратно на вокзал свезем, Маш?
      Она кивнула.
      - Накладно мне выйдет.
      - Да так отвезу! Я уже эту сумму из попугая вычел.
      - Счастливый ты человек, - сказал старик. - Знаешь практику жизни.
      - Уж счастливый, дальше некуда!
      - Сам-то из каких?
      - Я-то? Гегемошка, кто ж еще?
      - Как-как?
      - Ну гегемон. Пролетарий то есть.
      - Рабочий класс? Это хорошо. А я вот из кулаков. Так сказать, классовый враг. За это просидел молодость, пришлось...
      - Не повезло!
      До самого вокзала старик держал пятерку в руках. А как приехали заморгал, засуетился, вытащил кошелек, спрятал туда деньги и все что-то причитал. Потом полез в карман и вытащил пакетик проса.
      - Вот, милок! Чуть корм отдать не позабыл...
      - А попугай теперь насовсем мой? - спросила Маша.
      - Твой, твой! - успокоил ее отец. - И Санькин, конечно, тоже...
      - Замечательный Гитлер, добрый.
      - Откуда ты Гитлера взяла?
      - Из телевизора. Только этот лучше. У него, наверно, денег мало...
      Отец ее недослушал, вылез таскать мешки. В такси расселся восточный человек в кепке с огромным козырьком, загорелый и в себе уверенный. Багажник и заднее сиденье они с отцом набили мешками грецких орехов и теперь ехали на Черемушкинский рынок.
      - Между прочим, как у вас тут теперь с культурным обслуживанием? первым делом осведомился пассажир.
      - В каком смысле? - оценивающе посмотрел на него отец.
      - Блондинки, между прочим, на вечер в наличии не имеется?
      - Блондинки по червончику штука, - не отрываясь от дороги, сразу сказал отец.
      - А брюнетки? - встряла Маша.
      - Брюнетки не надо, - отрезал пассажир. - Мы сами брюнеты.
      Когда выгрузились на рынке, он напомнил:
      - Давай блондинку, только без обмана.
      - Вот, - отец достал записную книжку, дал ему карандаш и продиктовал номер. - Скажешь, от Семен Семеныча. По телефону лишнего не болтай, ясно? С ней отдельно рассчитаешься.
      - Она Азербайджан уважает?
      - Она всех уважает, кто платит.
      Восточный человек расплатился за такси и за номер блондинки. Отец с Машей уехали.
      - Зачем ему блондинка, пап?
      - В кино сходить.
      - А аборт?
      - Что - аборт?
      - Аборт она будет делать?
      Девочка сидела в обнимку с клеткой. Попугай забился в угол, дремал. Они все ездили и ездили. Везли туристов с рюкзаками, инвалида на костылях, за ним семью: мать, отца и двух близнецов. Оба близнеца одинаковыми голосами выли на всю улицу. Высадив их, отец закурил, проехал немного и остановился возле винного магазина. У входа стояла толпа, ожидая конца обеденного перерыва. Такси зарулило во двор.
      - Ты к Клавке?
      - С чего ты взяла?
      - Дядя Тихон сказал.
      - Чем болтать, погуляй-ка вокруг машины, погляди, чтоб во двор никого не занесло. Я быстро. Отец исчез в двери, загроможденной по бокам пустыми коробками. Потом показался снова.
      - Никто здесь не шастал?
      - Никто!
      Он вытащил из-за двери и, прижимая к животу, принес коробку. На ней было написано: "Брутто. Нетто".
      - Брутто и Нетто - братья, пап?
      - Да помолчи ты!
      Он поставил коробку возле багажника и ударом кулака открыл замок.
      - Ой, сколько огнетушителей! - воскликнула Маша. - Пять штук!
      - Держи-ка! - он дал ей в руки один и стал отвинчивать другой.
      Сняв крышку, он опустил внутрь бутылку водки и снова завинтил.
      - Секрет, - он первый раз за весь день рассмеялся.
      - Какой же секрет? - рассудительно сказала Маша. - Пять банок дядя Тихон ночью реализует. Только зачем ему деньги? Ведь у него жены нет, ты сам говорил.
      - Зато бабы есть, - сурово сказал отец. - Это еще дороже.
      - Почему дороже?
      - Потому что их много, а он один, поняла?
      - Поняла.
      Потом они стояли на стоянке, и отец выкурил полпачки сигарет. Маша стала кашлять от дыма, и ей захотелось есть. Но отец ведь работает, попросишь - рассердится. Лучше потерпеть. И она стала кормить попугая. В машину никто не садился.
      - Загораешь? - к папе подошел шофер из соседнего такси. - Дай-ка курнуть... Все норовят пешком пройти или в крайнем случае на трамвае, а деньги в чулок.
      - Зачем в чулок? - спросила Маша.
      - Из чулка они не вываливаются, если не дырявый...
      Шофер прикурил и отошел.
      - Ну-ка подвинь свою клетку, - пробурчал отец. - К лешему их всех, поехали!
      3.
      У шашлычной на Ленинградском проспекте теснилась очередь. Отец пробрался сквозь толпу, волоча за собой дочь, и пнул дверь. Гардеробщик, фуражка золотом, как папу увидел, сразу засов скинул.
      - Лида в смене?
      - Тама, куды она деется!
      Маша цепко держала отца за карман куртки. В зале пахло дымом, шум стоял, как в бане. Если по ушам хлопать, получается музыка.
      - Стой тут, с места ни-ни!
      Отец исчез. Когда он вернулся, им сразу показали на столик в углу, возле раздачи. Ничего не спрашивая, официантка Лида принесла два шашлыка и бросила на стол пачку сигарет. У нее, как у Снегурочки, на черных волосах трепетал кружевной кокошник. Лида устало присела на край стула.
      - Чо не заходишь?
      - Работы по завязки.
      - У, ее вечно по завязки, работы-то. И вся черная. Так и жизнь пролетит, как ворона. А радости не видать...
      - Дак к тебе же Тихон зачастил!
      - Ну и чо? Я ему полста в месяц плачу за то, что он меня сюда возит.
      - А я, значит, дармовой?
      - Венгерский офицер с женщин денег не берет. Может, мне с тобой интересней.
      Вынув из кармана зеркальце и помаду, Лида взглянула на себя, обвела помадой губы. Приведя себя в порядок, придирчиво, но без ревности, оглядела Машу.
      - Разрежь мне, - попросила девочка отца.
      Он разрезал ей мясо мелкими кусками, отломил край булки.
      - Чо, дома уже и не кормят? Нынче-то воскресенье...
      - Полаялись.
      - Заехал бы вечером. Я сегодня в восемь освобожуся, Тихон занят...
      - Девать, вишь, некуда, - он глазами показал на Машу.
      - Ну и дурак!..
      - А мальчонка-то как?
      - Ишь, вспомнил! Все папку ждет, а папка - троеженец чертов!
      - Почему "трое..."?
      - А потому! Чего скрывал, мне все Римка рассказала...
      - Насчет чего такого она тебе могла насплетничать? - отец опустил голову.
      - А насчет того, на кого ее дочь похожа и где у тебя ночные смены. Да ладно, я не прокурор, гуляй себе дальше...
      Лиду звали клиенты, и она, вздохнув, поднялась.
      - Деньги-то возьми, - бросил ей вслед отец.
      - Ты же в деньги не веруешь, - усмехнулась она. - Все не заработаешь, а мало мне не надо.
      - Тут без денег кормят? - спросила Маша.
      - Без денег нигде не кормят. Недотепа ты у меня. Вот Сашка, тот все разумеет. Как-нибудь враз рассчитаюсь, соображаешь?
      - Конечно, соображаю.
      - Вот-вот...
      Он вынул четвертак.
      - На-ка, спрячь в карман для матери, чтобы она не ныла. А то еще растратим!
      Дочь спрятала бумажку в карман, дожевала соленый огурец и отодвинула железную тарелку. Отец взял с ее тарелки оставшийся холодный кусок, жир да жилы, прожевал, закурил, надел фуражку и пошел. Маша собачкой побежала за ним.
      На этот раз они везли двух болтливых рыбаков с амуницией. Те тоже спросили про Машу. И опять пришлось объяснять. Предложили отцу заплатить свежей рыбой.
      - Протухнет она у меня до конца смены. Не то бы взял.
      Маша и не заметила, как уселся бритый парень в пиджачке, явно купленном только что. Даже ярлык не оторван.
      - Чего стоишь, ля? Езжай, ля, быстрей!
      - Скажи куда - поедем...
      - Крути баранку, ля, отсед-а-а-а! - заорал парень, как зарезанный. Потом, ля, скажу!
      Он елозил по сиденью, то и дело озирался, а когда проехали с полквартала, запел, верней, загнусавил что-то, но тут же и оборвал. Вдруг перегнулся к отцу и показал пистолет.
      - Сгоняем на дельце, ля? - он поиграл пистолетиком на ладони. Подождешь полчасочка в одном месте, ля, за углом. Тебе пятьсот тугриков, и вали. Дело чистое, не мокрое, верное. И пять кусков за голенищем, ля.
      Бритый убрал пистолетик в карман, открутил окно и харкнул. Попав в соседнюю машину, захохотал.
      - Я бы с удовольствием, - осторожно сказал отец, - да вот, вишь, дочку надо срочно везти к врачу, заболела.
      Маша хотела возразить, но решила на всякий случай промолчать.
      - Ну и дурила, ля! - сказал бритый без особой обиды. - Встань, ля, вон там. Другого, ля, возьму. Дай цыгару и вали отседа, покеда, ля, не пришил!
      Бритый закурил, пустил клуб дыма Маше в лицо - так, что она закашлялась, вылез и хлопнул дверцей с такой силой, будто выстрелил.
      Отец закусил губу и отъехал бледный и хмурый.
      - Анекдот, да, пап?..
      Маша все еще кашляла. Ей хотелось сказать отцу что-нибудь приятное. Он грустный все время. Сцепление у него куда-то ведет, вот в чем беда.
      - Мне в шашлычной понравилось, - прошептала она ему на ухо.
      Он немного отошел, кивнул, подмигнул:
      - Ну и хорошо.
      - И тетя там красивая, да?.. А к маме скоро?
      Отец зыркнул на Машу и стать смотреть по сторонам.
      - Ладно! - решительно сказал он. - Поехали за рублем, а то день пустой.
      Подкатили они к стоянке возле универмага "Москва". Пассажиров было полно, и ни одного такси.
      - В Домодедово, в аэропорт! Только в аэропорт везу, - стал кричать отец, приоткрыв дверцу.
      - Вот и ладненько, что только. Как раз подходит!
      Человек в мятом черном костюме и черном галстуке сразу согласился. За всю дорогу не произнес ни единого слова, а возле аэровокзала расплатился по счетчику. Мелочь вынуть не поленился, копейки отсчитал.
      - И это все? - тихо спросил отец.
      - Чего ж еще?
      - Добавить надо за вредность производства... А то, смотри, обратно отвезу.
      Пассажир испытующе посмотрел на него и вынул из кармана удостоверение ОБХСС. По виду было ясно, что птица невысокого полета, на побегушках, но отец скис.
      - Так что? - пассажир продолжал смотреть внимательно, любуясь произведенным эффектом. - Давай к нам прокатимся, актик составим: вымогательство да еще с угрозами. И родственников возишь на служебном транспорте. Тут, в Домодедове, недалеко.
      - Да какие же угрозы? - хмуро произнес отец. - Я пошутил.
      - За такие шутки, знаешь...
      - Мы что, не свои люди?
      - Видно, не свои, раз глаз не наметан, у кого брать.
      - Ну ошибся, сосчитаемся! У тебя когда день рождения?
      - Не все ли равно?
      - Может, скоро? У меня для тебя подарок есть.
      - Другой разговор. Только это будет взятка. Да еще при свидетелях, обэхаэсник покосился на Машу, захлопнул удостоверение и спрятал в карман. Что за подарок? Я тороплюсь.
      Пришлось подняться с сиденья, пойти к багажнику и вытащить пару бутылок водки.
      - Держи, не разбей! "Столичная". Себе купил.
      - На ночь что ль запасся? - спросил клиент, ввертывая бутылки во внутренние карманы пиджака. Ладно уж, на этот раз езжай. Я сегодня добрый.
      Отец проводил его глазами и уселся за руль.
      - Скучаешь? - он завел мотор, и рукой, пахнущей маслом, похлопал дочь по щеке. - Заплатил по счетчику, и на том спасибо, верно, Маш?
      Она кивнула.
      Возле аэровокзала он съехал на стоянку, пробрался поглубже между машин, опустил щиток с надписью "Обед". Маша тихо сидела, держась за клетку, и следила глазами за отцом. Он толкался у выхода из аэровокзала, наметанным глазом отбирая подходящих клиентов. Привел одного и, усадив в машину, велел ожидать. Потом привел второго. Оба ждали молча, озираясь по сторонам. И Маша молчала. Вдруг она увидела в окошко, что отца бьют.
      Били его прямо возле выхода, у стеклянных дверей. Их трое, а он один. Маша закричала и бросилась на помощь. Клубок крутится - не поймешь, кто где. Бежать далеко, машины сплошным потоком поперек. Плача, она ухитрилась схватить отца за рукав. Но тут же ее сбили с ног, даже не заметив, как она откатилась к стене. Хорошо, что откатилась, а то бы убили и тоже не заметили.
      - Прекратите, кому говорят!
      - А ну разойдитесь!
      Клубок стали растаскивать двое милиционеров, по лени вмешиваться не собиравшихся, но построжавших, когда ребенка сбили на виду у публики. Драка иссякла. Отругиваясь и грозясь посчитаться, отец пробрался между чужими руками и ногами, получил еще удар в спину, но уже увидел дочку, стал на колени и поднял ее на руки.
      - Ты цела?
      - Цела, цела, - повторяла рыдая Маша. - А ты? Ты?
      Он принес ее в машину, усадил, и сам сел. Глянул на себя в зеркало, оторвал кусок газеты и молча стал стирать кровь с подбитой губы. Под глазом назревал подтек.
      На заднем сиденье, плотно прижатые двумя большими чемоданами, покорно ждали клиенты.
      - Что там? - спросил пассажир с "дипломатом" в руке.
      - Суки! - цедил отец. - Хотят, чтобы делился. С вас, значит, с каждого, по двадцать пять, а им отдай двадцать пять с рейса ни за что. Не то, говорят, шины будем резать. И легавые с ними заодно. Пусть застрелятся, не дам! Как жить, а?
      - Надо платить, - рассудительно высказался пассажир с "дипломатом". - Платить, а то порежут. И зубы протезные дороже своих. Такое дело: плати или убьют. Хотя для конкретного случая все одно: дал бы им двадцать пять, а за это спокойно взял бы третьего пассажира. А так не дали. Правильно я рассуждаю?
      Другой клиент, средних лет деревенский мужик, тихо сопел, забившись в угол, и на всякий случай в дебаты не вступал.
      - Машка, ты в порядке? - отец немного успокоился и повернул ключ зажигания.
      - В порядке, - неуверенно прошептала она, все еще всхлипывая и разглядывая содранные коленки.
      - Тогда поехали. Матери не говори, что драка была.
      Отец опять закурил и вышвырнул в окно пустую пачку. Маша проводила ее глазами. Пачка взмыла вверх, затрепетала в воздухе и шлепнулась на асфальт. В этот момент встречный грузовик поднял ее в воздух. Взлетев, пачка опять упала, заковыляла и тут же распласталась, придавленная другим колесом.
      По обеим сторонам шоссе замелькали желтые, облезлые деревья. Пошел дождь, зашлепал по стеклу один дворник. Другой оказался поломанным. Отец матюгнулся, а потом, поглядев на Машу, в более вежливой форме стал клеймить позором напарника Тихона, который выжимает из машины бабки, ни о чем не заботясь.
      - Небось, и сцепления не сделал, потому что на слесарях сэкономил, ворчал он. - Или ждет, чтобы я его у барыг купил.
      Пока они развозили двух пассажиров по Москве, на Таганку да на Зорге, совсем стемнело. Зато дождь прошел, только воздух остался сырым и зябким. Маша стала кашлять, мерзнуть, съежилась и положила ладошки между коленок. Отец включил печку. Снизу подул теплый воздух, стало уютно, почти как дома. Девочка заморгала часто-часто и стала смотреть на счетчик, чтобы не заснуть. Цифры прыгали, прыгали, прыгали. Люди выбирались из машины, влезали новые, мокрые. От них летели брызги, и Маша морщилась. Она сидела, вцепившись руками в сиденье, и смотрела вперед, на грязный асфальт, который убегал под машину.
      - Все! - крикнул вдруг отец, да так громко, что Маша вздрогнула.
      - Эй, довези, дяденька, чего тебе стоит!..
      - И за сотню не поеду. В парк, девочки, еду, в парк! Время вышло. Видите, ребенок совсем спит?..
      Одна из девочек наклонилась, просунулась в окошко и сипловато спросила:
      - А порошочка нету?
      - Нету, нету, - бросил он, отцепляя ее руку от дверцы и трогаясь. Этим не балуюсь. Других спроси!
      - Зубного порошочка, пап?
      - Конечно, зубного! Видала их рожи? То-то!
      Маша опять задремала, а открыла глаза на въезде в парк.
      4.
      Тут было темно, и стоял длинный хвост машин. Отбивала Андреич, протягивая из окошечка руку, брал у каждого путевку, опускал под стол, а затем вытаскивал и грохал штемпелем. Отец тоже достал свою путевку и, как все, сунул в нее деньги, чтобы ему не отметили опоздания, подумав, добавил за вопрос о Маше и сложил путевку вчетверо.
      Въехали на мойку, и отец опять вынул рубль и сунул в халат старухе-мойщице, которая включала щетки и тряпкой протирала заднее сиденье.
      - У тебе здеся чисто, блевоты нема! - сказала мойщица, но рубль взяла.
      Они опять протискивались в лабиринте машин с зелеными огнями. Возле забора отец остановился и стал раскладывать деньги из разных карманов на сиденье, бурча себе под нос:
      - Это в кассу, это слесарям, это бригадиру, это начальнику колонны...
      - А бабушке? - спросила Маша.
      Не отвечая, он прикидывал, сколько в той трети, которая пойдет от начальника колонны пополам директору таксопарка и секретарю партбюро. Директор треть своей шестой части отдаст начальнику районного ГАИ, а секретарь партбюро - секретарю райкома. А уж кому далее и какие доли, нас не касается. Там свое не прозевают.
      - Погоди-ка! - он пересчитал кассу. - Не сходится же...
      Вздохнул, закрыл глаза и, положив голову на руль, полежал.
      - Маш! - крикнул он. - Денег-то в выручке не хватает. Старика бесплатно везли, а еще?.. Видно, в драке у меня из куртки выдернули. Четвертачок дай-ка обратно!
      Она порылась в кармане платья, извлекла бумажку.
      - Так... А червончик на, Маш, спрячь...
      Вылезал он из машины медленно, долго растирал затекшую спину.
      - Пап, а дяденька, который велел Тихону звонить, хороший?
      - Чего?!
      - Тот дяденька, который со скрипом...
      Посмотрел он на нее, устало вздохнул и не стал отвечать. Только зло хлопнул дверцей и исчез между машин. Когда отец вернулся, Тихон уже сидел на сиденье, на его месте, рядом с Машей.
      - Ну и дочка у тебя, юмористка. Сколько, спрашиваю, взяли за день? Дак она мне червонец показывает. Ха!
      - День плохой, правда.
      - Хитришь, поди. У Клавки приобрел что надо? Я за твое здоровье нагребу.
      - До свидания! - вежливо сказала Маша, вылезая на холод.
      - Ха! Прощай, цыпленочек!
      Взяв дочь на руки, он понес ее, как маленькую. Хорошо, что дождь перестал. Она обняла отца и уткнулась ему в шею носом. Шея пахла шашлыком, бензином и еще чем-то сладким. Автобуса они ждали долго. К себе в Бескудниково, которое отец называл Паскудниковом, дотащились не меньше чем за час. А вышли из автобуса - у Маши застыли ноги и спать расхотелось.
      - Пробегись немного, согрейся, - во дворе отец спустил ее на землю и побренчал в кармане мелочью. - Я за углом сигарет куплю, если открыто.
      Во дворе еще повизгивали железные качели. Две девочки в темноте раскачивались, кто выше. Маша подошла к ним.
      - Я на такси целый день каталась. Думаете, нет? - она порылась в кармане.
      - У меня десять рублей есть. Настоящие. Давайте в шашлычную играть...
      Когда отец вернулся во двор, Маши уже не было. Он поднялся по лестнице, открыл своим ключом дверь и громко сказал:
      - Вот мы и дома!
      - Это еще что? - жена обнаружила в его руках клетку.
      - Попугайчик волнистый.
      - Волнистый? А говоришь, я барахольщица.
      - Это не барахло. Машка просила...
      - Ты и рад стараться! Да где она-то?
      - Разве ее нету?
      Он бросил клетку на пол и, оставив дверь открытой, побежал вниз.
      - Где шляешься?
      Радостная, она поднималась ему навстречу, облизывая языком бумажку от мороженого.
      - Наследили-то в квартире! - всплеснула руками мать и побежала в уборную за тряпкой.
      Отец швырнул фуражку в угол, под зеркало, и пятерней пригладил слежавшиеся волосы.
      - Матери деньги - забыла?
      Маша тут же вытащила мелочь.
      - И больше ничего? Ну, куда дела?..
      - Девочкам я мороженое тоже купила. Им очень хотелось.
      - А сдачи?
      - Сдачи дядя взял.
      - Какой еще дядя?
      - Большой такой, небритый.
      - Та-аак! Мужик-то уже, конечно, далеко. Но она-то! Крашеная такая, с фиолетовыми волосами? И молчала, крыса! Пошли, я ей хвост оторву.
      - Она уже заперла, пап. Нам и то не хотела продать.
      - Ладно, завтра я ей выдам! Матери только не говори!
      Вошла мать и начала вытирать пол у них под ногами.
      - О чем шепчетесь?
      - Да вот, деньжат тебе привезли, чтобы утром перебиться. Завтра в парке аванс...
      - Наконец-то сообразил, - удовлетворенно сказала мать. - Можешь ведь заработать, когда хочешь. Все люди как люди, а ты?
      Пошарив в кармане и подмигнув Машке, отец, как фокусник, вынул пару мятых червонцев. Потом, подумав, добавил к ним из другого кармана пятерку. Мать обтерла ладонь о халат, разгладила банкноты и подняла на отца глаза.
      - И за это ты пахал целый день? - она хотела прибавить еще что-то, обидное, но сдержалась. - Что это у тебя под глазом?
      - Подрался.
      - Уж не в Домодедове ли опять? Не езди ты туда! Глаз чуть не выбили.
      Он промолчал. Мать спрятала деньги в карман, смахнула с отцовского лба капли дождя.
      - Зарплату сам завтра принесешь. Саньку посылать не буду.
      В дверь позвонили. Вошла соседка Евдокия, проводница поезда "Москва Берлин". Евдокия привозила острый дефицит, а мать ей помогала сбывать: ездила по городу, сдавая вещи в комиссионки.
      - Урожай собрала? - спросила Евдокия. - Давай!
      - Сегодня ж воскресенье! - удивился отец.
      - Конец месяца, - пояснила она. - Комки для плана открыты.
      Мать принесла сумочку и вслух отсчитала двести двадцать пять рублей. Полста Евдокия шикарным жестом вернула матери обратно, за труды.
      - Зайди потом, - довольная Евдокия упрятала деньги в лифчик. - У меня кой-что еще есть в наличии. Только не сегодня: хахаль у меня нежданно сыскался. Сегодня причалит.
      Нагловато подмигнув Маше, она исчезла.
      - Сколько ты у нее заначила? - спросил отец, когда дверь за Евдокией закрылась.
      - Она ж квитанции проверить может. Но я одно ее платье узбекам на рынке спустила. Шестьдесят себе.
      - Вот! И все жалуешься...
      - А что ж - на тебя рассчитывать?
      - У Евдокии хахаль новый, - сказала Маша. - Участковый, младший лейтенант. У него жена была да сплыла.
      - Все-то знаешь! - проворчала мать.
      - Евдокия же сама во дворе хвалилась. А мы с папкой, знаешь, где были? В шашлычной! Там соленый огурец дают, шикарный. Санька дома?
      - Дома, дома. Где ж ему еще быть...
      - Он попугая видел?
      Клетку Санька вынес на кухню и поставил на стол. Попугай спал, поджав под себя одну ногу и зажмурившись. Санька опустился на колени перед табуреткой и наклеивал в альбом марки, ловко смазывая их языком.
      - Видала? - он показал на только что вынутые из конверта. - Сегодня приобрел. Бабушка мне за четверку по физике деньжат дала. И у меня свои еще были...
      Маша тоже опустилась на колени. Вот так марки! Большие, яркие, и на них звери. Таких даже в зоопарке не увидишь. Санька собирал марки со зверями, и Маша со зверями.
      - Иностранные?
      - А как же! Вот эти одинаковые, - ткнул пальцем Санька. - Хотел в классе продать, но никто не раскошелился. Если хошь, бери.
      Она сразу сгребла три марки.
      - Ты мне за шесть штук была должна, - оставшиеся марки Санька засунул в конверт. - Теперь, значит, за девять.
      - А где ж я возьму?
      - Где? Накопи денег и отдашь. У матери возьмешь на мороженое, так ты сливочное не покупай. Купи молочное, и останется. Поняла?
      - Ясно! Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и останется. А попугай у нас будет на кухне жить, да?
      Все-таки глаза слипаются. Отец уже лежит на диване, тоже вот-вот заснет. Маша молча подходит к матери и просовывает ладошку в ее ладонь. Мать все понимает. Она ведет дочь сначала в ванную, подмывает ее, потом волочит в комнату. Раздевает, набрасывает на худенькое тельце ночную рубашку с розовыми цветами. Ставит рядом с буфетом раскладушку, укладывает Машу, укрывает одеялом, многозначительно взглянув на отца.
      - Измучил ты ее вконец, - шепчет мать, на этот раз совсем не сердито.
      До Маши сквозь сон едва долетают эти слова. Папа все-таки очень хороший: целый день катал ее на машине. Только на животе вечером не покатались. И официантка Лида хорошая: такой замечательный соленый огурец ели. Мама тоже хорошая. И попугай в клетке отличный. И Санька просто замечательный. Марки купил себе и три штуки мне продал. А деньги такие круглые-круглые. Берешь на сливочное, покупаешь молочное, и оста...
      1969.