- Мы ведем раскопки в Новгороде. На этой станции землекопы нашли берестяную новгородскую грамоту. Я приехал посмотреть, как и почему.
      - Вы с вашей редкой проницательностью, наверное, не угадаете, что я вам хочу предложить.
      - И даже не буду пытаться, - добродушно ответил он. - Вы преувеличиваете мои способности.
      - Я хочу показать вам, именно вам, то, что почти никто не видел.
      - Это любопытно.
      - Разрешите мне пригласить вас в очень интересное место... Вы сойдете со мной?
      - Ну что ж. Едем, если ненадолго.
      Проникающий всюду, истомный, совсем ни на что не похожий звук. Мелодия - тянучка нескончаемая, как равнина, среди которой она звучит, нежная, грозная, необъяснимая, кажется, плывет она к дальним, уже невидимым звездам или спускается на землю от них.
      Археолог стоял, подняв голову к зыбким осенним облакам.
      - Небесная музыка! Что это, а?
      - Ветер.
      - Не может быть!
      - Ветер.
      Над нами до самого горизонта блестящей паутиной раскинулось марево металлических сплетений. Высокие мачты несли над полем таинственное кружево звонких линий. Ветер гулял по ним как по струнам, или, проще сказать, по телеграфным проводам. Но только струн этих так много, сплетены они в такой сложный фантастический узор, что бедняга ветер целый день мечется по ним и никак не может распутать и жалуется, гудит от натуги.
      - Вот это и есть радиотелескоп. Эта махина, эти мачты вся эта проволока в чистом поле, - сказал я.
      - Больше похоже на рыбачьи сети.
      - Но улов невидим.
      - А мне кажется, ночью в такие сети можно вылавливать звезды, как жемчужины, а?
      - Ваше призвание, по-моему, не в том, чтобы раскапывать могильники. Вы слишком поэтичны, уважаемый Археолог. Но звезды вам здесь не покажут. В этом телескопе они выглядят не так романтично, как вы к ним привыкли. Неровная зубчатая линия, звездная кардиограмма на бумажной лепте, вот и все. На звезды не смотрят. Здесь их слушают.
      - Какой, наверное, мощный хор, какое несметное число голосов.
      - Да, если сравнивать с обычным телескопом, этот создает богатое звучание. Световой телескоп, - читал я импровизированную лекцию, - одна лазейка в небо, и та не совсем удачная, узкая, слишком тоненькая замочная скважинка, еле нос влезает. А между тем небо рассказывает о себе множеством излучений, каждое выглядит широченным, распахнутым настежь окном. Рано утром вы услышите, как разговаривает вселенйая.
      ...Мы ехали сюда на трясучем "газике" от полустанка на берегу реки. Мы устали. Но волшебная сетка над головой была и в самом деле такой непривычной, таинственной, великолепной, что под ней хотелось бродить и бродить, шагать и думать бог знает о чем, и слушать непостижимую симфонию разумной техники. Но бородатый молодой Начальник этого чуда позвал нас обедать в бревенчатую столовую. Потом проводил в маленький деревянный дом.
      В низкой, пахнувшей лесом, тесноватой светелке были приготовлены две раскладушки с колючими одеялами. Два стула и четыре гвоздя у притолоки дверей - вешалка. Здесь мы будем жить. А в другом таком же крошечном доме поселятся мои аппараты, когда придет машина с багажом.
      Я посоветовал моему гостю лечь пораньше, потому что на заре нас поднимут. Вселенная просыпается рано утром.
      ...Нас разбудили в условленное время.
      Ночь холодела непроглядными черными окнами, пробираясь в комнату застылым несильным ветром. Когда мы оделись и вышли на воздух, под ногами хрустел иней. Потрескивал тонкий ледок на лужицах. Мы подняли воротники, спрятали руки в карманы и шагали, стараясь не потерять в темноте силуэт провожатого.
      - Вот на рыбалку так же просыпаются. Бр-р, ну и холод! сказал, поеживаясь, Археолог.
      Мне показалось, он идет прихрамывая. Наш провожатый несколько раз останавливался, поджидая нас. А без него легко было заблудиться под плотно затянутым поющим черным небом, среди редких, озябших огней. Там, наверху, ни единой звездочки, там никакого просвета, но мы сумеем увидеть невидимую вселенную.
      Где-то очень далеко протяжно крикнул осенний пароходный гудок. Ночь похрустывала, звенела тонкой сеткой мерцающих проводов.
      ...Мы на миг ослепли, зажмурились от лампы. К нам поднялся бородатый Начальник, приглашая занять свободные стулья.
      - Вам повезло, - сказал он Археологу. - То, что мы сегодня, может быть, послушаем, ловится три-четыре раза в месяц, не больше.
      - Доброе утро, вернее, добрая ночь, - ответил Археолог, и девушка-оператор улыбнулась.
      - Добрый день, - сказал тогда молодой бородатый Начальник. - Присаживайтесь...
      Непривычные дощатые стены были увешаны циферблатами, как светлица в деревенском доме, увешанная семейными фотографиями. Стрелки приборов жили почти незаметно, тихо, лишь кварцевые часы тикали на всю комнату.
      - Подождем, - сказал я. - Но если вправду повезет, вы услышите знаменитые утренние хоры.
      - А танцевальной музыки не будет?
      - Говорят, в этой комнате все плясали, когда впервые заработал радиотелескоп... Но утренними хорами называют колебания электромагнитных волн, когда с ними начинает заигрывать Солнце. Необычайно звучит!.. У нас даже принято называть эти звуки голосом Солнца. Не будет излучения солнечных частиц, не будет хора... Подождите, сами ахнете...
      Мы ждали минут пятнадцать, разглядывая, как автоматический самописец чертит на бумажной ленте кривую небесного пульса. Мелкие зубчики - это всплески земной жизни, отзвуки бессонных человеческих дел. Их много, таких зубчиков, утром, днем я вечером.
      Летят самолеты, кричат в микрофоны летчики, далеко в океане разговаривают корабли. Вот, мешая друг другу, веселят и печалят мир наземные радиостанции. Каждый всплеск эфира зубчиком ложится на ленту. Но вот их становится меньше, зубчики опадают, пульс ровнее, дыхание глубже, понятнее. Спят люди, спит Земля. Но тогда громче начинает говорить вселенная. Вот они - резкие длинные зубцы! Вскрикивает мирозданье. Маленькое неутомимое перышко ловит эхо.
      И вдруг кто-то свистнул в комнаге разбойничьим посвистом, оглушительной соловьиной трелью, смахнув сонливость. Перышко запрыгало, заметалось.
      - Говорит Солнце! - воскликнул бородатый Начальник. - Говорит Солнышко!
      И тогда началось.
      К этому нельзя привыкнуть. Нельзя быть равнодушным. Звуки наполнили мир. Сухие деревянные стены гудели, как чрево рояля, не в силах вместить в себя тысячи мелодий. Свисты, шелест моря, гул прибоя, веянье ветра, вздох миллионов людей, победный, ликующий крик, слитый в протяжную песню. Вот вакая неразбериха чудилась нам, очарованным и притихшим.
      Едва замирает свист, похожий на пение согнанных вместе неисчислимых птичьих стай, как набегает волна вселенского прибоя, шумит, рокочет, бьется в наступающем ровном ритме, выплескивая на берег не то крики людей, не то голоса всех на свете ветров. А потом опять оглушительный нежный посвист и шорох, шорох необъятного леса, гул звездопада, и снова крики - жалкие, грозные, победные, последние...
      Мороз по коже! Все понятно, все, кажется, объяснимо, только неимоверная сила звуков скручивает слабое что-то внутри нас, делает вздрагивающим, как лепесток мембраны.
      Постепенно звуки стали переходить в напевную тихую свистульку, замирающую, потом прерывистую. Наконец и она улетела, и стало тихо. Перышко самописца вычерчивало совсем ровную прямую линию. В маленьких сиреневых окошках светлел неясный день.
      Мы вышли. Взволнованный Археолог жал руки всем, кто был в комнате.
      - Ну как? - спросил я на улице, когда мы возвращались домой.
      - Вы, наверное, будете смеяться.
      - Почему и над чем?
      - Я не могу избавиться от мысли, что звуки, те утренние хоры, которые вы так называете чудесно совсем не голос нашего солнца.
      - А что же?
      - Мелодия живой жизни.
      - Как?
      - Звучание дальних, населенных миров, - он поднял руку, точно предупреждая мои возражения. - Да, я понимаю, вам такое покажется наивным. А мне все казалось понятным, знакомым... Я слышал крики, может быть, и стоны, а?
      - Вы и в самом деле говорите смешные вещи. Не вздумайте заикнуться об этом бородатому. Уважать перестанет. Все гораздо проще. Пожалуй, не проще, а прозаичнее.
      - Сделайте одолжение, - попросил он. - Раз вы начали меня просвещать, - объясните популярно.
      - Постараюсь, - кивнул я. - Коротко все выглядит так... Земля, как принято, большой магнит. От него идут в пространство магнитные силовые линии... Вспомните школьную азбуку. Там говорится, что силовая линия, выходя из магнита, проделывает как бы полукруг и возвращается к телу магнита. Земля - шаровой магнит, и она опоясана этими линиями, восходящими над ней как бы множеством невидимых радуг. Вершины радуг создают магнитную сферу. Мы с вами находимся теперь у основания одной такой радуги. Она поднимается и впадает в Землю опять где-то на маленьком островке в южном океане... Люди не сразу нашли две такие точки, основания одной радуги, такие, чтобы обе приходились на твердую сушу. Люди построили станции в двух этих точках... И для чего, как вы думаете? Затем, чтобы открыть секрет утреннего хора.
      - Люблю секреты, загадки, тайны, - сказал он, улыбаясь.
      - А я вам открою... Вот как он выглядит, этот секрет... Когда Солнце излучает смертоносные заряженные частицы, они атакуют вершину радуги, вызывая колебания магнитосферы, создавая гидромагнитные волны. Тогда на Земле нарушается радиосвязь, и бывает всякая мистика вроде полярных сияний да утреннего хора. Как неживая пластинка начинает звучать от прикосновения корунда, если он оживлен радиосистемой, так и магнитная сфера звучит под острым потоком частиц, если мы включаем в эту немую систему радиотелескоп.
      - Но Солнце работает круглые сутки, а хоры звучат редко и всегда только утром.
      - Вот это пока и необъяснимо, дорогой Археолог. Я вам больше скажу: само происхождение хора мы не можем назвать окончательно доказанным, даже несмотря на такую солидную аргументацию.
      - Вот видите! А вы готовы сделать меня смешным, еще почти ничего не зная. Ах вы, педанты ученые!..
      ...Через день приехал мой багаж: обыкновенный чемодан и два ящика с аппаратурой.
      Вертолет опустился довольно далеко от наших домиков. Он, как ястреб, долго висел над нами, выбирая место посадки, а мы бегали, как цыплята, под металлической сеткой, оглушенные клекотом двигателя, махали руками, показывая каждый в разные стороны.
      Пилот передал мне письмо от Шефа и кассету с магнитофонной пленкой.
      Шеф писал, что "в больнице пока без изменений, но есть большая надежда и можно быть уверенным". Он посылал мне пленку, на которой была записана его беседа с одним полиглотом.
      Я наладил магнитофон.
      Шеф (говорит). Послушайте внимательно. Звуки могут наплывать на звуки.
      Незнакомый голос (очевидно, переводчик). Пока я слышу только шум. Шум дождя.
      Шеф. Да это был дождь. Он скоро кончится.
      Переводчик. А вы как предполагаете, на каких языках будут передачи?
      Шеф. Понять не могу, ничего не улавливаю, ни одного знакомого сочетания. Правда, сочетаний у меня совсем немного: русский да английский. Думаю, вам больше повезет. Сколько у вас? (Это он спрашивает, наверное, для меня.)
      Переводчик. Владею девятнадцатью.
      Шеф. Ого!
      Переводчик. Не так уж много.
      Шеф. А какой самый трудный у вас язык?
      Переводчик. Легких нет.
      Шеф. Закуривайте, не стесняйтесь... А все-таки?
      Переводчик (смеется). Самый трудный был у меня язык... попугайский.
      Шеф. Бывает и такое?
      Переводчик (смеется). На свете чего не бывает... Однажды в Ленинград привезли полторы сотни попугайчиков, собранных по всему свету. Птахи вопили на всех языках. А зоологи надумали по этим крикам разобраться в происхождении попугаев. Пригласили меня. Слушаю каждого. Тут и английский с немецким, французский с испанским. Всех определил. Правда, не всегда перевести мог, потому что зоолог была женщина довольно симпатичная... Словом, каждому попугаю составил анкету, и лишь одного никак понять не мог. Кричит, а что - не пойму. Невероятный жаргон! Так и ушел ни с чем... Самолюбие задело. Но потом зоологи написали мне, что попугай был пойман в диком лесу и говорил на своем родном, лесном, попугайском наречии, лишенном всяких признаков цивилизации. Кто научил его разговаривать? Слоны, крокодилы, обезьяны?
      Шеф смеется.
      Шеф. Вот! Вот! Слушайте...
      Тут пошла знакомая мне шумовая тарабарщина, звуковая неразбериха.
      Шеф. Понимаете?
      Переводчик. Ни слова! Звук не барахлит у вас?
      Шеф. Думаю, что нет.
      Переводчик. Мне показалось, говорят на шведском... Нет, не могу ручаться.
      Шеф. А все же?
      Переводчик. "Не может быть". Кто-то кричал "не может быть", если я не ошибаюсь.
      Шеф. Благодарю вас. На сегодня хватит.
      Переводчик. До свиданья.
      Шеф. До свиданья. Мы приготовим для вас новые фонограммы.
      Переводчик. Хорошо...
      ...Вечером я сам позвал Археолога. Он вошел, сильно хромая, когда у меня уже дымились экраны, тихонько сел рядом.
      Антенны радиотелескопа чуткими нервами живых сплетений посылали такой сочный сигнал, что у меня зарябило в глазах. Я настраивал, крутил ручки, словно у себя на домашнем "Рубине". Мы, наверное, были похожи на двух коротающих вечер бездельников. Но перед нами плыли непонятные синие лодки с обнаженными гребцами, разгульные волны гасли вдруг, и казалось, прямо по ним, туда, в брызги, в пену, бежали стада диких пятнистых оленей. За ними вставали странные города с морщинистыми каменными башнями. На нас в упор глядели внимательные глаза, вплеталась в непрерывный гул незнакомая речь, а потом звон металла, мычанье коров, и плеск воды под веслом, и первый крик родившегося ребенка.
      Ничего нельзя было по-настоящему разглядеть, остановить или услышать. Ничего.
      - Нельзя ли, чтобы так не мелькало?
      - Не получится.
      - Посмотрите, как они все одеты, как нелепо. Дикари, наверное.
      - Театральные костюмы.
      - А этот голый, как он бьет его!.. Зверь...
      - Актеры.
      - Ну и ну.
      Экран погас.
      - Ваши впечатления? - спросил я.
      - Полный сумбур. Кошмарный сон больного телевизионщика.
      - Значит, и вы тоже? - Я заскучал. - Ну тогда назовите мне хотя бы смысл, происхождение передачи. Как вы думаете?
      - Вы показали мне обрывки телевизионных цветных программ.
      - Вот как!
      - Посудите сами. Люди одеты не по-нашему, несовременно, города похожи на древние мексиканские поселения. Где можно такое увидеть? На киноленте, конечно. Логика подсказывает: мы видели обрывки приключенческого фильма, передаваемого некой телестанцией. Может быть, не одной станцией.
      - Несколько станций передают одновременно приключенческие фильмы?
      - Вам видней. А почему бы нет? Их так много в наше время.
      - Но черт их всех подери, - взорвался я, - кому придет в голову передавать все время такое старье? Кто это делает? Кто? Неужели они сами не живут в современных домах, не видят автомобилей, не...
      - Ого, вы не такой ровный, каким кажетесь. Но уж если вам так необходимо знать к т о, это совсем не трудно сделать, уверяю вас. Попробуйте сначала угадать страну, землю, время, наконец, о которых сняты фильмы. Хотите, я помогу вам угадать? Разве какая-нибудь уважающая себя и свои доходы станция будет без конца показывать чужую историю? Нет, я думаю. Значит, мы на верном пути... Но как у вас мелькает изображение! Кто в этом виноват: ваши аппараты или...
      - Мои, наверное... к сожалению.
      - Не беда, разглядим! У вас, наверное, сделаны фотографии таких передач. По снимкам легче разобраться.
      - Нет фотографий. Нечего показать вам. Невозможно пока сфотографировать. Если вы пытались делать снимки с экрана телевизора, вы должны знать, это не так просто. Непосвященный в секрет изображения может получить пустую пленку или небольшую часть картинки. Здесь у нас рисунок создается куда сложнее телевизионного, линейная развертка идет по кругу, по спирали, но в ней к тому же мгновенно рисуется множество картинок, одна в другой.
      - Жаль, очень жаль, мы не сумеем разглядеть мелочи, детали. Вот если бы нам спросить все станции мира, что они передавали полчаса назад...
      - Милый мой Археолог, вы думаете, надо кого-то спрашивать?
      - Если можно...
      - Где вы родились?
      - В Тбилиси.
      - Вы хорошо знаете город?
      - Ну...
      - Тогда смотрите сюда.
      Я повернул ручку.
      - Сколько до него от нас? Тысячи две с половиной, три?
      - Да.
      - Летим на юг!
      На среднем экране, как с высоты орлиного полета, мелькнули горы, земля в трещинах рек, башенки древних развалин, гусеницы поездов, букашки автомобилей, муравьиная россыпь города в кольце холмов. И так стремительно, будто мы летели над всем этим на бешеной скорости, готовые метеором вбиться в землю. Громады гор, дома, растущие па глазах, улицы, пешеходы, весь этот горед мгновенно развернулся в глубокой долине, разрезанной желтой, в зеленых солнечных берегах рекой. Стало видно синее томительное небо, дальние вершины в зыбкой бесконечности.
      Мы неслись над южной шумливой улицей, над людьми в белых рубашках, над крышами троллейбусов, над мостом через речку. Все ниже, ниже, и вот мы точно едем по нагретой мягкой мостовой, мимо сверкающих на солнце витрин, продавцов мороженого, постовых милиционеров и нарядных женщин.
      Археолог замер в удивлении.
      - Узнаете?
      Он молчал.
      - Какая улица?
      - Проспект Плеханова, - сказал он глухо.
      Я выключил плакатор.
      - Вот... А вы говорите, спросить кого-то. Я могу показать любой уголок Тбилиси, войти в каждый дом, все, что пожелаете, сколько хотите. Но я не умею распоряжаться теми сумбурными картинками.
      - Спасибо. Я, наверное, первым вижу такое... серебряное блюдечко с наливным яблочком... А вам не попадет?
      Я, кажется, махнул рукой.
      - Ничего, лишь бы нам поймать ниточку, докопаться... Победителей не судят.
      Московские куранты пробили полночь, грянул гимн. Потом весь эфир заполнила не по-ночному веселая музыка, разноплеменная, далекая, близкая, не очень далекая, но всегда понятная всем на Земле.
      - Когда я был мальчишкой, - сказал он, зажигая сигарету, покачиваясь на стуле, - мне чудом из чудес казался плохонький детекторный приемник. А потом я увидел сказку, нереальное что-то - первый телевизор. Надо было смотреть в крохотное окошко. Там вертелся диск Непкова, там угадывалось изображение. Там, сидя в Москве, я видел военный парад в Берлине, орущих человечков, крохотные танки, те самые, которые через несколько лет огромными докатились до Москвы. Но как это было удивительно: смотреть Берлин!.. А мы теперь легко привыкаем к чудесам. Радарные установки действуют на отраженном сигнале. Говорят, есть аппараты, видящие в полной темноте.
      - Да, они преобразуют в картинку температуру предметов,
      - И нас это не поражает! До каких чудес мы еще доберемся? Ах, эта великая привычка... Мы смотрим футбольный репортаж из Рима - и ничего. Даже не задумаемся, какое расстояние, какая даль.
      Он курил, покачиваясь на стуле, отгоняя рукой синий дым.
      Не знаю, как другие, по меня волнует именно это: я ви
      жу. Вижу далекое. Пускай будет Рим, пускай футбол. Но вот
      камера показывает нам разных людей на трибунах - старых и
      юных. Улыбки, лица, руки, глаза... Ерунда какая-то, не
      правда ли? Но попробуй отвяжись от мысли, что перед нами
      капелька чьей-то жизни, совсем не срепетированной, не ор
      ганизованной хорошим или плохим продюсером жизни, может
      быть, очень интересной, сложной. Мы сидим далеко - мы ви
      дим!
      А где-то в перерыве матча сквозь большие решетчатые
      ворота стадиона камера показывает нам осколок улицы. Ма
      шины пробегают совсем как в нашем переулке. Синьора идет
      с кошелкой, с кем-то здоровается, зовет кого-то., Старик
      читает у киоска журналы... Далекие люди становятся понят
      ными на этой далекой улице...
      Словом, это не кинофильм, где так же ходят люди, бегут
      машины. Это не документальная съемка, это сама жизнь,
      увиденная мной.
      - Талантливый оператор, - сказал я, - видит в толпе, в мелькании трибун что-то неповторимое, человечное. Выхватывает, умеет найти выразительное в своем характере лицо, руки, мнущие перчатку, выразительные руки человека, взгляды, жесты, земные человеческие переживания. И все это очень далекое, затерянное среди миллиардов, живущих на земле... По таким отступлениям от программы всегда виден большой талант операторахудожника... Меня волнуют эти отступления.
      Археолог сквозь дым улыбался мне, покачиваясь.
      - Похоже на дом с перевернутой лодкой... Скажите, вы тайком от всех не пишете стихов или романа?
      Смешной вопрос. Я не ответил.
      ...Утром я видел маму. Она лежала немая, неподвижная, закрыв глаза. На столике рядом стоял букет ромашек, трогательный девичий букет. Надо будет обязательно спросить, кто поставил эти ромашки...
      В палату вошел доктор, позвал ее. Мама не ответила. Он взял ее руку, задумчиво глядя прямо на меня, постоял и вышел, прикрыв осторожно дверь.
      Солнечный осенний зайчик белел на подушке. Я тихонько выключил аппарат, будто вышел из комнаты, прикрыв дверь.
      Потом весь день я просидел над магнитными схемами. Заколдованные линии! Мои картинки не хотят, не желают с ними путаться, но природа их все-таки одинакова. Где же моя ниточка?
      Лишь одно меня радует. Смена места привела к смене сюжетов. Я здесь не видел, не заметил, по крайней мере, ни одного молитвенного жеста.
      Бородатый Начальник сказал:
      - Вашему другу что-то нездоровится. Обедать не приходил.
      В самом деле, где же он? Я пошел домой.
      Археолог полусидел на раскладушке, вытянув левую ногу, не зажигая света, в сумерках смотрел в окно, дымил сигаретой.
      - Нога, - сказал он виновато.
      - Ранение?
      - Какое там ранение. Просто вошел однажды напролом в стеклянную дверь... Не заметил. Звону было! Колено рассадил. С тех пор от непогоды болит. Холодно.
      - Есть хотите?
      - Нет, спасибо, мне принесли.
      - Так я печку затоплю.
      Я притащил из прихожей вязанку дров, сложил в печке "сруб", как учила меня когда-то мама, нащипал бересту, и пламя дружно схватило сухую березу. Теплая волна загудела, не умещаясь в дымоходе, пахнула в комнату искрами, засветилась на полу, на желтых стенках и потолке.
      - Ловко у вас получается.
      - Детство провел у печки...
      - Не надо зажигать свет...
      Я сбегал в столовую, принес чайник, пригоршню кофе, сухое печенье, два граненых стакана. Воду я согрел на плитке. В комнате у нас пахло березовым дымом и кофе. Дрова горели отменно.
      - А я все думаю про ваши картинки, - сказал он, потирая ногу. - Можно, я буду их так называть... Скажите, если не секрет, между вашими двумя... программами... как они получены? Одинаково?
      - Нет. Вторая, с Тбилиси, полностью подчиняется мне. Первая, сумбурная, та, что с оленями, стихийна, почти безконтрольна, как радиопомехи.
      - Я почему-то понял именно так. Но аппаратура одна, значит, сумбурные картинки получены тоже без посторонней помощи. Без дальнего передатчика?
      - Вы догадливы.
      - Мне все больше начинает казаться, что половина картинок шла из Мексики.
      - Почему?
      - Растительность, похожая на кактусы, постройки, обнаженные люди, силуэты раскрашенных лодок. Правда, все мелькало, но...
      - Я не посылал сигналы в Мексику.
      Он говорил со мной, точно шел по темному, длинному, незнакомому коридору на ощупь и ни разу не споткнулся, хотя совсем ничего не знал.
      Нега волной полыхала в открытую дверцу печки. Дрова трещали, пламя гудело. Когда я тронул горячую золотую россыпь брызнули искры, обдав жаром веки.
      - Я не посылал сигналы в Мексику.
      - Но как помехи...
      - В это я не верю.
      - И не уверены?
      - Да.
      - Можно ли найти какое-нибудь определенное решение?
      - Да.
      - В чем же дело?
      - Я найду, если в другом, единственном на Земле месте, будет стоять второй такой же аппарат. Но сие для меня пока недосягаемо. Я даже не знаю точно до градуса такое место, куда можно поставить...
      - Хорошо, забудем эти два неизвестных А и С. Но можно ли узнать, какие передачи в тот момент вела Мексика? Для вас это возможно?
      - Разве там было что-нибудь похожее на постановку, на игру, на передачу?
      - Нет, кажется...
      - Тогда какая же Мексика? Древняя?
      Он засмеялся.
      - Ну это абсурд!.. Налейте, пожалуйста, еще стаканчик... Исторический сюжет в кино... История Мексики... Вы знаете, как это модно в наше время - исторические сюжеты.
      - Далась вам эта Мексика! Вы же ничего не знаете... Ну представьте себе: луч, который пошел в Тбилиси, дважды был отражен магнитной сферой Земли. Кажется, я вам говорил о ней. Луч не мог вырваться наружу. Не мог! Как зяблик через броню! Понятна вам такая схема?
      - Да.
      - Зато "мексиканский" луч прошел эту сферу насквозь, как бумагу, но не туда, понимаете вы, не туда, - я показал на потолок, - а сюда, к нам?
      Я подложил в огонь дрова, налил кофе, мы захрустели печеньем, обжигаясь, пили душистое варево. Печь накалилась, гудела.
      - Тогда разрешите мне предложить вам еще одну версию, сказал он, растягивая слова.
      - Пожалуйста.
      - Нет, я передумал...
      - Что-нибудь смешное?
      - Да.
      - Говорите, мы с вами не в Академии наук.
      - Сигналы идут из космоса.
      - Даже с пятнистыми оленями?!
      - Видимо, да.
      - Ну, знаете...
      Он остановил меня жестом.
      - Самая красивая легенда на земле придумана в наше время.
      - Какая легенда?
      - Легенда о пришельцах из космоса... Хотите, я расскажу вам ее?
      - Расскажите, - согласился я, - вы умеете увлекательно.
      - Благодарю вас... Но если так, пожалуйста, приготовьтесь. Я заведу надолго. Это мой любимый конек. И если вы услышите что-то знакомое - не удивляйтесь. Я лишь один из фанатиков этой легенды, из тех, кто придал ей такую популярность.
      Он посмотрел в окно, туда, где, наверное, были звезды.
      - Итак, легенда... - словно приготовился он к дальней дороге. - Люди, говорит она, в далекой древности, когда вы не умели разводить огонь, боялись грома, дождя, затмения Луны, может быть, ели сырое мясо - к вам на Землю спустились боги, такие же, как вы, люди. Потому что вселенная-матушка едина...
      Если есть одинаковые звезды, похожие планеты, если мир един в своем строении, значит, и живая природа всюду будет развиваться, похожая на вашу природу...
      Так в один обыкновенный земной вечер к нам прилетели боги. Они сказали: "Мы были такими, как вы, а вы станете такими, как мы".
      Люди поклонялись им. Боги были всемогущи, метали громы и молнии, сдвигали каменные глыбы для своих загадочных построек. Они ходили в шлемах, закрывавших наглухо лицо, разговаривали друг с другом на расстоянии сотен километров и даже видели все через моря и горы. От бога ничего не утаишь!
      Боги научили своих малолетних братьев плавить металл, покорять огонь. Заронили в слабый дикий ум веру о справедливости, о другом, "божественной" укладе жизни, где все равны, где нет богатых и бедных, сильных и слабых, сытых и голодных, ленивых и тружеников, но есть люди - справедливые всемогущие боги.
      С тех пор минуло много лет, а человеческая память хранит о них размытые временем воспоминания, в которых, по-моему, очень много подлинных сведений.
      - О каких сведениях вы говорите? О легендах и сказках? Сомнительное доказательство. Мы с вами не ребятишки.
      - Возможно. Правда, моя профессия научила меня верить легендам, как научным гипотезам, дорогой мой... Вы когда-нибудь замечали необыкновенную, прихотливую, неистребимую силу народной памяти?.. Не надо ворошить века. Даже теперь можно видеть курьезные тому примеры. Ну скажите, кому нужен и на кой ляд сдался мне и вам бывший владелец гастронома на улице Горького у нас в Москве. Но мы иначе, как елисеевским, его не называем. А почему, скажите, к названию современного завода мы старательно добавляем: бывший Гужона, бывший Путилова?
      - В самом деле, - сказал я, - мы этого не замечаем.
      - Но курьезы памяти остаются курьезами. Есть у нас другая поразительная память. Удивительная штука!.. Вот люди натягивают шпагат, намечая места работы, они вряд ли помнят, что это очень древнее движение, что точно так же натягивали в старину шнур на месте будущих каналов и крепостей, курганов и пирамид. Значит, столь обычное для нас движение - тоже исторический памятник, не менее древний, чем пирамида Хеопса.
      - Тогда чиханье тоже памятник? - вставил я.
      - О это модная манера быть язвительным! Я вас прощаю, но послушайте меня до конца. - Он поставил на подоконник стакан, стряхнул крошки печенья. - Казалось бы, самые обыкновенные наши движения, навыки, привычки, слова, в сущности, такое же наследие веков, такие же памятники человеческой культуры, как музейные сокровища. Где-то в современных словах и мелодиях, в узорах, вышитых на полотенцах, в сказках и легендах звучат песни, язык, история древних людей. Они живут в нас. И мы обязаны уметь слушать и видеть их.
      Почему же я должен сомневаться, что в поведении, в рассказах древних не могло отразиться влияния "божественного"?.. Никакая легенда, никакой обряд не появляются из ничего, сами по себе.
      Мне, археологу, надлежит знать очень многое: металлургию, химию, гончарное производство, историю, религию... Скажем, я сумею, могу догадаться, что первое железо человек нашел в метеоритах, а первый огонь получил, обрабатывая камень для своего топора. Но я не могу совсем отбросить легенду-гипотезу о Прометее, подарившем огонь людям.
      - Почему?
      - Потому что легенды часто получают материальное доказательство.
      - Этот огонь в печке? - пошутил я.
      - Нет, мой хороший, на свете найдено много загадочных предметов, земное происхождение которых труднообъяснимо. Но сначала послушайте примерное, как я его запомнил, описание летающего аппарата в древних индийских рукописях.