Здесь осталась она одна. Смерти ждать не надо. Смерть рядом. Самые дорогие, самые близкие выбиты из деревни. Заступиться будет некому. Но ее связывает с ними тоненькая ниточка жизни.
      - Раз... два... три... четыре...
      Я видел, как начали бить прикладами в дверь неудержимые, деловитые, пропыленные. Видел, но я не могу написать, что было потом. Не умею написать.
      Я все вижу. Я все вижу! От меня теперь ничего не скроется. Но я не могу изменить, ничего не могу изменить. Ни одного жеста, ни одной пули, ни одного сказанного слова.
      Я не могу понять, почему не мелькнули сразу эта деревня, эта почта, эта незнакомая девушка. Почему не погасли мгновенно, как другие, не связанные с моей персоной картинки? Почему?
      Какая связь между нами? Какое отношение имеет ко мне та замученная шестнадцатилетняя девочка, я не знаю...
      Мама провожает меня в далекую дорогу. Нас много. Мы едем на восток, подальше от спаленных деревень, подальше от них, деловитых, неудержимых, запыленных, на черных мотоциклах.
      Мама не плачет. Она бледная, худенькая. Другие мамы смотрят на всех нас. Мы сидим в открытом грузовике у школы. Мы едем на вокзал.
      Нас везут поездом к большой пристани. Мы смотрим в окна. Поля, рощи, телеги, дома - все интересно. Как будто мы едем в лагерь, на лето, к белым палаткам, к солнцу, к реке и веселому горну. Мы приедем осенью, мама! Нет никакой войны. Мы вернемся! Мы едем в лагерь, мама...
      Я вижу на экране пароход, потом телеги, устланные сеном, скрипучий паром через Волгу, снова телеги. Мы все едем и едем. И рядом сидят нахохленные, в платках наши, не похожие на учительниц, - учительницы.
      ...Река Ветлуга впадает в холодную спокойную зимнюю Волгу напротив села Троицкий Посад. Волга похожа на ровное снежное поле. По Волге чернеют узкие санные дороги, по Волге ходят пешком и едут на лошадях. Мы катим на Волгу с высокого снежного берега, летим кубарем, кидаемся, кричим до тех пор, пока воспитательница не зовет нас домой, в бревенчатую сельскую школу - наш интернат.
      Мы жадно глотаем капустный жиденький суп, едим водянистую манную кашу, заедаем чай тонким ломтиком хлеба с морковным джемом, и воспитательница говорит:
      - Мы вечером будем выступать в колхозном клубе. Одевайтесь понаряднее.
      - Ура! - мы кричим.
      Нас везут на тройках через индевелый березовый лес. Белое, березовое, белое-белое кругом и всюду. Как в забытом кино или сказке, волнуя, звенит колокольчик. Сбитый кнутом, падает с веток серебряный березовый снег, поют сани, хрупают кони. Ребята вертят головами, шальные от радости.
      В бревенчатом холодном клубе люди сидят в расстегнутых шубах, добрые, скуластые. Хлопают нам отчаянно. Мы поем, читаем стихи, танцуем. Чижик выходит на сцену и поет отважную песню отважных ребят:
      Однажды ночью на привале
      Он песню веселую пел.
      Но, пулей вражеской сраженный,
      Пропеть до конца не успел.
      Потом ребят ведут в зал, где убраны скамейки, где стоит длинный стол с кувшинами сладкого белого густого молока, где лежат бабашки ломкого пушистого горячего серого хлеба. Мы жуем самозабвенно и молча.
      Женщина, почти спрятанная в платок, находит среди жующих ушастого маленького Чижа и ставит перед ним пирог. Настоящий пирог, в три слоя. Первый слой - тесто, второй слой - картофель с луком, третий слой - тоже тесто.
      Женщина говорит нашей худой воспитательнице, у которой экзема на руках от недоедания: "Муж у меня погиб... А он очень похож на мужа".
      Похож на погибшего солдата маленький, почти невидимый ушастый мальчишка.
      Ночью по зимним, фиолетовым от луны улицам деревни ходят волки. Собаки рвутся в бешенстве за высокими оградами. Ночь позванивает льдинками-звездами.
      Волга потемнела. Морозы падают. Но сторож дядя Василий пилит и колет еще дрова. Мы помогаем ему, носим поленья в дом. Осина пахнет арбузом. Она горит плохо. В школе всегда прохладно.
      И вдруг в школу, как будто и не было зимы, войны, огромного расстояния, военных пропусков, бездорожья, голода, горя, вошла моя мама, в легком городском пальто.
      ...Их провожал весь интернат.
      Все ребята называли мою маму - мама.
      - Мама, найдите мою маму, скажите моей маме...
      Воспитательница говорила:
      - Поживите у нас. Лед слабый. Там сильное течение. Волгу переходить опасно. Подождите, пока пройдет лед.
      Мама качала головой.
      - На работу опаздывать нельзя.
      И ушла через лед, прижав ненаглядного к легкому своему пальто.
      - Маленький мой, вошки тебя заели... Не могу без тебя.
      ...В комнате оглушительно загудел телефон.
      - Магнитолог? Живой? Не унывай, старик. Идем тебя откапывать. Радистов уже откопали. Жди. Готовь горяченькое. В шахматишки сыграем.
      На белом свете, наверное, затихла вьюга. Мои товарищи звонили ко мне в берлогу, а здесь на экране опять сорвалась картинка, и запрыгали танки по голым черным полям. Но это были танки с красными звездами.
      Вновь по экрану бежал огонь, и падало все, и кружилось, и рвалось на части. Металл поднимался навстречу металлу, от лютой ненависти дрожали, бились орудия. Земля и танки, вода и танки, огонь и танки, города и танки, чужие города, наши танки с обгорелыми звездами.
      Я нашел устойчивую картинку.
      Мама идет со мной среди многих-многих людей. Мы кричим, как все, прыгаем от "радости.
      - Победа! Ура! Победа!
      Синие, желтые, красные, малиновые, зеленые живые горящие блики падают на воду, на крыши домов, на мосты, на улицы города, на маму, на девочку-одноклассницу, на ребят, на мои подставленные ладони. Все ловят их, и никто не может поймать. Пушки гремят в небе, в домах, в реке, почти над нами, над мостом, по которому шагают в сиянии люди.
      Я кричу. Я вижу девочку-одноклассницу, большие восторженные глаза: малиновые, синие, зеленые, темные, золотые, пурпурные глаза девочки-одноклассницы.
      Какая сказочная девочка! Не помнишь ли ты, как ее зовут?
      Она, улыбаясь, кивнула м н е. Вот она смотрит на меня удивленно и доверчиво. Гаснут ракеты, люди бегут за ними. Она стоит, синеглазый чертик.
      Да, это я! Такой большой, такой взрослый, в очках... Такой уж далекий.
      Гаснут ракеты, гаснет вода, все гаснет.
      ...А вот и моя школа. Идет урок. Пишем.
      Кого-то нет на занятиях. Учительница ласково глядит на всех нас и говорит:
      - Мы не будем его ждать, ребята. К нему отец вернулся.
      Тихо, очень тихо в классе. Ко многим скоро придут папы. Папы-герои, папы с боевыми орденами. Ко многим не придут.
      Чиж сидит, опустив голову. Стриженая макушка почти над партой. Мальчишке грустно. Долго смотрит учительница на него, не понимая. Потом подходит и гладит эту стриженую грустную макушку мягкой, доброй рукой...
      Девочка жила в огромном каменном сером доме, в огромной квартире, с мамой, папой, братишкой, большой овчаркой, такой, какие бывают у пограничников. Папа Девочки-одноклассницы был ракетчиком. Все ребята знали такую тайну. Правда, в то время "ракетчик" означало совсем другое. Ракетчик - это непобедимые "катюши", гвардейские минометы...
      Чиж пришел к Девочке домой, потому что Девочка разрешила ему проводить себя.
      В нарядной столовой, среди сверкающих посудой шкафов, они вдвоем пили чай с малиновым тортом, а на хлеб с маслом, прохладным сливочным, даже не смотрели.
      Потом они играли в шашки, ходили смотреть овчарку, запертую в комнате за стеклянной дверью. Девочка собаки не боялась, но собака рычала на мальчишку, поэтому добрая Девочка заперла собаку.
      - Я тоже приду к тебе в гости, - сказала Девочка. - Ты не забудешь запереть вашу собаку, чтобы не рычала на меня?
      Девочка даже не спросила, есть ли у него собака.
      Девочка спросила:
      - Кто у тебя папа?
      Чиж помолчал и ответил:
      - У меня папа - разведчик. Он далеко-далеко. На задании. Только ты не спрашивай, где он, и никому не говори. Тайна...
      Она посмотрела на него с уважением. В первый раз на него смотрели с уважением.
      Тоненькая женщина с необыкновенно добрым лицом не узнавала мальчишку, не понимала, какая беда свалилась на стриженую макушку. Малыш ничего не рассказывал. Он уходил из дому, сидел где-нибудь в зарослях кладбища, молчаливый, нахохленный с виду. А на самом деле жуткие для него, непосильные до ослепления сверкающие звуки жили в нем. Девочка звучала в его душе. Девочка-синеглазка.
      Где он, этот миг, когда не думают о том, что девочки тоже бегают с авоськами в магазины, ходят в школу, получают отметки, умываются, капризничают, стаптывают каблучки, завидуют, жадничают, болеют гриппом, боятся ходить по темным улицам? Где он, этот миг? Когда не умеешь подумать о всем этом, а воздух звенит от одного прикосновения имени девочки.
      Когда навстречу тебе плывет в кружевном воротничке, в оборках и лентах нежное, хрупкое, навеки негасимое неуловимое сияние. Плывет и гаснет, и нет ничего. И думаешь ты: наверное, показалось. Где все это? Наверное, мне одному показалось, мелькнулось, приснилось... И думаешь ты, надо ли так видеть? Стоит ли так видеть? Надо ли все это беречь? И видит ли ктонибудь еще то, что, может быть, видел ты?
      А если никто? Чем ослепило тебя? Может быть, надо иначе? Мерить все лягушачьей несложностью. Или по-другому? Как ты посмела не заметить! Как ты посмела не ответить! Новый, атомный век?..
      Где же оно, таинственное мгновение? В какой несветлый день утратили мы его?
      Мальчишка страдал, что не может пригласить ее к себе домой.
      Такую девочку в такой бедный дом приглашать никак невозможно.
      И мама. Вдруг она скажет: нет у нас никакого разведчика. Не было никогда... Девочка, наверное, посмотрит надменно и, ничего не сказав, уйдет, уйдет навсегда.
      Поэтому Чижик больше не ходил к Девочке.
      Прости меня, родная, за мое наивное ребячье невежество.
      Прости меня. Я виноват. Я посмел обидеть порог дома, в котором жила ты. Я целую твои руки. Наверное, потому, чтобы не так сильно щемило... Я виноват. И никакие детские химеры, никакие годы не могут извинить меня. Я не хотел, но я виноват.
      Если когда-нибудь сломают наш дом, я попрошу дать мне окно, за которым сидела ты, за которым ждала меня столько лет, с тех самых давних лет. Пусть оно будет со мной, прибитое к стене в моей комнате. Я никому не позволю, глядя на него, улыбаться.
      Мальчишка по прозвищу Гога принес в класс трофейный фотоаппарат. Он щелкал им на всех подряд, важничал, никому не давал потрогать.
      - Нельзя, - говорил он сопя, - можно сломать. Папу наградили этим аппаратом за храбрость.
      - Неправда, - сказал Чиж. - В награду не дают аппараты на войне.
      Гога обиделся:
      - Дают, кому надо! Мой папа герой, а у тебя кто, а?
      Чижик надменно, как, наверное, поглядела бы сама Девочка, посмотрел на Гогу и сказал значительно тихо:
      - Мой папа - разведчик. Он далеко, мой папа...
      Я смотрю на экран, и мне почему-то совсем не весело.
      Над крышей гудит мотором бульдозер. Мигают лампочки на щите антенн.
      Была у него такая богатая, такая неудержимая фантазия.
      Чиж мог придумывать и рассказывать невероятные, захватывающие девчонок и мальчишек истории. Выходило очень ладно. Ребята после уроков не бежали домой, а просили рассказать о новых удивительных похождениях разведчика-папы, умоляли открыть по секрету, как папа сумел пробраться в динамитный склад, как спрятал в пироге семизарядный пистолет... Чижик изображал таинственность, говорил "не могу", но потом выкладывал с такими потрясающими подробностями, что у него самого бежали по спине мурашки.
      Домой Чижик никого не приглашал. Он знал: разведчики в таких домах не живут. Он был немного сердит на свою неудачливую маму за то, что она не сумела поселить его где-нибудь в огромном сером доме...
      Ребята не знали; что больше всех на свете верит в папу-разведчика маленький стриженый Чиж.
      Ребята сказали:
      - Когда папа вернется, пускай в школу придет.
      Мальчишкам не терпелось увидеть знаменитого разведчика. Но папа все не ехал. Далеко-далеко затерялись дороги, по которым шагал веселый, сильный, храбрый, самый большой, самый добрый человек.
      На мальчишку свалилось обожание. Никто не смел обидеть его. Никто не спрашивал: почему не едет папа, все понимали не может он просто вот однажды взять и на трамвае приехать: "Здравствуйте, я разведчик..." Тайна государственная.
      - Ты нам его по секрету покажи. Мы на него одним глазком посмотрим и никому-никому не скажем, - просил Гога.
      - Ну да, по секрету, - подхватили ребята. - Умрем, не скажем.
      И глаза у них были решительные, блестящие, какие бывают у самых крепких людей.
      Чижику ничего не оставалось, как согласиться. Мальчишка сам хотел увидеть его.
      Однажды после уроков неожиданно для себя сказал:
      - Приехал...
      У ребят побелели уши.
      Загадочно поглядывая по сторонам, они сели в трамвай, молча доехали до центра, вышли на большую площадь и встали за углом высокого здания так, чтобы можно было видеть огромный подъезд.
      Около него замерли два могучих солдата с винтовками в руках.
      Из этого подъезда выйдет папа, и Чижик незаметно покажет его мальчишкам...
      Они стояли долго. Люди выходили самые разные. Папы не было.
      Вот подошел один высокий, плечистый, мужественный. Мальчишка уже поднял руку, но высокий громко плюнул в урну. Ребята, конечно, поняли сразу, не он.
      - Папа сегодня будет работать всю ночь, - вздохнул Чижик. - Я знаю. Так у него получается. Придем завтра.
      На уроках сидели кое-как, ждали последнего звонка.
      Всю дорогу ехали, разговаривая только так: "да... нет... уу... ээ..."
      На площади каменели те же могучие солдаты. Холодом сверкали штыки. Папа не выходил. Ребята готовы были ждать его несколько дней.
      И тут к подъезду подкатил черпый автомобиль. Из него легко вышел высокий человек в мягком широком пальто, в надвинутой лихо шляпе. Человек посмотрел на ручные часы, покачал головой, свистнул про себя и вдруг подмигнул ребятам.
      - Он! - в один голос догадались мальчишки.
      Чижик важно кивнул.
      Высокий человек ушел мимо каменных солдат, а ребята, забыв конспирацию, побежали к машине.
      "Вот смотрите, какая красивая машина", - как бы говорил сын знаменитого папы.
      Они обошли вокруг, не замечая водителя, который поворачивал за ними, как на шарнире, голову, разглядывая мальчишек зоркими глазами.
      Домой ребята ехали возбужденные. Чижику прямо хотелось петь от радости...
      Наступили каникулы. Мама сказала:
      - Ты поедешь на две недели в Краснодар, к тетке. В Москве голодно. Поедешь один. Ты у меня большой.
      Мама купила билет. Положила в мешочек немного сала и хлеба, печеного картофеля, конфет. Посадила сына в поезд, погладив стриженую макушку.
      Поезд ушел на юг.
      В общем вагоне было душно и тесно, казалось, на каждой полке лежат по два человека.
      На другой день объявили, что по техническим причинам поезд пойдет кружным путем на Сталинград, а потом в Краснодар. Чиж ликовал. Чем длинней дорога, тем больше городов, деревушек, речек, машин, гусей, столбов, собак, лесных тропинок, ведущих неизвестно куда, мелькнет в окне вагона...
      В ночном вагоне тускло горел синий свет. Поезд бежал на юг, качаясь, как длинный узкий корабль. Дрожала под койкой палуба от стука машин, и волны кидали каюту плавно и мягко, таинственно и добро.
      Мальчишка не спал. Он думал о том, как в Краснодаре встретит его тот в мягкой черной шляпе, весело подмигнет ему и всем пассажирам океанского корабля, посадит мальчишку в черный автомобиль и скажет:
      - Мама тебе не говорила, а ведь я на самом деле твой отец...
      Как это хорошо! Мягкие, большие, добрые волны...
      Скоро Чижик съел мамин хлеб.
      И когда поезд где-то на четвертые сутки прибыл в Сталинград, голодный мальчишка побежал на станционный базар. Он выпросил у какой-то широченной, румяной тети лепешку в обмен за тридцать рублей. Она, эта лепешка, стоила дороже, но денег больше не было. И тут прозвучал гудок.
      Он побежал к поезду, наступая на шнурки некстати развязавшихся ботинок и прыгнул в последний, чужой, вагон.
      В Краснодаре на вокзале тетки не было. Чижик стоял и ждал...
      Распахнулась дверь: Начальник станции, Хозяин погоды, снежные, мохнатые, гогоча ворвались в мою комнату, радостные, живые, большие, родные люди. Они затормошили меня, вытянули на воздух. И я с лопатой в руках начал с наслаждением рубить, колотить снег у соседнего дома, выкапывать наших товарищей, заваленных метелью.
      Здравствуйте, живые люди!
      ...Меня тянуло к моему экрану.
      Когда снег был усмирен, я проверил антенны, передал радистам небольшое послание Шефу, сварил кофе, черный как уголь и повернул ручку плакатора...
      На мальчишку с нескрываемым любопытством смотрел капитан с черной повязкой на левом глазу.
      - Ранение? - с уважением спросил Чижик.
      - Нет, ячмень, - ответил капитан смущенно. - Тут вопросы буду задавать я!...
      Чижик со всеми подробностями, чистосердечно рассказал про тетку в Краснодаре, про маму.
      Капитан, сидя за лампой в зеленом стеклянном абажуре, подробно записал все и протянул мальчишке бумагу.
      - Подпиши протокол.
      Чижик подписал.
      - Что ты мне нацарапал? Имя нам не надо! Фамилию пиши, сказал капитан.
      Чижик написал фамилию, подумал и добавил старательно: "4-й класс "Б".
      На экране но темным улицам идет легковая черная машина. В ней за рулем сидит капитан с повязкой на левом глазу. Рядом притихший Чижик. Машина остановилась у вокзала. Капитан открыл дверь.
      - Ну, тикай домой! Вот возьми билет и... деньги тут... Двести одиннадцать рублей. Возьми, больше нет... Бери...
      ...Он пришел домой голодный, продрогший. Дверь была завадена снегом. Уличный фонарь светил равнодушно и холодно. В черных окнах была пустота. Он шел по колени в снегу, мимо кустов, которые сажала мама. Он раскидал ногами сугроб, отодвинул доску и взял оставленный мамой ключ. Она и тогда про него не забыла.
      Он хотел включить свет, но лампочка, наверное, перегорела. Он, шарахаясь в темноте о стулья, нашел кружку - напиться воды, но ведра были пустыми, только на дне мерцал тонкий лед. Он пошарил в буфете, на полках ничего не было, кроме запаха хлеба и полной коробки спичек.
      Он стал зажигать их одну за другой. Мальчишка дрожал от холода. Спички гасли. На полу рядом с печкой не было дров... Они обычно лежали в тамбуре. И там их не было. Наверное, кончились, мама не успела купить.
      Он снял ботинки, лег на кровать, залез под одеяло и замер, стуча зубами, как был в шапке, пальто и варежках...
      Нет мамы - и не стало дров у печки, не стало воды в звонком ведре, не стало почему-то света, хлеба в доме, не стало тропинки, протоптанной в снегу к дверям уютного раньше, теплого маминого дома.
      Мне хотелось найти погибшие тетради с формулами деда. Я не давал остыть моим приборам. Одна за другой менялись картинки.
      Вот построен огромный комбинат. Звучит музыка. Стрекочут кинокамеры. Далеко в сторонке, незамечаемые камерами, стоят и смотрят они - строители. В их толпе я вижу маму. В телогрейке, в морщинках на добром лице. Мама держит руку у сердца, маме, я вижу, не очень легко дышать. Она стоит и не аплодирует, как все аплодируют, кто рядом с ней, потому что занята рука. Но мама улыбается гордой улыбкой, гордой, как она сама.
      Шеф смотрел на меня с экрана.
      - Я получил твою телеграмму... Ну-ка покажись. Ты, надеюсь, побрился?.. Ты неважно выглядишь. Пора домой, пора...
      - Где мама?..
      - За ней поехали.
      - Когда?
      - Минут сорок назад.
      - Ее привезут к тебе?
      - Да.
      - Извини, я с тобой расстанусь, погляжу на нее.
      - Ты знаешь, как найти санаторий?
      - Найду.
      - Хорошо.
      - Пока...
      Луч-ясновидец ушел от него через каменную стену, через кроны сосен, взлетел над нашими корпусами, над рощей, звонкой от снега и солнца, над белой дорогой, над пушистым холмом и ринулся вдаль, мимо сельских домов и знакомых полей.
      На карте Московской области я нашел дороги, ведущие к санаторию, где была мама. Луч полетел над ними, так далеко от меня, так далеко. Развилки, мосты, перекрестки, светофоры, машины, деревенские сани, лошади... А я перед моим аппаратом словно ехал по снежным дорогам, и липли снежинки на ветровом стекле, плавно тянул мотор, и назад убегали сосны. Дороги, милые мои дороги...
      Луч вышел на тихую лесную просеку, мимо замороженного ирУДа, мимо гипсовых львов к белому зданию санатория. Было что-нибудь около двенадцати - время лесных прогулок. Неужели она в здании, там, где сидят безнадежно больные? Хотелось увидеть ее среди сосен, крепкую, шустренькую, не больную...
      Маму я нашел на скамейке в парке. Меж голых зимних веток угадал я темный родной силуэт и приблизился к нему так тихо, как никто не может приблизиться. Мягкий серый платок закрывал ее голову. Тихонькая, задумчивая, сидела она, прижав руку к сердцу, и слушала вечный снежный шорох леса.
      Мама, ты меня видишь? Я рядом. Я так недолго бывал с тобой. Как ты плоха, какая ты слабенькая, мама. Ты казалась мне в детстве крепкой, сильной, но ты совсем другая, ты всегда была слабенькой, только я не замечал этого. Я не сберег тебя, мама... Как это вышло с твоим сердцем?
      Я все могу понять, я все могу поверить разумом. Если меня убедить, я все могу понять и принять. И железную необходимость, и страшную сложность времени, жестокость века. Но кто вылечит сердце мамы?
      Я все пойму, я все приму, как свое собственное. Хотите, я буду слышать, как вертится колесо истории?..
      Но кто вылечит сердце мамы?
      Вы научились говорить, вы умеете красиво рассказывать, какое оно сильное, сердце, какое оно доброе, мамино сердце. Мы привыкли знать, как много оно может вынести. Мы верим в его преданность и безграничную жертвенность. Одно мы с вами не умеем, одному только не научились - беречь материнское сердце.
      Кто вылечит сердце мамы?..
      Я видел, как приехал наш автомобиль. Н видел, как ей принесли корзину алых, как ягоды, гвоздик. Я слышал, как врач ответил им:
      - Я не могу разрешить поездку. Не могу категорически...
      Две недели я не открывал дневник.
      У нас большие перемены. Скоро я лечу домой! Полетят и мои товарищи. Зимовать на Полюсе холода будет новый отряд. С ловушками останется оператор. В понедельник он прилетел, но бедного парня так скрутило, что самолет ушел без меня.
      Теперь он освоился, дышит нормально, все в порядке. Ничего, со всеми так было... Надеяться на него можно, толковый. Мы с ним договорились: он будет средние ловушки держать на постоянном режиме, для контроля, и не выключит, пока не скажут. А я заберу только свой чемодан с малым экраном.
      Еще немного, и я дома!
      ...Но попробуем сделать некоторые выводы.
      Я постиг вас, таинственные лучи мироздания! Волны гравитации в магнитном зеркале...
      Самое главное, самое первое достигнуто. Можно ловить изображение давних дней с первой точки, то есть от самого себя.
      Можно вести устойчивый прием, если не мешают магнитные силовые линии. Преодолеть помехи можно или находясь на магнитном полюсе, или там должна работать одна из ловушек, а другие могут находиться в любой точке Земли.
      Можно вести "цепную реакцию", то есть постепенно, по цепочке переходить от близких друг другу объектов.
      Это все можно. А что же нельзя?
      Нельзя вести прием никаких изображений прошлого, не связанных прямо или косвенно с личностью наблюдателя, с местом, на котором он в наблюдаемый момент находится. То есть разрешающие способности системы все-таки ограничены.
      Будет ли когда-нибудь получена возможность включать аппарат на любую волну места и времени? Уверен, что да. Но для этого необходима вторая точка в условленном треугольнике, таинственное место на Земле, называемое Лахома. На пересечении двух лучей, исходящих от этих двух точек, лежит ответ на загадку.
      Аппараты, установленные в них, позволят, очевидно, смотреть в прошлое всем другим аппаратам в любой точке Земли.
      И наконец, мы знаем природу лучей, но можем лишь строить не очень основательные догадки, каким путем попадает на них давно исчезнувшее изображение.
      Звук тоже!
      Над всем этим стоит поломать голову. Дома работы будет много. Или же?..
      Или найти погибшие тетради.
      Я искал их две недели. Я старался поймать картинки, связанные с ними, с этими старыми дедовскими тетрадями, но все напрасно. "Цепочка" не давала возможности уйти в глубину времен, изображение гасло.
      Впрочем, кто может быть уверен, что в них лежит отгадка на все трудные мои вопросы?
      Я получил письмо от Археолога. Вот оно:
      "Мне передали твое насмешливое послание. Понимаю, ты
      решил отомстить. Хохма за хохму. Ну что же, сам виноват.
      Каких тебе нужно загадок и тайн? Современных? Истори
      ческих? Последних у нас, археологов-историков, невпрово
      рот. Ну, скажем, тайна императора Наполеона. Есть версия,
      будто император бежал с острова Святой Елены и вернулся к
      жене. Погиб он пару лет спустя после своей официальной
      смерти. Говорят, он хотел тайком проникнуть во дворец и
      был застрелен часовым.
      А на острове Святой Елены будто бы умер не сам импера
      тор, а его двойник, похожий на него как две капли воды
      крестьянин Франсуа Робо. Но противники версии предполага
      ют иное: кое-кто хотел "воскресить" императора в лице Ро
      бо и воспользоваться им для захвата власти.
      С именем Бонапарта связана другая "колоссальная" тай
      на. При отступлении по Старой Смоленской дороге он прика
      зал бросить награбленное русское золото в озеро. Нынче
      это модная тема: где лежит она, московская добыча импера
      тора?
      Могу предложить еще несколько исторических загадок.
      Например: кто открыл Америку? Подожди смеяться. Мы думаем
      - Христофор Колумб. Но сохранилась древняя книга, в кото
      рой рассказывается, как венецианец Антонио Дзено плавал
      на пиратском корабле к берегам таинственной земли, распо
      ложенной к западу от Гренландии. На сто лет раньше Колум
      ба!
      Но и Дзено тоже не первый открыл Америку. В Англии
      найдена средневековая карта мореплавателей викингов. На
      карте записано предание о том, что Эрик, епископ Гренлан
      дии, ступил на богатую незнакомую землю в 1117 году. На
      карте Америка называется Винланде инсула. На карту нане
      сен восточный берег Винландии.
      Скажи, пожалуйста, каким путем ты будешь отгадывать
      исторические загадки? Моя жена купила вчера банку сахар
      ной кукурузы. Представь себе, с этой самой кукурузой тоже
      связана тайна открытия Америки. Ведь она, кукуруза, попа
      ла к нам после походов Колумба и других мореплавателей.
      Родина кукурузы Южная Америка. Но вот при раскопках древ
      него города Окрикулима в Италии на мозаичном полу бани
      было найдено изображение кукурузных початков. Значит,
      римляне открыли Америку?
      Не спеши. В Эквадоре мои коллеги нашли на берегу океа
      на памятники японской культуры, которым четыре с полови
      ной тысячи лет.
      Похоже на то, что Америка никогда и не закрывалась, а
      Колумб, отправляясь в дорогу, знал, на что идет...
      Наконец, могу предложить вечную загадку Атлантиды.
      Скажи нам, пожалуйста, где был, куда сгинул остров или
      материк Атлантида?..
      Ответь, пожалуйста, нам, как попала к Леонардо да Вин
      чи карта земли, на которой ты в данную минуту читаешь мое
      письмо? Карта с нанесенными на ней реками, озерами. Ты, я
      надеюсь, этих рек не видел. Их никто не видел! Но как
      могла появиться любая карта в XVI веке, если Антарктиду
      открыли в XIX веке?
      Может быть, хватит загадок?.."
      Он смеется надо мной, конечно, смеется. Ну, подожди, Археолог, настанет время, тебя никакими силами не оторвут от аппарата. Посмеиваться буду я!
      "Ты на меня сердит? Но тебе, наверное, там скучновато,
      можно и посмеяться минуту.
      Если говорить серьезно, когда мне передали, что ты
      ждешь от меня загадок, я подумал, сколько мы находим та
      ких маленьких исторических вопросительных знаков: нако
      нечников стрел, черепков от посуды. Я сказал моим друзь
      ям: приблизьте к глазам черепок, сделанный на гончарном
      круге, и вы увидите тоненькие бороздки, оттиснутые паль
      цами гончара в тот момент, когда они поддерживали и фор
      мовали вращающийся сосуд. Так выглядят звуковые бороздки
      на патефонной пластинке. И приходит странная мысль: а
      вдруг когда-нибудь изобретут такую иглу, такую чуткую
      мембрану - словом, такой совершенный звукосниматель, что
      под ним зазвучат голоса тех людей, от кого остался только
      легкий узор пальцев... Но увы, прошлое беззвучно!*
      * Тут мы встречаем высказывания, хорошо знакомые нам по книгам замечательного нашего археолога В. Д. Берестова. (Прим. ред.).
      Лишь один раз оно по-настоящему зазвучало, когда были
      найдены флейта, древняя флейта и древние ноты, когда уда
      лось прочесть эти ноты. Поистине зазвучало само прош
      лое!.. Если бы оно зазвучало! Сколько великих открытий
      современности было бы сделано!! Я не оговорился: да-сов
      ременности! Прошлое служит настоящему. Есть великий при
      мер такой связи времен.
      В безводных пустынях Средней Азии мы нашли занесенные
      песками древнейшие каналы. Инженеры взглянули на схему
      каналов и сказали: трудно создать систему лучше древ
      ней... Так люди через громаду лет помогают своим потом
      кам...
      Ты, наверное, знаешь, в академии работает комиссия по
      использованию данных исторических наук для хозяйственной
      практики. Могу предложить им твою кандидатуру на долж
      ность... А впрочем, на какую должность? Собирателя зага
      док или Отгадчика загадок?.."