6

Куракин, вводя сына на театрум бескровной баталии, сказал:

– Аббат Дюбуа, лишенный природной честности простого человека, воспринял от высших лишь худшие их свойства.

Баталия же разгоралась. Тишину Гааги разметал пригожим утром Джеймс Стенхоп. Сонные горожане в сорочках и колпаках припали к окнам. Дощатая мостовая гудела, рыдала под гороподобной каретой, черной с золотом. Кучер, бывший моряк, залихватски хлопал бичом и оглашал Гаагу длинными, забористыми матросскими ругательствами. Лорд пробил скопления крестьянских повозок у Большого рынка, всполошил лебедей, плававших в пруду у двухбашенного рыцарского дома, шокировал степенных, раскормленных часовых у зданий парламента – «зала кавалеров», «зала сословий», «зала договоров».

Ворота английского посольства широко распахнулись для важного гостя. Спрыгнув с подножки, он показал встречающим, а также слетевшимся «мухам» нагрудный знак королевского советника. Не скрыл он, не запудрил на щеке два шрама, составившие как бы римскую двойку.

За ним внесли четыре сундука с его одеждой и один, весьма скромный, с нарядами женскими, принадлежавший спутнице. То была молодая, полнотелая швея из Амстердама. Лорд увидел ее в мастерской, куда зашел пришить пуговицу, и дал лишь полчаса на сборы.

– Хоть за границей вздохну свободно, – сказал он в тот же вечер аббату. – Осточертели наши ханжи.

Дюбуа – без парика, лысый – сморщился, выглядел гномом – хранителем сокровищ в сумрачной комнате гостиницы «Герб княжества Нассау», под низко нависшими балками потолка. Лорд скользнул взглядом по «Таинствам» Пуссена, по китайским вазам, задержался на фигуре танцовщицы, вырезанной из дерева. Тонкая, с высокой грудью, она неслась над землей на пузыристом облаке.

– Батавская Венера, – сказал Дюбуа.

Перед ним лежали виды Лондона.

– Вспомнил часы, проведенные у вас, дорогой Джеймс. Не мог не купить.

– У вас музей в Париже?

– Когда-нибудь вы удостоите его визитом.

Стенхоп, скривив губы, изобразил сомнение. Побарабанил по вазе, ответившей ему глухим звоном, словно из глубины веков, потом сел. Расшатанное кресло чуть не рухнуло под ним.

– Тише! – улыбнулся Дюбуа. – Вы и так нашумели в Гааге.

Лорд расхохотался.

– Зато вы сидите тут, как сверчок.

– У регента есть враги. У меня их еще больше, – и в голосе Дюбуа прозвучала нотка гордости. – Поймите мое положение, милорд. Я не могу положиться даже на Шатонефа и отвожу ему глаза. Покупаю у него лошадей.

– Лошадей? Ха-ха! Вы гений, аббат!

– Его тут обхаживает боярин из России, Куракин, хитрая бестия. Кормит какой-то невообразимой стряпней. К счастью, регент считается со мной. Кстати, вам небольшая безделка от его королевского высочества…

Неведомо откуда, будто из шляпы фокусника, возникает, звездой вспыхивает золотой бочонок. Стенхоп берет его, ласкает зеркальную поверхность, по которой растекся струйками легкий орнамент. Бочонок не пустой, но Стенхоп, забывшись, отвертывает кран. На черный бархат камзола брызжет вино.

Противники Дюбуа впоследствии обнаружат – он передал своему английскому другу подарков на десятки тысяч ливров.

– Я бы убрал Шатонефа, – продолжает аббат. – Но десять герцогов тотчас поднимут вой. Прискорбно, милорд, времена всесильных суверенов канули в Лету. Я сознаю, вашему хозяину еще труднее – ублажать вигов, обуздывать тори…

– Ваш хозяин, – заговорил Стенхоп, согнав улыбку, – покамест увеличивал ему трудности.

– Каким образом?

– Наивность вам не идет, господин советник. Король ждет прежде всего извинений от регента. Эти взбесившиеся шотландцы… Мне не удастся их забыть, – и лорд тронул пальцем щеку. – Но Сен-Жорж и сейчас у вас под крылом.

Таков титул Якова, претендента на английский трон. Рыцарем ордена Святого Георгия его объявили шотландские кланы, восставшие в прошлом году.

– Очень жаль, – сказал Дюбуа, – что король придает этому столь важное значение. Сен-Жорж теперь далек от политики. Мы оставили его в Авиньоне из сострадания. Он целыми днями читает, молится. Гнать его из Франции жестоко и неразумно, – это восстановит против регента не только французов, но и всех католиков, императора, папу. И против вас также…

– Я прошу вас сказать регенту, – отрезал Стенхоп, – пока Сен-Жорж во Франции, никакое согласие невозможно. Следующее предварительное условие касается Мардика.

Враги Дюбуа утверждали, что он сам позволил английским «мухам» разнюхать о работах в Мардике, дабы рассердить Георга и тем легче завязать диалог.

– Король и здесь не уступит, – отрубил лорд, поглаживая бочонок. – Упрашивать бесполезно.

Итак, два требования. Франция гарантирует протестантское наследование трона Англии, отправляет Сен-Жоржа за Пиренеи. И прекращает углубление канала в Мардике, не пытается создать там гавань для военных кораблей.

– Я сделаю все, что в моих силах, – обещал Дюбуа. – Даже сверх сил.

– Король рассчитывает на вас.

– Заверьте его в моей преданности.

Затем аббат хихикнул, словно вспомнив что-то смешное, и спросил, носят ли еще лондонские дамы его «адриенны».

– Одна леди, кажется герцогиня Эдинбургская… Расфуфырена до неприличия…

Мемуаристы изложат добросовестно беседу Дюбуа и Стенхопа и прибавят, что аббат после этого излучал самодовольство.

– Регент обнял меня, – похвастался он секретарю, невозмутимому Сурдевалю. Впрочем, настроение победное редко покидало аббата. Он умел тешить себя, упиваться видением успеха.

Между тем гаагские «мухи», привязавшиеся к Стенхопу, не упустили его и тогда, когда он – пешком и слегка надвинув на лоб шляпу – шагал к гостинице «Герб княжества Нассау». Не только Шатонефу, но и другим дипломатам «мухи» донесли – лорд поднялся к кавалеру де Сент-Альбену, собирателю раритетов, и провел у него около двух часов.

Шатонеф в ассамблее, в облюбованном углу, сменял домино на карты, гадал, раскладывал. Пасьянс не сходился, старик нервничал и, бормоча, выговаривал королю, даме или валету, появившимся неуместно.

Куракину он сказал:

– Дюбуа толкает регента в упряжку с Георгом.

Признать, что его обошли, было свыше сил. Многозначительный тон звучал фальшиво.

– Сие не противоречит нимало нашему проекту, – сказал царский посол. – Его величеству чужда тенденция поссорить вас с Англией. Боже упаси! Договор, предложенный нами, открыт для всех монархов, желающих мира.

7

«Вам следует знать, – писал Сен-Поль Куракину, – что у Филиппа немало врагов. Герцог де Мэн, добивавшийся регентства, чрезвычайно озлоблен, а еще более – его супруга. Насколько они сильны, я, вероятно, смогу выяснить, так как благодаря моему другу…»

Ну, это, пожалуй, лишнее! Считать графа Сен-Симона другом преждевременно.

Маркиз поднял перо, пощекотал переносицу, потом зачеркнул последние слова. И словно услышал насмешливый шепот:

– Второй двор Франции, милый мой шевалье. Пренебрегать молодому человеку не стоит.

Сен-Симон сунул приглашение и умчался. На карточке значилось:

«Мода», комедия в трех актах, сочинение мадемуазель Делонэ, имеет быть представлена в замке Со».

Имя автора ничего не сказало ему. Небось тягучая жвачка, потуги на остроумие. Чего доброго, еще стихотворные…

Со – второй двор Франции, как говорят… Ехать надо…

Маркиз лениво пришпоривал лошадь. Приготовился скучать.

Городок Со приютился в долине извилистой Бьевр, в трех лье от Парижа. Речка едва голубела в густой зелени парка.

К замку вела аллея серебристых вязов. За решеткой ограды пылали цветники, тяжеловесное здание цвета бычьей крови обнимало их широким полукружьем.

Страж, впускавший гостей, сверкал как люстра в униформе, увешанной кистями. Маркиза тотчас охватила горячка праздника. Он с трудом нашел для коня место в стойле. Вестибюль оглушил бравурной, грохочущей музыкой.

– Идемте, я представлю вас!

Сен-Поль скорее угадал по движению губ, чем услышал. Вездесущий Сен-Симон…

Граф поманил, вскинув белую, хрупкую, унизанную перстнями руку, и нырнул в толпу.

У лестницы, спиной к статуе Геркулеса, поставили куклу, – так показалось с первого взгляда. Герцогиня Анна-Луиза де Мэн стояла неподвижно, прямо. С маленького, мертвенного от мазей личика не сходила обязательная улыбка. Граф что-то прокричал, Сен-Поль поклонился и был отпущен едва приметным кивком.

В зале на столах громоздились горы дичи, пулярок, сладкого перца, фруктов.

– Держу пари, она не в вашем вкусе, а? – донеслось до маркиза. – Я был на ее свадьбе, она тогда выглядела десятилетней девочкой. До старости щенок, как говорится… Но по крайней мере откровенна, – кости не спрятаны под ватой, как например вон у той мегеры в зеленом. Постарайтесь понравиться, связи у герцогини обширнейшие. Вы пишете стихи?

– Нет.

– Очень жаль. Что же вы умеете?

– Верховая езда, фехтование…

– Маловато. Выучите хоть фокус какой-нибудь, что ли… Вам надо пригодиться, понимаете? Развлечения в Со… Малезье так и озаглавил свою книгу. Не попадалась вам? Седовласый переводчик Еврипида фиглярствует, зато герцогиня дала деньги на издание всех его застольных виршей. Почитайте, мой друг! Искусство лести виртуозное.

– Что же, и мне паясничать?

– Ваше дело… Тех, которые жмутся к стенке с надутым видом, здесь не любят. Вам нужно заслужить желтую ленту и тогда… Ах, простите!

Мегера в зеленом, смуглая егоза, смачно жевавшая табак, приблизилась и поманила Сен-Симона. Он кинулся к ней и весело затараторил.

Лента рыцаря Пчелы маячила как раз напротив, медовой струйкой текла по груди кавалера, выбиравшего персик. Кавалер успел выпить и бесцеремонно рылся в вазе. Персики падали на пол. Рыцари Пчелы… Сен-Поль слышал о них. Шуточный орден с девизом Анны-Луизы – «Я мала, но кусаю больно». От скуки чего не придумаешь! Он ведь не правит страной, второй двор Франции – скопище бездельников.

Оркестр умолк. На помосте, среди музыкантов, появилась нимфа – босоножка в облаке прозрачной ткани – и развернула свиток – послание Мельпомены. Богиня зовет благородных ценителей театра в свои владения.

Сцену соорудили в парке. Южные растения в горшках обрамляли помост с трех сторон. Слуги подрезали ветви, натягивали занавес. Малезье носился вокруг, понукал и разражался проклятиями. Лицо его багровело.

Тощая мадемуазель Делонэ, автор пьесы, расхаживала по боковой аллее, кусая губы.

– Если комедия провалится, герцогиня выпустит коготки. Ну да, еще как разукрасит! Отец девицы – художник, неудачник, без единого су в кошельке. Девицу взяли из сострадания в камеристки. И вдруг – талант. Да, да, талант! Сочиняет наперегонки с Малезье. Еще и актриса… Но живется ей не сладко у благодетельницы.

Сен-Поль мысленно пожелал камеристке успеха. Громадного, ошеломляющего, назло гордецам.

На сцену бочком, шаркая, выбежал маленький, сутулый слуга. Все захлопали – сходство с фаворитом регента разительное. Изволит ли графиня принять визитера? Графиня рада, есть кому излить негодование. Жених дочери – человек недостойный.

К а в а л е р. Он игрок, повеса, нравственно нечистоплотен?

Г р а ф и н я. Как раз обратное. Карты он не любит, вина не переносит, ночью предпочитает спать.

К а в а л е р. Но если он свободен от пороков, зачем же противиться браку?

Г р а ф и н я. Во-первых, он называет себя бароном – титул нелепый, подобающий иностранцам. Я ему сказала: неужели вы не можете быть графом, маркизом, как все! Моя дочь – баронесса… Каково это слышать!

Сен-Поль хлопал до боли в ладонях и был не одинок. Достойно осмеяны и зрители, – неужели не узнают самих себя?

Г р а ф и н я. Садимся мы за стол у них… Полюбовались бы вы, как подавали! Что на закуску, что на первое – все перепутано. Дичь плохо подобранная и не разобрать, каких пород. С помпой внесли козленка. Откуда он? Из Монбара? Представьте, они не могли ответить! Можете поверить, я не притронулась.

Жених и вовсе лишил графиню аппетита. Узор сюртука прошлогодний, табакерка плоская, гравирована в клетку, в старом вкусе.

Нет, зрители не узнали себя.

– Вы наивны, мой друг, – сказал на это Сен-Симон. – Самобичевание – тоже мода. Пошло от Мольера… Это как острая приправа к еде.

– А каков Дюбуа?

– О, бесподобен! Актер постарался.

Ночью, вернувшись домой, Сен-Поль дополнил письмо Куракину, начатое накануне.

«Герцогиня по любому поводу дает волю ненависти к Пале-Роялю. Персонаж комедии, сыгранной в замке, слуга – субъект отвратительный – носит имя Дюбуа».

Соизволит ли Анна-Луиза, ядовитая пчелка, пригласить вновь? Маркиз сомневался. Надо было действовать смелее, не теряться в толпе. Он испытал удивление, когда лакей герцогини постучал к нему рано утром и подал нарядный конверт с золотой каймой. На этот раз второй двор обращался более интимно: благодетельная пчелка жаждет увидеть высокочтимого кавалера в своем улье, в час нектара.

Должно быть, накормят обедом. Очень кстати…

Гостей было немного. Заняли шесть столов в портретном зале. Значит, он – Сен-Поль – в числе избранников. За что такая честь? Случайность, прихоть хозяйки… Рядом с ней сидел герцог. Сен-Поль с интересом разглядывал сына Людовика и графини Монтеспан, бастарда, узаконенного королем, несмотря на ропот принцев крови. Обрюзгший, толстый герцог ел неряшливо, икал, чесал живот. Голоса не подал, только однажды, понюхав бокал, довольно громко заявил, что вино прокисло.

– Вам приснилось, – отрезала Анна-Луиза.

Стеснительную тишину прервал Малезье.

– Как бы то ни было, господа, – начал он, – вино не вечно. Мы здесь вкушаем мед, а он еще ни разу не превратился в уксус.

– Браво! – произнесла герцогиня резко.

Отобедав, перешли в музыкальный салон, слушали концерт. Восторг всеобщий вызвал певец, подражавший певчим птицам. В антракте Малезье подвел Сен-Поля к герцогине.

– Помогите нам, шевалье, – сказала она. – Наш неистощимый изобретатель, – и она коснулась старика веером, – предлагает устроить праздник… Похищение Европы, с плясками… Эти юбки у шотландцев… Я забыла название.

– Тартаны, ваше сиятельство.

Взгляд холодных серых глаз вонзился в него, держал его словно на острие шпаги.

– Мы не справимся без ваших советов. Шотландия вам знакома, шевалье. И не безразлична, как мне передавали.

Вместо ответа Сен-Поль поклонился. Скрыть волнение ему не удалось.

«Новая причуда, – подумал Сен-Поль, покидая замок. – Новое развлечение герцогини… Вам угодно, чтобы шевалье Сен-Поль одевал ваших фигляров в тартаны. А вы спросили шевалье – угодно ли ему? Однако не ссориться же с ней… Надо быть покорным, полезным. Да, ваше сиятельство, цвета разные. У клана Мак-Милланов преобладает красный, у клана Мак-Донеллов – черный. Так надлежало ответить. Славные ребята… Увы, многие погибли! Но это вас совершенно не касается, ваше сиятельство».

В Латинском квартале Сен-Поль привязал коня у мелочной лавки, купил, поторговавшись, коробку красок и кисти. Дома сел за работу. На другой день герцогиня смотрела рисунки и выразила кавалеру удовольствие.

Похищение Европы, исполненное по замыслу Малезье, и пляски разных наций имели громовый успех. Бомонд решил единодушно, что музы из Версаля переселились в Со.

– Поздравляю вас заранее, – сказал кавалеру всезнающий Сен-Симон. – Вы получите ленту.

Церемония совершалась в шатре, воздвигнутом позади здания, под сенью вековых лип. Сен-Поль произнес клятву служить беззаветно, не щадя сил и жизни властительнице Пчеле – мудрой, милостивой, щедрой. Безропотно давать себя кусать – в голову, в руки, в ноги, в ягодицы, в любую часть тела. Скрипки запели торжественно, Анна-Луиза надела на склоненную шею кавалера медаль на желтой ленте – увесистый серебряный кружок. Пчелу, выбитую на нем, обегал девиз герцогини де Мэн.

С того дня Сен-Поль вступил в круг посвященных. Рыцари собрались в уединенной гостиной, увешанной старыми мушкетами и алебардами, слушая Лагранжа, молодого поэта, который на празднествах держался скромно, вкушал по причине несварения желудка лишь яблоки и лимонады. Читал он с театральной яростью, сняв со стены кинжал и положив его на тощие колени.

Позор тому, кто умертвил, злодей,

Знатнейших Франции детей!

Так вот откуда расходится по Парижу «Филиппика» – обличение всех грехов орлеанца, подлинных и выдуманных.

Осенью Сен-Поль писал Куракину:

«В замке моей повелительницы пахнет заговором, что весьма осложняет положение вашего преданного слуги. Противников регента много, но они разрозненны. Людовик, узаконивший своих побочных детей, внушил им честолюбивые надежды, и каждый, естественно, желает низложить орлеанца ради собственного возвышения. Эти вельможи сочувствуют претенденту и противодействуют его высылке из Франции».

8

Часы в мавританской гостиной громогласно пробили двенадцать. Колокольный звон достиг слуха Сен-Поля, сидевшего в зимнем саду, за три комнаты от адской, раздирающей уши машины. Обитатели дома не просыпаются от нее ночью лишь потому, что привыкли.

Впрочем, здесь ложатся поздно…

За последним ударом раздался хрип – часы как будто испустили дух. С ними связано какое-то поверье… Этот шедевр баварского мастера, жившего в прошлом столетии, – семейная реликвия. Даже больше… Не просто мебель, скорее, живое существо.

Скоро ли? Может быть, грохот напомнил герцогине… Сидеть тоскливо, навес густых ветвей магнолии и журчанье фонтана усыпляют, а герцогиня прогневается, если застанет гостя спящим. Неукротимая егоза, уверяющая, что она почти никогда не смыкает глаз.

Снаружи, в темноте, осенний ветер срывает невидимые листья. Иногда желтая лапа клена пристает на миг к стеклу, словно с мольбой. Голоса у подъезда, цоканье копыт затихли. Сен-Поль повторяет про себя, затверживает остроты, блиставшие в салоне. Одни остроты да колкости, ибо ничего стоящего, годного для передачи в Гаагу, сегодня не всплыло.

– Скучаете, мой мальчик!

Она вошла, волоча платье, слишком тяжелое и длинное для нее, будто повешенное на палку.

– Ловила разбойника… Я отдам тебя кошке, Шарло, отдам в следующий раз.

Попугай, блуждавший где-то по гостиным, прятавшийся в портьерах, виновато попискивал, уцепившись за ее плечо.

– Фонтенель грубиян… Распалился ни с того ни с сего… Его избаловали. Малезье, в конце концов, тоже член академии… Идемте, вы тут закоченели! Кстати, Малезье сочинит сатиру – «Полишинель, добивающийся места в академии». Будет преуморительно. Академики только и делают, что лижут зад Филиппу. Их до сих пор не тошнит.

Пчелка поет ласково. К добру ли? Усадив Сен-Поля, протянула коробку конфет.

– Хочу вас обрадовать, шевалье. Пора действовать.

Ногтем мизинца провела по щеке – от уха к челюсти.

Он уронил шелковистую полосатую подушечку, новинку кондитерского искусства. Герцогиня повторила пароль якобитов – замедленно, отвердев лицом.

– У шевалье Сен-Жоржа, – сказала она, – больше друзей, чем вы думали.

Ей-то что до него? Сен-Поль отшатнулся. Зачем, по какому праву она возвращает его в ту злополучную шотландскую осень?

…В горах кричали рожки. Рослые воины спускались по тропам к крепости Мар, захваченной восставшими. Клан Грант, имеющий девизом «Стоять твердо» и родовым знаком ветку ели, клан Кэмминг, написавший на гербе «Смелость» и украсивший его тмином, клан Броди, чей герб, увитый барвинком, требует – «Объединяйтесь!», клан Мак-Лин, вскормленный голубикой и взывающий – «Уважай мою честь!»…

– Шевалье Сен-Жорж, – слышит Сен-Поль голос герцогини, – упал духом в Авиньоне, в этой убогой дыре.

Да, он заперся в келье, просил забыть его. Шотландия больше не встанет.

– Награда вас не минует. Вы оказали ему драгоценные услуги, маркиз. Вы спасли жизнь Сен-Жоржу, и ваша доблесть…

Доблесть… Награда… Пустые, избитые слова. Маркиз молча смотрит на пятнистую, словно облезлую, шею, на выпирающие ключицы. Ради чего она вмешалась в благородное дело, в мужское дело, вмешалась после поражения?

Ей не понять, – он припал душой к бледному молодому человеку, такому потерянному, застенчивому в неведомой Шотландии.

Питерхед, черный каменный выступ, сотрясаемый прибоем, скользкий от дождя, точно глыба льда. Яков в тонком парадном камзоле, в расшитом плаще, промокший, дрожащий. Его солдаты, отощавшие, измученные морской болезнью, побежали в лес, силятся развести костер. Сен-Поль встретил высадившихся дурной вестью – кланы оттеснены от моря. Сен-Жорж запоздал.

Соединиться так и не удалось, вскоре пришлось уходить. В непогоду, по тропам, исчезающим в темноте. У Якова ноги, непривычные к горам. Сен-Поль держал его за пояс и сам чуть не свалился с обрыва. Схватил ветку. Колючий остролистник Мак-Милланов разодрал руку. Растения стали враждебны, изгоняли, казнили за нерасторопность, за слабость.

– Сен-Жорж поверит вам, маркиз, – слышит Сен-Поль. – Вы обрадуете его.

Ехать в Авиньон? Зачем? Ответить иронией, шуткой, посмеяться над внезапной фантазией герцогини – значит быть изгнанным из Со. Конечно, он не мог относиться серьезно к фронде, кипевшей во дворце, она казалась продолжением комедии Делонз. Театрален и этот будуар – две-три склянки мужских духов, медные копья и щиты, украшающие мебель, знамя над головой с девизом рыцарей Пчелы: «Я мала, но кусаю больно». Только кусаю, меда не приношу.

– Невозможно представить, – выдавил маркиз. – Вы, вместе с регентом…

Ведь по милости регента Яков живет в Авиньоне. Регент приютил его, несмотря на протесты Лондона.

– Наивный мой мальчик! Узурпатор предаст Сен-Жоржа, предаст в любой момент. Дюбуа шепчется с англичанами. Но мы, – и Анна-Луиза сжала маленькие твердые детские кулачки, – не бросим Сен-Жоржа.

– Сочувствие делает вам честь, ваша светлость. Если бы оно могло разбивать бастионы…

– У него будет войско, маркиз, будут деньги, все, что нужно…

– Простите, откуда войско? – спросил Сен-Поль терпеливо. – Вы наберете французов?

– Испанцы, маркиз, испанцы. Они настоящие католики. Не разъедены ересями, которые допущены у нас с легкой руки узурпатора, не имеющего ничего святого в душе.

Мысли Сен-Поля смешались. Что это – правда или герцогиня рассказывает сюжет спектакля? Воинственная крошка, магистр бутафорского ордена, задумала, оказывается, потрясти не одно королевство…

На колени маркиза ложится кошелек из толстой коричневой кожи, помеченный лишь короной и вензелем, кошелек для сумки, притороченной к седлу, для похода. Отказ невозможен. Он едет, разумеется, едет немедленно.

Дорога побежала, подчиняясь изгибам реки Бьевр, стынущей в желтых осенних камышах. Тополя, опрокинутые в нее, неподвижны, спокойное течение не ломает черные стволы.

Он заедет домой, сожжет лишние бумаги, отправит письмо в Гаагу. Уберет в гардероб расшитый жюстакор, кружевную сорочку, зверски узкие башмаки, всю эту надоевшую мишуру. На губах Сен-Поля холодок реки и бодрящий вкус риска.

Через несколько дней он слезет с коня в Авиньоне, у монастыря капуцинов. Вручит Якову пакет от Челламаре, испанского посла в Париже. В Мадриде созрел план, обещающий перемены для Европы грандиозные, вулканические.