Беленчук снова поправил парик суетливым движением, зрачки его расширились:

— Это ведь я развалил коллектив, плохой руководитель. И вы тоже так думаете, ведь так, Нури? Эта смерть без смысла и повода. Альдо, он был лучшим из нас… А вы заметили, что нам не о чем разговаривать? Мы молчим.

— Бросьте, — сказал Нури. На душе его было смутно, а Беленчук с его дурацкой заботой о парике вызывал досаду и беспокойство. — Коллектив развалить нельзя. Это весьма устойчивое образование.

— Да, конечно. Извините. Вам будет удобно так? Подушка не высока?

…Самый лучший! Об этом говорит здесь каждый. Расплывчатое, но, в общем, достаточно емкое определение. Как воспитатель, Нури знал, что в любой группе есть лучший. Не статью, не знаниями, не обостренным чувством товарищества — этими качествами обладал каждый из его воспитанников. Просто лучший, навстречу которому раскрываются сердца. Таким был первый космонавт. Непознанным секретом раскрывать сердца владел и Альдо Джен…

Ночью Беленчук трижды, крадучись, входил в кабинет, поправлял одеяло и подушку, будил при этом Нури и бормотал извинения.

За двадцать дней Нури успел побывать почти во всех колониях. Они мало отличались внешне: тщательно продуманный, научно обоснованный стандарт, гарантирующий сохранение жизни, способность и любовь к работе, царил на Марсе. Котловина — обязательный пейзаж, она обеспечивает сохранение кислорода в поселке при ветрообразных перемещениях собственной разреженной атмосферы Марса; монолитные разноцветные коттеджи. Выводные шахты атмосферных заводов: одна в центре, реже — несколько по периметру поселка. Толстые зеркальные трубы криогенных электролиний, связывающих поселки с глубинными атомными электростанциями. В окрестностях за пределами жилого массива — буровые установки, обсерватории, мастерские, метеостанции и парники, где выращивались овощи и саженцы. И множество вездеходов — плоских с низкими бортами платформ на надувных гусеницах. Они стояли у границ поселков, всегда готовые к действию. Человечество осваивало Марс в рабочем порядке.

И в каждой колонии Нури видел одно и то же. Завершив дневные дела, усталые люди знали одно развлечение — борьбу чертей, бессмысленное барахтанье, переставшее быть забавным из-за частых повторений. В каждой, кроме пятой.

Нури жил в пятой уже неделю. В первый вечер он прочел лекцию на тему, не имеющую ни прямого, ни косвенного отношения к Марсу: «О красоте движения в энергетической трактовке». После лекции смотрели старинный фантастический фильм об освоении Марса и хохотали до колик, когда на экране герой сражался с песчаной гидрой, исчезающей и переменчивой. Герой своим деструктором наворочал гору щебенки из окружающих скал, но так и не попал в гидру.

Потом были другие вечера, смотрели стерео с Земли, отмечали чей-то день рождения и танцевали в двухлунном свете, пока старший не разогнал компанию: «…потому что скоро на работу».

Да, в пятой танцевали, как ни странно. Нури поймал себя на этой мысли, пока его партнерша, маленькая негритянка, то возникала перед ним, то исчезала бесследно, намечая в танце прихотливую игру со светом и тенью.

— Она любит эту мелодию. Вы слышите, она поет.

— Кто?

— Лариска, — формируясь из тени, ответила девушка. — Завтра моя очередь купать ее.

На краю шахты сидела субтильная собачка и с забавной старательностью подвывала, довольно точно копируя мелодию. Заметив, что на нее смотрят, она прыгнула на решетку шахты. Воздушный поток приподнял ее над решеткой, перевернул. Нури, преодолевая вихрь, поймал собачку и, уклоняясь от облизываний, поставил на ноги.

— В следующий раз будешь висеть до утра.

— Нури, — улыбнулась девушка. — Она вас поцеловала, а вы… такой строгий. Или озабоченный, да?

Озабоченный? Не то слово. Он просто помирает от страха, помирает каждую секунду, и особенно к вечеру, когда чудится, что кто-то снова бежит по пустыне без маски и падает, как упал Альдо. И неизвестно, что хуже: смерть от удушья или эти молчаливые сборища вокруг дерущихся чертей. И Беленчук, он ведь тоже полумертвый от страха за своих ребят, из которых каждый самый лучший.

Днем легче. Днем он просто работает рядом с ними — наладчику всегда дело найдется, и живет как все, ибо иначе не может. И какие тут отклонения от нормы у этих остряков, они пышут душевным здоровьем и отвагой. Днем пышут, сказал себе Нури. Пока не возвратятся в поселок… А там вступает в действие непонятный фактор угнетения. И коллектив до следующего утра распадается на составные части.

Ночами Нури листал Книги Жизни, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Эти толстые журналы вели дежурные по безопасности: времени у них хватало. По традиции записи делались вручную на пронумерованных листах. Обо всем. О распорядке дня, о планах работы по группам, о поломках машин и качестве меню… Прочесть все было немыслимо, да и не нужно. Нури изучал раздел «Развлечения», поскольку развлекались вечерами. Альдо погиб на стовосьмидесятый день со дня прибытия этой смены. И Нури делал выписки сосредоточенно и методично.

«МАРС-1. БИО. 180. Вечер. Смотрели чертей. Дежурный Кривцов».

До чего лаконичен Кривцов. Смотрели — и весь тут сказ.

«МАРС-4. ЭНЕРГО. 180. Вечер. Чертей представлял Никита. Это надо было слышать, пересказать невозможно. Жаль, что я не записал: потомки обездолены. Он изобрел новый способ образования небывалых имен. Например, Абыл Упопс, Роцесса Скоб, Резбия Модей и невозможный парень Панель Жным. Никита берет инструкцию к какой-либо машине, выписывает фразу вроде „проба обрабатывается с помощью рабочего органа“… и из „обрабатывается“ получает Брабат, а из „рабочего органа“ — Чегор. Отсюда вытекает превосходное имя для вдумчивого первопроходца с математическим уклоном — Чегор Брабат. Дивное руководство для авторов фантастических произведений… Дежурный Мороз».

И наверное, в сотый раз перечитывал Нури знакомые ломаные строки:

«МАРС-3. ЛЕС. 180. Вечер. Разве мог я подумать, что он выйдет без маски, Альдо! А когда загорелся красный — мы все побежали. И не успели. Он лежал в ста метрах от стены ногами к поселку — он не хотел вернуться! Дежурный Белаш».

Естественно, пояс безопасности был исправен, пояс вообще сломаться не может. Он сработал, и загорелся красный на пульте, когда Альдо стал терять сознание. И это ошибка конструкторов, которую поздно заметили. Сейчас срабатывают и световой, и нейросигнал, сковывающий движения, если колонист только подходит к стене без маски, но это сейчас…

Записи повторялись. В стовосьмидесятый день чертей смотрели также бурильщики второй колонии, вулканологи шестой и астрономы девятой.

Черти, порождение сто детской фантазии, игрушка, которой сейчас, через много лет, развлекаются взрослые.

Нури хмыкнул: взрослые? Мало говорящий термин, если вдуматься. Взрослость — это что? Серьезность? Ну, в его группе при ИРП вообще народ серьезный, особенно среди ползунков. Или взрослость — это чувство ответственности? Но его ребята отвечают за все, что есть вокруг, по закону доброты. Квалификация? Это уж совсем никуда не годится. Альдо Джен овладел программированием в десять лет, а тот же Беленчук первую работу о групповой психологии опубликовал в тринадцатилетнем возрасте. Гражданственность? Но кто из детей не обладает этим качеством.

Странный зигзаг мысли — эти рассуждения о взрослости. А сам он такой, какой есть? Изменился ли он сам за прошедшие годы? И почему вдруг стало важным найти ответ на этот вопрос?

Нури прикрыл глаза и расслабился. В памяти все сохраняется, как говорил Иван Иванов. Нужно только уметь заглянуть в нее. Сначала забудь обо всем, о том, что есть сегодня и было вчера, потом сделай усилие и вызови цвет — и придай ему образ. Облеки образ в слова, и память раскроется, как книга. Теперь читай.

Двадцать два года тому назад. Полдень. В поселке пусто, все взрослые на объектах. Нури ведет за руку черта, и тот ковыляет на неверных лапах, оставляя на песке овальные следы. Олле забегает вперед, разглядывает черта: вот уж не думал, что он таки пойдет. Они втроем выходят через переходную камеру наружу за пределы силиконового купола, и Нури шлепает черта по звонкому заду:

— Топай, и скажи спасибо.

Черт стоит, раскачиваясь. Уходить он явно не хочет, ему и здесь хорошо. Нури усмехается и вытаскивает из-за пояса стержень. Черт пятится. Нури нажимает кнопку, и стержень стремительно раскрывается в зонтик, накрывая черта тенью. Черт делает прыжок и убегает, сначала медленно и неуверенно, а потом все быстрее.

— Боится тени, как ладана, — комментирует Олле.

…Через неделю они подобрали недвижимого черта на вершине холма рядом с поселком.

Один в десять лет, мечтая о звездах, изобретает гравитационный двигатель, другой изучает старинные романсы и выводит изящную зависимость между тональностью звука и деятельностью слезной железы, третий дни проводит у электронного микроскопа, постигая структуры белковых соединений. Нури в десять лет делал чертей. Увлечение не хуже других. Списанных деталей на складе хватало, и никто из взрослых не возражал.

Первые черти, тяжеловесные увальни, бродили неподалеку от поселка и тихо кончались по мере выхода из строя фотоэлементов. Это было скучно, и Нури, раскинув мозгами, ввел в конструкцию устройство, именуемое блоком заботы. Блок срабатывал, когда в аккумуляторах оставалось не более половины заложенных энергоресурсов. В результате черти изменили поведение — они теперь постоянно толпились у переходной камеры, заглядывая в глаза каждому входящему и выходящему. Их впускали, и черти стадом ходили за Нури по поселку, ожидая смены или подзарядки аккумуляторов. Ночи они проводили под рефлектором, а с утра заглядывали в окна.

— Вам что, нравятся эти митинги глухонемых? — спросил как-то Сатон, встретив Нури и Олле в окружении десятка чертей. — Куда это вы направились?

— На подзарядку, — ответил Олле. Он нес под мышками двух совсем ослабевших чертей, лапы их бессильно свисали. Нури сосредоточенно молчал.

— Если ты хотел заселить пустыню автоматами, то это у тебя не получилось, — вздохнул Сатон. — Вообще, Марс, видимо, не для детей.

— Для! — твердо сказал Нури.

И он придумал блок агрессивности. Пустыня сразу оживилась. Старые черти охотились за молодыми, вылавливали их и обдирали чешуйки новых фотоэлементов. Вставить чешуйку в гнездо — с этим делом каждый из них легко справлялся. Выпуская новорожденного, Нури теперь вручал ему коробочку с запасными чешуйками. Завладеть такой коробочкой — мечта каждого черта. А первая забота новорожденного — надежно спрятать ее: зарыть в песок или положить под приметный камень. Это надо было сделать ночью, тайком от посторонних глаз. Почти сразу появились кладоискатели — это были старые, ослабевшие от энергетического голодания черти. Сил на охоту и драку у них уже не хватало, а тихий поиск был им еще по плечу.

— Я сегодня видел твоих чертей, — сказал однажды Сатон, и в голосе его звучало уважение. — Знаешь, в этом что-то есть. Но хотел бы я знать, о чем ты думаешь, когда возишься с ними?

— О Земле!

И вот прошло уже два десятка лет, а черти еще функционируют. Ребята рассказывают, что для них любая авария — радость. Черти разбирают брошенные машины, выискивая подходящие запчасти. Да и сами колонисты частенько подбрасывают им всякую ненужную электронную мелочь: у чертей все идет в ход.

Нури вспомнил неподвижную шеренгу у батарей радиаторов и свое мгновенное недоумение. Раньше вместе можно было видеть только дерущихся чертей. А теперь они проводят мирные ночи возле теплых батарей, новые фотоэлементы имеют широкий спектр поглощения и превосходно действуют в инфракрасном диапазоне. Делить стало нечего, энергии хватает на всех, необходимость в движении отпала, и блоки агрессивности срабатывают лишь в том случае, если черта удалить от батареи.

…Почти ребенок. Но почему почти? Когда кончается детство? Опять этот навязчивый вопрос, мысль ходит по замкнутому кругу. Альдо и остальные, образцы психической устойчивости, абсолютной нормы. Ну хорошо, примем банальное определение: взрослый тот, кто забыл о детстве, тот, кто разучился удивляться. Но это просто болезнь, выброс из нормы, флуктуация.

Пусть по-другому: взрослость — это умение прокормить себя и семью. Но уже давно эти заботы с человека сняты. Вывод: детство живет в каждом, и во мне, и в Альдо. Ребенок — вот эталон нормальности. И здесь, на Марсе, и на спутниках, и на Луне работают дети. Тридцати и пятидесяти лет, дело не в возрасте, ибо попадают туда абсолютно нормальные люди…

Нури полюбовался выстроенным силлогизмом и заснул. Впервые за эти дни он спал без сновидений, а утром реализовал право, данное Советом, — послал на Землю личную радиограмму с грифом «Подлежит немедленному исполнению»… К полудню Нури уже вернулся к энергетикам в четвертую экспедицию.

— Вам понравилось у нас, Воспитатель Нури? — встретил его Мануэль. Кубинец весь светился улыбками. — Для нас радость видеть вас вторично. Я извещу ребят.

— Не надо. Ответь, кто у вас здесь самый лучший?

— Я.

Из общительных воспитанников Нури Мануэль был самым общительным и отличался умением на неожиданные вопросы давать неожиданные ответы. Нури рассмеялся, чувствуя, как проходит усталость после изматывающей гонки по пустыне.

— Естественно, а еще кто?

— Я бы назвал Бугримова, — после секундной паузы сказал Мануэль.

— Отлично. Сегодня вечером ты поможешь мне. Я хочу поставить опыт. То, что раньше называли следственным экспериментом. Кроме тебя, об этом никто знать не должен.

Мануэль улыбался, но Нури видел растерянность в его улыбке. Как это Олле называл свои лекции — уроки раскованной мимики? Ребята чисты в мыслях и не в состоянии носить маску безразличия.

— Я вынужден так поступить, — преодолевая неловкость от своего тона и слов, сказал Нури.

— Втайне от всех? Ваше право, Воспитатель. — Мануэль рассматривал шнуровку своих ботинок. Нури крякнул.

— Ну как тебе объяснить, — беспомощно сказал он. — Это нужно, чтобы не гибли больше. И я вынужден. В конце концов, жизнь важнее этики. И я иду на нарушение этических норм ради жизни.

— Не надо об этике, — сказал Мануэль. — Я помогу вам. Что нужно сделать?

Вечером после захода солнца Нури сидел рядом с дежурным по безопасности, рассматривая круговую панораму — рельефную карту окрестностей. Поворотный пульт дежурного стоял на возвышении посередине круглого зала, и прямо на полу во все стороны расходились макеты коттеджей поселка, а там, где начинались стены, низким бордюром было обозначено опоясывающее поселок кольцо — имитация основания снятого купола, границы поселка. К стенке-кольцу были приткнуты синие прямоугольники вездеходов и такие же прямоугольнички двигались по рельефной стене, неся на себе зеленые огоньки: колонисты съезжались к поселку.

С момента прилета на Марс пояс безопасности с передатчиком, надетый на голое тело, носил на себе и Нури. Система безопасности позволяла вести наблюдение за местом пребывания каждого члена экспедиции и обеспечивала двухстороннюю связь, которой, кстати, почти никогда не пользовались.

Было хорошо видно, как, оставив у стенки квадратики вездеходов, зеленые огоньки двигались по улице поселка сначала к душевым — и маленьким хаосом роились там, потом к столовой — и разделялись по четыре. Ну да, подумал Нури, столики на четверых.

Дежурный с любопытством поглядывал на Нури, что-то писал в Книге Жизни. Нури краем глаза смотрел, как к границе поселка за коттеджами вне дороги движется зеленый огонек. Интересно, заметит дежурный или нет?

Дежурный резко повернулся вместе с пультом. Заметил. И нажал кнопку связи.

— Я ДП. Кто в одиннадцатом секторе?

— Я Мануэль. Все в порядке, — прозвучало в зале.

Конечно, это Мануэль. Он и должен увести чертей из поселка, пока колонисты ужинают. Нури нашел на панораме батарею радиаторов и мысленно увидел, как выпущенные черти ковыляют к ней, спеша получить свою долю излучения.

Мануэль, зеленый огонек, вернулся к центру поселка и одиноко застыл возле кольца выводной шахты. «Это я должен был сделать сам, — запоздало подумал Нури, — сам должен был увести чертей».

Огоньки по одному начали собираться у шахты. Сейчас колонисты уже, наверное, молчат и ждут. Ждут привычного развлечения. Сколько их там? Нури обшарил взглядом панораму. Еще мгновение. Все! Один огонек отделился, и вот он быстро движется к стене.

Дежурный придвинул к себе микрофон, взглянул на Нури.

— Не надо. Кто-то должен привести чертей. Пусть это будет Бугримов.

Нури отодвинул кресло и вышел, перешагивая через домики. На ступеньках сидел Мануэль и снизу вверх смотрел на Нури.

— Я знаю, о чем ты думаешь. — Нури спустился, присел рядом.

— О Земле, — сказал Мануэль. — Мы здесь всегда думаем о Земле.

Нури грустно усмехнулся. Эти же слова когда-то он сказал Сатону. Уже тысячи живут в космосе. И пусть их будут миллионы, всегда, во веки веков люди будут думать о Земле…

— Вы знаете, я ведь еще и гидролог. — Мануэль протянул конверт: — Здесь заявление. Я прошу перевести меня в седьмую экспедицию. Я прошу вас, Нури Метти, передать его в отдел кадров Управления освоения Марса.

Нури Метти. Он уже не говорит — Воспитатель Нури. Все правильно, но, кажется, он не научил их прощать…

На второй день после возвращения Нури на Землю результаты расследования обсуждались на секции Марса Совета Земли. Выслушав записи кодового браслета, председатель секции пригласил Нури занять место докладчика.

— Мы просим вас дополнить материалы, которые вы столь любезно предоставили Совету. Не все ясно.

— Я готов.

— Начнем с вашей телеграммы. — Председатель вынул из папки бланк. — Как это вы здесь пишете: «Внеочередным рейсом отгрузите Марс девять одиноких псов. Отбор животных прошу поручить Олле. Уполномоченный Совета Метти». Мы выполнили ваше, гм, указание. Псы уже на Марсе.

— Благодарю, — сказал Нури. — Теперь я спокоен.

— Отлично! — обрадовался председатель. — Успокойте и нас. Почему псов, почему именно девять, почему поручить Олле и почему, в конце концов, одиноких?

Манера председателя вести совещание нравилась Нури. И сам председатель, длинноногий, веселый и тощий, тоже нравился. По привычке оценивать человека, Нури прикинул, как бы отнеслись к председателю его воспитанники: наверняка одобрили бы.

— Отвечать по порядку вопросов?

— Порядок, форма и содержание на ваше усмотрение.

— Из кодовых записей Совету, видимо, понятно, что я, по сути, ничего не расследовал. Не знал, с чего начать, и вообще ничего не знал. Я просто ездил, жил, работал, как все, и смотрел.

— Это хорошо — смотрел! — сказал председатель. — И что вы увидели?

— Стандарт. Одинаковость условий во всем. Стандарт оправданный, обоснованный и всеобъемлющий. Стандартными стали даже развлечения, которые свелись к любованию чертями. Но…

— Но?

— Но в пятой полное безразличие к чертям. Вопрос — почему?

— Действительно, почему? Там что, были отклонения от стандарта?

— Было одно. Лариска.

— Ага, Лариска. И что эта ваша Лариска делает?

— Не моя. Общая. Живет.

— И все?

— И все! Живет рядом с людьми собачка Лариска. Ее, вероятно, большинство и не замечает, но она есть. И никому в пятой не приходит в голову интересоваться чертями, этой имитацией живого. В остальных экспедициях все то же, что и в пятой, но нет собаки, а человек не может быть одиноким, ему нужно живое. Это во-первых, и во-вторых, собака вне стандарта, она сама по себе. Я не психолог, я воспитатель, но полагаю, что тот вывих в психике, который наступает у человека, изолированного от живого, ускользнул от внимания психологов. Это что-то вроде ностальгии, не знаю, как назвать болезнь, странное, неосознанное ощущение тоски по животным. Может быть, она развивается в условиях гипертрофированного стандарта, который на Марсе царствует как нигде? Не знаю.

— И потому погиб Альдо?

— Я полагаю — в этом одна из причин. Но в целом здесь сложнее. В детстве часто важно то, на что взрослый и внимания не обратит. Альдо был нормальнее других, и в силу этого он был более ребенком, чем остальные дети.

— Не понял? — Взор председателя горел неистовым любопытством, он не отрываясь смотрел в глаза Нури.

— Простите, я хотел сказать: чем остальные члены экспедиции. И когда однажды вечером обнаружилось, что никто не привел чертей, ему невыносимой стала мысль, что его друзья останутся без привычного развлечения. И он кинулся к радиаторам, где постоянно толкутся черти. Чтобы привести… — Нури замолчал, и никто не перебил молчания. — Я делал чертей как заменителей животных, в детстве. А ими забавляются до сих пор. Я не задавал вопросов, знаю и так, что ребята втихомолку ремонтируют их: ни одна машина два десятка лет без обслуживания не выдержит… Вечер, и пустота, и этот шорох за спиной, и мои товарищи молчат и ждут, — я поставил себя на место Альдо. Знаете, будь он в маске, случай прошел бы абсолютно незамеченным, и они и дальше смотрели бы чертей. Изо дня в день, из месяца в месяц… мои ребята…

— Стыдно, — глухо сказал председатель. — Мне стыдно, а как вам, — он обвел взглядом членов комиссии, — не знаю. Куда мы, к черту, годимся. Психологи, социологи. Тесты сочиняем, негласные проверки устраиваем. А тут… просто любить надо.

— И когда я ставил опыт, я хотел убедиться в неотвратимости, в том, что все равно кто-то пойдет. И знал, что пойдет Бугримов в силу закона, по которому лучшие идут первыми. Вы знаете, когда Мануэль увел чертей, мне самому стало не по себе, хотя у меня эта забава вызывает отвращение.

Нури опять надолго замолчал.

— Ну, и о псах. Я попросил девять по числу бессобачных колоний. Одиноких, чтобы пес в каждом видел хозяина и не помер от тоски по оставшемуся на Земле: пусть он провожает их утром и встречает вечером. Просил Олле потому, что знал — поручи другому, и на Марс попадут особо выдающиеся псы, а этого не нужно. Естественно, Олле сразу понял, что требуется. Марсианин по рождению, он отобрал без отбора обычных собак. Просто собак, ибо каждый пес жизненно необходим.