Чужие обычаи

Числом пятнадцать. На палках у них были насажены кусочки мяса, и каждый держал свой кусок над костром. Мясо, собственно, не жарилось, а обугливалось в коптящем пламени. И тут неожиданно разрешился давно мучающий меня вопрос: а кто этим всем командует? Кто следит, чтобы яйца вовремя перемещались, чтобы динозаврьи дети были накормлены и чтобы, наконец, детская пещера не переполнялась воспитанниками? От костра поднялся мужик и, неся перед собой прут с куском, подал его начальнику, а лежал он в сторонке на боку, и я его сначала не заметил. Начальник взял прут вместе с куском. Другой рукой он чесал чресла, и это расположило меня к нему: мог и приказать, а ведь чесал сам!
      Я подошел поближе, и между нами состоялся разговор; нимзиянскую сторону представлял мой кибертолмач, и если что не так, то это на его совести.
      - Мне сказали, ты отказываешься работать? - Зубы у него были желтые, широкие и росли наружу. Кусал он, не сняв куска с прута.
      - Я отказываюсь яйца носить. И вообще, мне здесь не нравится.
      - Не будешь носить, не дадим ням-ням. И вообще, обнажи голову, сними с себя шкуру и отдай ее мне. Видимо, ты не здешний, да?
      Он страшно удивился, что я не снял шлема и скафандра, с виду напоминающего куртку и штаны. Но мне без них нельзя. Повторять начальник не стал. Он просто велел меня раздеть. Позже я узнал, что и Васю тоже пытались оголить.
      Мне стало смешно, когда на мне повисли четыре нимзиянина. Они безуспешно тормошили меня и кряхтели. Ну, не заниматься же мне перевоспитанием взрослых мужиков. Я стряхнул их.
      - Где здесь выход, я спрашиваю?
      Сзади меня стукнули палкой по шлему, но после удара яйцом я уже больше ничего не боялся. Я вроде не спешил, но успел перехватить руку с занесенной вторично палкой, поднял нимзиянина и положил рядом с начальником. Оба со страхом смотрели на меня, неуязвимого.
      - Отсюда нет выхода.
      - Как это? Яйца все прибывают, а количество детенышей не возрастает. Ты же видишь, со мной вам не справиться. Говори правду.
      - Выхода нет. А детеныши выкарабкиваются... - Так перевел толмач. Выкарабкиваются, значит. Ладно, это увижу - как и куда они выкарабкиваются. Я отошел в сторонку, нашел местечко почище и лег, включив малую защиту. Начальник меня больше не интересовал, тоже мне, философ пещерный: не дам ням-ням!
      Когда проснулся, в пещеру сверху уже проникал утренний свет. Не мешкая, я прошел в детскую, туда, где скапливались старшие. Я присел между ними, и они вскоре перестали обращать на меня внимание. И я увидел, как потемнела дыра в своде пещеры и оттуда спустился к нам... хвост динозавра. Не знаю, что за порода, но хвост был удобен для выкарабкивания: по нему поднимались наверх и исчезали в свете дыры детеныши, что постарше. Некоторые падали вниз, значит, еще не дозрели для выхода во взрослый мир.
      Цепляясь за роговые выступы, я вылез на поверхность. И стало мне светло и просторно, и хватило ума немедленно смотаться в сторону, чтобы не увидел меня чадолюбивый зверь, что сидел на холме, опустив хвост в дыру. Детеныши тоже не задерживались рядом с ним, уж больно страшен был, а детская психика уязвима.
      Я оказался в совершенно незнакомой местности.
      Плато, усеянное скалами, обломками скал и утыканное невысокими холмами, какие-то похожие на воронки провалы, наверняка те самые дыры в сводах пещеры, в которые проникает свет и куда сбрасывают еду. А в пределах видимости болото необозримое, заросшее древовидными хвощами, гнездилище ихтиозавров и земноводных ящеров. Интересно, есть ли в пещере их детеныши, или ее монополизировали тиранозавры? Далеко меня утащили, снулого после удара черепом о камень. Совсем рядом кошмарные гиганты скандалили за право присесть возле дыры и снести в нее яйцо. Стоял громоподобный с раскатами рык, от топота дрожали скалы, десятки динозавров толпились на сравнительно небольшой площадке между холмов. Они не имели понятия об очереди, царило право сильного. Но, как я заметил, того, кто уже угнездился над дырой, не трогали, ждали, пока сам или сама, слезет.
      Я ухватился за этот факт как за главное звено, потянул всю цепь на себя и ужаснулся результату. Не пройдет и десятка миллионов лет, и они научатся соблюдать очередь - и это явится началом цивилизации. В очереди возникнет счет, ибо каждому интересно знать, сколько ему еще осталось ждать. А там, в силу необходимости вести запись очередников, изобретут письменность. После и десятка тысяч лет не пройдет, появятся города, промышленность, энергетика, электронная вычислительная техника - сначала для учета очередников, а потом и для расчета орбит спутников. А там и неизбежный выход в космос. Трудно представить автобус, заполненный игуанодонами, а уж космический корабль длиной в сотню километров... А людям на Нимзе делать будет нечего, только в инкубаторах вкалывать.
      Я восхитился мощью своего анализа. Из пустякового наблюдения - сидит динозавриха, тужится, и в спину ее не толкают - я сделал вселенского масштаба вывод о грядущем выходе динозавров в космос и рабском будущем человечества Нимзы.
      А все почему? Я за главное звено ухватился. Правда, каждое звено в любой цепи - главное, иначе цепь распадется. Так что в принципе при диалектическом подходе не имеет значения, за что хвататься.
      И тут мне стало стыдно. Я, значит, на воле свободный, а они в подземелье, я смотрю на солнце, а они в смраде и гнуси динозавровы яйца таскают и будут таскать до конца дней своих. А выхода из пещеры нет, а чтоб выкарабкаться - до этого они не додумаются... Надо спасать мужиков.
      Залез я в расщелину, стал ждать. Действительно, к ночи динозавры разошлись, я подобрался к дыре, нырнул в нее ногами вперед и вывалился в пещере на знакомую кучу. Было темно, я отполз в сторонку и прилег, дожидаясь утра. А то вздумается кому-нибудь снести яйцо среди ночи, пришибет ненароком.
      Едва по моим часам начался восход солнца, я встал и возопил:
      Выйду д я на улицу, пойду д на село
      Девки гуляют, и мне весело!
      С этой песней, а она, вы сами знаете, мне всегда удавалась, я пошел по переходам и поклялся, если не соберу их, брошу петь. Разбуженные нимзияне, недоуменно зевая, присоединялись ко мне, и к тому времени, как я добрался до логова начальника и успел закончить три первых куплета, за мной шли не менее тридцати мужиков. Да в логове еще с десяток набралось. Это, наверное, был весь штат инкубатора. Они молча таращились на меня, ошеломленные мощью и мелодичностью моего голоса. Они столпились вокруг меня, я закончил куплет и сказал:
      - Благородные нимзияне! - Тут я вспомнил, что они еще не знают названия своей планеты. Пришлось перестраиваться: - Мужики! Э-э, благородные мужики! Мир ваш уныл и страшен. Мгла в вашей норе, и вы здесь сталкиваетесь лбами. Ваши голоса как вопли похоронные среди косных стен проклятой пещеры, где и дня не видно. Когда вы смотрели на небо, когда последний раз видели звезды, слышали голос птицы, жужжание пчелы над цветком, дышали запахом ягод? Отравная тоска - вот ваш удел здесь. Доколе вам служить врагам вашим, гнусным ящерам, покрытым броней, колючками и слизью? Вас губит зловоние, исходящее от их детенышей, которых вы кормите несвежим мясом, отрывая куски своими могучими руками, руками мужей и отцов. По вас плачут дети, а вы здесь, содрогаясь от унижения, таскаете чужие яйца. Доколе, я спрашиваю!
      Я перевел дыхание. Аплодисментов не было. Начальник чесал спину изогнутым сучком, шерсть на лопатках потрескивала, нимзияне тоже чесались и, похоже, стали терять ко мне интерес, похоже, им больше нравилось, когда я пел. Моя патетика, похоже, не затронула их заскорузлые души. Вы помните, мы вместе анализировали мою речь. И даже Вася согласился, что она была нетривиальна и убедительна, что экспромтом такую даже он, Вася, произнести не смог бы. Увы, она убедительна для землянина, но кому из нас знакома психология неандертальца? И речь моя была гласом вопиющего в пустыне. Однако молодец не тот, кто начал, а тот, кто кончил. Пришлось кончать:
      - Разве для такой жизни, о, благородные мужики, вы родились на свет? На свет, а не на тьму. Нет, и еще раз нет! Так восстаньте, и я поведу вас к солнцу, туда, на поверхность, где росяные травы, где светло и просто, где воды ручьев сладки, а вечера сини. Идемте со мной. Я знаю выход!
      Нимзияне переглядывались, и больше никакой реакции. Нет, может, их лица что-то выражали, но для меня они все были на одно лицо: скошенные подбородки, головы, заросшие колтунным волосом так, что ушей не видно. Потом вождь отложил палку и произнес:
      - Ты много слов сказал, о, прикрывший голову и не снявший шкуру, глупых и лишних слов, не имеющих к нам отношения. Здесь всегда тепло, а ты говоришь, пойдем отсюда наверх, где дождь и ветер, где мы мерзнем и мокнем ночами, держась за непрочные ветви. Ты говоришь, пойдем отсюда, чтобы не служить врагам нашим. А разве велик труд перенести яйцо с места на место и накормить детеныша? Здесь мы всегда сыты и нас никто не ест. Мы не понимаем, что такое содрогаться от унижения, но мы знаем, как это дрожать от страха, когда на тебя смотрит зверь. Ты дурак, прикрывший голову и не снявший шкуру. Ты не хочешь тунга, хочешь ням-ням. Но согута тунга ци ням-ням. Уходи!
      - Вас ждут загорелые жены! - жалким голосом закричал я, уходя и еще надеясь, что хоть кто-нибудь последует за мной. Тщетно, видимо, институт брака был им еще неизвестен... И материальные прелести рабства перевесили все мои доводы. Буду самокритичен, меня, видишь ли, не устраивал эволюционный путь развития человечества Нимзы. Мне захотелось революции, и волосатый, покрытый насекомыми вождь, не напрягаясь, тюкнул меня мордой о корягу. И правильно сделал. Может, у них каждый с детства мечтает в рабство попасть...
      Вася РАМОДИН
      Васю мы высадили на холмистой равнине километрах в двухстах от лагеря и в стороне от динозавровых болот. Он сказал, что будет вести бродячий образ жизни. Ходить, смотреть... Но из этого ничего не вышло. День он действительно проходил, разглядывая окружающую красоту, а на ночь расположился на вершинке холма, рюкзак под голову - и проснулся только под утро. Уже не один: вокруг сидели и лежали и осторожно, стараясь не шуметь, что-то свое делали местные жители, скорее, жительницы. Детишки тихо играли неподалеку. Те, которые сидели рядом, смотрели не мигая на Васю с восторженным выражением на лицах. Вася застеснялся.
      - Если б это на Земле, - говорил потом Вася, - тогда понятно. Известность, слава первопроходца, то, се. Вполне естественно. Но они с меня буквально глаз не сводили. Когда я пошел к ручью умыться, они всей толпой пошли за мной. А уж когда я стал зубы чистить, вообще скисли от восторга. Я надел рюкзак и, не прощаясь, сбежал. Они гнались за мной по пересеченной местности, и я долго слышал, как постепенно угасали вдали их взволнованные вопли. С горестным оттенком. Я так и не понял, какого черта им от меня надо было. Конечно, внешность у меня что надо. И фигурой бог не обидел (тут Вася постучал себя по гулкой груди). Но это не повод гнаться за мужиком таким большим коллективом. Короче, сбежал я от них навсегда.
      Местность мне очень нравилась, я вообще люблю, когда тихие озера и рыба плещется и что-то вроде камышей на берегах. Это вам не вредное болото с лежащими стволами хвощей и гадами, кишащими в жиже. Хорошо, только крабы беспокоили, выходили на берег и все норовили в рюкзак залезть. А рыба была очень даже съедобная, я ее зажарил. И пока ел, все думал, что вот сбежал от людей, рыбу ем, крабов отгоняю, а за этим ли я на Нимзу явился? Счастливый случай послал мне возможность прямого контакта с местными жителями, вернее, жительницами, ну да где женщины с детьми, там и без мужиков не обойдется. А я сбежал, как последний миробль. И чего испугался, сам не знаю... Ел и слышал, как кто-то невидимый в кустах шебуршит и тихо сопит. Поев, нарвал я травы для гербария, краба в ящичек посадил, думаю, отдам Льву, пусть классифицирует. В ручье зеленую гальку набрал, потом оказалось - изумрудная галька. Мешок потяжелел, и я отнес его па полянку, положил рядом маячок и инфразвуковую пищалку, чтобы отпугивать всех от чужого добра. От пищалки у меня пошли мурашки по телу, и я поспешил уйти, ища приключений на свою голову. Хищники иногда высовывались из кустов или зыркали глазами с деревьев. Жвачные маячили вдалеке, и тут я неожиданно решил давно беспокоящий меня вопрос: почему хищник, как правило, ходит один, а жвачные стадом? В стаде каждый надеется, что если задерут, то не его. А хищник думает: я рискую получить копытом по морде, да чтоб я стал с кем делиться, все сам съем... Потом до меня донесся запах дыма, и я пошел на него, решив, что больше от людей прятаться не стану, и будь, что будет.
      Пещера в скале и костер у входа были видны издали. Что-то жарилось на костре, двигались женщины, бегали ребятишки. Старики, каждому лет под тридцать, сидели у огня, а мужички помоложе маячили неподалеку, опираясь на копья с каменными наконечниками. Я хорошо рассмотрел все это в бинокль, одновременно фиксируя виденное. Ну, что сказать? Самый высокий - под метр семьдесят. А если среднего поставить возле капитана, то он будет последнему в пуп дышать. Крепкие, кривоногие, весьма волосатые, в длинных передниках. Почти все стояли на одной ноге, почесывая другую широкими ногтями. Ступни - дай бог, сорок восьмого размера. Босиком, но мозоли на подошвах непробиваемые. Головы и лица заросшие, от рождения не знали ни расчески, ни бритвы. Я долго лежал неподалеку, часовые сменились, устроились у костра, ели. И вдруг, я даже не успел глазом моргнуть, с неба свалилась напасть, вся в зубах, когтях и перепончатых крыльях. Упала неподалеку от костра прямо на молодую... э... деву. Мужики у костра вскочили, похватали копья, но было поздно. Летучий ящер, подняв ветер, только искры от костра, поволок добычу, летя низко над землей, почти надо мной. Ну, реакцию мою вы знаете. Я вскочил, джефердар к бедру. Всего один импульс. Хищник скуксился, трахнулся челюстями о баодуб, ну, такое толстое дерево, и застыл в неестественной позе. Дева лежала рядом, и пока мужики подбегали к нам, я ее мельком рассмотрел. Блондинкой я ее бы не назвал, и вытаращенные от ужаса глаза не были голубыми. Нос так себе, скорее курносый, чем с горбинкой. Рот раскрыт и зубы не выбиты. Бюст... э... наводил на мысль, что лифчика они не носят. Подбородок с ямочкой, м-да! Бедра произвели на меня глубокое впечатление. Коленки в мозолях и выступают, но икры хорошей формы, вроде моих. А ступни на тридцать восьмой размер: по их меркам миниатюрная нога. Талия тонкая, а пупок впуклый и, как говорили древние индийцы, вмещающий две чашки розового масла. Кожа коричневая, расчесы только на ягодицах, но струпьев нет. Вот все, что я успел рассмотреть, не то, чтобы в деталях, а так, в общем.
      Мужички подбежали не очень озабоченные, на меня уставились, на деву ноль внимания, полагаю, раньше на нее уже насмотрелись. Птеродактиль лежит, женщина, значит, лежит, а они на меня копья наставили. Нехорошо. Я им знаками показываю - птеродактиля я уложил, деву спас. Смотрят: следов насилия на ящере нет, и я, выходит, к этому не причастен, а насчет девы... стоило ли? Э, думаю, сейчас я вам покажу. Переключил джефердар на иглу для очухивания после обездвиживания, пальнул с грохотом и дымом - и ящер задвигался, защелкал зубами. Обо мне забыли, кинулись колоть животное копьями. Закололи и на меня с почтением поглядывать стали, ибо убить - ума не надо, а вот оживить...
      А дева лежит, живая, но обездвиженная. Взяли ее на закорки, пошли в лагерь и меня пригласили.
      Мое появление особенного переполоха не вызвало. Подходили, оглаживали скафандр, трогали вещи, не делая попыток присвоения. Я бы сказал, дружелюбно-равнодушные люди. Когда я пошел за оставленным рюкзаком, меня легко отпустили. Я принес барахлишко и решил пожить здесь немного. Тем более, что спасенная дева пригласила меня осматривать пещеру.
      Как они тут живут, подумал я. Лежат охапки плохо просушенной травы, шкуры со свалявшейся шерстью, пахнет какой-то дрянью, сыро и гнусно. Чадят маленькие костры, не для обогрева, для освещения, ибо вход в пещеру - только одному протиснуться. И с потолка капает. Но, видимо, жили: заходили женщины, забегали пузатые детишки, подкладывали ветки в костерики, а у меня для них ничего с собой не было... Впрочем, в самые темные закоулки пещеры никто не заходил.
      Когда кончили осмотр, снаружи меня уже ждали. Спасенная дева ушла к костру, сильно жестикулируя что-то говорила, а вокруг сидели нимзияне-мужики, цокали языками, ахали в нужных местах и хлопали себя по животам. Спасенная буквально разорялась, тыча в меня растопыренной дланью. Видимо, совместный осмотр пещеры никак не улучшил ее характера. Женщины толпились в отдалении и, судя по их загнанному виду, были весьма далеки от мыслей об эмансипации. Ничего, подумал я, дождутся матриархата - они свое возьмут. А спасенная корила мужиков, что они прошляпили птеродактиля, дескать, меньше в носу ковырять надо, а больше следить за небом и лесом. А то от этих мужиков никакого толка, а женщина и за детьми смотрит и еду готовит, да еще в деле спасения должна полагаться на какого-то подозрительного типа, и откуда он взялся, и почему весь в тонких шкурах неизвестного зверя? И неплохо, дескать, было бы его раздеть, а шкуру ей отдать. Мужики стали хмурыми: раздеть - это правильно, но с какой стати шкуру ей? Пусть спасибо скажет, что жива осталась, а то еще и шкуру.
      Они пасмурно поглядывали на меня, потом вождь, самый пузатый всегда вождь, сделал попытку стянуть с меня куртку. Гм... Его так быстро вытащили из костра, что он по-настоящему и обгореть не успел, только задымилась шерсть в районе копчика. А я с корнем выдрал ближайшую осину или, может, местный дубок и издал вопль, усиленный мегафоном, тоже скрытым в воротнике. Вопль получился - ого! Они так и полегли, а в кустах кто-то охнул от неожиданности. Вообще, когда тайно сидишь в кустах, надо быть ко всему готовым. Спасенная дева иссякла. Все долго молчали, и тут включился мой кибертолмач, работающий также в диалоговом режиме.
      - Если меня не трогать и не давить на самолюбие, то со мной можно ладить, - сказал я, и толмач перевел это тремя словами. - Птеродактиля и других кусачих я не боюсь. А вон там в кустах лежит зверюга, так это я ее уложил голосом...
      А что? Объяснять им про звездолет, что я с другой планеты? Не поймут. При контактах контактирующий должен приспосабливаться к уровню контактируемого, а не переть на рожон со своей эрудицией. Говорить доступно, словно ты на ученом симпозиуме разъясняешь ведущим дубарям, чем шпонка от втулки отличается.
      Я пошел в кусты, и представьте, там, закатив глаза и крестом сложивши когтистые лапы, в глубоком обмороке лежал бычок. Его-то я и обозвал зверюгой. Покрытые толстой мозолистой кожей и редкой шерстью бока его слегка вздымались, возле хвоста пульсировала жилка. Было видно, что он оклемывается, и я этому порадовался. Когда кто-нибудь в шоке, то главное - его не беспокоить. Я смочил бычку ноздри жидкостью из фляги и оставил лежать. А аборигенам сказал, что это моя личная добыча, неприкосновенная для других. Если подумать, то действительно, он целый день втихую топал за мной, на что-то надеялся, чего-то хотел, а теперь я его отдам на съедение? Кто бы меня понял? Зато теперь не только капитан, теперь и я бычка удостоился.
      У костра в кругу мужчин все еще сидела как равная спасенная мною дева, жевала сладкий кусок и негромко шпыняла мужиков за отсутствие мужественности, за нерешительность, за неумение прижать к ногтю безволосого мозгляка в тонко выделанной шкуре. Это все мне на ухо наговорил толмач. Безволосый мозгляк это, значит, я. Они отмалчивались. Вождь изредка потирал нижнюю часть поясницы, на коей созревал синий инфильтрат. Тут спасенная дева, сказав, что ее зовут Нуи, позвала меня к костру. Я отрезал самый смачный кусок мяса, посолил и на кончике ножа в знак примирения протянул вождю. Вождь взял кусок, попробовал и расплылся в невозможной улыбке. Но мой нож ему еще больше понравился. Ладно, думаю, отдам, у меня запасной есть. Он так и впился в рукоятку двумя руками и сказал:
      - Ешечит бзон усыгуса твенти!
      Кибертолмач мне перевел: "О, великий воин, разлука с которым непереносима, красота которого неописуема, сила которого неодолима, а живот благоухает, который ногой может переломить хребет большого санрака, а криком через ноздрю сокрушить любого зверя и сразить неведомо как летучего рымла..."
      Вот это да, подумал я, вот это язык. Всего четыре слова, а сколько смысла! И какого смысла!
      Видимо, язык действительно емкий, ибо толмач просто изошел комплиментами: "О, превосходный, о, владелец большого мешка с добром, не считая круглой пустотелой палки, которая делает "Бум" и извергает огонь с дымом!"
      - Снопа! - закончил вождь, а толмач после секундной заминки перевел: "Дай пострелять!"
      - Скиса хи! - ни с того ни с сего ответил я.
      - Мазел са кропи!
      Вождь потемнел лицом. Я погладил воротник: "Как ты ему перевел?" Толмач ответил: "Сейчас разуюсь". "Им это непонятно, они обувь не носят". "У меня глаз нету, я ориентировался на тональность беседы. А если так ставишь вопрос, то ищи синонимы сам. А еще лучше, говори по-человечески, это ваше арго трудно переводится. Тоже мне - бибинела токата". "А что это значит?" "По-нимзиянски у, морда". "Ну, спасибо. А чего ж ты плел про хребет Большого Санрака, когда это горный кряж на экваторе Нимзы, и про через ноздрю?"
      Кибертолмач замолк. Известно, эти автоматы создавались для дипломатических переговоров, отсюда и некоторая цветистость в выражениях. До сих пор нам это не мешало. И я решил терпеть.
      - Ладно, скажи им спокойной ночи и что я собираюсь спать у костра.
      Кибер перевел - и вождь заплакал, и остальные пригорюнились.
      - Ешечит бзон, - сквозь слезы высказал вождь. - Са зелих кропи.
      Толмач сказал: они говорят - нехорошо смеяться над чужими бедами, здесь спокойных ночей не бывает, а снаружи, несмотря на костер, меня съедят.
      Я, вроде, их ничем не оскорбил, но кто знает эти инопланетные обычаи, хочешь, как лучше... Я молча надувал матрац, аборигены молча дивились. Нуи снова позвала меня осматривать пещеру, но в ней уже постепенно скрывались нимзияне, унося с собой высушенные за день на солнце, колом стоящие шкуры.
      Я улегся, и надо мной мерцали незнакомые звезды, складываясь в незнакомые созвездия. Я нашел наш орбитальный спутник связи и, успокоенный, заснул. Надо сказать, я как лег, так и встал, свежий и бодрый. Я вообще сплю, как младенец, ибо ежели совесть чиста, то и сон крепок.
      Утром, не успел глаза продрать, святая троица, лежу, а вокруг сидят, как в тот раз, когда я сбежал. На меня глядят. У женщин слезы текут, с чего бы это? Мужики смотрят завистливыми глазами. Вождь совсем скуксился - и нож его не утешает. Сажусь к костру, вокруг тишина, мне лучшие куски подкладывают и глядят, как я ем. Неприятно. Пошел бычка навестить, уже сидит, глазами хлопает, задвигался, руку мне облизал...
      И удивляюсь я, что ночью меня никто не тронул, ведь вокруг хищники кишмя кишели, и костер в середине ночи погас. Тут подошла Нуи и повлекла меня осматривать пещеру. Там она выразила надежду, что я и впредь буду спать снаружи.
      Я вызвал лагерь, рассказал обо всем, навьючил на себя рюкзак и дальше пошел, я передумал оставаться здесь. Вокруг, как в зоопарке, только без клеток, и пасутся, и дерутся, и друг друга едят. Разнообразие жизни поразительное. Как и должно быть на планете, где враг всего живого человек не пришел к власти. Иду я, снимки делаю, звуки записываю, минералы собираю, пробы вод беру. К полудню устал, прилег, а рядом карчикалой уже сидит, скалится. Махнул я рукой, черт с тобой, сиди, не станешь же ты меня сонного кусать! Но тут меня как ударило: а где, думаю, бычок, а может, он бычка уже съел? Пробежал я по окрестностям, всякую живность распугал, нет бычка. И останков нет. Тут я врезал карчикалою в переносицу, говорю:
      - Бибинела токата, мазел цукен!
      А толмач из-под воротника орет: "Мир вам!"
      Дал я ему по сусалам, только руку отбил, а он еще успел мне кулак лизнуть. Я притих. А что, чем виноват карчикалой, он, может, с детства бычками питается и съедает целиком, с кисточкой от хвоста. Не в один присест, конечно. За что же ему морду бить?
      В кустах, вижу, уже угнездились женщины и дети. Выследили. Возникла из ничего Нуи и поволокла меня осматривать пещеру.
      А потом я опять надел рюкзак и все равно пошел дальше. За мной трусил карчикалой, а в пределах видимости, не далеко, не близко короткими перебежками двигались женщины с детьми и без. Чертовщина какая-то. Живность разбегалась передо мной, а гигантские ящеры делали вид, что не замечают нас.
      День прошел бездарно, а к ночи карчикалой завалил зазевавшееся жвачное, я разделал его, разжег костер, подождал, пока догорит, и на углях стал жарить мясо. Поев, я отошел в сторону и лег. Смотрю, на запах придвинулись женщины и неведомо откуда взявшиеся мужики, расселись у костра и бойко доели барана. Даже на завтрак ничего не оставили. Это у них привычка такая, съедать все сегодня, а завтра если бог даст день, то даст и пищу. Я разбирал собранное за день, потом наговаривал по рации впечатления, может, думаю, вы в лагере лучше меня разберетесь, может, и другие разведчики в таком же положении, что и я, и за ними ходят всем племенем девы, дети и волосатые кривоногие мужчины. Нуи пыталась угнать меня осматривать пещеру, но я отговорился, что пещеры поблизости нет, что уже темнеет, а я темноты боюсь.
      Я заснул прямо на траве, и сон был мощностью в два сурка. Проснулся оттого, что кто-то мне в ухо дышит. Слава богу, бычок, целый, невредимый. Обнял я его на радостях, руку дал, пусть всласть налижется. А вокруг снова сидели женщины, глядели, как бычок мне слюнявит ладонь, и, показалось, завидовали ему. Такие вот дела. Только спасенная Нуи отвернувшись сидела и скорбела, что не пришлось с меня шкуру спустить. А может, по другому поводу, кто их, дев, разберет...
      Я чувствовал, что пора собираться в лагерь, коллекция подобралась славная, я все уложил горкой, поставил защиту и маячок. И отклонив попытку Нуи уволочь меня осматривать пещеру, поплелся в лагерь, а за мной женская половина племени. Ничего себе, эскорт. Я, бычок и свита из визжащих детишек и сомлевших дев. Немыслимое дело.
      И я свернул в сторону от нашего лагеря. Выбрал бугорок повыше и сел. Может, залетный птеродактиль съест, хоть кому-то польза будет, сопротивляться не стану. Решил впредь мяса не жарить, костра не разжигать, может, отстанут? Бычок пасся поблизости, а потом куда-то ушел. Женщины развязали узлы и расселись вокруг, глядя на меня.
      На поляну вышел карчикалой, неся перед собой барана. А может, не барана, но что-то рогатое и в кудрях по всему телу. Без видимых усилий он взошел ко мне на вершину, положил барана у моих ног и уставился на меня взглядом, полным надежды. Поняв, чего ему хочется, я протянул ладонь, которую он с жадностью облизал. Н-да! И вся недолга, расплатился за услугу. Аборигены на карчикалоя глядели с опаской, но барана отнесли в сторону и принялись разделывать.
      Мне все стало безразличным. Я отвернулся. Они думали, что я сам с собой разговариваю, когда я стал советоваться с капитаном.
      - Смотри сам, - сказал капитан. - Конечно, тащить за собой эту ораву... гм, гм...
      - А как бы вы на моем месте поступили?
      - Ну, прежде всего, я не стал бы осматривать все пещеры подряд. Другие разведчики нормально работают, никто за ними стадом не ходит. Хотя, возле меня тоже карчикалой мелькает. Но чтобы женщины, и в таком количестве... Мы себя в руках держать умеем.
      - Капитан! - возопил я. - Тогда я остаюсь, я должен разобраться, в чем тут дело. Я не в пещерах сплю, снаружи!
      - Снаружи? Ладно, разбирайся. Может, твой опыт совместной жизни с нимзиянами будет, э... наиболее информативным.
      Капитан отключился, и я его понял: у нас в экипаже не принято было навязывать свое мнение разведчику, ему на месте виднее. А что мне виднее? Почему они ходят за мной и даже про пещеру, свое безопасное логово, забыли? Здесь страшно и для вооруженного, в воздухе свист крыльев и драки птеродактилей, внизу странная смесь развитых млекопитающих и не менее развитых динозавров и, похоже, ни одна форма жизни не господствует. На Земле, насколько мне помнится из курса палеонтологии, все было не так, там было все по очереди. И где слово этого лгуна вождя, что вне пещеры меня съедят. Никто и не пытался. Вот неподалеку в кустах кто-то большой ест кого-то маленького, а тот невыразительно пищит. Но это везде так - большие маленьких едят... Мои размышления перебил вождь. Он подошел и сказал:
      - Цайдин жунахи?
      Я не стал ждать перевода и ответил:
      - Ежухи книмс.
      И пусть меня забодает тот самый книмс, если я знаю, что это значит, но вождь от меня отстал. Может, им все равно, что услышать. А Нуи от костра орет:
      - Уги ца тай?
      - Са кропи битал! - ответил я, имея в виду, что этими пещерами сыт по горло.
      Карчикалой сидел рядом по-собачьи, и на его бородатой морде было написано: не бойся, я с тобой. Ну и хорошо, а я спать буду.
      - Главное, сейчас его не трогать, - сказал капитан, посматривая на Льва Матюшина. - Для Льва сомнение в себе даже полезно. Да и любому из нас...
      Лев бродил по лагерю между куполами надувных зданий станции. С тех пор как он вернулся в лагерь, прервав свои, исследования, он часто прохаживался вот так в одиночестве. Нет, он не отказывался от текущей работы, дежурил за пультом безопасности и связи, наговаривал текст дневника, он не отказывался и от контактов, но говорил об одном и страшно бичевал себя.
      - Чтобы мало-мальски изучить планету, - говорил Лев, - надо потратить тысячу лет, а я полез со своими призывами. Стыдно мне. Не поняв чужих обычаев, не зная жизни нимзиян, неприлично суетился, изображал супермена. А они... Впрочем, у них все впереди. И, надо сказать, они умеют беречь самое ценное свою жизнь. На деревьях вот укрываются, в пещере... н-да, неизвестно, кто кого использует, то ли ящеры их, то ли они ящеров. Во всяком случае, фруктами и мясом динозавры этих мужиков снабжают. А может, это симбиоз равных? Не заметил я у них этакой коровьей обреченности. А заметил собственную непригодность для контакта с нимзиянами. Я уж лучше здесь буду, больше пользы принесу.
      - Ну что ты так убиваешься. Лев! Помнишь, на Сирене все мы плясали под дудку пуджиков. Что ж, нам потом всем удавиться надо было? Неудача с каждым может случиться. Возьми Васю, его тоже вроде как украли.