— Извините, ребятки! На семнадцатой скважине авария. Прихватило снаряд, оборвали трубы… Вы обедали?

— Достали кое-что у местного населения. Тут недалеко полевая бригада. Даже картошки сварили в калорифере.

— Где, где? — не понял геолог.

— В калорифере. На нашей установке есть калорифер для подогрева пищи. При нужде в нем можно и сварить.

— Понятно. А как на буровой? Сколько прошли?

— Сейчас что-нибудь около двухсот пятидесяти, — ответил Субботин.

— Ого! Давайте закрывать. Сколько времени потребуется на тампонаж?

— Часа полтора, но нам кажется, что заканчивать скважину несколько преждевременно.

И Михаил рассказал Самсонову о проведенном эксперименте.

— Посмотреть диаграммы можно?

— Они на буровой.

— Тогда ужинайте, а потом покажете и расскажете.

Геолог долго и придирчиво изучал диаграммы, слушал объяснения Саши и курил.

— Аркадий Михайлович, а почему вы курите? — не выдержал Сима, на которого все время шел дым, с какой бы стороны он ни пристраивался.

— Так. Архаическая привычка. Начал на Севере. Там такая традиция. Комаров вроде отгоняешь… До какой глубины вы сможете бурить?

— Станок рассчитан на полторы тысячи, но труб и штанг в запаснике на пятьсот метров, — ответил Смолкин.

— Полторы тысячи? — удивился Самсонов. — А я считал по марке САБА-150, что он берет до ста пятидесяти, тем более, что и агрегат по виду невелик.

— Что вы, Аркадий Михайлович! Это у нас самый тяжелый станок. Сто пятьдесят у нас означает не глубину бурения, как у вас, а емкость магазинов для штанг и обсадных труб. А невелик потому, что компактен, вылизан, как говорят конструкторы. Ведь в космосе важен каждый килограмм. Но мощности у него с запасом! — пояснил Сима, севший на своего любимого конька. Он готов был до утра петь дифирамбы станку, но геолог перебил его:

— Понятно. Это меняет дело. Давайте усложним вам программу. Я подберу разрезы, где вы сможете поработать с максимальной отдачей. Ну, а здесь давайте побурим. Есть смысл пройти весь палеоген до меловых отложений. Это примерно на глубине триста пятьдесят метров, по нашим данным. Как пойдут черные или серые глины с каолинитом, кончайте.

— А вдруг и тогда не будет перерыва в осадконакоплении? — поосторожничал Субботин.

Геолог рассмеялся.

— Ну, это ты, Михаил, уже ёрничаешь. Как ни слаба наша наука, но ее точности хватит определить, что по крайней мере один перерыв должен быть! Могу гарантировать. А вообще, ребята, даже я не могу представить всех последствий вашего магнитного каротажа. По идее одновозрастные пачки пород должны иметь практически одинаковые графики. Геофизики рассчитывают получить их, определяя послойно образец за образцом. Но это адова работа! А у вас просто. Настолько просто, что даже не верится. Ведь геофизики проводят магнитную чистку образцов…

— Мы тоже, — покраснел от недоверия Саша. — Только с помощью ЭВМ. Я запросил поправки из Института земного магнетизма и снял современный фон.

— Вам виднее. В любом случае надо набрать, достаточно материала для сопоставления, прежде чем делать выводы.

Самсонов и верил и не верил результатам магнитного каротажа. Когда скважина была закончена, по подсчетам Макарова выходило, что разрез верхнего палеогена здесь неполный. Нижняя часть его выпадала. Вторую скважину Аркадий Михайлович решил пробурить на северной площади. Там разрез тоже считался неполный, но зато нижняя часть была представлена широко, и, главное, достоверно подтверждена палеонтологическими остатками. Рассчитывая убить двух зайцев: добрать из нижней, недостающей части разреза образцы для геофизиков и проверить надежность магнитного каротажа, Самсонов бывал на скважине почти каждый день и все-таки опоздал к ее завершению. Он подъехал к лагерю затемно. Буровая стояла в стороне от скважины с опущенной мачтой, подготовленная к переезду. В палатке, просвечивая тонкую ткань, горела лампа дневного света… Четверка сидела за столом, изучая вороха диаграмм.

— Ну, что тут у вас? — поздоровавшись, спросил Самсонов.

— Саша насчитал в пределах олигоцена около шестидесяти инверсий. Чуть не дотягивает до двенадцати миллионов лет.

— Почему не дотягивает? — отозвался Макаров. — Я ведь назвал периодичность инверсий округленно. А точнее двести двенадцать тысяч. Вот и посчитай!

— Ладно, не будем мелочными, — засмеялся Михаил. — Получается, Аркадий Михайлович, что здесь самый полный разрез олигоцена!

Самсонова усадили за стол и пододвинули каротажные диаграммы. Он изучал их долго и сосредоточенно.

— Не знаю, что и сказать, — покрутил он головой. — С такими построениями вылетишь в трубу! Меня поднимут на смех мои коллеги. Никто не поверит этим диаграммам, пока они не будут подтверждены обычными палеомагнитными определениями по отдельным образцам. И потом, диаграммы не похожи друг на друга. Одними инверсиями ничего не докажешь.

Саша смущенно молчал. Он и сам понимал, что графики должны совпадать в тех частях, где они отражают один и тот же временной отрезок, но ничего подобного не получилось. Что-то похожее, но не больше. Самсонов прав: надо набрать побольше материала для сопоставления…

Теперь они бурили только глубокие скважины, которые должны были стать опорными при изучении палеогена не только потому, что сопровождались магнитным каротажем, но и потому, что, освоившись, бригада получала идеальный керн и Самсонов мог надеяться на самые радужные результаты. Их четверке придали повариху, черноволосую кареглазую студентку высших кулинарных курсов, которая так же, как и они, проходила производственную практику. Галя быстро завоевала их доверие великолепными украинскими борщами, особенно пришедшимися по вкусу Симе Смолкину.

— Землячка, вот ты и нахваливаешь, — подзуживал его Саша, и хотя Сима внешне не реагировал на мелкие уколы, однажды в выходной день Макаров, засидевшийся за очередной несопоставляющейся диаграммой, остался без первого.

— Извини, увлекся, — с невинной физиономией оправдывался Смолкин. — Такой был вкусный борщ!

Саше пришлось довольствоваться вторым, и он не удержался от шпильки.

— Обжорство даже в прошлом не считалось особым достоинством. В будущем, оно, по-видимому, будет презираться.

— А незрелых теоретиков будут содержать под стеклянным колпаком, как помидоры на окошках.

— Мальчики, не надо ссориться, — примирительно сказала Майя.

— Это не ссора, — упрямо тряхнул головой Саша, — а наглядная иллюстрация к нашему разговору о человеческих слабостях. Он сделал из еды культ. Постоянно кричит, что голоден, как волк, а ест, как лошадь.

— Если вспомнить басню Крылова о зеркале, то нетрудно проследить, откуда идут твои животные параллели, — отпарировал Сима.

— Мальчики, не надо иллюстрировать теорию Дарвина, — грустно сказала Гончарова. — В конечном счете, все мы несем тяжелый генетический груз наших предков. Человек с его наследственностью получил не только положительные, но и отрицательные качества. Конечно, с ними надо бороться, но гены — это такая темная бездна. Никогда не знаешь, что может оттуда вынырнуть.

— По-твоему, выходит, раз человек таким родился, значит, ему все можно? — запальчиво ринулся в атаку Саша. — А воспитание и самовоспитание уже ничего не могут?

Майя поморщилась: в запальчивости Макаров терял чувство меры.

— Нет, Сашенька. Я так не утверждаю, но наивно думать, что человечество сможет когда-нибудь освободиться от этого сложного мира, пусть самым великолепнейшим воспитанием. Но даже если бы это и удалось, не обеднело ли бы само человечество? Вспомни хотя бы Станислава Лема, его «Возвращение со звезд». Цивилизация достигла путем особых прививок бетризации уничтожения агрессивности. Всего лишь одного качества в человеке и вместе с ним поблек мир желаний и страстей. Цивилизация потеряла жизнеспособность, замкнулась сама на себя. Ей уже не нужна романтика, не нужен дальний поиск, не нужны полеты к другим мирам… Возьми, наконец, Шекспира. Он писал свои трагедии почти полтысячелетия назад, но они волнуют нас и сейчас! Почему? Да только потому, что Шекспир гениально изобразил в них человеческие чувства и страсти, которые в определенной мере присущи и нам.

— Я тебя понял. Не нужно совершенства. Пусть все остается по-прежнему, иначе не будет прогресса, — с сарказмом заметил Макаров.

Майя промолчала. У нее пропало желание вести спор, так как Александр, раздраженный бесцеремонной шуткой Смолкина, просто игнорировал все ее доводы. Она подумала, что для него, умеющего вести дискуссию, вскрывая тонкие логические несоответствия и просчеты противника, такой примитивный способ, как голословное отрицание, совсем нетипичен и, по-видимому, он совсем не в настроении.

— Между прочим, — нарушил возникшую тишину Михаил, — ты, Саша, своими возражениями подтверждаешь доводы Майи.

Макаров даже перестал жевать. Огонек любопытства промелькнул в его глазах, он весь подобрался, готовый дать бой в своем лучшем стиле.

— Не мог бы ты пояснить свою мысль на конкретных примерах? — спросил он.

— Пожалуйста. Ты ратуешь за хорошее воспитание, а сам проявляешь неуважение к оппоненту, точнее, к оппонентке, — Субботин с улыбкой, в которой отражалась и поддержка, и нежность, взглянул на загрустившую Майю, — такими, с позволения сказать, доводами: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!». Еще?

— Горю от любопытства!

— Смотри, сгоришь со стыда! Ратуешь за выдержку, а сам болезненно реагируешь на, конечно, бестактную, если не сказать неумную, но все же шутку товарища.

— Нельзя ли полегче! — напомнил о своем присутствии Сима.

— Ты сиди. В твоем положении любую пилюлю проглатывают молча, а если не лезет, запивают чаем. Дальше. Тебя раздражает, что никто не признает твою вполне здравую и полезную мысль о борьбе с недостатками. Но ведь вопрос о масштабах. Когда счет идет на микроны, это смешно, когда на миллиметры, это можно назвать слабостью, а на сантиметры — недостатком. Если твой глаз ловит микроны, не ставь себя в глупое положение. Но ведь бывают и вполне невинные недостатки, которые не мешают и не задевают других. Есть ли необходимость все подряд предавать остракизму? Естественно, если у товарища проявляется повышенный интерес к еде, его следует посадить на диету, — Субботин насмешливо посмотрел на Смолкина.

— Протестую! — завопил Сима.

— Ну, ну! Здесь люди, а не автомат. Нас не введешь в заблуждение.

Намек Субботина вызвал общее оживление. В памяти у всех еще не изгладился случай, когда Серафим, позорно провалившись на экзамене, сумел добиться у автомата права на переэкзаменовку. Не ожидавший такого кинжального удара от товарища, Сима сник, и Михаил смог продолжить в наступившей тишине свою мысль:

— Но ведь Сима героически одолел весь борщ без остатка только в интересах научного эксперимента, а ты не понял его и обиделся. Тут, надо сказать, главную роль сыграли чувства, то есть те самые подлые гены, о которых столь красноречиво говорила Майя. Итог: три—ноль в пользу Гончаровой. Защищайся!

— Минуту!

Саша налил себе кружку чая, отхлебнул и, поднявшись из-за стола, прошелся взад и вперед вдоль навеса над кухней.

— Хорошо. В чем-то я зарвался. Но Майя, как экологическая комиссия, готова на любое человеческое качество повесить табличку: «Охраняется законом». Пусть, дескать, все развивается естественным путем.

— Ну, знаешь ли! — вспыхнула Майя.

— Минутку! — Макаров сделал глоток из своей кружки. — Я, между прочим, никого не перебивал, а потому прошу меня выслушать молча.

— И стоя! — не утерпел Сима.

Субботин положил ему на плечо тяжелую руку и успокаивающе похлопал по спине, но тот уже не мог остановиться.

— Сняв шляпу!

Майя прыснула в ладошку и отвернулась. Саша невозмутимо отхлебнул еще глоток, а Михаил укоризненно посмотрел на Смолкина. Наконец все притихли.

— Если серьезно, я могу согласиться, что чувства всегда, в любом отдаленном будущем останутся привилегией человека, но ведь вопрос, какие чувства? Любовь? Да! Ревность? Нет! Дружба, участливость, сопереживание, нежность, теплота отношений наконец! То есть положительный комплекс! Вот ты, Майя, утверждаешь, что мы любим Шекспира потому, что часть тех чувств, которые были присущи его эпохе, сохранились в нас. Но ведь это уже ни в какие ворота не лезет! Неужели зависть, властолюбие, корыстолюбие, жадность, коварство, интриганство-то, против чего восстал еще Шекспир, присущи и нам в той же степени? Нет, конечно. Значит, определенный прогресс есть, даже за четыреста—пятьсот лет, а что может быть через несколько тысячелетий?

— Дорогой, не надо с меркой жизненной достоверности подходить к художественным произведениям. Шекспир, как и каждый художник, заострял действительность, да и жанр трагедии требовал жертв, потом стали писать драмы, и жертв стало значительно меньше. Если развитие общества пойдет по предсказанному тобой пути, то остается писать одни комедии или водевили!

— Вот и хорошо! В нормально организованном обществе вообще не должно быть драм.

— Но они есть! С детства я помню случай в нашем доме. Муж убил жену из ревности. И как! Задушил шарфом, почти как Отелло Дездемону. Дикость! — Майю всю передернуло от воспоминаний. — И все же это двадцать первый век. Вот тебе темная сила генетического наследия!

— Гены здесь ни при чем, — возразил Саша. — Просто попался девственно неразвитый тип. Бывают же флуктуации!

— Если бы! Во-первых, сколько я помню, это был очень интересный человек. Обычно он работал дома до глубокой ночи. Иногда он выходил по вечерам посидеть на скамейке, под липами. И сразу возле него собирались жильцы. Начинался любопытный разговор… Часто о космосе… Может быть, я ему обязана поступлением в Институт космонавтики. А во-вторых, говорили, что через день он должен был защитить докторскую.

— Тогда я не знаю, — честно признался Макаров. — И вообще, каждый человек — такая загадка…

Он помолчал. Неожиданно, неизвестно по какой ассоциации, вспомнились их странные отношения со Светланой. Он незаметно вздохнул.

— Ладно, я пошел к своим графикам. В них не меньше загадочного, чем в человеческой сущности, но они, по крайней мере, однозначны. Стоит найти ключ к одному, и раскроются остальные.

— К человеку тоже надо искать ключ…

— Не втягивай, нет настроения, — отмахнулся Саша.

— А я и не втягиваю, — улыбнулась Майя. — Просто тебе привет от Светланы.

— Да? — оживился Макаров. — А где она?

— В Аскании Новой. Изучает тамошний биоценоз.

— Майечка, я же геофизик! Нельзя ли попонятнее?

— Ну, Сашенька! Это же из школьной программы. Совокупность всего живущего. Растительный и животный мир, микробиологический комплекс…

— Я всегда недолюбливал биологию. Кстати, она же специализировалась как врач? Зачем ей этот твой биоценоз?

— Любая внеземная станция-тот же биоценоз, только окультуренный.

— Ладно. У тебя есть ее адрес?

— Естественно.

Саша записал адрес Светланы и, чтобы ему не помешали, отправился в кормовой отсек, где он занимался до обеда расшифровкой палеомагнитных диаграмм. Однако написать письмо ему не удалось: приехал Самсонов. Услышав шум машины, радостные восклицания, общий гомон, Макаров выглянул из отсека, увидел геолога, и его похвальные намерения мигом испарились.

— Аркадий Михайлович! Точку новую наметили?

— Наметил, но не дам. Отдыхайте пока. Иначе с меня профсоюз голову снимет за переработку.

— А кто будет знать? Мы же практиканты!

— Макаров, ты честный человек?

Вопрос застал Сашу врасплох. Он слегка покраснел и сказал неуверенно:

— Думаю, что да.

— Я тоже, — отрезал геолог.

— Бедный Сашенька, — пожалела Гончарова. — У него сегодня черный день.

Просмотрев диаграммы магнитного каротажа последней скважины, геолог остался доволен: отмеченные перерывы в осадконакоплении хорошо согласовались с ранее полученными результатами, а количество инверсий давало достаточно четкое представление о протяженности во времени процессов формирования глинистых пачек и о полноте разреза. На большее нечего было и рассчитывать, но Макаров полагал, что можно сопоставлять разрезы в деталях, если получить ключ к расшифровке диаграмм. Несмотря на сходство, каждая из них отличалась полной индивидуальностью, и вот это было непонятно. Напрасно его убеждали Самсонов и Субботин, что все вполне естественно, поскольку магнитное поле на площади неоднородно, и если в настоящее время оно имеет множество аномалий, то почему их не должно быть в пределах измеряемого палеомагнитного поля?

— Миша, как ты не понимаешь? Естественно, что напряженность магнитного поля в каждой конкретной точке была разной, но ведь мы фиксируем изменения. Изменения, а не само поле! Это разные вещи Изменения определяются причинами глобального порядка и должны иметь одинаковый, точнее, идентичный характер. Еще более четко это должно проявляться на таких параметрах, как магнитное склонение и наклонение. Если бы найти причину неповторимости графиков, их можно было бы привести в единую систему. Мне бы найти хоть два одинаковых кусочка, и я бы разобрался. Вот ты геолог, Миша. Попробуй найти совершенно одинаковые части разрезов.

Субботин только пожал плечами. Найти то, о чем просил Макаров, — совершенно немыслимая вещь. Природа не повторяется, и, несмотря на кажущееся одинаковым чередование прослойков глин, они различны по мощности, по минералогическому составу, то есть вполне индивидуальны, как и графики, получаемые Сашей.

— Хорошо, — нехотя согласился он. — Давай попробуем. Только тебе придется бросить кустарщину и поставить все на более научную основу. Надо отстроить геологические разрезы на миллиметровке, увязать их и только после этого сопоставлять отдельные части твоих диаграмм. Я думаю, Аркадий Михайлович нам поможет.

— Обязательно, — подтвердил геолог. — Это прежде всего в моих интересах!

С этого дня каждая скважина тщательно и подробно описывалась Субботиным, потом они вместе с Сашей отстраивали геологический разрез и пытались по нему увязать палеомагнитные диаграммы, отчеркивая на них одинаковые, по мнению Субботина, части разреза. Самсонов проводил с ними почти все свободное время. Им помогали все свободные от вахты. Даже Галя часами просиживала над диаграммами, пытаясь найти на отчеркнутых частях однотипные рисунки графиков. Саша опробовал все варианты опознания на вычислительной машине, но все усилия были тщетны. Сима научился распознавать однотипные отложения по керну скважин, как заправский геолог, и щеголял названиями свит на зависть Макарову, который хотя и получил достаточную геологическую подготовку по геологическим дисциплинам как геофизик, на практике не мог отличить по керну одну дачку пород от другой с такой легкостью, как это делал Смолкин. Окончания каждой новой скважины все ожидали с нетерпением спринтера, готового сорваться с выстрелом стартового пистолета. Магнитный каротаж теперь повторяли пятикратно, и после Сашиного священнодействия на ЭВМ каждый старался первым выхватить обработанную диаграмму, надеясь, что именно ему удастся найти ключ к решению задачи, но рулоны палеомагнитных графиков росли, и постепенно интерес к ним стал падать. Первым отступился Сима. Скоро Макаров остался в одиночестве, но для него решение проблемы было вопросом профессионального престижа. Правда, иногда Галя, закончив свои дела, брала в руки лупу…

Август близился к концу. Все чаще в ночные смены приходилось надевать свитер. От первых заморозков начали желтеть листья берез и вспыхивали багровым румянцем осины. Матушка Сибирь напоминала о приближающихся холодах…

Тот день был ничем не примечателен. С утра небо затянуло тучами и даже начал накрапывать дождь, но к полудню облака разогнало ветром, и проглянуло солнце. На буровой ждали приезда Самсонова, который должен был поставить бригаду на новую точку. Галя после завтрака уехала домой, в Серебряное, недавно выросшее из живописного села на берегу Иртыша в современный агрогород, пообещав вернуться с пятичасовым экранолетом. Собственно, в те дни, когда буровая не работала, у Гали был выходной, и она могла распоряжаться своим временем по собственному усмотрению, но обычно она оставалась в лагере, не доверяя никому кухонные дела, и к этому привыкли настолько, что Сима, дежуривший в тот день, был неприятно удивлен, когда друзья напомнили ему, что неплохо бы заняться обедом. Поворчав для порядка, он принялся за дело, решив не пугать своих товарищей слишком изысканным меню. Тем не менее, Гончарова, зная о его кулинарных способностях и опасаясь, что привыкший готовить из полуфабрикатов Смолкин сотворит из натуральных продуктов что-либо несъедобное, взялась ему помогать.

— Слушай, — Сима столь старательно выковыривал глазки из картофелины, что даже высунул язык, — ты не знаешь, чего это ей вдруг понадобилось домой?

— Она просила не говорить. Хочет подготовить для вас сюрприз.

— Саша, — обернулся Сима к Макарову, упорно терзающему графики палеомагнитных записей, — с чего человеку понадобилось устраивать нам сюрприз?

— Чудак. У нее же первого сентября начинаются занятия.

— А ты, Интуиция? — спросил он Мишу.

— Похоже, но по-моему, у нее просто день рождения.

— Ого! Это правда, Майя?

— Я же дала слово молчать!

— Хорошо, молчи. Только, если правда, закрой один глаз. И слово сдержишь, и мы получим информацию.

— Иди-ка ты!

— Ну и ладно! И так ясно. Миша зря не скажет. Даром что ли он носит почетное прозвище. Слушай, угадали?

— Отстань, смола! Я же сказала!

— Ты смотри! Она еще и обзывается. Эй, профессор! Кидай свои графики и готовь магнитофон. Кстати, а ты не мог бы эти самые палеомагнитные записи дать нам послушать. Хотелось бы знать, как выглядит эта музыка.

— Балаболка ты, — сказал, поднимаясь, Саша. Ему не хотелось оставлять работу, особенно когда что-то брезжило. По собственному опыту он знал, что потом будет трудно восстановить подобное состояние и вспомнить, какая закономерность улавливалась в многочисленных диаграммах, но раз намечался праздник, надо было подготовить музыку, а стереофон, по укоренившейся традиции, был под его опекой, Саша собрал графики и вразвалку побрел к буровому станку, где в приборном отсеке хранилась фонотека.

Отсутствие Макарова заметили, лишь когда настало время обедать. Субботин подошел к отсеку и стукнул кулаком.

— Эй ты, музыкант! Давай к столу! Да запусти нам что-нибудь повеселее.

— Сейчас.

Саша с готовностью выбрался из отсека, поставил стереофон на стол и вставил кассету. В полуденной тишине возникло тонкое, как комариный гуд, вступление, и тут же громыхнул мощный полифонический аккорд. Музыка звучала торжественно; ритмично наплывали могучие волны, каждый раз окрашиваясь в новую тональность, но все-таки в ней не было привычной мелодии, скорее композитор строил свое произведение на диссонансах.

— Где ты такое выцарапал? — спросил Смолкин, ошеломленный ритмичной мощью короткой музыкальной пьесы.

— Твоя идея. Древняя музыка Земли! — торжественно провозгласил Саша.

— Ну да! Так я тебе и поверил!

Вместо ответа Макаров снова включил стереофон, и снова забились могучие ритмы, расцвеченные калейдоскопом подголосков…

— Они все в одном роде? — спросил Сима, прослушав несколько пьес.

— Нет. Есть и поживее.

Саша погонял ленту и, найдя нужное место, включил воспроизведение. Здесь улавливалась, хотя и не очень отчетливо, какая-то мелодика, отдаленно напоминающая «Марш Черномора» Глинки.

— Какая скважина? — поинтересовался Субботин.

Неожиданный вопрос застал Сашу врасплох. Переводя палеомагнитные графики в звуковую запись, он не очень обращал внимание на номера скважин, стараясь найти наиболее ритмичные, со сложной вязью мелких и крупных зубцов, лишь бы поинтересней звучало, но теперь, осознав, что кроме «музыкального» применения такая запись могла дать и практические результаты в поисках ключа к расшифровке, он покраснел и пожал плечами.

— Не знаю, Миша. Я об этом не подумал.

— И я не думал, — улыбнулся Субботин, уловив причину Сашиного смущения. — Просто любопытно, какая скважина как звучит. Надо же каким-то образом различать музыкальные сочинения природы. Кстати, мне кажется, звучат они все по-разному, так что вряд ли записи помогут тебе расшифровать диаграммы. А, Майя? Ты у нас единственная с абсолютным слухом,

— Не знаю, — поскромничала девушка. После памятного разговора с Сашей на берегу ей не очень хотелось признавать свою исключительность перед своими друзьями в любом качестве. — Надо послушать еще.

— Тогда давайте обедать, — предложил Сима. — А ты, Саша, запускай подряд, только не очень громко, а то эта древняя музыка местами похожа на грозу.

Записи прослушали несколько раз, и Макаров, убедившись в бесплодности уловить что-либо похожее в разных отрывках, уже собирался сменить их на обычную музыку, как Майя вдруг насторожилась и попросила его вернуть предыдущий кусок записи. Внимательно прослушав два отрывка, она неуверенно сказала:

— В них, кажется, есть отдаленное сходство. Попробуй еще раз. Только, когда пойдет второй отрывок, плавно увеличивай скорость.

Теперь уже не только Майя, но и остальные уловили, что два куска из разных записей звучат местами почти одинаково…

— Вот сейчас, Сашенька, уже нужно точно знать номера скважин, — заметил Субботин. — Кажется, я начинаю понимать, в чем дело. Скорость! Мы ведем магнитный каротаж с одинаковой скоростью, а так как ни один слой не имеет точного соответствия по мощности в тех точках, в которых мы бурили скважины, то ни одна диаграмма не похожа на другую. Значит, надо привести графики в единую систему размерности.

— Идея слишком любопытная, чтобы ее не проверить, — Саша взял магнитофон и направился к буровой. С полдороги он вернулся и поставил его обратно на стол. — Впрочем, наслаждайтесь музыкой. Мне она не потребуется, тем более, что у меня не такой тонкий слух, как у Майи.

Саша снова направился к буровой, но Субботин в два прыжка настиг его, подхватил и на руках, отчаянно барахтающегося, притащил к столу.

— Ну уж, нет! — сказал он, слегка запыхавшись. — Давай выкладывай, что надумал, индивидуалист несчастный!

— Ничего особенного, — сказал Макаров, потирая бок, помятый переусердствовавшим Михаилом. — Чистая техника. Задать ЭВМ программу, чтобы расстояния между двумя инверсиями соответствовали эталону. За эталон принять любую.

— Э, вовремя я тебя перехватил! — Субботин довольно потер руки. — Куда ты, голубчик, денешься без геологии? За эталон надо брать диаграмму по наиболее полному разрезу, вскрытому скважиной, причем, для каждой эпохи надо выбирать свой эталон. Короче. Предлагаю: индивидуализм Макарова осудить как недостойный нашей Системы. Кто за? Единогласно! Уважаю тебя, Сашенька, за самокритичность. Второе. В отработку программы включиться всей Системе. Третье. Смонтированную из всех диаграмм полную палеомагнитную запись перевести в торжественный концерт по случаю дня рождения Гали. Экипаж! По местам!

Точно по тревоге экипаж бросился выполнять команду. Работа закипела. Из вороха диаграмм выбирались наиболее протяженные и передавались на суд Михаилу. Тот сравнивал их с геологическими разрезами по скважинам, выбирал наиболее полные и передавал как эталон Саше. Пока он по эталону пересчитывал те части диаграмм, которые относились к охваченному эталоном возрасту, подбирался полный график другой эпохи. Постепенно начала вырисовываться довольно четкая закономерность во всех пересчитанных графиках, и теперь уже можно было достаточно легко опознавать разные их части и монтировать диаграммы в единую палеомагнитную запись по каждой эпохе…

Галя торопилась. Хотя экранолет прибыл вовремя, она не попала в лагерь к намеченному сроку: на пристани не оказалось ни одной свободной машины. Ее подбросили на попутной, и пришлось добираться пешком почти четыре километра. Лагерь был пуст. На столе стояли грязные тарелки и остатки обеда. Тревога закралась в сердце девушки. Такая неаккуратность была не в привычках экипажа, как они себя именовали. Неужели что-нибудь случилось? А что, если с Сашей? Последнее время он был такой задумчивый… Галя быстро подошла к кормовому отсеку буровой, заглянула в иллюминатор и, увидев всех четверых оживленными и веселыми, с облегчением вздохнула, но тут же ей стало грустно. Значит, ее не ждали, а она так торопилась… Галя неторопливо прибрала со стола и принялась готовить ужин. Сначала работа не клеилась и не доставляла удовольствия, как обычно, но постепенно ее обида отошла, и она подумала, что все-таки ей сегодня исполняется ровно двадцать лет и, может быть, никогда больше не придется праздновать свой день рождения в такой необычной обстановке…

Уже вечерело, когда из открытого люка вывалился Саша и, тряся головой, подошел к термосу с водой.

— А, Галочка! Ты уже вернулась? Плесни-ка мне ковшичек воды на голову. Совсем одурел.

Девушка зачерпнула полный ковш и опрокинула на подставленные Макаровым вихры.

— Ух, хорошо!

Он взял из ее рук ковш и допил остатки.

— Слушай, Галочка! А почему из твоих рук вода вкуснее?

— Все шутите, — вздохнула девушка. — Вы скоро там кончите? Ужин остывает.

— Уже, — Саша пятерней поправил свои волосы. — А ты знаешь, чем мы занимались?

— Неужели расшифровкой? — охнула Галя.

— Еще как!

— Вот здорово! Так, значит, у нас сегодня двойной праздник!

— Да! — вспомнил Макаров. — У тебя же сегодня день рождения. Поздравляю! Извини, мы так заработались, что забыли все на свете. Давай я тебя хоть в щечку поцелую!

Девушка засмущалась, но подставила щеку для поцелуя. Саша коснулся ее губами и опять затряс головой:

— Нет, Галочка, ты — опасный человек. Меня прямо током ударило. Да уж, ладно, давай другую!

— Ну вас, — девушка окончательно смутилась и убежала в палатку.

Сумерки сгустились в темноту августовской ночи, прохладной и безветренной, когда над праздничным столом вспыхнули гирлянды разноцветных лампочек. Походный стол был уставлен блюдами, приготовленными умелыми руками именинницы, а в центре его красовался пирог и бутылка шампанского. Едва все уселись за стол и был произнесен первый тост, праздничные огни, казалось, приманили Самсонова. Он вывернул на своем вездеходе из-за березового колка, приютившего буровой лагерь…