Анастасия Дробина

Дворец из песка

Часть I

Буров

Владимир Буров, владелец социально-политического журнала «Наше время», сорокалетний усталый человек, стоял у окна рабочего кабинета, смотрел в окно и сосал потухшую трубку. Был октябрь, и маленький дворик внизу засыпало желтыми листьями. Ветер лениво гонял их по углам двора, время от времени принимался накрапывать дождь. Нужно было работать, но Буров уже четверть часа находился у окна. Внимание его привлек золотистый лист, кружащийся над его запаркованной у подъезда машиной. Буров загадал про себя: если лист упадет на крышу – у Маши все будет хорошо. Лист совершил посадку точно над ветровым стеклом серой «Ауди». Буров недоверчиво усмехнулся. И в это время за спиной его скрипнула дверь и незнакомый, хрипловатый женский голос сказал:

– Владимир Алексеевич, я к вам. Здравствуйте.

Буров резко повернулся. Посетительница уже вошла и, не дожидаясь приглашения, села в кресло возле стола. Удивленный Буров увидел темное, как у индианки, худое лицо, очень большие черные глаза, черные волосы, уложенные в узел на затылке. Мельком отметил странный запах ее духов: не то травянистый, не то болотный, но довольно приятный. На вид женщине было около тридцати пяти, над ее виском тянулись нити седины. Она держалась очень спокойно, почти непринужденно, и это рассердило Бурова.

– Прежде всего, кто вас сюда пустил? – неджентльменски спросил он, отходя от окна. – Я занят, через десять минут у меня совещание. Если моего секретаря нет на месте, это не повод…

Секретарь Ирина оказалась легка на помине: не успел Буров договорить, как из-за двери послышался приближающийся стук каблучков, и в кабинет заглянула виноватая рожица.

– Ой, Владим-лексеич, извините, я, чес-слово, только на секундочку, там Киреев запись привез… – затараторила было она, но, увидев посетительницу, смолкла на полуслове. Похлопала густо накрашенными ресницами (Бурову всегда казалось, что они должны стучать, как деревянные), восхищенно протянула:

– Ой-й-й… Владим-лексеи-и-ич… Ой, вы же – Александра Соколова, да? Та самая?.. Ой, это правда вы?!

Пора увольнять эту идиотку, машинально подумал Буров. Второй год работает в крупном издании и все еще таращится на приходящих знаменитостей, как баран на новые ворота. Никаких мозгов, вот и бери после этого на работу дочь знакомых… Но тут до Бурова дошел смысл сказанного Ириной, и он, неловко положив на столешницу трубку, уставился на женщину.

Он вдруг понял, что гостья гораздо моложе, чем ему показалось сначала. Ей лет тридцать, не больше, это седина ввела его в заблуждение. Так, значит…

– Простите, моя секретарша права? Вы – Александра Соколова?

– Погрязова, – поправила гостья. Помолчав, пояснила: – Я никогда не брала фамилию мужа.

Буров молча смотрел на нее. Теперь он уже не понимал, как мог сразу не узнать свою посетительницу. Год назад фотография этого темного, большеглазого лица украшала передовицы всех газет и журналов, в том числе и его собственного, мелькала во всех новостях. Заголовки надрывались один пуще другого: «Величайший мафиозо России убит в бразильской глубинке!», «Роковая ошибка Шкипера!», «Возвращение на родину мадам Соколовой!», «Вдова Шкипера отказывается от комментариев!» – и тому подобная бредятина. Буров сам тогда дал добро на запуск двухполосной статьи о жизни и смерти Павла Федоровича Соколова – легендарного Пашки Шкипера, сделавшего миллионное состояние в России в мутные девяностые годы. Шкипер погиб год назад во время взрыва его дома в бразильском штате Салвадор. Его жена прилетела в Россию, прямо в аэропорту на нее насели журналисты и телевизионщики, но вдова никак не прокомментировала ни смерть мужа, ни свое возвращение. Шмелева, обозреватель светской хроники, предложила тогда заголовок: «Молчание бриллиантовой вдовы». Буров поморщился, вспоминая. Звучало пошловато, но в принципе верно. Все колоссальное состояние Шкипера, его полностью легальный бизнес за границей, сеть гостиниц и ресторанов в Италии и Франции, игорные дома в Сан-Пауло и Рио-де-Жанейро остались этой женщине. Сенсация была тем значительней, что до сих пор о мадам Соколовой никто не знал: на деловых приемах, светских тусовках, фешенебельных курортах Шкипера сопровождали ослепительные женщины – судя по всему, профессионалки. Жену он в свет не вывозил.

Еще тогда, год назад, Буров недоумевал: зачем она вернулась в Москву? Неужели плохо быть миллионершей в Италии или Рио-де-Жанейро? Потом мадам Соколова сразу пропала куда-то, исчезли публикации, смуглое глазастое лицо перестало мелькать в выпусках новостей. Буров знал почему. Ему самому тогда позвонили из известного ведомства и предупредили, что тему Шкипера и его вдовы пора сворачивать. Буров понял. Слава богу, спохватились. Шкипер был связан со многими политическими деятелями России, бывал в их домах, вел с ними дела. Этим людям не нужна была огласка их отношений со знаменитым бандитом.

– Ирочка, кофе нам, – подумав, сказал Буров. – А совещание перенеси на четыре. Итак, чем могу быть полезен, Александра?..

– Николаевна.

Мельком Буров отметил, как просто одета вдова Шкипера: длинная черная юбка, глухая черная же блузка, никаких украшений, никакой косметики. Только запах странных травянистых духов – словно находишься в лесу, в зарослях папоротников после дождя.

– У меня к вам предложение, Владимир Алексеевич.

– От которого я не смогу отказаться? – улыбнулся он.

– Надеюсь, – без ответной улыбки сказала Погрязова.

– Я вас слушаю, Александра Николаевна.

Погрязова побарабанила пальцами по столу. Глядя в окно через плечо Бурова, спросила:

– Вас интересует интервью со мной?

Буров молча, в упор смотрел на нее. Через минуту Погрязова напомнила:

– Владимир Алексеевич, время – деньги. Да или нет?

Буров, не сводя с нее глаз, гаркнул в сторону приемной:

– Ира, меня нет ни для кого! По телефону не соединять! Где кофе?! Александра Николаевна, я все правильно понял? Вы готовы дать нам интервью? Предупреждаю, меня интересует только правда. И вы должны будете ответить на все – все предложенные вопросы! Иначе ваше предложение не имеет смысла.

– Разумеется.

Буров снова замолчал. Все это было слишком неожиданно. Да, к нему в руки плыла сенсация. Интервью с вдовой Шкипера, а лучше – большая статья… Это… это, господа, серьезно. За минувший год интерес к персоне Павла Соколова у населения ничуть не утих, такой бешеной популярности не мог добиться даже Отари Квантришвили, а ведь тоже был тот еще дон Корлеоне и, в отличие от Шкипера, обожал привлекать к себе внимание. Русский народ любит своих бандитов, и ничего с этим не поделаешь. За полгода о Шкипере были написаны две книги, в равной степени бездарные, на взгляд Бурова, который прочел обе. Получился своего рода «Крестный отец» в переложении для олигофренов. Факты в книгах никто не проверял, но и опровергать их тоже не представлялось возможным: семьи у Шкипера не было.

– Разумеется, – повторила Погрязова, снова глядя в глаза Бурова. – Любые вопросы, я расскажу все, что мне известно.

– А вам много известно?

– Достаточно. Он, конечно, меня на версту не подпускал к своим делам… но вы ведь не уголовное дело будете писать, а статью. А если я перечислю людей, которые бывали в его домах в Нью-Йорке, в Лондоне… У меня есть фотографии, они подлинные.

– Вас могут обвинить в клевете, – осторожно сказал Буров.

– Погрязова безразлично пожала плечами.

Буров вертел в пальцах трубку и усиленно соображал. Было очевидно, что никаких выгод самой Погрязовой это интервью не сулит. Если бы она мечтала об известности – год назад у нее было куда больше шансов. Гонорар ее тоже вряд ли интересует: при шкиперовском-то наследстве. Хочет утопить кого-то своими откровениями? Но легче всего было бы пойти с этим на Петровку или в ФСБ…

– Я назову все имена и передам вам фотографии с негативами. Уверяю вас, это не фотомонтаж. Может, до государственного переворота и не дойдет, но Думу будет трясти долго. Вы согласны?

– Не согласен, – мрачно заявил Буров.

– Вам страшно? – без насмешки спросила Погрязова.

– Мне всегда страшно, когда я не понимаю, в чем дело, – раздраженно сказал он. – Ваше предложение чрезвычайно заманчиво, но… Вы ведь знаете, что Шкипер… что ваш покойный супруг – тема в какой-то степени запрещенная? Мне лично рекомендовали не стараться ее освещать. После того как, по вашему выражению, начнет трясти Думу, меня могут элементарно вытрясти с работы.

– Вы же – независимая пресса! – невинно заметила Погрязова.

– Бросьте. Цена российской независимости всем известна. В конце концов, меня могут просто застрелить. А у меня, знаете ли, дочь…

– По поводу вашей девочки… – вдруг перебила его Погрязова, и Буров поразился внезапной перемене в ней.

Женщина подалась вперед, и ее темные глаза оказались совсем близко от лица Бурова. Внимательные, участливые, потеплевшие.

– Извините меня, но мне известно… Я знаю, что случилось с Машей… с вашей дочерью. И хотела бы попросить, чтобы вы разрешили мне ее посмотреть. Не хочу ничего обещать, но, возможно, удастся что-то сделать.

– Вы врач? – опешил Буров. Такого разговора он ожидал меньше всего.

– Нет, – ничуть не меньше удивилась женщина. – Я…

– Все, я понял, – перебил ее Буров. Помолчав, заговорил тихо, едва сдерживая ярость: – Так, значит, вы – экстрасенс? Целительница? Ясновидящая? Кашпировский?! Мать вашу так!

Погрязова молчала. А Буров почувствовал, что его понесло.

– Я не знаю, откуда вы могли узнать о Маше. Но вам не кажется слишком большим свинством использовать девочку в своих целях? Да, она инвалид! Она сидит в кресле-каталке и никогда с нее не встанет, и многие об этом знают, и вы узнали откуда-то и явились сейчас, чтобы надавить на мои отцовские чувства! Я люблю свою дочь, но я не идиот! Уверяю вас, через все это я уже прошел! И через врачей, и через вашу банду шарлатанов! Я никогда в этот бред не верил, но когда с Машей это случилось… Господи, когда болеет ребенок, поверишь во что угодно! И во что угодно вцепишься! Вы, вероятно, не знаете, сколько этого жулья было в нашем доме! К скольким я сам возил Машу! И никакого…

– Извините, а как вы их находили? – спокойно поинтересовалась Погрязова, зажигая новую сигарету.

Буров осекся.

– Ну… как все. Сейчас столько об этом пишут, открой любой журнал… Кого-то рекомендовали знакомые, потом еще это… Госпожа Лилия, по телевизору…

– Понятно. И, конечно, платили большие деньги. Сначала вроде бы был результат, а потом – снова нет.

– Конечно, – Буров опять начал злиться. – Как будто вы не знаете…

– Ничего и не могло получиться. – Погрязова вдруг улыбнулась, и Буров снова заметил, как она молода. – Владимир Алексеевич, я вам искренне сочувствую, но… Тот, кто на самом деле что-то умеет, никогда не возьмет за это денег.

– И вы тоже? – саркастически спросил он.

– Конечно, – твердо сказала Погрязова. – Позвольте мне увидеться с Машей. Обещаю вам, я сделаю все, что смогу, даже если вы не захотите записать мое интервью.

– Нет.

– Почему?

– Потому что мне жаль Машу, – глухо сказал Буров. – Я не знаю, кто вы и что вы можете, я по-прежнему не верю ни в какую эзотерику, но девочка… ей семнадцать лет. Два года назад она потеряла мать и сама до сих пор в каталке. Я сделал все, что мог, и ничего не помогло. Ей надо смириться с тем, что она никогда не будет такой, как все… Понимаете?

– Я понимаю. Но попробовать мы можем. Владимир Алексеевич, я чувствую, что может получиться. Прошу вас, давайте попробуем.

– Но я не знаю, как скажу ей…

– Я все скажу сама. – Женщина сжала руки на груди, словно в молитве. – Владимир Алексеевич, если есть хоть один шанс, нужно его использовать. Давайте попробуем. Уже сегодня я отвечу вам, стоит ли работать с Машей или нет. Вы же ничего не теряете! Отмените совещание и едем немедленно!

– Но я не вижу…

– Увидите потом. Едем. – Погрязова встала, взяла сумочку и, не глядя на Бурова, быстро вышла из кабинета. Тот, не узнавая сам себя, поспешил за ней.

Поехали на машине Бурова: Погрязова оставила свой «Рено-Меган» на стоянке возле редакции. Было уже темно, дождь пошел сильнее, желтые листья облепляли ветровое стекло. По дороге молчали: Буров злился на себя, Погрязова с отстраненным видом смотрела в окно, на пролетающие мимо улицы. К счастью, ехать было недалеко: на Сущевский вал. Недавно Буров купил квартиру для себя с Машей в одном из элитных домов.

В молчании вошли в освещенный, чистый подъезд, прошли мимо консьержки, поднялись в лифте. Мучительно думая о том, что он скажет Маше, Буров открыл двойную дверь, пропустил Погрязову вперед. В квартире было темно. Дверь в комнату дочери была отворена, там светился телевизор.

– Папка, ты? – послышался голос Маши. – Почему так рано?

– Машенька, я не один. – Буров запнулся.

Погрязова тем временем быстро сбросила туфли, жестом отвергла предложенные Буровым тапки и босиком прошла в комнату дочери – Буров и слова не успел сказать. Он потрусил было следом, но дверь за Погрязовой закрылась, и он успел только услышать вопрос дочери:

– Здравствуйте… а вы кто?

«Придурок и трус», – уныло сказал сам себе Буров. И поплелся курить на кухню. Все произошло так стремительно, что он не успел вмешаться, и только сейчас, сидя с сигаретой на пустой кухне и глядя на бегущие по стеклу струйки дождя, начал обдумывать произошедшее. Может, она гипнотизер, эта мадам Шкипер? Ведь еще утром он даже не был знаком с ней… а сейчас она сидит с его дочерью за закрытой дверью, и Машиного голоса не слышно. Разговаривают? Но о чем?!

Резко скрипнула дверь. Так же резко, железно прозвучал голос Погрязовой:

– Владимир Алексеевич, быстро – таз с водой мне!

Он вскочил и помчался за тазом. Она встретила его на пороге Машиной комнаты, выхватила из рук пластмассовый голубой таз, плеснув водой на штаны Бурову, и захлопнула дверь перед его носом.

Буров вернулся на кухню. Не зажигая света, долго пил холодную воду из-под крана. Потом позвонил на работу и сказал Ирине, что завтра с утра он – в министерстве. Потом сел на табуретку, прислонился затылком к стене и, кажется, заснул.

Он проснулся от голоса Погрязовой:

– Уже все, Владимир Алексеевич.

Он неловко вскочил, зажег свет. Первым делом взглянул на часы. Оказалось, что прошло всего сорок пять минут. Щурясь от яркой лампочки, Буров ошалело спросил:

– Ну, как? Как Маша?

– Все получится, не беспокойтесь. Все даже лучше, чем я думала. Завтра я приду опять.

Что-то в голосе женщины показалось Бурову странным. Глаза понемногу привыкли к свету, Буров встал и, подойдя вплотную к стоящей в дверном проеме Погрязовой, внимательно посмотрел на нее.

Как и многие люди его поколения, Буров был неверующим. Но сейчас ему очень захотелось перекреститься и сказать что-нибудь вроде «свят-свят-свят, пропади, рассыпься!..» Стоящая перед ним женщина выглядела уже не на тридцать, а на все пятьдесят. Глаза ее совсем ввалились, вокруг них явственно проступили черные круги, под скулами легли тени, около губ протянулась страдальческая складка. Это было выражение смертельной, тяжелейшей усталости.

– Что с вами? – потрясенно спросил он. – Вам плохо?

– Нет, все нормально, – глухо сказала она, садясь на табуретку. – Не пугайтесь, все абсолютно нормально, все так и должно быть. С вашей девочкой все будет хорошо.

– К ней можно? – как у врача, спросил Буров.

– Можно, но не нужно. Она спит.

Буров в упор смотрел на нее. Когда они входили в квартиру, он пообещал себе, что будет крайне внимателен и заметит любое притворство. Но сейчас, глядя на лицо Погрязовой с закрытыми глазами, он подумал, что для того, чтобы так имитировать предсмертное состояние, нужно быть Сарой Бернар в расцвете таланта.

– Я отвезу вас домой. Где вы живете?

– Не надо. Я позвонила, за мной сейчас приедут.

Через несколько минут действительно раздался звонок в дверь. Буров открыл. На пороге стоял… чеченец. Или дагестанец. Лет тридцати, с узким лицом, непроницаемыми, близко посаженными глазами. В черной кожаной куртке и широких штанах – классика Черкизовского рынка.

– Александра Николаевна?.. – гортанно вопросил он через плечо Бурова, словно того не было вовсе.

– Да, Абрек, минуту… – отозвалась из комнаты Погрязова. Кавказец, не вытирая ног, прошел в комнату, вскоре показался оттуда, ведя под руку Александру. Молча подержал ей пальто, что-то проворчал не по-русски. Погрязова не ответила ему. С порога она обернулась:

– Владимир Алексеевич, я приеду завтра в восемь вечера, предупредите Машу. И еще… Я забыла вылить воду. Пожалуйста, прямо сейчас вылейте таз. Прямо сейчас, это очень важно. Идите. Обещаю, что все получится.

– Как скоро? – не удержался Буров.

Кавказец, придерживающий дверь для Погрязовой, резко обернулся, Буров заметил пренебрежительную гримасу на его лице. Парень явно хотел что-то сказать, но Погрязова мягко толкнула его ладонью в спину:

– Абрек, иди, иди… – И, вслед за парнем шагая за дверь, ответила: – Через десять дней.

Буров закрыл за ней дверь и сразу же пошел в комнату дочери. Маша спала в своем кресле-каталке, свесив руку до пола. Светлые волосы, рассыпавшись, лежали на ее лице. Буров убрал их, осторожно поднял дочь на руки и отнес в постель. Маша не проснулась. Что-то попалось под ноги. Буров увидел таз, шепотом чертыхнувшись, поднял его и вынес из комнаты.

Вода была черной. Не такой черной, как тушь, а скорее, как вода из торфяного болота. Буров долго, изумленно разглядывал ее, попробовал пальцем. Палец остался чистым. Разозлившись, он подумал: разведенная краска, для эффекта. Это будет легко вычислить: если вода постоит какое-то время, обязательно на дно таза выпадет осадок. То-то она так беспокоилась о том, чтобы он вылил воду… Аферистка, такая же, как и все они. И он хорош, купился… Буров оставил свет в ванной, разделся и лег спать.

Среди ночи заверещал телефон. Не открывая глаз, Буров нащупал рядом с собой трубку. Снимая ее, глянул на светящиеся часы: полпятого утра.

– Алло?.. Кто это?

– Конь в пальто! – рявкнул в трубку незнакомый гортанный женский голос. – Воду вылей, придурок, мозги есть у тебя или пропил?! Санька из-за тебя четвертый час заснуть не может!

– Что?.. – ошарашенно переспросил он. – Кто вы?

– Воду вылей, сволочь, убью!!! – в трубке запикало.

Буров встал. Натыкаясь на стены, побрел в ванную, где горел свет.

Вода в тазу была по-прежнему черной. Никакого осадка не наблюдалось. Буров опрокинул таз в ванну, смыл остатки воды душем. Криво усмехнувшись, пожелал:

– Спокойной ночи, Александра Николаевна.

Погасив свет, он вернулся в постель, но сна уже не было. В окне на фоне сереющего неба выступили темные очертания домов, кое-где уже горел свет. Буров закурил прямо в постели, чего не делал уже лет пятнадцать. Закрыв глаза, подумал: неужели в самом деле что-то получится? Неужели Маша… Он боялся даже думать о том, что дочь снова сможет ходить. Но, может, хотя бы на костылях, хотя бы немного?..

– Папа! – послышался голос дочери. Буров вздрогнул, уронил сигарету. Ругаясь, кое-как затушил пальцами рассыпавшиеся по одеялу искорки и вылетел из комнаты.

Часы показывали семь. Маша, потягиваясь, сидела в постели.

– Куришь? – с упреком сказала она. – Запах на весь дом.

– Извини. А как… как ты себя чувствуешь? – Бурову уже казалось, что все произошедшее – сон. Не было никакой вдовы Шкипера в его кабинете, не было машины, летящей по темному городу, не было почерневшей воды в тазу.

– Нормально. – Маша обеими руками взлохматила волосы. – Пап, а она кто?

– Кто – она? – глупо переспросил он.

– Ну-у, эта женщина… Александра Николаевна. Так неудобно получилось, мы разговаривали-разговаривали, а потом я, кажется, заснула. Она не обиделась?

– Н-нет… Она что… Она тебе понравилась? – Буров присел на край кровати. – А о чем вы говорили, если не секрет?

– Да так… – Маша пожала плечами. – Про музыку, про Интернет, про тебя, про маму… Про аварию тоже рассказала. Я хотела показать ей фотографии в компьютере – и вдруг заснула, как дура. Она кто, папа? Она сказала, что я смогу ходить!

Буров молчал, собираясь с распрыгавшимися мыслями. Получалось, что Маша обсуждала с незнакомой женщиной темы, на которые они не говорили уже два года. А о матери, которая в тот проклятый день сидела за рулем их машины, она отказывалась разговаривать даже с психологом во время реабилитационного курса. Так и говорила: «Я не буду это обсуждать». А тут…

– Папа… Папа, ты слышишь меня? О чем ты думаешь?! – рассердилась в конце концов Маша. – Ты сегодня очень занят?

– Нет… Не очень. А что?

– Ты можешь купить мне костыли? Любые, самые дешевые. Я должна попробовать.

– Куплю… Куплю. Если ты хочешь, если ты уверена… – промямлил Буров. Демонстративно покосился на часы и спасся бегством.

Ровно через десять дней Буров вышел из машины около дома на Северной улице в районе Таганки. Утром он позвонил Александре, чтобы условиться о встрече. Та назначила довольно странное время: девять вечера. «Впрочем, если это поздно, давайте завтра». Но ждать до завтра Буров был не в состоянии. Он не знал, что ему думать, как понимать то, что произошло.

Все случилось сегодня, в час ночи. Бурова разбудил отчаянный крик. Кричала Маша, и он, свалившись с кровати, в трусах кинулся в комнату дочери. Там было темно; Буров хлопнул по выключателю, свет ударил по глазам, и он не сразу разглядел стоящую посреди комнаты дочь. Маша балансировала, держась за кресло, и кричала, как в детстве, – пронзительно, со слезами: «Папы-ы-ычка-а!»

Буров кинулся к ней – и Маша тут же упала. Лежа на спине на полу, она сжимала костыль и кричала, кричала во все горло: «Я могу! Я могу! Я могу, папка, я могу-у-у!»

Буров уложил ее на постель и, как был, в трусах и одной тапке, помчался звонить Погрязовой. К счастью, она сразу взяла трубку, спокойно объяснила, что все идет как надо, и посоветовала съездить в медицинский центр, где наблюдалась Маша, поговорить с врачами.

В медицинском центре «Авиценна», куда Буров привез сияющую Машу к самому открытию, посмотреть на нее сбежался весь персонал. Профессор Перельман только разводил руками. Услышав от взбудораженного Бурова историю с целительницей, он было недоверчиво поморщился, но, когда Буров произнес фамилию Погрязовой, улыбаться перестал: «М-м-м… странно. Я думал, она давно не практикует». – «Вы ее знаете, Семен Маркович?!» – поразился Буров. – «Сашеньку-то Погрязову? М-м, неплохо. Деда ее знал лучше, исключительный был хирург, Иван Степанович Погрязов, да… Его посадили перед самой кончиной Сталина, – если помните, было такое дело о врачах-убийцах. Внучку он вырастил один, мать Сашеньки умерла при родах, отца там, кажется, сразу не наблюдалось, а бабушка года через три умерла. Редкой была красоты женщина, Сашенька очень на нее похожа. У нее воистину дар божий, и с каждым годом все сильнее. Но, как я знаю, она мало кого берется лечить и никакой рекламы себе не делает. Как вы на нее вышли, Владимир Алексеевич?» «Она сама на меня вышла, – криво усмехнулся Буров. – Что же нам теперь делать, Семен Маркович?» – «То, что скажет Сашенька. – Перельман боком, по-птичьи взглянул на Бурова блестящим круглым глазом и вдруг рассердился: – И не смотрите на меня, молодой человек, как Ленин на мировой империализм! Поверьте, ненавижу шарлатанов не меньше вашего, у меня это даже, если хотите, профессиональное! Но Сашенька – это уникум, космическая девочка, и вы не представляете, как вам повезло! От себя могу предложить комплекс массажа, гимнастику и наши спецтренажеры. Машу можете оставить здесь, палату сейчас приготовят. Да, и витамины, курс уколов… обязательно! И передайте Сашеньке, чтобы, если сможет, зашла ко мне, она знает зачем».

…Буров поднялся на четвертый этаж старого дома сталинской постройки, нашел нужную квартиру, позвонил. Дверь открыла… цыганка. Молодая, лет тридцати, в красном потертом платье и вязаной кофте, с черными, пристально посмотревшими на Бурова глазами.

– Добрый вечер, – немного опешил он. – Я… к Александре Николаевне.

– Здравствуйте. Проходите, она вас ждет, – вежливо ответила цыганка, но Буров невольно вздрогнул: именно этот гортанный голос десять дней назад бешено кричал в трубку, чтобы он вылил воду из таза.

В прихожей у зеркала Буров разделся под упорным взглядом цыганки, сунул ноги в предложенные шлепанцы и прошел в комнату. Цыганка тут же удалилась, показав Бурову на кресло. Он сел. Огляделся.

Это была довольно большая зала с высоким потолком, как во всех московских старых домах. Первое, что отметил Буров, войдя, – острый запах травы. Взгляд его сразу же упал на большой портрет, висящий на стене между гитарой с бантом и посудным буфетом. Молодая брюнетка в вечернем платье смотрела весело и чуть надменно, держа в тонких пальцах какие-то кружева. Рядом с портретом висела большая фотография в рамке. С нее внимательно и неласково смотрел на Бурова мужчина лет шестидесяти с высоким лбом и сильно выступающими скулами. А еще были книги, стоящие на полках и стеллажах вдоль стен. Их было очень много, гораздо больше, чем в квартире самого Бурова, хотя своей библиотекой он гордился. Рядами стояли собрания сочинений классиков с позолоченными корешками, целый стеллаж был заполнен медицинской литературой. Большой круглый стол под плюшевой скатертью, над которым, как в довоенном кино, нависал зеленый абажур с бахромой, тоже был завален книгами. Застекленный буфет был старинный, ручной работы, с витыми столбиками и резьбой. Посуды в нем стояло много, и тоже не новой: Буров увидел старомодные графины из цветного стекла для вина и водки, сервиз «Мадонна», тонкие фарфоровые чашки с блюдцами, изящную розовую сахарницу. Все было красивое, изящное, но совсем несовременное, такое, как в домах московских интеллигентов тридцать-сорок лет назад. Диссонанс в эту обстановку вносила только африканская фигурка из черного дерева, изображающая девушку с высоко заколотыми волосами, сидящую по-турецки, на краю буфета. Взгляд у африканки был насмешливый и недобрый.

Широкие подоконники были заставлены цветочными горшками. У растений оказались такие сочные, здоровые листья, что Буров даже подумал: искусственные, и подошел убедиться. Но все было настоящее, цветущее и пахнущее. Более того, они не были похожи ни на одно домашнее растение, что Буров видел в домах или магазинах. Присмотревшись, он понял, что это не декоративные растения, а травы, рассаженные в широкие керамические горшки, и это от них шел болотно-луговой запах. За шкафом висело на вешалке что-то тяжелое, переливающееся, расшитое монетами. Буров подошел, потянул за шифоновую оборку. Сценический костюм то ли для фламенко, то ли для «цыганочки».

Открылась дверь, и в комнату снова вошла цыганка. Она была нагружена керамическим блюдом с пирогом, явно домашним, тарелочками с сыром и колбасой, плетеной корзиночкой с хлебом. За ней вошла Александра, несущая чайник: как и предполагалось, не банальный электрический, а старый, эмалированный, с черным отбитым пятном у донышка. К травяному запаху примешался сладкий запах корицы и яблок.

– Здравствуйте, Владимир Алексеевич! – весело поздоровалась Александра. – Вы любите шарлотку? Милка ее делает, как никто. Вообще вы не представляете, как она готовит! И, между прочим, на семью в двадцать человек! Мне так никогда не суметь… О, я же вас не познакомила! Прошу любить и жаловать, Камила Николаевна Туманова, артистка, певица, моя… сестра.

Милка улыбнулась, не поднимая глаз и продолжая разливать чай. Буров машинально следил за ее руками: смуглыми, сухими, с сизыми, сильно выступающими прожилками, с несколькими довольно дорогими кольцами на пальцах, из которых выделялись два особенно больших: с ярко-красным рубином овальной огранки и квадратным изумрудом, размерами напоминающим подделку. Буров заметил, что ему она налила простой черный, а себе и Александре – из отдельного чайничка, с мягким золотистым оттенком и ни на что не похожим запахом.

– Простите, а… что это за чай у вас? Мне такого нельзя?

– Отчего же, пожалуйста. Я не предложила, потому что не все любят чай на травах. Попробуйте.

Милка мгновенно заменила чашку, придвинула блюдечко с медом, посоветовала:

– С медом лучше, чем с сахаром! – И, обернувшись в сторону кухни, вдруг завопила так пронзительно, что Буров уронил ложечку: – Эй, бандитская морда, чай будешь?!

– Спасибо, дорогая, потом… – гортанно ответил с кухни голос Абрека.

– Ты его покорми лучше, он с утра голодный, – велела Погрязова. Посмотрев на ошеломленное лицо Бурова, чуть усмехнулась: – Привыкайте. Милка тихо разговаривать не умеет. Ну, что ты орешь, бестолковая, детей перебудишь…

– Пушкой их сейчас не поднимешь! – огрызнулась та, поднимая ложечку и заменяя ее новой.

Буров надеялся, что она уйдет, но цыганка села за стол, придвинула к себе чашку и заболтала в ней ложкой. Буров посмотрел на Александру, но та молча пила чай. Буров тоже пригубил. На вкус оказалось очень свежо, терпко и в то же время сладко. Откусил шарлотку – действительно, великолепно.

– Итак, что вас интересует, Владимир Алексеевич?

С минуту Буров молчал. Затем медленно выговорил:

– Не знаю. Не знаю, какими словами я могу вас благодарить, но…

– Какая благодарность, Владимир Алексеевич? – перебила его Погрязова. – У нас с вами, если помните, заключена сделка. Маша встает – вы печатаете мое интервью.

– Все, что вы хотите, – не задумываясь сказал Буров. Еще ночью он решил, что напечатает все откровения этой женщины – и пусть его потом сажают за клевету, расстреливают из-за угла, высылают в Сибирь и вообще делают что хотят. Одного он не мог понять – зачем ей это нужно.

– Как вам удобно? – спросил он. – Классическое интервью, я задаю вопросы – вы отвечаете?

– Вы профессионал – вам и решать, – пожала плечами Александра. – Вас, я полагаю, интересует Шкипер?

Бурова Шкипер не интересовал. Хотя, конечно, ему хотелось узнать, что эта женщина могла в нем найти. Да, один из основоположников русской мафии; да, очень богатый человек; да, легенда уголовного мира… И все же, если отбросить этот романтический флер, – обычный бандит. Всю неделю Буров висел в Интернете, собирая информацию о Павле Соколове. Он нашел даже его фотографию в архиве собственного журнала и долго рассматривал лицо Шкипера – с высокими резкими скулами и очень светлыми глазами, которые пугающе смотрелись на темной физиономии. На момент смерти ему было сорок два года, но даже на этом фото волосы его оказались почти сплошь седыми. Красив? Нет, скорее, наоборот. Но что у них могло быть общего, у Шкипера – и такой женщины?