Владимир Дрыжак
      ЭЛЕКТОРАТ
      Электоратом Кузькин стал на другой день после штурма Белого дома. Сам он, правда, об этом еще не подозревал.
      Нет, Белый дом Кузькин не штурмовал и в рядах защитников не стоял по той простой причине, что жил он отнюдь не в Москве и даже не в Санкт-Петербурге. В том городе, где жил Кузькин, были всякие дома: купеческие, дом политпросвящения, крайком и прочие. Дома были красные с разводами, цвета речной волны после аварийного сброса, цвета хаки и других неброских оттенков спектра радуги. Но Белого дома в этом городе исторически не сложилось ни одного.
      Разумеется, если бы в тот день Кузькин выпил больше, его можно было бы уболтать на штурм, скажем, Капитолия. А с трехсот грамм на штурм не тянуло. В трезвом же виде меньше, чем на Зимний Кузькин был не согласен. Из принципиальных соображений.
      У некоторых может возникнуть ложное впечатление, что Кузькин - алкаш. Нет. И никогда им не был. И отец Кузькина не был алкоголиком, и дед не был. Выпить любили - а кто не любит? А чем еще заполнить трудовой досуг?
      Наш Кузькин венчал собою целую плеяду Кузькиных и им подобных, на плечах которых с незапамятных времен держалась мать Россия. С утра понедельника и по вечер пятницы включительно он пахал, как трактор, на своем бульдозере. Случались, конечно, проколы гусениц, разные, там, нештатные ситуации и тому подобные самовольные отлучки. Но чтобы, извините, нажравшись как свинья, сесть за рычаги и утюжить окружающие заборы и садовые участки - этого не было. Кузькин твердо знал: работа - это работа. Она тяжкий крест, святая обязанность, долг каждого гражданина перед Партией, Правительством и лично Ильичом. И что с того, что партия превратилась в какую-то унылую аббревиатуру, а Ильичи кончились? Я не буду работать, ты не будешь работать, он не будет, а кто будет? Папа Карла Маркса?
      А вот с вечера пятницы и до утра понедельника - вы меня извините! На то она и Конституция...
      Семейная жизнь Кузькина складывалась нормально. Конечно, когда он "под газом" вваливался в свою квартиру, жена кричала, рыдала и угрожала, обзываясь всякими словами. Кузькин терпел. А что, она должна кидаться ему на шею, что ли? Если же супруга хваталась за скалку или, паче чаяния, за утюг, Кузькин с боем прорывался в туалет, запирался там и, сидя на унитазе, читал газету. Вернее, ее отдельные части. А еще точнее, отдельные части разных газет.
      Писали разное. Но самое удивительное - и Кузькин это отметил - именно в такие сорбные моменты ему становился понятным весь политический расклад в верхних эшелонах. Очевидно было, к чему клонят демократы, чего добиваются коммунисты, кто завел страну в тупик, а кто, наоборот, выводя ее из этого тупика, толкает в пропасть. И где корни коррупции было ясно, как дважды два. Более того, становился очевидным источник организованной преступности и главный резерв мафии.
      Но, однако же, проспавшись, Кузькин с изумлением отмечал свою полную несостоятельность как аналитика всякий раз, когда жена включала телевизор. Кто там прав, кто виноват, кто за кого и во что горазд? Вот ведь выступает нормальный мужик и говорит все правильно и ругает всех чуть ли не матом, а через пять минут другой мужик говорит то же самое, но жена говорит, что он с тем, первым подрался где-то там в Думе...
      После другой истории со штурмом, когда Кузькин с изумлением увидел собственными глазами, как наши танки вместо Рейхстага палят в наш же Белый дом, он понял только одно: если так и дальше пойдет, кончится плохо. До сих пор они там, наверху обходились без него, Кузькина, а теперь, видать, уже не могут. Все орут: простой народ, простой народ. Пусть, мол, скажет свое слово. А кто народ? Вот он, Кузькин, и народ. И должен сказать свое веское слово. А что тут скажешь? Спросили бы про бульдозер - он бы им все сказал, что думает. А тут - хрен разберешь...
      С другой стороны, если и дальше сидеть, они ведь там поубивают друг друга к чертовой матери. Оно бы, может, и ничего, но ведь на этом дело не кончится. Это Кузькин знал точно. Ему бабка в детстве рассказывала, что пока был царь, шумели,но не убивали друг друга насмерть, а уж как царя скинули - началось. Бабке Кузькин верил - она всю жизнь прожила в деревне и из всех этих коллективизаций, индустриализаций и электрификаций запомнила только одно голодухи. Жизнь для нее делилась на такие периоды: "жить можно" и "голодуха". Что было до революции, бабка не помнила, но по рассказам своей матери дореволюционную жизнь относила к периоду "жить было можно,кабы не война". Имелась ввиду Первая мировая.
      Таким образом, политические аспекты жизни в сознании Кузькина имели два источника и две составные части: телевизор и бабкины рассказы. И по мере развития политической жизни в стране бабкины рассказы все чаще и чаще выходили с задворков подсознания на первый план.
      Первые после штурма выборы несознательный Кузькин проспал. Не в переносном , а в самом прямом смысле. Они с мужиками перед этим крепко отметили всплеск политической активности, так, что голосом Кузькина распорядилась жена. Пока Кузькин спал, она приняла новый основной закон и отдала свой и Кузькина голос демократам. Кузькин с похмелья тоже решил пробиться к урне, но жена заявила, что никуда его не выпустит, пока он не продерет зенки, и не починит стиральную машину. И добавила, что с его рожей надо стоять возле другой урны. Действительно, в ванной Кузькин обнаружил, что его лицо утратило былую симметрию - правая скула опухла. Драки не было - это он помнил точно, но факты - вещь упрямая. Пришлось заняться домашними делами. Так что страна взяла новый курс не имея на то никакого согласия народа в лице Кузькина.
      С тех пор прошло два года, и как-то незаметно подкрались новые выборы, причем, что удивительно, обошлось без всякого штурма. Вот разве что чеченцев немного побомбили, но это совсем другое дело. Кузькину было все равно, чеченцы, вьетнамцы или афганцы. Лишь бы не у нас. Говорили, правда, что Чечня - это тоже Россия, но сами-то чеченцы не согласились, а тогда надо разбираться. Вот пусть и разбираются...
      Россия, с точки зрения Кузькина, была там, где все согласны, что это Россия. Вон хохлы против - и пожалуйста. Разберетесь - милости просим. А нет - черт с вами, разбирайтесь дальше.
      У Кузькина был приятель - татарин по фамилии Гарифуллин и с ним были разногласия, но только по пьянке. Он утверждал, что в России есть суверенный Татарстан. "И что с того?" вопрошал Кузькин. "А ничего, - отвечал Гарифулин, - есть и все". "Мало ли чего есть в России, - парировал Кузькин. Твой этот Татарстан в России, не в Китае?" "Ну, в России, бурчал недовольный Гарифуллин. "Ну и все, - подводил итог Кузькин, - давай за него". Остальные участники дискуссии дружно присоединялись и суверенитет Татарстана в рамках Федерации оставался неколебим.
      За два года жизнь претерпела значительные изменения. Когда-то были талоны, но в магазинах того, что было написано на талонах не было. Те времена канули в Лету. Три года назад в магазинах появилось все - откуда что взялось! Но цены были такие,что никакой зарплаты не хватало. Потому что продавалось, в основном, все импортное. Народ взревел и потребовал увеличения зарплат. И их, против ожиданий, начали увеличивать.
      Кузькин нутром понимал: что-то здесь не то. Ведь за так буржуи нам все это не притащат. Значит, кто-то должен будет за все расплатиться. Кто? И чем заплатит? Красные на митингах орут, мол Родину распродаем. Кузькин в это не верил. Наша Родина буржуям не нужна - у них своих полно... Ну, допустим,- рассуждал Кузькин, - Родину продали, купили всякого барахла, какое сами делать не научились. Все равно концы не сходятся. Ведь если в магазинах все есть и деньги у народа есть, то "жить можно". А тогда почему не жили до того? Зачем были нужны талоны? И вся эта перестройка-переделка - зачем? Не-ет, что-то у них там наверху опять не сварилось. Не может быть так, чтобы одновременно и деньги у народа в кармане и товары на прилавках, если никто эти самые товары не делает. То есть, может, конечно, какое-то время, а потом-то, потом?.. Народ учен, он все выметет махом, пока деньги не отобрали назад. Значит, те - наверху - должны еще что-то придумать. Но что?
      Кузькин не ошибся - выход оказался простым как два рубля. Зарплаты аккуратно начисляли, но их перестали платит. Вот это да-а! Коммунисты до этого не додумались. Если было надо, они заставляли работать без всякой зарплаты. А эти молодцы. С этих будет толк!
      Пока Кузькин восхищался, обнаружилось, что жена за два года изменила свои политические убеждения на сто восемдесят градусов. Однажды придя из магазина, она заявила, что все, баста, будут выборы, она проголосует за коммунистов. Кузькин, в общем-то и не возражал, но удивился такой непоследовательности. "С чего это вдруг?" - поинтересовался он. "А с того, - сказала жена. - Те хоть обещают, что зарплату выплатят и цены сбавят, а эти обнаглели совсем даже обещать не хотят!.. Вы там у себя что думаете, с твоими архаровцами? Шахтеры вон бастуют, им и дают."
      "Баба - что с нее взять.., - подумал Кузькин, - Если бы каждый раз, как обещают, женились, я бы уже пять раз был женат и ни разу бы ни овдовел! С другой стороны, черт его знает..."
      Кузькин начал замечать, что и на работе мужики стали заводить всякие разговоры. Но ничего конкретного из этих разговоров не вытекало. Ругали всех, от прорабов до арабов, и сходились на том, что жизнь, конечно, дерьмовая, будет еще дерьмовей, но в субботу надо ехать на рыбалку. Окунь прет в прорубь.
      Рыбалка Кузькина не трогала. Он больше грибочками интересовался, да ягодками под смородиновку. Но зимой какие ягодки... И выходил у него зимой сплошной телевизор. А там все тоже самое - прокладки.
      От нечего делать Кузькин стал думать. В самом деле, что за ерунда такая. Вот показывают Швейцарию - Германию. Живут как люди. В Швеции, говорят, то же самое - развитой социализм. А у нас - полная труба... Вот он на бульдозере ездит грунт кантует. Работа? Работа. Так плати! Или в Швеции тоже за грунт не платят - так кто же в это поверит. И какой шведский дурак за так на бульдозере поедет. Сразу, небось, всем по шее дадут, кому надо! Ладно...
      Может я мало кантую - скажи, буду больше. Или не то? Скажи что надо - буду то...
      А может все не то кантуют и никто не зает, что надо! Так вы сядьте, подумайте, что надо и куда! В Швеции уже ездили, как там и что, видели - может уже пора думать начинать!? Одно из двух: либо у нас точно страна дураков - думать некому, прокормить себя не можем, либо все наработанное куда-то улетучивается. Так сядьте, подумайте, чтобы не улетучивалось...
      И ясно, что не он, Кузькин, думать должен - кто его слушать будет!? А кто? Так Дума же и должна, на то она и Дума. Раньше, понятно, были Советы. Советы любой дурак давать может - их и собирали. Потому все и шло наперекосяк. Но теперь-то - Дума. И пожалуйста, иди выбирай. Выбрать тех кто думать умеет, если еще остались, и вперед! Мы потерпим, нам не впервой, но уж и вы...
      Кузькин стал слушать выступления по телевизору внимательнее, но скоро понял, что толку в этом нет никакого. По ящику умного от дурака не отличишь.
      А, между тем, выборы накатывались, как девятый вал.
      В пятницу вечером Кузькин вернулся домой как стеклышко. Мужики сидели полдня в будке и чесали языки о выборы. Партий оказалось чуть ли не полсотни, и как за них голосовать, никто не знал. Каждый долдонил свое, а общий вывод был таков: "На хрена нам такие выборы, но сходить надо, а то хрен их знает..."
      --
      С утра субботы настроение у Кузькина было дрянное, жена тоже помалкивала, а хуже всего то, что делать было нечего. То есть все старое он уже переделал, даже утюг починил, а новое и начинать не хотелось. Кузькин помыкался по квартире, от нечего делать почистил картошку, дал сыну по шее за двойку, лег - не лежится, встал - не стоится. Ну, все, туши свет!.. Кончилось тем, что Кузькин опять уперся в тот же телевизор. А ближе к вечеру...
      Нет, ничего особенного не случилось.
      Просто на кухне перестала закрываться горячая вода. Кузькин закрыл вентиль под раковиной, вывернул кран и констатировал, что тот приказал долго жить - сорвалась резьба.
      Двумя этажами ниже жил знакомый - дядя Коля, он же Петрович, он же заведующий мастерской при ЖЭКе, он же токарь - универсал, он же слесарь и консультант по любым коммунально-водопроводным аспектам бытия. Кузькин решил сходить к нему.
      Дверь открыл сам Петрович. Это был жилистый пожилой мужчина, несколько, правда, лысоватый, но в полной силе. Весьма, впрочем, добродушный и всегда готовый помочь в любой беде, будь то хоть засорение стояка, хоть протечка батареи. Если,конечно, и человек хороший.
      - Вот, Петрович, кран у меня накрылся, - сказал Кузькин, пожимая лопатообразную ладонь и протягивая деталь.
      - А, - буркнул тот, - резьба слезла. Латунь - чего ты хочешь... Вы как сговорились. Еле успел поужинать, а ты уже второй.
      "Первый" оказался мужчиной из соседнего подъезда. Кузькин с ним сталкивался, но лично знаком не был. Сложения тот был хлипкого, лицо бледное, очки - явно не пролетарий. Кузькин, впрочем, априори ничего против интеллигенции не имел. Его родной брат, оставаясь нормальным человеком, имел высшее образование и работал аж главным инженером какого-то замысловатого предприятия в другом городе. Последний раз Кузькин встречался с ним пять лет назад и имел разногласия из-за перестройки с ускорением. Где сейчас та перестройка и где те разногласия...
      Он пожал вялую ладонь "первого", который представился Константином. Петрович удалился в лоджию и долго гремел там какими-то железками, матерясь при этом без использования собственно матерных слов. Супруга его - полная добродушная женщина - выглянула на минутку из кухни, улыбнулась и опять загремела плошками.
      Кузькин с Константином топтались в прихожей, стараясь не глядеть друг на друга. У каждого была своя беда, а разные беды не сближают.
      Петрович, наконец, покинул лоджию и явился просителям с разведенными руками.
      - Нету, мужики, - сказал он. - Все раздал. Завтра приходите, с работы припру.
      Константин горестно вздохнул:
      - А до завтра что делать? Может тряпкой заткнуть?
      - Нет, ты лучше полиэтиленовый мешок на колено надень и резинкой стяни, - посоветовал Петрович.
      - Отец, - послышалось из кухни, - а мне ты когда воду сделаешь?
      - Во! - Петрович хлопнул себя по карманам. - Опять прокладки забыл. Сапожник без сапог.
      Кузькин понял, что пора уходить, но Петрович вдруг схватил с вешалки свой кожан и сказал безапелляционным тоном:
      - Пошли.
      - Куда? - хором спросили Кузькин и Константин.
      - В слесарку. Пошарим там, все ценное растащим. Завтра-то выборы, стало быть, гуляем. А после выборов неизвестно что будет. Может и тащить запретят, - Петрович подмигнул Кузькину.
      Тот пожал плечами. На его памяти такого не было и в перспективе не маячило. Ташили, тащат и тащить будут. Что охраняли на том и стоим!
      --
      На улице уже стемнело и было прохладно - градусов десять мороза. Кузькин не оделся и, вспомнив испытанный армейский способ, трусил "гусем", то есть выгнув спину и отведя назад плечи, чтобы между спиной и курткой сохранялась спасительная воздушная прослойка. Именно так шагали строем в столовую по морозцу. Причем, задние старались нежно погладить передних по спине, а передние - лягнуть задних в колено. Это вседа забавляло личный состав, потому что наиболее ловкие умудрялись попасть гораздо выше...
      В слесарке было тепло, а потом стало и светло. Кузькин здесь бывал не однажды. Он с удовлетворением отметил, что бардак за время его отсутствия нисколько не уменьшился, и даже наоборот. В левом углу возвышался замасленный токарный станок, заваленный стружкой, напротив двери - верстак с тисами, затоваренный разным хламом, справа наковальня на пне, трубогнувка и сварочная бижутерия. Имел место стеллаж, затаренный железками, трубами и бог весть чем еще, но это были жалкие проценты. Основная масса металла лежала на полу там и сям, оптом и в розницу. Что же касается обычного мусора и пустых бутылок, все это имелось в умеренном избытке, то есть не препятствовало движению, но и не позволяло взору упереться во что-либо иное.
      Выяснилось, что у Константина лопнуло пластмассовое колено под раковиной и замена нашлась быстро. Деталь крана с приемлемой резьбой искали дольше, перерыли два ящика и некоторое подобие таки нашли. А вот прокладок не оказалось ни одной. Занялись поисками подходящей резины, вырубкой, но, в общем, тоже справились.
      Покончив с этим, Петрович уселся на одну из имевшихся табуреток и предложил перекурить. Кузькин согласился, а Константин, как выяснилось, Юрьевич не курил, но тоже присел. Помявшись немного, он сунул руку за отворот пальто и вытащил бутылку. Повертев эту бутылку в руках он протянул ее Петровичу. Петрович, однако бутылку не взял, но ухмыльнулся, крепко затянулся папиросой и выпустил клуб дыма в потолок.
      - Спряч обратно, - коротко приказал он.
      - Да нет, - Константин Юрьевич стушевался, - я так... Не в том смысле, что...
      - Понятно, что не в том, а в этом, - строго сказал Петрович. - Я тебе, Константин Юрьевич, не барыга. У меня водка отдельно, а человек отдельно. Мы с тобой знакомцы, что же ты мне ее припер?
      Константин Юрьевич поежился и пожал плечами.
      - Черт его знает... Должником не хочу быть, так не деньги же тебе совать... Полгода стоит в серванте, ну я и...
      "Интеллигенция, - подумал Кузькин, - бутылка у него полгода стоит без дела..."
      - Ясно, - сказал Петрович. - А вот представь, у меня телевизор сломался. Мне что, бутылку тебе тащить? Выборы на носу, за кого голосовать - не знаю, иду к тебе. А?
      Константин Юрьевич развел руками, мол, ну, что сделаешь, ну, дурак, извини.
      - Ну так оно и то-то, - констатировал Петрович.
      Кузькин вдруг развеселился.
      - А ты, Петрович, за сына юриста тогда голосни, посоветовал он. - За него и без ящика можно.
      - Это почему же?
      - Ну как... Обещает красиво. А нынче голосуют за тех, кто обещает. У меня жена теперь за коммунистов встала.
      - А сам-то ты за кого? - Петрович сощурился.
      - Я-то? А хрен его знает! Их там в списке сорок штук поди, разберись.
      - Балбес ты, Генка, - неодобрительно произнес Петрович. Под сорок уже, а умом вроде как и не затарился.
      - Ну так ты научи, - ощерился Кузькин, поскольку Генкой звали именно его. - Я всю жизнь был беспартийный дурак, а ты, дядя Коля, мне мозги прочисть. Я, глядишь, и в президенты сунусь.
      - Нет, не пойдет. Каши мало ел. - Петрович смял окурок о ногу табуретки и не глядя бросил в угол. - Раньше не спрашивали, чего тебе надо - сами знали. Теперь спросили, а ты и не знаешь, что крякнуть.
      - Мне вон кран надо.
      - Врешь, тебе не кран надо - кран мы нашли. Тебе охота передо мной выпендриться, а самому себе доказать, что ты не шпынек в государстве, а деталь, - серьезно и сурово сказал Петрович. - Все хиханьки да хаханьки. А того не понимаешь, что за всю историю еще ни разу нас не спрашивали, кого мы желаем над собой поставить.
      - А народ никогда и не знает, кого надо ставить у руля государства, - встрял в разговор Константин Юрьевич. - Вся эта демократия никому не нужна.
      - Это - как посмотреть, - не согласился Петрович. По-твоему, Константин Юрьевич, демократия, когда каждый орет, что ему вздумается. А по-моему, демократия - это другое.
      - Что же именно, позвольте осведомиться?
      - Я так думаю, что это способ отставлять дураков от власти. Тут можно, конечно, и без народа обойтись, если он не народ, а так, население. Но толковый народ это умеет лучше всяких КПССов и профсоюзов. Но это - толковый. Вот если сумеем теперь - мы народ. А нет, придется опять идти по ленинскому пути.
      Константин Юрьевич с интересом уставился на Петровича, потом взглянул на бутылку и прочитал:
      - "Коньячный напиток"...
      - Что - напиток?
      - Молдавский. Может все-таки... Вот именно, отставлять! Когда ставят, еще неизвестно, что получится. А потом надо отставить, а как? Он уже при власти!.. Эта мысль мне в голову как-то не...
      - Хочешь сказать, надо обмыть?
      - Разбавить, - подсказал Кузькин. - Крутая очень, без поллитры не полезет.
      - Не нести же мне ее обратно.., - сконфузился Константин Юрьевич.
      - Давай, Петрович, по маленькой, за знакомство, поддержал Кузькин потирая руки.
      Петрович вздохнул и поднялся.
      - Не хотел я сегодня,- сказал он, - да видно теперь уже деваться некуда. Боюсь, как бы Константин Юрьевич ее под эту мысль один не выдул. А мысль заспиртованная есть ложь - еще греки говорили.
      Он без суеты добыл откуда-то три стакана, Кузькин оказал Константину Юрьевичу первую помощь в откупоривании - с разливанием тот справился сам.
      Выпили. Помолчали. В желудке стало тепло. И Кузькин почувствовал, что переходит в активную фазу. Так всегда случалось. Первые сто грамм его организм перерабатывал исключительно в адреналин. Наличие же адреналина в крови Кузькина приводило к тому, что он немедленно занимал активную жизненную позицию и затевал разговоры на актуальные темы. В данном случае тема валялась под ногами:
      - Раз так, Петрович, тогда говори за кого голосовать, чтоб мы с тобой стали народом.
      - Отвянь...
      - Нет, ты скажи, кого надо отставить - мы его враз отставим! Кто дураки? В алфавитном порядке.
      - Все, дураки.
      - А за кого тогда голосовать?
      - За марсиан.
      - За кого? - изумился Кузькин.
      - Ты глухой? За марсиан, говорю, - невозмутимо ответствовал Петрович и продул папиросу.
      Кузькин немного подумал и сказал:
      - Х-ха! А разве они тоже.., - он поискал в голове подходящее слово, и слово вдруг нашлось: - Баллотируются?
      - А как же. По федеральному округу, - важно произнес Петрович, аккуратно сбивая пепел себе на штаны.
      - Иди ты!.. А какая у них партия?
      - Какая, какая... Ясно, какая. Партия марсиан.
      Петрович говорил совершенно серьезно. Лицо Константина Юрьевича вытянулось.
      - Марсиан..,- пробормотал он. - Каких марсиан?
      - Неважно каких,- Кузькин стукнул кулаком по колену. Он понял, что это, видно, шутка и решил ее поддержать. Обыкновенных. Надо это дело обмыть. Наливай.
      Константин Юрьевич настолько ошалел, что воспринял указание буквально.
      "И немедленно выпил",- констатировал Кузькин содеянное известной цитатой. После чего вытер губы и поставил стакан на верстак.
      - А какая у них программа? - поинтересовался он.
      - У марсиан-то? - Петрович поднял взор к потолку. Известно какая - марсианская.
      - Ясно. Чтобы и у нас все было, как на Марсе. Песок, пустыня и беломорканал посередке.
      - Нет, - Петрович хотя и захмелел, но голос его не утратил твердости. - Это я так, образно выражаюсь. Никакие они не марсиане - просто пришельцы.
      - Откуда пришельцы?
      - Из глубин космоса, - по лицу Петровича все еще нельзя было сказать, что он шутит.
      - Вы ш-шутите! - вдруг догадался уже порядочно захмелевший Константин Юрьевич. - Никаких пришельцев нет и быть не может. До ближайшей звезды четыре световых года.
      - Ну так они загодя вылетели, - объяснил Кузькин. Аккурат к выборам и поспели.
      - "Поспели..." - пробурчал Петрович. - Не знаешь, так и молчи. - "Аккурат..." Балабон!
      - Так, если они здесь, стало быть поспели.
      - Они уже давно здесь. Из космоса наблюдают. Пока мы еще туда-сюда, они и не высовывались. А теперь видят - вразнос пошли. Вот и решили вмешаться.
      В душе у Кузькина шевельнулись сомнения, и под воздействием паров спирта немедленно перешли в устойчивое состояние. Черт его знает, Петровича... Он, конечно, и соврет - недорого возьмет... Но, с другой стороны, ведь и сорок партий - бред, а вот поди же ты... Лет семь назад расскажи про такое - обхохотались бы!..
      В руке Кузькина неожиданно оказался наполненный стакан, он машинально выпил и перешел во вторую фазу. Во второй своей фазе Кузькин становился липким, как жвачка.
      - Ладно, сказал он, - допустим, они прилетели. А что им надо, этим пришельцам?
      - Откуда же мне знать, - Петрович пожал плечами. - Вон у меня зять путевку в Анталию купил. Между прочим, за доллары. А на кой черт ему эта Анталия?
      - Нет, Петрович, ты не крути, - наседал Кузькин. - Откуда ты знаешь про пришельцев? Выкладывай, что за пришельцы такие? Ты сам-то их видел?
      - Видеть - не видел, врать не буду. А вот слышать кое-что пришлось.
      - Где?
      - Да вот прямо здесь.
      Кузькин от изумления чуть не слетел со стула.
      - Здесь? Вот прямо тут!?
      - Ну.
      Константин Юрьевич осоловело таращился на Петровича и порывался что-то сказать, но у него не получалось. Удалось ему только поднять руку и погрозить Петровичу пальцем.
      - Сдается мне, что это не коньяк, произнес тот задумчиво, - Со ста пятидесяти так не развезет.
      - А сколько там градусов? - живо поинтересовался Кузькин.
      - Сколько есть - все наши... Холера, в голову не бьет, а ноги,как ватные...
      Кузькин тоже ощущал некоторую потерю координации, но голова работала, как часы, и ему страсть хотелось разложить всех этих пришельцев по полочкам.
      - Что выпито, то выпито, назад не сольешь, констатировал он. - И что там с пришельцами? Прямо сюда явились?
      - Нет, не явились. Это черти являются... Неделю-полторы назад сижу я здесь вечером... Не сказать, что трезвый... Так, кое-какие дела были - шабашка, одним словом. Заходят двое.
      - Зеленые?
      - Почему, нормальные, трезвые.
      - А по чему видно, что они пришельцы?
      - Ты слушай, не перебивай!.. Заходят, значит, двое. Обыкновенные мужики, вроде нас с тобой. Зырк по сторонам, как, мол, жизнь, как здоровье, то да се. Я, значит, мол, слава богу, не скучаем. Слово за слово, а один и говорит: как расцениваете ситуацию? Расцениваю, говорю, как хреновую, а что? Да вот, толкует, мы тут ходим, выясняем мнения. И какие, спрашиваю, мнения? Разные, говорит. Вы на выборы-то как, собираетесь? Вообще-то да, говорю, надо сходить. И за кого будете голосовать, интересуется. Точно пока не скажу, отвечаю, на месте разберемся. Так, говорит, а какое крыло политического спектра поддерживаете? Ну, говорю, как вам сказать, то,что потолковей. А какое вам кажется потолковей, правое или левое, - не унимается он. Мне, говорю, кажется середина потолковей, вот я и думаю, как бы ее найти.
      - Ну а они что? - встрял заинтригованный Кузькин.
      - Они помялись немного, переглянулись, и тот, который все время помалкивал, говорит. Мы, говорит, являемся представителями внеземной цивилизации. Я, конечно, удивляюсь, но виду не подаю. "Рэкетиры, думаю, так что им меня рэкетировать? Или гэбешники - так на хрен я им сдался?" Ладно, говорю, внеземной, и что? Он: как вы отнесетесь к тому, чтобы на выборах поддержать нашу партию? Так прямо и шарахнул между глаз.
      - Ну и ну-у! - Кузькин восхищенно помотал головой. - А ты, Петрович, врешь складно!
      - Если вру, тогда айда по домам, - решительно вставая произнес обиженный Петрович, - Только мне и делов тебе мозги пудрить.
      - Погоди, погоди, Петрович! Ты сядь. Ну, допустим, не врешь. Дальше то что?
      - Дальше, - Петрович сел на табурет и выдержал паузу. - Я вот тоже, как ты, конечно, не верю ни одному слову. Но помалкиваю. Ну, хорошо, говорю, я, скажем, готов поддержать. А какая программа у вашей партии? Если вы от пришельцев, так у них там, во своясях, уже давно коммунизм построили. Стало быть они и у нас строить будут? Эти двое переглянулись и , вроде как усмехнулись. Нет, говорят, коммунизм строить не будут. А тогда что, капитализм с человеческим лицом? Они опять переглянулись: нет, говорят и его не будут. Что же вы, говорю, строить собираетесь? Строить ничего, отвечают, не будут, но план, конечно, имеется. Изложить его в деталях они не берутся, но план такой, что все будут жить по-человечески.
      - По-человечески - это как, интересно? - ехидно поинтересовался Кузькин.
      - Вот и я у них спросил то же самое, - Петрович искоса глянул на Константина Юрьевича и с сомнением покачал головой. - Давай-ка его, что ли, к верстаку прислоним, а то упадет.
      Совместными усилиями рабочий класс переместил прослойку на новое место. Константин Юрьевич пробормотал что-то невнятное, то ли про световые годы, то ли про молодые, но тоже быстротечные, после чего уронил голову на руки и затих. Кузькин же взбодрился и теперь непременно желал выяснить, как живут по-человечески.
      - Так вот, - продолжил Петрович, - а один из этих двух мне отвечает, мол, по-человечески, значит нормально. Это сложно, дескать, объяснить, но во главу угла надо ставить личность, чтобы она там.., ну, и так далее. Потому как, коллектив - дело хорошее, но если он состряпан не из личностей, дело - труба.
      - Это уж как водится! - поддакнул Кузькин, изображая на лице полное понимание.
      - Да, а у вас, мол, всех гребут под одну гребенку, оттого и общество так себе. Зашло в тупик и остановилось в развитии. Ну, а, мол, у пришельцев ученые, всякие теории, компьютеры, так что они учтут баланс интересов всех подряд, и мы дунем вперед. Но им, пришельцам то-есть, важно, чтобы мы на это дело пошли добровольно, иначе, мол начнутся всякие разговоры.., и все такое. И другого пути, кроме как выставить свою кадидатуру на выборах, они не видят. В конце концов, говорит, эти наши партии тоже предлагают кота в мешке, только помалкивают о том, что там они нарешали на своих пленумах. Вон большевики что в семнадцатом обещали, а что получилось?
      - Так те хоть наши были,- перебил Кузькин, - а эти вообще неизвестно, кто такие.
      - "Наши","ваши".., - пробурчал Петрович, - Наши алкаши чудо хороши, а ваши алкаши - сплюнь и не дыши! Это тебе не хоккей - жизнь... В общем они много чего еще мне наговорили. И про демократию и про партократию... Я просил: а что, мол, вы только нас на буксир берете, или американцев тоже? Ну, и других всех, в мировом масштабе? Про других, говорят, - где как пожелают. А у американцев вмешательство пока не требуется.
      - Так может это масоны? - вдруг осенило Кузькина.
      - Какие такие масоны? - Петрович пожал плечами. - Ты о чем?
      - Ну, эти... Про которых все долдонят.