- И, значит, из-за вашей оценки мой сын пускай тут сидит? От вас ведь это тоже зависит.
      - Да, - соглашается Киршкалн. - В своем отделении кандидатуры на освобождение выдвигаю на педсовет я. Но позвольте заметить, вы немного заблуждаетесь: Хенрик тут сидит не из-за моей оценки, а по приговору суда. Моя же оценка не выше и не ниже той, которую он заслуживает своим поведением здесь.
      Будь это иначе, я был бы плохим воспитателем.
      - А вы и не воображайте, что больно хороший.
      - Верно, - улыбается Киршкалн, - повсюду неХватка хороших кадров. Стараюсь в меру своего разумения.
      - Так не освободите, да?
      - Не освободим.
      - В таком случае мне с вами не о чем говорить! - Дама заливается густым румянцем, который проступает даже сквозь толстый слой пудры. Она проглатывает слюну, и ее двойной подбородок совершает воднообразное движение. - Я пойду к начальнику.
      - Как вам угодно. Боюсь только, начальник тоже ничем не лучше.
      * * *
      После школы родители осматривают спальные помещения, затем их приглашают отведать в столовой еды, которой кормят их сыновей. С большой опаской матери подносят к губам первую ложку супа. Запах вроде бы вполне сносный, но проглотить "тюремную похлебку", наверно, будет немыслимо. АН нет, на вкус, кажется, тоже недурна и не застревает комом в глотке. Вот кое у кого ложки задвигались поживей.
      Проделавшие долгий путь мамаши проголодались и теперь едят с завидным аппетитом.
      - Но, сынок, это же нормальный суп, - слышно за одним из столов.
      - Послушай, Игорь, зачем ты меня обманывал, писал, что плохо кормят? раздается укор за другим.
      Сыновьям неловко. С вытянутыми физиономиями мнутся они около столов.
      - Чего же хорошего? Вода и вода, - пытается ктото возразить, но встречает энергичный отпор.
      - Набалованы, вся беда в этом, - громко говорит чей-то дед.
      Ребята тоже не теряются:
      - Конечно, сегодня лучше. Сегодня варили на показуху.
      Хоть это и неправда, но к некоторым матерям возвращается давняя недоверчивость. "Наверно, так оно и есть, сынку виднее".
      После обеда родители смотрят, как происходит построение, и сопровождают воспитанников в механические мастерские.
      - И ты, значит, при таких машинах работаешь? - почтительно шепчут матери, трогают рукой токарный станок, а когда, взвыв, начинает гудеть на высокой ноте мотор, в испуге отскакивают.
      Ребята с важным видом орудуют у станков, на лицах неприступная суровость. Движения рук, когда они закрепляют заготовки в патронах и затягивают гайки суппортов, пожалуй, излишне торопливы.
      Матери понимают только одно - машина гудит и чего-то на ней крутится, зато среди отцов есть и такие, кто сам работает на подобных станках.
      - Стой, парень, слишком толсто берешь! - кто-то, не выдержав, поучает, и чувствуется, у него чешутся руки самому показать, как надо работать, Матери, те пекутся лишь об одном:
      - Ты, гляди, поосторожней, не подходи так близко!
      Но отцы по-деловому берут у мастера штангенциркуль и проверяют размеры еще горячей детали.
      - Что ж, ничего, для начала сойдет...
      В этой фразе и чувство собственного превосходства, и тайная гордость за сына.
      Когда мастерские осмотрены, родителей вновь приглашают в школу. Покуда ребята работают, здесь идет общее собрание гостей и работников колонии.
      Говорит Озолниек. Он рассказывает про обучение и воспитание в колонии, говорит о том, чего администрация требует от колонистов и что надеется встретить со стороны родителей, когда их детей выпустят на свободу.
      - Кое-кто из вас думает, что тут с вашими детьми работают несведущие люди. Это глубоко ошибочный взгляд... - И Озолниек называет фамилии учителей, мастеров, воспитателей, которые проработали в колонии уже много лет; рассказывает, что они за люди, ка-"
      ких успехов добились. В числе первых он упоминает Калме и Киршкална.
      Мать Трудыня немного опоздала и, не найдя себе более удобного места, села на краешек скамьи рядом с щуплой теткой в старомодной поношенной кофте.
      Тетка слушает выступление Озолниека очень внимательно, у нее даже рот приоткрыт. Презрительно глянув на соседку, Зицмане гордо поднимает голову и чуть-чуть отодвигается. Из потрепанной продуктовой сумки этой женщины торчит блестящий кончик какой-то глиняной штуковины, похоже - ложка.
      - И до чего же он хороший человек, этот Киршкалн! - не утерпев, женщина простодушно делится впечатлением с матерью Трудыня.
      - Чего там хорошего, подумаешь, - говорит с кислой миной первая рижская портниха. - Все они стоят друг друга - что мальчишки, что воспитатели.
      - Ой, да что вы это говорите! - Огрубелая ладонь прикасается к рукаву жакета Зицмане. - Неужто, повашему, он плохой?
      Но мать Трудыня игнорирует соседкин вопрос. Она подается грудью вперед и слушает речь начальника.
      - Работая сами по себе, без помощи родителей мы не можем рассчитывать на успех. Какую, однако, помощь могут оказать люди, которые в подарок сыну привозят бутылку водки или стараются уговорить воспитателя, чтобы сына освободили из колонии, хотя он этого и не заслуживает? - гремит Озолниек.
      Матери Трудыня не по себе. В зале слышны возгласы:
      - Какой срам! Назовите фамилии!
      - Несколько фамилий я, пожалуй, назову. - Озолниек берет листок.
      Зицмане опускает голову. Слова звучат тяжко и отдаются эхом в зале. Когда начальник умолкает, она опять выпрямляется. Все же ее не назвали.
      - Нешто это отцы, нешто это матери!.. - вздыхает соседка.
      - Л вы, значит, хорошая? Вашего зазря, что ли, сюда посадили?
      - Не зазря, наверно. Только я водкой его не потчевала, уму-разуму учила как могла. Говорю; "Висвар, так не делай, нехорошо так". А оп мне: "Ладно, мам, не буду", - а сам возьмет да сделает.
      Раздаются аплодисменты, и Озолниек предоставляет слово родителям.
      Один говорит, другой. И каждый призывает всех уделять больше внимания воспитанию сына.
      Вдруг поднимается соседка матери Трудыня, протискивается - при этом больно наступив на ногу даме рядом - к проходу между скамьями. На локте у нее висит обтрепанная сумка. Нескладная тетка пробирается к проходу. Страшно и совестно. Никогда она ни на одном собрании не говорила и сейчас тоже не знает, о чем говорить, но сказать надо. И, подойдя к Озолниеку, женщина от волнения ничего не может произнести, только плачет, поставив сумку на пол, и протягивает начальнику руку.
      - Спасибо вам! От всего сердца. Я рада, что мой сын попал в такое хорошее место. К таким добрым людям. Спасибо вам. Мейкулис, небось знаете его. Какие штуки делать выучился - и мне подарил! Спасибо.
      Как настоящий художник.
      Больше женщина ничего сказать не может, поворачивается, чтобы уйти, вытирая глаза кончиком платка, а Озолниек берет забытую сумку и подает владелице.
      Все аплодируют. Мать Мейкулиса, не найдя своего прежнего места и довольная, что не надо будет сидеть рядом с расфуфыренной дамой, прислоняется к стене в конце зала. Родители и воспитатели еще долго хлопают-дольше даже, чем тем, кто говорил до нее.
      Открывается дверь зала, входит контролер и, обводя взглядом головы сидящих, находит Киршкална.
      Подходит к нему и, наклоняясь, говорит:
      - Приехали они. Мать Межулиса с девушкой.
      - Да?! - Киршкалн вскакивает со скамейки. - Велите обождать. Я сейчас!
      И, не теряя времени, он отправляется в мастерские за Валдисом.
      - Но еще работа не кончилась, - Валдис вопросительно смотрит на мастера.
      - Для тебя на сей раз кончилась, - странно взглянув на него, говорит мастер, широко улыбается и ни с того ни с сего протягивает руку. - Спасибо!
      Валдис не понимает, в чем дело, столь необычное расположение еще более его озадачивает. Он пожимает руку мастеру и уходит с воспитателем.
      В воспитательской Киршкалн достает из ящика письменного стола какие-то две официального вида бумаги и конверт.
      - Распишись вот здесь! - Он придвигает листок поближе к Валдису.
      Юноша смотрит на документ, но второпях никак не может его прочитать.
      - Подписывай смелей!
      Валдис ставит подпись в том месте, где держит палец воспитатель, и смотрит на Киршкална. Тот тоже смотрит; мелкие морщинки собираются в уголках прищуренных глаз, долезают до седых висков. Киршкалн выпрямляется, глядит на воспитанника. Комнату заполняет таинственная, волнующая тишина. Валдис чувствует, как это волнение перетекает в него, принося с собой пока еще нечеткую уверенность в том, что сейчас должно произойти что-то очень хорошее. Эта уверенность нарастает, наполняет все его существо странной легкостью. Воспитатель держит в руке голубой конверт - так же, как тогда в апреле - первое Расмино письмо. В этом конверте ключ к тайне, причина его внезапного отзыва с работы, улыбки и неожиданного рукопожатия мастера. Киршкалн вручает ему конверт и, так же как весной, Валдис быстро переводит на него взгляд, но на этот раз конверт не надписан. И не запечатан. Юноша его раскрывает и достает книжечку в синеватой обложке. Она приоткрывается, и оттуда на Валдиса глядит его собственное фото. Паспорт - это свобода! Человек, который держит в руке паспорт - больше не колонист! Сознание этого факта, словно рокочущая волна, вздымает Валдиса и несет на своей спине к теплому белому песку пляжа. И на душе так хорошо, так тихо... Хочется лежать на этом песке, закрыв глаза, ни о чем больше не думать.
      - Обещал же я, что выведу тебя за ворота. Сказано - сделано: ты свободен. Подписи на обходном листке я уже собрал, свою одежду получишь в проходной. В этом конверте деньги тебе на дорогу и документы для прописки.
      Слова воспитателя доносятся до Валдиса из какой то далекой дали, все так же тихо шелестят волны, - и он лежит на залитом солнцем песке.
      - Не думай, что это только моя заслуга. Такой власти у меня нет. Вопрос о твоем освобождении решал педагогический совет колонии и другие люди. Решение администрации мы направили в Президиум Верховного Совета. Как видишь, просьба удовлетворена.
      Ступай забери из общежития свои вещи, и пойдем. Я знаю, что торжественность тебе не по нраву, поэтому все оформил тихо и без лишних разговоров.
      Ноги приносят Валдиса в общежитие, руки быстро собирают скудные пожитки, в карман на груди ложится пачка писем матери и Расмы. В комнате никого нет, ребята еще в мастерских, они придут только на концерт в честь родителей. Юноша обводит взглядом ряды коек со взбитыми подушками и аккуратно сложенными одеялами. Все это уже отошло в прошлое. Одеяло на его койке сегодня вечером так и не будет развернуто, он больше не услышит мычащего гудка на вечернее построение и не будет стоять в унылой черной шеренге. Киршкалн, как всегда, займет свое мосто перед строем, а Валдиса в нем не увидит. Воспитатель Киршкалн... И огромную радость чуть затемняет пятнышко грусти.
      Не сон ли все это?
      Они идут к проходной мимо школы; из двери как раз выходит Крум.
      Валдис подходит к классному руководителю и во внезапном порыве хватает его ладонь двумя руками.
      - Спасибо вам! Я был неправ тогда. Простите меня!
      - Будь счастлив, Валдис! - грустно смотрит на мальчика Крум. - В тот раз, скорей всего, прав был ты. Ну да ладно! Может, напишешь мне когда-нибудь?
      - Напишу.
      В проходной Валдиса поджидает приказ об освобождении из колонии и сверток с одеждой.
      - Они на улице, - шепотом говорит контролер Киршкалну и, повернувшись к Межулису, машет рукой. - Живи как положено!
      Клацает обитая железом дверь. Неподалеку на обочине дороги стоят две женщины и одновременно поворачивают головы на стук двери. Валдис на мгновение останавливается, и давешняя волна вновь вздымает его. И несет вперед.
      Киршкалн останавливается и глядит, как Валдис обнимает мать, как припадает к его груди Расма и тотчас, отпрянув, отворачивается и плачет. Киршкалн подходит, пожимает матери руку, оглядывает юношу и девушку и, тихо сказав на прощанье: "Теперь будьте счастливы!" - быстро поворачивается и уходит.
      Хлопает дверь проходной.
      - Не плачь! Что с тобой, Расма? - шепчет Валдис.
      - Почему ушел воспитатель? - испуганно спрашивает мать. - Разве тебе можно оставаться одному?
      Валдис не заметил, как исчез Киршкалн. Сделав несколько шагов по направлению к проходной, паренек останавливается. Он стоит и глядит на дверь, на высокий забор, над которым извилась колючая проволока, затем оборачивается и глуховатым голосом произносит:
      - Так вы тоже ничего не знаете?
      - Чего - не знаем? - Губы матери дрожат, и во взгляде Расмы испуг.
      - Воспитатель вам разве тоже ничего не сказал?
      - Нет! А в чем дело? Мы только получили телеграмму, что сегодня обязательно надо приехать.
      Расма подходит к нему вплотную, и мать вдруг молитвенно складывает руки. Она глядит на сына и ждет, - что тот скажет, не стряслась ли какая новая беда.
      - Я свободен, мам! Я свободен.
      Пальцы Расмы до боли впиваются в его локоть, голова девушки льнет к плечу Валдиса, и сквозь смех и слезы она шепчет:
      - Я это знала, я чувствовала. Придержи меня капельку! У меня что-то кружится голова.
      Воспитатель Киршкалн из окна проходной видит, как три человека, взявшись за руки, идут по дороге к автобусной остановке.
      - Сегодня ночью прибывает новый этап, - говорит контролер.