ПРОЛОГ

15 октября 1483 года

Сэр Томас Тайдуэлл во всю глотку распевал балладу фривольного содержания, повернув лицо к темнеющему горизонту. Он выпил ни один кубок вина и, поэтому громко смеялся, раскачиваясь в седле.

И если бы не Джон Плизэнс, который ехал рядом и поддерживал его, сэр Томас давно упал бы на землю. Джон был почти также пьян, как и Томас. Он обнял за плечи своего приятеля и, болтаясь из стороны в сторону, они вместе запели непристойный припев:

Когда уже сам Джон чуть качнулся вправо, Томас снова едва не свалился, если бы не был подхвачен несомненным лидером их группы, Тристаном де ла Тером, вторым сыном эрла[1] Бэдфорда Хита. Джон лукаво подмигнул Тристану, который приподнял черные брови и улыбнулся в ответ, укоризненно и, в то же время, снисходительно покачивая головой.

Троица эта возвращалась из Лондона, где Тристан был втянут в длиннющую дискуссию, посвященную вступлению на престол Ричарда III[2]. Можно ли было назвать Ричарда узурпатором? Или его восшествие на трон было вполне законным действием, оправданным тем, что прямому наследнику едва исполнилось двенадцать лет и мальчик был еще слишком слаб для того, чтобы удержать в своих руках страну, опустошенную в результате войны, названной впоследствии войной Роз[3]?

Но трудности на этом не заканчивались.

На протяжении нескольких лет Фракции Йоркской ветки королевского дома боролись за власть. Своеобразная маленькая война в большой войне.

Семья Тристана де ла Тер старалась оставаться в стороне от этого конфликта.

Тристан же, еще будучи подростком, участвовал в сражении на стороне короля Эдуарда IV[4] против сэра Варвика[5], одного из претендентов на престол. Но после смерти Эдуарда IV в 1483 году, Ричард, герцог Глостер, отобрал корону у своего племянника, сына и наследника короля.

Тристан знал, что именно с этого момента и начнется смута. Более того, это будет смута, в которую «тянут и семью де ла Тер, ибо она не сможет остаться в стороне.

– Пой, Тристан! – потребовал Джон, – ты же знаешь слова!

– Он знает слова, – согласился Томас, поправляя съехавшую набок шляпу. – Но ему не знакомы эти чувства. Ах! Эти прекрасные женщины, такие прелестные, с такими аппетитными телами! Как они ублажали нас в таверне мистера Вилькокса.

Он ткнул в сторону Тристана обвиняющим жестом руки:

– А ты, ты даже не притронулся ни к одной из них! Фи, мой сеньор! Мой лорд! Ты же был сущим дьяволом до женитьбы! Никто лучше тебя не знал, как выпить кружку старого доброго эля и отпустить пару хорошо приправленных штучек, от которых падали в обморок не только леди, но даже шлюхи!

Де ла Тер снова приподнял черные густые брови, но не вымолвил ни слова. Уголки его рта тронула еле заметная улыбка.

Все трое были юны и в самом расцвете сил, но уже тугие мускулы отягощали их тела, привычные ко многим часам верховой езды, натренированные в сражениях и рыцарских турнирах. Рожденные и вскормленные во время непрекращающихся братоубийственных войн между Ланкастером и Йорком, молодые люди были воспитаны как солдаты.

Все это накладывало на Тристана тяжелый отпечаток ответственности. Он был вторым сыном графа Юстаса Бэдфорда Хита, и земли, на которых они выросли, были доменом[6] его отца. В любое время Юстас мог выставить более тысячи кнехтов и рыцарей, его земли простирались до горизонта и дальше за горизонт, более чем мог охватить самый зоркий глаз, а шерсть, производившаяся на его фермах, славилась и по ту сторону пролива[7].

В один прекрасный день старший сын графа Бэдфорда Хита унаследует имение и титул отца, но Тристан, в отличие от многих других младших сыновей, не обратился в лоно Церкви, ибо отец пожаловал ему значительную часть собственных земель, и, хотя Юстас освободил своих крепостных, де ла Теру верой и правдой служили сотни арендаторов, йоменов[8] и мелкопоместных дворян, таких как Джон Плизэнс и Томас Тайдуэлл.

С того момента Тристан осознал всю тяжесть ответственности, возложенной на его плечи. Он мог выпивать со своими друзьями, но никогда не напивался допьяна, как они.

Он не мог оставаться вне политики, так как знал, что верность иногда бывает вынужденной, иногда добровольной, но всегда требует высокой платы.

На исходе дня, когда молодые люди возвращались домой, все вокруг казалось спокойным. Однако Тристан подозревал, что его друзьям скоро вновь предстоит сражаться.

Ричард сверг собственного племянника и захватил корону, и Лондон принял это как должное – корона должна принадлежать сильнейшему. Де ла Тер оставил при себе свое личное мнение. Он полагал, что Ричарду корона подходит больше – сильный, опытный, зрелый муж, ему по плечу удержать в руках бразды правления страной.

Внезапно, из своих темниц в Тауэре[9] пропали наследник и его младший брат. И, недобрые люди говорили, что Ричард приказал убить собственных племянников.

Тристан, как сын законного пэра королевства, потребовал показать мальчиков. Ричард всячески пытался уклониться, но Тристан упорно стоял на своем.

Вот тут-то и вмешался Букингем, который был вернейшим сторонником Ричарда, при его восшествии на престол. Букингем заявил, что каждый, кто не будет способствовать подавлению мятежа, вспыхнувшего на юге страны – считается предателем.

Тристан же, вежливо, но твердо отказался от участия в походе и добавил, что не принесет извинений за свое поведение, пока король не докажет свою непричастность к смерти детей.

Вопрос так и остался открытым в тот вечер, когда трое молодых людей покидали Лондон. Джон и Томас – достаточно пьяны, а Тристан – погруженный в невеселые раздумья. Он стремился достичь Большого замка засветло. Недавно отстроенное, вполне современное сооружение было предназначено скорее для комфортабельной жизни, чем для обороны.

Это был прекрасный дом, который становился для Тристана еще притягательней и прекрасней, при мысли о том, что там ожидала его жена Лизетта.

– Ха, – посмотри-ка на него Джон! – скорчив гримасу отвращения, вскричал Томас. – Посмотри на его лицо – на лицо человека, который не интересуется больше плотскими удовольствиями! Он же думает о ней! – Джон рассмеялся. – Ну да! Я бы тоже думал о ней, живи она в моем доме!

– Но ведь, она же его жена! – не отступался Томас. – Жена! Ба! Это всего лишь такая маленькая изящная штучка, являющаяся частью вашего имущества и достатка. Тристан! Милорд! Мой дорогой друг, Тристан! Ведь ты же знаешь, что жена создана, отнюдь не для радости! Радость дают другие, те девицы из таверны, они специально для того и существуют!

Юный лорд рассмеялся и подъехал ближе к Томасу. Он приобнял друга за плечи и грустно покачал головой.

– Эх, Томас! Томас! Сынок, мальчишка, дитя! Ты не прав. Шлюхи предназначены не для любви. Настоящую любовь нельзя купить, ни за какие деньги! Лучше, пой свою песню, Томас! Моя жена любит меня. И она всегда так счастлива, когда встречает меня! В эти минуты ее лицо прекраснее всего: оно просто сияет, а глаза глядят прямо мне в душу… И как же, Томас, я могу теперь желать другую? Аромат моей Лизетты сладок, вкус ее тела свеж, как весенний воздух, а от твоих шлюх несет, как из свиного загона.

– Брак совсем изменил его, – сказал уныло Томас, обращаясь к Джону.

Тристан расхохотался, запрокинув голову, и Джон заглянул в его глаза, такие темные, как безлунное ночное небо, глаза цвета индиго, и расхохотался вместе с ним.

Тристан и Лизетта и в самом деле были счастливой парой… Их брак был устроен отнюдь не по соображениям любви, но уже через полгода, молодые люди, так сильно привязались друг к другу, что окружающие только разводили руками, ибо на такие отношения между ними никто прежде не смел и надеяться.

Тристан был высок, как дуб и мускулист, как породистый жеребец. Лизетта была необычайно красива, с пышными темно-каштановыми волосами, мягкими движениями, музыкальным голосом и ангельским лицом.

Браки, подобные этому, случались крайне редко, их союз благословляли сами небеса. И в дополнении ко всему Лизетта носила в себе наследника Тристана.

Томас искоса посмотрел на Джона.

– Господи, да он же говорит, как поэт!

И оглянулся на человека, которому был беспредельно верен.

– О, она прекрасна, милорд! Прекрасна как ангел, красива и благословенна. И сладка, слишком сладка и хороша для тебя, о грубый солдафон! Но сэр, развлечения, о которых мы только что говорили…

Джон прекратил смеяться.

– Томас, ты же сам женился на богатой вдове с пышными усами, что ты можешь знать о счастье Тристана?

Тристан не смог сдержать при этих словах громкого смеха. И, вправду, жена Томаса была богата, благодаря своему прежнему мужу – меняле, но в дополнение к своему богатству она была страшна как ведьма.

Однако у нее был весьма острый ум, и Томасу она пришлась по душе. Уже через год жена родила ему крепкого здорового мальчика, и поэтому сейчас Томасу оставалось только попытаться отшутиться.

– Чтоб тебе заразиться сифилисом, Джон! – вскричал он с притворным ужасом. – А уж если ты и найдешь такую женщину и женишься на ней, то пусть она будет холодной, как монахиня!

Плизэнс уже собирался ответить Тайдуэллу, но слова застряли у него в глотке, ибо он увидел вдруг, как нахмурился де ла Тер. Лицо Тристана внезапно стало таким суровым, что Джон невольно отшатнулся от него.

Лицо графа де ла Тер было удивительно обаятельным, когда он смеялся, и становилось таким жестоко-суровым, когда он бывал рассержен чем-либо. Много раз Джон возносил хвалу небесам за то, что он с Тристаном, а не с его врагами. Теперь лицо Тристана было таким мрачным, что казалось сама ночь спустилась на него и изменила весь облик лорда.

Озабоченность, настороженность, предчувствие близкой опасности – вот что ясно читалось на его красивом лице.

– Тристан, в чем дело? – …Джон проследил за взглядом друга, устремленным вперед.

И тут Джон Плизенс все увидел сам. Они подъезжали к ферме на самой окраине земель де ла Тера. Сумерки наступали быстро и трудно было что-либо разглядеть, но даже в полутьме было видно, что ферма недавно горела. Дым все еще поднимался в вечернее небо. Де ла Тер пустил своего коня галопом. Друзья, моментально протрезвевшие, моментально последовали за ним.

Лорд соскочил с лошади у самого дома, сложенною из грубого камня и склонился над стариком-фермером. Он прикоснулся к его шее и невольно отпрянул, глядя на еще теплую кровь, испачкавшую ему пальцы.

Его спутники спешились и стояли рядом. Тристан быстро поднялся на ноги. Большими шагами направился он к дымящемуся дому и вошел через дверной проем с выбитой дверью. Джон пошел следом и встал позади него, у дверей. Потрясенные, они увидели следы варварского разгрома, учиненного внутри дома. Вся обстановка была порублена и свалена в дымящуюся кучу, в которой все еще тлели угли. Огонь по каким-то причинам не смог уничтожить следы содеянного.

Томас, тоже подошедший к ним, шумно вздохнул. И тут они увидели тело женщины. Тристан приблизился к ней и опустился на одно колено, в ужасе глядя на то, во что превратили женское тело. На женщине было разорвано платье, ее избили, избили жестоко и оставили умирать в горящем доме.

– О, Господи! – воскликнул Тристан. – За что? Нед был простым фермером, он только и знал, что свою землю. Эдит – обыкновенная фермерская жена. За что же?

Голос Тристана гулко раздался в помещении. Он выпрямился. Гнев и ужас исказили его лицо.

– О, Господи! – снова сказал он.

Джон и Томас были потрясены прозвучавшими в его голосе нотами ужаса и паники. Не сказав больше ни слова, граф де ла Тер развернулся, выбежал из дома, подбежал к лошади, вскочил в седло и вонзил шпоры в бока животного. Молодые дворяне немедленно последовали за ним, охваченные такими же чувствами, как и их сеньор.

Убийца, страшный убийца, совершил нападение на бедных беззащитных крестьян. А, что же тогда могло ожидать их в самом замке? Они мчались бешенным галопом, не разбирая дороги. Под копытами лошадей взметались в воздух комья дерна с осенней пожухлой травой.

Не успев отъехать далеко от разоренной фермы, как снова они увидали дым, поднимающийся в вечернее небо.

Поля, по обеим сторонам дороги, были опустошены и выжжены, дома и постройки сожжены, сады вытоптаны, ограды сломаны и повалены на землю. На пути им все чаще стали попадаться трупы людей и животных.

Наконец, де ла Тер и его друзья выехали на дорогу, ведущую к замку, построенному для мирной жизни, а не для войн и разрушений. Не веря собственным глазам, Тристан смотрел на трупы своих стражников лежавших то тут, то там, на мосту через ров, в котором прежде плавали лебеди, столь любимые его Лизеттой.

Как зловещее предзнаменование, длинношеие птицы плавали в лужах собственной крови, лишенные теперь былой грации, просто безжизненные тела, обезглавленные и бесформенные.

Плизэнс видел, как де ла Тер поспешно соскочил с лошади. На лице юного лорда застыла маска ужаса и страха. Тристан подошел к ближайшему павшему защитнику, капитану личной охраны. Этот мужественный и верный воин, истекая кровью, лежал там же, где его ранили, у самых дверей замка. Он сражался до самого конца.

Тристан опустился на колени и приподнял руками окровавленную голову капитана.

– Сэр Филдинг! Это я, Тристан, вы меня узнаете? Вы меня слышите?

– А, милорд! – воин нашел в себе силы, чтобы пожать руку Тристана. – Это вы, милорд, простите нас, – прошептал он слабеющим голосом, – Мы не ожидали, что такое может случиться, мы обманули ваши надежды… Вооруженные, без знаков и знамен, их люди… Они напали на нас внезапно… Мы приняли их как посланников короля! Они опустошили все вокруг… Они убивали, но не говорили почему… Милорд!.. – в глазах Филдинга показались слезы.

Тристан успокаивающе сжал его руку, но в голосе его была тревога, когда он поспешно спросил:

– А моя жена, сэр Филдинг, что с моей женой?

Слезы еще обильнее покатились из глаз Филдинга.

– Я не знаю, милорд, я не знаю, – едва промолвил он.

Джон подошел к Тристану, и они вдвоем, перейдя через мост вошли в замок. Неестественная тишина встретила их.

Повсюду царила смерть. Тристан переступил через мертвую служанку Лизетты, зверски убитую и брошенную с юбками, задранными до самого подбородка.

Какой ужас испытала она перед смертью?

Множество стражников лежали везде: мертвые или умирающие, истекающие кровью на каменных плитах.

– Лизетта!

Тристан позвал жену по имени с молитвой, надеждой и смертельным страхом в голосе. Ноги сами привели его к лестнице, он шел, уже почти не сознавая происходящего. Обыскивая комнату за комнатой, снова и снова выкрикивая ее имя, но ответа не было.

Наконец он вошел в детскую. Маленькая комнатка рядом с его спальней. Где колыбелька, шерстяные одеяльца и маленькие шелковые и льняные пеленки уже ожидали появления на свет ребенка.

Здесь он и нашел Лизетту.

Она лежала, склонившись над колыбелью и обнимая ее руками, как будто пыталась дотянуться до ребенка. Ее голова свесилась внутрь.

– Лизетта! – Тристан больше не кричал. В этом уже не было необходимости. Теперь его голос звучал, как молитва, произнесенная шепотом, жуткая молитва, звучащая не громче дуновения воздуха.

Он застыл на пороге, не в силах двинуться, его пальцы яростно сжимались в кулаки.

Через мгновение оцепенение прошло и молодой лорд бросился вперед.

Его жена выглядела совсем как живая… может быть… Тристан упал на колени и взял ее на руки, голова Лизетты запрокинулась, и он увидел на шее синяки, и тонкую красную полоску, из которой тут же полилась кровь.

Она была зарезана, как и ее любимые лебеди… Кровь… кровь… много крови.

– Лизетта!!!

Теперь это был вопль отчаяния, агонии, исторгнутый из глубины души. Тристан сжал жену в объятиях, прижал к себе и начал тихонько укачивать, как бы баюкая. Затем, подчиняясь внезапному порыву, он начал трясти ее, пытаясь вызвать хоть искорку жизни в прекрасном теле, которое раньше было олицетворением красоты и молодости.

К нему бесшумно подошел Джон, уже несколько минут с ужасом наблюдая за тем, как его друг гладит волосы Лизетты, прижимает ее к себе, баюкает, тормошит, как будто она жива, только крепко спит, и Тристан пытается разбудить ее. Кровь испачкала платье Тристана и его плащ, подбитый белым горностаем. Джону прежде не доводилось видеть людей в таком глубоком горе. Он боялся вымолвить слово, хотя ему нужно было еще многое сказать Тристану. Но, внезапно, вернувшись к действительности, последний заговорил сам. Его голос был подобен скрежету, издаваемому сталью, трущейся о камень.

– Что здесь произошло?

– Тристан!

– Что здесь произошло?

Джон сглотнул и начал докладывать, стараясь говорить спокойно:

– Джоффрей Ментейт лежит раненый… на них внезапно напали, без всякого предупреждения. Люди, которые не знали пощады. Наши солдаты бились храбро и отчаянно, пока все не были перебиты.

Он не мог продолжать, не мог говорить дальше. Он не мог рассказать всю правду Тристану.

– Что еще он рассказал? Продолжай! – прохрипел де ла Тер. – Господи, Боже! – его голос был похож на рычание льва, раненого, разъяренного, ужасного в своем гневе.

– Тристан, твой отец тоже убит. И твой брат… и его жена, и их маленький сын. Все мертвы.

Де ла Тер не пошевелился, он смотрел не мигая. Жар объял его, влажный, ужасный жар, жар от Лизетты, ее крови, ее жизни. Жизни их еще не родившегося ребенка, потерянного прежде, чем она сама стала мертвой. В углу раздалось всхлипывание, там плакала женщина. Плизэнс направился туда, ибо Тристан был не в силах тронуться с места. Он нашел в углу новую девушку, одну из служанок Лизетты, съежившуюся от страха, с глазами, расширенными от ужаса. Джон прикоснулся к ней, она пронзительно закричала и отшатнулась от него. Потом узнав в нем друга, она бросилась к нему, что-то неразборчиво бормоча. Наконец, через некоторое время речь ее стала связной и обрела смысл.

– О! Мои лорды! Господи, Боже мой! Как моя госпожа кричала, умоляла, просила о милосердии! – всхлипывала она. – Они схватили ее в зале и… взяли ее силой, но этого было недостаточно, она умоляла их, стоя на коленях, о своей и жизни ребенка… они настигли ее здесь…

Тристан сурово посмотрел на девушку и затем, ненадолго задержав на ней взгляд, отвел его в сторону, судорожно сглотнул и тихонько опустил тело жены на пол.

То, что он увидел, едва не лишило его рассудка.

Джон проследил за взглядом Тристана:

– О! Господи, – воскликнул он. – Господь должен покарать их!

Дитя Тристана лежало на полу. Шестимесячный ребенок, выкидыш, родился мертвым. Это был мальчик, ручки, ножки, все части тела которого были уже вполне оформившимися.

Де ла Тер положил тельце мертвого ребенка рядом с телом жены, внимательно, будто пытаясь осмыслить случившееся, посмотрел на них и бережно взял на руки.

Девушка снова начала говорить, не в силах остановиться от пережитого ужаса и страха.

– Тише, ты! – приказал Джон, он не хотел, чтобы Тристан услышал ужасные подробности. Но он еще больше испугался, когда увидел, как его милорд поднялся на ноги, осторожно ступая, понес мертвое тело жены в свою спальню и опустил ее на кровать, поцеловав в лоб, как будто она была все еще жива. Рядом с матерью он положил мертвое дитя свое.

Джон задержался на некоторое время, чтобы успокоить девушку и убедить ее в том, что разбойники уже ушли. Затем он поспешил за Тристаном, торопливо сбегавшим вниз. Они нашли капитана Филдинга. Он пил воду, которую ему принесла женщина, вернувшаяся из лесу, где она пряталась. Она рассказала подробности.

– Один из них сказал, что вам лучше не надо было требовать, показать принцев из Тауэра, лорд Тристан, что Ричард будет рад, и что они сегодня хорошо поработали.

– О! Господа, – воскликнул Джон в неописуемом ужасе. – Король не мог отдать приказ совершить такое преступление!

Филдинг устало посмотрел на него:

– Да, он не мог, но есть люди, которые хотели бы доставить ему это удовольствие…

– Куда они ушли? Куда они направились, – резко спросил Тристан.

«Он должен заплакать, – подумал Джон. – Никто не может носить в себе такое горе, он должен выплакаться».

Но молодой вдовец – новый граф Бэдфорд Хит не плакал. Он внимательно слушал Филдинга. В это время начали появляться вооруженные люди из северного крыла замка. Раненые были перевязаны. Тристан не говорил ни слова, но когда он обернулся, увидел, что все они стоят и смотрят на него. Все больше и больше людей скапливалось снаружи замка: крестьяне, слуги, стражники, возвращавшиеся из леса, и вылезавшие из своих укрытий. Не было отдано ни одного слова команды, ибо не было нужды в словах. Во внутреннем дворе начало появляться оружие и лошади, и в считанные минуты был сформирован хорошо вооруженный отряд, куда непременно пожелали войти даже раненые.

Графу Бэдфорду оставалось только поднять руку и все последовали за ним.

Они настигли убийц, идя по следам конного отряда, в полночь. Отряд Тристана уступал по численности, но это ничего не значило. Сам граф был, как карающий ангел, как воплощение смерти, его меч и палица, казалось, жили сами по себе, сея страх и ужас. Он не заботился о своей безопасности, и люди падали под его десницей, как скошенная трава.

Его воины взяли в плен несколько человек, визжащих и кричащих в страхе, так как знали, что им не ждать пощады. Они отказывались говорить, пока не увидели лица графа Бэдфорда, и тут же пленные наперебой загалдели, клянясь, что и не прикасались к его жене, не убивали отца и брата.

Тристан наклонился вперед и задал единственный вопрос:

– Кто это сделал? По чьему приказу?

После минутного замешательства раздался ответ:

– Сэр Мартин Лэндри, лорд Тристан, он умер под вашей рукой. Во имя Господа, смилуйтесь! Он сказал, что это с позволения короля!

И даже тогда Тристан не поверил, что Ричард приказал организовать это нападение. Ричард хотел наказать и отомстить каким-либо образом, но не путем убийства женщин и детей.

Правда, Ричард, смог приказать убить собственных племянников… и хотя он мог и не говорить этого прямо – «Пойдите и убейте», но он мог просто намекнуть на это, прекрасно зная, что повлечет за собой его намек.

И граф Бэдфорд Хит отвернулся от пленников.

– Что с ними делать? – спросил Джон. Томас стоял позади него, молчаливый и подавленный. Рядом с мертвым братом и невесткой Тристана, он нашел и свою жену, некрасивую, умную женщину, подарившую Томасу наследника, варварски зарезанного этими людьми.

– Милосердия! – раздался вдруг крик одного из пленных.

Тристан обернулся, он не мог вымолвить ни слова. Но у него и не было желания остановить Томаса, перерезавшего глотку кричавшему, который медленно умирал, захлебываясь собственной кровью.

Еще двое оставались в живых, но Тристан не мог найти в своем сердце места для милосердия. Он глубоко вздохнул:

– Мы будем держать их в плену, пока…

Один из пленных внезапно бросился в ноги Тристану:

– Не убивай меня! Дрю вошел в дом, он изнасиловал твою жену, я не прикасался к ней! Он зарезал ее над колыбелью!..

Но увидев на лице графа нечто ужасное, человек замолчал и в страхе отшатнулся.

Тристан посмотрел на кровь, испачкавшую одежду этого человека и понял, что тот не был ранен.

«И если он не трогал Лизетту, то откуда он мог знать, что та лежала на колыбели» – мелькнула мысль в голове Тристана.

– Я не убивал ее! Я не убивал ее, Дрю!..

Дрю, трусливо всхлипывая, вмешался в его монолог:

– Ты лжец! Ты был первым! Ты первый изнасиловал ее, а теперь обвиняешь меня в этом? Да ты…

Граф Бэдфорд отвернулся от них, ему хотелось, чтобы с них живых сдирали кожу, хотелось заставить умирать их медленной и мучительной смертью. Он никогда прежде не испытывал такой жестокой ярости.

– Они убийцы, Тристан, – тихо сказал Джон. – Смерть – самое справедливое для них наказание.

«Смерть – это слишком легко» – подумал Тристан, но, судорожно сглотнув, пошел прочь, бросив через плечо:

– Повесить их.

Больше он ничего не слышал: ни мольбы, ни криков.

Он молча ехал во главе отряда своих людей, возвращавшихся домой. Нет, не домой, в замок, поместье, владение, лен – но не домой. Это место никогда не будет для него домом.

Кровь уже была убрана. Тела его родственников были заботливо вымыты и облачены в погребальные одежды. Их готовили в последний путь, над их телами произносились молитвы…

Джон и Томас оставались с Тристаном всю ночь. Он ничего не ел, не пил, не спал, но и не плакал. Ужас и жажда мщения бушевали в его сердце, подобно шторму.

На исходе дня он поцеловал худую щеку старого отца, затем брата, его жену, ребенка. Поцеловал и жену бедного Томаса.

И Лизетту…

Он взял ее тело на руки, бережно покачивая. Распорядился, чтобы она была погребена вместе с их сыном, который даже не жил еще, не знал силу всей его любви к нему.

Тристан не остался на похоронах. Он ушел, опираясь на плечо Томаса. Джон следовал за ними, уводя своих людей.

На исходе дня у молодого графа Бэдфорда Хита был точный план его дальнейших действий.

Он уйдет в Британию, где Генрих Тюдор[10], претендент от Ланкастера, собирал свои силы и готовился отобрать корону у Ричарда III.

Генрих Тюдор будет очень рад принять его.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

15 августа 1485 года

– Черт побери! – выругался Эдгар, швыряя письмо в огонь и обращая свой гнев на герольда[11], принесшего послание. – Вы хотите, чтобы я снабдил провизией и фуражом армию, которая собирается воевать с моим королем? Нет, парень! Даже, если камни этого замка перевернутся, и сам замок сравняется с землей, я пойду со своими людьми, и буду драться с этим выскочкой Тюдором на суше и на море, парень! Так и передай своему командиру, этому… этому лорду де ла Теру.

Побледневший посланник немедленно развернулся и поспешил ретироваться. Когда он вышел через охраняемые двери, Эдгар Льюэллен лорд Эденби, удовлетворенно улыбнулся дочери.

– Жаль, дочка, что никто не может поднять руку на герольда! – сказал он в глубокой задумчивости.

Женевьева, сидя у огромного камина и почесывая уши большой собаки, глубоко вздохнула. Она глянула на тетю Эдвину и на Акселя, своего жениха, прежде чем скова посмотреть на отца.

– Отец! – сказала она твердо. – Оставь все как есть, могущественные герцоги, эрлы и бароны стараются сделать все возможное, чтобы избежать участия в этой войне. Я думаю, что осторожнее было бы не высовываться и выжидать…

– Выжидать! – воскликнул Эдгар, гневно сверкнув глазами.

Это был высокий, полный сил человек со светлыми, чуть тронутыми сединой волосами. Эдгар знал, что его дочь никогда не станет дрожать перед его взглядом, нагонявшим страх на всех прочих домочадцев.

И все же он напустил на лицо суровое выражение и с гневным пафосом изрек:

– А что же тогда такое верность? Я принес клятву нашему королю Ричарду, когда он всходил на престол! Я клялся поддерживать его людьми и оружием! И поэтому, дочь, я так именно и поступлю! Через несколько дней мы выступаем, чтобы присоединиться к королю и сражаться против этого мерзавца Тюдора!

Женевьева чуть иронично улыбнулась и снова занялась собачьими ушами, бросив на жениха смеющийся взгляд. Молодой человек хорошо знал о том, как ей нравится поддразнивать отца.

– Отец! У Генриха на знамени красный дракон Уэльса![12] Мы выступаем против…

– Ну да! Даже если все лорды Уэльса присягнули ему в вассальной верности! И тебе лучше прекратить свои насмешки!

Аксель, глядя на огонь, поймав взгляд Женевьевы, подмигнул. Она ответила тем же. Высокий, образованный, красивый и такой близкий ей человек уважительно заметил:

– Милорд Эдгар, ваша дочь, моя невеста очень тонко подметила одну вещь. Ведь, сэр, если вспомнить историю Генриха Перси, эрла Нортумбрии, то мы видим, что его прадедушка был убит в борьбе против Генриха IV. Его отец убит при Тоутонеи в это же время графство было захвачено. В 1470 году справедливость восторжествовала. Сэр! Теперь вы можете себе представить, почему Перси сидят в своем замке и им совершенно безразлично, кто будет королем?

– Перси присоединятся к королю Ричарду, – заявил Эдгар.

– Да, но будут ли они воевать? – поддразнила его Женевьева.

– Черт возьми! Девочка моя, мне никогда не следовало говорить в твоем присутствии о политике! – посетовал ее отец, но при этом он посмотрел на свою сестру Эдвину с мягкой улыбкой, которая противоречила смыслу сказанных им слов. Он очень любил Женевьеву, свою единственную дочь и наследницу.

Эдвина, которая совершенно не интересовалась политикой, ответила ему рассеянной улыбкой и снова занялась гобеленом, который она вышивала для спальни своей дочери.