Глава 25

— Одна… две… три… четыре!

Элиза связала две последние простыни и выглянула во двор с балкона. Уже целую неделю она смотрела по ночам на этот двор и узнала, что обычно он бывает пустынным в полночь. Она догадалась, что в это время помыслы мусульман посвящены молитве.

Сегодня она была готова действовать.

Еще раз взглянув через перила, она напрягла и распрямила плечи, убеждая себя, что во дворе никого нет. Стоит ей только улизнуть из дворца и спрятаться в одну из повозок, доставляющих во дворец припасы…

От высоты у нее закружилась голова, и Элиза помедлила, вздрагивая и боясь потерять силы. Она должна бежать, иначе сойдет с ума. Элиза крепко зажмурилась и тут же открыла глаза. Вновь обретя способность действовать, она привязала один конец простыни к железным перилам и сбросила моток с балкона. Она затаила дыхание, но никто не появился; в ночи не слышалось ни звука.

Последний раз собравшись с силами, Элиза осторожно по добрала юбки своего платья, шелкового наряда, принесенного одной из женщин Джалахара, и перелезла через перила. Она крепко ухватилась за простыни, молясь, чтобы перила оказались достаточно крепкими и выдержали ее вес. Дрожа от страха, она поблагодарила Создателя за то, что ее самодельная «веревка» оказалась прочной. Обхватив ногами гладкий шелк, она скользнула вниз. Ликование охватило Элизу, едва ноги ее коснулись земли. Получилось! Все, что теперь было нужно, — пробраться через темный двор, обогнуть дворец и найти повозку…

— Приятный вечер для прогулки, верно?

Элиза замерла на месте, услышав за спиной голос Джалахара. Она обернулась, готовясь к борьбе или к бегству, однако он только смотрел на нее задумчивыми и понимающими темными глазами.

— Не надо бежать, Элиза, — мягко произнес он, — иначе я буду вынужден приставить к тебе стражу. — Он развел руками. — Если ты станешь бороться, то этим только навредишь себе и своему ребенку.

Элиза застыла, с вызовом распрямив плечи. Со времени приезда сюда она видела Джалахара всего один раз, на третье утро пребывания во дворце. Она тогда пришла в ярость и бросилась на него, но тут же обнаружила, что его хрупкость обманчива. Он не ударил ее в ответ, просто сжал ей запястье так, что всякое движение еще долго причиняло ей мучительную боль. Затем он вежливо сообщил ей, что не станет больше нарушать ее уединение до тех пор, пока она не станет более снисходительной.

Он протянул ей руку.

— Может, вернемся во дворец вместе?

Элиза пошла рядом. Он опустил руку, но шагал так близко, что Элиза чувствовала тепло его тела. От Джалахара пахло сандаловым деревом и мускусом, двигался он бесшумно, однако излучал тревожную силу. Он всегда говорил с ней тихо, почти печально. Элиза ненавидела Джалахара, как своего тюремщика, но обнаружила, что ненавидеть его как мужчину она не в силах.

Узкая лестница вела в ее башню. Элиза медленно поднялась и подождала, пока Джалахар отопрет засов. Дверь отворилась, и Элиза прошла через комнату на балкон. Джалахар последовал за ней. Не глядя на, него, Элиза вздохнула и принялась втаскивать наверх свою лестницу из простыней.

— Я не решусь лишать тебя постели — ночи здесь иногда бывают прохладными. Просто я прикажу, чтобы под твоим балконом день и ночь стояла стража.

Элиза ничего не ответила, улыбнувшись краешком губ.

— Элиза, эта попытка сбежать была опасной и глупой и для тебя, и для твоего ребенка. Я дал тебе время подумать, потому что верил: ты придешь ко мне сама, ты позаботишься о ребенке. Но если ты забываешь о его безопасности, я не вижу причин заботиться об этом самому. Вероятно, вскоре я решу, что единственный способ обратить на себя твое внимание — это приучить тебя наслаждаться моим обществом.

Она обернулась и наконец заговорила, понимая, что его слова были предостережением, и чувствуя, что это не пустая угроза:

— Я больше не стану пытаться убежать с балкона.

Джалахар улыбнулся, но его глаза недоверчиво блеснули.

— Будь ты мужчиной, я попросил бы тебя дать слово чести. Зная твою решимость, я не думаю, что тебе можно доверять. Просто я скажу, что наше будущее в твоих руках.

Она выпрямилась, едва Джалахар шагнул к ней, отступила к балкону, но он рассмеялся и остановился. Протянув руку, он осторожно прикоснулся к ее волосам, убирая с виска растрепанную прядь.

— Ночная прогулка повредила твоей прическе, Элиза. Я причешу тебя.

— Я могу причесаться сама.

— Но не станешь же ты отказывать мне в этом маленьком удовольствии, особенно тогда, когда я привез тебе вести от мужа.

— Брайан! — воскликнула она, блеснув глазами. — Расскажи, он жив? Рана заживает? Что ты узнал? Откуда?

Джалахар слегка поклонился, жестом веля ей следовать за собой. Элиза поколебалась всего мгновение, а затем вернулась в комнату.

Эта комната была ей ненавистна, хотя Джалахар выбрал не самую плохую из комнат дворца. Напротив, Элизу окружили роскошью. Комната была просторной; в одном ее углу стояла кровать со множеством шелковых подушек и тончайшим газовым пологом. Полы устилали пушистые ковры, окна закрывали занавеси голубовато-зеленых тонов. Здесь же стояли резной туалетный столик с серебряными щетками и гребнями и медная ванна — такая большая, что Элиза могла бы плавать в ней. В комнату принесли множество драгоценных книг, тщательно переписанных известными писцами, — французские переводы прославленных греческих и римских поэтов. Ей не отказывали ни в чем — кроме свободы.

И потому комната была ей ненавистна. Несмотря на всю роскошь, тюрьма оставалась тюрьмой.

— Садись, — приказал Джалахар, указывая ей на стул перед зеркалом. Элиза послушалась, не спуская глаз с отражения Джалахара в металлическом зеркале с искусной рамой. Он отвел глаза, взял щетку и принялся осторожно выбирать шпильки из узла ее волос. Волосы упали Элизе на спину, и Джалахар восторженно приподнял их, глядя, как блестят золотые и медные пряди под светом свечей, а затем принялся расчесывать их плавными взмахами.

— Джалахар!

Ей не хотелось ничего спрашивать у него, но и сдерживать себя не могла.

— Я слышал, что он крепко держится за свою жизнь.

— Он жив!

— Да, но…

— Что? — Элиза обернулась на стуле, взглянув на Джалахара с тревогой и болью.

— Говорят, его одолевает лихорадка. Ты знаешь, здесь ею болеют часто… воинов убивают не раны, а лихорадка.

Элиза опустила глаза, наполнившиеся слезами.

— Он сильный воин, — сказал Джалахар. — За ним присматривает лучший из лекарей английского короля.

— Он наверняка убьет его, если этого не сделает лихорадка! — воскликнула Элиза.

Минуту Джалахар промолчал, а затем заметил:

— Я попрошу Саладина отправить к королю нашего лучшего лекаря, египтянина, который умеет исцелять пустынную лихорадку.

Позднее Элиза сочла бы нелепостью, что человек, отнявший ее у мужа, желает сделать все возможное, чтобы сохранить ее мужу жизнь и здоровье, но в эту минуту она думала только о Брайане, забыв, что говорит с Джалахаром и что Брайан и Джалахар — заклятые враги.

— Египтянина? — переспросила она.

— Он лучший лекарь, какого я знаю, — ответил Джалахар.

— Но примет ли его Ричард? Позволит ли осмотреть Брайана?

— Даже твой король уважает благородство Саладина. Английский король упрям, своеволен, но не глуп. Я прикажу, чтобы лекарь отправился к нему немедленно.

Слезы затуманили глаза Элизы. Она опустила голову.

— Ты… будешь приносить мне вести?

— Да, если, конечно, ты пригласишь меня приходить сюда.

— Приглашу?

Джалахар улыбнулся:

— Это твои владения, Элиза.

Она уставилась в темные глаза — такие выразительные, что они оживляли слишком утонченные черты лица араба. Его длинные гибкие пальцы перебирали ее золотые волосы. Она слегка вздрогнула, желая, чтобы у нее был жирный, грязный и безобразный тюремщик. Но он даже в свободных одеждах создавал впечатление сдержанной силы. Он умел говорить красивые слова; в самом деле, странный человек!

— Это не мои владения. Это просто… тюрьма. А ты мой тюремщик. Узники не приглашают тюремщиков к себе.

— Ты должна считать себя гостьей. Добрый хозяин не тревожит гостей без их позволения.

— Сегодня ты вошел сюда безо всякого позволения.

— Да, но обстоятельства были иными, верно? Я считал, что мое сопровождение необходимо.

Элиза взглянула в зеркало и проговорила шепотом:

— Тебе известно, что я жду тебя в любое время… если ты принесешь вести о Брайане.

— Тогда я вернусь к тебе, как только что-нибудь узнаю.

Прошла еще неделя, прежде чем Элиза вновь увидела Джалахара. Она пыталась читать, пыталась найти способ сохранить терпение, оставаться в здравом рассудке. Но так или иначе, долгие часы она беспокойно вышагивала по комнате.

Ей прислуживали две женщины-мусульманки, красиво одетые, в дорогих украшениях. Элиза сочла их одеяния слишком пышными для служанок, пока не узнала от старшей из женщин, с трудом говорившей по-французски, что они жены Джалахара. Она изумилась тому, что он отправил жен прислуживать захваченной в бою пленнице, но женщин, казалось, это не тревожило.

— По закону Аллаха, мужчине положено четыре жены, — объяснила маленькая и крепкая Сатима.

— А у Джалахара?..

— Три. Когда придет время, он возьмет тебя в жены.

— Но у меня есть муж!

— Ты вышла замуж не по закону ислама.

Мусульманки неодобрительно относились к ее поведению: ей, пленнице, следовало быть польщенной тем, что сам великий Джалахар решил взять ее в жены — ведь она могла стать просто наложницей.

Элиза впала в глубокую тоску. Джалахар не приходил, тревога за Брайана усиливалась. Элиза знала, что лихорадка убивает даже самых сильных мужчин, а Брайан страдает от нее уже слишком долго… Сколько еще у него хватит сил, чтобы бороться с неумолимой болезнью?

И если он выживет…

Она оставила его на попечение Гвинет.

Элиза упала на постель среди шелковых подушек и зарыдала. Наконец-то Гвинет заполучила Брайана, а ей самой суждено стать четвертой женой повелителя пустыни, быть навсегда запертой в этой роскошной клетке.

Так проходили бесконечные, томительные дни и ночи. Элиза вспоминала Ферс-Мэнор и день смерти Перси: он умер, пытаясь предостеречь ее, сказать о… о Гвинет. А она сама позволила этой женщине отнять у нее мужа! Если, конечно, он выживет.

Он должен выжить! Элизе было легче представлять Брайана рядом с Гвинет, чем знать, что его синие глаза закрылись навсегда, а сильное сердце перестало биться.

Она не ела два дня, и наконец Сатима заставила ее перекусить, напомнив о здоровье ребенка. Однако ребенок не мог отвлечь Элизу — биение жизни в ней было еще слишком слабым, а время родов — еще слишком далеко.

Однажды утром, когда она стояла, невидящими глазами глядя через занавеси у постели, дверь со скрипом отворилась. Элиза не придала этому значения: должно быть, Сатима или Марин принесли ей поднос с фруктами и свежим хлебом.

— Оставь поднос, — равнодушно пробормотала она.

— Нет, я посижу с тобой, пока ты ешь! Ты ведь знаешь, тебе необходимо поесть!

Голос оказался незнакомым. Элиза обернулась и увидела перед собой миниатюрную женщину, прелестную и хрупкую. Ее глаза были огромными и черными, овал лица напоминал сердечко. Она смотрела на Элизу со странной улыбкой, от которой Элиза встревожилась.

— Кто ты? — спросила Элиза.

— Сонина. Поешь! Я выбрала для тебя самые сладкие финики, а этот хлеб только что вынут из печи. Прошу тебя, поешь! — настаивала Сонина.

Элизе вовсе не хотелось есть. Она рассеянно улыбнулась Сонине и направилась к балкону. Что случилось? Почему Джалахар так давно не приходил? Неужели с Брайаном…

— Ты умрешь!

Она обернулась на этот крик, и с изумлением увидела, что хрупкая красавица стремительно бросилась к ней, занеся руку высоко в воздух. В руке сверкал кинжал, украшенный драгоценными камнями.

Элиза невольно вскрикнула, но успела уклониться от удара и развернулась, готовая к бою. Сонина вновь метнулась к ней, и Элиза перехватила ее руку, заставив выронить кинжал на пол. Сонина начала яростно отбиваться, и Элизе пришлось сжать ее запястье с удвоенной силой.

— Прекрати! — приказала она бьющейся Сонине, которая целилась ей пальцами в лицо.

— Тебе все равно придется съесть эти финики! — прошипела Сонина.

Холод прошел по спине Элизы.

— Они отравлены?

— Да! Да! И я все равно убью тебя!

— За что?

— За Джалахара! Я не позволю отнять его!

— У меня нет желания отнимать его у тебя, к тому же у Джалахара есть еще две жены!

— А, эти! — Сонина с пренебрежением скривила губы. — Две старые вороны! Он бывает только у меня! А эти двое следят за его детьми и наложницами.

Элиза невольно покраснела.

— Я не наложница, Сонина, и не хочу быть его женой. У меня есть муж. И если ты хочешь избавиться от меня, помоги мне! Помоги мне сбежать!

Дверь распахнулась. Вбежала Сатима в сопровождении рослого стражника. Сатима вцепилась Сонине в волосы и яростно запричитала на своем языке. Сонина что-то крикнула ей в ответ, но стражник схватил ее и поволок прочь, подгоняя пинками.

— Больше она не потревожит тебя, — пообещала Сатима Элизе.

— Не ешь эти финики, — предупредила Элиза. Сатима взглянула на поднос с едой — ей больше не потребовалось объяснений.

— Сонина в бешенстве. Сегодня возвращается Джалахар, но еще заранее он прислал гонца с требованием, чтобы ты увиделась с ним, едва он успеет выкупаться и пообедать.

Элиза опустила глаза.

— Да, я встречусь с ним, — ответила она.

Джалахар пришел к ней поздно вечером. Элиза уже устала вышагивать по комнате и бросилась к двери, едва она открылась.

— Пожалуйста, скажи, что ты узнал?

Джалахар не заставил ее ждать. Не отрывая глаз от Элизы, он заговорил. Она не могла понять, почему он так странно глядит на нее.

— Стеда лечит египтянин. Он еще страдает от лихорадки, но болезнь понемногу отступает. Раз или два он приходил в сознание, и египтянин говорит, что Стед выживет.

Облегчение было таким внезапным, что Элиза рухнула на ковер — ноги не удержали ее. Она прижала ладони к щекам, словно стараясь сохранить рассудок.

Джалахар склонился и помог ей встать.

— Я принес тебе добрые вести. А теперь ты моя хозяйка и должна развлекать гостя.

Она вздрогнула, но Джалахар рассмеялся.

— Я не прошу ничего невозможного, запомни. — Он хлопнул в ладони, и дверь открылась. Двое слуг внесли низкий, странного вида столик и принялись расставлять на нем фигуры. Элиза взглянула на Джалахара.

— Шахматы, — пояснил он, прошел к столику, взял одну из фигур и внимательно рассмотрел ее, любуясь искусной резьбой. — Удивительная работа. Это подарок моему отцу от правителя Иерусалима — христианского короля. Ты умеешь играть?

Элиза кивнула и села на подушки.

— Тогда делай первый ход, — предложил Джалахар, и Элиза послушалась.

Постепенно на доске становилось все меньше пешек, погибали ладьи и слоны.

— Ты хорошо играешь, — заметил Джалахар.

— Я выиграю, — уверенно ответила Элиза.

Он улыбнулся.

— Вряд ли. Я буду играть с тобой до тех пор, пока не одержу победу.

Игра продолжалась. Наконец он произнес:

— Я слышал, что утром ты не скучала.

Элиза поежилась.

— Твоя жена пыталась отравить меня, а потом заколоть кинжалом.

— Она будет наказана.

— За что? Она хочет, чтобы я оставалась здесь, не больше, чем я сама этого хочу.

— Жена не должна перечить воле своего мужа.

— Тогда из меня получится плохая жена, Джалахар: я привыкла поступать по собственной воле.

Он задержал руку на фигуре и взглянул на нее. В глубине его глаз заплясали искры, губы слегка скривились в улыбке.

— Не припомню, чтобы я просил тебя быть моей женой, — учтиво заметил он.

Неизвестно почему Элиза вспыхнула.

— Этого боится Сонина, — ответила она.

— Тебе незачем беспокоиться о Сонине. — Он пожал плечами.

— Я не хочу, чтобы ты наказывал ее, — произнесла Элиза, передвинула фигуру и подняла голову. — Думаю, ты признаешь поражение: я победила.

Джалахар поднялся и поклонился ей.

— В этой игре — да. Но через неделю мы сразимся вновь.

Элиза обнаружила, что сохранять терпение все эти дни ей помогают две мысли. Элеонора, королева Элеонора, которая так любила Элизу и заботилась о ней, провела в заточении шестнадцать лет. Временами ей угрожали, лишали самого необходимого, но королева осталась такой же сильной и гордой, как прежде.

Она научилась ждать…

Мысль о шестнадцати годах заключения чуть не вызвала у Элизы приступ отчаяния, но вторая мысль помогла ей сдержаться.

Она должна оставаться здоровой, умной, сообразительной. Все, что она может подарить любимому человеку, — это их ребенка. Ради ребенка она должна выдержать эти муки.

Джалахар появлялся каждую неделю. Элиза узнала, что Сонину отослали к ее отцу. Элиза встревожилась, но Джалахар остался непоколебимым в своем решении.

— В моем доме должен быть мир. Я не хочу видеть в своей постели женщину, способную нанести удар кинжалом или отравить. Я привык сражаться на поле боя, против мужчин.

Элиза помедлила, осторожно взяла своего ферзя и возразила:

— Тогда ни к чему держать здесь и меня, Джалахар, ибо я готова убить тебя ради свободы, будь у меня такая возможность.

— Вот как?

Не думая ни секунды, он взял ее ферзя и отложил в сторону. Элиза едва следила за игрой, но вздрогнула, когда Джалахар вдруг оттолкнул столик и фигуры посыпались на пол. Он встал, подхватил Элизу с подушек и прижал к своей груди, глядя ей прямо в глаза.

— Я дам тебе свой кинжал, — сказал он, вытаскивая острое лезвие из-за пояса и вкладывая ей в руку. — Возьми его! — И он разорвал одежду, обнажая мускулистую грудь.

Изумленная его действиями Элиза попятилась, крепко сжав в ладони кинжал с перламутровой рукояткой. Джалахар наступал на нее, пронзая темными глазами.

— Остановись, Джалахар, — крикнула Элиза, — или я тебя убью!

— Неужели?

Он потянулся, схватил ее за руку и с силой провел кинжалом по груди. Из раны тонкой багровой полоской проступила кровь.

— Прекрати! — вновь вскрикнула Элиза, отдергивая руку. Слезы выступили у нее на глазах, она метнулась прочь и споткнулась о подушку. Она упала на постель, и ее глаза расширились в испуге, когда Джалахар склонился над ней и оперся на локоть.

Элиза перекатилась на постели и прижалась к стене, не спуская с него глаз.

— Ты не умеешь убивать, — мягко проговорил он, опускаясь на пол с другой стороны постели. Джалахар провел ладонью по ее щеке. — Неужели любить меня так тяжело? — спросил он. Он прикоснулся губами к ее губам, Элиза хотела увернуться, но не успела: она была прижата к стене. Но это прикосновение не было жестоким или повелительным. Мягкие губы Джалахара пахли мятой, они были нежными и… властными, казалось, губы Элизы овеял ветер. Отстранившись, Джалахар вновь взглянул на нее.

Элиза задрожала, раздираемая противоречивыми чувствами. Она приоткрыла рот, а затем вспомнила, что по-прежнему держит кинжал в руке.

Она приставила его к собственной груди.

— Может, я и не сумею лишить тебя жизни, — произнесла она, — но смогу убить себя.

Вспышка гнева мелькнула в его темных глазах. Он выбил кинжал из ее ладони таким сильным ударом, что Элиза вскрикнула, глядя, как оружие перелетело через всю комнату.

— Неужели я настолько отвратителен тебе, что ты вправду решишься убить и себя, и своего ребенка? — с холодной яростью спросил он.

Глаза Элизы наполнились слезами.

— Нет, — прошептала она. — Ты не вызываешь у меня отвращения. Но я… я люблю своего мужа. Разве ты этого не понимаешь?

Он потянулся к Элизе, и она вздрогнула, но не потому, что боялась удара: гораздо сильнее ее пугала нежность Джала-хара.

— Я не причиню тебе вреда, красавица, — тихо проговорил он, — просто обниму тебя. Не бойся.

Джалахар уложил ее на подушки рядом и обнял. Элиза ощутила, как его длинные гибкие пальцы касаются ее щек, перебирают волосы. Элиза закрыла глаза, и ее дрожь постепенно утихла. Он сказал правду: он всего лишь обнимал ее.

Лежа рядом с ним, Элиза горько улыбнулась сквозь слезы. Некогда она была способна совершить убийство, лишь бы бежать… от Брайана. Она с радостью увидела бы его обезглавленным или повешенным. Но теперь она стала совсем другой или, возможно, до встречи с Брайаном была всего лишь девчонкой, не подозревающей, какое наслаждение и отчаяние может принести любовь. Джалахар… он был совсем не похож на Брайана — тонкий, смуглый мусульманин, повелитель пустыни, живущий по иным законам, молящийся иному Богу.

Однако Брайан дал ей понять, что мужчину можно оценивать по-разному, и Элиза уже знала, что за некоторые качества может только уважать Джалахара. В их первую ночь, давным-давно, в ином мире, Брайан сказал ей, что ни одно из плотских наслаждений не достойно смерти. Элиза не хотела умирать, Джалахар не принуждал ее к этому.

Нет, он не был отвратительным Элизе. Она противилась ему, противилась бы, даже несмотря на принуждения. Но она боялась, боялась до смерти. Брайан научил ее любви, открыл путь к ее чувствам и сердцу, и она опасалась, что одиночество и страх заставят ее поддаться нежности Джалахара.

В небрежном удивлении проведя рукой по ее волосам, словно читая ее мысли, Джалахар спросил:

— Неужели тяжело любить меня так… как ты любишь Стеда?

— Не знаю, — ответила Элиза, — потому что я люблю его.

Несколько минут Джалахар молчал. Он отстранился, подпер голову ладонью и взглянул через газовый полог, окружающий их.

— А если он умрет?

— Ты обещал мне, что этого не будет! — вскрикнула Элиза.

— Ни один человек не в силах дать такого обещания. Но я говорю не о гибели от лихорадки. — Он пристально взглянул на Элизу. — Ты ведь знаешь, он направится сюда. До этого пройдет немало времени, ему потребуется набраться сил, но в гневе он потеряет осторожность и погибнет. Мы встретимся с ним в бою. Один из нас должен умереть.

— Но почему? — Элиза уставилась на него блестящими и яркими, как морская вода, глазами. — Если ты беспокоишься обо мне, Джалахар, отпусти меня.

— Не могу, — просто ответил он.

Он поднялся, оправил одежды и поклонился Элизе с печальной и задумчивой улыбкой.

— Мне надо уйти, иначе я не смогу сдержать свою клятву. Вскоре мы увидимся вновь.

Он приходил каждый четверг, но больше они не ссорились и не пытались бороться, а чаще всего играли в шахматы. Иногда Джалахар просил, чтобы Элиза почитала ему, иногда пытался учиться английскому языку. Элиза узнала несколько арабских слов; когда Джалахар просил позволения причесать ей волосы, она больше не отвечала отказом. Это казалось ей просто знаком внимания; глядя в темные и мрачные глаза Джалахара, Элиза понимала, что тот сдерживается из последних сил. Иногда она вздрагивала от его прикосновения и гадала, когда он потеряет терпение.

Неделя, в которую все христиане отмечают праздник Рождества, выдалась для Элизы особенно тяжелой. Ее дни проходили настолько скучно и тоскливо, что она стала ожидать визитов Джалахара.

Джалахар мало говорил с ней о Брайане, но упомянул, что лихорадка наконец-то отступила, и Брайан выжил. Они не говорили о войне — Элиза опасалась расспрашивать об этом. Она молилась, чтобы Брайан дождался того времени, когда полностью окрепнет и не станет легкой добычей смерти.

Часто она размышляла, что делает сейчас Брайан. Где находится Гвинет? Ухаживает ли она за Брайаном? Зная, как волнуют ее прикосновения Джалахара, Элиза поняла бы Брайана, даже если бы он принял от Гвинет утешения любого рода. Гвинет следовало стать его женой. Он знал ее задолго до того, как познакомился с Элизой. Нет, Элиза не ревновала. Она только мучилась неизвестностью.

Джалахар показался особенно молчаливым и печальным, когда зашел к Элизе за два дня до Рождества. Он приказал подать Элизе вино — мусульмане не пили его, — чтобы отметить праздник. Они расставили шахматные фигуры, но начали играть рассеянно и вяло.

Джалахар передвинул ладью, не сводя глаз с доски.

— Лекарь-египтянин вернулся к Саладину, — произнес он и поднял глаза на Элизу. — А Стеда видели во дворце Акры. Он упражнялся с мечом.

Пальцы Элизы затряслись так, что она не смогла поднять хрупкую шахматную фигуру. Она сжала кулаки на коленях и взглянула на них.

— Значит, он совсем поправился?

— Видимо, да. Соглядатаи говорят, что он похудел и побледнел, но держится по-прежнему прямо и гордо.

Джалахар встал и принялся вышагивать по комнате, рассматривая стоящие там и здесь безделушки. Элиза почувствовала, как он подошел к ней сзади и легко опустил ладонь ей на голову.

— Ты доставляешь мне слишком много хлопот, красавица. Английский король непрестанно шлет гонцов к моему дяде, Саладину, требуя отпустить тебя.

— И что же… — Элиза облизнула сухие губы, — что отвечает Саладин нашему королю?

Элиза почувствовала, что Джалахар пожал плечами.

— Саладин просит, чтобы я вернул тебя. Он говорит, что ты всего-навсего женщина и что мы ведем войну ради великих целей.