Русалка

— Смеяться?!

— Да, смейся! Обними меня за шею, смотри с обожанием мне в глаза, как будто не можешь оторваться. Прижмись…

— Не буду!

— Нет, будешь! И сделаешь это прямо сейчас!

Он подошел к двери с Ондайн, этой неблагодарной ношей, на руках и, откинув назад темноволосую голову, засмеялся густым, низким баритоном, звук которого разнесся далеко в вечернем воздухе. Ондайн крепче обняла его за шею, стараясь не упасть, и смотрела ему в глаза, как он приказал. Она понимала, что они должны показать всем, что все в порядке. Уорик намеревается действовать быстро и решительно, и она всего лишь актриса, которую он использует и которая на самом деле влюблена в своего мужа и всем сердцем желает доиграть свою роль до конца.

— Уорик!

Он шагал так стремительно! Она смеялась и казалась задыхающейся от страсти, пока он быстро нес её вверх по лестнице.

Они прошли мимо Матильды и Джека, который передавал ей приказ Уорика не тревожить молодых графа и графиню. Они прошли мимо Юстина, который как раз спускался по лестнице и улыбнулся, завидев их в таком прекрасном настроении. Юстин крикнул им напоследок что-то о семейных ссорах, которые стоят этого блаженного мига примирения.

Наконец они добрались до своих комнат, где Уорик поставил Ондайн на ноги и заторопился в ванную комнату. Он удовлетворенно вздохнул, когда увидел, что ванна наполнена водой, от которой поднимается пар.

— Иди! — подвал он Ондайн. — Я помогу тебе, ведь мы все равно не можем позвать твою горничную.

Ондайн вошла следом за ним, боясь — так боясь! — снять с себя платье, опасаясь, что его очередная прихоть принесет ее душе новые страдания. В ней и так почти не осталось гордости и достоинства.

— Спасибо, милорд, я справлюсь сама, — ответила она.

— Миледи, не испытывайте моего терпения! — огрызнулся Уорик, настигая се одним широким шагом и поворачивая так, чтобы было легче управиться с крючками и маленькими пуговками на платье и шнуровкой корсета под ним.

Ондайн стояла напряженная и, пока он расстегивал ее платье, размышляла над тем, что лучше навечно отречься от плоти ради небесного рая, чем обречь душу на муки земного ада. Она не успела развить эту мысль, поскольку осознала, что стоит почти совсем раздетая, и громко вскрикнула, когда Уорик потянулся к чулкам. Сцепив зубы и потупив глаза, Ондайн стянула их сама. Затем она Поспешила воспользоваться тем призрачным покровом, который могли дать ей вода и пар. Когда она наконец подняла глаза, то с удивлением увидела, что граф по-прежнему стоит на месте со скрещенными на груди руками и задумчивым выражением лица.

— Вам нечего больше делать? — спросила она.

— Я думал, вам нужны какие-то объяснения?

— Да! Но…

Ондайн не договорила, с опаской глядя на Уорика, который опустился на колени рядом с ванной и взял в руки мыло; но, судя по выражению его лица, граф был сама невинность.

— Слушай, женщина, — пробормотал он, небрежно поигрывая мыльной пеной. — По дьявольскому наущению или нет, но я женился на тебе. Я изучил тебя и думал, что знаю так же хорошо, как свои пять пальцев. Однако снова и снова ты вела себя так, будто что-то скрывала, будто хранила тайну, которую никому не могла раскрыть. Секрет, который вы скрывали, миледи, теперь мне известен, так что при нынешних обстоятельствах ваша скромность фальшива.

— Отдайте мыло и оставьте меня в покое! — сказала Ондайн, но далеко не так уверенно, как ей хотелось бы. Да, этому человеку было трудно приказывать, но приказывать своим чувствам было вдвойне труднее!

Он покачал головой:

— Думаю, вам нужно помочь справиться с волосами.

— Спасибо, я сама прекрасно с ними…

Вместе с последним словом она едва не захлебнулась, потому что Уорик достаточно бесцеремонно окунул ее голову под воду. Когда она, фыркая, подняла голову, его пальцы гипнотическими движениями стали массировать ее виски и затылок. Ондайн сжала кулаки и изо всех сил старалась сохранять спокойствие. В глубине души она знала: стоит ей шелохнуться — и его прикосновения не ограничатся ее волосами, и тогда, вместо того чтобы проклинать и отталкивать его, она пойдет на поводу у своего страстного желания.

Ондайн пыталась не смотреть на Уорика, а молчаливо упорно глядела на воду все время, пока он занимался с ее длинными волнистыми волосами. Ей показалось, что она услышала его вздох. Разочарование? Или усталость? Она не знала. Наконец он произнес каким-то неестественным голосом:

— Кажется, все в порядке.

Она кивнула и дала сполоснуть себе голову, размышляя, скольким женщинам он оказывал подобную услугу.

Дело было сделано. Граф поднялся и пошел в комнату за полотенцем, а она решила воспользоваться его отсутствием, чтобы помыться. Конечно, он застал ее за этим занятием, но молчаливо стоял в стороне и ждал. С закрытыми глазами она вытянула руки, нащупывая полотенце. А когда он с величайшей нежностью и заботой обернул вокруг нее чистую льняную материю, она готова была поклясться, что в его глазах сквозила тоска.

Но эти янтарные глаза и были самой большой загадкой! Уорик быстро отвел их в сторону, подхватил Ондайн на руки, затем отнес в музыкальную комнату и усадил в большое кресло. Он нашел бутылку бренди и взял со стола бокалы, наливая каждому. Ондайн жадно отпила из своего и почувствовала, что трепещет от его близости не меньше, чем от еще не забытого могильного холода подземелья.

Уорик подошел к огню с бокалом в руке и, потягивая бренди, смотрел на пламя.

— Мадам, — сказал он наконец, — я взял вас с виселицы не по наущению дьявола. Хотя, признаюсь, понимал, что женщина, приговоренная к смерти и повидавшая кое-что в этой жизни, послужит более привлекательной приманкой, чем невинность, которую ничего не стоит испугать.

Ондайн почувствовала, что ей стало холодно, очень холодно.

— Значит, я приманка. Для того существа, которое загнало меня в склеп?

Он обернулся и пронзительно посмотрел на нее.

— Так что же все-таки произошло?

Она отпила бренди. Ей было трудно вспоминать. Она не хотела больше думать о могилах, она хотела жить.

— Я вошла в церковь. За мной шел Джек, но я закрыла перед ним дверь. Я прошла к алтарю и там услышала какой-то стон…

— И вы ударились в панику?

— Милорд, я не ударяюсь в панику, — сказала Ондайн холодно. — Сначала я не обратила внимания и продолжала заниматься своим делом; затем стон повторился. Когда я обернулась, то лицом к лицу столкнулась с существом…

— Существом? — скептически переспросил Уорик.

— Да! — огрызнулась она ворчливо. — Оно было закутано в плащ, с капюшоном на голове и в маске! С огромными когтями!

— Когтями?

Она услышала в его голосе недоверие и от негодования сжала зубы. Видение вспомнилось ей так явственно, что она задрожала, и Уорик это заметил.

Он тут же приблизился к ней, взял ее на руки и поднес поближе к огню.

— Ты, наверное, замерзла, и твои волосы совсем мокрые.

— Ничего, они скоро высохнут.

— Продолжай. С когтями.

— В перчатках, к которым прикреплены когти!

Боже, как трудно говорить! Страх медленно отступал перед теплом и силой Уорика, но она все равно не могла забыть то утро, когда он признался, что считает ее шлюхой!

Теперь она ждала от него только правды. Она не могла любить его, потому что он презирал ее, невесту с виселицы.

Ондайн подняла голову и прищурилась. Отблески огня сверкали в ее глазах и делали ее волосы похожими на золотое пламя.

— Кто-то хотел серьезно навредить мне; я побежала к выходу, но вынуждена была вернуться к усыпальнице Женевьевы. Оказалось, что там была огромная яма в полу, и я провалилась.

— В склеп? — спросил он хрипло.

— В склеп. Вам, наверное, известно, мой господин, что гроб вашей жены стоит открытым!

— Открытым?

— От-кры-тым!

— Спасибо, у меня со слухом все в порядке! — вспыхнул Уорик. Он снял ее со своих коленей и зачем-то направился в ванную комнату. Ондайн удивилась такому неожиданному исчезновению. Однако вскоре Уорик вернулся, держа в руке ее щетку для волос. Ондайн выпрямилась и почувствовала, что он присел сзади на корточки и принялся расчесывать ее волосы, прикасаясь к ним с величайшей нежностью, хотя казался целиком поглощенным разговором. Голос его звучал твердо.

— Я проверю это немедленно. А вы больше никуда не пойдете без сопровождения.

— Ее убили. Женевьеву.

— Да, — просто ответил он. Щетка замерла в его руках. — Никто в это не верит. Даже король. Но я знаю наверняка. Она не боялась и не презирала меня и была в здравом уме.

Уорик не мог видеть лица Ондайн, исказившегося от странной, словно ножом пронзившему ее боли, когда она услышала в его голосе мягкость, страдание и нежную любовь, которую он испытывал к другой. Конечно, она не завидовала этой бедной леди! Она просто искала любви.

— Значит, — сказала Ондайн сдержанно, — вы женились на мне, надеясь, что убийца покажется снова?

— Нет! — резко возразил Уорик и слегка дернул ее за волосы то ли от злости, то ли от нетерпения. Он развернул ее лицом и пристально заглянул ей в глаза. — Я не убийца, и мои намерения чисты! Леди, если бы я не был уверен, что смогу защитить вашу жизнь, то никогда бы не взял на себя такой ответственности! Я надеялся с вашей помощью выследить, подстеречь и заманить убийцу в ловушку, но ни в коем случае не хотел подвергать вашу жизнь опасности!

— Но меня чуть не убили сегодня вечером!

— Никогда, никогда это не повторится, потому что больше никогда вы не будете одна! — сказал он с ненавистью и угрозой.

— Почему вы ничего мне не сказали?

— Как я мог быть уверен, что вы справитесь со своей ролью, если будете шарахаться от первого встречного?

— И кого же вы подозреваете?

— Никого… и всех.

Уорик поднялся снова, рассеянно взъерошил волосы и прошелся перед ней энергичной и в то же время по-кошачьи крадущейся походкой.

— Я знаю только то, — пробормотал он, — что убийца был и что он жив. Меня ненавидит Хардгрейв; и он больше всех хотел бы, чтобы мой род прекратился навсегда. Анна — тоже, ревнивая ведьма, но убийство, кажется, не в ее манере.

— А ваш брат и… ваш кузен? Они могут оказаться среди подозреваемых?

Уорик задумался, глядя с любопытством на свою открытую ладонь.

— Моя кровь, моя плоть. Нет! Я так не думаю! Хотя, если я не оставлю сына, Юстин становится наследником. И если детей не будет ни у меня, ни у Юстина, Карл в соответствии с моей волей отдаст и землю, и титул Клинтону и признает его законнорожденным.

Ондайн, нахмурившись, смотрела на огонь.

— Шепот раздавался где-то внутри дома. Как это могли сделать Хардгрейв… или Анна?

— Хардгрейв живет по соседству. Возможно, ему и Анне известно гораздо больше подземных ходов и потайных комнат, чем я подозреваю.

— Но Клинтон! Он никогда не был при дворе.

— Ничего нет легче, чем нанять убийцу; сегодня, к нашему стыду, — жизнь стоит не дороже пенса.

Ондайн погрузилась в молчание, а потом задумчиво произнесла:

— Привидения не тревожили Женевьеву, пока… она не забеременела?

— Да, — тихо ответил Уорик.

— Поэтому, — прошептала Ондайн, — вы объявили, что я тоже жду ребенка?

— Да.

Она невольно вздрогнула. Граф встал перед ней на колени и обнял се за плечи.

— Леди, клянусь жизнью и честью, что позабочусь о вашей безопасности. Безопасности… и свободе. Вы будете сами распоряжаться своей жизнью и свободой! В этом и состояла клятва, Которую я дал Господу, когда женился на вас, и здесь я повторяю се снова! Вы будете свободны; у вас впереди еще долгие годы, которые чуть было не оборвала петля! Пусть они будут моей платой в дополнение к деньгам, которые вы получите от меня. Вы сможете устроить жизнь, как пожелаете!

Деньги! О Господи! Он предлагает ей деньги… Она стояла перед ним, гордая и высокомерная, завернувшись в полотенце так, как будто это был плащ из золотой парчи.

— Милорд, долг платежом красен. Вы спасли мне жизнь, и я сделаю все возможное, чтобы помочь вам побыстрее распутать вашу загадочную историю. Затем, милорд Четхэм, как вы правильно сказали, выбросим все это из головы и разойдемся в разные стороны!

Ондайн холодно прошла мимо него, но что-то в се манере заставило его на время забыть о своих клятвах. Он поймал се за талию, прежде чем она успела уйти, и заключил в кольцо рук.

— Неужели, миледи? Просто удивительно! Что касается вас, здесь тоже есть свои тайны, тайны глубокие и темные, и я думаю, что же это может быть такое.

— Удивляйтесь сколько угодно, милорд! — отрезала Ондайн с царственным видом, считая, что се собственные дела после благосклонного приема, оказанного ей королем, в полном порядке. — Я приманка и постараюсь как можно лучше сыграть свою роль. Остальное вас не должно заботить!

Она отвернулась и зашагала прочь, высоко подняв голову. Уорик смотрел, как Ондайн удаляется. Вот она прошла через туалетную комнату, вошла в спальню…

— Ондайн!

Страсть и трепет, прозвучавшие в его голосе, пронзили ее. Ондайн почувствовала, как жадный огонь поглотил ее, и обернулась с любопытством, тревогой, страхом, страхом, засевшим где-то глубоко внутри се сердца.

Он подошел к ней быстро и решительно.

Глава 16

Уорик приблизился почти вплотную. Ондайн осторожно отступила поближе к огню, к счастью, еще не погасшему, и забилась в угол за камином.

— Вон… Убирайтесь отсюда! — закричала она, окончательно потеряв самообладание. — Вы, сэр, чудовище! Я не такая, как ваши бесчисленные похотливые сучки! Я не домашнее животное, которое можно, когда хочется, хватать руками и наказывать, гладить и держать в клетке! Я, сэр…

— Моя жена, — ответил он с насмешкой.

— Не жена! — поправила она со злостью. — А скорее сообщница, милорд! Соучастница, соратница, которой заплатят за сотрудничество… золотой монетой, как вы меня уверяли. Выдумаете, что это ревность? Нет. Не надейтесь! Вы, сэр, будете уважать меня, вы будете… Ай!

Но дальше вместо слов раздался оглушительный визг, потому что она почувствовала, что воспламенилась не от гнева и даже не от его присутствия. Искра от пламени попала на полотенце, в которое была закутана Ондайн, и оно загорелось.

Девушка в панике ринулась прочь от камина, унося на себе пылающее полотенце. Уорик стрелой подбежал к ней, сорвал горящую материю, бросил на пол и поспешно загасил пламя. Ондайн посмотрела на пол и удивилась, что пожар так быстро потушен. С тем же выражением удивления она отметила и свою собственную наготу: теперь ее тело было доступно для обозрения, и муж ее внимательно разглядывал.

— Больно? — спросил граф.

— Нет! — ответила Ондайн и бросилась к постели, чтобы сорвать парчовое покрывало и укрыться.

Он медленно подошел к ней, слегка озадаченный происходящим.

— Обожглись, миледи? Мне горько думать, что чистота вашего тела могла быть нарушена поцелуем пламени.

Уорик подошел ближе. Ондайн передвинулась на другую сторону кровати и встала там, надеясь, что кровать послужит спасительным барьером.

— Вы же предоставили меня самой себе! — напомнила она ему. — Вы, видите ли, поклялись какой-то клятвой, что я должна быть свободна… Вы признали свое поведение отвратительным и обещали исправиться! Но тогда что все это значит?

— Ах, не знаю, — пробормотал он виновато. — Я долго жил с мыслью, что я изгой, кавалер-изгой. Человек, которого преследует прошлое и который поклялся дать свободу красавице. Увы, любимая, теперь я понял, что на самом деле этого человека преследует не прошлое, а настоящее. Моя клятва нужна была только для того, чтобы ты могла жить; а мое поведение… Я спрашивал себя, мог ли бы я вести себя иначе… Боюсь, нет; я такой, какой есть, и вряд ли мои манеры станут другими!

Уорик держался за столб, поддерживающий балдахин, и, пока говорил, поворачивался вокруг него осторожным и плавным движением, пока наконец снова незаметно не оказался рядом с ней. Ондайн стояла в нерешительности, раздумывая, оставаться ли ей на месте… или броситься бежать.

— Убирайтесь! — выкрикнула она дрожащим голосом, но он не обратил на ее слова никакого внимания, а прислонился спиной к столбу и печально улыбнулся, поймав ее взгляд, пламеневший от ненависти.

— Я все время думал и думал, моя леди. О своем поведении и о своих правах. Меня мучили тяжкие сомнения. Я думал о свободе, которой вы так жаждали, провел не одну бессонную ночь, меряя шагами эти комнаты. Я совершал по ночам длительные прогулки и, кажется, мог бы уже пешком дойти до Лондона. Я ворочался без сна на постели, зная, что вы лежите рядом, стоит лишь только протянуть руку. Во сне я представлял, что прикасаюсь к вам, изнемогая от сладкой муки, которую рождали во мне воспоминания о вашем обнаженном теле, напряженном и жаждущем. Я вертелся, моя госпожа, как уж на сковородке. Я проклинал все на свете, и все во мне стонало от боли, но над всем этим преобладало уважение к человеку, к личности. Я перенес жестокие, бессонные ночи — вес это ради чести той, которую называю женой. И сегодня ночью, Ондайн, я снова думал о нашем отчуждении, о моих мучительных ночных часах, о раздражении и ненависти, которые мы испытывали друг к другу все эти дни. И все, до чего я додумался, был вопрос — зачем?

Уорик подошел к ней. Знакомая улыбка, темные ресницы вокруг теплых янтарных глаз соблазнителя.

— Моя дорогая госпожа, — пробормотал он, — я безумно устал, давайте пока все оставим как есть! Будущее всегда в тумане. Со временем он рассеется.

Будущее… Мысли о нем неотступно преследовали ее, то вселяя надежду, то заставляя отчаиваться.

— Оставить все как есть?! — возмутилась Ондайн, яростно вырываясь из его рук, но Уорик захватил развевающуюся вокруг нее парчу, и прежде чем Ондайн смогла что-либо сообразить, она уже лежала на кровати, подмятая тяжестью мускулистого тела, и смотрела в насмешливые глаза, которые победно поблескивали.

— Нет! — закричала она в полном смятении.

Если он будет ласкать ее, она пропала! Он поймет, что все ее сопротивление фальшиво. Свободной рукой она попыталась ударить его, но он поймал се руку у самой своей щеки и не рассердился, но только скрутил ее так, что больше она не могла двигаться. В ее распоряжении остались только слова, и она умело использовала их:

— Убирайтесь к тем, кому по душе ваши ласки! Уходите к вашей обожаемой Анне с похотливыми глазами! Мне неприятны ваши грязные ласки…

Ее прервал поцелуй. Прикосновение его алчущих теплых губ отдавало вкусом бренди, ароматом, захватывающим все ее чувства. Ах, этот поцелуй! Он обжигал сильнее, чем огонь; он затрагивал все, что было в ней живого. Его язык проникал все глубже, нежный, ищущий, рождающий чудесное безумие, отдававшееся внутри приятной болью. Этот поцелуй был медленным, игривым, сильным, но не грубым, настойчивым, но не дерзким. Уорик коснулся рукой ее обнаженной груди, слегка поигрывая розовым бутоном, а потом попробовал его на вкус. Взрыв удовольствия потряс Ондайн, она сгорала от желания утолить жажду своего тела и освободиться от нее.

— Нет! — прерывисто сказала она, но оба знали, что это ничего не значит.

Он не ответил, пряча лицо у нее на груди. Она ощущала легкие прикосновения его волос, щек, губ. Он нежно ласкал ее, переходя от одной груди к другой, и она поняла, что тело предано ее так, как никогда не предавали слова или рассудок. Уорик приподнялся над ней, и она увидела его совсем другим: насмешка исчезла, и теперь серьезность и страсть определяли все.

— Моя госпожа! — горячо взмолился он. — Ради Бога, скажите, что я не причинил вам вреда, что это чудо между нами и есть то, чего вы и сами хотите?

Она отвернулась, поморщившись, как от мучительной боли. Он взял ее лицо в ладони и повернул к себе. Хотя одежда оставалась на нем, она чувствовала всю силу его желания и страсти и, не владея тайной игры между мужчиной и женщиной, не знала, как ослабить страстное желание, которое накатывало на нее, горячее и пульсирующее.

Она закрыла глаза и прошептала в ответ:

— А разве у меня есть выбор, милорд?

— Черт побери! — взорвался он. — Я говорю не о выборе, а о желании!

— Вы, милорд, можете делать все что хотите. У вас власть и сила. У меня же нет такого оружия…

— Ваше оружие, Ондайн, красота и остроумие, гордость и дух, и все те тайны, которые вы прячете в душе. И, моя госпожа, вы отлично всем этим пользуетесь!

— Что же это такое, мой господин, чего вы от меня хотите? — закричала она. — Подчинения?! Кажется, выбор у меня небольшой, не так ли?

Он покачал головой и нетерпеливо и провоцирующе сдавил ногами ее бедра. Он провел пальцем по ее щеке, шее, вниз, к груди, и сказал почти с отчаянием:

— Нет, госпожа, не подчинения, а позволения и ничего больше! Скажите только, что это прекрасное тело так же желает ласки моих рук, как и они жаждут прикоснуться к нему! Скажите, что вы — вода, чтобы утолить мою жажду, ибо я — пустыня без животворящей реки вашей любви! Пожелайте, чтобы сладкое лоно между вашими бедрами стало вместилищем для моего семени! Сегодня ночью я не смогу чувствовать себя человеком, если вы не оживите меня, все мое тело и душу, а я не наполню вас собой.

— Тогда возьмите меня, милорд! — закричала она, ненавидя его с новой силой. Что же он творит с ней? Он вытянул из нее слова, которые она не хотела говорить!

Уорик перешел на другую сторону кровати, торопливо сбросил одежду и вернулся к ней. И Ондайн окунулась в бурное море его страсти, отдавшись на волю его неистовых объятий и поцелуев.

— Дорогая, никогда еще природа не создавала тела более прекрасного и притягательного, более пленительных грудей, способных погубить неосторожного мужчину. Никто еще не видывал бедер, таких стройных и гладких, таких ног, длинных и как будто созданных для наслаждений, таких томных движений…

И каждое его слово было правдиво! Ибо он познал женскую красоту во всем ее многообразии: от кошачьей соблазнительности Анны до ангельской нежности Женевьевы, не говоря уже о других бесчисленных красотках. Но среди них не встречалось еще женщины, которая завладела бы им с такой силой, заполонила его сердце, рассудок и тело, потрясла его до глубины души страстью, которую невозможно выразить словами! Ах, эта речная русалка! Непокорная нимфа всепобеждающей красоты и силы духа.

«Люби меня! Это единственное, что я приказываю тебе!» — хотел он крикнуть, понимая, что сойдет с ума, продолжая удерживать себя от прикосновений к ней, но он не мог нарушить данной им клятвы, более чем когда-либо сковывавшей его сердце. Он — Уорик Четхэм, граф и лорд, мужчина, победитель, а не предатель и не лжец. Да, это он, и он не изменит себе. Но как же оставить се? Эту красоту, гармонию, чарующую прелесть сладостного тела…

Он поймал ее руки и прижал к груди, пытаясь отыскать ответ в их осторожных прикосновениях, в ее нервном и прерывистом дыхании.

— Нет стыда, миледи, в том, для чего созданы мужчина и женщина и что даровано нам от природы!

И с этими словами Уорик поцеловал ее и со стоном предался буре разрывавших его чувств. Он слышал гудение пламени в камине и потрескивание поленьев, шум ветра за окном и завывание волков в лесу, и все это было частью его самого. Ни одного из чувств, которые овладевали им сейчас, граф не испытывал раньше. Он продолжал ласкать ее, находя особое удовольствие в изысканном мучении оттягивать миг, когда он наконец овладеет ею; гладя ее спину, груди, ягодицы, шептал, что хочет посмотреть, не коснулся ли се язык пламени, хотя его поцелуи обжигали се сильнее самого горячего пламени. И не было ему большей награды, чем тихий шепот, просивший о соединении. И он сделал то, о чем она просила, и гораздо больше того, а когда они наконец затихли, остался на ее половине.

Ондайн проснулась, но лежала, не открывая глаз. Пустота и холод подсказывали ей, что Уорика рядом нет, и она сжалась от страха, что утро снова посмеется над событиями прошедшей ночи.

Она лежала тихо, не двигаясь, представляя, как струится в комнату солнечный свет, чувствуя дуновение свежего ветра. Все будет замечательно, старалась уверить себя Ондайн.

Осторожно приподняв ресницы, она увидела, что была не одна. На этот раз чувства обманули се: Уорик полулежал на постели, глядя на нее с любопытством и улыбаясь в ответ на се очевидное притворство. Он был одет и держал обутые ноги на весу, чтобы не испачкать постель.

Ондайн закуталась в одеяло, ее большие глаза смотрели беспокойно. Она с тревогой ожидала его слов. Его улыбка теперь казалась грустной, а ресницы скрывали печаль в глубине глаз.

— Мы можем больше не вспоминать о случившемся, — сказал он мягко, и на какой-то момент она захотела, чтобы он оставался таким же жестоким, как прежде, потому что вид его прекрасного лица, казавшегося в дневном свете как будто вышедшим из-под резца гениального скульптора, вызывал невыразимое сострадание в самой глубине ее сердца. Она любила его всего: карие глаза, которые так часто поблескивали янтарем и золотом, мужественный подбородок, свидетельствующий о воле, силе духа, решительности и даже высокомерии. Она любила его осанку, манеру улыбаться, изгиб бровей. Нежная, печальная улыбка делала его моложе, и теперь он походил на мужчину, которого нужно было не перехитрить, а понять.

— Хорошо, — пробормотала она.

Уорик тяжело вздохнул, как будто хотел сказать что-то еще, но раздумал, и отодвинулся от нее подальше. Затем он поднялся, напряженный и задумчивый, и прошелся по комнате.

— Я был в склепе.

Ондайн нахмурилась. Ей не понравился тон, каким это было сказано. Она подняла голову и взглянула на него.

— И что же?

Уорик стоял спиной, но она видела его темные сдвинутые брови в зеркале. Он повернулся, и его вопросительный взгляд был взглядом незнакомца, который пытается проникнуть ей в самую душу, надеясь отыскать правду.

— Там нет никаких следов.

— Что?!

— Ничего подозрительного. Все камни лежат на своих местах; гроб Женевьевы запечатан. Нигде нет ни капюшона, ни маски, ни когтей.

Она села, рассерженная, что ее, кажется, снова обвиняют в не на шутку разыгравшемся воображении.

— Говорю вам, милорд, что это было существо, закутанное в плащ с капюшоном и… да, с когтями на руках! И оно позвало меня! Почему вы сомневаетесь в моих словах? Какая нелепость, Четхэм! Неужели вы думаете, что я ради собственного удовольствия прыгнула в склеп, чтобы в кромешной темноте бегать там среди пауков, крыс и могильной плесени?

Он прислонился к стене, небрежно скрестив ноги, и с усмешкой покачал головой:

— Нет, мадам, я не подозреваю вас ни в чем таком. Я хотел только услышать от вас что-то определенное. Я мог бы пойти туда прямо ночью; но, увы, вы отвлекли меня. Я не сомневаюсь в ваших словах, но уверены ли вы в том, что говорите? — Он задумался, помрачнел, снова выглядя отстраненным. — Несколько раз случалось, что Женевьева видела что-то в воображении, но в действительности этого не было.

Ондайн подтянула колени к груди и обняла их. Она потупилась и судорожно сглотнула. Страдание и нежность послышались в его голосе при воспоминании о Женевьеве, и боль вцепилась когтями в ее сердце. Она страшно рассердилась, потому что на самом деле искренне сожалела об убийстве этой женщины, но еще сильнее хотела испытать его нежность на себе.

Конечно, она ему не безразлична, тогда откуда это чувство опустошенности? Она подозревала, что была для Уорика, так же как и Анна, развлечением, способом приятно провести время; он мог быть даже галантен, но он не любил се по-настоящему.

«Но какое это имеет значение?» — устало подумала Ондайн. Она должна помнить об обещании, которое дала Уорику однажды, — отработать спасенную жизнь. Король простил се и предоставил ей возможность достичь своей цели, и ее нужно достичь. Уорик поклялся даровать ей свободу, и она должна принять этот подарок.

Ондайн подняла глаза на Уорика. Он прошел через комнату, присел на се половине кровати и взял ее за подбородок.

— Ондайн, я ведь видел раньше этот костюм, который ты описала.

— Где? — спросила она ошеломленно.

Он горько улыбнулся, подошел к окну и, глядя на залитый солнечным светом двор, сказал:

— В Вестчестере. После убийства Женевьевы я обыскал ее комнату и обнаружил потайной ход, ведущий в старый донжон. Там я нашел сброшенный плащ и маску.

— Так, значит, вы знали наверняка, что это было убийство! Почему вы тогда же не пошли к королю?

Он пожал плечами.

— Я пошел. Но он думал, что у меня помутился рассудок от горя. Видишь ли, как раз в это время он устраивал множество маскарадов и балов и подумал, что этот плащ наверняка потерял какой-нибудь тайный любовник, вполне невинный, которого спугнули во время его похождений.

— Это звучит вполне правдоподобно, — пробормотала Ондайн, затем воскликнула, догадавшись: — Так вот почему в Хэмптоне вы так старательно исследовали стены комнат!

Он кивнул.

— Ладно. Значит, — добавила она кисло, — мы потерпели неудачу, пытаясь обнаружить это существо! Прошлой ночью, милорд, как раз и нужно было действовать. Всех расспросить, обыскать окрестности…

— Вы считаете меня полным дураком? — обиделся он, поворачиваясь от окна к ней лицом. — До того как я увиделся с вами, Джек искал по всем окрестностям. Никто ничего не видел. Клинтон клялся, что был в конюшне, Юстин — что был у себя в комнатах. Матильда сказала, что все слуги занимались каждый своим делом, а гонец, посланный в замок Хардгрейва, сказал, что виконт и леди Анна в это время обедали. Кто лжет?

— Но убийца должен иметь мотивы.

— Какие мотивы вам больше нравятся, миледи? Высокомерие, мщение, ревность, жадность… Любой из них подойдет.

— Ваш брат любит вас! — немедленно встала Ондайн на защиту Юстина, хотя о нем не говорилось прямо.

— Хм, и я так думаю. Кажется, графиня, вы очень любите моего брата, гораздо больше, чем полагается.

— Возможно, мне так и следовало бы сделать, — огрызнулась она. — Он, милорд, никогда не дуется на меня, как мышь на крупу, и не приходит в бешенство по поводу и без повода, а всегда весел и бесконечно любезен.

— Ваша правда! — воскликнул Уорик, улыбаясь, но предупреждающе поблескивая глазами, и ей стало понятно, что за улыбкой скрываются не очень-то веселые мысли. Подойдя к ней большими шагами, он резко выдернул простыню из се рук и прижал девушку к груди с такой неожиданной страстью, что она едва смогла вздохнуть.