Глава 10

Открыв глаза и увидев его лицо, Энн сразу поняла, что находится у индейцев. При виде этого бронзового разрисованного лица она вспомнила ужасные истории о жестоких дикарях и похолодела. До нее доносились стоны, крики, мольбы о помощи. Лицо индейца вдруг исчезло.

Энн попыталась встать, но не смогла даже шелохнуться. Повернув голову, она поняла, что привязана к запряженной повозке. Сомнений не оставалось – произошло ужасное. Она видела огонь, поднимающийся к небу, мечущихся людей, которые падали на землю, сраженные выстрелом. Футах в пятидесяти от нее индейцы тащили белую женщину, которая истошно кричала и отчаянно сопротивлялась. Бросив пленницу у сараев, индейцы куда-то ушли. Энн окликнула ее, но вдруг заметила возвращающихся дикарей. Один из них намотал волосы женщины на руку и, видимо, готовился снять с нее скальп, не заботясь о том, жива она или нет. Тут он обратил внимание на лежащую Энн, однако его отвлек другой индеец. Дикарь с ножом кивнул, вскинул женщину на плечо, отнес к лошади и, бросив женщину через седло, куда-то увез. Энн вздохнула с облегчением, надеясь, что женщине сохранят жизнь. Тут опять раздался крик. Белого мужчину преследовал индеец с томагавком и, когда тот споткнулся, всадил топор ему в голову. Энн потеряла сознание.

У нее началась лихорадка, и она почти ничего не помнила. Кто-то давал воду, мыл ее, клал холодные компрессы на лоб. Забывшись беспокойным сном, она снова видела улыбающуюся мать, слышала колыбельную. Энн была единственным и долгожданным ребенком. Счастливые родители мечтали о переезде на Запад. И не только потому, что уже висела угроза войны. Оба любили путешествовать, любили новые места. Отец собирался открыть адвокатскую контору или стать преподавателем, купить небольшую ферму, где мать разводила бы птицу, а Энн бы ей помогала. Они мечтали о вольной и простой жизни.

Еще она видела мужественное лицо, золотистую бороду и добрые голубые глаза отца. Вот она слышит, как отец зовет ее, и бежит к нему изо всех сил, но тут раздается выстрел, отец падает, а она кричит, кричит…

Прохладные руки касаются ее лба, мягкий голос что-то напевает на чужом языке. Энн заплакала. Лучше бы ей никогда больше ничего не видеть и не помнить.

Но постепенно она стала выздоравливать, научилась понимать индейцев, различала по интонациям просьбу, неудовольствие или приказание.

Иногда Энн выходила из хижины и уже знала, что находится в большом селении, которое состояло из нескольких десятков вигвамов. В каждом жили индейцы со своими пленниками.

Она с ужасом поняла, что является собственностью молодого воина Плывущее Облако. Он имел право отдавать приказы, но не только потому, что был сыном вождя по имени Умеющий Думать. Он отважно сражался во многих битвах, превосходно ездил верхом, становясь как бы частью своей лошади, умел бесшумно передвигаться по земле, словно не касаясь ее ногами.

Обо всем этом она узнала от Бурой Синицы, сестры Плывущего Облака, которая ухаживала за ней во время болезни. Ее мужа убили в сражении, а жену Плывущего Облака застрелили солдаты, разрушавшие индейские селения, после чего их отец вышел на тропу войны и стал убивать всех бледнолицых.

В сражениях гибли не только воины, но также женщины и дети. Бурая Синица потеряла дочь, которая была одного возраста с Энн. Сестра Плывущего Облака немного знала английский и обучила пленницу своему языку. Она убедила брата, что Энн еще очень слаба для тяжелой работы, и ее оставили в покое.

Но чем лучше Энн узнавала тех, кто держит ее в плену, тем сильнее боялась за свою жизнь.

Бессонными ночами она вспоминала страшные картины недавнего прошлого, а засыпая, кричала и плакала во сне. Однажды ночью Плывущее Облако даже ударил ее, чтобы она не мешала спать. Утром, когда все занимались своими делами, Энн незаметно выбралась из селения и попыталась скрыться в прерии. Через час ее догнал Плывущее Облако, связал ей руки и погнал лошадь обратно, волоча пленницу за собой на веревке. Бурая Синица опять залечивала ее раны.

Плывущее Облако был взбешен, и Энн его страстно ненавидела.

– Еще раз убежишь, придется тебя убить. Она покачала головой. Ей хотелось жить. Бурая Синица теперь следила, как она чистит посуду, вытряхивает циновки, обрабатывает шкуры и выделывает замшу, из которой индейцы шили одежду и мокасины. Она работала изо всех сил, и, кажется, Бурая Синица, Плывущее Облако и Умеющий Думать были ею довольны. Энн редко удавалось поговорить с другими пленниками, потому что Бурая Синица не выпускала из рук сыромятный ремень, привязанный к ноге Энн. Но зато она видела, как содержатся остальные пленники. Женщина, которую увели из горящей деревни, однажды уронила блюдо с едой. Ее тут же схватил индеец, бросил себе на колени и вытащил нож, угрожая пленнице.

Бурая Синица, как всегда, держала сыромятный ремень. Однако Энн знала, что не выдержит ужасного зрелища, вырвалась, подбежала к вигваму, около которого Плывущее Облако чистил ружье, и стала умолять о помощи. Тот встал и направился к месту экзекуции. Индеец уже занес над жертвой нож. Плывущее Облако что-то сказал ему, потом грубо закричал на женщину. Она упала перед ним на колени, обливаясь слезами.

Ночью Энн выскользнула из хижины и пробралась на окраину селения. Плывущее Облако одиноко сидел у реки. Энн начала благодарить его за спасение пленницы. Он серьезно кивнул.

– Она заслужила жизнь, – просто ответил сын вождя. – Она терпит все лишения, ненавидит тех, кто причинил ей зло, играет днем с нашими детьми, зная, что они ни в чем не виноваты. Если бы она могла, то убила бы Бегущего Лося, который хотел лишить ее жизни. У нее еще есть силы, чтобы смеяться, она хорошо работает. А теперь возвращайся.

– Можно побыть с тобой у реки?

– Нет. Ты красивая птица с золотыми крыльями и улетишь, если сможешь. Иди обратно.

Она повиновалась.

Время шло, и Энн все больше узнавала о жизни и обычаях племени. В мае сеяли зерновые культуры, а в июне выходили на первую охоту. Охотились на бизонов всем селением, разбившись на несколько отрядов по двадцать человек. Дома оставались только старики и младенцы.

Энн находилась в отряде Плывущего Облака под присмотром его сестры, хотя о побеге не могло быть и речи. Во время охоты они жили бок о бок, спали вместе, а ночью за ней следил Плывущее Облако.

Найдя стадо, воины стреляли в бизонов из луков и винтовок, а женщины и дети разделывали добычу. Потом из шкур шили зимнюю одежду, сухожилия шли на нитки, мясо сушили и вялили, копыта использовали как погремушки для детей.

В августе индейцы возвращались домой и убирали урожай. Женщины ходили в лес за ягодами и орехами. Мужчины продолжали охотиться, но уже на оленей и антилоп.

В октябре снова начиналась охота на бизонов, самая важная: предстояло обеспечить племя едой и шкурами на долгие зимние месяцы.

Через год Энн представился случай выяснить, какая судьба ей уготована.

Однажды утром в селение вернулся Бизон, двоюродный брат Плывущего Облака, и со слезами на глазах пошел к жрецу. Энн видела, как тот, выслушав Бизона, тоже заплакал, потом оба направились к Умеющему Думать и втроем что-то долго обсуждали.

Ночью воины в боевой раскраске покинули селение, захватив с собой какие-то священные предметы, выделанные шкуры, трубки и скальпы. Среди них находился и Плывущее Облако.

Через день они вернулись с юной красавицей индианкой. Все обращались с нею очень почтительно, как со святой, но Энн заметила, что, несмотря на такое обращение, девушку строго охраняют.

Индианку одели в мягкие, лучшей выделки шкуры, готовили для нее лучшие куски мяса. Она жила в селении несколько недель, и все это время жрец уходил по утрам к реке и сидел там, подняв глаза к небу.

– Что он делает? – спросила Энн Бурую Синицу.

Она решила, что девушка предназначена в жены какому-нибудь воину, может, Плывущему Облаку или его брату Бизону.

– Наблюдает за утренней звездой, – коротко ответила Бурая Синица и добавила: – Не подходи к нему.

Однажды утром жрец зашел в их вигвам, и Энн поняла: сейчас начнется какой-то ритуал.

Индейцы запели что-то печальное, и под это пение мужчины три дня сооружали посреди селения деревянный помост.

На четвертый день юную индианку перед восходом солнца с почестями возвели на помост и привязали к столбу, обратив ее лицом на восток.

Когда над горизонтом показался огненный край солнца, к помосту шагнул один из воинов и пустил стрелу девушке в сердце. Другой воин рассек ножом ее грудь и обмазал себе лицо кровью. К ногам жертвы положили вяленое мясо бизона, чтобы оно тоже пропиталось кровью жертвы, а затем каждый воин выпустил по одной стреле в тело несчастной. Вместо маленьких сыновей, которые еще не могли натянуть лук, стреляли матери. Когда обряд закончился, четверо мужчин отнесли жертву в прерию и уложили на спину, чтобы лицо девушки было обращено к утренней звезде. Индейцы снова запели, возвещая утренней звезде, что она получила земную жертву.

Обряд незаметно перешел в веселое торжество. Индейцы пели и танцевали всю ночь.

Еле живая от ужаса, Энн проскользнула в хижину и забилась в угол, думая о собственной участи. До сих пор ее не трогали потому, что она была юной и невинной, следующей жертвой может стать именно она.

Бурая Синица, разыскавшая Энн, прижала ее к себе и начала гладить по голове.

– Это обряд утренней звезды. Он великое горе для всех нас. Но когда прорицатель видит, что над восточным горизонтом поднимается утренняя звезда, мы должны принести ей в жертву девушку лет тринадцати. Обряд совершается не каждый год, но если небо требует жертву, мы обязаны подчиниться. Тогда земля даст богатый урожай, а бизоны не уйдут из этих мест.

Энн подумала, что в следующий раз ублажать эту утреннюю звезду наверняка придется ей, индейцы не захотят жертвовать девушкой своего селения. Видимо, поэтому плывущее Облако был таким добрым и не прикасался к ней.

Однажды ночью она проснулась от ощущения тревоги и увидела темное лицо склонившегося над ней Плывущего Облака. Энн собралась закричать, но не издала ни звука. Дело шло о жизни и смерти. Если сын вождя лишит ее невинности, она будет жить.

Плывущее Облако смотрел на нее, качая головой.

– Настанет время, Маленькая Голубка, когда ты поверишь мне и захочешь меня, когда тебя покинет страх и наполнит золото солнца. Тогда ты станешь одной из нас, и я возьму тебя в жены. А до тех пор я никому не позволю коснуться тебя. Не беспокойся.

Он лег рядом и обнял ее. На рассвете, когда остальные еще спали, он рассек себе бедро ножом и слегка вымазал кровью подстилку.

Утром Энн видела, как он разговаривает с Умеющим Думать. Потом был совет старейшин. Плывущее Облако убеждал их, а они отрицательно качали головами.

Ночью он не пришел, а наутро Энн поняла, что он спал с другой пленницей – женщиной, которой дважды спас жизнь. Теперь она была свободна, потому что ее хозяина, Бегущего Лося, во время последней охоты затоптали бизоны. «Так ему и надо», – подумала Энн. Теперь Плывущее Облако не будет одиноким. Но зато она лишилась защитника.

Все в ее жизни так быстро меняется. Она вспомнила страх и ненависть, которые испытала во время набега индейцев, их жестокость, вспомнила, как Плывущее Облако стрелял в поселенцев, убивал их в рукопашном бою. Но потом он был добрым и заботливым. И все-таки она не могла забыть то утро, когда, очнувшись, увидела его черные глаза…

– Энн, что с тобой? Она открыла глаза.

Вот оно! Это бронзовое лицо, черные глаза, прямые жесткие волосы. Она дико вскрикнула.

– Энн! Очнись!

Кошмар постепенно исчез. Макшейн нежно, словно ребенка, обнимал ее, сидя на краю кровати. Их кровать. Она – его жена, а он – владелец салуна. Его английский – правильный, как будто он закончил Гарвардский или Йельский университет, и она больше не в индейской деревне, ее жизни ничего не угрожает. Во всяком случае, опасность исходит не от него и не в данный момент.

Энн пришла в себя, щеки у нее порозовели. Лампа была погашена, комнату освещали только Догорающий в камине огонь и лунный свет.

– Господи, Энн, что тебе померещилось? Какие чудовища тебя мучат? Или ты считаешь чудовищем меня?

– Это… ничего.

– Да ты своим криком могла бы разбудить и мертвого. Кто-то, наверное, подумал, что я тебя убиваю.

– Должно быть, я задремала.

В его объятиях так хорошо, тепло, безопасно, он так приятно пахнет табаком и кожей. Но она сохранит свою тайну. Она не позволит ему задавать вопросы, проникнуть к ней в душу.

– Все в порядке, извини, – пробормотала она, упершись ему в грудь.

Он разжал руки. Энн встала и отошла на несколько шагов. Она заметила, что Макшейн рассердился. Но если бы он узнал о ней все, то рассердился бы еще больше.

– Значит, нас обоих посещают ночные кошмары, – сказал он. – Ладно, пора спать.

В следующий момент он уже стоял рядом и расстегивал на ней платье.

– Я сама! – Энн сопротивлялась, а он спокойно продолжал свое дело. – Я сейчас закричу.

Он поднял брови.

– Тогда все решат, что мы очень неплохо проводим время.

Энн покраснела.

– Ты же говорил, что я своим криком бужу мертвых, пугая людей!

– Я солгал. Мне хотелось, чтобы ты расслабилась. Повернись.

– Я очень нервничаю, – заявила Энн.

– Сейчас мы изменим ситуацию, – прошептал он ей на ухо.

– Но именно ситуация и заставляет меня нервничать.

– Прошлая ночь?

– Моя жизнь.

– Тогда веди себя хорошо и будешь засыпать с чистой совестью.

– Моя совесть чиста.

– Звучит интригующе. А я считал тебя прожженной женщиной.

Он расстегнул последнюю пуговицу, стянул с Энн через голову десятки ярдов вышитого хлопка, отбросил, не глядя, в сторону и воззрился на украшенную лентами нижнюю юбку.

– Откровенно говоря, – ошарашено, воскликнул он, – я удивляюсь, как большинство женщин умудряется потерять невинность при таком количестве одежды.

– Наверное, все не так сложно, если женщина раздевается сама, – предположила Энн.

– О, конечно!

В следующий момент она услышала треск материи, нижняя юбка упала к ее ногам, и тут же раздался отчаянный крик:

– Господи, еще и это! И то! Я сойду с ума! На Энн остались только корсет и панталоны.

Она уже не знала, смеяться ей или злиться.

Забыв об одежде, он страстно прижал ее к себе, начал покрывать ее лицо поцелуями, нежно гладить волосы.

Почему любое его прикосновение так возбуждает ее, будто жидкий солнечный свет вдруг заливает все тело, а когда эта волна схлынет, внутри остается странная, непреодолимая пустота? Почему его руки…

Его руки, устраняли последние препятствия. Рывок, треск шнурков, и корсет летит на пол. Еще рывок, и панталоны упали к ее ногам. Ботинки, чулки и подвязки ему, кажется, не мешали. Подняв Энн из груды одежды, он понес ее на кровать, расшнуровал ботинки, отбросил их в сторону. Затем, не спуская с нее глаз; стал раздеваться. Он стоял перед ней мужественно-красивый, широкоплечий, узкобедрый, в его глазах было столько нежности и страсти, что Энн едва не вскрикнула от предвкушения.

– Может, продолжим твое образование? – прошептал он.

– Ты никогда не перестанешь мучить меня? – нежно запротестовала она.

– Нет, леди! Это вы не перестаете мучить меня. Это вы, дорогая моя жена, – величайшее из всех мучений! Во-первых, ваш голос… подчиняет, тревожит душу мужчин, бедняга тонет в нем. А ваша улыбка, ваш смех, ваша манера хмурить брови, ваше достоинство – все это притягивает, волнует, искушает. К тебе хочется припадать снова и снова, как к источнику чистейшей воды. Это ты мучишь меня, дикая моя, очаровательная жена. Ничего подобного я еще не видел.

Его поцелуи обжигали, руки страстно ласкали тело. От полноты чувств Энн едва не заплакала и закусила губы, чтобы он не увидел ее слабости.

Он приводил ее в бешенство и заставлял смеяться, он разбудил в ней чувства и ощущения, о которых она даже не подозревала. Ее пугала быстрота, с какой он вдруг стал не только частью ее жизни, а ее движущей силой. Сначала он вторгся в ее дом, потом завладел ее телом, теперь старается проникнуть к ней в душу, требует от нее того, чего она не может ему дать…

Закрыв глаза и стиснув зубы, она подавила невольный стон, когда он начал ласкать самые интимные уголки ее тела. Но он был безжалостным любовником, сильные руки поворачивали ее, как хотели, губы и язык не давали ей передышки, казалось, проникали внутрь… еще глубже.

Не выдержав мучительного наслаждения, Энн закричала и впилась ногтями в его плечи.

– Вполне сносно?

– Оставь меня! – пробормотала она.

У него вырвался стон ярости. Безумные ласки возобновились, он делал с ней, что хотел, заставляя подчиняться мощному ритму своих движений. Неистовый танец сводил ее с ума, в ней росло что-то неведомое, грозившее смертью, если она немедленно не утолит этот неуемный голод.

– Сносно! – прошептала она. – Пожалуйста…

– Больше, чем сносно?

– Пожалуйста…

– Пожалуйста, что?

– Я… хочу… я…

– Меня?

– Тебя, – выдохнула она, закрывая глаза. Он больше ни о чем не спрашивал.

Энн получила все, что хотела. На нее обрушился смерчь пламенного желания, страсти, беспощадного натиска. Больше не было ни мягкости, ни чувственной игры, ни медленного обольщения. Он овладел ею решительно, почти грубо, и, подчиняясь ему, она чувствовала себя невесомой, взлетала на невозможную высоту, парила вне собственного сознания и, наконец, погрузилась в такое острое наслаждение, о котором раньше даже не подозревала. Потрясенная, она ощущала, как содрогается в пароксизме страсти его тело, и огненная струя, казалось, прожгла ее насквозь. Комната вдруг куда-то уплыла, и Энн на миг потеряла сознание.

Его губы коснулись ее лба, пальцы гладили растрепавшиеся волосы. Открыв глаза, она увидела смуглую руку на белоснежной простыне.

– Только не думай… – начала она.

– Что ты сдалась на милость победителя? Энни, я никогда так не думал. Спокойной ночи, миссис Макшейн, – нежно сказал он.

– Но ты не понимаешь, ты…

– Спи, – приказал он.

Однако Энн еще некоторое время лежала, глядя в темноту, потом закрыла глаза и прижалась к его обнаженному телу.

Наконец она выполнила приказание и заснула. Глубоко, без сновидений, и воспоминания больше не мучили ее.

Глава 11

Для человека, довольного своим браком (если, конечно, можно быть довольным и разочарованным одновременно), Йен Макшейн весьма странно проводил вечер. Одиноко сидя в темноте, он пил виски прямо из горлышка бутылки.

За короткое время столько всего произошло, что он должен спокойно над этим поразмыслить.

Например, потайная дверь. Она очень искусно замаскирована, и ее можно принять за часть обычной стены.

Таинственные дела жены все больше тревожили Йена. Днем она хозяйничала в салуне, делая вид, будто слишком занята, чтобы уделять ему внимание, а при встречах с ним вела себя так, словно они едва знакомы.

Ночью она ему больше не отказывала… или себе. Однако ни страстные ласки, ни обоюдное наслаждение так и не сблизили их. После экстаза она сразу отгораживалась от него.

Изредка она ему улыбалась. Ее улыбка, смех, прикосновения вызывали в нем неописуемое волнение. Такое же действие оказывали его ласки и на нее. Но Йен не мог забыть, как однажды, проснувшись и увидев его лицо, она вдруг дико закричала, и ее глаза расширились от ужаса.