Довольно существенно сказавшееся на окинавских тэ и каратэ-дзюцу влияние китайского цюань-фа в меньшей степени отразилось на японских стилях каратэ. Тэ, получившее развитие в Сюри (сюри-тэ), испытало непосредственное влияние вай-цзя, так называемых «внешних систем цюань-фа»; тэ, характерное для Наха (наха-тэ), развивалось под воздействием нэй-цзя, «внутренних систем»; а вот тэ в Томари представляло собой сочетание этих двух форм. Японское каратэ-до впитало в себя многие черты внешних стилей и оказалось относительно невосприимчивым к внутренним формам.

Выраженная в «Лао-цзы» концепция, что «самое уступчивое в мире управляет наиболее неподатливым», отражает наиболее существенные особенности внутренних систем. Воздействие «мягких» и вкрадчивых движений внутренних систем зависит от «нэй-гун», иначе «внутренней работы», которая в свою очередь проявляется через взаимодействие воли (и), жизненной энергии (ки) и мускульной силы. Внутренние системы много внимания уделяют у-гун, упражнениям, позволяющим согласовывать работу внутренних желез и мозга с физическими усилиями. Внешние системы опираются на использование вай-гун, иначе «внешней работы». Их характеризует «твердая» и жесткая мускульная работа, где главным является быстрота глаз, рук (кулака) и ног. Ни одна из систем цюань-фа, тэ, каратэ-до либо каратэ-дзюцу не является исключительно «мягкой» или «твердой», но их можно отнести в тому или иному виду в зависимости от приоритета, который они отдают тому или иному аспекту технического исполнения.

Окинавские боевые искусства в своей основе не были подвержены влиянию буддизма, поскольку в период их формирования буддизм не был популярен на Окинаве. И связывание окинавских боевых искусств и японских каратэ-дзюцу и каратэ-до с буддийской религией либо философией, особенно с дзэном, является современным нововведением значительно более позднего происхождения, чем системы, которые они якобы идейно обосновывают. В частности, квазибуддийские учения, которые иногда связывают с японским каратэ-до, не имеют ничего общего с исходной формой, выработанной Фунакоши. Эти учения, по существу, определяются личными привязанностями тех их приверженцев, что пытаются успокоить свою совесть, найдя оправдание для рукопашного боя, или же придать эзотерический вид своему искусству и тем самым подкрепить свои притязания на более высокие идеалы, чем те, которые заключены в системах, занятых исключительно физическим обучением, типа спарринга и борьбы. Неуемное воображение писателей, не имеющих большого опыта в каратэподобных дисциплинах, способствовало развитию у людей ошибочного представления о том, что каратэ-до и буддизм неразделимы.

Фунакоши в своей замене исходного иероглифа «кара», означавшего «Китай», на иероглиф со значением «пустой» руководствовался особыми соображениями. То, что чисто японское каратэ-до не использует иного оружия, кроме исключительно частей человеческого тела, дает формальное основание для перевода «каратэ» как «пустая рука». Но явное несоответствие подобного толкования с тем обстоятельством, что окинавские системы каратэ всегда включали использование определенного вида оружия, было одной из причин негодования на Окинаве сторонников традиционного каратэ по поводу замены со стороны Фунакоши иероглифа. Фунакоши дал объяснение произошедшему недоразумению и получил поддержку от своих соотечественников. Он объяснил, что использование иероглифа «кара» (пустой) основывается на концепции «пустотелости», означающей «бескорыстие». Поэтому «пустотелость», выражаемая новым иероглифом, говорит о состоянии человека, когда он «опустошается», т.е. лишается эгоистических устремлений с тем, чтобы дать беспрепятственно развиваться духовному зрению. Такое новое прочтение для «кара», на чем настаивал Фунакоши, давало философское звучание тому, что ранее воспринималось в своей основе как физический вид искусства. Но Фунакоши никогда не рассчитывал на то, чтобы из его концепции «кара» делались далеко идущие философские обобщения. В своих сочинениях он дал ясное определение собственной концепции: «Как отполированная поверхность зеркала отражает все, что стоит перед ней, а тихое ущелье удерживает внутри даже шорохи, так занимающийся каратэ-до должен сделать свой ум порожним от себялюбия и гордыни, дабы надлежащим образом встретить все, с чем бы он ни столкнулся». Таков смысл «кара», иначе «порожнего», в слове «каратэ-до». Так что отпадает всякая необходимость всех многочисленных и разнообразных толкований данного слова, которые предлагают приверженцы каратэ-до.

Еще в 1926 году и Хигаонна и Итосу на Окинаве доказывали необходимость преобразования тэ как системы типа сюгё, т.е. строгой дисциплины, что придает ей по существу боевую физическую направленность, в систему духовной дисциплины. Оба этих больших мастера настаивали на том, что тэ не является искусством, которое следует использовать для нанесения вреда человеческим существам, но это то искусство, где технические возможности в сочетании с человеческим духом должны помогать в разрешении повседневных проблем, не прибегая к физическому воздействию. Ни Хигаонна, ни Итосу не брались за обучение людей с плохим характером. Но именно толчок, который дал развитию техники каратэ Фунакоши, ясно учивший тому, что данная техника служит воспитанию ума и тела и тем самым формированию личного характера, привел к созданию в 1935 году японского каратэ-до.

Окинавские прототипы японских каратэ-дзюцу и каратэ-до были плодом усилий представителей нижних слоев общества, чьи мораль, этические нормы, общие интересы и уровень образования существенно отличались от ценностей аристократического японского рыцарства. Сама простонародная среда Окинавы, где формировалась техника каратэ, а также то обстоятельство, что свое дальнейшее развитие она получила в недрах той же среды, но уже Японии XX века, отчетливо указывают на отсутствие прямой связи между японскими каратэподобными системами и классическими японскими воинскими искусствами. А из тщательно проведенных исследований в отношении боевых искусств буси в доэдовскую эпоху ясно видно, что эти профессиональные воины мало интересовались безоружной стороной боя, поскольку по обыкновению встреча с недругом влекла за собой вооруженную схватку; рукопашные бои считались уделом крестьян ввязываться в них было ниже достоинства буси. Вооруженные смертоносным оружием наподобие длинного меча, буси были в состоянии свести на нет эффективность любого приема со стороны безоружного.

Большие социальные перемены, произошедшие за период Эдо, были отмечены упадком институтов средневекового рыцарства, появлением сословия самураев, большинство представителей которого не только оказались изнеженными по натуре рыцарями-воинами, но и от самих воинов у них осталось лишь одно название, и повышением социального веса простолюдинов. Методы безоружного боя, хоть и оказывали самураям хорошую службу во время гражданских беспорядков, не стояли в центре их воинского обучения. Но интерес простолюдинов, проявляемый к безоружным единоборствам, был вполне естественным и находил широкий отклик. Им долгое время отказывали в праве пользования оружием, что вполне объясняет предпочтение, отдаваемое простолюдинами безоружному бою. Но, как явствует из исторических хроник, многие простолюдины стремились добиться общественного признания, осваивая дисциплины с применением оружия тех воинских рю, в которых им разрешено было заниматься или которые они могли для себя найти.

Таким образом, простолюдинам удалось получить некоторое представление о духе рыцарства и занятиях рыцарей. Они по своему усмотрению заимствовали из рыцарской боевой культуры то, чем они более всего восхищались или что им представлялось наиболее существенным для собственной системы воинской дисциплины. В некоторой степени они оказывались новаторами, но в большинстве случаев они заимствовали, а не усваивали рыцарское наследие. Они также несут ответственность за искажения рыцарских верований, обычаев, этических норм и воинской практики из-за своей предвзятости или непонимания. Но жадный интерес простолюдинов к дисциплинам по безоружному бою не ослабевает на протяжении эпох Мэйдзи и Тайсё, что подготавливает почву для скорейшего усвоения окинавского каратэ-дзюцу средними слоями японского общества.

Японские каратэ-дзюцу и каратэ-до несут в себе некоторые черты духа и этоса средневекового рыцаря. Фунакоши прибегал к выражению «мидзу-но кокоро», означавшему «состояние ума, подобное водной глади», чтобы подчеркнуть важность успокоения ума перед лицом неожиданности или опасности. Здесь образно говорится о том, что спокойный ум, подобно неподвижной воде, в точности отражает происходящее вокруг. Поэтому тот, кто достигнет такого умственного состояния, будет психологически и физически готов к любому повороту судьбы. Но Фунакоши не оригинален в этой мысли, ибо она вытекает из сонма метафизических представлений о фудосин (невозмутимый ум), вполне обычных для японских мечников в XVI и XVII веках. Другое любимое выражение Фунакоши своими корнями уходит в традиции средневекового рыцарства: «цуки-но кокоро», иначе «ум подобен луне», где отражается необходимость сохранять постоянную бдительность. Как незатененная тучами луна освещает своим светом все вокруг на земле, так и ум должен высвечивать все, что окружает тело. Такое состояние ума в классических воинских искусствах выражается понятием «дзансин», функционирующим в рамках более общего представления Кан-кэн футацу-но кото, восприятия посредством глаз и интуиции.

Накаяма Масатоши, будучи учеником Фунакоши в 1931 году, свидетельствовал о жесткой дисциплине своего учителя в соответствии с принципом «цуки-но кокоро». Фунакоши был скор на расправу со своими учениками, случись им ослабить бдительность. Во время занятий он мог наградить смачным пинком или ударом тех, кто забывал о правильной осанке. Даже за стенами додзё он оставался требовательным учителем. «Он мог неожиданно выбить из рук прямо в лицо миску с рисом у тех учеников, которые держали ее так, что ослабляли свою защиту», — говорит Накаяма, — «и, не причиняя вреда ученику, показать, как противник может воспользоваться неправильным обращением с палочками, чтобы с их помощью сжать горло едока». Фунакоши никогда не терял бдительности. «Даже находясь на улице», — вспоминал Накаяма, — «он никогда не заворачивал за угол, держась близко к стене дома, а проделывал широкий круг, чтобы избежать неожиданностей».

Забота Фунакоши о практической стороне самообороны никогда не перерастала в выпячивание значимости физической техники. Столь важным, как и техника, для Фунакоши был сам процесс обучения, когда столкновение с препятствиями должно развить у учащихся настойчивость в достижении целей и тем самым способность в преодолении трудностей. В этом смысле занятие каратэ-до предстает для Фунакоши жизненно важным делом и во многом напоминает религиозные доктрины даосизма, когда необходимо противостоять природе; занятие является средством, благодаря которому ум и тело совершенствуются, а жизнь продлевается.

Всякий раз, когда у него интересовались мнением относительно каратэ-до, Фунакоши неизменно характеризовал его как систему обороны, но укладывающуюся в рамки концепции кобо-ити, где хэн-о, иначе реакция на грозящую опасность, включает наряду с сэн-но сэн, высшей формой проявления наступательной инициативы, и го-но сэн, низшую форму, в зависимости от обстоятельств. Более всего Фунакоши желал, чтобы его последователи не ввязывались в распри, но если они будут вынуждены, то отвечать на угрозу нападения должны естественно, инстинктивно и спонтанно. И все же Фунакоши считал, что каратэ-до служит воспитанию характера и конечной целью занятий является самосовершенствование, что заложено в самой основе классического подхода к до. Максимы, которых придерживаются в додзё Японского Союза Каратэ, выражают самые высокие чаяния Фунакоши в отношении каратэ-до:

характер;

искренность;

нацеленность усилий;

корректность;

самообладание.

Мало контрастирует с концепцией каратэ-до Фунакоши и явно противостоит многим каратэподобным системам идеология, разработанная после смерти Фунакоши Кониси Ясухиро, основавшего в 1934 году Синдо Сидзэн-рю. Кониси занимался и у Фунакоши, и у Мотобу Тёки. Для него даосская философия жизни является основой всего обучения. Он поясняет свою мысль: «Люди часто прибегают к слову „покорять“. Когда скалолаз достигает вершины горы, он тотчас говорит, что покорил такую-то гору. И если человек выдерживает испытание холодом и жарой, он говорит, что преодолел внешние условия. Все это чистое заблуждение. Что действительно можно считать покорением, так это состояние умиротворенности, лишенное какого-либо противостояния природе. Это состояние, когда бог и человек слились воедино. Здесь мы обретаем [внутренний] покой, и в таком естественном состоянии не существует [разделения на] друзей и врагов».

Кониси, являющийся также обладателем кёси, преподавательской лицензии в кэндо, привнес различные идеи из мира фехтования на мечах в свои системы, которые он предпочитал именовать каратэ-дзюцу. В частности, техники Кониси отличает упор, делаемый на дзансин, способности добиться превосходства над соперником благодаря бдительности ума и поддержания нужного физического состояния. Поэтому духовная сторона определяет физическую. Явная склонность к ненасилию определяет сам строй обязательной этики каратэ-дзюцу Кониси, а это со всей очевидностью показывает, что формы дзюцу не лишены более высоких идеалов, несмотря на ошибочные мнения некоторых сторонников форм до.

Занятия каратэ в том ключе, как того требовал Кониси, имели своей целью развитие здорового в духовном и физическом смысле человека. Посредством самозабвенных длительных занятий син (дух, разум), и (техника) и тай (тело) объединяются в одном человеке в нужной пропорции. Такой человек начинает осознавать свои моральные обязательства быть полезным обществу.

Ката, иначе «форма», комплекс формальных упражнений, служит основой для дисциплины в каратэ-дзюцу Кониси; она, таким образом, является исходным пунктом всего обучения. Используя в достаточной мере для своих занятий ката, учащийся упражняется в управлении своим умом и телом и начинает понимать, что технику каратэ-дзюцу нужно использовать только для подавления нежелательных личных качеств в себе самом и окружающих. Каратэ-дзюцу никогда не следует использовать для разжигания злобы. Но одних ката, замечает Кониси, недостаточно для полного раскрытия человеческой индивидуальности. Поэтому учащиеся должны упражняться в схватках со своими сотоварищами под руководством своего учителя; с этой целью состязательность становится одной из граней тренировочного процесса.

Оцука Хидэнори (род.1892), основавший в 1839 году Вадо-рю, разработал, возможно, самую чистую форму японского каратэ-до. Существо своих идей Оцука почерпнул из своего долгого опыта общения с классическими будзюцу. Еще ребенком (в 1898 году) он стал изучать дзюдзюцу школы Синдо Ёсин-рю и в 1921 году, занимаясь под руководством Накаямы Тацубуро Ёкиёси, получил мэнкё (преподавательскую лицензию). Свое обучение каратэ-дзюцу под началом Фунакоши он начал в 1922 году. Глубокая забота Оцуки о благе человека проявляется в самих его идеях. Для него тэн-ти-дзин, ри-до («небо-земля-человек», «принцип-путь») — тот гармонический союз, которому необходимо поклоняться и следовать через непреклонную дисциплину (сюгё). Танка (древнейший жанр японской поэзии: нерифмованное пятистишие, состоящее из 31 слога: 5+7+5+7+7) выражает пожелания Оцуки тем, кто занимается каким-либо видом будзюцу или будо:

Поэтому для Оцуки каратэ-до прежде всего является духовной дисциплиной. Все представители Вадо-рю показывают большое умение в отражении вооруженного и невооруженного нападения. Такое умение вырабатывается у них благодаря тому, что Оцука тесно увязал податливость, являющуюся одной из составляющих принципа мягкости (дзю-но ри), с каратэподобной техникой. Это нашло отражение во многих приемах, являвшихся ранее более жесткими элементами отбива атаки в технике спаррингового боя, которая характерна для большинства стилей каратэ-дзюцу и каратэ-до, исключенных из Вадо-рю. Но «мягкость» техники Вадо-рю не столь изысканна, как во внутренних системах исконно китайского единоборства цюань-фа. Согласно Оцуке, отсутствие «мягкости» в технике ведет к нерациональному использованию [возможностей] собственного тела, ибо «жесткость» всегда сопровождается большим расходом собственных сил. Оцука явился одним из первых в Японии, кто ввел в практику удар кулаком с расслабленным предплечьем с последующим быстрым отводом кулака назад, чтобы тем самым сфокусировать силу удара. Обычную практику ужесточения определенных частей тела для уменьшения их чувствительности к боли Оцука полностью отвергает, считая подобное пустой затеей.

Ямагучи Гогэн создал свой, японский стиль каратэ, Годзю, определив его как сэйсин-но моно, т.е. духовный. Именно стремление к балансу «жестких» (го) и «мягких» (дзю) действий при выполнении приемов отражено в самом названии стиля Годзю, что является, возможно, лучшим примером влияния китайского принципа нэй-гун (внутренней работы) на японский стиль каратэ-до. Последователи Ямагучи поэтому особое внимание уделяют разработке специальных упражнений, позволяющих развивать внутреннюю силу. Эти упражнения должны научить достигать такого согласия между выбором позиции, движением и дыханием, чтобы тело действовало как одно целое, объединенное одним усилием. Дыхание должно быть мощным, но медленным, и совершаться в точно размеренном ритме. Вдох должен быть похож на то, как мы «нюхаем» воздух, выдох же должен производиться с силой и сопровождаться звуком, издаваемым воздухом, выпускаемым наружу при напряжении мышц живота.

Следование пути, т.е. до, посредством дисциплин каратэ-до для Ямагучи выражается в терпении, стойкости и настойчивости. Каратэ-до в наиболее широком смысле, по его словам, «является путем мира». Каратэ-до означает «уберечь себя от ударов, но также и самому избежать нанесения ударов другим». Человеческая мораль различна у людей, но каратэ-до, говорит Ямагучи, может направлять поведение всех людей. Поэтому до — это путь, указующий, как правильно жить, и кто уклоняется от него, полагает Ямагучи, тот трус. Правильно ведущиеся занятия каратэ-до помогают открыть для себя неагрессивный путь жизни.

Поразительный рост популярности в Японии систем, подобных каратэ, привел к созданию двухмиллионной армии последователей, которые разбились на два лагеря. Каратэ-до тяготело в основном к спорту, и у него было наибольшее число сторонников; каратэ-дзюцу было исходно нацелено на задачи самообороны.

На Окинаве полагают, что Итосу был первым, кто учил каратэ-дзюцу как спорту. Он якобы приступил к этому в 1905 году, занимаясь с учащимися средней школы, после того как японские власти разрешили включить этот вид единоборства в программу физического воспитания школьников. Но именно японцы первыми стали относиться к каратэ-до как к спорту; окинавское каратэ-дзюцу ни в коей мере не считалось спортом, пока не попало под японское влияние. В 1936 году Сётокан, созданный Фунакоши, организовал проведение дзию кумитэ, иначе «свободного спарринга». Подобная инициатива в конечном счете привела к организации в 1957 году соревнований и чемпионата по каратэ. Сегодня большинство японцев занимается каратэ-до с целью достичь успеха в состязаниях; все остальное для них второстепенно. Накаяма Масатоши, нынешний главный наставник Японского Союза Каратэ (ЯСК), обеспокоен подобной тенденцией и хочет, чтобы каратэ-до служило задачам, определенным его основателем, Фунакоши: «Эту [спортивную] направленность, разумеется, можно приветствовать, но нацеленность в занятиях исключительно на победу в матчевом поединке может нанести вред этому динамичному и яркому единоборству. Потребность в заложении настоящих основ мастерства, по-моему, ныне наиболее насущна, чем когда-либо. Я полагаю, что каратэ-до надо рассматривать в более широкой перспективе. С точки зрения его развития как современной дисциплины, а также со стороны физического воспитания конечной целью каратэ-до должно стать воспитание [зрелой] нравственной личности, что достигается благодаря упорным и неустанным занятиям».

Приспосабливание каратэподобных техник, имеющих исключительно боевую направленность, к нуждам спорта, как это имело место в случае каратэ-до, началось с идей сына Фунакоши. Техники старшего Фунакоши ориентировались на задачи самообороны. Они характеризовались использованием широких стоек и определялись действиями на ближнем расстоянии. Короткие, мощные удары ногами в нижние части тела, чтобы избежать возможных контратакующих действий, были излюбленной тактикой открытых действий у Фунакоши; они сопровождались хорошо продуманной бросковой техникой. Младший Фунакоши проповедовал стиль, в большей степени основанный на прямых и подвижных стойках, а это подразумевало, что противник находится на большом удалении. Он широко использовал тактику удара полностью выпрямленной ногой в высоко расположенные области тела, что мы видим в сегодняшних маваси-гэри (круговом ударе ногой), ёко-кэкоми (ударе ногой с выпадом в сторону) и усиро-гэри (ударе ногой назад). Бросковые техники используются редко. Все это составляет основу нынешнего стиля ЯСК.

Японское каратэ-до в общем-то, попав под влияние младшего Фунакоши, является лишь номинально боевой формой единоборства, поскольку здесь отказались от оружия и бросковой техники. К тому же многие из разрабатываемых техник, если их использовать в условиях настоящей боевой схватки, небезопасны и могут серьезно травмировать того, кто ими пользуется. И тем не менее, поскольку выполнение приемов в стиле ЯСК требует от исполнителя направлять свое тело целиком на атакующие либо оборонительные действия, этот стиль создает впечатление мощного, силового единоборства, чрезвычайно притягательного для энергичных молодых людей. Этот стиль прекрасно подходит для соревнований. Поэтому стиль ЯСК оказывает воздействие почти на все секции каратэ-до, буквально вынуждая их следовать сходным формам технических приемов, если они желают привлечь к себе новых членов и не отставать от набирающего популярность спортивного стиля ЯСК.

Реакция на потерю японским каратэ-до цельности как боевой дисциплины не заставила себя долго ждать. Два человека могут послужить примером того, как усилия многих людей были направлены на то, чтобы сохранить воинскую природу каратэподобных техник, которая в форме каратэ-до была существенно подорвана.

Возможно, время покажет, что, кореец по национальности, Ояма Масутацу, ставший натурализованным японцем, был смелым, блестящим синтезатором техник каратэ, хотя ныне его популярность среди официальных представителей японского каратэ-до невелика. Ояма начал изучать японское каратэ-до под влиянием идей школы Годзю, созданной Ямагучи Гогэном. Ояма к тому времени уже хорошо усвоил китайские и корейские боевые искусства, но его изучение Годзю каратэ-до позволило обобщить полученный опыт и создать свою собственную эклектическую систему. Идеи Оямы, представленные теперь в стиле Кёкусин, основывались по существу на представлении о мысленном бое, пронизанном духом концепций дзэн-буддизма. Стиль Кёкусин является исключительно формой до боевых единоборств, представляющейся Ояме «путем мужества», однако Ояма бескомпромиссен в отношении того, что все каратэподобные системы изначально являются боевыми искусствами и должны таковыми оставаться, если хотят сохранить свое название «каратэ». Все учения Оямы пронизывает идея хитоцуки хитогэри, т.е. «одним ударом руки или ноги» решить исход поединка. Кёкусин каратэ-до довольно обширная и достаточно эффективная система; ее методы занятий отличает большая суровость. Элементы корейских, китайских, японских, окинавских и сиамских боевых искусств собрал воедино Ояма, пытаясь построить эффективную систему самообороны.

Кёкусин каратэ-до является прежде всего системой безоружного боя, но от использования оружия при обучении здесь не отказываются. Даже в соревнованиях Ояма настаивал придерживаться условий реального боя. Для него простое касание рукой или ногой противника, не важно, как бы быстро и умело это не делалось вовсе не является ударом; то же самое относится и к успешно проведенной атаке, которая умышленно прерывается в непосредственной близости к цели концентрацией усилий самого атакующего. Чтобы выявить победителя, настаивает Ояма, в состязаниях по каратэ-до необходимо разрешить контакт (как в боксе), и такой контакт нокаутирует соперника или вынудит его отказаться от дальнейшего боя. Разумеется, необходимо обеспечить для борющихся сторон некоторую степень безопасности, что, как полагает Ояма, могут дать введение определенных правил и защитная амуниция.

Одним из наиболее ярких представителей каратэ-до на современной японской сцене является Хаяси Тэруо, основатель стиля Кэнсин-рю. Хаяси — ученик Кокуба Косэя, талантливого последователя Мабуни и ревностного сторонника Сито-рю. Хаяси также учился под началом Нагаминэ Сёдзина из Сёдзин-рю и Хига Сэко из окинавской Годзю-рю. Сам являясь видным специалистом по каратэ-до из Сито-рю, Хаяси тем не менее признает отсутствие нацеленности на реальный бой в современном каратэ-до. Выдвижение на первый план техник с использованием одних рук является, по мнению Хаяси, серьезной ошибкой, что не позволяет каратэ-до быть по-настоящему формой боевого единоборства.

Восхищение примитивными видами окинавского оружия привело Хаяси на учебу к мастеру окинава-тэ Накаяме Кэнко из Рюэй-рю. Ведомый опытной рукой, Хаяси учился мастерству владения бо (почти двухметровой палкой из твердого дерева), сай (культовым трезубцем, представляющим собой стержень с двумя изогнутыми боковыми отростками), нунтяку (сочленением палок на перевязи), кама (серпом) и туй-фа. Эти виды оружия свойственны окинава-тэ в его наиболее примитивной форме, а также другим местным боевым искусствам. Термин «ко будо», «древние воинские традиции», является общим обозначением, изобретенным в XX веке. Его можно использовать, обозначая все окинавские боевые системы, но точнее в этом случае говорить об "окинавских ко будо", чтобы отличить от японских ко будо (классические будо и будзюцу), ибо эти две системы совершенно отличны друг от друга и не связаны, по сути, между собой. Так что использование термина «ко будо» не должно ограничиваться, как это принято сейчас, прикладными средствами древних окинавских систем единоборства.

Тщательное изучение Хаяси примитивных окинавских вооружений оказало глубокое воздействие на каратэ-до. По иронии судьбы, именно Хаяси возродил на самой Окинаве интерес к тому, что несколько лет назад представляло собой умирающее искусство единоборства.