И раньше случалось на этом участке фронта, когда без всякой на то причины румыны открывали усиленный артиллерийский огонь. За полчаса до начала артподготовки, намеченной командованием Приморской, на участке 421-й дивизии румыны предприняли артналет. Он не был похож на обычный артналет. Наблюдатели засекли, что огонь ведет значительно большее число батарей, чем обычно.
В «каюте» у Крылова ожил телефонный аппарат прямой связи с начальником восточного сектора Коченовым. Коченов произнес всего лишь три слова:
— Артподготовку начал противник...
— Обстрел, налет? — попытался уточнить Крылов.
— Самая натуральная артподготовка... Как перед наступлением. Засекаем новые батареи... Тут еще туман... Все затянуло дымом, дышать нечем...
Крылов прервал разговор и почти бегом кинулся к командующему. Доложил. В ответ вопрос:
— Что это значит? Упреждающая контратака? Или и они переходят в наступление?
— Пока одно хорошо... Наши войска в укрытии. Их огонь в пустоту... А сейчас надо дать команду всей артиллерии открыть огонь на подавление, благо все подготовлено и есть снаряды...
Крылов и Рыжи решили упредить начало артподготовки огнем береговых батарей, чтобы раньше времени не раскрыть полевые батареи. Береговые батареи открыли огонь на подавление. Румыны своим артналетом сами помогли корректировщикам, открыв расположение своих батарей. В намеченный срок заговорила полевая артиллерия, было и у армейских артиллеристов время засечь румынские батареи. Уже минут через пятнадцать румынские батареи постепенно одна за другой умолкли.
В начале девятого Крылову доложили, что войска двух дивизий поднялись в атаку на всем участке контрудара.
Прошло минут тридцать-сорок. Крылов принимал донесения с НП дивизий сразу по нескольким телефонам. Голоса возбужденные, восторженные. Дождались!
— Пошли! Пошли! — кричал в трубку Харлашкин. — Танки вырываются вперед! Они утюжат окопы...
По другому аппарату докладывали:
— Первая траншея занята... Румыны не приняли рукопашной... Артиллерия их молчит... Наши захватывают орудия!
В «каюте» шквал телефонных звонков. Конечно же, и Петров, и Воробьев, хотя их не посвящали из соображений высшей секретности в объем планируемой операции, догадывались, что в восточном секторе готовится что-то необычное.
Командарм позвонил Крылову:
— Фроловичу и Петрову сообщил? Сообщи! Пусть порадуются!
— Наконец-то Геркулес по-настоящему рассердился! — напомнил Петров и, погасив в голосе заметную радость, озабоченно спросил: — Какой мы располагаем поддержкой?
— Моряки тоже наступают!
— Какие моряки? Наши?
Крылову был понятен вопрос Петрова. У моряков Одессы не было резервов для поддержки Приморской. Но этот вопрос был оставлен пока без ответа.
С Воробьевым разговор был короче.
— У Коченова и у твоего соседа началось: пошли в атаку! Моряки тоже наступают...
— Слышу! — ответил Воробьев. — Очень хорошо слышу. Румыны притихли.
А в это время прорывались в штаб телефонными вызовами командиры полков и штабисты и из западного и южного секторов. Всем не терпелось узнать, что происходит в восточном секторе, что означает перенос огня всех береговых батарей через Одессу на Большой Аджалыкский лиман. Крылову приходилось просить многих отключиться, чтобы не мешали управлению боем.
Можно бить врага, твердил про себя Николай Иванович, принимая донесения из дивизий Томилова и Коченова. Пусть в наступление введены лишь две дивизии и всего лишь 3-й морской полк морского десанта. Расчеты наступления давались с трудом, и в ходе боев оно требовало корректировку. Крылов уже видел все недостатки его подготовки, они сказывались и на развитии боя. Но многие недостатки были видны и при подготовке наступления, но они, эти недостатки, имели объективную причину. И главное — неравномерность задействованных сил. Это сказалось сразу же.
Дивизию Томилова поддерживали танки, дивизия Коченова не имела ни одного танка. Она и по составу была значительно слабее, бойцы были утомлены оборонительными боями, томиловцы вступили в бой со свежими силами. И вот он — результат.
157-я дивизия наносила главный удар 716-м стрелковым полком и ротой танков на Гильдендорф. Он сразу же прорвал оборону противника, и румынские части быстро попятились назад. Не отставая от него, продвигался на совхоз «Ильичевка» 633-й полк с танковым взводом.
К 10 часам утра, за два часа боя, томиловская дивизия продвинулась на десять километров.
Не так развивалось наступление коченовцев. В районе Фонтанки противник имел доты, каменные дома были превращены в огневые точки. Фонтанка была взята только в ходе повторных атак. Пришлось перенести в ее район огонь всех береговых батарей.
Задержка произошла и между шоссейной дорогой Одесса — Николаев и побережьем. Несомненно, этой задержки не случилось, если бы коченовская дивизия располагала хотя бы несколькими танками.
К 10 часам утра части коченовской дивизии продвинулись всего лишь на четыре километра. Наметился опасный разрыв между наступающими дивизиями.
Крылов из своего подземелья пытался выправить положение огнем артиллерии, переведя все дальнобойные стволы на участок наступления коченовцев, приказом закрепиться на занятых рубежах.
Поступали сообщения и о продвижении морского десанта. Моряки захватили неподалеку от Григорьевки четырехорудийную дальнобойную батарею, одну из тех, что обстреливали Одессу, и после ожесточенного боя овладели Чебанкой.
3-й морской полк преодолевал сопротивление противника только благодаря поддержке корабельной артиллерии. А вот на море обстановка сложилась тяжелая.
На тех двух аэродромах, которые подверглись налету авиации ООРа, Ю-87 не оказалось. Аэродром, на котором они базировались, не был найден.
Появление этих самолетов очень обеспокоило командование Черноморским флотом. В те дни оставалось неизвестным, откуда они появились в районе Черного моря. Только после войны стало известно, что немцы для ударов по Крыму и Одессе перебросили 10-й авиакорпус с Средиземного моря.
Летчики этих «юнкерсов» имели значительный опыт боев с английскими кораблями. Эсминцы, поддерживающие десант, подверглись ударам всего авиакорпуса. Первым пострадал эсминец «Безупречный». Его отбуксировал в порт «Беспощадный». Но едва он вернулся на поддержку десанта, как и на него обрушился град бомб. Ему пришлось уходить из-под налета задним ходом. «Юнкерсы» напали на эсминец «Бойкий». Отбиваясь от них, он израсходовал весь боезапас своих зенитных орудий, его спасла наступившая ночь.
После короткого перерыва, закрепившись на захваченных плацдармах, томиловская и коченовская дивизии продолжали развивать успех. И опять же сразу выявилось и неравенство в темпах продвижения.
В 13 часов 30 минут командарм приказал временно приостановить наступление. Некоторые командиры увлеклись преследованием противника и потеряли связь с соседями. Отстала полевая артиллерия. Необходимо было произвести перегруппировку войск. Ожидались результаты боев морского десанта за Новую и Старую Дофиновку.
Конечно, в приостановке наступления имелся свой риск. Противник получал передышку и мог уплотнить свои боевые порядки, подавить панику, подтянуть к прорыву новые силы. Но командарм принимал решение не в горячке, а имея под рукой все необходимые данные, подготовленные штабом армии.
Ни на минуту все эти часы не выходя из подземелья, Крылов, получая и обобщая донесения со всех участков боя, сообщения воздушной разведки, пришел к уверенности, что пауза ничего не дает противнику, в то же время упорядочит наступление.
Так оно и получилось.
Едва томиловская дивизия поднялась в атаку на своем участке фронта, как тут же, буквально через пятнадцать минут, Томилов доложил:
— Противник не принимает боя... Отходит в беспорядке...
Румынское командование и в мыслях не имело, что придется перейти к обороне.
И вот второй доклад с КП 157-й дивизии.
— Противник побежал... Бегут, бросают оружие!
Начало сказываться воздействие на оборону левого фланга румынских войск продвижение морского десанта. Коченовская дивизия, сломив сопротивление противника возле высоты с отметкой 58.0, тоже наращивала темпы наступления.
Наконец-то и от Коченова пришло донесение:
— Противник обратился в бегство.
— Крылов предупредил Коченова:
— Не превышать задач дня! Ни в коем случае не превышать... Взаимодействуй с соседом!
Часы показывали шестой час вечера. От Шишенина поступило сообщение, что моряки дерутся на окраине Старой и Новой Дофиновки.
Практически войска Приморской сомкнулись с десантом. Правый и левый берег Большого Аджалыкского лимана был очищен от захватчиков.
Крылов пришел с докладом к командующему.
Бросив взгляд на карту, Софронов вскочил и возбужденно воскликнул:
— Теперь мы живем! Живем, батенька! Теперь они надолго замолчат со своей дальнобойной артиллерией... Гляди-ка! За один день вернули, что они захватили с тяжелыми потерями дней за десять! Можем их бить, можем!
Конечно, предлог для радостного возбуждения был прекрасным. Но Крылов был не из тех, кто готов удовлетвориться малым.
— Все так! — согласился он с Софроновым. — Все так, Георгий Павлович! Тревожит меня, что не удалось взять в окружение ни одной румынской части... Мы отжали, отодвинули противника, но не уничтожили... Высший смысл маневренной войны — уничтожение противника...
— Помилуй, Николай Иванович! Разве кто против этого? В теории мы все это с вами знали, а вот как в этих обстоятельствах?
— И в этих обстоятельствах можно было проделать сильную брешь в их обороне... Тут и моя недооценка тех сил, которыми мы располагали...
— И переоценка противника! — добавил Софронов. — Согласен! Но на этом же не конец! У нас еще есть заботы и в южном секторе...
К концу дня поступило донесение от Томилова, что его дивизия вышла на рубеж поселка Шевченко. Двадцать километров продвижения. Томилов спрашивал: продолжать ли преследование?
Дивизия Коченова дошла до берега Большого Аджалыкского лимана и сворачивала оборону противника вдоль берега. Продвижение севернее лимана замедлилось.
Крылов и Софронов пришли к единому мнению приостановить продвижение войск. Стыки дивизий опять разошлись, противник этим мог воспользоваться, тем более что из южного сектора уже начали поступать к концу дня донесения разведчиков о переброске значительного контингента войск в зону контрудара Приморской армии, то есть в восточный сектор.
Крылов видел в этом логику для оценки всей операции малыми силами. Если бы армия располагала хотя бы еще одной свежей дивизией, то самое время было бы с утра 23 сентября нанести удар в южном секторе и тем отодвинуть войска противника...
Все так, рассуждал начальник штарма, ну и что же дальше?
Операции на Одесском плацдарме обеспечивались флотом. Тонкая, не надежная из-за вражеской авиации линия снабжения. Опять сильно растянулся бы фронт обороны, сошло бы на нет уплотнение боевых порядков, вновь пришлось бы пятиться под натиском превосходящих сил противника. Правда, это превосходство, по приблизительным подсчетам, несколько поуменынилось. Теперь оно выражалось соотношением не один к пяти, а один к четырем, оставаясь не менее грозным, ибо с моря пришли тревожные вести. Десантная операция, которая не могла осуществиться без поддержки артиллерии флота, обошлась Черноморскому флоту потерей пяти боевых кораблей...
Появление значительного количества Ю-87, против которых истребители И-16 оказались малоэффективными, грозило вообще обрывом сообщения с Севастополем.
В 23 часа 00 минут командарм все же согласился приостановить наступление. Он подписал представленное Крыловым боевое распоряжение с указанием новой линии обороны. Стало возможным перенести ее на восточный берег Большого Аджалыкского лимана за Новой Дофиновкой, затем по левому берегу лимана линия обороны заходила за Александровну, севернее Гильдендорфа — до берега Куяльницкого лимана.
Той же ночью произвели замену полков 157-й дивизии, которым предстояло занять участки обороны в западном и южном секторах.
В штабе армии, еще до того, как начались события 22 сентября, размышляли о том, чтобы и южный сектор отодвинул врага от Одессы.
10
В результате однодневной операции были основательно потрепаны и дезорганизованы 13-я и 15-я румынские дивизии, что не могло не отразиться на общем моральном состоянии румынских солдат. За один день было захвачено 38 орудий, среди них и несколько дальнобойных, которые вели обстрел Одессы. К этому немалая прибавка и других трофеев: 110 станковых пулеметов, 113 ручных пулеметов и автоматов, 30 минометов, более двух тысяч винтовок, 15 тысяч мин, около четырех тысяч снарядов.
Тягачи провезли по улицам города дальнобойные орудия, на их стволах мелом бы ли выведены надписи: «Больше стрелять по Одессе не будет!»
В ночь на 23 сентября произошло еще одно немаловажное событие. Сначала пришла телеграмма командующего флотом, предупреждавшая, что Одесский оборонительный район получает новое оружие исключительной мощности, требовалось принять особо строгие меры по его охране.
Транспорт «Чапаев» пришвартовался в темноте к причалу, который почти никогда не использовался. Специально выделенной из моряков команде для его охраны было приказано немедленно удалиться. При этом с оружием оставалась собственная охрана. С транспорта сошли зачехленные автомашины без кузовов. Чехлы облегали какие-то твердые конструкции. Моряки тут же разнесли, что прибыли какие-то «понтоны». Но это были не понтоны, а знаменитые «катюши», первые советские реактивные артиллерийские установки.
В Одессе о них мало кто знал. До Крылова через солдатский «вестник» доходили лишь слухи, что где-то под Борисовом и еще в нескольких местах было применено оружие, которое ужасало немцев, что принцип его действия основывался на принципе полета ракеты. Доходило и то, что пока на всем фронте действуют всего лишь несколько дивизионов этих установок, их направили в Одессу только потому, что Ставка придает особое значение ее обороне.
Крылов вспоминал рассказы о Циолковском командира авиационного дивизиона в Аркадаке, ему очень хотелось поближе взглянуть на это оружие.
Установки проследовали, как ему доложили, в приготовленное заранее укрытие, под утро на армейский КП явился старший лейтенант П. С. Небоженко, с некоторой важностью представился командованию армии как командир отдельного минометного дивизиона.
— Ну-ну! — одобрительно произнес Софронов с чуть заметной усмешкой над важностью старшего лейтенанта. — Покажи нам твое сверхсекретное оружие, объясни, что к чему...
— Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант! По той причине, что оно сверхсекретное, ничего показывать и объяснять не имею права... О площадях поражения обязан пояснить...
— Что же? И взглянуть на него нельзя?
— Взглянуть можно... Я вас прошу, товарищ командующий, выделить взвод солдат для охраны и группу саперов. Гвардейские минометы никак не должны попасть в руки немцев...
— У нас не немцы, а румыны, — продолжал все в том же шутливом тоне Софронов.
— И к румынам тоже! — не улавливая юмора, ответил Небоженко.
Софронов и Крылов выехали на наблюдательный пункт Петрова посмотреть новое оружие в действии. С ними и контр-адмирал Жуков.
Крылов и Рыжи еще накануне выделили южному сектору полосу в полкилометра, где ожидалась к утру атака противника и накапливались румынские войска. Артиллерии дано было указание не вести огня по этой полосе.
Небоженко ночью, скрытно, очень осторожно вывел свои машины на огневую позицию. Он просмотрел и путь, по которому надлежало тут же отвести дивизион в тыловое укрытие.
Все эти предосторожности выглядели весьма необычно, но принимались командованием армии с полным пониманием.
Разведка подтвердила, что атака противника не отменена и надо ждать, что будут задействованы большие силы. На исходные позиции румыны вывели до двух полков и десять танков.
На соседние участки еще до рассвета обрушился огонь береговых батарей и полевой артиллерии. Румынское командование довольно быстро сориентировалось и перебросило в отведенную полукилометровую полосу подразделения с других участков. Туман рассеялся примерно через час после рассвета. После короткой артиллерийской подготовки румынские войска поднялись в атаку. В цепях пехоты двигались танки.
Иван Ефимович Петров, как всегда, когда пребывал в возбуждении, поминутно снимал пенсне и протирал стекла кусочком замши. Рыжи не отрывался от стереотрубы.
Неумолимо вырастали фигурки румынских солдат. Танки вот-вот должны были открыть огонь.
— Пора, Николай Кирьякович! — почему-то шепотом произнес Петров, обращаясь к Рыжи.
У всех присутствующих на НП захватило дыхание.
— Гвардейцам — огонь! — приказал Рыжи по телефону на КП старшему лейтенанту Небоженко.
И хотя ждали этой команды, но и бывалые люди, знакомые с огнем самых больших калибров, замерли.
Хорошо, что Петров по просьбе Небоженко предупредил бойцов своей дивизии, что произойдет нечто необычное, что не надо пугаться ни огня, ни звуков.
Взвились клубы дыма, раздался рев и скрежет, небо прочертили огненные хвосты ракет. Над позициями противника вспыхнул ослепительный свет, а затем донесся обвальный грохот.
На мгновение наступила непривычная тишина.
На «участке Небоженко», так окрестили на НП полукилометровую полосу, чапаевцы огня не открывали, смолк артогонь, смолкли пулеметные очереди со стороны румын и донеслись до НП истошные вопли. Черный дым от горящих танков поднялся над полем и еще не заслонил картину, от которой захватывало дух. Солдаты противника, бросая оружие, бежали назад.
Еще 22 сентября, когда определился успех дивизии Томилова и стало ясно, что ее удар оказался весьма эффективным, Софронов несколько раз в разговоре с Крыловым возвращался к мысли о возможности нанести столь же эффективный удар в южном секторе. После феерической картины, когда были опробованы гвардейские минометы, он уже не сомневался, что дивизия Томилова во взаимодействии с Чапаевской и при поддержке дивизиона гвардейских минометов может значительно отодвинуть линию обороны от ворот Одессы на юге и пресечь уже и с этой стороны артиллерийский обстрел города. Но Крылов отмалчивался.
Если командарма и командиров дивизий увлек наступательный порыв, то он должен был думать о последствиях растяжения линии фронта. Начштарма отлично понимал, что судьба войны решается не в Одессе. Одесса становилась значительным эпизодом в ходе войны, но всего лишь эпизодом, к тому же и не на главном направлении немецкого вторжения, а контрудар в южном секторе имел одну местную цель — отбросить от города дальнобойную артиллерию.
Впору было и позаботиться о том, чтобы при «наступательных настроениях» не захватила бы командный состав опасная самонадеянность. Превосходство противника все еще исчислялось как один к четырем.
Трудности со снабжением уже начали сказываться. Для организации контрудара не хватало снарядов. Не хватало их и для дивизиона гвардейских минометов.
27 сентября командующий флотом предупредил Военный совет ООРа, что с доставкой снарядов возникли затруднения из-за осложнений в Крыму. Срок контрудара пришлось перенести. Транспорт со снарядами пришел только 29 сентября.
У Крылова все было готово для боевого приказа. За ночь был произведен расчет с распределением снарядов. Контрудар назначался на 2 октября.
Но стряслась беда на Перекопе. 11-я немецкая полевая армия под командованием генерал-полковника Манштейна прорвала оборону 51-й армии, над Крымом в целом и над Севастополем в частности нависла угроза захвата.
Заместитель наркома ВМФ вице-адмирал Г. И. Левченко привез в Одессу директиву Ставки Верховного Главнокомандования об эвакуации Приморской армии из Одессы и переброски ее в Севастополь.
В ночь на 1 октября Левченко собрал Военный совет Одесского оборонительного района. Софронов, Жуков и секретарь обкома партии А. Г. Колыбанов высказались за обращение в Ставку с просьбой разрешить продолжать оборону города. Левченко прервал заседание Военного совета и предложил им еще раз обдумать сложившуюся обстановку.
Шишенин, также присутствовавший на Военном совете, в перерыве спустился в «каюту» Крылова.
— Одессу оставляем! — глухо сказал он. — Есть директива Ставки...
Вот, пожалуй, тот случай, когда полярно могли разойтись взгляды командующего и штабистов.
И для Шишенина, и для Крылова директива Ставки не являлась неожиданностью.
Командарм, освобожденный штабом от множества вопросов, связанных с обеспечением войск всеми необходимыми средствами для продолжения обороны, был в эти дни увлечен подготовкой нового контрудара. Начальник штаба, передав командарму все необходимые данные о войсках, думал уже не о сегодняшнем дне, а с заглядом вперед — на десятки дней и на месяц.
Снабжение войск боеприпасами, продовольствием, оружием, медикаментами, эвакуация раненых, переброска пополнений — все зависело от флота. Между тем с аэродромов, расположенных на побережье Черного моря, усилились налеты немецкой авиации на морские транспорты и даже на боевые корабли.
Крылов высказал все эти соображения Шишенину. Они совпали с мнением и Шишенина.
Софронов внешне довольно спокойно выслушал Шишенина и Крылова. Дал указание намеченный контрудар в южном секторе на 2 октября не отменять. На этот раз предложение об обращении в Ставку больше не голосовалось.
Сначала директива Ставки, а потом обрушилось личное горе. Связисты вручили Софронову телеграмму о том, что под Москвой погиб в бою его старший сын.
И все же он внешне спокойно выслушал Крылова о порядке эвакуации войск, а несколькими часами позже, глубокой ночью, его свалил инфаркт.
Но в том-то и состоял смысл задуманного плана, что теперь, когда был предрешен уход из Одессы, Крылов усмотрел особый смысл контрудара. Поскольку Одесса не вступала в оборону на осень и зиму и уже не имело значения растяжение линии обороны, контрудар должен был послужить очень серьезным дезинформационным маневром.
Вывезти целую армию на транспортах из осажденного города при господстве немецкой авиации — задача, которую еще никто не решил на протяжении всей истории войны.
При обсуждении этой операции на Военном совете ООРа несколько раз было произнесено слово «Дюнкерк».
Английское командование сумело вывезти морем экспедиционный корпус при полном господстве немецкой авиации. Дюнкерк тоже был окружен, но еще не осажден. Крылов, в свое время размышляя над этой операцией, пришел к бесспорному для себя выводу, что Гитлер под Дюнкерком сыграл в поддавки. На ближних подступах к городу он остановил танки и с дальним замыслом дал уйти англичанам. Именно под Дюнкерком, как это стало очевидным после 22 июня 1941 года, Гитлер решил, что настало время реализовать завоевательные планы на востоке.
В Одессе никакой игры в поддавки не предполагалось.
Услышав от Шишенина слова «Одессу оставляем», Крылов в тот же миг подумал: а как уйти?
Трудно оборонять город, осажденный вчетверо превосходящим по своим силам противником. Могло дойти и до уличных боев, до боев на баррикадах, но тогда каждый каменный дом можно было превратить в крепость. Здесь была одна опасность — остаться без тыла, без снабжения по морю боеприпасами и задохнуться без них.
Но едва лишь начнется отвод войск с оборонительного рубежа, как противник, догадавшись, что готовится вывод всей армии из Одессы, усилит нажим, и ослабленные линии обороны будут разорваны. Тогда — гибель и города и армии, а в Крыму нужна боеспособная армия. Догадывался: для обороны Севастополя отводят Приморскую, как имеющую опыт обороны города в глубоком тылу противника.
Делая наметки контрудара в южном секторе, Софронов и Крылов особо не размахивались, даже принимая во внимание и дивизию Томилова. Уже 1 октября на Военном совете ООРа было принято решение начать эвакуацию 157-й дивизии в первую очередь и немедленно, ибо Левченко сообщил, что из Новороссийска уже вышли первые транспорты.
Петрову для контрудара выделили только один полк из этой дивизии.
После корректировки плана контрудара, в связи с изменившейся обстановкой, главный удар Чапаевская дивизия должна была наносить в направлении на Ленинталь. Слева от чапаевцев удар наносила спешенная кавдивизия. Петрову для усиления был передан дивизион гвардейских минометов и танковый батальон. Поддерживали наступление батареи западного сектора, богдановский артполк, два бронепоезда и 422-й тяжелый гаубичный полк приданной дивизии Томилова.
На командный пункт к генералу Петрову вместо Софронова прибыл контр-адмирал Жуков. Крылов оставался в своей «каюте» в подземелье координировать контрудар с действиями войск в других секторах.
В полосе удара, нацеленного на Ленинталь, артподготовку открыли гвардейские минометы. Противник сразу оставил первую линию обороны, а местами обратился в паническое бегство. Не задержались и на второй линии, ее в течение двадцати минут обрабатывала полевая артиллерия. Войска Петрова поднялись и пошли. К полудню они уже ворвались в Ленинталь. На этом чапаевцам и следовало остановиться, тем более что было обнаружено отставание левого фланга, где наступала спешенная кавдивизия.
Поддержать кавдивизию было нечем, у Петрова в это время танковый батальон оторвался от пехоты. Надо было приостанавливать наступление, тем более что ближайшие цели были выполнены.
Крылов беспрестанно справлялся о состоянии Софронова. И хотя состояние его не ухудшалось, становилось очевидным, что из строя он выбыл надолго. В середине дня Софронов вызвал к себе Крылова.
— Что на фронте? Как наступление? — были первыми его словами, когда вошел Крылов.
— Все идет как положено! — ответил Крылов, присаживаясь у койки командарма. — Наступление началось по плану. При залпе гвардейских минометов противник обратился в бегство... Танки ворвались в Ленинталь...
— Так это же здорово! — вырвалось у Софронова. — Поздравляю тебя, голубчик! Это твой план операции в действии... От таких новостей и мне полегчало...
О левом фланге Крылов имел намерение не говорить, но Софронов все же спросил:
— Докуда дошли на левом фланге?
Врач догадался вмешаться и велел прекратить разговор.
— Все развивается по плану, все по плану! — успел сказать Крылов.
В такие минуты ложь во спасение. В действительности пока все развивалось по инерции.
В ночь с 1 на 2 октября уже один полк из 157-й дивизии был погружен на «Украину» и «Жан Жорес», пришедшие в Одессу с продовольствием и боеприпасами. Но это была попутная погрузка. Полное представление об эвакуации армии еще не сложилось.
Первое, что приходило на ум, это эвакуировать армию частями по мере подхода транспортов. Крылов попытался спланировать этот вариант и убедился в том, что это может привести к катастрофе.
В это же время решался вопрос и о командарме. Софронова надо было срочно эвакуировать для лечения на Большую Землю.
Назначение командующего армией — прерогатива Ставки. Но не имело смысла в столь сложной обстановке просить командарма в Москве, тем более что новому человеку нужно было время, чтобы добраться до Одессы, и не меньше времени, чтобы войти в обстановку. Военный совет ООРа решил выдвинуть командарма из тех генералов, что уже сражались в рядах Приморской армии с последующим утверждением в Ставке. Выбор невелик: генерал В. Ф. Воробьев или И. Е. Петров. Спросили Софронова. Он подал голос за Ивана Ефимовича Петрова, учитывая и его большой боевой опыт, оригинальность военного мышления, широту оперативного кругозора. Военный совет утвердил это предложение.
Итак, третий командарм в Одессе, еще один характер и новый подход в командовании, новый взгляд на тактические задачи.
Петров в Приморской с первого дня ее формирования. Его уважали все: от рядового и до командарма. Бойцов не смущала его требовательность, ибо она сочеталась со справедливостью, Крылова подкупали и его принципиальность, и умение отстоять свою точку зрения исчерпывающими аргументами. Никогда не пахло капризом — всегда логика. Человек это был подвижный, которого редко можно было застать на КП, объезжая позиции, обычно добирался он до переднего края.
Он сразу понял суть сомнений Крылова в плане последовательной эвакуации армии и поддержал его идею отвода дивизий с занимаемых позиций не на промежуточные рубежи, а одним броском сразу на посадку. Это даст возможность эвакуацию армии сохранить до последнего момента в тайне.
День за днем уже фактически шла эвакуация. И агентура противника не могла не заметить погрузку войск на транспортные суда. Но план удерживать позиции до последнего дня предохранял от утечки информации через вражескую агентуру. Если бы агентура противника сообщила об отправке дивизии Томилова, то это еще не было бы воспринято румынским командованием как эвакуация армии.
Дивизия пришла и ушла, а ее появление в Одессе, как и морского десанта, могло быть объяснено частной задачей нанести контрудар по позициям батарей, обстреливавших Одессу.
Порт был оцеплен, погрузка шла ночью. За первые десять ночей было отправлено более 50 тысяч человек, в том числе и гражданского населения.
Это тоже отвлекающее обстоятельство для вражеской агентуры.
Вывезли 208 орудий, 900 автомашин, свыше 3 тысяч лошадей, 162 трактора, тысячи тонн заводского оборудования.
Эвакуация задействованных в обороне войск была назначена в ночь с 15 на 16 октября.
Петров, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов и Крылов объехали дивизии. На командные пункты приглашались командиры и комиссары полков. Собирали их внезапно, без предварительного оповещения и без вызовов по телефону. За каждым заезжал направленец штарма. На совещаниях Крылов знакомил их с планом отрыва войск от противника и с порядком посадки на суда, с организацией прикрытия в последние часы эвакуации.
Крылов объяснял, как накануне последнего дня провести сразу во всех секторах атаки, сохраняя снаряды для артиллерийского прикрытия отхода.
