Мы шли на малой высоте. Куда ни кинь взор - угнетающее однообразие. Над землей ползли космы сырого тумана.
      - Проклятый туман, - прохрипел в наушниках голос Девятьярова, - тут дивизия пройдет и то не увидишь.
      И все-таки наметанный глаз ведущего различил отпечатки гусениц танков. А где же такая нужная нам "голова", которую надо сделать по-настоящему мертвой? Примерно в трех-четырех километрах от Капустина в воздух потянулись трассы зениток. Наугад, бесприцельно. Теперь уже более отчетливо видим притаившуюся колонну бронированных коробок.
      Ведущий, сообщив командованию о "находке", построил атаки так, чтобы заходы на цель были неожиданными. Меняли высоту атак, то набрасывались на танки "звездой" - с трех сторон, то поочередно, через определенные интервалы с разным углом пикирования.
      С нарастающим ревом "ильюшины" стремительно носились над целью. Нажимаются кнопки электросбрасывателей бомб. Градом летят на танки из кассет ПТАБы.
      - Еще заходик! - В голосе командира слышатся нотки удовлетворения.
      Целей предостаточно, выбирай любую, какая приглянется. В перекрестие прицела ловлю самого подходящего, на мой взгляд, "тигра" и вонзаю в его кормовой отсек пушечную очередь. Вражеская машина словно, вспухает, и ее башня-шишак отскакивает от туловища. Наверно, сдетонировали внутри боеприпасы. Как обезглавленный петух, танк продолжает ползти вперед. Из многих горящих машин, словно крысы, выскакивают фашисты; кругом огонь, дым, суматоха и паника.
      Я много раз вылетал на боевые задания, жег машины, эрэсами разворачивал башни и гусеницы танков, гвоздил самолеты на аэродромах, но никогда еще не испытывал ничего похожего на то чувство, которое испытывал сейчас.
      Вчера эта черная свора вела себя нагло, арийский дух буквально распирал их: сидели в машинах, засучив рукава, смеялись, позировали перед фотоаппаратами на фоне обугленных березок, а сегодня лезут на четвереньках, ужами вползают в любую щель...
      Многие из нас уже израсходовали боеприпасы, но "илы" с облегченными винтами носятся над гитлеровцами, холодя их звериные души ревом моторов.
      Девятьяров выводит нас из боя. На подходе следующая группа штурмовиков Николая Пушкина.
      В этот день три группы "ильюшиных" полка "засвидетельствовали" свое почтение вражеской колонне, а артиллерийские противотанковые части, подброшенные в угрожаемый район, добили "тигров" и "пантер".
      Противник, зафлажкованный, как волк, стремился вырваться из "котла", но окружение было прочным. Дух обреченности витал над фашистскими войсками. Наше командование предложило врагу прекратить бессмысленное сопротивление.
      Первым это понял генерал артиллерии Вальтер фон Зейдлиц, друг генерала артиллерии Вильгельма Штеммермана, командующего окруженной группировкой. Зейдлиц написал личное письмо Штеммерману, в котором просил его сдаться на милость победителя. Письмо и его автор Зейдлиц попали в плен. Штурмовики нашего корпуса помогли доставить письмо по адресу. Охотников выполнить столь деликатную миссию нашлось немало, но отобрали самых опытных летчиков. Они сбросили пакет на площадь перед двухэтажным домом, где располагался штаб Штеммермана.
      Кроме того, окруженным был предъявлен ультиматум, в котором говорилось: "Всем немецким офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, гарантируется жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или в любую другую страну по личному желанию военнопленного.
      Если вы отклоните наше предложение сложить оружие, - гласил ультиматум, - то войска Красной Армии и воздушного флота начнут действия по уничтожению ваших войск, и ответственность за их уничтожение понесете вы".
      Ответа не было. Упрямство генерала, не внявшего голосу разума, стоило немецким солдатам очень дорого.
      Новые бои разгорались с необыкновенной яростью. Германское командование пыталось непременно деблокировать свои войска.
      Командующий 1-й танковой армией генерал-полковник Хубе подвел свои дивизии к внешней стороне кольца, сосредоточив сотни танков на двух узких участках, и теперь этими стальными бивнями пытался протаранить кольцо окружения. Наши рации все время перехватывали его короткие радиограммы, адресованные Штеммерману и передающиеся открытым текстом:
      "Выполняя приказ фюрера, иду на помощь, Хубе".
      "Держитесь, я близко. Вы слышите меня? Хубе". "Еще сутки, и путь вам будет открыт. Хубе"...
      "Можете положиться на меня, как на каменную стену, - самоуверенно заявлял Гитлер в радиограмме, направленной командующему окруженными войсками генералу Штеммерману. - Вы будете освобождены из "котла". А пока держитесь до последнего патрона".
      И мы им помогали "держаться". Группа штурмовиков, ведомая командиром эскадрильи Иваном Голчиным, решила взлететь в любых условиях и пробиться к Городищу, чтобы помочь нашим наземным войскам, отбивавшим бешеные контратаки "викингов". А строптивый февраль шумел метелями, густой снегопад смазывал взлетные ориентиры. Идущим на задание помогали все: техники, оружейники, мотористы, специалисты из батальона аэродромного обслуживания. Они растягивались живой цепочкой вдоль взлетной полосы, и штурмовики, ориентируясь по этой цепочке, даже не делая круга, ложились на боевой курс. О том, как происходил полет, рассказывал позже ведущий группы..
      ...Фонари самолетов постепенно затягивало льдом. Началась тряска двигателя - обледенялись винты. На одной из машин вышел из строя мотор, и летчику пришлось возвратиться на свой аэродром.
      Гитлеровцы даже не предполагали, что в такую погоду их могут потревожить с воздуха - танковая колонна шла, как на параде, в плотном, нерассредоточенном строю.
      Цель великолепная!
      Штурмовики, разделившись на две группы, одновременно ударили в голову колонны и в хвост. Белое поле сразу стало грязно-серым, по земле медленно стлался густой дым. Танкисты противника попытались вывести машины из зоны огня. Тщетно! Штурмовики сделали еще четыре захода.
      Пролетая над районом от Корсуня на юго-восток, где роковое кольцо окружения сжималось особенно туго, мы видели сверху внушительную картину заднепровского сражения.
      Городище, Стеблев. Здесь было последнее пристанище Штеммермана. Тут ему вручили ультиматум. Шендеровка. Здесь агония обреченных достигла своего апогея. Вот оно, знаменитое Байковое поле - финал Корсунь-Шевченковского сражения.
      А под крылом - поля и дороги, загроможденные битой и брошенной немецкой техникой. Танки с сорванными башнями, покореженные пушки, перевернутые вверх колесами грузовики, автобусы и повозки, скелеты транспортных "юнкерсов", туши битюгов вперемешку с человеческими телами. И машины всех видов: от малолитражек до семитонок - образовали прямо-таки выставку трофейной техники.
      В черноземье - густом, тягучем, вязком - перестали крутиться колеса машин, транспортеров с зерном, с боеприпасами, с топливом. Все это засыпалось снегом, покрывалось огромным белым саваном. Когда смотрели на горы металла и замороженные трупы, невольно вспоминали строки: "О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?".
      17 февраля корсунь-шевченковская группировка была окончательно разгромлена. "Котел" выкипел до дна.
      В селе Джурженцы вскоре нашли труп фашистского генерала. В кармане его мундира обнаружили воинское удостоверение на имя Штеммермана.
      И что только ни делал он, чтобы спасти обреченные войска! Взывал к чести и брал с каждого "подписку о стойкости", молил о преданности фюреру, обещал вознаграждения и бросал безжалостно в контратаки уже надломленных своих солдат, подогревая их шнапсом. И проиграл! Он так и не дождался обещанной помощи от Гитлера, прихватив с собой на тот свет десятки тысяч вояк "тысячелетней империи".
      Многие летчики полка были представлены тогда к орденам и медалям, в том числе и я, а командир эскадрильи Александр Андреевич Девятьяров - к званию Героя Советского Союза.
      Отступали гитлеровцы, отступала и зима - долгая, затяжная. Но погода капризничала: то ясно, то вдруг метель, дождь, туман, обледенение... Накануне перебазирования на новую точку за Днестром всю ночь валил густой влажный снег. Приходилось ждать погоды. И вот утро. Выкатилось солнце, и сквозь кисею снега, как на фотобумаге, проявлялись черные пятна проталин. Ожил аэродром. Техники и механики захлопотали у самолетов. Еще раз осматривали вооружение, радиоаппаратуру, электроспецоборудование. Опробовали моторы. Весь полк поднялся и длинным пеленгом взял курс на Молдавию.
      Под крылом широко расходятся поля, черные шляхи, усеянные поверженной техникой немцев. А вот и Днестр, стиснутый высокими, крутыми берегами, заросшими хвойными деревьями. Река искрилась от лучей солнца, а в местах, затененных облачностью, хмурилась, теряла свои краски. Так, подергиваясь синевой, медленно застывает сталь в изложнице.
      Экипажи "ильюшиных" приземлились недалеко от города Бельцы в селе Лунга, Сюда перебазировался и штаб дивизии. Самолеты тут же окружили вездесущие мальчишки в овчинных шапках, в домотканых свитках, босые и в постолах. Они смотрели на наши краснозвездные машины, как на величайшее чудо.
      Молдавия, как писал когда-то летописец Григорий Уреке, "страна на пути всех бед". И действительно, немало горя видела эта многострадальная земля. Ее обширные степи - извечное поле битв с иноземными захватчиками. Здесь триста лет зверствовали турки. Свыше тридцати лет терзали Молдавию румынские бояре, державшие трудолюбивый, умный народ в жестокой кабале. Из Молдавии выдавливали соки двойным прессом - с одной стороны жали бояре, с другой - фашисты. Бывшие хозяева сбежали, забыв все, не успев уничтожить даже свои бухгалтерские книги, списки должников, по которым можно было судить, как несладко жилось крестьянину.
      С нового аэродрома начали совершать разведывательные полеты, бомбили ближние тылы противника, ходили на свободную "охоту", фотографировали с воздуха цели.
      Особый интерес для нас представляла связка железных дорог Кишинев Яссы. Какое значение имела эта линия для противника, видно из захваченного позже в архивах немецкого генштаба письма Антонеску, который в марте 1944 года писал Гитлеру, что если наступающим в направлении Ясс удастся захватить линию Кишинев - Яссы - Роман, отступление армий группы "А" и 8-й армии будет совершенно невозможно.
      На разведку ходили обычно хорошо подготовленные экипажи, летающие в любых метеоусловиях, и они, как правило, выполняли задания успешно. В непогоду летали без сопровождения, прикрываясь туманом или облачностью.
      Стартуем вдвоем с Анатолием Кобзевым. Прикрытие - шестерка "яков", ведущий - Александр Шокуров.
      Анатолий - парень бывалый, не раз и не два крылом к крылу мы устраивали с ним "баню" гитлеровцам. Потомственный туляк, он прекрасно владел оружием, пилотировал штурмовик безукоризненно - до того, как пересел на Ил-2, окончил школу истребителей, - умел выжимать из машины все, даже сверх ее возможностей.
      На бреющем подошли к Унгенам. Впереди отчетливо виднелись поросшие кустарником заболоченные участки, а за ними справа тянулась холмистая гряда с отдельными высотками. По лугу, извиваясь змейкой, протекала небольшая речка Жижия.
      Проскочив над станицей, еще ближе притерлись к земле. Кое-где лениво заговорили зенитки.
      Два железнодорожных состава заметили сразу. Они стояли под парами на станции Унгены: у вагонов, окрашенных в кирпичный цвет, виднелись фашисты, замыкали составы четыре цистерны с горючим. На крышах вагонов стояли покрытые жидкими ветками зенитные установки. Сразу же вспомнился промах Девятьярова: нет, так просто мы с вами, голубчики-бандиты с большой дороги, на перекрестке не разойдемся.
      Я представил лицо Анатолия: прищуренные глаза, сжатые зубы, на скулах выступили бугры желваков.
      Скомандовал:
      - Атакуем с ходу. Бомбы на сброс с малой высоты.
      Неудачно! Бомбы упали рядом с железкой, не причинив особого вреда составу.
      "Ах ты, черт, - подумал про себя, - нужно придавить зенитчиков".
      Наши машины смерчем пронеслись над крышами вагонов, потом развернулись, ведя огонь из пушек и пулеметов, и промчались в обратном направлении.
      - Еще заход, Анатолий. Давай под углом. Бьем по паровозам.
      Сделав круг, мы подошли к головам составов под разными ракурсами и реактивными снарядами ударили по локомотивам. Эрэсы прошили паровозы: взрывы - из котлов повалило густое облако пара. Горят цистерны.
      Уцелевшие фашисты в панике скатывались с насыпи к кустарникам. Набрав высоту, мы еще раз глянули вниз: два состава чем-то напоминали змей, разрубленных на части.
      Истребители прикрытия Александра Шокурова работали над целью вместе с нами: спускались до бреющего полета, расстреливали из пушек и пулеметов убегающих фашистов, следя за воздухом.
      * * *
      Нас вызвал командир дивизии полковник Шундриков. На полу - громадная карта. На ней он красным карандашом чертил курсы. На Кишинев, на Яссы... Здесь же с комдивом был незнакомый офицер. Оказывается, писатель - Валентин Катаев.
      - За пехотой-матушкой не угонишься, - говорил Владимир Павлович. Скоро карты не хватит, придется подклеивать новые листы... Темпы... Скорости... Приятно. Извините, заговорился. Докладывайте. Где были, что видели?
      - Пересекли Прут, Жижию. На подходе к Унгенам выпустили пары из двух фрицевских эшелонов. Живая сила, техника, горючее. Маленький фейерверк...
      - Молодцы! Зенитная артиллерия бьет?
      - Бьет, но неточно.
      - А что делается на дороге? Интенсивность движения?
      - Движение слабое. Обозы. Отдельные машины...
      - Складки местности хорошо просмотрели? Балочки обшарили?
      Утвердительно киваем.
      Глаза полковника весело и грозно сияли. Мы смотрели на Владимира Павловича и гордились своим командиром: человек железного мужества, стремительных решений, безгранично храбр, беспощаден к врагам, строг и доброжелателен, даже нежен к своим товарищам.
      Отец Владимира Павловича в русско-японскую командовал ротой, дослужился до капитана. В то время это было редкостью - представитель низшего сословия и вдруг стал офицером. После участвовал в первой империалистической, а в годы гражданской войны занимал должность командира полка.
      Сын тоже избрал профессию военного, только предпочтение отдал авиации. Прошел многие служебные ступеньки, войну начал под Киевом в истребительном полку. После его пополнения самолетами И-15 часть стала именоваться 66-м штурмовым полком.
      Владимир Павлович участвовал в освобождении Великих Лук и ликвидации демянского "котла", громил гитлеровцев на Курской дуге, освобождал Харьков, Полтаву, Кировоград, сражался за Днепр, водил краснозвездные эскадрильи над Уманью, под Корсунь-Шевченковским.
      Как я уже сказал раньше, комдив был штурмовиком до мозга костей. Когда надо, шел сам на горячее, рискованное дело.
      ... Немцы без передышки бомбили одну из наших переправ на Днестре. Над рекой стоял густой туман, видимость была минимальная. Но комдив сел в свой "ильюшин" и с группой штурмовиков вылетел на помощь пехотинцам. Он обрушился на "юнкерсов", висящих над переправой, разогнал их и барражировал до тех пор, пока пехотинцы не достигли западного берега реки.
      Тем временем гитлеровцы вызвали истребителей, и только на одного Шундрикова насело четыре "мессершмитта". Он обманул преследователей, ушел от них на бреющем полете по балкам, по лощине, в конце концов замел следы и скрылся. Истребители противника остались ни с чем.
      Жизнь на аэродроме, где находились сразу три полка, не затихала ни на миг. Одни группы штурмовиков отправлялись на боевое задание, другие возвращались. Зачастую взлетно-посадочная полоса была занята и приходилось висеть в воздухе, пока не взлетят соседи.
      На таком "зависании" оказались однажды машины Евгения Буракова и Георгия Мушникова. Посадку им запретили. Вопреки элементарным правилам безопасности Бураков и Мушников начали ходить над аэродромом на бреющем полете. Молоды мы были, иногда безрассудны, энергия кипела через край. Так вот, "художества" летчиков попали в поле зрения командира дивизии Шундрикова. Поинтересовался, чьи это орлы, и узнав, что Бати, незамедлительно вызвал к себе Девятьярова, учинив комэску разнос.
      Александр Андреевич, естественно, взвинтился. Бросив в сердцах на землю шлемофон и планшет, он насел на лихачей: "Да думать же вам надо!" Обращение на "вы" означало последний градус гнева. Даже комдиву показалось, что Александр Андреевич перегнул палку.
      - Тише, Девятьяров, - успокоил Батю Шундриков. - Грохот такой стоит, что и быки от нас убегут. (На них молдаване возили воду.)
      Инцидент, казалось, уже был исчерпан, но тут полковник приказал:
      - Девятьяров, строй группу.
      Построились. Комдив, слегка улыбнувшись, сказал:
      - За работой штурмовиков наблюдал сам командующий фронтом маршал Конев. Оценил ее отлично. Всем и лично товарищу Девятьярову объявил благодарность.
      Легкий вздох радости прошелестел над строем.
      * * *
      ...Мы жили в молдаванской мазанке. На полу - домотканые полосатые дорожки. Хозяин - крупный пожилой человек с узловатыми руками - не раз после полетов потчевал мамалыгой с брынзой, розовым кисленьким вином. С каждой беседой нам открывалась безрадостная судьба этого трудяги. Что имели? Надел земли - треть, в лучшем случае половина гектара на душу. Налогами давили. Соли, спичек - днем с огнем не сыщешь. Грамоту искоренили, как заразу.
      Он с жадностью слушал рассказы летчиков о жестоких кровопролитных боях на Курской дуге, под Корсунь-Шевченковским, о бегстве фашистов с Украины.
      - Братья, разрешите мне еще налить по кружке доброго бессарабского вина, - предложил растроганный хозяин, - и выпить за вас, за всю Красную Армию. И чтобы этих гитлеровских бандитов мы больше в глаза вовеки не видели.
      Потом мы долго бродили по селу. Тишина падала на камышовые крыши, зеленоватая луна отчетливо отпечатывала двух неподвижных аистов над большим гнездом. А где-то с шоссе доносился ровный шум идущих на запад танков. Они гудели всю ночь, как бы перекликаясь с ночными бомбардировщиками, идущими на Яссы, на Констанцу, с дикими гусями, аистами. Птицы возвращались домой. Нам же предстоял путь обратный.
      Праздник Первого мая мы встречали с молдаванами. Хлебосольные труженики щедро нас угощали. Подняли тост за братство, за победу, за мир.
      Более чем через тридцать лет, в октябре 1978 года, по приглашению Флорештского райкома партии я посетил Молдавию - землю, которую мы освобождали от фашистских захватчиков. Богатые, красивые села, прекрасные люди, встречавшие нас хлебом-солью.
      На волнующих встречах присутствовали тысячи рабочих, колхозников, учащихся школ и ПТУ, воины.
      Я поделился своими воспоминаниями, был участником торжественного пленума райкома комсомола, посвященного 60-летию ВЛКСМ.
      Меня приняли в почетные пионеры ряда пионерских дружин, в почетные колхозники богатых колхозов "Путь Ильича", "Путь к коммунизму". "Октябрь", присвоили звание "Почетный гражданин города Флорешты" Молдавской ССР.
      Но это было в октябре 1978-го, а пока...
      Под гвардейским знаменем
      У нас большой праздник. Застывший строй полка, словно высеченный из малахита. Яркие лучи солнца играют на боевых наградах летчиков, воздушных стрелков, техников. Перед строем командир корпуса генерал-лейтенант В. Г. Рязанов проносит гвардейское Знамя. Пламенеет горячий шелк стяга, на котором золотом вышит портрет В. И. Ленина и сияют слова "За нашу Советскую Родину!".
      Вручить высокую награду - гвардейское Знамя - приехал командующий фронтом Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев. Некоторые из нас впервые увидели маршала: он высок, хорошо сложен и подтянут. На лице, открытом, простом, отражено спокойствие. И лишь резкие волевые складки свидетельствовали о твердом характере.
      Командир полка опускается на одно колено, целует уголок Знамени. Вдоль строя катится мощное "ура!". Мы - гвардейцы! Гордое, высокое звание. Теперь наша часть стала именоваться так: 140-й Киевский гвардейский штурмовой авиационный полк, алое знамя которого в будущем украсят ордена Красного Знамени и Богдана Хмельницкого.
      После официальной церемонии командующий начал беседовать с летчиками, стрелками, инженерами. Оказывается, он знал многих штурмовиков полка, не раз наблюдал за их действиями над полем боя.
      Позже маршал И. С. Конев так напишет о нас в своих воспоминаниях: "Летчики корпуса Рязанова были лучшими штурмовиками, каких я только знал за весь период войны. Сам Рязанов являлся командиром высокой культуры, высокой организованности, добросовестного отношения к выполнению своего воинского долга".
      Да, мы всегда гордились своим командиром корпуса. Василий Георгиевич Рязанов прошел за время своей службы как бы два этапа: сначала он был политработником, потом авиационным командиром. Большой опыт помогал ему изучать людей, прислушиваться к их мнению, вселять в подчиненных боевой дух, вызывать на откровенность. Мы живо и охотно делились с Василием Георгиевичем своими мыслями. Его всегда радовали тактическая зрелость, умение трезво оценивать обстановку, широта кругозора летчика. Генерал Рязанов, как правило, сам наводил штурмовики на цель, командуя по радио, отдельными группами или экипажами.
      В боях за освобождение Украины все три дивизии, находившиеся в составе штурмового авиакорпуса генерала Рязанова, получили почетное наименование Красноградская, Полтавская, Знаменская. Корпус стал называться Кировоградским.
      Вставало светлое, ласковое утро. И казалось, что нет на свете войны, крови, слез. Только утренний свет и.спокойная тишина. Но ничего этого не замечаешь, когда мысли заняты предстоящим полетом.
      Обхожу несколько раз "ильюшин", кулаком постукиваю по обшивке плоскости: "Куда сегодня понесет нас конь-огонь?". Стрелок Аркадий Кирилец облокотился на парашют, лежит, покусывая и сплевывая сочную травку.
      Рядом - с набором инструментов - техник Павел Золотов. Внимательно осматривает каждую деталь, каждый болтик, смотрит на нас, тихо напевая: "Жил на свете старый "ил", на разведку он ходил".
      - Лейтенант Круглов и младший лейтенант Драченко, к командиру, передал приказ дежурный.
      Заходим в домик к майору Круглову. Все по-походному и просто: на столе телефон, карты, россыпь разноцветных карандашей. Федор Васильевич подводит нас к развернутой карте, делает пометки.
      - Нужно пройти до Ясс, затем опуститься к Хуши, сфотографировать дороги, правый берег Серета. Ведущий - младший лейтенант Драченко. Прикрытие - шестерка "яков". Сопровождать будет капитан Луганский. Сведения нужны вот как, - провел рукой по шее майор. - Из дивизии снова звонили: сведения, сведения, сведения...
      С Костей Кругловым мне не часто приходилось выполнять подобные задания, хотя и знал, что летчик он смелый, дерзкий в бою, а вот с Сергеем Луганским каши фронтовой пришлось поесть изрядно. Прикрывал он нас еще под Харьковом, Сергей слыл квалифицированным мастером воздушного боя, легко "читал" и знал повадки врага, его манеру драться. Он "опробовал" своим огнем почти все типы вражеских машин. Я хорошо знал и его товарищей по оружию: Ивана Корниенко, Николая Дунаева, Гарри Мерквиладзе, Евгения Меншутина, Василия Шевчука, Николая Шутта.
      С Николаем у нас завязалась какая-то особая дружба, да и в наших характерах было много общего...
      Попадешь, бывало, в горячую ситуацию, а Шутт тут как тут: словно добрый работник гвоздит гитлеровских асов. Затем: "Горбатые", работайте спокойно. Небо чистое, как слеза ангела. Привет. Риголетто". И поет: "Сердце красавицы склонно к измене" или "Да, я шут, я циркач, так что же?" В общем, с Шуттом для врага были шутки плохи.
      Любимым приемом Шутта был вертикальный маневр ведения боя с резкими эволюциями машины. Этот прием всегда ставил немецких летчиков в невыгодное положение. Атаки Николай производил преимущественно сзади, с последующим выходом вверх, что давало ему превосходство в высоте на протяжении всего воздушного боя. А это в известной степени обеспечивало победу.
      В ясную погоду Шутт выходил из атаки на солнце, при горизонтальном маневре делал правый вираж, так как вражеским летчикам для правого виража требуется больше времени, да и к тому же правые фигуры они делали хуже, неповоротливее. Тут и открывал прицельный огонь.
      Здесь следует сказать, что у штурмовиков, прикрываемых Николаем, никогда не было потерь.
      Смелостью он обладал безграничной, шел на самое рискованное дело. Нет, Николай не был сорвиголовой: точный тактический расчет, какая-то, сверхинтуиция помогали Шутту найти самое уязвимое место в строю гитлеровцев и нанести разящий, внезапный удар. Этого симпатичного крепыша знали буквально все в корпусе: от командира до водителя БАО.
      Однажды, когда мы освобождали Харьков, части инспектировал заместитель командующего 2-й воздушной армией по политчасти генерал-майор авиации Сергей Николаевич Ромазанов. В то время, когда он был на аэродроме, приземлялась группа истребителей. А один самолет остался в воздухе и проделал такой каскад фигур высшего пилотажа на низкой высоте, что у некоторых гостей, как говорится, дух захватило.
      - У него что - задание пилотировать над аэродромом? - со строгими нотками в голосе спросил Ромазанов комдива.
      - Наши истребители сегодня сбили много фашистских самолетов, стушевался комдив, - вот он и дает знать о победе. Да и сам он, наверное, угрохал пару-тройку гитлеровцев. Шутт с пустыми руками никогда не возвращается.
      - Ну раз так, пусть салютует, - увидев, с какой гордостью наблюдают за своим товарищем летчики, сказал генерал. - Хотелось бы с вашим Шуттом познакомиться поближе. Вижу, что он пилот высшего класса.
      Генерал Ромазанов сам тоже когда-то летал, был летчиком-наблюдателем.
      Частые встречи у нас были и с генералом Степаном Акимовичем Красовским. Несмотря на постоянную занятость - не каждый может представить, что такое командование такой сложной махиной, как воздушная армия, - он находил время, чтобы поговорить с рядовыми летчиками, знал многих в лицо, шутил, подбадривал. В разговоре использовал народные поговорки и пословицы - речь его отличалась убедительностью, сочностью, доступностью. Прост и внимателен к людям, к сердцу воспринимающий их радости и беды, он всегда осуждал верхоглядство, показную лихость и бездумный риск. По заслугам кое-кому давал и нагоняй "за беспорадок". Степан Акимович говорил с явно белорусским акцентом и "беспорадок" произносил именно так.
      ...Идем во вражеский тыл. Внизу проплыли Бельцы. Камышовые и кирпичные крыши. Вокзал. Составы. Платформы с танками, орудиями. Цистерны. Садик с маленькой раковиной открытой сцены. Сверкнула ракета, точно пояс, вышитый стеклярусом. Под нами зеленеют виноградники, тянутся холмы, плывут тонкие извилистые черточки дорог. И дальше вполне мирная картина. Но рядом с этой идиллией замечаем и колонны машин, многочисленные огневые точки, отсечные позиции, плотные проволочные заграждения - "спирали Бруно", "пакеты Фельдта". Все надо положить на пленку, запомнить визуально.
      Сфотографировав мощные оборонительные рубежи и дороги в районе Яссы Хуши - Роман, берем курс на север вдоль западного берега реки Серет с выходом на Тергул-Фрумос. А тишина такая, что просто оглушает. Правильно говорят - затишье перед бурей. Вот тут-то и попали мы в огненный водоворот. Как шальные снизу откуда-то выскочили четыре "фоккера". На хвостах метки свастики, словно пауки. Их я заметил сразу.
      - Командир! - истошно кричит в переговорное устройство Кирилец. Сверху двенадцать "мессеров"!
      - Не ошибся? - переспросил Аркадия.
      - Если бы, - тяжело выдохнул стрелок.
      Да, обстановка складывается тяжелейшая.
      "Мессеры" резко вышли на второй "этаж", связали боем Луганского. Ясно: решили отсечь нас от прикрытия. Для дюжины фашистских "мессершмиттов" мы оказались прямо-таки летящими мишенями. "Почему нас Сергей не выручает?" стиснув зубы, я подавил в себе чувство гнева. Посмотрел вверх: там "мессеры" и "яки" сплелись в один клубок.
      "Фоккеры" набросились на нас.
      - Переходим в "ножницы"! - приказал Косте Круглову.
      Возвращаться назад, не выполнив задания?.. Нет это не в наших правилах. Когда перешли на "ножницы", преследование прекратилось: истребители противника забрались метров на 600 выше, стали наблюдать. Но как только поставил самолет горизонтально к земле и начал фотографировать, они молниеносно навалились на нас, норовя зайти в хвост или под ракурсом три четверти атаковать. В глубь вражеской территории шли с боем, применяя "ножницы", назад, после выполнения задания, будем возвращаться, перейдя на бреющий полет.
      Посмотрел на высотомер - 600 метров. Надо уходить, любой ценой. На пленке и в голове данные разведки, по сравнению с которыми "фоккер" стоит грош-копейку. Но "мессершмитты", растянув строй истребителей Луганского, сломя голову бросились нас преследовать. Пулеметная очередь прошлась по левой плоскости.
      Кирилец, произнося длинную тираду, волчком крутится в задней кабине, бьет из турельной установки короткими очередями по стервятникам, норовящим подстроиться в хвост. По СПУ слышу радостный голос Аркадия:
      - Командир! "Мессу" приделали хвост!
      Затем он долго кашляет. У меня в кабине тоже дым - едкий, противный. Да, хвост мы "мессу" приделали отличный: он сначала свалился на крыло и, охваченный пламенем, по отвесной траектории заштопорил вниз.
      Мимолетная радость за успех тут же сменилась, щемящей болью: Костю Круглова настигла ядовито-оранжевая трасса "эрликона", когда переходили линию фронта на бреющем. "Ильюшина" лизнули языки пламени, и он, минуту назад сильный и, казалось бы, неприступный, беспомощно начал отсчитывать последние метры падения...
      Потрясенный случившимся, сдавил пальцами виски, провел рукой по онемевшей коже лица. Двинул сектор газа до отказа, еще ниже притерся к земле.
      ...Проплыли над крылом Фалешты, дальше - село Егоровка.
      Жизнь машины, да и наша собственная, висела на волоске. Несколько раз поперхнулся мотор, на плоскостях густо кучерявилась разодранная фанера.