Артур Конан Дойл
      Жрица тугов
      Глава I
      Моя жизнь была богата необычными событиями и приключениями. Но среди них есть одно, перед которым бледнеют все остальные.
      Оно случилось давно, но произвело на меня столь сильное впечатление, что я не мог забыть о нём долгие годы.
      Я не часто рассказывал эту историю, её слышали от меня лишь немногие мои хорошие знакомые.
      Они не раз просили меня рассказать её целому собранию моих знакомых, но я всегда отказывал им в этой просьбе, потому что меня мало прельщает репутация новейшего Мюнхаузена.
      Я исполнил их просьбу лишь отчасти, изложив на бумаге все факты, которые относятся к дням моего пребывания в Данкельтуэйте.
      Вот первое письмо, полученное мною в 1862 году от Джона Терстона.
      Его содержание я передаю буквально:
      "Мой дорогой Лоренс.
      Если бы Вы только знали, как одиноко и тоскливо я себя чувствую. Вы, наверное, пожалели бы меня и приехали бы разделить мою отшельническую жизнь.
      Вы не раз обещали посетить Данкельтуэйт и полюбоваться равнинами Йоркшира. Почему бы Вам не сделать этого сейчас? Я знаю, что теперь Вы сильно заняты; но лекций сейчас нет, а кабинетной работой Вы можете здесь заниматься не хуже, чем на Бейкер-стрит. Итак, будьте тем милым мальчиком, каким Вы были всегда, уложите Ваши книжки и приезжайте. У нас есть небольшая комнатка, снабжённая письменным столом и креслом, - то есть как раз тем, что Вам теперь требуется. Итак, дайте мне знать, когда Вас можно ждать в наши Палестины.
      Говоря об одиночестве, я вовсе не имел в виду, что живу совершенно один. Напротив - население нашего дома довольно многочисленно.
      Прежде всего, назову моего бедного дядю Джереми - болтливого маньяка, без конца занимающегося кропанием скверных стихов. Во время нашего последнего свидания я как будто уже упоминал про эту слабость старика. Теперь она дошла у него до того, что он нанял секретаря, в обязанности которого входит записывание и хранение кропании своего патрона. Этот субъект, некто Копперторн, стал ему так же необходим, как и "Всеобщий словарь рифм". Не скажу, чтобы этот Копперторн сильно мне докучал, но я всегда разделял предубеждение Цезаря против худощавых людей, хотя, если верить дошедшим до нас медалям, сам Юлий принадлежал к их числу. Далее, у нас живут ещё двое детей дяди Сэмюэля, усыновлённых Джереми, - их было трое, но одна девочка умерла, и их гувернантка, красавица-брюнетка с долей индусской крови в жилах.
      Кроме них, у нас есть трое слуг и старик-грум.
      Группа, как видите, выходит не маленькая.
      Но это не мешает мне, дорогой Гуго, умирать от желания увидать симпатичное лицо и получить приятного сердцу собеседника.
      Я сильно увлекаюсь теперь химией, и потому не буду мешать Вам в Ваших занятиях. Отвечайте же скорее.
      Ваш одинокий друг Джон Терстон".
      В ту пору я жил в Лондоне и усердно занимался, готовясь к выпускным экзаменам на диплом доктора медицины.
      Мы с Терстоном были закадычными друзьями в Кембридже, - я тогда ещё даже не начинал заниматься медициной: поэтому мне очень хотелось с ним повидаться. Но с другой стороны, я опасался, как бы это посещение не отвлекло меня от занятий.
      Я вспомнил о старике, впавшем в детство; худом, как щепка, секретаре; красавице-гувернантке, детях - конечно, избалованных и шумных, - и решил, что мои занятия наверное пострадают, как только я попаду в такое общество, да ещё на лоне природы.
      После двухдневных размышлений и колебаний я уж совсем было решился отклонить приглашение, но на третий день получаю второе письмо, ещё настойчивее первого:
      "Мы ждём от Вас известий с каждой почтой, - писал мне мой друг. - При каждом стуке в дверь я так и жду, что мне подадут телеграмму, указывающую поезд, с которым Вы приедете.
      Ваша комната совсем готова; я надеюсь, что Вы найдёте её удобной. Дядя Джереми просит меня упомянуть, что он будет очень рад познакомиться с Вами.
      Он написал бы Вам сам, но, к сожалению, по горло занят сочинением большой поэмы тысяч в пять стихов или около того. Он целые дни проводит в беготне из комнаты в комнату, по пятам за ним следует Копперторн с записной книжкой и карандашом в руках и моментально записывает все вещие слова, что срываются с уст его патрона.
      Кстати, я как будто упоминал уже про нашу гувернантку. Она может послужить отличной приманкой, чтобы заполучить Вас к нам, - в том, конечно, случае, если Вы ещё не утратили былого интереса к вопросам этнологии.
      Она - дочь вождя индусов, женившегося на англичанке. Он был убит во время восстания сипаев, сражаясь в рядах мятежников; его дочь, которой тогда было около четырнадцати лет, осталась почти без всяких средств к жизни, так как его имения были конфискованы правительством. Какой-то добрый немецкий коммерсант из Калькутты удочерил её и отправил в Европу вместе с собственной дочерью. Последняя умерла, и тогда мисс Воррендер - мы зовём её так по девической фамилии её матери - ответила на объявление, помещённое в газетах моим дядей, и стала гувернанткой его племянника и племянниц.
      Итак, не ждите новых приглашений, а приезжайте".
      В этом втором письме были отрывки, не позволяющие мне привести его здесь целиком.
      Я не мог долее противостоять настойчивости своего старого приятеля. Ругаясь в душе, я, тем не менее, поспешил уложить книги, телеграфировал Джону в тот же вечер, а на следующее утро уже отправился в путь.
      Я отлично помню это путешествие: оно было ужасно и тянулось бесконечно; я сидел в углу вагона на сквозняке, занимаясь обдумыванием и повторением отрывков из медицинских и хирургических сочинений.
      Меня предупредили, что ближайшей станцией от места моего назначения был Ингльтон - станция, лежащая в пятнадцати милях от Тарнфорта. Я высадился на ней на платформу в ту самую минуту, когда Джон Терстон подкатил к крыльцу станционного здания на высоком дог-карте.
      Увидев меня, он торжествующе взмахнул кнутом, осадил лошадь и выскочил из экипажа.
      - Дорогой Гуго! - вскричал он. - Я в восторге! Как это мило с Вашей стороны!
      И он сдавил мне руку, да так, что у меня затрещали кости.
      - Боюсь, Вы найдёте меня не очень-то приятным компаньоном, - возразил я. Я занят теперь по горло.
      - О, само собой, само собой! - с обычным добродушием воскликнул он. - Я уж учёл это, но думаю, у нас всё-таки найдётся время подстрелить пару-другую зайцев. Путь нам предстоит, однако, неблизкий. Вы как будто основательно прозябли, поэтому не будем мешкать и тронемся поскорее в дорогу.
      И вот мы покатили по пыльному просёлку.
      - По-моему, Ваша комната должна понравиться Вам, - заметил мой приятель. Вы сразу почувствуете себя точно дома. Я, к слову сказать, очень редко живу в Данкельтуэйте: я только-только успел устроиться здесь и наладить лабораторию. Я тут всего третью неделю. Всем и каждому известно, что моё имя играет довольно важную роль в завещании моего дяди Джереми. Кроме того, и отец мой всегда находил, что мой долг - приезжать в Данкельтуэйт из вежливости. Поэтому мне и приходится сюда наведываться.
      - Понимаю, - сказал я.
      - Кроме того, это очень милый старик. Вас весьма заинтересует наш дом. Принцесса на амплуа гувернантки - штука редкая, не правда ли? Мне почему-то сдаётся, что эта девица заинтересовала даже и нашего невозмутимого секретаря... Но поднимите-ка воротник пальто: эти холодные ветры - сущая язва наших мест.
      Дорога шла среди небольших холмов, лишённых всякой растительности, кроме редких кустиков ежевики и низкорослой жёсткой травы, покрывавшей небольшую лужайку, на которой паслось стадо исхудавших от недоедания баранов.
      Мы поднимались и опускались с холма на холм по дороге, белой ниточкой уходившей вдаль.
      Там и сям однообразие пейзажа нарушалось зубчатыми массивами серого гранита, - эти места выглядели точно раны на теле с выступающими из них изуродованными костями.
      Вдали виднелась горная гряда с высившеюся над ней уединённой вершиной: она была окутана гирляндой облаков, озаренной пурпурным отблеском заката.
      - Это Ингльборо, - промолвил мой спутник, указывая бичом на вершину, - а вот и равнины Йоркшира. Во всей Англии это самые пустынные и дикие места. Но они рождают отличных людей. Неопытная милиция, вдребезги разбившая в день Штандарта шотландское рыцарство, состояла из уроженцев именно этой части страны. А теперь, старина, вылезайте и открывайте ворота.
      Перед нами была поросшая мхом стена, тянувшаяся параллельно дороге, с железными полуразрушенными воротами, снабжёнными двумя столбами, которые были украшены высеченными из камня изображениями, вероятно, какого-нибудь геральдического животного; говорю "вероятно", потому что ветер и дождь сильно попортили камень. Сбоку высился разрушенный временем коттедж, в былые дни служивший, должно быть, жилищем для привратника.
      Я открыл ворота, и мы вступили в длинную темную аллею, поросшую длинной густой травой и обсаженную с обеих сторон роскошным дубняком, ветки которого, сплетаясь над нашими головами, образовали живой свод такой густоты, что сумерки дня превратились в этой аллее в полную тьму.
      - Боюсь, что наша аллея не очень-то понравится Вам, - смеясь, сказал Терстон. - Но у моего старика есть мания: давать полную волю природе. А вот и Данкельтуэйт.
      При этой фразе моего приятеля мы обогнули поворот аллеи, отмеченный огромнейшим дубом, высившимся над прочими, и очутились перед невероятных размеров зданием квадратной формы. Весь низ здания был в тени, но верхний ряд окон сверкал кровавым отблеском заката.
      Навстречу нам выбежал слуга в ливрее, поспешивший взять лошадь под уздцы, как только экипаж остановился.
      - Можете отвести её в конюшню, Юлий, - произнёс мой приятель, когда мы вышли из экипажа. - Гуго, позвольте мне представить Вас моему дяде Джереми.
      - Здравствуйте! Здравствуйте! - раздался чей-то дрожащий надтреснутый голос
      Подняв глаза, я увидал человека небольшого роста с красным лицом, поджидавшего нас на пороге, с куском материи, обмотанным вокруг головы, как на портретах Попа1 и других знаменитостей XVIII столетия.
      Ноги его были обуты в пару огромнейших туфель Эти туфли были так неподходящи к его худым, как спички, ногам, что ему приходилось волочить ноги, чтобы не растерять при ходьбе свою чудовищную обувь.
      - Вы, должно быть, страшно устали, сэр, да и промёрзли тоже, - странным отрывистым тоном промолвил он, пожимая мне руку. - Мы должны показать Вам всю мощь нашего гостеприимства, ей-ей должны, сэр. Это гостеприимство - одна из добродетелей былых дней, которая ещё хранится нами в наш практический век. Не угодно ли выслушать:
      Руки йоркширцев крепки и сильны,
      Но - как жарки йоркширцев сердца!
      Это факт, смею Вас уверить, дорогой сэр. Эти стихи из одной моей поэмы. А какой именно, мистер Копперторн?
      - Из "Преследования Борроделы", - произнёс чей-то голос за спиной старика, и при свете тусклой лампы, висевшей в прихожей, выступила высокая фигура мужчины с длинным лицом.
      Джон представил нас друг другу.
      Во время последовавшего за сим рукопожатия рука молодого секретаря показалась мне какой-то липкой и неприятной.
      Мой приятель проводил меня в мою комнату через целую сеть коридоров и переходов, соединявшихся между собой по старинной моде лестницами. По пути я обратил внимание на толщину стен и на неравномерную высоту комнат, заставлявшую предполагать существование тайников.
      Моя комната, как и писал Джон, оказалась восхитительным уютным уголком с камином и этажеркой, уставленной книгами. Когда я снял сапоги и надел туфли, я искренне поздравил себя с тем, что согласился принять это приглашение посетить Йоркшир.
      Глава II
      Когда мы спустились в столовую, там уже все были в сборе. Старик Джереми сидел во главе стола, имея по правую руку молодую даму, жгучую брюнетку, с чёрными глазами и волосами, которую отрекомендовал мне под именем мисс Воррендер. Рядом с ней сидели мальчик и девочка, очевидно, её ученики.
      Меня посадили против неё и по правую руку от Копперторна, Джон сел vis-a-vis с дядей.
      Я и сейчас помню желтоватый свет лампы, обливавший а la Rembrandt лица застольной компании, - те самые лица, которым впоследствии было суждено так сильно возбудить моё любопытства.
      Это был очень приятный обед, помимо превосходной кухни и хорошего аппетита, разыгравшегося у меня во время путешествия. Дядя Джереми, обрадовавшись свежему слушателю, так и сыпал анекдотами и цитатами. Мисс Воррендер и Копперторн говорили мало; но немногие фразы, произнесённые последним, обнаружили в нём вдумчивого и воспитанного человека. Что же касается Джона, то у нас с ним было столько общих воспоминаний и по колледжу, и позднейшего периода, что я, право, боюсь, что он не воздал обеду всего того, что тот заслуживал.
      Когда подали десерт, мисс Воррендер увела детей. Дядя Джереми удалился в библиотеку, в которой скоро раздался его голос, диктовавший что-то секретарю.
      Мы с моим старым приятелем остались ещё посидеть у камина, перебирая разные события, происшедшие с каждым из нас со дня нашей последней встречи.
      - Ну, а что Вы скажете насчёт нашего дома? - улыбаясь, спросил он.
      Я ответил, что меня очень заинтересовало всё виденное.
      - Ваш дядя - большой оригинал. Он очень понравился мне.
      - Да, несмотря на все его странности, сердце у него доброе. Ваш приезд совсем переродил его. Со дня смерти маленькой Этель он никак не мог прийти в себя. Эта девочка - самая младшая из ребят дяди Сэма. Она приехала сюда вместе с прочими. Около двух месяцев тому назад с ней случился нервный припадок в лесу. Её нашли там вечером уже окоченевшей. Это было страшным ударом для старика.
      - И для мисс Воррендер тоже, я думаю, - заметил я.
      - Да, эта смерть очень поразила её. Она поступила к нам всего за неделю до рокового дня. В тот день она уезжала в экипаже в Киркби-Лонсдэль для каких-то закупок.
      - Меня очень заинтересовало всё, что Вы писали о ней, конечно, серьёзно, а не в шутку, надеюсь?
      - Нет, нет, всё это святая правда. Её отца звали Ахмет Кенгхис-Кханом. Он был полунезависимым вождём какого-то города центральных провинций. Несмотря на брак с англичанкой, это был ярый фанатик-язычник. Он подружился с Нана-Саибом и принимал такое видное участие в Кунпурской резне, что правительство вынуждено было обойтись с ним очень сурово.
      - Во время расставания со своим племенем она должна была быть уже взрослой, - заметил я. - А каковы её воззрения насчёт религии? В кого она пошла по этому пути - в отца или в мать?
      - Мы никогда не поднимаем этого вопроса; между нами говоря, я отнюдь не считаю её слишком религиозной. Её мать была, без сомнения, очень достойной женщиной, и её дочь, помимо английского языка, недурно знает французскую литературу и замечательно играет на рояле. Да вот, прислушайтесь-ка.
      В соседней комнате раздались звуки фортепьяно; мы смолкли и стали слушать. Сначала пианистка взяла несколько отдельных нот, точно колеблясь, играть или не играть. Потом пошли глухие неуверенные аккорды, и вдруг из этого хаоса звуков полилась могучая странная дикая мелодия, в которой слышался рёв труб и бряцание кимвалов.
      Мелодия ширилась, росла, перешла в серебристую трель и кончилась тем же самым диссонансом, каким началась.
      Затем стукнула крышка рояля, и всё стихло.
      - Она занимается этим каждый вечер, - заметил мой приятель. - Не правда ли, красиво? Но ради Бога, не стесняйтесь, милый Гуго. Ваша комната вполне готова; я отнюдь не хочу мешать Вашим занятиям.
      Я поймал Джона на слове и оставил его в обществе дяди и Копперторна, возвратившихся к тому времени в столовую. Я поднялся наверх и в течение двух часов прилежно штудировал врачебные узаконения.
      Я думал было, что уж больше не увижу в этот день никого из обитателей Данкельтуэйта, но я ошибся. Около десяти часов вечера в дверь моей комнаты просунулась рыжеватая голова дяди Джереми.
      - Удобно ли устроились? - спросил он.
      - Как нельзя лучше, благодарю Вас.
      - Желаю успехов! Главное не падать духом, - своей отрывистой скороговоркой произнёс он. - Покойной ночи.
      - Покойной ночи, - ответил я.
      - Покойной ночи, - повторил чей-то голос из коридора.
      Я выглянул за порог и увидел высокий силуэт секретаря, огромной чёрной тенью скользивший за стариком.
      Я вернулся назад и занимался ещё час, а затем лёг спать; но перед тем, чтобы заснуть, ещё долго размышлял о странном доме, жильцом которого я становился с этого дня.
      Глава III
      На следующий день я встал рано и отправился на лужайку перед домом, где застал мисс Воррендер, собиравшую подснежники для букета к завтраку.
      Я подошёл к ней, незамеченный ею, и невольно залюбовался её красотой и гибкостью, с какой она наклонялась, чтобы сорвать цветок. В каждом малейшем её движении была чисто кошачья грация, какой я ранее не видал ещё ни у одной женщины. Я вспомнил слова Терстона о впечатлении, произведённом будто бы ею на секретаря. Теперь я уже не удивлялся этому.