- Я же объяснил тебе, любезный, - сказал Найджел, - что мне нечем платить тебе за службу.
      - Только возьми меня на войну, уж плату я сам раздобуду, - ответил Эйлуорд. - А до той поры я у тебя ничего не прошу, кроме местечка за твоим столом да шести футов твоего пола - не то мне в аббатстве заплатят за нынешний день колодками на ноги, чтобы бичу было способней погулять по моей спине. С этого часа Сэмкин Эйлуорд твой лучник, сквайр Найджел, и вот этими десятью пальцами клянется, что ты об этом никогда не пожалеешь, а не то пусть его тут же дьявол унесет! - С этими словами он поднес руку к каске, закинул длинный лук за спину и, почтительно пропустив своего нового господина перед собой, последовал в нескольких шагах позади.
      - Pardieu! Я приехал a la bonne heure {Вовремя (франц.).}, - сказал Чандос. - Я прискакал из Виндзора, но нашел твой дом пустым, если не считать благородной и очень величественной старой дамы. Она поведала мне о твоих невзгодах, я прогулялся до аббатства и успел как нельзя более кстати: длинные стрелы для твоей плоти, колокольный звон, молитвенник и свечи для твоей души сулили мало хорошего... Но если зрение меня не обманывает, это сама благородная дама.
      И правда, из двери господского дома им навстречу вышла леди Эрминтруда, согбенная, исхудалая, опирающаяся на клюку, и все-таки внушающая почтение. Узнав о конфузе, каким завершился суд, она разразилась кудахтающим смехом, погрозила клюкой высоким стенам аббатства за рекой и проводила именитого гостя в залу, где его уже ждало лучшее угощение, какое она только могла собрать. В ее собственных жилах текла кровь Чандосов, прослеживаемая через де Греев, де Мултонов, де Валенсов, де Монтегю и прочее ее высокое и благородное родство; во всяком случае обед был уже съеден и со стола убрано, когда она, наконец, завершила свои розыски, обозначила все степени родства и свойства и перечислила рассечения, столбы, косоугольники, фигуры обремененные и не обремененные, а так же клейноды в родовых гербах, указывающие на общих предков. Ведь леди Эрминтруда знала каждую веточку, каждый бутон любого фамильного древа, восходящего ко времени Нормандского завоевания да и к более ранним временам.
      Однако всему наступает конец, и когда они остались в зале втроем, Чандос сообщил ей причину своего приезда.
      - Король Эдуард никогда не забывал благородного рыцаря сэра Юстеса, твоего сына, - сказал он. - На той неделе он отправляется в Саутгемптон, и я его гонец. Он повелел известить тебя, высокородная досточтимая дама, что будет ехать не спеша и, побывав в Гилфорде, переночует в твоем доме.
      Слушая его, леди Эрминтруда гордо порозовела, но тут же ее лицо вновь стало бледным от горечи.
      - Воистину это великая честь для дома Лорингов, - сказала она, - но ты сам видишь, каким убогим стал наш кров, как скудно наше угощение. Королю неизвестно, как мы обеднели, и я боюсь, не сочтет ли он нас скупыми невежами.
      Чандос поспешил рассеять ее опасения. Королевская свита сразу же отправится дальше в замок Фарнем. Королева и ее дамы в этой поездке короля не сопровождают. А сам король - закаленный воин и умеет быть неприхотливым. Да и как бы то ни было, раз он известил их о своем намерении, у них нет иного выхода, кроме как сделать все, что в их силах. В заключение Чандос со всевозможной деликатностью сказал, что его кошелек к их услугам. Но леди Эрминтруда уже обрела обычное спокойствие.
      - Нет, любезный родич, сие не подобает, - сказала она. - Я приготовлю для короля все, что будет мне по силам. Он же вспомнит, что Лоринги, пусть у них больше ничего нет, всегда отдавали в его распоряжение свою жизнь и кровь.
      Чандос намеревался в этот же день заехать в замок Фарнем, а оттуда отправиться дальше, однако изъявил желание принять в Тилфорде горячую ванну. Подобно большинству своих собратьев-рыцарей, он обожал нежиться в воде, нагретой настолько, что непривычный человек не пролежал бы в ней и полминуты. Тотчас в покой для гостей принесли ванну - стянутую обручами широкую кадушку, и Чандос пригласил Найджела составить ему компанию, пока он будет отмокать и прогревать свои кости.
      Найджел примостился на краю высокой постели и, болтая ногами, взирал с любопытством и изумлением на насмешливое лицо, всклокоченные лимонные волосы и жилистые плечи прославленного бойца за колышущейся завесой пара. Чандос был в разговорчивом настроении, и Найджел с жадностью засыпал его тысячами вопросов о войнах, впивая каждое слово, доносившееся до него из клубящихся облаков, точно вещания древних оракулов. Да и Чандос, ветеран, давно уже видевший в войне лишь привычное дело, словно вновь обрел пыл своей далекой юности, отвечая на торопливые вопросы Найджела и наблюдая, с каким восхищенным вниманием тот выслушивает отпеты.
      - Расскажи мне про жителей Уэльса, благородный сэр! - воскликнул сквайр. - Какие они воины?
      - Весьма отважные, - ответил Чандос, плещась' в кадушке. - Если поехать в их долины с небольшим отрядом, можно отвести душу в недурных стычках. Они вспыхипают, точно вереск, но если ты сумеешь устоять против жара этого пламени, глядишь, оно и поугаснет.
      - Ну а шотландцы? - не отступал Найджел. - Ты ведь и с ними воевал, как рассказывали.
      - Шотландским рыцарям равных в мире не сыскать, и тому, кто сумеет продержаться против лучших из них, будь то Дуглас, Мэррей или Ситон, больше уже учиться нечему. Какой бы ты ни был закаленный боец, а поедешь на север и непременно повстречаешь бойца не хуже. Если уэльсцы подобны вересковому пожару,. то - pardieu! - шотландцы - это торф, ибо они тлеют, и конца этому нет. Я провел много счастливых часов на шотландской границе: ведь даже в мирное время оливикские Перси или комендант Карлайла всегда найдут, из-за чего повздорить с пограничными кланами.
      - Помнится, отец говаривал, что копейщики у них редкостные.
      - Лучшие в мире. Копья длиной в двенадцать футов, и держат они их одно к одному. А вот лучники у них скверные, не считая уроженцев Этрика и Селкерка, которые растут в лесах. Прошу тебя, Найджел, открой ставень, а то пар стал уж слишком густым. А вот в Уэльсе слабы копейщики, зато на наших островах не отыщутся другие такие лучники, как уроженцы Гвента. Луки они делают из вяза и пускают стрелы с такой силой, что я сам видел, как под одним рыцарем стрела убила лошадь, пробив прежде его кольчужный налядвенник, бедро и седло. Но чего стоит самая грозная стрела в сравнении с нынешней новинкой - железными шарами, которые вспыхнувший огненный порошок швыряет так, что они сокрушают грудь под панцирем, точно камень - куриное яйцо? Наши отцы про такое и не слышали.
      - Тем лучше для нас! - вскричал Найджел. - Ибо нам дано свершать благородные подвиги, прежде неведомые!
      Чандос расхохотался и посмотрел на раскрасневшегося юношу с чуть насмешливым сочувствием.
      - Твоя манера выражаться, - заметил он, - напоминает мне стариков, которых я знавал мальчиком. В те дни, дух истинных странствующих рыцарей еще не совсем угас, и говорили они, как ты сейчас. Хоть ты и молод, но принадлежишь иному веку. Откуда у тебя такие мысли и слова?
      - У меня была только одна наставница. Леди Эрминтруда.
      - Pardieu! Она выпестовала прекрасного соколенка, готового бить королевскую добычу, - сказал Чандос. - Я рад буду снять с тебя клобучок на первой твоей охоте. Хочешь поехать со мной на войну?
      На глаза Найджела навернулись слезы, и он горячо сжал протянутую ему сквозь пар худую руку.
      - Клянусь святым Павлом! О каком счастье мог бы я еще просить? Но я страшусь покинуть бабушку, ведь о ней некому заботиться, кроме меня. Но если бы можно было...
      - Власть короля велика. Довольно об этом, пока он не прибудет сюда. Но если ты хочешь поехать со мной...
      - Кто этого не захотел бы? Найдется ли в Англии хоть один сквайр, кто не пожелал бы стать оруженосцем Чандоса и служить под его знаменем! А куда ты отправляешься, благородный сэр? И когда? В Шотландию? В Ирландию? Во Францию? Но, увы...
      Радостное лицо омрачилось. На мгновение Найджел забыл, что необходимое снаряжение было ему по карману не больше, чем золотая посуда. И во мгновение ока все его радужные надежды разлетелись вдребезги. Ах уж эти материальные заботы, встающие между нашими мечтами и их осуществлением! Разумеется, оруженосец такого рыцаря должен быть одет и вооружен так, чтобы ни перед кем не ударить лицом в грязь. А даже всего дохода, приносимого Тилфордом, едва ли хватило на сносные доспехи.
      Проницательный и многоопытный Чандос сразу догадался о причине такой перемены.
      - Если ты будешь сражаться под моим знаменем, то вооружить тебя обязан я, - сказал он. - И слушать ничего не хочу!
      Однако Найджел грустно покачал головой:
      - Это невозможно. Леди Эрминтруда скорее продаст и наш дом и всю землю, еще оставшуюся нам, чем позволит мне принять твой щедрый и милостивый дар. Но я не отчаиваюсь. Лишь на прошлой неделе я обзавелся благородным боевым конем, который достался мне даром, так, может быть, и доспехи будут мне ниспосланы таким же образом.
      - Откуда же у тебя конь?
      - Его мне отдали уэверлийские монахи.
      - Что за чудо! Pardieu! Судя по тому, что мне довелось увидеть, они для тебя расщедрились бы разве что на проклятия!
      - Конь не был им нужен, вот они и отдали его мне.
      - Следовательно, остается просто отыскать кого-то, кому не нужны доспехи, чтобы он отдал их тебе. Однако надеюсь, ты передумаешь и, раз уж твоя достойнейшая бабушка доказала, что мы в родстве, разрешишь мне снарядить тебя на войну.
      - Благодарю тебя, милорд, и если уж я должен буду просить помощи, то, конечно, обращусь к тебе. Но только сначала испробую другие способы. А пока, добрый сэр Джон, молю, расскажи мне что-нибудь о твоих славных поединках с французами. Ведь вся страна восхваляет твои подвиги, и я слышал, что твое копье за одно утро выбило из седла трех могучих рыцарей. Так оно и было?
      - Да. Что и доказывают вот эти шрамы на моем теле. Глупые безумства моей юности и ничего более.
      - Как можешь ты называть их глупыми безумствами? Разве не такими подвигами можно обрести заслуженную честь и прославить свою даму?
      - Тебе и положено так думать, Найджел. В твоем возрасте подобает иметь горячую голову и неустрашимое сердце. Вот и я был таким - сражался за перчатку моей дамы или во исполнение обета, а то и просто из любви к поединкам. Но с возрастом, когда ты ведешь на битву других, начинаешь думать иначе - не столько о своей чести, сколько о безопасности всего войска. Не твое копье, не твой меч, не твоя сильная рука решат ее исход, и победу в почти проигранном сражении всего чаще приносит холодный рассудок. Тот, кто знает, когда его конники должны атаковать и когда им следует сражаться спешившись, тот, кто умеет расположить своих лучников и своих жандармов так, чтобы они поддерживали друг друга, тот, кто способен хорошо укрыть засадные отряды и бросить их в бой в решающую минуту, тот, кто держит в уме все болота и овраги вокруг, - вот человек, который куда нужнее войску, чем Роланд, Оливер и все остальные паладины Карла Великого*.
      - Благородный сэр, если его рыцари не блеснут доблестью, из самых обдуманных его планов ничего не выйдет.
      - И то верно, Найджел. А потому пусть каждый оруженосец отправляется на войну с душой такой же огненной, как твоя. Однако дольше медлить я не могу, поручения короля должно исполнять в срок. Одевшись, я прощусь с благородной леди Эрминтрудой и отправлюсь в Фарнем. Но ты снова увидишь меня здесь в тот день, когда сюда прибудет король.
      К вечеру Чандос уже неторопливо ехал по мирным сельским дорогам и наигрывал на лютне, потому что любил музыку и славился умением петь веселые песни. Заслышав звучный голос, то повышавшийся, то понижавшийся в лад звенящим струнам, крестьяне выходили из своих хижин, смеялись и хлопали в ладоши. Мало кто из видевших его мог бы догадаться, что этот странный одноглазый всадник с лимонными волосами на самом деле - самый закаленный боец и самый хитрый военачальник во всей Европе. Только раз, когда он въехал в Фарнем, к нему подбежал одетый в лохмотья, весь израненный ветеран, радуясь, как верный пес, увидевший хозяина. Чандос бросил ему ласковое слово вместе с золотой монетой и направил коня к замку.
      Тем временем Найджел и леди Эрминтруда, оставшись наедине, растерянно смотрели друг на друга.
      - Погреб почти пуст, - сказал Найджел. - Бочка пива да бочонок Канарского вина. Не королю же и его свите пить такое!
      - Нам нужны вина из Бордо. А если он только переночует, то теленка пестрой коровы, кур и гусака достанет, чтобы приготовить пристойный ужин. Но сколько с ним будет людей?
      - Десятеро, не меньше.
      Старуха в отчаянии заломила руки.
      - Милая бабушка, не терзайте так своего сердца! - сказал Найджел. - Нам стоит только слово сказать, и король остановится в аббатстве, где его и придворных попотчуют, как надлежит.
      - Ни за что! - вскричала леди Эрминтруда. - Мы навеки покроем себя стыдом и позором, если позволим королю проехать мимо нашего дома, после того как он милостиво пожелал войти в него. Нет, решено! Не думала я, что буду когда-нибудь вынуждена это сделать, но я знаю, таково было бы его желание, и я сделаю это!
      Она подошла к железному сундуку, сняла с пояса связку ключей, выбрала самый маленький и отперла замок. Взвизгнули заржавевшие петли, свидетельствуя, как редко откидывала она крышку, чтобы заглянуть в неприкосновенные недра своей сокровищницы. Сверху лежали останки былых нарядов: шелковый плащ, расшитый золотыми звездами, серебряная сетка для волос, сверток венецианских кружев. Под ними покоились завернутые в шелковые лоскутки мужская охотничья перчатка, детский башмачок, выцветшая зеленая лента, завязанная "узлом любви", несколько писем, написанных большими корявыми буквами, и платок с ликом святого Томаса. Старуха с благоговейной нежностью отложила их в сторону и достала с самого дна три укутанные в шелк предмета, развернула их и положила на стол кованый золотой браслет, усаженный неограненными рубинами, золотой поднос и высокий кубок, тоже из золота.
      - Ты слышал о них от меня, Найджел, но видишь в первый раз, ибо я не открывала сундука из страха, что наша великая нужда соблазнит нас превратить их в звонкую монету. Я прятала их подальше от моих глаз и от моих мыслей. Но теперь во имя чести нашего дома мы должны расстаться с ними. Кубок этот мой муж, сэр Ниил Лоринг, получил после взятия Белграда, когда он и его товарищи от обедни до вечерни сражались на турнире с цветом французского рыцарства. Поднос подарил ему граф Пемброк на память о его доблести на Фолкерском поле.
      - А браслет, милая бабушка?
      - Ты не станешь смеяться, Найджел?
      - Нет. И с какой стати?
      - Браслет был наградой Царице Красоты, и его в присутствии всех высокородных английских дам преподнес мне сэр Ниил Лоринг за месяц до нашей свадьбы. Царица Красоты - я, Найджел, такая сгорбленная и морщинистая. Пятерых храбрых рыцарей выбило из седла его копье - вот так он добыл для меня эту безделку. И теперь, на исходе моих земных дней...
      - Нет, нет, милая бабушка! С ним мы не расстанемся!
      - Так надо, Иайджсл. Он бы этого пожелал. Я словно слышу его голос. Честь была для него всем, а прочее он не ставил ни во что. Возьми браслет, Найджел, и поскорее, не то моя решимость ослабеет. Завтра ты поедешь в Гилфорд к золотых дел мастеру Торольду и выручишь за все это столько денег, сколько нам требуется, дабы оказать королю достойный прием.
      Она отвернулась к сундуку, чтобы скрыть, как дрожат ее сморщенные губы, и лязг захлопнувшейся железной крышки заглушил вырвавшееся у нее горестное рыдание.
      Глава VII
      КАК НАЙДЖЕЛ ПОЕХАЛ ТОРГОВАТЬСЯ В ГИЛФОРД
      Когда рано поутру Найджел выехал из Тилфорда, яркое июньское солнце уже озаряло дорогу в Гилфорд. Сердце его полнилось беспричинной радостью, рожденной юностью и чудесным временем года. Могучий золотистый конь весело гарцевал под ним, разделяя беззаботное настроение своего господина. Во всей Англии вряд ли нашлась бы другая такая бодрая и счастливая пара. Песчаная дорога вилась то по ельникам, где веяло сладким смолистым духом, то среди вересковых холмов, уходивших к небу на север и на юг, - крутых и безлюдных, ибо на бесплодной почве верхних склонов мало что росло, да и воды там почти не было. Найджел проехал круксберийский выгон, а затем обширные путтенемские вереска, где свернул на полускрытую папоротником и дроком песчаную тропу, выводившую к Пути Паломников там, где эта древняя дорога поворачивала на восток от Фарема и Сила. То и дело рука его нащупывала седельную сумку, потому что в нее, проверив, насколько надежно она приторочена, он бережно уложил бесценные сокровища леди Эрминтруды. Глядя на могучую светло-рыжую шею перед собой, ощущая свободные движения могучего коня, слушая приглушенный песком перестук его копыт, юноша готов был петь и кричать от радости бытия.
      Позади него на бурой лошаденке, которая прежде носила на себе Найджела, ехал Сэмкин Эйлуорд, лучник, взявший на себя обязанности слуги и телохранителя молодого сквайра. Его широкоплечая крепкая фигура, казалось, вот-вот совсем придавит к земле низкорослую клячу, но он беззаботно трусил на ней, насвистывая задорную песенку, с таким же легким сердцем, как и Найджел. Все крестьяне кивали веселому лучнику, а крестьянки улыбались ему, и он не столько смотрел вперед, сколько оглядывался назад на каждое смазливое личико. Только один раз встречный обошелся с ним не столь приветливо. Это был высокий, седой, краснолицый мужчина, с которым они поравнялись на вересковой пустоши.
      - День добрый, батюшка! - воскликнул Эйлуорд. - Ну, как там в Круксбери? И черная новая коровушка и ярочки из Элтона? И Мери, молочница, и вся твоя снасть?
      - Не тебе бы спрашивать, бездельник! - ответил тот. - Ты прогневил уэверлийских монахов, а я усадьбу держу от них, и они меня сгонят с моей земли. Ну, да срок выйдет через три года, и уж я останусь до его конца, как бы они меня ни выживали. Только кто бы мне раньше сказал, что из-за тебя, Сэмкин, я свою усадьбу потеряю! Хоть ты и такой верзила вымахал, я бы повыбил пыль добрым ореховым прутом из этой вот зеленой куртки, попадись ты мне в Круксбери!
      - Завтра, батюшка, и повыбьешь. Я утром загляну тебя проведать. А в Уэверли ты бы на моем месте то же самое сделал или что-нибудь почище. Ну-ка ответь мне, старый ты сорвиголова, и ответь по-честному, стоял бы ты сложа руки и смотрел бы, как последнего Лоринга - вон он едет, веселый и радостный, - так смог бы ты смотреть сложа руки, как по приказу жирного монаха в него пускают стрелу прямо у тебя на глазах? Скажешь, смог бы? Тогда я от тебя отрекаюсь, и ты мне больше не отец!
      - Погоди, Сэмкин! Коли дело так было, ты, выходит, не очень уж и виноват. Только горько терять старую нашу усадьбу. Я же сердцем прикипел к доброй этой землице.
      - Да о чем ты? Еще три года впереди, а за такое время чего не случится! Я вот на войну отправлюсь, взломаю один-два французских сундука, ты выкупишь усадьбу вместе с землицей, и будет аббат Джон со своими управителями тебе не указ. Чем я хуже Тома Уитсеффа из Чурта? А он через полгода вернулся с кисетом, битком набитым французским золотом, и под ручку с двумя французскими девицами!
      - Господи, избави нас от девиц, Сэмкин! А вот денег ты можешь нагрести не меньше всякого, кто побывал на войне. Только поторопись, малый, поторопись! Вон твой господин уже за гребень спустился.
      Лучник помахал отцу рукой в перчатке, ударил каблуками лошадку и вскоре поравнялся со сквайром, который, оглянувшись, придержал коня.
      - Верно ли я слышал, лучник, - спросил Найджел, - будто в здешних местах появился разбойник?
      - Это так, благородный сэр. Был он вилланом сэра Питера Мандевилла, но сбежал от него в леса. Его прозвали Путтенемским Лесовиком.
      - А почему его до сих пор не изловили? Если он разбойник и грабитель, избавить здешний край от такого злодея дело благое.
      - Из Гилфорда дважды посылали стражников ловить его, но у лиса много нор, и выкурить его из них очень нелегко.
      - Клянусь святым Павлом! Если бы мне не нужно было торопиться, я бы попробовал его отыскать. А где он прячется?
      - За Путтенемом тянется большое болото, а по ту его сторону есть пещеры. В них он и укрывается со своими людьми.
      - Значит, у него есть шайка?
      - Да, он там не один.
      - Это был бы славный подвиг! - промолвил Найджел, - Когда король уедет от нас, мы потратим денек на путтенемских разбойников. А нынче, боюсь, нам с ними не переведаться.
      - Они подстерегают паломников на Винчестерской дороге, а люди в здешних краях их любят, потому что тут они никого не трогают и за помощь платят щедро.
      - Легко быть щедрым, когда деньги у тебя краденые, - заметил Найджел. Но, думается мне, вряд ли они посмеют напасть на двух воинов с мечами у пояса вроде нас с тобой, и, значит, нам они навстречу не попадутся.
      Тем временем они миновали безлюдные вересковые пустоши и ехали теперь по большой дороге, по которой паломники с запада Англии добирались до национального святилища в Кентербери. Дорога эта от Винчестера вела по красивой долине Итчен до Фарнема, где разветвлялась на две: первая тянулась по гряде, носившей название Кабаньей Спины, а вторая уходила на юг к холму святой Екатерины, где и посейчас видны серые развалины, которые в давние времена были величественным и богатым святилищем, куда отовсюду стекались паломники. На эту вторую дорогу и свернули Найджел с Эйлуордом, торопясь в ГилФорд.
      Попутчиков у них не оказалось, зато они встретили большую толпу паломников, возвращавшихся домой, - к их шапкам были прикреплены изображения святого Томаса, раковины улиток и маленькие оловянные фляжки, а на спине они несли узелки с покупками. Чумазые, обносившиеся в дороге, вид они имели довольно плачевный. Мужчины шли пешком, женщины ехали на ослах. И люди и ослы уныло брели вперед, словно больше всего им хотелось поскорее добраться домой. Потом до деревни Путтенем они больше никого не видели, если не считать двухтрех бродячих менестрелей да нищих, сидевших у дороги в надежде выклянчить медную монетку у сострадательного прохожего.
      Солнце припекало уже очень сильно, ветер гнал клубы пыли, и сквайр и лучник с удовольствием промочили глотку кружкой эля в придорожной харчевне, где смазливая хозяйка простилась с Найджелом очень холодно, потому что он остался равнодушным к ее чарам, чего никак нельзя было сказать об Эйлуорде, которого она наградила полновесной пощечиной.
      По ту сторону Путтенема дорога вела через густой лес, где под могучими дубами и буками густо разрослись папоротник я ежевика. Там им встретился дозор - крепкие молодцы, одетые в кожаные шапки и панцири, усаженные металлическими бляхами. Вооружены они были мечами и копьями и вели на поводу отличных коней, держась тенистой стороны дороги. При виде двух всадников они остановились и спросили, не нападал ли на них кто-нибудь.
      - Поберегитесь, - добавил один. - Путтенемский Лесовик и его жена вышли на промысел. Вчера они убили купца, ехавшего с запада, и забрали сто золотых монет.
      - Его жена?
      - Да. Она с ним не расстается и много раз выручала его, когда ему грозила беда. Если он берет силой, так она - хитростью. Рад буду, когда увижу поутру, как их головы скатятся на зеленую траву.
      Дозор направился к Фарнему - как оказалось, в противоположную сторону от разбойников, которые, без сомнения, следили за ними из кустов, окаймлявших дорогу. За ее поворотом Найджел и Эйлуорд увидели высокую грациозную женщину: сидя на пригорке над дорогой, она горько плакала и ломала руки. При виде несчастной красавицы Найджел пришпорил Бурелета и подскакал к ней.
      - Что тебя удручает, прекрасная дама? - спросил он. - Не могу ли я оказать тебе хотя бы малую услугу? Или паче чаяния нашелся столь жестокосердный негодяй, что причинил тебе зло?
      Красавица встала и обратила на него взор, полный мольбы и надежды.
      - О, спасите моего злополучного отца! - вскричала она. - Быть может, вам повстречались стражники? Они обогнали нас и, боюсь, ускакали уже далеко!
      - Да, они отправились дальше, но мы их можем заменить.
      - Так поспешите же, поспешите, молю вас! Быть может, в эту минуту они его убивают! Они утащили его вон в ту чащу. Я слышала его голос, но он умолк в отдалении. Поторопитесь, молю!
      Найджел спрыгнул на землю и бросил поводья Эйлуорду.
      - И я с тобой! Сколько было грабителей, госпожа?
      - Двое силачей.
      - Значит, нам нельзя разделяться, сквайр.
      - Иного выхода нет, - возразил Найджел. - Через такую чащу лошадям не пробраться, а оставить их у дороги одних мы не можем.
      - Я их постерегу, - предложила красавица.
      - Бурелета удержать не просто. Оставайся здесь, Эйлуорд, пока я тебя не позову. Ни шагу за мной, я тебе приказываю!
      С этими словами Найджел, радостно предвкушая редкое приключение, выхватил меч и быстро скрылся в чаще.
      Он бежал долго и быстро от поляны к поляне, продирался сквозь кусты, перепрыгивал через колючие плети ежевики, легкий на ногу, как молодой олень, оглядывался по сторонам, напрягал слух, но различал только воркование горлиц. Но не останавливался, подгоняемый мыслью о плачущей красавице у него за спиной и о плененном старце впереди. Только совсем запыхавшись и сбив ноги, он наконец остановился, прижал руку к боку и вспомнил, что у него есть свое дело и нужно ехать дальше в Гилфорд.
      Тем временем Эйлуорд нашел свой грубоватый способ утешить красавицу, которая продолжала рыдать, прижавшись щекой к седлу Бурелета.
      - Да утри глазки, лапушка, - сказал он. - Гляжу я на тебя, и вот-вот у самого слезы потекут ручьем.
      - Увы, добрый лучник, он был лучшим из отцов! Такой добрый, такой заботливый! Будь ты с ним знаком, ты не мог бы не полюбить его.
      - Ну-ну, ничего плохого с ним не случится. Сквайр Найджел вернет его тебе целым и невредимым.
      - Нет, нет! Больше я его уже не увижу! Поддержи меня, лучник, или я упаду.
      Эйлуорд охотно обвил рукой гибкий стан. Бедняжка положила руку ему на плечо и прильнула к нему, но глаза на бледном лице смотрели куда-то мимо, и вспыхнувший в них жадный огонек, злорадное торжество и жестокая радость внезапно предупредили лучника о грозной опасности. Он оттолкнул ее и отскочил в сторону, только-только избежав сокрушительного удара дубиной, которую сжимал в обеих руках верзила, еще более высокий и широкий в плечах, чем он сам. Перед ним мелькнули свирепо стиснутые крупные белые зубы, растрепанная борода, сверкающие, как у дикого зверя, глаза, и в следующий миг он бросился на врага, поднырнув под снова занесенную страшную дубину.
      Обхватив плотное туловище разбойника, уткнувшись головой в его косматую бороду, Эйлуорд давил, пыхтел, нажимал. Сплетенные в тесном объятии, они боролись на пыльной дороге, и призом победителю была жизнь. Дважды могучий разбойник чуть было не опрокинул Эйлуорда, и дважды более молодой и ловкий лучник сумел удержаться на ногах и не ослабил хватки. А затем наступил его черед. Заведя ногу под колено противника, он мощным рывком опрокинул его. С хриплым криком разбойник упал на спину и не успел еще коснуться земли, как Эйлуорд уперся коленом ему в грудь, а свой короткий меч погрузил ему в бороду, приставив острие к горлу.
      - Клянусь десятью моими пальцами! - пропыхтел он. - Только шевельнись, тут тебе и конец!
      Впрочем, тот лежал неподвижно, потому что падение его оглушило. Эйлуорд посмотрел по сторонам, но женщины нигде не было видно. Дубина только опускалась в первый раз, когда она уже скрывалась за деревьями. Лучника одолел внезапный страх: а что, если его юного господина заманили в гибельную ловушку? Но его дурные предчувствия тут же и рассеялись: по дороге к нему бежав Найджел, вышедший на нее много дальше.
      - Клянусь святым Павлом! - крикнул он. - Кого это ты придавил к земле? И где дама, оказавшая нам честь попросив у нас помощи? Увы, мне не удалось найти ее отца!
      - Тем лучше для тебя, благородный сэр, - сказал! Эйлуорд, - ибо, сдается мне, что батюшка ее сам дьявол. По-моему, она жена Путтенемского Лесовика, а это сам Лесовик, который подобрался ко мне, чтобы раскроить мою голову дубиной.
      Разбойник уже открыл глаза и угрюмо переводил взгляд со своего победителя на новопришедшего.
      - Везучий ты человек, стрелок, - сказал он. - Со многими мне доводилось бороться, но никому еще не удавалось меня повалить.
      - Да уж, хватка у тебя медвежья, - согласился Эйлуорд. - Однако трусливая это штука подослать жену, чтобы она меня держала, пока ты размозжишь мне голову! И уж вовсе злодейство заманивать путников в лoвyшкy, умоляя их о жалости и помощи, так что мы чуть было не погибли из-за собственного мягкосердечия. И тот, кто вправду будет нуждаться в нашей помощи, теперь ее не получит из-за твоих грехов.
      - Когда против тебя весь свет, - пробурчал разбойник, - то воюешь с кем и как можешь.
      - Ты заслуживаешь петли хотя бы за то, что обрек на такую жизнь эту женщину, прекрасную и красноречивую, - сказал Найджел. - Давай-ка привяжем его за руку к моему стремени, Эйлуорд, и отведем в Гилфорд.
      Лучник вытащил из колчана запасную тетиву и связал разбойника, как ему было сказано, но тут Найджел внезапно испустил испуганный крик:
      - Пресвятая Дева Мария! Где седельная сумка? Сумка была срезана острым ножом. С седла свисали
      только остатки ремня. Эйлуорд и Найджел в отчаянии уставились друг на друга. Молодой сквайр сжал кулаки, а потом начал горестно дергать себя за золотые кудри.
      - Браслет леди Эрминтруды! Кубок моего деда! - восклицал он. - Что я ей скажу? Я не могу вернуться домой, пока не отыщу их. Ах, Эйлуорд, Эйлуорд! Как ты допустил, чтобы их похитили?
      Простодушный лучник сдвинул каску на затылок и запустил пятерню в спутанные волосы.
      - Откуда же мне было знать? Ты ведь не сказал, что везешь в сумке дорогие вещи, не то я бы глаз с нее не спускал. Вот что! Срезал ее не этот душегуб: как мы с ним схватились, я его из рук не выпускал. Значит, его женщина сбежала с сумкой, пока мы боролись.
      Найджел растерянно расхаживал взад и вперед.
      - Я бы за ней на край света отправился, знать бы только куда! Но в лесу этом ее отыскать не легче, чем мышь в пшеничном ноле. Святой Георгий, победитель дракона, заклинаю тебе этим славным рыцарским подвигом, помоги мне! И ты, святой Юлиан, добрый покровитель всех путников, укрывающий их от бед. Две свечи будут горсть в твоей годалмингской часовне, если ты вернешь мне мою седельную сумку. Я все отдам, лишь бы она снова была у меня.