От этого последнего выстрела зависела судьба серебряного кубка, славы лучших стрелков и закладов, державших нашу сторону.
      Читатель легко поймет, что мой интерес к зрелищу мог только возрасти, когда я, вытянув шею и поднявшись на цыпочки, увидала, что Чарли с величайшим хладнокровием вкладывает в свое ружье свежий патрон.
      Итак - честь Роборо всецело зависела от его талантов. Именно это обстоятельство, должно быть, и дало мне силы протолкаться через толпу и занять место в первом ряду зрителей, откуда можно было видеть решительно все.
      По обе стороны от меня стояли два гигантского роста фермера; дожидаясь желанного выстрела, я не могла не прислушаться к их разговору, шедшему поверх моей головы, на грубом девонском наречии.
      - Ну и портрет у этой длинноногой цапли, - сказал один.
      - А, да, - добродушно согласился другой.
      - Да ты посмотри на него. Ты никогда не видал его раньше?
      - Ей-ей, Джек, я и так поверю тебе. Но смотри-ка - он пузыри начинает пускать, точь-в-точь как та собака фермера Ватсона - помнишь, та маленькая, что подохла от бешенства.
      Я оглянулась, чтобы поглядеть на предмет их наблюдений и сразу же увидала доктора Октавия Гастера, о котором я успела совсем забыть в увлечении состязанием.
      Лицом он стоял ко мне, но мне было ясно, что он не видит меня.
      Его взгляд был неподвижно устремлен на половину пути между мишенью и им самим.
      До этого момента я не видела ничего, что было бы достойно сравнения с напряженностью его взгляда, от которой белки его глаз налились кровью и выпучились, между тем как зрачки сузились до последней степени возможности.
      По его достойному трупа лицу текли струйки пота, а на углах рта, как совершенно верно подметил один из фермеров, выступили пузырьки сероватой пены.
      Челюсти были сжаты отчаянным усилием воли, потребовавшим напряжения всех сил души.
      Это отвратительное лицо никогда не изгладится из моей памяти и до дня моей смерти будет мерещиться мне во время сна.
      Я дрожала всем телом. Я отвернула голову прочь, питая напрасную надежду, что фермер окажется прав, и что все экстравагантности этой личности объяснятся сумасшествием.
      Когда Чарли, зарядив карабин и с довольным видом стукнув ладонью по прикладу, начал укладываться на указанное ему место, кругом воцарилась торжественная тишина.
      - Превосходно, мистер Чарльз, превосходно, - сказал старик-сержант Мак-Интош, старшина нашей команды. - Расчет и твердость руки - и ваше дело в шляпе.
      Мой Чарли, уже лежа на траве, ответил старшему солдату улыбкой и начал прицеливаться среди мертвой тишины, позволявшей расслышать шелест травы, колыхаемой легким бризом.
      Он целился около минуты времени.
      Он уже как будто готовился нажать собачку карабина; глаза всех были обращены на далекую мишень, как вдруг стрелок вместо того, чтобы выстрелить, покачнулся, стоя на коленях, и выпустил из рук карабин.
      Все были страшно удивлены смертельной бледностью его лица, по которому ручьями струился пот.
      - Мак-Интош, - странным задыхающимся голосом заговорил он, - между мной и мишенью стоит кто-то.
      - Что - между вами?.. Да нет, там никого нет, сэр, - сказал видимо пораженный сержант.
      - Сюда, друг мой, сюда! - кричал Чарли, хватая его за руку и поворачивая лицом к мишени. - Неужели вы не видите его прямо на линии выстрела?
      - Там нет ни души, - закричало с полдюжины голосов сразу.
      - Как так ни души? Ах, и в самом деле, это мне показалось, должно быть, сказал Чарли, проводя рукой по лбу. - А все-таки я могу поклясться... Ладно, давайте сюда карабин.
      Он снова лег на землю, и медленно поднял оружие к плечу.
      Но едва он приложился, как издал громкий крик и поднялся на ноги.
      - Ну, сказал он, - повторяю вам, я ясно вижу его. Это человек в серой куртке вашей команды, и страшно похож на меня. Да - это мой двойник. Вы что ж это - сговорились дурачить меня? - злобно заговорил он, обращаясь к толпе. Ну-с, неужели найдется кто-нибудь из вас, кто скажет, что не видит человека, как две капли воды похожего на меня, который удаляется от мишени и находится теперь не далее, чем в двухстах ярдах от меня?
      Я в один момент очутилась бы рядом с Чарли, если бы не знала, как ему ненавистно всякое женское вмешательство - вообще все, что имеет хоть намек на сцену.
      Мне оставалось молча прислушиваться.
      - Я протестую, - подвигаясь вперед, сказал какой-то офицер. - Этот господин должен стрелять. В противном случае мы уйдем и провозгласим себя победителями.
      - Но я убью его! - вскричал бедный Чарли.
      - Что за комедия! Стреляйте в него, черт возьми! - крикнуло полдюжины мужских голосов.
      - Дело в том, - сказал один из солдат соседу, - что у этого молодого человека расходились нервы. Он заметил это и старается увильнуть.
      Этот осел никогда, конечно, не узнает, как близок он был к тому, чтобы получить звонкую пощечину от женской руки.
      - Это все штуки "Мартеля - три звездочки", - вполголоса произнес другой. С ним всегда дело доходит до чертовщины. Я сам испытал это и потому сразу вижу его действие на ближнем.
      Смысл этого замечания был не понят мною; не будь этого - его автору пришлось бы подвергнуться той же опасности, что и его товарищу.
      - Что ж, будете вы стрелять или не будете? - крикнуло несколько голосов сразу.
      - Да, да, буду, - простонал Чарли. - Я выстрелю ему прямо в грудь. Это кончится убийством - ей-Богу так!
      Я никогда не забуду безумного взгляда, которым он обвел толпу.
      - Я целю насквозь него, Мак-Интош, - прошептал он, ложась на траву и в третий раз поднося к плечу ружье.
      Момент напряженного ожидания - и сверкнуло пламя выстрела. Кругом загремели аплодисменты.
      - Отлично, юноша! Превосходно! - раздался рев сотни девонширцев, когда над мишенью взвился белый диск, остановившийся перед бычачьим глазом, возвещая таким образом нашу победу.
      - Славный выстрел, парень! Это молодой Пилляр из Тойнби-Холла! Качать его, ребята! Снесем его домой на руках! Да здравствует Роборо! Вот и он сам на траве. Легче, сержант Мак-Интош! Что такое? В чем дело?
      В толпе воцарилось страшное молчание, сменившееся затем перешептываниями и вздохами сожаления.
      - Оставьте ее! Оставьте! Пусть бедная девочка поплачет на свободе.
      Над полем снова царила тишина, нарушаемая лишь жалобными женскими стонами и плачем.
      Мой Чарли, мой красавец Чарли лежал мертвым, все еще сжимая ложе карабина.
      Я точно во сне слышала кругом слова участия и сожаления.
      Я слышала дрожащий от боли голос лейтенанта Дэзби, умолявшего меня совладать с горем.
      Я чувствовала, как его рука осторожно отвела меня от трупа моего возлюбленного.
      Вот и все, что я помню; а потом - мрак неизвестности вплоть до того дня, когда я очнулась в комнате для больных в Тойнби-Холле. Тут я узнала, что провела три недели в жесточайшей горячке, сопровождаемой страшным бредом.
      Но неужели больше я ничего не помню?
      По временам мне кажется - нет и нет.
      Мне как будто припоминается момент сознания среди ночей сплошного бреда.
      Мне чудится фигура сиделки... она выходит из комнаты... В окне появляется длинная, тощая бескровная фигура, и я слышу голос.
      Голос этот говорит:
      - Я посчитался с твоим возлюбленным. Теперь мне остается посчитаться с тобой.
      Голос кажется мне знакомым. Я как будто уже слышала его где-то. Быть может, во сне?..
      - И это все? - скажет читатель. - И на таких-то основаниях истеричная женщина позорит в газетах имя безобидного ученого? И на основании таких слабых улик строит против него обвинения в самых чудовищных преступлениях?
      Да, да. Я понимаю, что на вас, читатель, описанные мной события не могут произвести такого впечатления, как на меня.
      Я знаю одно.
      Я знаю, что если бы я очутилась на середке моста, один край которого сторожил бы Октавий Гастер, а другой - страшнейший из тигров индийских джунглей, я моментально, не колеблясь ни секунды, бросилась бы к тигру просить его защиты.
      Моя жизнь разбита навеки.
      Как бы она ни кончилась, мне все равно.
      Желаний нет у меня больше.
      Я желаю одного - чтобы мое писанье послужило помехой этому чудовищу в его дальнейший замыслах на жизнь честных людей.
      Глава IX
      Менее чем через пятнадцать дней после окончания приведенного выше правдивого рассказа моя дочь исчезла.
      Поиски ее не кончились ничем.
      Один из служащих ближайшей железнодорожной линии показал, что видел молодую даму, похожую по описанию на мою дочь, севшую в вагон 1 класса в сопровождении высокого тощего джентльмена.
      Несмотря на это показание, трудно допустить, чтобы она позволила себя увезти в таком скором времени после жестокой потери и не сказав притом ни слова мне.
      Мы все-таки направили сыщиков по этому следу.
      Эмми Ундервуд.