Артур Конан Дойл
      Роковой выстрел
      Глава I
      Обратите внимание!
      Это объявление имеет целью предостеречь публику от субъекта, называющего себя Октавием Гастером.
      Его приметы - высокий рост, блондин, глубокий шрам на левой щеке, идущий от глаза до угла рта.
      Нелишне будет упомянуть его пристрастие к ярким цветам - зеленые манишки и прочее.
      В его речи слышен легкий иностранный акцент.
      Хотя этот человек и неуязвим на почве закона, он опаснее бешеной собаки. Да избегает его каждый, и да сторонится от него, как сторонятся от прокаженного.
      Всякое сообщение, касающееся этой личности, будет принято с живейшей благодарностью г. А К. У. Линкольнс-Хилл, Лондон".
      Это объявление было наверное отмечено многими читателями утренних газет в начале текущего года.
      В известных кругах оно возбудило сильнейшее любопытство, благодаря чему относительно личности Октавия Гастера и его преступлений в обществе сложились целые легенды.
      Если я объясню вам, что это объявление было составлено и опубликовано по моей личной просьбе, моим старшим братом адвокатом Артуром Купером Ундервудом, вы легко поймете, что я более, чем кто-либо другой, имею право дать тайне авторитетное разъяснение.
      Глава II
      Осаждавшие меня вплоть до сегодняшнего дня страшные, хотя и смутные подозрения, осложненные горем от потери моего возлюбленного, происшедшей накануне самой свадьбы, помешали мне открыть происшествия августа месяца кому бы то ни было, кроме моего старшего брата.
      Но теперь, окидывая взором прошедшее, мне кажется, что я имею возможность объяснить и связать единой общей идеей массу мелочей, раньше мною не замеченных.
      Эти мелочи дают ряд улик, которые, будучи недостаточными в глазах суда, могут тем не менее произвести известное впечатление на публику.
      Итак, я попытаюсь изложить точно и беспристрастно все, что произошло со дня вступления этого человека, Октавия Гастера, в Тойнби-Холл, вплоть до дня большого состязания в стрельбе из карабина.
      Я хорошо знаю, что на свете есть масса людей, всегда готовых посмеяться над сверхъестественным или над тем, что наш слабый ум считает таковым. Я знаю также, что моя принадлежность к женскому полу сильно ослабит значительность моих показаний.
      Мне остается только одно оправдание: человек я не слабоумный и далеко не впечатлительный; оценку же, произведенную мною Октавию Гастеру, разделяют многие и многие женщины.
      Приступаю к изложению фактов.
      Это было у полковника Пилляра в Роборо, в очаровательном графстве Девон; мы проводили там лето.
      Я уже несколько месяцев была невестой его старшего сына Чарли. Свадьбу собирались сыграть в конце вакаций.
      Надеялись, что Чарли успешно выдержит экзамены; впрочем, будущность его была во всяком случае обеспечена.
      Я со своей стороны тоже не была нищей.
      Старик-полковник был в восторге от этого союза. Моя мать - тоже.
      С какой стороны ни взглянуть, на нашем горизонте нельзя было заметить ни единого облачка.
      Поэтому нет ничего удивительного в том, что август месяц показался нам периодом ничем не возмутимого благополучия.
      В веселом Тойнби-Холле можно было забыть про самые жестокие страдания и печали, от которых стонет мир.
      Там гостил во-первых, лейтенант Дэзби, - Джек, как называли его запросто; он только что прибыл из Японии на борту судна Королевского флота "Акула".
      Он был в таких же отношениях, как и мы с Чарли, с сестрой последнего, Фанни; благодаря этому мы всегда готовы были оказать друг другу моральную поддержку.
      Далее шли младший брат Чарли, Гарри, и его закадычный друг по Кембриджу, Тревор.
      Наконец, - моя мать, милейшая пожилая дама, вся сияя, любовавшаяся нами из-за своих золотых очков и изо всех сил старавшаяся устранить малейшие затруднения, которые могли бы появиться на пути двух молодых парочек.
      Она неустанно повторяла им рассказ о своих сомнениях, страхах и опасениях, которые испытала в то время, когда молодой горячий вертопрах Николай Ундервуд отправился искать себе невесту в провинцию и отрекся от Крокфорда и Таттерсолля ради любви дочери деревенского старосты.
      Я, однако, забыла упомянуть про нашего любезного хозяина - бравого старого полковника, с его вечным подшучиванием, пристрастием к рюмке и напускной суровостью.
      - Ей-ей, не понимаю, что такое стряслось эти дни со старичиной, - часто говаривал Чарли. - Со дня вашего пребывания, Лотти, он ни разу не посылал к черту либеральное министерство; я уверен, что если он не даст себе воли по части ирландского вопроса, его как-нибудь хватит кондрашка.
      Весьма возможно, что старик вознаграждал себя за дневное воздержание, когда оставался наедине с собой в своей половине.
      Но он действительно питал ко мне теплое чувство, которое высказывал целым рядом проявлений мелочного внимания и предупредительности.
      - Вы славная девочка, - сказал он как-то вечером голосом, сильно отдававшим портвейном. - Честное слово, Чарли - ловкий малый; я не ожидал увидать в нем столько вкуса. Но заметьте мои слова, мисс Ундервуд: вы скоро сами убедитесь в том, что этот ветрогон далеко не так глуп, как это кажется на первый взгляд.
      Сделав этот косвенный комплимент, полковник торжественно накрыл лицо платком и заснул сном невинного младенца.
      Глава III
      О, как мне памятен тот день, когда начались все наши несчастья!
      Обед кончился, и мы сидели в салоне; в широко открытые окна лился поток освеженного южным ветерком воздуха.
      Моя мать сидела в углу за вышивкой, роняя по временам какое-нибудь простейшее нравоучение, которое добрая старуха тем не менее считала личным своим открытием.
      Фанни возилась с лейтенантом на софе, а Чарли взволнованно прохаживался взад и вперед по комнате.
      Я сидела у окна, задумчиво созерцая огромную равнину Дартмура.
      Она сливалась с горизонтом, освещенным заходящим солнцем; на багряном фоне его там и сям рисовались резкие очертания скал.
      - Да, повторяю вам еще раз, - сказал Чарли, подходя к окну, - прямо позорно терять такой вечер.
      - К черту его! - сказал Джек Дэзби. - Что за подчинение погоде? Мы с Фан остаемся на софе - правда, Фан?
      Молодая девушка подтвердила свое намерение не покидать устроенного ею из подушек софы гнездышка, сопровождая свои слова задорным взглядом по адресу брата.
      - Ваши поцелуи - чистая распущенность, правда, Лотти? - смеясь, обратился ко мне Чарли.
      - О, да, - и скверная распущенность, - согласилась я.
      - А между тем я отлично помню время, когда Дэзби был первым ветрогоном во всем Девоне. А посмотрите-ка на него теперь, Фанни, Фанни! Вот оно женское-то влияние!
      - О, не огорчайтесь на его слова, моя дорогая, - заговорила из своего угла моя мать. - Я знаю по опыту, что для молодых людей очень полезна умеренность. Мой бедный Николай всегда держался этого мнения. Он каждый вечер перед тем как лечь в постель, делал на коврике несколько больших прыжков. Я не раз указывала ему на опасность подобных упражнений, но он упрямо держался их, покуда однажды вечером не упал на каминную решетку, причем порвал себе мускул на ноге, что сделало его навеки хромым, так как доктор Пирсон принял это за перелом кости и наложил на ногу гипсовую повязку, от которой пациенту свело ногу в колене. Ошибку докторского диагноза приписывали тому, что он был в то время очень нервен; его младшая дочь чуть ли не в самый день несчастья проглотила медный пятак.
      - У моей матери была странная привычка уклоняться во время рассказа в сторону, так что по временам нелегко было вспомнить предмет, вызвавший ее речь.
      Но на этот раз Чарли постарался запомнить его, надеясь извлечь пользу из слов старушки.
      - Ваши слова - святая истина, миссис Ундервуд, - заметил он, - мы весь день не выходили из дому. Послушайте, Лотти, в нашем распоряжении еще целый час до сумерек. Я уверен, что ваша мать не найдет возразить мне ни слова, если я предложу пройтись половить форелей.
      - Только закутай себе чем-нибудь шею, дитя мое, - сказала мама.
      - Хорошо, дорогая. Я сбегаю наверх и возьму шляпку.
      - А на обратном пути мы сделаем чудесную прогулку на заходе солнца, продолжал Чарли, покуда я направлялась к дверям.
      Когда я вернулась, то увидала, что мой жених с нетерпением ждет меня с удочкой в руках.
      Мы прошли через лужайку мимо окна, в котором были видны три ехидно улыбающиеся лица.
      - Поцелуи - это чистый разврат, - сказал Джек, с задумчивым видом разглядывая облака.
      - О, да, и скверный разврат, - подхватила Фанни.
      И все трое расхохотались, да так, что разбудили мирно дремавшего полковника.
      Мы слышали, как они наперерыв старались объяснить свою шутку полковнику, который никак не мог сообразить, в чем дело, именно благодаря их усердию.
      Мы пробежали по тропинке до калитки, выходившей на дорогу к Тэвистоку.
      Чарли на минуту остановился соображая куда идти.
      О, если бы мы знали тогда, что от этого направления зависит вся наша судьба!
      - Что ж, пойдем на реку, дорогая, - сказал он, - или предпочтем ей какой-нибудь ручеек?
      - Как хотите - мне все равно.
      - Отлично. Я подаю голос за ручейки. Кстати, удлинится и наш обратный путь, - прибавил он, окидывая любовным взором небольшую, закутанную в белую шаль фигурку, что шла рядом с ним по дороге.
      Ручей, который мы выбрали, орошает наиболее безлюдную часть местности.
      При выходе с дороги на тропинку мы находились в нескольких милях от Тойнби-Холла; но мы были молодые и сильные люди и потому тронулись в путь, не обращая внимания на попадавшиеся нам камни и кустарники.
      Во время пути мы не встретили ни души, если не считать девонширских овец, которые с любопытством глядели на нас и долго провожали нас глазами, точно стараясь угадать, чего ради мы попали в их царство.
      Когда мы добрались до ручейка, с шумом вытекающего из ущелья с отвесными боками, устремляясь зигзагами к Плимуту, было уже совсем темно.
      Перед нами высились два огромных массива скал, между которыми капля за каплей сочилась струйка воды, образовавшая у подножия их глубокий тихий пруд.
      Это место было всегда любимым уголком Чарли. Днем оно, действительно, должно было быть очаровательно, но теперь, когда в кристальной воде отражались серебристые облики восходящей луны, перемежающиеся с черными пятнами теней от скал, - теперь это место совсем не годилось для пикника.
      - Дорогая моя, я лучше откажусь на этот раз от ловли, - заявил Чарли, когда мы уселись рядом.
      - О, да, - вздрогнув, согласилась я.
      - Итак, мы передохнем здесь, а потом пустимся в обратный путь. Но вы вся дрожите, вам холодно?
      - Нет, - ответила я, стараясь овладеть собой, - мне не холодно, но... но мне немножко страшно. Конечно, это очень глупо с моей стороны.
      - Черт возьми! - сказал мой жених. - Я не нахожу в этом ничего удивительного, так как и сам чувствую что-то неладное. Журчанье этой воды напоминает мне хрип умирающего.
      - О, не говорите таких вещей, Чарли! Вы пугаете меня.
      - Ну, ну, моя дорогая, нечего предаваться черным мыслям, - со смехом сказал он, видимо, желая вернуть мне бодрость. - Пойдемте прочь из этого места, где пахнет кровью, и... Смотрите, смотрите! Боже мой! Это что такое?
      Чарли покачнулся, и глаза его направились на другой берег ручья, который был выше того, на котором сидели мы.
      Лицо Чарли было смертельно бледно.
      Я уже говорила, что ручей, у которого мы сидели, находился у подножия скалистого массива.
      На самой верхушке последнего рисовалась высокая черная фигура мужчины, смотревшего вниз, в отвесный обрыв, на дне которого мы сидели.
      Луна как раз осветила гребень скалы, и на его посеребренном фоне резкими угловатыми очертаниями выделялся силуэт неизвестного.
      В этом внезапном молчаливом появлении одинокого путника было что-то таинственное, волшебное, и фантастичность его еще более увеличилась ввиду мрачности обстановки.
      Меня охватил немой ужас. Я прильнула к моему возлюбленному, со страхом смотря на высившийся над нами силуэт.
      - Эй, мистер, вы, там, наверху! - крикнул Чарли, переходя от тревоги к гневу. - Кто вы такой и за каким чертом забрались туда?
      - О! Я так и думал, так и думал, - проговорил человек, смотря на нас сверху вниз.
      Затем он исчез с гребня.
      Мы слышали его шага по скале.
      Минуту спустя он появился на берегу ручья и остановился, повернувшись к нам лицом.
      Как ни фантастичен был его вид при первом его появлении, вблизи эта фантастичность скорее усилилась, чем ослабла.
      При свете полной луны ясно было видно его длинное тощее лицо мертвенной белизны, составлявшее резкий контраст с манишкой ярко-зеленого кричащего цвета.
      На щеке у него шел от глаза до угла рта глубокий шрам, придававший и без того неправильному и некрасивому лицу его ехидное; фальшивое выражение, особенно заметное в те моменты, когда рот его улыбался.
      Ранец и палка указывали на принадлежность его к числу туристов. В то же время непринужденность и изящество, с каким он снял шляпу, увидев даму, свидетельствовали о том, что он принадлежит к обществу.
      В его угловатой бескровной фигуре было что-то неуловимое, что в связи с болтающимся на плечах черным пледом напоминало мне редкую летучую мышь, питающуюся высасыванием крови, которую Джек Дэзби привез из Японии и которая стала кошмаром для всей прислуги дома.
      - Прошу извинения, если помешаю вам, - заговорил он с легким иностранным сюсюканьем, придававшим его речи какое-то особое изящество. - Если бы мне не посчастливилось встретиться с вами, мне пришлось бы чего доброго заночевать под открытым небом.
      - Черт вас побери, друг мой - вскричал Чарли. - Неужели вы не могли позвать нас, крикнуть нам что-нибудь? Вы страшно испугали мисс Ундервуд, когда точно из-под земли выросли перед нами.
      Незнакомец снова поднял шляпу и рассыпался передо мной в извинениях за свою невольную провинность.
      - Я - шведский дворянин, - продолжал он, - и в данное время путешествую ради удовольствия по вашей прекрасной стране. Позвольте представиться - доктор Октавий Гастер. Быть может, вы будете добры указать мне местечко, где я мог бы переночевать, и сообщить маршрут, чтобы выбраться из этой огромной пустыни.
      - Вам в самом деле повезло, что вы повстречались с нами, - сказал Чарли. Тут очень легко заблудиться.
      - Охотно верю, - заметил наш новый знакомый.
      - Тут нередко находят трупы неизвестных людей, - продолжал Чарли. Заблудившись, они бродят, отыскивая жилье, пока, наконец, не падают на землю от истощения.
      - Ха, ха! - смеясь, произнес швед - Ну, мне-то не придется умереть с голоду на английской почве. Меня недаром дрейфовало на одном корабле от мыса Бланки до Канарских островов. Но где тут можно найти харчевню?
      - Постойте-ка, - сказал Чарли, в котором пробудился интерес к чужестранцу и который, кроме того, всегда отличался гостеприимством. - Тут на несколько миль кругом нет ни одной харчевни, а мне сдается, вы обломали только что здоровый переход. Пойдемте-ка с нами; мой отец, полковник, будет в восторге познакомиться с вами и предложить постель.
      - Как мне благодарить вас! - воскликнул путник. - Когда я вернусь в Швецию, мне много придется рассказывать про английского гостеприимство.
      - Идемте, идемте, - приговаривал Чарли. - Мы тронемся немедленно, так как мисс Ундервуд холодно. Закутайтесь хорошенько шалью, Лотти; через несколько минут мы будем дома.
      Мы молча тронулись в путь, на каждом шагу спотыкаясь и теряя из виду тропинку в те моменты, когда луна закрывалась облачками.
      Незнакомец был, видимо, погружен в собственные мысли, но раз или два мне показалось, будто он присматривается ко мне в темноте.
      - Итак, - прервал молчание Чарли, - вы говорили, что совершили однажды путешествие в лодке без палубы?
      - А! Да, мне довелось пережить много странных вещей и видеть немало опасностей, но я отнюдь не вижу в этом никакого вреда для себя. Но эта тема слишком печальна для молодых женщин. Ей и так уже пришлось перепугаться сегодня.
      - О! Теперь вам нечего бояться снова испугать меня, - сказала я, опираясь на руку Чарли.
      - Правду говоря, у меня немного есть что рассказать, но это немногое достаточно печально... Мы с моим другом, Карлом Осгудом из Упсалы задумали одно коммерческое предприятие. Страна мавританских кочевников мыса Бланки мало посещается белыми. Но мы все-таки отправились туда; несколько месяцев там можно пожить очень приятно, продавая разного рода товар и выменивая его на золото и слоновую кость.
      Это очень любопытная страна. В ней не имеется ни дерева, ни камня, так что жилища тамошних обитателей строятся из морских растений.
      К самому концу нашего пребывания, когда мы считали себя уже достаточно разбогатевшими, мавры составили заговор и решили убить нас ночью.
      Времени было мало, и мы едва успели добраться до берега, спустить лодку и сесть в нее, бросив все наше имущество.
      Мавры гнались за нами, но потеряли из виду благодаря темноте; на рассвете же кругом нас было видно одно безграничное море.
      Ближайшей к нам сушей были Канарские острова; к ним мы и направились.
      Я добрался до них живым, но сильно ослабевшим и душой и телом. Что же касается бедняги Карла, он умер в тот самый день, когда на горизонте показалась земля.
      Я предупреждал его, и мне не в чем упрекать себя теперь.
      - Карл, - говорил я ему, - сила, которую вы приобретете, съев их, будет с избытком покрыта потерей сил от кровотечения.
      Мои слова заставили его только рассмеяться. Он взял нож, висевший у меня за поясом, отрезал их и съел.
      - Съел? Что съел?
      - Свои уши, - сказал незнакомец.
      Мы оба сделали движение ужаса.
      На его бледном лице не было ничего похожего на улыбку, вообще ни намека на то что могло бы заставить нас принять его слова за шутку.
      - Этот Карл был упрямая башка, по английскому выражению - продолжал швед, - но все-таки у него должно было хватить рассудка, чтобы воздержаться. Ему стоило только призвать на помощь волю, - и он выжил бы подобно мне.
      - По-вашему, с помощью воли человек может побороть голодную смерть? спросил Чарли.
      - С ней всего можно добиться, - был ответ Октавия Гастера.
      Далее мы не нарушали молчания вплоть до самого Тойнби-Холла.
      Наша затянувшаяся прогулка произвела в доме большую тревогу, и Джек Дэзби уже был готов пуститься на поиски вместе с Тревером, другом Чарли.
      Наше прибытие произвело поэтому настоящий фурор, сменившийся скоро смешливым настроением при виде физиономии нашего спутника.
      - Где, к черту, вы подобрали это мертвое тело? - спросил Чарли Джек, отводя его в курительную.
      - Ш-ш, друже! - проворчал Чарли. - Он, чего доброго, может услыхать. Это некий швед, доктор, турист, очень милый парень. Он совершил какое-то путешествие по морю в простой лодке из одного места в другое; названия их я позабыл. Я предложил ему на эту ночь постель.
      - Н-ну! - сказал Джек, - одно могу сказать: с такой физиономией он никогда не сделает себе карьеры.
      - Ха! Ха! Превосходно, превосходно сказано! - разражаясь смехом, проговорил объект этого замечания, входя в комнату - обстоятельство, до последней степени переконфузившее бравого, но неосторожного лейтенанта. - Само собой, я никогда не сделаю карьеры в этой стране.
      И он сделал такую гримасу, что шрам, нарушавший ему симметрию рта, придал его лицу такой вид, точно оно выглянуло вдруг из вогнутого зеркала.
      - Пойдемте наверх, вы там умоетесь. Я одолжу вам пару туфель, - говорил Чарли, уводя гостя из комнаты, чтобы покончить с неловким положением.
      Полковник Пилляр был самим олицетворением гостеприимства. Он принял доктора Гастера, точно старого друга дома.
      - Честное слово, сэр, вы у себя дома, и будете у нас желанным гостем столько времени, сколько вам заблагорассудится. Мы живем тут почти что отшельниками. Гость для нас - настоящая радость.
      Моя мать выказала больше сдержанности.
      - Это очень благовоспитанный человек, Лотти, - заметила она мне, - но я предпочла бы, чтобы он чаще мигал глазами. Я не люблю людей с неподвижными, точно застывшими, веками. Да, дорогая моя, мой жизненный опыт дал мне одно великое правило: наружность человека - ничто в сравнении с его поступками.
      Сообщив это оригинальное наблюдение, мама обняла меня и предоставила меня моим собственным размышлениям.
      Несмотря на свою наружность, доктор Октавий Гастер имел в нашем обществе огромный успех.
      На следующий день он вошел в такие интимные отношения со всем домом, что полковник и слышать не хотел об его отъезде.
      Он изумлял решительно всех обширностью и разнообразием своих познаний.
      Нашему ветерану Крымской кампании он рассказал о Крыме много такого, о чем тот и не слыхивал.
      Моряку он сообщил целую кучу сведений о Японии. Он принялся даже и за моего жениха, большого любителя спорта, и читал ему целые лекции по поводу путешествий в лодке, рассуждая о рычагах, точках приложения сил, центрах сопротивления, пока, наконец, моему бедняге Чарли не пришлось уклониться от продолжения беседы.
      Тем не менее он делал это с такой скромностью и осторожностью, что никто из собеседников не находил повода быть на него в претензии за поражение, понесенное к тому же в области своей специальности.
      Во всех его словах и поступках замечалась какая-то спокойная сила, которая производила большое впечатление.
      Я припоминаю один случай, очень поразивший всю нашу компанию.
      У Тревора был огромный бульдог; он очень любил своего господина, но к фамильярностям прочих из нас относился очень нелюбезно.
      Все домашние, как и следовало ожидать, очень косились на этого зверя, но так как студент был очень привязан к нему, то и решили не удалять его от дома и запереть в конюшню, где ему была устроена огромная конура. За такое пренебрежение к собственной особе животное сильно невзлюбило нашего хозяина и рычало, скаля все свои огромные зубы каждый раз, как замечало его фигуру.
      На следующий день после прибытия Октавия Гастера мы проходили мимо конюшни. Внимание гостя было привлечено рычанием пса.
      - А! А! - заметил он. - Это ваша собака, мистер Тревор?
      - Да, это Тоуцер.
      - Бульдог, должно быть, из тех, что на континенте зовут национальным животным Англии.
      - Да, чистокровный бульдог, - с гордостью подтвердил студент.
      - Безобразные животные, очень безобразные. А не войдете ли вы в конюшню, чтобы снять с него цепь? Мне хотелось бы взглянуть на него на вольной воле. Просто жалко держать на привязи такое могучее, полное жизни животное.
      - Но он любит кусаться, - с лукавой искоркой в глазах сказал Тревор. Впрочем, вы, конечно, не струсите собаки.
      - Струшу? О, нисколько; зачем же я струшу ее?
      Когда Тревор открыл дверь конюшни, на лице его окончательно утвердилось ехидное выражение.
      Чарли пробормотал что-то насчет того, что шутка переходит границы, но его слова были заглушены громовым рычанием, раздавшимся изнутри конюшни.
      Все отошли на приличное расстояние, кроме Октавия Гастера, который остался стоять на пороге дверей с выражением скучающего любопытства на бледном лице.
      - А эти красные точки в темноте, должно быть, его глаза? - спросил он.
      - Да, - сказал студент, нагибаясь, чтобы развязать ремень.
      - Иси! - сказал Октавий Гастер.
      Ворчанье собаки вдруг превратилось в протяжный жалобный визг; вместо ожидаемого нами яростного прыжка она с шумом зарылась в солому, точно желая спрятаться в ней.
      - Что за черт такой стряслось с нею? - воскликнул в смущении ее владелец.
      - Иси! - сухим металлическим, неописуемо повелительным тоном повторил Гастер. - Иси!
      К великому нашему удивлению собака рысью выбежала из конюшни и улеглась у его ног; но это был совсем не тот воинственный Тоуцер, которого мы привыкли видеть.
      Вялые опущенные уши, повисший хвост, унылое выражение некогда яростной морды - он стал живым олицетворением собачьего унижения.
      - Очень хорошая собака, но на редкость мягкая, - произнес швед, гладя бульдога по спине.
      - А теперь пошел-ка на свое место, сударь.
      Пес сделал полуоборот и послушно отправился в свой угол.
      Мы услышали звон цепи: это Тревор снова привязал собаку.
      Минуту спустя он вышел из конюшни. Из пальца у него текла кровь.
      - Черт побери эту скотину! - выругался он. - Прямо-таки не понимаю, что с ним такое стряслось. Он у меня уж три года и еще ни разу не укусил меня.
      Мне показалось, - ручаться, правда, не могу, - но мне показалось, что шрам на лице нашего гостя судорожно дрогнул, как бы от сдержанной улыбки.
      Когда возвращаюсь к этим воспоминаниям, мне думается, что именно с этого момента я и начала испытывать страх и странное безграничное отвращение к этому человеку.
      Глава IV
      Недели шли одна за другой; приближался день нашей свадьбы.
      Октавий Гастер все еще гостил в Тойнби-Холле.
      Он так сумел понравиться хозяину дома, что бравый солдат отвечал только смехом на малейшее напоминание об отъезде.
      - Коли приехали сюда, так и не выберетесь; это решено, - с улыбкой говорил полковник.
      Октавий Гастер улыбался, пожимал плечами, бормотал фразу-другую о красотах Девоншира и ими обеспечивал полковнику на весь день хорошее настроение духа.
      Мы с моим возлюбленным были слишком заняты друг другом, чтобы обращать внимание на гостя.
      По временам мы встречались с ним во время прогулок по лесу, причем обыкновенно находили его в самых пустынных частях его, занятого чтением.
      Каждый раз, завидев нас, он неизменно прятал книгу в карман.
      Я припоминаю только один случай, когда мы наткнулись на него так внезапно, что он не успел закрыть книги.
      - А-о, Гастер! - вскричал Чарли. - Вечно за чтением! Да вы совсем ученый муж станете! Что это за книга? А-ха! Иностранный язык! Шведский, должно быть?
      - Нет, - сказал Гастер, - не шведский, а арабский.
      - Вы, значит, знаете по-арабски?
      - О, да, и даже недурно.
      - А о чем тут идет речь? - спросила я, переворачивая страницы старинной, покрывшейся плесенью книги.
      - Ни о чем таком, что может интересовать такую молодую и прелестную особу, как вы, мисс Ундервуд, - сказал он, смотря на меня странным взором, каким всегда смотрел на меня последнее время. - Тут идет речь об эпохе, когда дух был сильнее материи, когда были могучие души, которые могли обходиться без помощи грубого тела и умели придавать всем вещам ту форму, какая им больше понравится.
      - А, понимаю! Нечто вроде истории о привидениях, - определил Чарли. Итак, до свиданья! Не хотим долее мешать вашим занятиям.
      Мы оставили его под деревом, всецело погруженным в свой мистический трактат.
      Само собой это был только плод моего воображения, но полчаса спустя мне показалось, будто за деревьями мелькнул его хорошо мне знакомый силуэт.
      Я немедленно сообщила об этом Чарли, который не замедлил рассеять мои сомнения взрывом смеха.
      Глава V
      Теперь я хотела бы описать манеру, с какой смотрел на меня этот Гастер.
      Его глаза теряли в эти моменты свой обычный стальной оттенок и принимали выражение, которое я назвала бы ласкающим.
      Эти глаза странным образом беспокоили меня: я всегда чувствовала их, когда они устремлялись на меня.
      Иногда я думала, что это ощущение происходит просто от нервов, но моя мать рассеяла все мои иллюзии на этот счет.
      - Знаешь что, моя дорогая, - сказала она однажды вечером, войдя в мою спальню и бережно заперев за собой дверь, - не будь эта идея так невозможна, я подумала бы, что этот доктор безумно влюблен в тебя.
      - Какие глупости, мама, - возразила я, так перепугавшись ее слов, что чуть не уронила свечку.
      - Я положительно уверена в этом, Лотти, - продолжала мама. - Он смотрит на тебя так, что становится совсем похож на твоего отца. Вот в таком роде видишь?
      И моя старушка уставилась самым скорбным, молящим взором на одну из ножек кровати.
      - Ложитесь лучше спать, - сказала я, - да постарайтесь забыть эти глупые мысли. В самом деле! Этот доктор не хуже вас знает, что я невеста!
      - Поживем - увидим, - выходя, сказала старушка.
      Эти слова еще звучали у меня в ушах, когда я легла в постель.
      Странная вещь, но в эту самую ночь меня разбудила дрожь, которая хорошо знакома мне с тех пор.
      Я бесшумно подошла к окну и стала смотреть в него между поперечин жалюзи.
      На усыпанной песком дорожке высился худощавый фантастический силуэт нашего гостя.
      Он как будто пристально смотрел на мое окно.
      Должно быть он что-то заметил на жалюзи, так как закурил папиросу и зашагал по аллее.
      Я отметила в памяти, что на следующее утро за завтраком он пояснил, что ночью почувствовал нервное волнение и что совершил небольшую прогулку для восстановления равновесия.
      Обсудив дело хладнокровно, я пришла к заключению, что отвращение к этому человеку и внушаемое им недоверие основываются на очень шатких мотивах.
      Можно иметь странное лицо, интересоваться литературным шарлатанством и даже смотреть с удовольствием на привлекательное личико, вовсе не будучи в то же время опасным обществу человеком.
      Я говорю это, чтобы доказать, что даже и в тот момент я была совершенно беспристрастна и не руководствовалась в характеристике Октавия Гастера никаким предвзятым мнением.
      Глава VI
      - А что, - спросил однажды утром лейтенант Дэзби, - а что если мы устроим сегодня пикник?
      - О, это будет восхитительно! - хором ответили мы.
      - Вы, конечно, знаете, что люди поговаривают, будто старику Шарку скоро дадут место, так что Тревору придется заменить его на мельнице. Поэтому нам надо постараться, чтобы он получил максимум удовольствия за остающееся короткое время.
      - А что вы называете пикником? - спросил доктор Гастер.
      - Это одно из наших английских увеселений, с которым вам придется познакомиться, - ответил Чарли. - Пикником мы называем небольшое путешествие на лоно природы.