Глава XXII

Вести из Хэванта

Я отдал распоряжение, чтобы Ковенанта оседлали на рассвете, и отправился в свою комнату, собираясь лечь спать. Вдруг сэр Гервасий, спавший в одном со мной помещении, вбежал в комнату. Он танцевал и махал над головой пачкой писем.

— Угадывайте с трех раз, Кларк! — воскликнул он. — Скажите, что вам хотелось бы всего более получить?

— Письмо из Хэванта, — ответил я быстро.

— Верно! — сказал сэр Гервасий, бросая мне письма. — Их три, и ни один адрес не написан женским почерком. Утопите меня, если я понимаю, чем вы занимались в течение всей вашей жизни. Может ли весёлая юность отказаться от женщин и искристого вина? Однако вы так обрадовались письмам, что даже не заметили происшедшей во мне перемены?

Я взглянул на сэра Гервасия и ахнул.

— Откуда вы все это достали? — спросил я удивлённо. Он был одет в красивый темно-красный костюм с золотыми пуговицами и галунами. На ногах красовались шёлковые чулки и башмаки из испанской кожи с розовыми бантиками.

Сэр Гервасий потёр руки и, с удовольствием оглядев себя, ответил:

— Костюм этот скорее придворный, чем боевой. Кроме того, мне доставлено известное количество оранжевой воды, некоторые другие туалетные вещи и два новых парика, завитых на придворный манер. Кроме того, мне доставили фунт лучшего нюхательного табаку, прямо из магазина с чёрным арапом на вывеске. Это самый модный в Лондоне магазин. Наконец, мне прислали коробку пудры Крепиньи, мою муфту на лисьем меху и другие необходимые вещи. Но, кажется, я вам мешаю читать?

— Нет, я пробежал письмо и вижу, что у нас дома все благополучно, — ответил я, — скажите, однако, как вам удалось получить все эти вещи?

— А сегодня приехали из Петерефайльда несколько всадников; они и привезли все это. Что же касается ящика с туалетными принадлежностями, то он был отправлен одним моим приятелем из Лондона в Бристоль, куда я было собирался ехать. Но, к счастью, эта посылка не добралась до Бристоля, а из брутонской гостиницы направлена сюда. За это я должен благодарить нашу общую знакомую, хозяйку гостиницы! Да, Кларк, это великолепное правило не забывать пожаловать трактирщицу. Содержательницы гостиниц всегда стараются заплатить добром за добро. Пустяки это, конечно, но ведь вся жизнь состоит из пустяков. У меня очень мало принципов, — в этом сознаюсь охотно, — но есть у меня два принципа, от которых я никогда не отступал. Во-первых, я ношу всегда в кармане штопор, а во-вторых, никогда не забываю поцеловать хозяйку гостиницы.

— Да, это верно! — ответил я, смеясь. — Я могу удостоверить, что вы всегда в точности исполняете эти два правила.

Сэр Гервасий присел на край кровати и вытащил из кармана ворох бумаги.

— Я ведь тоже получил письма. Вот, например, одно подписано: «Твоя убитая горем Араминта». Гм-гм! Девочка ещё не знает, что я разорён, а когда она узнает об этом, то мигом воскреснет и её горя как не бывало. А это что? Эге, лорд Дорчестер предлагает выпустить своего молодого петуха на моего Юлия и предлагает пари на сто гиней. Ну, мне некогда заниматься этими пустяками. Я поставил все, что имею, на селезня, называемого Монмаузом. А вот другой приятель зовёт меня охотиться на оленей в Эппинг. Ха-ха-ха! Да если меня не убьют в сражении, я сам скоро превращусь в оленя. Только вместо собак за мною будут гоняться королевские чиновники. А вот и кислое письмо от портного. Бедняге придётся примириться с мыслью о безнадёжности моего долга. Примириться с этим ему, впрочем, вовсе нетрудно, он выбрал у меня денег втрое больше, чем следовало. Это что? Маленький Дик Чичестер предлагает мне взаймы три тысячи гиней. Нет, маленький Дик, это неподходящее предложение. Дворяне не должны жить за счёт своих друзей. Тем не менее я глубоко благодарен за предложение. Ну, ещё что? Пис,ьмо от мистрис Боттерворз. Боже мой, что это такое? Ни копейки денег в течение трех недель! Опись имущества! Нет, это очень-очень скверно.

— В чем дело? — спросил я, поднимая глаза на товарища.

Бледное лицо баронета покрылось румянцем. Он гневно шагал взад и вперёд по комнате, комкая письмо.

— Это стыд, это позор, Кларк! — воскликнул он. — Черт возьми, надо сейчас же послать ей мои часы. Они — работы Томпиона и куплены в лучшем магазине «Трех корон» близ собора св. Павла. Я за них заплатил сто гиней. На эти деньги она проживёт три месяца. А за эту подлость Мортимер мне ответит. Я буду с ним драться на дуэли. Я шпагой ему докажу, что он негодяй.

— Я первый раз вижу, как вы сердитесь, — сказал я. Сэр Гервасий перестал хмуриться и, рассмеявшись, ответил:

— Нет, я не сержусь. Вы знаете, люди, жившие со мною долгие годы, говорили, что у меня ангельский характер, но такая история может возмутить кого угодно. Сэр Эдвард Мортимер, Кларк, брат моей матери и, стало быть, приходится мне дядей, но он гораздо моложе матери, и разница в возрасте между нами небольшая. Это чистенький, аккуратный человек со сладеньким голоском и вкрадчивыми манерами. В жизни ему, разумеется, везёт, и состояние его быстро увеличивается. В старину мне приходилось несколько раз ссужать его деньгами, но он очень скоро стал богаче меня. Да оно и понятно. Все, что он наживал, у него сохранялось, а я все своё состояние пустил по ветру; от него ничего не осталось. Когда наконец наступил окончательный крах, Мортимер дал мне взаймы сумму, достаточную для того, чтобы я мог добраться до Виргинии. Знаете, почему он оказался таким великодушным, Кларк? Видите ли, тут имеется в виду наследство. Это состояние могло перейти и ко мне. Но Мортимеру эта перспектива не нравится, и в то же время ему хорошо известно, что виргинские краснокожие отлично умеют снимать скальпы. Кроме того, там климат отвратительный, и свирепствуют лихорадки. Не качайте, пожалуйста, головой, Кларк. Вы воспитались в милой деревенской простоте и не знаете подлостей большого света.

— Не нужно объяснять действий ближних дурными соображениями, — ответил я, — вот другое дело, если бы вы знали наверное, что у вашего родственника был злой умысел.

У сэра Гервасия опять потемнело лицо, и он ответил:

— К сожалению, этот злой умысел можно теперь считать доказанным. Я вам уже сказал, что оказывал Мортимеру денежные одолжения. Я не напоминал о них, разумеется, но он сам должен был о них помнить, Эта мистрис Боттерворз — моя старая кормилица. Помогать ей считалось в нашей семье первым долгом. Мне самая мысль отом, что она может пострадать от моего разорения, казалась невыносимой. Получала она от меня приблизительно по гинее в неделю, и это спасло её от голодной смерти. Вот я и обратился с просьбой к Мортимеру. Во имя нашей старой дружбы я просил его не оставлять кормилицу и выдавать ей прежнюю ничтожную сумму. Я обещал ему, в случае, если разбогатею, заплатить все расходы. Подлец торжественно подал мне руку и поклялся, что исполнит мою просьбу. Что за подлое существо человек, дорогой Кларк! Богатый человек пожалел жалких грошей, нарушил слово и оставил бедную старуху умирать голодной смертью. Но он мне за это ответит. Он воображает, что я уже плыву по Атлантическому океану, и не ждёт меня. Если мне только удастся во главе своих молодцов войти в Лондон, я уже пошевелю, как следует, этого сладкогласого святошу. А пока что надо послать тётке Боттерворз мои часы, я буду угадывать время по солнцу. Благослови Бог добрую старуху! Она меня всегда любила; но скажите, Кларк, что вам пишут с родины? Читая письма, вы то хмурились, то улыбались, и ваше лицо мне напоминало апрельскую погоду.

— Одно письмо я получил от отца, — ответил я, — в нем есть приписки от матушки. Второе письмо от моего старого приятеля Захарии Пальмера. Это наш деревенский плотник. Наконец, мне написал ещё один человек, которого я люблю и уважаю. Это Соломон Спрент, отставной моряк.

— Редкое трио корреспондентов, мне очень хотелось бы познакомиться с вашим отцом, Кларк. Он, должно быть, крепок и непоколебим, как старый британский дуб. Я вот сказал вам, что вы мало знаете жизнь, может быть, я ошибся. В своей деревне вы наблюдали человечество без всяких прикрас и, стало быть, могли найти и доброе начало в человеческой природе. Но, как не приукрашивай себя человек, зла, живущего в нем, он все равно не скроет. Конечно, ваши плотник и моряк не умеют притворяться. Они кажутся тем, что они на самом деле из себя представляют. Вот мои придворные друзья — совсем другое дело. Они сотканы из притворства. С таким господином можешь прожить целый век и не узнать, кто он такой. А если вы и станете изучать такого человека с успехом, то скоро раскаетесь в своей любознательности. Черт возьми! Кажется, я становлюсь философом. Впрочем, философия — это любимое убежище разорённых людей. Дайте мне бочку, я положу её на Ковент-гарденской площади и сделаюсь лондонским Диогеном. Я уже более никогда не разбогатею, Михей! Как это говорится в старой песне:

Право, Кларк, эту надпись не мешало бы сделать на всех богадельнях и тому подобных учреждениях.

Сэр Гервасий говорил очень громко. Я нашёл нужным его остановить.

— Потише, вы разбудите сэра Стефена.

— Не бойтесь, не разбужу. Он ещё не спит. Когда я шёл сюда, он и его ученики упражнялись в зале на саблях. На старика прямо смотреть приятно, как он работает саблей и вскрикивает по временам. Мистрис Руфь и наш приятель Локарби сидят в гостиной. Она прядёт, а он читает вслух одну из тех назидательных книг, которую девица и мне советовала читать. По-видимому, девица задалась мыслью обратить Локарби в пуританскую веру, но дело, кажется, кончится тем, что он обратит её из девицы в свою жену… А вы, стало быть, едете к герцогу Бофорту? Мне очень бы хотелось поехать с вами, но Саксон ни за что не отпустит. Я должен находиться с моими мушкетёрами. Дай Бог вам благополучно вернуться назад. А где моя жасминная пудра и ящик с белилами? Если в ваших письмах есть что-либо интересное, прочтите их мне. Я сегодня выпил бутылку вина с нашим полковником в гостинице, и он мне порассказал много кое-чего о вашем доме в Хэванте, но мне хотелось бы знать ещё больше.

— Но ведь тут все серьёзные письма, — ответил я.

— Это ничего. Сегодня я в серьёзном настроении. Если бы в ваших письмах была изложена вся философия Платона, я все равно стал бы их слушать.

— В таком случае позвольте вам прочитать письмо от почтённого плотника. Он многие годы был моим другом и советчиком. Надо вам сказать, что это человек религиозный, но ни в коем случае не сектант. Он философ и не любит партийности; сердце у него любящее, но слабым человеком его нельзя назвать.

— Одним словом, это образец! — произнёс сэр Гервасий, приглаживая брови щёточкой.

— Вот что он мне пишет, — произнёс я и стал читать то же самое письмо, которое теперь прочитаю и вам, мои милые дети.

«Узнал я от вашего отца, мой дорогой мальчик, что есть случай переслать вам весточку, и сел за письмо, которое везёт почтённый Джон Пакингам из Чичестера, отправляющийся на запад. Надеюсь, что вы живёте в армии Монмауза благополучно и что вам дали хорошую должность. HP сомневаюсь, что между товарищами вашими есть люди разных родов. Встретили вы, наверное, и крайних сектантов, и неверующих приспешников. Послушайте моего совета, дорогой друг: избегайте и тех, и других. Сектант это человек, не только свободу своей собственной совести защищающий, — на это он имеет право, — но и старающийся навязать свои убеждения силой другим. В этом отношении сектанты наши заблуждаются, впадая в тот же самый грех, против которого они борются. Что касается безмозглых приспешников, не верующих в Бога, то они хуже лесных животных, ибо последние не лишены самоуважения и смирения, каковых качеств в безбожниках нет».

— Ого! — воскликнул сэр Гервасий. — У старого джентльмена острый язык.

— «На религию надо глядеть широко, — продолжал читать я, — ибо истина шире всех тех представлений и понятий, которые могут быть составлены о ней отдельными людьми. Существование стола свидетельствует о существовании столяра. Таким образом, существование Вселенной говорит о том, что есть Творец Вселенной, называйте Творца как хотите. Рассуждая таким образом, мы стоим на твёрдой почве разума. Для того чтобы познать Творца, нам не нужно ни вдохновения свыше, ни учителей, ни посторонней помощи. Итак, Творец вселенной существует, и нам ничего не остаётся, как познавать Его по Его делам. Мы смотрим на великолепный небосвод, простирающийся над нами в своей красоте и бесконечности, мы созерцаем Божественную премудрость в растениях и животных. На что бы мы ни смотрели, везде мы видим великую мудрость Творца и Его могущество. Итак, Творец Вселенной всемогущ и мудр. Заметьте, что к этому мы пришли логически, а не путём догадок и вдохновения.

Вот что мы знаем наверное. Теперь спросим себя: для чего сотворён мир и люди? Всмотритесь в жизнь Вселенной и вы увидите, что все в мире непрестанно совершенствуется, растёт, увеличивается в своём качестве познаний и мудрости. Природа — это молчаливый проповедник, и проповедует она непрестанно, не только в праздники, но и в будничные дни. Мы видим, как жёлудь превращается в дуб, как из яйца вырастает птица и как из червяка вырабатывается бабочка. Можем ли мы сомневаться в том, что по этому закону непрерывного совершенствования жи-нет и лучшее из творений, душа человеческая? А как может совершенствоваться душа? Только развивая свои добродетели и подчиняя страсти разуму, мой друг. Иного пути совершенствования нет. Итак, мы можем сказать с уверенностью, что сотворены для того, чтобы обогащаться в добродетелях и познании.

Это положение лежит в основе всех религий, и для того чтобы признать справедливость этого положения, никакой веры не требуется. Это положение так же ясно и неопровержимо, как те теоремы Эвклида, которые мы с вами, Михей, вместе проходили. Но на этом общем для всех фундаменте люди строили разные дома. Христианство, магометанство, веры далёкого Востока — во всех религиях основание одинаково. Разница в формах и подробностях. Будем лучше всего держаться христианской веры. Это великое учение любви, к сожалению, редко исполняется. Будем христианами, но не будем презирать и других людей, ибо все человечество, так или иначе, причастно религиозной истине.

Человек идёт из тьмы в свет. Пробыв некоторое время в свете, он идёт опять во тьму. Дорогой Михей, и твои, и мои дни кратки. Не трать же этих дней попусту. Немного их в твоём распоряжении. Помнишь ли, что говорит Петрарка; «Начинающему жизнь кажется бесконечной, а уходящему в вечность она представляется ничтожеством». Каждый день, каждый час нашей жизни должен проходить в служении Творцу. Мы должны развивать все начатки добра, заложенные в нашей душе. Что такое наши горести, тревоги и болезни? Это — облака, которые закрывают солнце только на одно мгновение. Суть жизни заключается в том, чтобы сделать хорошо то, что ты был должен сделать. Итак, не давай себе отдыха. Успеешь отдохнуть, ибо смертный час недалёк.

Да сохранит вас Господь. У нас никаких новостей нет. Портсмутский гарнизон ушёл на запад. Судья грозил вашему отцу и другим, но сделать им ничего не может потому, что у него нет никаких улик. Церковники и протестанты по-прежнему грызутся. Поистине, все эти люди живут по суровым заповедям Моисея и забыли об учении Христа. До свидания, мой дорогой мальчик. Примите пожелания всего лучшего от вашего седовласого друга Захарии Пальмера».

Окончив чтение, я стал складывать письмо, а сэр Гервасий воскликнул:

— Вот уж не ожидал ничего подобного! Я слышал знаменитейших проповедников, Стиллингфлита и Тенисона, но лучшей проповеди, чем эта, мне не приходилось слышать. Это прямоепископ, переодетый плотником. Ему бы не рубанок в руки, а пастырский посох. Ну, а теперь познакомьте меня с другим вашим другом — моряком. Наверное, он окажется богословом в парусиновой фуражке, духовником в промасленных штанах?

— О, Соломон Спрент — это человек другого склада, но тоже хороший, — ответил я, — впрочем, судите сами. Я вам прочту его письмо.

И я начал читать письмо Спрента:

— «Господин Кларк! Помните ли вы нашу совместную экспедицию. Я вошёл в сферу неприятельского огня и начал бой, а вы стояли в канале, ожидая от меня сигналов. Сражение кончилось тем, что я подчинился и осмотрел захваченный приз, который оказался исправным как в верхних, так и в нижних частях…»

— Что означает эта чертовщина? — спросил сэр Гервасий.

— Речь здесь идёт о девушке, сестре нашего кузнеца, некоей Фебе Даусон. Спрент сорок лет служил во флоте, сходя на сушу лишь изредка и на самое короткое время. Говорить он может только на морском жаргоне и убеждён при этом, что выражается чистейшим английским языком, не хуже любого верноподданного английской короны, живущего в Гэмпшире.

— Читайте дальше, — сказал баронет.

— «Прочёл я ей военные правила, — писал далее Спрент, — и изъяснил ей условия, на коих мы распустим паруса и отправимся в житейское плаванье. Правила эти таковы:

Во-первых, она должна подчиниться без замедления моей команде.

Во-вторых, управлять рулём под моим наблюдением.

В-третьих, верно помогать мне в боях в дурную погоду и во время кораблекрушения.

В-четвёртых, при нападении пиратов, береговой стражи и неприятелей она сама должна становиться под защиту моих орудий.

В-пятых, я должен держать её, как союзный корабль, в исправном состоянии и по временам давать ей время для чистки. Я обязан также снабжать её своевременно флагами и прочими украшениями, необходимыми для красивого судна.

В-шестых, я не должен брать на буксир других судов её типа, а если какое и прицепится, то обрезать канат.

В-седьмых, я должен ежедневно снабжать союзника провиантом.

В-восьмых, в случае, если дурная погода моря повредит союзный корабль и в нем откроется течь, то я обязан прийти на помощь, выкачивать воду и исправлять повреждения.

В-девятых, во время всего нашего путешествия мы должны держать флаг протестантской веры и держать курс по направлению к тому великому порту, в котором найдётся вечное место для двух союзных и выстроенных в Англии судов.

Условия эти были подписаны и запечатаны в то время, когда пробило восемь склянок. Я дал задний ход и пустился в погоню за вами, но вы ушли так далеко, что ваших верхних парусов не было видно. Вскоре затем я услыхал, что вы отправились на войну с этим узким и длинным фрегатом, похожим на пиратское судно, которое я видел у нас в селе.

Нехорошо это с вашей стороны, что вы не подали сигнала перед вашим отплытием и не бросили якорь хотя на минуточку перед моей стоянкой. Впрочем, я вас извиняю, вы, может быть, воспользовались благоприятным течением и ждать вам было некогда. Если бы одна из моих мачт не была фальшивой и если бы у меня не была отбита неприятельским ядром стеньга, я бы и сам с удовольствием поднял паруса и отплыл бы ещё раз понюхать пороху. Впрочем, даже деревянная нога не помешала бы мне сделать это, но я боюсь союзного корабля. Я думаю, что он объявит наш договор недействительным и отчалит от меня, а этого я боюсь. Я буду следовать за союзной кормой, пока мы не будем соединены. До свидания, товарищ! Насчёт войны примите совет старого моряка. Не упускайте из виду моряков и пользуйтесь благоприятным ветром. В день битвы сообщите это правило вашему адмиралу. Шепните на ухо, скажите ему:

«Из виду берегов не упускай и благоприятным ветром неукоснительно пользуйся». Наносить удары врагу надо быстро, сильно и непрерывно. Так говорил Христофор Мингс, а лучшего человека, чем он, никогда, ни до, ни после, не спускали на воду. Всегда готовый слушать вашу команду Соломон Спрент».

Сэр Гервасий не переставал посмеиваться все время, пока я читал. Когда же я кончил чтение, мы оба разразились неудержимым хохотом.

— Идёт ли война на суше или на море, ему все равно, он всюду пускает в ход свою морскую терминологию, — воскликнул баронет, — а знаете, это письмо могло бы вам пригодиться, если бы вы участвовали в военных советах Монмауза. Он вас спрашивает, например, какого вы мнения, а вы ему в ответ: «Не упускай из виду берега и пользуйся благоприятным ветром».

Я докурил трубку и, встав, произнёс:

— Пора мне и спать ложиться. Завтра на рассвете я уже должен быть в дороге.

— В таком случае, довершите вашу любезность и познакомьте меня с вашим почтённым родителем, который принадлежит к круглоголовым.

— Да тут всего несколько строк! — ответил я. — Он не любит многословия. Но если вас его письмо интересует, я вам его прочту. Слушайте: «Это письмо, дорогой сын, я посылаю тебе с одним благочестивым человеком. Надеюсь, что ты ведёшь себя как подобает. При опасностях и затруднениях надейся не на себя, но проси помощи свыше. Если ты в числе начальников, то учи своих солдат во время атаки петь псалмы. Это старый и хороший обычай. В битве не столько руби, сколько коли. Это гораздо лучше. Сэр Джон Лаусон явился сюда как волк рыкающий, но никаких улик против меня найти не мог. Джона Марчбенка из Бедхэмптона посадили в тюрьму. Поистине, в Англии воцарился антихрист, но недолго уже продолжаться этому, ибо Царствие Божие у дверей. Сражайся за истину и свободу храбро. Любящий тебя отец Иосиф Кларк».