Мы то и дело натыкались на плачущих женщин и на валявшиеся в канавах тележки. Совершенно напротив, крестьяне, двигавшиеся на запад, были молодец к молодцу. Шли они или совсем налегке или с малым количеством клади. Загорелые лица, тяжёлая обувь, блузы. Большинство из них были рабочие, судя по этим признакам, но среди рабочих мы-видели там и сям людей в высоких сапогах и плисовых куртках. Это были мелкие фермеры и свободные землевладельцы.

Эти последние шли группами вооружённые дубовыми толстыми палками. Эта палка, на вид невинная, становится страшным оружием в руках сильного человека. Время от времени один из таких путников затягивал псалом; а все, находившиеся вблизи, немедленно же подхватывали, — и песнь начинала греметь на протяжении нескольких миль сразу.

На нас эти люди иногда поглядывали с видимым недоброжелательством, а иногда начинали между собой шептаться, качая головами; очевидно, наш вид вызывал в них подозрительность.

В толпе мы замечали широкополые шляпы и женевские плащи. Так одевалось пуританское духовенство.

— Наконец-то мы очутились в стране Монмауза! — сказал мне Саксон. Сэр Гервасий Джером и Рувим ехали впереди. — Глядите-ка на этих поселян. Все это сырой материал, и из него придётся выработать солдат.

Я взглянул на коренастые, здоровые фигуры, на смелые мужественные лица и ответил:

— Материал во всяком случае неплохой. А разве вы думаете, что все эти люди идут в лагерь Монмауза?

— А то куда же? Поглядите-ка на этого долговязого пастора в широкополой шляпе. Обратите внимание, как он хромает. Левая нога у него совсем не сгибается.

— Ну так что же? Наверное, его дорога утомила.

— Хо-хо-хо! — рассмеялся Саксон. — Видал я на своём веку. много таких хромых. В свои панталоны человек засовывает меч. Это старый пуританский фокус. А вот погодите, как только он почувствует себя в безопасности, он сейчас же вытащит этот меч наружу и начнёт им действовать, уверяю вас. Но пока пуританин ещё надеется встретить королевских драгунов, он стыдится и прячет оружие. О, эти пуритане — твёрдый народ. Это фанатик, про которого говорится:

Да, этими двумя стихами старый Самюэль Бутлер очертил всего пуританина. А поглядите-ка вон на того молодца. За пазухой в блузе у него торчит коса. Я даже вижу очертания этой косы. Попомните моё слово: у каждого из этих плутов спрятан где-нибудь или наконечник пики, или серп. Наконец-то в воздухе повеяло войной. Поверите ли вы, что я чувствую себя точно помолодевшим. Вы понимаете меня, товарищи! Право, я рад, что не застрял в брутонской гостинице.

— А вы ведь как-будто колебались, — сказал я.

— Да-да, это верно. Во-первых, женщина она красивая, а затем и домик — хоть куда. Против этого сказать ничего нельзя. Но, видите ли, в чем дело, милейший: брак это такая крепость, в которую войти легко, а выбраться трудно. Тут даже такой герой, как старик Тилли, ничего поделать не может. На Дунае я со всеми этими штуками отлично познакомился. Мамелюки однажды нарочно оставили в стене брешь. Императорские войска попались в ловушку: они полезли в эту дыру и очутились в тесных улицах. Мало, кто вернулся назад. Старую птицу на такую хитрость не поймаешь. Я, знаете, что сделал? Разыскал одного городского сплетника и расспросил его о милой вдовушке и её гостинице. Как оказывается, характер-то у неё неважный. Очень она уж сварлива. Говорят, что и муж-то помер не столько от водянки, как уверял врач, сколько от того, что она его изводила. И опять-таки в Брутони недавно появилась другая гостиница. Хозяин опытный и ловкий человек и многих клиентов от хорошенькой вдовушки уже успел переманить. А кроме всего прочего вы, наверное, заметили, что Брутон чертовски скучный и сонный город. Взвесил я все это, да и решил, что самое лучшее будет, если я осаду с вдовушки сниму. Хорошо ещё, что я могу отступить с оружием и всеми военными почестями.

— И вы поступили прекрасно, — сказал я, — спокойная и сонная жизнь не по вас. Но скажите, что вы думаете о нашем новом товарище?

— Клянусь верой! — сказал Саксон. — У нас скоро образуется целый конный полк, если мы будем принимать к себе всякого дворянина, нуждающегося в работе. А насчёт этого сэра Гервасия я думаю именно то, что сказал ему в глаза в гостинице. Он, по-видимому, гораздо мужественнее, чем это кажется с первого взгляда. Эти молодые дворяне от-чаянньж народ, и их хлебом не корми, а дай только подраться хорошенько. Если я боюсь чего, так это того, что у него нет настоящей закалки. Он испугается трудностей похода и может отступиться от дела. А потом у него внешность неподходящая; все эти святые пуритане возненавидят его за одну его внешность. Сам-то Монмауз легкомысленный человек, но как-никак, а на его военных советах, наверное, решающий голос будут иметь пуритане… Да поглядите сами на него, как он сидит на своём красивом сером жеребце и поглядывает на нас. Шляпа у него набекрень, грудь открытая, без лат, хлыст прицеплен к верхней пуговице камзола, одной рукой он подбоченился, а ругательств у него на языке больше, чем лент на одежде. А затем смотрите-ка, как он поглядывает на крестьян… Вот если он хочет сразиться за этих фанатиков, ему придётся переменить манеры… Эге! Слышите! Никак сэр Гервасий уже впутался в историю!

Действительно, Рувим и сэр Гервасий остановились и ожидали, пока мы к ним приблизимся. Но едва они остановились, как толпа крестьян, шедшая рядом с ними, остановилась и окружила их. В толпе слышался глухой ропот, мы видели угрожающие движения руками.

Другие крестьяне, увидя, что происходит что-то неладное, поспешили к товарищам, стоявшим около сэра Гервасия и Рувима.

Мы дали шпоры лошадям и, пробившись через толпу, которая с каждым мгновением становилась все более многочисленной и опасной, добрались до наших приятелей, которые были теснимы со всех сторон. Рувим держался рукой за рукоять сабли, а сэр Гервасий беззаботно ковырял зубы зубочисткой и глядел на гневную толпу с видом добродушного презрения.

— Облить эту компанию одним-двумя флаконами духов было бы совсем нелишне, жаль, что у меня нет пульверизатора, — сказал он мне спокойно.

— Держитесь наготове, но к оружию пока не прибегайте, — скомандовал Саксон. — Какого черта взбесились эти свиньи? Явно, что они замышляют недоброе. Эй, приятели, чего вы разорались?

Этот окрик Саксона имел следствием то, что толпа подняла страшный крик и гам. Вокруг нас толпились люди, мелькали злобные лица, сверкали злые глаза, там и сям блестело оружие, откуда-то появившееся. Сперва в этом рёве ничего нельзя было разобрать, но вскоре стали раздаваться явственные восклицания:

— Долой папистов!

— Долой идолопоклонников!

— Поразим сих еретиков окаянных!

— Долой их!

— Убивайте этих филистимлян, гордящихся своими конями!

Над нашими головами просвистел сперва один камень, а затем другой. В видах самозащиты мы обнажили сабли.

И вот через толпу пробился высокий пастор, которого мы заметили ещё прежде, и начал успокаивать толпу. Благодаря величественной осанке и громовому голосу это ему удалось. Когда крики утихли, пастор обратился к нам и вопросил:

— Кто вы такие? Стоите ли вы здесь за дело Господа или же поклоняетесь Ваалу? Кто не с нами, тот против нас.

— Что вы разумеете под Господом и под Ваалом, преподобный сэр? — спросил сэр Гервасий Джером. — Мне кажется, мы объяснимся гораздо скорее, если вы перестанете говорить по-еврейски и изъяснитесь с нами на простом английском языке.

Пастор, покраснев от гнева, ответил:

— Теперь не время для легкомысленных слов. Если вы хотите сберечь свои шкуры, то отвечайте, за кого вы сражаетесь: за кровавого узурпатора Иакова Стюарта или же за его высокопротестантское величество короля Монмауза?

— Как! Он уже успел стать королём?! — воскликнул Саксон. — Узнайте же в таком случае, что мы являемся четырьмя недостойными сосудами, едущими предложить свои услуги делу протестантизма.

— Врёт он, добрый мистер Петтигрью, подло лжёт! — воскликнул здоровый мужик, стоявший недалеко от пастора. — Разве добрые протестанты надевают на себя такие шутовские одеяния? Глядите-ка…

И, указывая на сэра Гервасия, здоровенный мужик продолжал:

— Это явный амалекитянин, что явствует из его одежды. Одет он как подобает жениху римской блудницы. Мы должны поразить их копием.

— Благодарю вас, уважаемый друг, — произнёс сэр Гервасий. — если бы вы стояли ближе ко мне, я поблагодарил бы вас ещё чувствительнее за мнение, высказанное вами обо мне.

— Ну, а чем же вы докажете, что вы нг состоите в услужении у узурпатора и не направляетесь вперёд для утеснения верных? — спросил снова пуританский священник.

— Но я уже вам объяснил, милый человек, — нетерпеливо ответил Саксон, — что мы едем из Гэмпшира для того, чтобы сражаться с Иаковом Стюартом. Ведь мы же едем с вами в лагерь Монмауза, каких вам ещё надо доказательств?

— Кто вас знает? Может быть, вы лжёте, чтобы освободиться от нас, — ответил пастор, посоветовавшись шёпотом с двумя крестьянами, которые играли, по-видимому, роль вождей. — Мы вам предлагаем следующее: идите вместе с нами, но наперёд отдайте нам ваши сабли, пистолеты и прочие телесные орудия.

— Но я уже вам объяснил, милый человек, — сказал наш руководитель, — кавалер, охраняющий свою честь, не может отказаться от своего оружия и свободы. Кларк, становитесь рядом и рубите первого мерзавца, который к нам сунется.

Толпа подняла бешеный крик. В воздухе взвились дубины, засверкали острия кос, но священник снова успокоил свою паству и обратился ко мне.

— Кажется, я не ослышался? — сказал он. — Вас зовут Кларк?

— Да.

— А ваше христианское имя?

— Михей.

— Место жительства?

— Хэвант.

Пастор говорил шёпотом с крестьянином, стоявшим с ним рядом. Это был человек с седой бородой, лицо у него было суровое, жёсткое. Одет он был в чёрную клеёнчатую куртку.

Поговорив с этим человеком, пастор снова обратился ко мне:

— Если вы действительно Михей Кларк из Хэванта, то вы можете мне назвать по имени опытного воина, который долго сражался в Германии и должен был прибыть с вами в лагерь верных.

— А это вот он самый, — ответил я, — зовут его Децимус Саксон.

— Верно ведь, верно, мистер Питтергрью, — воскликнул старый крестьянин, — Дик Румбальд это самое имя и называл. Он сказал, что с ним приедет или сам старик Кларк, или его сын. Ну, а кто это такие?

— А это мистер Рувим Локарби тоже из Хэванта, а рядом сэр Гервасий Джером. Оба они едут охотниками служить герцогу Монмаузу.

— В таком случае рад встрече с вами, — сердечно сказал храбрый священник. И затем, обращаясь к толпе, он крикнул:

— Друзья, за этих господ я отвечаю! Они на стороне честных людей и идут защищать святое дело.

Едва пастор произнёс эти слова, как бешенство толпы сменилось неописуемым восторгом. Крестьяне ликовали и осыпали нас преувеличенными похвалами и лестью. Теснясь около нас, они гладили наши сапоги, держали нас за камзолы, жали нам руки и призывали на нас благословение. Пастору с великим трудом удалось освободить нас от любезностей толпы, и крестьяне снова двинулись в путь. Мы ехали посреди них, причём пастор шёл между мной и Саксоном. Рувим немедленно же сострил, что пастор по своей фигуре является самым подходящим посредником между мной и Саксоном. И действительно, он был выше меня ростом, но не так широкоплеч, как я. Саксон, наоборот, был ростом выше пастора, но в плечах пастор был шире искателя приключений. Лицо у пастора было длинное, худое, со впалыми щеками, брови были густые, щетинистые, глаза сидели глубоко в орбитах и имели грустное выражение, но, когда пастором овладевал религиозный порыв, эти меланхолические глаза начинали блестеть и становились дикими.

— Зовут меня, джентльмены, Иисус Петтигрью, — произнёс он, — я недостойный работник в винограднике Господа и свидетельствую об Его святом завете голосом и мышцею своей. Сие моё верное стадо я веду на запад, дабы они были готовы к жатве в час, когда всевышнему угодно будет собрать своих верных людей.

— А почему вы не поставили этих людей в строй? Они должны идти стройными колоннами, — сказал Саксон, — они бредут врассыпную вроде гусей, когда их на Михайлов день гонят на ярмарку. Неужели вы не опасаетесь? Не написано ли, что пагуба приходит внезапно? Придёт враг, поразит, и не будет избавления.

— Да, друг мой, но ведь написано также: «Возложи на Господа все упование твоё, ибо человеческое разумение тщетно». И потом, я не мог поставить моих людей в боевой порядок, мы могли бы таким образом привлечь к себе внимание конницы Иакова Стюарта, с которой мы могли встретиться. Моё желание заключается в том, чтобы довести моё стадо до лагеря благополучно. Там им дадут вооружение, а то очень уж шансы неравные.

— Правда, сэр, вы решили очень умно, — мрачно произнёс Саксон, — вы правы: если конница налетит на этих добрых людей, то пастырь останется без паствы.

— Ну нет, это невозможно! — с жаром сказал мистер Петтигрью. — Скажите лучше, что и пастырь, и паства благополучно совершат свой тернистый путь мученичества и достигнут Нового Иерусалима. Знай, друг, что я пришёл от Монмауза для того, чтобы привести к его знамёнам всех этих людей. Я получил от него — то есть не от него, а от мистера Фергюсона — повеление поджидать вас и ещё нескольких верных, которые должны прийти к нам с востока. Вы по какому пути ехали?

— Через Солсберийскую равнину и Брутен.

— Наших никого не видали?

— Никого, — ответил Саксон, — в Солсбери мы встретили Голубую гвардию, а затем эта же гвардия или, может быть, какой-нибудь другой конный полк встретился нам уже на этой стороне степи, около деревни Мира.

Иисус Петтигрью покачал головой и сказал:

— Вот как! Орлы уже слетаются! Это люди в пышных одеждах. У них, как у древних ассириян, кони и колесницы, коими они похваляются, но напрасна их похвальба. Ангел Господен дохнет на них ночью. Господь в праведном гневе своём поразит их, и сила их, и мощь всеконечно сокрушатся.

— Аминь! Аминь! — крикнули несколько крестьян, слышавшие слова пастора.

— Гордые возвысили рог свой, мистер Петтигрью, — вымолвил седобородый пуританин, — они высоко поставили светильники свои, светильники греховного обряда и поклоннического богослужения. Но светильники сии будут низвержены руками верных.

Мужчина с красным лицом, принадлежавший судя по одежде к классу свободных земледельцев, добавил:

— Увы, эти светильники, на вид столь пышные, издают только копоть и гарь, оскорбляющую ноздри христиан. Так было и в древности, когда старый Нолль взял в руки свои щипцы и снял с этих светильников нагар. Где щипцы сии? Друзья мои, это мечи верных.

Мрачный смех большинства одобрил эту благочестивую выходку товарища.

Пастор воскликнул:

— Да, брат Сандкрофт, в речах твоих скрывается сладость, подобная небесной манне. Путь наш долог и утомителен. Облегчим же его песнею хвалы. Где брат Зитльвет, глас коего подобен кимвалу и гуслям?

— Не ищите его, мой благочестивый мистер Петтигрью! — ответил Саксон. — Иногда мне самому приходилось возвышать свой голос перед Господом, и я начну.

И без дальнейших сговоров Саксон громовым басом затянул гимн, который дружно был подхвачен пастором и крестьянами. Вот этот гимн:

Саксон уже умолк, а преподобный Иисус Петтигрью продолжал, размахивать своими длинными руками и без конца повторял припев к гимну. Бесконечно длинная вереница шедших за нами крестьян вторила пастору.

— Весьма этот гимн душеспасителен, — произнёс Саксон.

Глядя на него, я негодовал, а Рувим и сэр Гервасий удивлялись. Дело в том, что Саксон усвоил себе опять ту же манеру, которую он пускал в ход, гостя у моего отца. Говорил он в благочестивом тоне и гнусавым голосом, наподобие пуритан.

— Да, весьма-весьма сей гимн душеспасителен! — повторил снова Саксон. — Пропетый на поле битвы, он укрепляет и воодушевляет.

— Верно, верно! — подтвердил священник. — Ох, сэр, если ваши товарищи так же благочестивы, как вы, то вы вчетвером стоите целой уланской бригады.

Эти слова пастора вызвали шумные одобрения пуритан, а пастор между тем продолжал:

— Вы, сэр, как я слышал, постигли всю военную науку, и я потому с удовольствием передам вам начальствование сим малым отрядом верных. Командуйте, пока мы не доедем до лагеря.

— Что же, — ответил спокойно Децимус Саксон. — Это хорошо; пора, давно пора этим людям поступить под руководство настоящего солдата, — ваше предложение, мистер Петтигрью, подоспело в самый раз. Кажется, мои глаза меня не обманывают. Вон на том горном склоне я вижу блеск сабель и лат. Наши благочестивые упражнения привлекли к нам неприятеля.