Глава I

Увертюра. В «то время»

Вот отрывки из писем, которыми они обменивались в «то время».

Уокинг. 20 мая.

Дорогая Мод! Твоя мать предложила, чтобы наша свадьба состоялась в начале сентября. Мы на это согласились. Не думаешь ли ты, однако, что мы не можем для этой цели назначить 3 августа? Это среда, день во всех отношениях подходящий! Непременно постарайся отменить назначенный нами раньше срок, так как день 3 августа следует безусловно предпочесть всем остальным. Сгораю от нетерпения узнать твое мнение по этому поводу. А затем, моя дорогая Мод… (Остальное не относится к делу).

Ст. Албанс, 22 мая.

Дорогой Франк! Мама не видит препятствий к перенесению дня нашей свадьбы на 3 августа. Я же всегда готова сделать все, что только может быть приятным тебе и ей. Конечно, надо принять во внимание гостей, портниху и многое другое, но я не сомневаюсь, что к 3-му августа все будет улажено. О, Франк… (Остальное нас не касается).

Уокинг. 25 мая.

Дорогая Мод! Я много думал о предполагающемся изменении срока нашей свадьбы и сейчас убедился, что совсем было упустил из виду одно обстоятельство. 1 августа — большой праздник, и путешествовать по железной дороге в это время очень неприятно. Подумай только, как неудобно будет твоему дядюшке Джозефу ехать в компании праздничной толпы на протяжении всего пути от Эдинбурга сюда. Ведь с нашей стороны будет нелюбезно подвергать наших родственников неудобствам. Поэтому мне кажется, что, принимая во внимание решительно все, среда, 20 июля будет самым подходящим днем для нашей свадьбы. Дорогая моя, я так надеюсь на тебя, что ты употребишь все усилия и уговоришь твою мать согласиться на это изменение. Когда я только думаю, что… (дальше не важно).

Ст. Албанс. 27 мая.

Дорогой Франк! Все, что ты говоришь относительно дня нашей свадьбы, совершенно справедливо, и с твоей стороны очень мило так заботиться о моем дяде Джозефе. Ну, конечно, поездка в такое время будет для него очень неприятна, и мы должны постараться избавить его от этого. Мама видит только одно серьезное препятствие. Приблизительно в конце июля возвращается из Рангуны дядя Персиваль (второй брат моей матери). Таким образом, он на несколько дней опоздает ко дню нашей свадьбы, если только мы ее не отложим (О, Франк, милый, ведь это будет наша свадьба). Этот дядя всегда очень любил меня, и возможно, что он будет обижен, если мы повенчаемся как раз перед самым его приездом. Не лучше ли отложить свадьбу на несколько дней? Мама всецело полагается на тебя, и мы поступим так, как ты посоветуешь. О, Франк… (Остальное имеет частный характер).

Уокинг. 29 мая.

Родная Мод! Мне кажется, со стороны дяди Персиваля будет несправедливо думать, что мы должны отложить такой важный для нас день только ради его присутствия. Я уверен, что, подумав, вы сами придете к такому же заключению. Должен, однако, заметить, что в одном вы обе справедливо правы. Венчаться как раз перед самым его приездом в самом деле будет неудобно. На это он, несомненно, будет иметь право обидеться. Во избежание этого, я думаю, будет лучше, если наша свадьба состоится, скажем, 7-го июля. Это четверг, день во всех отношениях подходящий. Когда я перечитываю твое последнее письмо… (Дальше не интересно).

Ст. Албанс. 1 июня.

Дорогой Франк! Я думаю, что ты безусловно прав, находя неудобным, чтобы наша свадьба состоялась как раз перед самым приездом дяди Персиваля в Англию. Было бы так неприятно огорчить его. Мама была у госпожи Мортимер по поводу моих платьев, и та находит, что если поторопиться, то все будет готово к 7 июля. Госпожа Мортимер вообще очень любезна. О, Франк, ведь осталось всего только несколько недель, а затем…

Уокинг. 14 июня.

Родная, милая Мод! Как вы обе с матерью добры, что согласились на мое предложение! Только, ради Бога, не беспокойся из-за твоих платьев. Для венчания вполне достаточно твоего дорожного платья; об остальных мы позаботимся после. Я уверен, что твое белое платье с черными полосками, — то самое, в котором ты играла в лаун-теннис у Арлингтонов, — подойдет как нельзя лучше. Ты в нем была очаровательна. Кажется, это мое самое любимое из всех твоих платьев, исключив разве то темное со светло-зеленой отделкой спереди. Оно так тебе идет. Мне очень нравится также твое серое платье из альпага. Ты прелестна в нем. Мне кажется, что эти платья, и, конечно, твое вечернее сатиновое платье — мои любимые. Впрочем, это, кажется, единственные платья, в которых я тебя видел. Но больше всего я люблю все-таки твое серое платье, потому что именно в нем была ты, когда я в первый раз… — ты помнишь! Ты никогда не должна бросать этих платьев. С ними связано столько воспоминаний. Я хочу видеть тебя только в них еще много, много лет!

Словом, у тебя столько прелестных платьев, что мы можем считать себя совершенно независимыми от госпожи Мортимер. Если она не успеет приготовить их к сроку, они пригодятся тебе и после. Я не хочу быть эгоистом и поступать необдуманно, но право же, было нелепо, если бы мы позволили портному или портнихе служить препятствиями нашему уединению. Затем вот что: необходимо, чтобы ты повлияла на свою мать, так как в наши планы требуется внести некоторые изменения. Чем раньше наступит наш медовый месяц, тем лучше. В июле все отправляются путешествовать, в гостиницах поэтому бывает слишком многолюдно и неудобно. Я же хочу, чтобы первые дни после нашей свадьбы никто и ничто не мешало нашему счастью. Если бы мы могли перенести день нашей свадьбы на конец этого месяца, мы успели бы закончить наше свадебное путешествие как раз перед началом общего наплыва публики. На конец этого самого месяца!

О, Мод, моя дорогая девочка, постарайся устроить это. 30-е июня, вторник, день во всех отношениях подходящий. В конторе в это время свободно обойдутся без меня. И как раз останется достаточно времени для трехкратного церковного оглашения, начиная со следующего воскресенья. Всецело полагаюсь на тебя, моя дорогая. Постарайся все это устроить.

Ст. Албанс. 4 нюня.

Дорогой Франк! Вчера, получив твое милое письмо, нам чуть не пришлось бежать за доктором. Когда я прочла маме некоторые строки этого письма, она почти упала в обморок. Могу ли я, девушка из общества, венчаться в старом платье, предназначенном для лаун-тенниса! Да ведь я его у Арлингтонов надела потому только, что было жалко своего нового платья. Нет, иногда ты бываешь просто бесподобен! Однако, ты, вижу я, большой знаток дамских туалетов, судя по тому, как ты толкуешь о моем сером платье из альпага. Хотя, к слову сказать, оно не из альпага, а из мериноса, но это пустяки. Удивительно, как ты хорошо помнишь мой гардероб! И ты хочешь, чтобы я носила все эти старые платья еще много, много лет. Так и будет, милый, но только тогда, когда мы будем оставаться дома совсем, совсем одни. Ну, представь себе чью-нибудь гостиную, полную нарядных дам, и у всех у них рукава с буфами. И вдруг среди всех них появляется твоя жена в старом платье с узкими рукавами. Я думаю, что тебя не утешило бы даже и воспоминание о том, что это то самое платье, в котором я была, когда ты в первый раз… ты знаешь что.

У меня должно быть подвенечное платье! Если у меня его не будет, мама вряд ли признает наш брак законным. Да если бы ты только знал, какое оно будет красивое, то не стал бы вмешиваться в это дело. Попробуй только представить себе: серебристо-серое — я знаю, как ты любишь серые цвета — с легкой белой отделкой у воротника и на рукавах, и затем украшения из прелестного жемчуга… En suite к платью — бледно-серая шляпка с белым пером и бриллиантовой пряжкой. Впрочем, вы, сударь, ничего в этом не понимаете, хотя, когда ты меня в нем увидишь, я уверена, что тебе понравится. Оно как раз соответствует твоему идеалу изящной простоты, которую мужчины считают самым дешевым способом одеваться, до тех пор, пока они сами не женятся и не начнут получать счета от портных.

Самые важные новости я приберегла к концу. Мама была у портнихи, и та говорит, что если работать дни и ночи, то все будет готово к 30-му. О, Франк, ты желаешь невозможного! Во вторник, через три недели… А потом еще эти церковные оглашения! Мне становится страшно, когда я подумаю об этом. Мой милый, дорогой мальчик, я не надоем тебе? Ну что я стану делать, если мне будет казаться, что тебе со мной скучно? Самое худшее то, что ты совершенно меня не знаешь. У меня сто тысяч пороков, но любовь ослепляет тебя, и ты ничего не видишь. Настанет день, когда завеса спадет с твоих глаз, и ты тогда сразу увидишь все, что во мне есть худого. О, какая реакция тогда наступит! Ты увидишь меня такою, какая я на самом деле, — легкомысленная, своевольная, ленивая, дерзкая, в общем, просто ужасная. Но я люблю тебя, Франк, всем своим сердцем, всей душой, люблю так сильно, как только способен любить человек, — и ты этого не забудешь, Франк, ты это примешь во внимание, ведь так? Ну, я так рада, что сказала все это: лучше будет, чтобы ты заранее знал, что тебя ожидает. Я хочу, чтобы ты всегда мог указать на это письмо и сказать: «Она предупреждала меня, она на самом деле не хуже, чем сама говорила». О, Франк, подумай только о 30-м!..

P.S. Я забыла сказать тебе, что у меня, под цвет платья, есть еще серая шелковая накидка, на кремовой подкладке. Просто прелесть!

Вот как обстояли их дела в «то время».

Глава II

Продолжение увертюры. В минорном тоне

Уокинг. 7 июня.

Дорогая Мод! Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас была здесь, со мною. Мне так тяжело, я в отчаянии! Целый день брожу и не нахожу себе места. Мне так хотелось бы услышать сейчас звук твоего голоса, почувствовать прикосновение твоей руки. Откуда у меня это мрачное настроение? Ведь через три недели мне предстоит сделаться мужем лучшей женщины Англии! И чем больше я думаю, тем яснее становится для меня, что именно поэтому мне и тяжело сейчас. Я чувствую, что был неправ по отношению к тебе, что должен исправить свою ошибку, — и не знаю, как это сделать.

В последнем твоем милом письме ты говорила, что легкомысленна. Нет, ты никогда не была такою, но я — да, я был легкомысленным. С тех пор, как я полюбил тебя, любовь эта так захватила меня, я был так счастлив, что все окружающее казалось мне в розовом свете, и я в сущности еще ни разу не задумывался над прозаической стороной жизни, над тем, к чему собственно поведет наша женитьба. Теперь, в самую последнюю минуту, я понял, что мы оба готовимся совершить поступок, который, может быть, лишит тебя многих светлых сторон твоей жизни. Что я могу предложить тебе взамен жертвы, которую ты приносишь мне? Себя самого, свою любовь, и все, что я имею, — но как немного все это! Таких девушек как ты — светлых, чистых, изящных, нежных — одна на тысячу, на десять тысяч, ты лучшая женщина в Англии, на всем белом свете! Я же самый обыкновенный средний человек, может быть даже ниже среднего уровня. Прошлым я похвастаться не могу, в будущем перспективы у меня тоже не блестящи. Наша женитьба — это очень, очень невыгодная сделка для тебя. Но время еще не ушло. Взвесь, рассчитай, и если ты найдешь, что теряешь слишком много, уйди от меня даже теперь, — и будь уверена, что ты никогда не услышишь от меня ни одного упрека. Вся твоя жизнь поставлена на карту. Я не вправе настаивать на решении, принятом тобой тогда, когда ты еще не сознавала, к чему поведет подобное решение. Сейчас я покажу тебе все в истинном свете, а там будь что будет, — совесть моя будет спокойна, и я буду знать, что ты поступаешь вполне сознательно.

Сравни свою теперешнюю жизнь с той, что тебе предстоит. Твой отец богат или по меньшей мере состоятелен, и у тебя никогда ни в чем не было недостатка. Насколько я знаю добрую душу твоей матери, я уверен, что ни одно твое желание не оставалось неисполненным. Ты жила хорошо, хорошо одевалась, у тебя была своя прелестная комната, хорошенький садик, своя маленькая собачка, своя горничная. И главное, у тебя никогда не было заботы о завтрашнем дне. Я так хорошо представляю себе всю твою прежнюю жизнь. Утром — музыка, пение, работа в саду, чтение. После обеда — обязанности по отношению к обществу, визиты, прием гостей. Вечером — лаун-теннис, прогулка, снова музыка, возвращение твоего отца из Сити, сбор всей вашей тихой, счастливой семьи. Иногда случайно званый обед, театр, танцы. И так месяц за месяцем, год за годом: тихая, милая, ласковая, счастливая сама, заражая своим счастьем все вокруг себя. Тебе не приходилось заботиться о деньгах, — это было дело твоего отца. Тебе не нужно было хлопотать и по хозяйству, — этим занималась твоя мать. Ты жила, как живут цветы и птицы, не заботясь о завтрашнем дне. Все, что только могла дать жизнь, — все было твое.

Взгляни же теперь на то, что тебе предстоит, если ты только все еще согласна соединить свою судьбу с моею.

Видного положения я не занимаю. Что будешь ты представлять из себя в качестве жены помощника бухгалтера Общества взаимного страхования? Положение очень неопределенное. Чего я могу ожидать в будущем? Я могу сделаться главным бухгалтером. Если Дилтон умрет — чего не дай Бог, так как он очень славный человек — я вероятно буду назначен на его место. Но и только. У меня есть склонность к литературе — я поместил несколько критических статей в ежемесячных журналах, — но на это едва ли можно серьезно рассчитывать.

Мой годовой доход составляет всего 400 фунтов стерлингов и небольшой процент со сделок, совершенных мною. Это очень немного. Отец дает тебе 50 фунтов. Наш общий годовой доход будет таким образом наверное менее 500 фунтов. Подумала ли ты хорошенько, чего это будет стоить — бросить твой чудесный дом в Ст. Албансе, с его усадьбой, бильярдом, с его лужайкой — и поселиться в Уокинге, в крошечном домике, за который я плачу каких-то 50 фунтов в год. В этом крошечном домике всего две гостиных, в нем тесно. При доме есть крошечный садик. И это все. Право, не знаю, смею ли я просить тебя, чтобы ты согласилась на подобную перемену своей жизни. А затем хозяйство, заботы о завтрашнем дне, увязывание расходов, соблюдение внешних приличий при ограниченном доходе. Я так несчастен, ибо чувствую, что ты и не подозревала, какая жизнь ждет тебя. О, Мод, моя милая, славная Мод! Я чувствую, что ты жертвуешь слишком многим для меня. Если бы я был настоящим мужчиной, я должен был бы сказать тебе: «Забудь меня, забудь все это! Пусть все, что произошло между нами, будет закончено главой в твоей жизни». Я, как туча, закрыл бы свет солнца от твоей молодой жизни, от тебя, такой нежной, такой милой, славной. Нет, я не могу допустить тебя до черной, грязной работы, до этих низких надоедливых хлопот по хозяйству. Ты, со своей красотой, со своей тонкой, изящной натурой рождена только для той атмосферы, которой дышишь сейчас. А я, пользуясь тем, что мне посчастливилось добиться твоей любви, собираюсь отнять от твоей жизни всю ее красоту и очарование, чтобы наполнить эту жизнь мелкими обыденными заботами. Вот те мысли, которые сегодня целый день не дают мне покоя и повергают меня в отчаяние. Я говорил тебе уже, что иногда на меня находит мрачное настроение, но никогда еще такое глубокое, безнадежное отчаяние не охватывало меня. Худшему врагу не пожелаю я быть таким несчастным, каким я чувствую сегодня.

Пиши мне скорее, моя дорогая, открой мне всю свою душу и скажи, что ты обо всем этом думаешь. Прав ли я? Пугает ли тебя предстоящая перемена? Ты получишь это письмо утром, а твой ответ придет вероятно с вечерней почтой. С каким нетерпеньем я буду ждать почтальона! Вильсон был у меня и долго надоедал мне своей болтовней, в то время, как все мои мысли были заняты тобою. Он почти довел меня до того состояния, в котором человек способен убить себе подобного, но я все время оставался с ним вежлив, хотя это и стоило мне немалых усилий. Не знаю, было бы, пожалуй, честнее вовсе не притворяться перед ним.

Прощай, моя славная, дорогая Мод, еще более для меня дорогая теперь, когда я думаю о возможности потерять тебя! Всегда преданный тебе Франк.

Ст. Албанс. 8 июня.

Франк, ради всего святого, скажи мне, что значит твое последнее письмо! Ты говоришь слова любви, и в то же время находишь, что нам лучше расстаться… По-твоему любовь наша есть нечто такое, что мы по собственному желанию можем изменить и даже совсем уничтожить. О, Франк, ты не можешь отнять у меня моей любви! Ты не знаешь, что ты для меня все счастье, вся жизнь, все, все… Ты не подозреваешь, чем ты сделался для меня. С тех пор, как я в первый раз увидела тебя у Арлингтонов, все мои мысли полны тобою. Моя любовь так сильна и глубока… Она управляет всей моей жизнью, каждым моим поступком и движением. Я не могу изменить моей любви, как не могу остановить биение сердца. Как же ты мог, как ты мог даже заговорить о такой вещи? Я знаю, что ты любишь меня совсем так же, как и я тебя, иначе я не открыла бы так своей души перед тобой. У меня есть достаточно гордости, но я чувствую, что гордости не место там, где малейшая ошибка или недоразумение могут быть роковыми для нас обоих.

Я только тогда сказала бы тебе «прощай», если бы увидела, что ты стал меньше любить меня. Но я знаю, что ты любишь меня по-прежнему. О, мой любимый, если бы ты только знал, в какой ужас приводит меня мысль о разлуке, ты не мог бы и подумать об этом! Когда я в своей комнате наверху прочла твое письмо, сердце мое так тоскливо сжалось… Нет, я не могу писать. О, Франк, не отнимай у меня моей любви! Я не вынесу этого. О, нет, нет, она все для меня. Если бы только ты был сейчас здесь, я знаю, ты поцелуями осушил бы мои слезы. Я чувствую себя такой одинокой и несчастной. Не могу дочитать твоего письма до конца. Я знаю только, что в нем ты говоришь, будто нам лучше расстаться, и я чувствую, как тоска все глубже и глубже западает мне в душу.

Мод.

(Копия с телеграммы).

От Франка Кросс Госпоже Мод Сельби.

Лорэльс, Ст. Албанс.

Выезжаю восемь пятнадцать, прибуду в полночь.

Ст. Албанс. 10 июня.

Мой дорогой мальчик! Это было так мило с твоей стороны, что, получив мое письмо, ты сейчас же прискакал утешить меня и разъяснить все недоразумения. Сознаю, что было нелепо принять так близко к сердцу твое последнее письмо. Но мне казалось, что только одно слово «расстаться» было огненными буквами написано через всю страницу, и за этим словом я больше ничего не видела. Тогда я написала то безумное письмо, а мой милый мальчик сейчас же бросил все и сломя голову полетел ко мне. А ровно в полночь он уже был у меня, такой возбужденный и расстроенный… Это так мило с твоей стороны, что я этого никогда не забуду.

Мне очень жаль, что я была такой сумасшедшей, но вы, милостивый государь, также должны сознаться, что едва ли и вы были в своем уме. Неужели моя любовь к тебе может зависеть от размеров твоей квартиры или от величины твоего годового дохода! Мне право смешно, когда я об этом думаю. Неужели ты думаешь, что счастье женщины зависит от таких ничтожных пустяков? Нет, дорогой, дело совсем, совсем не в них. Ты и твоя любовь основа всему. С тех пор, как я полюбила тебя, жизнь изменилась до неузнаваемости. Любовь дает смысл всему, красит всю жизнь. Я всегда чувствовала себя способной на сильную, глубокую любовь, и вот теперь она пришла.

Как ты можешь думать, что сделаешь меня несчастной? Да ведь ты — вся моя жизнь! Если ты уйдешь из нее, что же останется? Ты говоришь о моем счастье до нашей встречи, но, Боже, какая пустота тогда была во всем. Я читала, играла, пела, но как мало содержания было во всем этом! Я делала все это, потому что так приятно матери, но, право, не знаю, зачем бы я стала продолжать делать это дальше. Но вот пришел ты, и все изменилось. Я читаю, потому что ты любишь книги, и потому что я хочу говорить с тобою о литературе. Играю потому, что ты так любишь музыку. Пою — в надежде, что это будет тебе приятно. Я всеми силами стремилась сделаться лучше, чтобы быть достойной тебя. За последние три месяца я развилась, изменилась к лучшему более, чем за всю мою предыдущую жизнь. Жизнь моя теперь полна и богата, ибо любовь наполняет ее. Для меня моя любовь — это исходный пункт всему, она — основание всего, она — движущая сила. Она вдохновляет меня, заставляет меня стремиться как можно лучше использовать мои дарования. Я не стала бы говорить с тобой так, если бы не знала, что и твое чувство ко мне так же глубоко. Великую, единственную любовь моей жизни я не могла бы отдать за одно только доброе расположение с твоей стороны. Но теперь ты понял меня и больше не будешь думать, что моя любовь может зависеть от каких-то материальных условий.

Ну, теперь довольно о серьезном. Дорогая мама была очень поражена твоим неожиданным полуночным приездом и таким же быстрым отъездом на следующее утро. Но все-таки с твоей стороны это было, право же, очень, очень мило. Пусть больше никогда у тебя не будет ни такого мрачного настроения, ни таких черных мыслей. Если же это так неизбежно, то уж пусть это будет теперь, так как после 30-го я едва ли буду в состоянии допустить это.

Всегда вся твоя Мод .

Уокинг. 11 июня.

Моя дорогая, любимая девочка! Какая ты милая, славная! Я читаю и перечитываю твое письмо, и все более и более понимаю, насколько твоя душа выше и чище моей. А твое понятие о любви, — как я только мог унизить его мыслью, что что-нибудь земное может иметь на него влияние. Но все-таки ведь только моя ревнивая любовь к тебе заставила меня писать тебе таким образом, и я не хочу судить себя слишком строго. Мне кажется, что я теперь гораздо лучше знаю, понимаю тебя, гораздо глубже проникаю в твою душу. Я знал, что моя горячая любовь к тебе составляет весь смысл моей жизни, — я не умею словами передать тебе всю силу моего чувства, — но я не смел надеяться, что и твое чувство ко мне было так же глубоко. Я даже боялся сознаться тебе, как сильно я тебя люблю! Мне кажется, что в наше время лаун-теннисов, званых обедов и гостиных нет больше места той сильной глубокой страсти, о которой мы читаем в книгах и поэмах. Я думал, что если я скажу тебе, как сильна моя любовь, это поразит, быть может, даже испугает тебя. Теперь же в твоих двух последних письмах я нашел все, что сам хотел сказать тебе. В них ты уловила все мои мысли. Будь, что будет, но до тех пор, пока стоит свет, пока я еще живу, — ты для меня моя единственная, любимая. Если мы будем вместе, — я спокойно смотрю на будущее, что бы оно нам ни готовило. Если мы не будем вместе, тогда ничто на свете не заполнит мне пустоты моей жизни.

Ты пишешь, что я причина тому, что теперь ты больше читаешь, учишься, больше всем интересуешься. Ничем не могла бы ты обрадовать меня больше, чем этим. Это оправдывает мою любовь к тебе. Если таково следствие нашей любви, то я прав. С тех пор, как я это узнал, на душе у меня легко, и я бесконечно счастлив. Мысль, что благодаря мне ты стала лучше, кажется мне иногда невероятной. Но если ты сама говоришь, что это так, то мне остается только удивляться и радоваться.

Но я вовсе не хочу, чтобы ты переутомлялась за учением и работой. Это даже опасно. Расскажу тебе анекдот, который может послужить тебе хорошим примером. Один из моих товарищей сильно увлекался изучением восточной литературы. Этого товарища полюбила одна дама. Чтобы понравиться ему, она ревностно принялась за изучение тех предметов, которыми увлекался любимый ею человек. Через какой-нибудь месяц она окончательно расшатала свои нервы и, кажется, никогда больше не поправится. Это было ужасно. Она не была создана для подобных занятий и все-таки принесла себя им в жертву. Этой притчей я вовсе не хочу сказать, что твой ум ниже моего, но я хотел сказать, что ум женщины отличен от ума мужчины. Тонкая, гибкая рапира часто бывает полезней топора, но рубить деревья ею нельзя.

Руптон Хэль, архитектор, один из моих немногих здешних друзей, высказывает весьма нелестные мысли насчет женщин. В среду после обеда мы играли с ним в гольф на Байфлитском поле и рассуждали о женщинах. Он утверждает, что женщина никогда не светит собственным светом, она только отражает чужой свет, скрытый от наших глаз. Он согласен с тем, что женщина замечательно быстро усваивает себе взгляды другого лица, — но и только. Я привел ему несколько очень остроумных замечаний, сделанных мне за обедом одной дамой, «Это все следы ее последнего знакомства с мужчиной, который ей нравился», — сказал Хэль. Согласно его нелепой теории, в разговоре с женщинами всегда можно уловить влияние последнего мужчины, который произвел на нее впечатление… «В ее следующем разговоре она будет отражать тебя», — добавил он. Это было очень нелюбезно, хотя и остроумно.

Моя дорогая, любимая Мод, прежде чем окончить это письмо позволь мне сказать тебе, что если я принес тебе хоть немного счастья, ты сделала для меня гораздо, гораздо больше. Только с тех пор как я полюбил тебя, я начал жить полной жизнью. Раньше жизнь моя была тяжелой, глупой и бессмысленной. Есть, пить, спать — и так год за годом, потом умереть: как это все было пошло и бесцельно! Теперь же стена, окружавшая меня, упала — и передо мной открылся необъятный горизонт. И все мне кажется прекрасным: и Лондонский мост, и улица короля Вильгельма, и узкая лестница, что ведет в контору, и сама контора с ее календарями и лоснящимися столами, — все это получило для меня смысл, и рисуется в каком-то золотистом тумане. Я стал теперь сильнее, я выступаю уверенно и дышу глубоко и свободно. Я также сделался лучше в это время. Но стараюсь создать себе идеал, чтобы потом всю жизнь стремиться к нему.

Итак, до свидания пока, моя милая, славная Мод, спокойной ночи тебе. Вся моя любовь всегда с тобою.

Вечно твой Франк .

Суббота! Суббота! Суббота! О, с каким нетерпением я жду субботы, когда я снова увижу тебя! В воскресенье мы пойдем в церковь и будем вместе присутствовать при церковном оглашении.

Глава III

Окончание увертюры

Ст. Албанс. 14 июня.

Дорогой Франк! Какая ужасная вещь слышать публичное оглашение своего имени при всей публике. И что за голос был у этого человека! Он во все горло заорал: «Мод Сельби, этого прихода». Как будто всему приходу это должно быть известно! И затем он так тихо и спокойно произнес твое имя, находя, очевидно, что для местных жителей Франк Кросс из Уокинга не представляет ни малейшего интереса. Но когда он, спросив не имеется ли какого-либо законного препятствия к нашему браку, выжидательно посмотрел вокруг, я вся задрожала. Мне казалось, что сейчас непременно кто-нибудь выскочит, как угорелый, и устроит в церкви скандал. Как я свободно вздохнула, когда он наконец заговорил о другом. Я закрыла лицо руками, но все же чувствовала, что покраснела до самых ушей. Сквозь пальцы я взглянула на тебя, а ты сидишь такой хладнокровный и даже как будто веселый; можно было подумать, что вся эта церемония тебе, пожалуй, даже нравилась.

Как мило мы провели вместе тот день. Я никогда не забуду этого времени. О, Франк, как ты добр ко мне! И как я надеюсь, что ты никогда не будешь жалеть о том, что теперь делаешь. Все это очень хорошо теперь, пока я молода и, по твоему мнению, красива. Я очень рада, что ты находишь меня красивой, но должна предупредить тебя, что ты просто заблуждаешься. Поставь меня рядом с моей подругой Нелли Шеридан — и ты сразу увидишь всю разницу. Ведь только случайность, что ты любишь именно серые глаза, темные волосы и все остальное, но это вовсе не доказывает, что я и в самом деле красива. Советую тебе сохранить это письмо, чтобы я при случае могла на него сослаться.

Хотелось бы мне, чтобы ты сейчас на меня взглянул, — или нет, я пожалуй ни за что не захотела бы, чтобы ты сейчас меня увидел. Дело в том, что я только что стряпала. Не правда ли, как в сущности глупо, что нас учат французским неправильным глаголам, географии Китая и т. п. — и в то же время мы не умеем состряпать самой простой вещи? Но так как никогда не поздно исправить ошибку, то я и отправилась сегодня утром на кухню и приготовила сладкий пирог. Ты представить себе не можешь, какая куча разных разностей требуется для такой простой вещи. Когда я увидела, какую массу всего поставила передо мной кухарка, я подумала, что она просто шутит. Точно фокусник перед началом представления. Тут была и пустая миска и миска, наполненная нарезанными яблоками, и широкая доска, и скалка, и яйца, масло, сахар, гвоздика, ну и, конечно, мука. Мы разбили яйца и вылили их в миску. Ты не можешь себе представить, какая размазня получается, если прольешь яйцо мимо миски. Затем смешали их с мукой, маслом и еще с разной разностью и принялись взбалтывать всю эту смесь. В конце концов я совершенно выбилась из сил. Не удивительно, что у кухарок обыкновенно такие толстые руки. Затем, когда получилось тесто мы раскатали его и стали делать сладкий пирог. Начинили его яблоками, подровняли концы, сверху украсили листиками из теста, а в середине я поместила хорошенькую коронку. Потом мы поставили пирог в печку, где он и оставался до тех пор, пока не подрумянился. Пирог выглядел прекрасно, и мама сказала, что он вышел у меня весьма основательным. Он и в самом деле был довольно тяжел для своих размеров. Маме нельзя было его пробовать, из боязни, что доктор Тристрам не одобрит этого. Но я съела кусочек, — и право же пирог вовсе не был так плох. Мама посоветовала предложить его прислуге на обед, но прислуга сказала, что у бедного стекольщика огромная семья, и что лучше подарить пирог ему. Так мы и сделали. Как приятно сознавать, что можешь быть хоть немного полезен другому!

Как ты думаешь, что случилось сегодня утром? Я получила два свадебных подарка. В хорошеньком футляре серебряную лопатку для рыбы и такую же вилку, — это прислала милая госпожа Бэйрик, от которой мы никак не могли ожидать чего бы то ни было. Затем, дядя Артур прислал прекрасный дорожный саквояж, на котором стояли тисненные золотом буквы М. К. «О, какая жалость, — воскликнула я, — они ошиблись и поставили не те инициалы». Мама рассмеялась. Но я надеюсь, что скоро привыкну к этому. Ну, подумай, как бы ты себя чувствовал, если бы это было наоборот, и не мне, а тебе пришлось переменить фамилию. Все звали бы тебя Сельби, но ты продолжал бы чувствовать себя Кроссом. Я говорю это вовсе не в шутку, но у женщин часто получаются шутки там, где этого вовсе не желают.

Какие глупые письма я пишу! Когда ты их читаешь, тебя не пугает мысль, что подобные письма пишет та самая особа, с которой тебе предстоит прожить жизнь?