Был чей-то день рождения, не помню… Собрались писатели, художники, так называемая вторая культурная действительность. Хозяин в шутку предложил:
      – Давайте объявим конкурс на лучшее… постановление.
      Художник Енин* голосом знаменитого диктора Левитана произнес:
      – Отмечая шестидесятилетний юбилей Советского государства, ленинский Центральный Комитет выносит постановление: «НЕЛЬЗЯ!..»
      Слово взял поэт Антипов:
      – Ленинский Центральный Комитет постановляет также: «За успехи в деле многократного награждения товарища Брежнева орденом Ленина – наградить орден Ленина орденом Ленина!»
      Высказался и прозаик Машков:
      – В целях дальнейшего усиления конспирации групком инакомыслящих постановляет…
      Машков дождался полной тишины, оглядел собравшихся и хмуро закончил:
      – Именовать журнал «Континент» журналом «КонтинГент»…
      Кто-то рассмеялся. Я задумался. Действительно, конспираторы мы неважные. Звонит приятель:
      – У тебя есть… ну, этот… «Дед Архип и Ленька»? Достань. Можешь достать?
      – Да зачем тебе? Ты что, Горького перечитываешь?
      – Какой ты, ей-богу!.. Да «Архипелаг» мне нужен, «Архипелаг ГУЛАГ», по-нашему – «Архип»…
      Ведь знаем, что телефонные разговоры прослушиваются. Ведь обыски были у знакомых. Кто-то работы лишился, а кто-то и сидит…
      Вот уже третий год я читаю одну нелегальщину. К обычной литературе начисто вкус потерял. Даже Фолкнера не перечитываю. Линда Сноупс, мулы, кукуруза… Замечательно, гениально, но все это так далеко…
      Снабжает меня книгами, в основном, писатель Ефимов. То и дело звоню ему:
      – Можно зайти? Долг хочу вернуть… Наконец Ефимов рассердился:
      – Мне тридцать человек ежедневно звонят, долги возвращают… Меня же из-за вас посадят как ростовщика… Придумайте что-нибудь более оригинальное…
      В «Континенте» появляется мой рассказ. Об этом знают все. Да я и не скрываю. В борьбе тщеславия с осторожностью побеждает тщеславие.
      Заглянул на книжный рынок. Хожу, присматриваюсь. Мелькнула глянцевая обложка «Континента».
      Так и есть, одиннадцатый номер. Мой. С моим бессмертным творением.
      – Сколько? – интересуюсь. Маклак, оглядываясь, шепчет:
      – Тридцать…
      Затем, нахально усмехнувшись, добавляет:
      – А с автора – вдвойне!..
      «Континент» в Ленинграде популярен необычайно. Любым свиданием, любым мероприятием, любой культурно-алкогольной идеей готов пренебречь достойный человек ради свежего номера. Хотя бы до утра, хотя бы на час, хотя бы вот здесь перелистать…
      Вспоминается несколько занятных историй. И даже в каком-то смысле показательных.
      «Континент» стал печатать записки Лосева. В одной из глав был упомянут редактор детского журнала Сахарнов, функционер и приспособленец. (В Ленинграде шутили: «Почти однофамилец, „НО“ мешает…») В записках говорится, как редактор журнала наедине с Лосевым превозносил Солженицына. Печатая, естественно, в своем журнале разных там Никольских и Козловых…
      Как-то захожу в редакцию. Навстречу Сахарнов.
      – Привет, – говорит, – есть разговор. Заходим к нему, садимся.
      – «Континент», где обо мне написано, читали?
      – Нет, – солгал я.
      – Читали, читали… Я же знаю… В коридоре Пожидаевой рассказывали…
      Редактор вздохнул, снял трубку, положил на кучу гранок.
      – Как вы думаете, может у нас что-то измениться?
      – Где, в редакции?
      – Да не в редакции, а в государстве.
      – Вряд ли, – уныло сказал я.
      Тут же опомнился и добавил с большим подъемом:
      – Никогда.
      – А я не исключаю, – задумчиво произнес Сахарнов, – не исключаю… Экономика гибнет, сельское хозяйство загнивает… Не исключаю, не исключаю… Я этот номер «Континента» буду хранить… Я у Лосева справку возьму…
      – Какую справку?
      – Что я восхищался Солженицыным. Вы полагаете, не даст мне Лосев такой справки? Даст. Он честный, непременно даст. И буду я по-прежнему редактировать журнал. А вы – короткими рецензиями перебиваться, – закончил Сахарнов.
      Помню, меня его цинизм даже развеселил.
      Был у меня знакомый юрист. В последние годы – социолог. Выгнали из коллегии адвокатов. Кого-то не того рвался защищать. Хороший человек, однако пьющий. Назовем его Григоровичем.
      Взял у меня однажды Григорович номер «Континента».
      – Домой, – спрашиваю, – едешь?
      – Домой, прямым ходом, не беспокойся…
      – Смотри, поосторожнее…
      По дороге Григорович встретил знакомого. Заглянули в рюмочную понравилось. Потом зашли в шашлычную. Потом на лавочке в сквере расположились…
      Очнулся Григорович в вытрезвителе. Состояние – как будто проглотил ондатровую шапку. Портфель отсутствует. А в портфеле – номер «Континента»…
      Слышит: «Григорович, на выход!»
      Выходит из камеры. Небольшой зал. Портрет Дзержинского, естественно. За столом капитан в форме. Что-то перелистывает. Батюшки, «Континент» перелистывает…
      Григорович испугался. Стоит в одних трусах…
      – Присаживайтесь, – говорит капитан. Григорович повиновался. Сиденье было холодное…
      – Давайте оформляться, Григорович. Получите одежду, документы… Шесть рублей с мелочью… Портфель… А журнальчик…
      – Книга не моя, – перебил Григорович.
      – Да ваша, ваша, – зашептал капитан, – из вашего портфеля…
      – Провокация, – тихо выкрикнул обнаженный социолог.
      – Слушайте, бросьте! – обиделся капитан. – Я же по-человечески говорю. Журнальчик дочитаю и отдам. Уж больно интересно. А главное – все правда, как есть… Все натурально изложено… В газете писали: «антисоветский листок…» Разве ж это листок? И бумага хорошая…
      – Там нет плохой бумаги, – сказал Григорович, – откуда ей взяться? Зачем?
      – Действительно, – поддакнул капитан, – действительно… Значит, можно оставить денька на три? Хотите, я вас так отпущу? Без штрафа, без ничего?
      – Хочу, – уверенно произнес Григорович.
      – А журнал верну, не беспокойтесь.
      – Журнал не мой.
      – Да как же не ваш?!
      – Не мой. Моего друга…
      – Так я же верну, послезавтра верну…
      – Слово офицера?
      – При чем тут – офицера, не офицера… Сказал, верну, значит, верну. И сынок мой интересуется. Ты, говорит, батя, конфискуй чего-нибудь поинтереснее… Солженицына там или еще чего… Короче, запиши мой телефон. А я твой запишу… Что, нет телефона? Можно поговорить с одним человеком. Я поговорю. И вообще, если будешь под этим делом и начнут тебя прихватывать, говори: «Везите к Лапину на улицу Чкалова!» А уж мы тут разберемся. Ну, до скорого…
      Так они и дружат. Случай, конечно, не типичный. Но подлинный…
      Дело было в шестидесятом году.
      Жил в Ленинграде талантливый писатель Успенский. Не Глеб и не Лев, а Кирилл Владимирович. И жил в Ленинграде талантливый поэт Горбовский. Его как раз звали Глебом. Что, впрочем, несущественно…
      Был тогда Горбовский мятежником, хулиганом и забулдыгой.
      А Кирилл Владимирович – очернителем советской действительности. В прозе и устно. (Над столом его висел транспарант: «Осторожнее. В этом доме аукнется-в Большом доме откликнется!»)
      Однажды Горбовский попросил у Кирилла Владимировича машинку. Отпечатать поэму с жизнеутверждающим названием «Морг».
      Успенский машинку дал. Неделя проходит, другая. И тут Кирилла Владимировича арестовывают по семидесятой. И дают ему пять строгого в разгар либерализма.
      Отсидел, вышел. Как-то встречает Горбовского:
      – Глеб, я недавно освободился. Кое-что пишу. Верни машинку.
      – Кирилл! – восклицает Горбовский. – Плюнь мне в рожу! Пропил я твою машинку! Все пропил! Детские счеты пропил! Обои пропил! Ободрал и пропил, не веришь?!
      – Верю, – сказал Успенский, – тогда отдай деньги. А то я в стесненных обстоятельствах.
      – Кирилл! Ты мне веришь! Ты мне единственный веришь! Дай я тебя поцелую! Хочешь, на колени рухну?!
      – Глеб, отдай деньги, – сказал Успенский.
      – Отдам! Все отдам! Хочешь – возьми мои единственные брюки! Хочешь последнюю рубаху! А главное – плюнь в меня!..
      Прошло десять лет. Горбовский разбогател, обрюзг. Благоразумно ограничил свой талант до уровня явных литературных способностей. Стал, что называется, поэтом-текстовиком. Штампует эстрадные песни.
      Как-то раз Успенский позвонил ему и говорит:
      – Глеб! Раньше ты был нищим. Сейчас ты богач. И к тому же не пьешь. У тебя полкуска авторских ежемесячно. Верни деньги за машинку. Хотя бы рублей сто.
      – Верну, – хмуро сказал Горбовский. Прошло еще два года. Терпенью наступил конец. Успенский снял трубку и отчеканил:
      – Глеб! У меня в архиве около двухсот твоих ранних стихотворений. Среди них есть весьма талантливые, дерзкие и, мягко говоря, аполитичные. Не привезешь деньги – я отправлю стихи в «Континент». Уверяю тебя, их сразу же опубликуют. За последствия не отвечаю…
      Через полчаса Глеб привез деньги. Мрачно попрощался и уехал на какой-то юбилей.
      Его талантливые стихи все еще не опубликованы. Ждут своего часа. Дождутся ли…
      Сентябрь. Вена. Гостиница «Адмирал». На тумбочке моей стопка книг и журналов. (Первые дни, уходя, механически соображал, куда бы запрятать. Не дай бог, горничная увидит. Вот до чего сознание исковеркано.)
      Есть и последний номер «Континента». Через неделю он поедет в Ленинград со знакомым иностранцем. В Ленинграде его очень ждут.
      * Фамилии искажены до неузнаваемости. (Авт.)
      Сентябрь 1978 года. Вена.