В Грузии – лучше. Там все по-другому. Больше денег, вина и геройства. Шире жесты и ближе ладонь к рукоятке ножа…
      Женщины Грузии строги, пугливы, им вслед не шути. Всякий знает: баррикады пушистых ресниц – неприступны.
      В Грузии климата нет. Есть лишь солнце и тень. Летом тени короче, зимою – длиннее, и все.
      В Грузии – лучше. Там все по-другому…
      Я сжимаю в руке заржавевшее это перо. Мои пальцы дрожат, леденеют от страха. Ведь инструмент слишком груб. Где уж мне написать твой портрет! Твой портрет, Бокучава Натэлла!
      О Натэлла! Ты – чаша на пиру бородатых и сильных! Ты – глоток родниковой воды после драки! Ты – грустный мотив, долетевший сюда из неведомых окон! Ты – ливень, который застал нас в горах! И дерево, под которым спаслись мы от ливня! И молния, разбивающая дерево в щепки!.. Ты юность прекрасной страны!..
      Каждое утро Натэлла раздвигает тяжелые воды Арагвы. На берегу остается прижатый камнем сарафан, часы и летние туфли.
      Натэлла уплывает, изменчиво белея под водой. Тихо шелестят на берегу кусты винограда «изабель». А за кустами в этот момент бушуют страсти. Там давно сидит на корточках Арчил Пирадзе, зоотехник.
      Час назад Арчил Пирадзе вышел из дому.
      – Арчил, – заявила ему старуха Кеке Пирадзе, – я жду. Я переживаю, когда тебя нет. Вот смотри, я плюю на крыльцо. Пока оно сохнет, ты должен вернуться.
      – Хорошо, – сказал Арчил.
      Старуха плюнула и ушла в дом. Тогда ее сын начал действовать. Он вытащил из-под крыльца заржавленное ружье. Потом зарядил его и направился к реке.
      Теперь он сидит на корточках и ждет. Наконец смыкаются воды Арагвы. Натэлла ступает по гладким камням…
      Что на свете прекраснее этой картины?! Каково это видеть Арчилу Пирадзе?! Арчилу, который приходит в беспамятство даже от гипсовой статуи, изображающей лошадь?!.
      И тогда Арчил Пирадзе хватает свое заржавленное ружье. Он поднимает его выше и выше. Затем нажимает курок.
      Дым медленно рассеивается, смолкает грохот. Затихает далекое эхо в горах.
      – Это опять вы, Пирадзе? – строго говорит Натэлла. – Так я и знала. Сколько это может продолжаться?! Я давно сказала, что не буду вашей женой.
      Зачем вы это делаете? Зачем ежедневно стреляете в меня? Как-то раз вы уже отсидели пятнадцать суток за изнасилование. Вам этого мало, Арчил Луарсабович?
      – Я стал другим человеком, Натэлла. Не веришь? Я в институт поступил. Более того, я – студент.
      – В это трудно поверить.
      – У меня есть тетради и книги. Есть учебник под названием «Химия». Хочешь взглянуть?
      – Взятку кому-нибудь дали?
      – Представь себе, нет. Бесплатно являюсь студентом-заочником.
      – Я рада за вас.
      – Так вернись же, Натэлла. У тебя будет все – патефон, холодильник, корова. Мы будем путешествовать.
      – На чем?
      – На карусели.
      – Не могу. При всем обаянии к вам.
      – Я изменился! – воскликнул Пирадзе. – Учусь. Потом и градом мне все достается, Натэлла!
      – Не могу. В Ленинграде, увы, ждет меня аспирант Рабинович Григорий, я дала ему слово.
      – Я тоже выучусь на аспиранта. Прочту много книг. Можно сказать, я уже прочитал одну книгу.
      – Как она называется?
      – Она называется – повесть.
      – И больше никак?
      – Она называется – Серафимович!
      – Лично я импонирую больше Толстому, – сказала Натэлла.
      – Я прочту его книги. Пусть не волнуется.
      – Тихо! – сказала Натэлла. – Вы слышите? Из-за кустов доносились нежные слова:
 
Ты сказала мне – нет!
И по снегу, эх, по снегу ушла.
Был суров твой ответ,
Ночь в мученьях,
ах, в мученьях прошла…
 
      По дороге медленно шел киномеханик Гиго Зандукели с трофейной винтовкой. Тридцать шесть лет оружие пролежало в земле. Его деревянное ложе зацвело молодыми побегами. Из дула торчал георгин.
      Завидев Натэллу с Пирадзе, Гиго остановился. Винтовку он теперь держал наперевес.
      – Вы пришли, чтобы убить меня, Гиго Рафаэлевич? – спросила Натэлла.
      – Есть маленько, – ответил Гиго.
      – Все только и делают, что убивают меня. То вы, Арчил, то вы, Гиго! Лишь аспирант Рабинович Григорий тихо пишет свою диссертацию о каракатицах. Он – настоящий мужчина. Я дала ему слово…
      Тут вмешался Пирадзе:
      – Кто дал тебе право, Гиго, убивать Бокучаву Натэллу?
      – А кто дал это право тебе? – спросил Зандукели. Одновременно прозвучали два выстрела. Грохот, дым, раскатистое эхо. Затем – печальный и укоризненный голос Натэллы:
      – Умоляю вас, не ссорьтесь. Будьте друзьями, Гиго и Арчил!
      – И верно, – сказал Пирадзе, – зачем лишняя кровь? Не лучше ли распить бутылку доброго вина?!
      – Пожалуй, – согласился Зандукели. Пирадзе достал из кармана «маленькую». Сорвал зубами жестяную крышку.
      – Наполним бокалы! – сказал он. Закинув голову, Пирадзе с удовольствием выпил. Передал бутылочку Гиго. Тот не заставил себя уговаривать.
      – Жаль, нечем закусить, – сказал Арчил.
      – У меня есть луковица, – обрадовался Зандукели, – держи. Я захватил ее на случай, если меня арестуют.
      – Будь здоров, Рабинович Григорий! – сказали они, допивая…
      Две недели так быстро промчались. Закончился отпуск. В нашем промышленном городе – тесно и сыро.
      Завтра в одном ЦКБ инженер Бокучава склонится над кульманом. Ее загорелыми руками будут любоваться молодые, а также немолодые сослуживцы.
      Натэлла шла вдоль перрона. Остался наконец позади стук колес и запах вокзальной гари. Забыта насыпь, бегущая под окнами. Забыты темные избы. Забыты босоногие ребятишки, которые смотрели поезду вслед.
      Девушка исчезла в толпе, а я упрямо шел за ней. Я шел, хотя давно уже потерял Бокучаву Натэллу из виду. Я шел, ибо принадлежу к великому сословию мужчин. Я знаю, что грубый, слепой, неопрятный, расчетливый, мнительный, толстый, циничный – буду идти до конца.
      Я горжусь неотъемлемым правом смотреть тебе вслед. А улыбку твою я считаю удачей!