Чертовщина какая-то! Нельзя ходить по солнцу с непокрытой головой. И вдруг как швырнет его в наглухо позабытое - детская забава всплыла из тумана лет.
      Гроза и мост были связаны с этим упоительным переживанием.
      ...Не сговариваясь, сразу после грозы мальчишки бегут на мост. К этому времени чахлая речонка Даба уже заполняет собою ущелье. Бешеная жидкая глина несется под самым настилом моста.
      Мальчишки ложатся животами на мокрые бревна и, свесив головы, подолгу глядят в пучину, балдеют от гула и все ради единой секунды полного слияния с опасной стихией, когда наступает это: нет моста! Нет себя! Есть полость неба, витанье над рекой в земном круженье.
      ...Под эхо памяти в телесной отрешенности толстяк Датико Гопадзе крепко уснул.
      Первой в доме просыпается бабушка, затем уже встает глава семьи. Сегодня, после ночного происшествия, он прежде всего отправился в гостиную, подошел к окну - перед глазами была сплошная стена густой листвы. Понять невозможно: где там кот мог сидеть, откуда светил своими зелеными фарами? Даже сомнение взяло. Датико высунулся наружу и еще раз восхитился смелостью Кинто - ветвь торчала довольно высоко над подоконником.
      До ванной Датико не дошел - восторженные визги доносились из кухни. Там он застал все свое семейство на корточках, а кот стоял как ни в чем не бывало, спокойно смотрел на лица, и только белый кончик воздетого хвоста, раздумчиво клонясь то в одну, то в другую сторону, говорил о его чувствах. "Что с вами?" - спрашивал белый кончик. "Я голоден!" - сказал сам кот, деликатно понюхав краешек своей миски.
      Бабушка молча взялась нарезать мясо.
      - Как следует накормите бандита!
      - Ты что, еще не проснулся, или не видишь, как он над нами издевается? Двери еще никто не открывал, а он тут! Негодяй настоящий, и больше ничего! Ты можешь мне сказать, где он шлялся?!
      - Могу, - рассеянно ответил Датико. Сложив руки на животе, он с удовольствием смотрел, как "этот бандит" ест.
      Маму сердило то, что папа ничему не удивляется:
      - Ты что, сам себе голову морочишь или что-то знаешь и не хочешь говорить?
      - Я всегда что-то такое знаю, чего вы, женщины, знать не можете!
      - Тогда скажи, где и когда ты его видел?
      - Ночью на дереве.
      - Вааа-ай!
      Все семейство перекочевало в гостиную и замерло у окна.
      - А теперь выгляни и посмотри направо.
      Мама выглянула, все поняла и уставилась на папу испуганным взглядом. Папа тоже все понял и, опережая ее, выразительно развел руками. Мама тут же перевела этот жест на слова:
      - Как что делать, все равно надо что-то делать!
      - Ничего не надо, пускай уходит, может, у него там дело есть? Как пойдет - так и придет!
      - Глупости не говори. Еще какую-нибудь заразу в дом принесет.
      - А что ты хочешь, мы не можем в такую жару окно закрывать.
      - Послушай меня, Датико, и не кричи.
      - Кто кричит, генацвале, кто?
      - Ну хорошо, умоляю тебя - послушай! На Майдане* у тебя есть человек, сейчас же поезжай и закажи ему решетку, только смотри, такую, чтобы кот не мог вылезать.
      ______________
      * Район в Тбилиси.
      - Эээээээээ! Ты что, хочешь, чтобы я сам себя за решетку сажал, - не будет этого, генацвале, нет!
      Этим была поставлена большая точка. В доме хорошо знали, что означает папино долгое "э".
      XV
      Благодаря стараниям бабушки несколько дней в доме было спокойно. Терпеливая, как сам кот, она не спускала глаз с Кинтошки и следила за тем, чтобы дверь в гостиную всегда была закрыта. Для воздуха над этой дверью вынули из фрамуги стекло, и нужный сквозняк был!
      В эти дни невообразимой духоты и затишья Ламара помирилась с Ревазом. Как это произошло, никто не знал. Ламара - девочка скрытная, даже бабушке своей не сказала. Просто Реваз снова появился в доме. Одно можно сказать с уверенностью - не он сделал первый шаг. В Грузии это ясно и ребенку, потому что у ребенка мужского пола раньше зубов прорезается самолюбие.
      Реваз давным-давно догадывался, кто такой этот Кинто, но сказать: "Прости, я свалял дурака" - был не в состоянии. Он мучился и ждал удобного случая, надеялся, что недоразумение кончится само собой.
      А пока Реваз выжидал, Кинто не только рос, но и превращался в члена семьи. Подобрав ко всем ключики, он покорял каждого по отдельности.
      А как это непросто!
      Каким гигантским обаянием надо обладать, чтобы пробить эту глухую стену ложного величия, которой человек отгораживает себя от всего остального мира живых. Кстати, Датико, как наиболее непосредственный в этом доме, был верно понят котом. Не случайно ведь Кинто общался с ним молча и на почтительном расстоянии. Та единственная оплеуха была детской шалостью. Он делал вид, что не помнит.
      С бабушкой кот поддерживал нейтралитет, хотя именно ей был обязан жизнью. Вел он себя так, возможно, в подражание людям, которые с течением лет настолько свыкаются с тем, что молчаливая, неизменно одетая в черное и как бы ушедшая в тень бабушка всегда есть, что перестают замечать ее, как не замечают воздуха. Стоит ли поэтому осуждать Кинтошку, у которого на то была еще и причина - не она стала его кормилицей, а Ламарина мама и главным образом из страха перед микробами, а не из любви. Она сама мыла и обдавала кипятком его мисочку сама подогревала молоко, сама убирала объедки, чтобы кот ел всегда свежее, что он ценил, а ей это льстило.
      Тут, однако, была одна тонкость: только у бабушки Кинто просил сменить опилки. Подстережет ее на пути к коробке, забежит вперед, просительно поднимет морду и затянет очень застенчивое "миии-и" и, если она правильно его поняла, мчится к коробке с опилками и там на месте еще раз издает слезное моление.
      Совершенно иначе он вел себя со своей кормилицей.
      Его появление на пороге кухни смахивало на выход к рампе. Возникнет и замрет. В этой паузе долго гипнотизирует взглядом и, если опять его не заметили, обращается уже вслух:
      - Мроо-у? - Неужели не видите, я здесь!
      После этой церемонии, ни на кого больше не глядя, деловито идет к своей миске и терпеливо ждет. Никаких отираний о ноги, никаких боданий лбом не будет.
      Кинто вообще опрокинул все представления этой гигиенистки о кошках. Прежде всего в доме "ими" не пахло. А что еще удивительно - не было никаких проблем с его пропитанием. Если почему-либо не оказывалось парного мяса или рыбы, кот преспокойно ел то, что ели все. Даже такое пикантное кушанье, как сациви. Создавалось впечатление, что Кинто только аджики не ест. В восточной кухне ему нравилось все, тем более что она не изобилует супами.
      Гастрономические причуды кота Ламарину маму не изумляли, поскольку она вообще понятия не имела о животных. Раз, правда, была сбита с толку, даже переполошилась. Причиной был спелый помидор, который выкатился из базарной сумки. Кинто набросился на него, уволок в сторонку и немытым съел! При этом не только смачно чавкал, но и капельку сока с пола слизал, чем нанес Ламариной маме сразу два удара: нажрался микробов и напомнил о диком своем происхождении.
      Кот сырые помидоры ест! Значит, сумасшедший. Значит, и дикий и бешеный!
      Древний страх шевельнулся в маме. Хорошо еще, что бабушка с внучкой скрыли от нее чудеса того воскресного обеда, когда Кинто ел джонджоли.
      Страх бешенства на Кавказе - от буйволов. Достаточно только взглянуть на эту загадочную глыбу с ее медлительной походкой и потусторонним взглядом. Бык в ярме в землю глядит. Буйвол - только чуть пригнувши выю, держит голову вверх и глядит вдаль. Хозяин и тот не всегда попадает в поле его зрения.
      Их пригоняют сюда из прохладных ущелий и заставляют стоять в базарном аду не час, не два, а долгий день.
      Замурованные толпой и прилавками, они изнывают от тоски по воде. Молчат и глыбятся недобрым черным терпением, но и оно, как все в живом, не бесконечно... Доведенные до бешенства, они уходят на свободу, круша и сметая все без разбора. Люди, в панике потоптав друг друга, потери свалят потом на буйвола.
      Страх перед "бешеным" буйволом сравним лишь с ужасом землетрясения.
      Так изо дня в день, из века в век, избалованные покорностью животных, люди стали путать бешенство с гневом.
      Что же касается пестрого кота, то он своими повадками все время намекал на суждение некоторых ученых, будто кошки до конца не приручены.
      А сейчас, когда Кинто, со вчерашнего вечера ничего не евший, заканчивал завтрак, семейство тоже садилось за стол. Ламарина мама, все еще взволнованная, теребила папу и требовала от него, чтобы он что-нибудь придумал.
      Когда кот наконец насытился и наскоро облизал рот и лапы, Ламара взяла его на руки и унесла к себе. С некоторых пор он не возражал против такого самоуправства, возможно, потому, что Ламара никогда не переворачивала его на спину, как это делают девочки, которые любят играть в куклы.
      Она брала его под мышки и приподнимала до уровня плеч, чтобы он мог поудобнее устроиться. Бывало, только наклонится к нему - он уже весь сплошное стремление. Карабкается к ней, нетерпеливо перебирая лапами, а достиг желаемого - тут же растекается по плечам.
      Этим и еще многими неуловимыми мелочами Кинтошка давал понять, что он сделал свой выбор...
      Ламаре он навязывал игры, с нею охотно разговаривал. Ей одной, правда редко, мурлыкал, но если она злоупотребляла его расположением, кот был верен себе - он уходил.
      Немало уроков преподал Кинто им всем. Бабушка, например, сделала совершенно неожиданный вывод из того ночного побега на улицу:
      - Я думаю, что он не просто так гулял. Ему одна травка нужна. Ламрико, иди сюда, я тебе что-то скажу.
      Ламара явилась на кухню не одна. Кинто возлежал от плеча до плеча. Вместе с косичками на грудь свешивались две лапы и голова - справа и две лапы и хвост - слева. Это было такое зрелище, что папа залюбовался, перестал жевать и сказал:
      - Такую фотографию обязательно сделаем.
      - Слушай меня, Ламрико, иди во двор и поищи там траву, только не дандури, а эту... с острыми листьями, простую траву, ну?! - которую все называют травой.
      - Зачем?
      - Твоему Кинто нужно.
      - Подушку для него будем делать?
      - Нет, он так ее будет есть, как мы цицмати едим.
      Датико начал смеяться особенным своим смехом: сначала весь затрясся, потом уже перешел на голос:
      - Вот теперь я знаю, кто он такой! Он настоящий грузин - без зелени обедать не может!
      - Подожди, Датико, подожди, вечером я покажу вам, кто он такой. Сейчас он сыт, сейчас он спать хочет.
      Бабушке не поверили. Ламарина мама придирчиво взглянула на свою мать и фыркнула:
      - Можно подумать, что в деревне ты разводила не кур, а кошек!.. Откуда ты все это знаешь?
      - Отсюда, - сказала бабушка и спрятала под черный платок седую прядь.
      Ламара тут же сбегала во двор. Когда она принесла охапку травы, бабушка велела перебрать ее и поставить в воду.
      В глубоких сумерках бабушка пригласила всех в кошачью столовую, где стол был уже накрыт: в мисочке горка сырого мяса, рядом кувшинчик с травой. Ламара принесла Кинтошку и пустила на пол. Он и не взглянул на мясо, а сразу принялся за букет. Он обкусывал концы травы. Он обкусывал траву с аппетитом, а семейство уставилось на бабушку так, как смотрят на человека, выигравшего пари.
      - Шени чири мэ, - сказала бабушка коту. Он не впервые поднимал ее авторитет в доме, а она, со свойственной ей сдержанностью, прочитала толковую и вместе с тем образную лекцию о пищеварении кошачьих. Оказывается, за умываньем кошка наглатывается собственной шерсти. А чтобы желудок не превращался в валенок, кошке необходима шершавая трава. И просто и мудро.
      У бабушки были и более серьезные основания для торжества. Не только внучку видела она теперь чаще дома - кутила-зять приятно ее поражал. Его благодушно-рассеянные глаза с некоторых пор сделались внимательнее. Стал человек вникать в мелочи повседневного житья-бытья. Мелькали и поступки, которых никак нельзя было от него ожидать.
      Недавно пришел с работы усталый, сказал, что есть будет потом, двинулся прямо в гостиную к своему любимому креслу, тому, что стоит у балконной двери, а там... разметав и хвост и лапы, блаженствует Кинто! Датико приблизился, постоял над спящим красавцем я вместо того, чтобы согнать нахала, начал что-то искать по углам. Наконец нашел низенькую скамеечку, которую бабушка обычно ставит себе под ноги, пристроил ее рядом с креслом и не без труда на ней уселся. Живот мешает, ноги мешают... он вытянул их через порог, рук тоже некуда девать. Одной на спинку стула облокотился, кулаком щеку подпер - мучается, но сидит, и не понять, что он там думает. Спина, во всяком случае, выражает думу.
      Наблюдавшие все это издали женщины отпрянули. Жена решила, у Датико неприятности на работе. Теща загадочно улыбалась...
      Знали б они, что подчиненные этого близкого им человека ходят теперь с разинутыми ртами и не могут понять необъяснимого: был не человек, а взрывчатка и вдруг перестал ругаться, извините, взрываться, а если по привычке и обзовет кого-нибудь ишаком, тут же спохватится, руку приложит к груди, извини, говорит, ишак тоже человек... или что-то в этом роде.
      Мы понимаем, что не место здесь и не время для толкования загадочной улыбки бабушки, но несправедливо будет лишать ее воспоминаний.
      Лет пятьдесят назад на окраине города, где-то у дороги на Манглиси, коротала старость одинокая бедная женщина со своим псом. Каким-то образом прибилась к ним кошка. Молодая и, видимо, очень уверенная в себе.
      У бедной женщины была хибарка. А пес даже будки не имел. Под навесом у него только подстилка.
      Небольшая коротконогая псина от прожитых лет и лежачего образа жизни была грузновата, чего, кстати, с пожилыми кошками никогда не случается.
      Так и жили они втроем как могли.
      Бедная старая женщина раз в году отправлялась на далекое кладбище почтить своих предков. Это занимало у нее целый день. Уходя, она поручала соседям покормить животных. Это делала Ламарина бабушка, которая была тогда еще девочкой. И вот что увидела эта девочка однажды: на собачьей подстилке, разметав и лапы и хвост, лежит молоденькая кошка, в то время как старый пес, робко поставив лапы на край своей подстилки, стоя спит...
      - Ну и что? - могут нам сказать.
      - Да ничего, не отказывайте только вашим бабушкам в зоркости души и уважении к благородству.
      XVI
      Когда Реваз после долгого перерыва впервые пришел к Ламаре, они не смогли ни о чем поговорить. Между ними опять оказался Кинто. Было это после обеда. Взрослые сидели на балконе в тени старой липы. Ламара была у себя и на стук ответила, но не обернулась. Она стояла у портьеры и делала что-то странное: коснется ткани и, как от горячего, отдернет руку. Реваз подошел поближе, и ему сделалось не по себе: из-за портьеры, на высоте полуметра от пола, выскакивало что-то похожее на змейку и исчезало. Он не мог понять, что это? И только когда оттуда наполовину высунулась кошачья голова - один глаз, одно ухо, - парень понял, что это была лапа, которой кот орудовал вслепую, изредка подглядывая.
      Ламара поймала наконец эту маячившую в воздухе лапу, подержала чуть, тогда кот с другой стороны портьеры высунулся уже целиком. Сидя на задних лапах, он человечьим жестом отвел край портьеры и, придерживая его под подбородком, уставился на девочку, азартно сверкая глазами. Ламара подхватила его на руки и лишь только поднесла к себе, как он сам вскарабкался ей на плечо и тут же разлегся. Реваз молча смотрел на все это. Наконец, Ламара обернулась к нему со своим живым воротником на плечах. Она торжествующе улыбалась. Реваз смотрел на нее ошеломленный.
      - Ты что?!
      - Кто тебе подарил?
      - Никто, забыл, что ли?.. Ну мы же тогда нашли.
      - Ты, конечно, извини, но я никогда не поверю, что это та прошлогодняя шишка...
      - Вот именно - она!
      - Не ври, тот котенок был серый.
      - От грязи.
      Реваз с сомнением рассматривал кота. Ламара опустила его на ковер и тихо сказала:
      - Давай поиграем, Кинто!
      Реваз покраснел. Он вспомнил, как Ламара фыркала ему в лицо:
      - Почему ты тогда не сказала, что это имя кота?
      - А почему ты обо мне глупости думаешь?
      Он опустил голову и вдруг услышал:
      - Мрм?
      Кинто спрашивал, в чем дело, почему не играешь со мной?!
      Ламара резким движением занесла над ним ладонь, и кот принял бой снизу вверх бросился, обхватил обеими лапами руку и держит столько, сколько нужно, чтобы дать понять: "Попалась!" И тут же брык в сторону, и в стойку торчит столбиком: лапы наготове - чутко отзываются на каждое движение руки, выбирают удобный миг, чтобы опять броситься и взять ее в клещи - бархатные, но крепкие.
      Реваз хохотал и клянчил:
      - Ну дай мне, дай поиграть...
      - Подожди, сейчас будет бокс.
      Теперь она легонько пощелкивала кота по разведенным в стороны лапам, и он ей отвечал шлепком на щелчок. А когда Ламара отскочила от него - кот фантастическим прыжком на одних задних лапах настиг ее, продолжая боксировать, - бурым пузом вперед, белыми трусиками напоказ.
      Реваз не выдержал, вскочил и, опережая Ламару, стал боксировать с Кинтошкой. Ответные удары кота сразу сделались резче и злее, а когда Реваз схватил его, собираясь посадить к себе на колени, - кот выстрелил всеми лапами, отскочил в сторону и тут же начал отмывать те места, где к нему прикоснулись.
      Болезненно самолюбивый Реваз все понял, а кот, приведя себя в порядок, поднял на Ламару глаза, секунду пристально на нее глядел, затем своим многогранным "мрм" вопросил:
      - Что это значит, кто он такой?
      Девочка наклонилась и подняла податливое, льющееся тельце. Кинто немедленно взобрался на плечо, бесцеремонно куснул ее за ухо и затих.
      Ламара стала прохаживаться с ним по комнате. Реваз оправился от смущения и, шагая за ними, как бы между прочим спросил:
      - Значит, все-таки это правда, что ты собираешься работать в цирке?
      - Вот еще!
      - Но он же дрессированный.
      - Глупости не говори, я ничего не умею, все это Кинтошкины выдумки. Потом я тебе покажу, как он пробку приносит. Куда хочешь кинь, найдет и притащит.
      Реваз ходил за ними и уже злился на кота за то, что ему уделялось так много внимания, за то, что нахально валялся у Ламары на плечах. Она держала его за лапы, и он не вырывался. Но делать было нечего, и Реваз сказал:
      - Знаешь, я кошек не люблю, но этот...
      Ламара прыснула:
      - Но этот особенный! Хоть бы один человек что-нибудь другое сказал... так, между прочим, и все наши девочки говорят, - она резко обернулась к Ревазу и, в упор глядя на него, спросила: - Интересно, когда и где ты успел невзлюбить кошек? И уже сразу объясни - за что?
      - Да так - вообще... я просто так сказал.
      На следующий день Реваз явился с живыми рыбками в большой стеклянной банке. Рыбки были странные: для аквариума слишком крупные, для сковородки слишком мелкие. Откуда они, Реваз не хотел говорить. Небось купил у мальчишек на Куре.
      Банку поставили посреди гостиной на ковер. Кот ринулся без приглашения, заглянул сверху, тотчас нагнулся и глянул сбоку, обошел банку два раза и снова нацелил нос на горло банки: бьет хвостом, щерится и словно бы потявкивает. Сводят его с ума эти рыбки. Лихорадочно соображает, как быть. Вдруг сел и принялся глядеть сквозь стекло на рыбок. Опять привстал и заглянул сверху - и раз лапу в воду! Тут же назад - лапой трясет, обрызгал всех, наспех лизнул мокрую лапу и опять нацелил нос сверху. Глядит. Думает. Додумался, наконец: лапу в банку, а сам нагнулся и глядит на рыбок сбоку и шарит лапой с выпущенными когтями - жуткое зрелище. Раз - и мимо, раз - и мимо! Законы физики обманывают рыболова.
      И снова брызги, хохот, визг - гостиная полна соседей. Кинтошка, никого не замечая, обходит банку - справа налево, слева направо, опять садится, глазами пожирая рыбок, а то возьмет и отвернется, будто бы не замечает их, и вдруг с размаху - шлеп по банке лапой! Уже наполовину вымок, весь дрожит...
      Эту пытку прекратила бабушка. Забрала банку и унесла на кухню. Кот не побежал за ней. Он преспокойно пересел на сухое место и заработал языком.
      К этому времени Кинто достиг зенита звериной своей красоты и, добавим, незаурядных способностей.
      Бабушка давно заметила, что кот выбегает в коридор на звонки. Только услышит - мчится к входной двери и на ходу злобно урчит. Совершенно иначе реагирует он на сухой щелчок замка, открываемого ключом! Знает - это свои. Широким шагом, плавно поводя хвостом, приближается к двери, ждет входящего, в ноги ему не кидается, но когда между ним и вошедшим остается два шага, поворачивается и бежит впереди - ведет в дом!
      Этим он полностью отстоял свою независимость. Уходил в свои джунгли когда хотел и, заметим, не таясь! К утру, как правило, возвращался и допоздна спал в любимой своей спальне - в гостиной под столом, покрытым темно-вишневой плюшевой скатертью.
      Круглый стол окружен четырьмя стульями. На сиденья ниспадают углы скатерти. Кинто забирается на один из этих стульев - снаружи его не видно.
      Кота находили на ощупь. Если круглится на стуле теплый валик - значит, он тут. Ну а если нет - значит, он только что ушел или еще не вернулся.
      XVII
      Жизнь вошла в спокойное русло. Если и было на что роптать, так это на жару.
      По всему городу утро начинается с того, что закрываются ставни, опускаются жалюзи. Всюду поливают дворы. Звук льющейся воды здесь лишний раз напоминает - жара! Поливанье и обливанье - любимая забава лета.
      Надеемся, читатель привык к тому, что в этих краях ни одно проявление жизни не обходится без крика, как правило, переходящего в смех!
      К желтому безоблачному небу то и дело взмывают вопли. Означает это, что сосед облил соседа. На балконы высыпают все. Надо выяснить, в чем дело, а затем присоединить и свой голос.
      Изредка эта летняя потеха переходит в скандал, что тоже интересно. Предположим, человек в свежеотглаженной рубахе спешит на работу или на очень важное деловое свидание (не важных и не деловых, как мы знаем, здесь почти не бывает), а человека взяли да и окатили из ведра!
      Как вы думаете, что будет?
      Будет очень шумный, мирный скандал!
      Возможно, именно поэтому город летом производит впечатление богато озвученного и весьма колоритного фестиваля - из всех окон музыка, пенье и... все то, о чем только что было сказано.
      Ни на чем не играющего человека в Тифлисе так же трудно найти, как в приморском городе - не умеющего плавать!.. Если кто-то не играет на тари, пианино, зурне или дудуки, то он всегда сумеет опрокинуть обычный стул и превратить его в бубен!
      К четырем часам дня, когда не то что пальцем, мозгами шевельнуть трудно, на город опускается густая липкая отупляющая тишина...
      Все живое ждет вечера. Даже не столько вечера, сколько темноты. Когда здесь приглашают летом на обед, то в другом месте земного шара это означало бы ужин.
      Утром еда на ходу: свежий хлеб, сыр, зелень. Днем - ничего, кроме прохладительных напитков, а вот когда солнце наконец-то убирается за горизонт, а камни еще несколько часов отдают жар, наступает, представьте себе, самое трудное время - оранжевые сумерки. Их лучше всего пересидеть с открытыми окнами и полуприкрытыми ставнями и, если есть возможность, без одежды. Затем мелькает короткий коричневый вечер, и на город, наконец, опрокидывается долгожданная, благодатная тьма. В ней сразу все приходит в движенье, и тут начинается деловая и неделовая жизнь! И опять, как ранним утром, город наполняется музыкой и звуком льющейся воды. Поливают дворы, дворики и тротуары. Поливают из шлангов, ведер, прямо с балконов кувшинами! И конечно, достаточно легчайшего ветерка, чтобы от усталой земли пахнуло на усталых от жары людей прохладой.
      Тогда и наступает самое элегическое, самое тифлисское время суток - час задушевных бесед, час пиров, час традиционных чаепитий.
      Во многих домах благообразные старики и моложавые старушки садятся за лото. В политых дворах играет в нарды молодежь, при этом азарт так велик, жесты и окрики так порывисты, что игра похожа скорей на лезгинку, исполняемую сидя.
      Люди коротают вечера, не зажигая света, - сам вид огня несносен! Даже здесь, под горою святого Давида, где ветерок из Коджори гость не редкий, не только распахиваются настежь все окна и двери, тюлевую занавеску и ту убирают.
      Датико, если он дома, берет с балкона плетеное кресло и ставит его на пороге между гостиной и этим его любимым балконом в надежде на сквозняк. Женщины устраиваются кто где.
      Свет уличного фонаря, раздробленный листвою, обволакивает комнату зыбким полумраком.
      С некоторых пор постоянным участником ритуального сидения впотьмах становится кот. Нельзя было не заметить, что в гостиной он появляется последним, поразительно угадывая не только время, но и место. Еле различимый впотьмах, сидит в позе домашнего сфинкса - глядит не мигая да стрижет ушами - такое впечатление, что прислушивается к разговорам.
      Люди все это, конечно, замечают, но и мысли допустить не могут, чтобы кошачьи поступки диктовались движением (язык не поворачивается сказать) души. Однако стоит коту запоздать или не явиться на эти посиделки, как обнаруживается значительность его отсутствия.
      Так и текла спокойная и ладная, слегка даже праздничная, жизнь, прелесть которой дополнял Кинто. И с теми, кто еще недавно относился к нему сдержанно, стало происходить то же, что с любым владельцем любого животного - распухание гордыни: мой конь! Мой пес! Моя несравненная белая мышь!..
      В этом отношении люди, между прочим, от века ни меры, ни такта не знали. Немудрено поэтому простому смертному оказаться вдруг современником, а иногда и соседом гениальной курицы, выдающегося осла или мудрой свиньи.
      Комплекс исключительности не обошел и этот дом:
      - Наш Кинто! - завздыхали Гопадзе.
      Поди в самом деле поищи второго такого кота, который любил бы джонджоли, таскал бы по-собачьи поноски и справлялся бы с закрытыми дверями. Надо видеть это его хладнокровное приближение, а затем эти его прыжки на дверную ручку!.. И раз, и десять раз - пока не услышит щелчка. А услышал сразу лапу в щель, вместе с лапой - нос и работает ими не хуже домкрата. Напористо, резко, покуда дверь не отворится... А там - как мелодия, плавно льется через порог его длинное тело.
      Не было дня без подобных сюрпризов.
      Датико, уже входя в дом, привык слышать:
      - Ты знаешь, что он сегодня сделал?!
      Но в один из таких благодатных дней не прозвучала эта фраза. Ничего Кинто не сделал, потому что в доме его не стало.
      Спохватились поздно, стали прикидывать, кто и когда его видел в последний раз. Получалось - вчера вечером. Бабушка почему-то вспомнила, что около семи часов к ним приходила соседка за ступкой, даже проворчала, что это, мол, за дом, в котором медной ступки нет. Ламара, правда, не сразу и неохотно сказала, что сегодня утром рано кот у нее был.
      - Как это утром рано он мог у тебя быть? - придирчиво спросила мать.
      - Не все ли равно как...
      Отец молчал, а всем хотелось, чтобы он рассердился, чтобы прикрикнул: "Панику не поднимайте - придет!"
      А Кинто и к ужину не пришел.
      Наступила ночь. Кота не искали. Его стали ждать.
      Молча, дольше обычного сидели в гостиной, и то один, то другой подходил к распахнутому окну и вглядывался в листву старой липы.
      На вторые сутки впервые было произнесено слово "украли" и кем - отцом. Мама вспылила:
      - Кому он нужен?! Таких сумасшедших, как мы, в целой Грузии нет. Шляется где-нибудь. - Она глянула в сторону бабушки: - Родные баштаны ищет!
      Бабушка не отозвалась, но Ламарина мама уже не могла остановиться. Она проклинала все подряд. Сначала себя за то, что сразу не выкинула дурацкое животное, которое должно было кончить тем, с чего начало. Потом кляла мужа за то, что он-де только и умеет, что смеяться и петь, вместо того, чтобы проявлять мужскую власть в доме. И под конец накинулась на дочь, которая все делает не по-человечески! Если ей так уж необходим был для счастья котенок, надо было сказать отцу, и обожающий ее папочка нашел бы нормальное животное, а не такую дикую неблагодарную тварь!.. Люди его спасают, а он прячется, проклятый.
      Долго еще негодовала она, однако чуткое ухо бабушки в этих выкриках уловило больше горечи, чем гнева.
      На третий день Ламарина мама перестала ворчать, видно, почувствовала, что кот не на прогулке.
      Так прошла неделя. Ламара тайком плакала и не позволяла убирать Кинтошкину миску.
      Жизнь в доме Датико Гопадзе, конечно, не остановилась. По-прежнему бывали гости, и они-то и подметили, что сам дух застолья изменился. На вопросы Датико отшучивался. Признаться кому бы то ни было в истинной причине огорчения означало вызвать все тот же недопустимый смех: у Датико Гопадзе траур по коту!
      И все же по прекрасной старинной Гунибской улице пополз слушок, и сразу, сами понимаете, заработало воображение.
      А в милом, уютном, убранном коврами доме поселилась пустота и необъяснимый в зное лета холодок. Неприятно стало возвращаться домой. Уже с порога по выражению лица было ясно - не пришел!
      То и дело вспыхивали мелкие стычки, но, как ни странно, взаимное раздражение быстро рассеивалось. Просто каждый понимал, отчего это!
      Когда глава дома начинал сыпать замечаниями: почему лобио не досолено, да почему зелень вялая, мама, всем на диво, обходила это молчанием. Одна бабушка держалась ровно. А перед ней заискивали в надежде, что она, как это всегда бывало, что-либо совершенно неожиданное скажет или хотя бы это свое "подожди-подожди". Но бабушка никак не обнаруживала своих чувств, в чем сказывалась и мудрость, и такт, и глубокая любовь к близким.
      Никто не заметил, как убрала она все, что могло напомнить Кинтошку: грецкий орех, бумажную мышь и самую последнюю его игрушку - пробку от шампанского. Этой забавой, которую придумал сам кот, Ламара поражала гостей. Покажет пробку и кинет. Кинто бежит, находит и приносит ей в зубах. Несет не спеша, плавно покачиваясь на ходу, точно тушу оленя тащит.