- Снимем, спустим. Дурацкое дело - не хитрое, - спокойно реагирует Кириллов.
      Пирья заглядывает в канал ствола, что-то показывает Батурину. Наверно, уже образовался большой нагар. Начинается работа.
      А я раздумываю: нужно ли как-то успокоить Еву и хозяев? Нужно ли извиняться за Батурина? Не лучше ли оставить этот случай без внимания? А что, собственно, случилось? Просто моя излишняя чувствительность, ревность или воспаленное воображение.
      Чем же объясняется наглость Батурина? Только ли его дурным характером? А может быть, ходившие ранее слухи о его дружбе с "особистом" не лишены оснований? Тогда, выходит, Батурин - простой "стукач", пользующийся
      покровительством начальства. Если это так, то проучить его не удастся. Тем более, что в явных нарушениях воинских уставов обвинить Батурина трудно...
      Возможно, Ева сейчас плачет, а родители обдумывают, куда бы поскорее спрятать ее от наших алчных глаз.
      До меня доносятся обрывки разговора солдат у пушки. Спокойный и
      осмотрительный Ковтун высказывает своенравному Батурину свои соображения. Говорит он доверительно, даже вкрадчиво:
      - Та вжэ скоро зовсим тэмно будэ. Яка тут у чорта чыстка? Ты, старшый сэржант, николы (никогда) нэ cпишы. Ты послухай та подумай. Я ж тоби радыв вжэ(я же тебе советовал). Нэ лизь попэрэд батька. У нас стари люды кажуть: "Ты послухай та й побач, а, як трэба, то й поплач".
      Возможно, эти рассуждения имеют какое-то отношение к инциденту. Значит, слух уже пошел, и он, этот слух, обрастет пикантными добавлениями.
      Ухожу в дом. Нужно написать письмо сестре. Оно, как всегда, короткое: "Жив, здоров. Дела обстоят хорошо". Вот и весь сюжет. Послюнил "химический" карандаш, написал полевой адрес на треугольнике из блокнотного листка минута.
      Темнеет. Все, кроме часового, собрались в комнате. Я сижу на диване. Подходит Пирья, садится рядом. Напротив у стены лежат солдаты.
      Сидельников с чувством рассказывает неискушенному Бадейкину о своих приключениях с деревенскими девками: о том, какие замечательные девки попадались лично ему и в чем состояли их сугубо женские достоинства.
      Бадейкин с большим интересом слушает, временами краснеет. Вообще, разные нескромные истории Бадейкин выслушивает с удовольствием, но вопросов не задает, стесняется. Поэтому не всегда ясно, верит он всему или нет. А сейчас Сидельников, желая усилить производимый на Бадейкина эффект, продолжает углубляться в разные пикантные детали, пока Бадейкин не обрывает его:
      - Буде тебе брехать, Сидельников. Буде. Охальник ты, фалалей.
      Сидельников неудержимо смеется, его прямо трясет:
      - Ха-ха-ха! Ничего, парень, привыкай. Ну, малость сбрехнул. Для интересу. Больно уж ты увлекаешься этим делом. Тихий ты. А в тихом омуте черти водятся. Ха-ха-ха!
      Бадейкин не только стеснителен, он еще и очень брезглив. Если, например, во время еды сказать для смеху, что в парашу попала мышь, червяк или что повар высморкался, то Бадейкин ни за что есть не станет. Отойдет в сторону и дожует свой хлеб всухомятку. Солдаты, обнаружив эту странность, сперва очень потешались, даже издевались над Бадейкиным. Он же терпел, недоедал, но не протестовал, не отвечал ни словом своим обидчикам, и они от него в конце концов отстали. Теперь уже не задевают.
      У Сидельникова свои странности: переменчивый характер, частые переливы настроения. То он безудержно весел, то подавлен и мрачен как туча. Сейчас у него как раз веселая "фаза". Одного своего недостатка, называемого солдатами "мандраж", Сидельников стыдится. "Мандраж" заметен всем: в минуты опасности у Сидельникова начинают дрожать руки и мелко стучат зубы - от страха, конечно. Однако его никто не презирает и не высмеивает, потому что всем видно: человек переживает, борется с собой, старается не показывать виду. Он обращался к нашему фельдшеру - просил направить в госпиталь на лечение. Фельдшер, однако, никакой болезни не обнаружил, но все же дал таблетки от "нервов". Таблетки помогают, но после них Сидельников ходит сонный, вялый.
      Очень не нравится ему прямая наводка, и он не скрывает этого:
      - Наши начальнички сидят далеко от передка, а нас все норовят вперед пехоты-матушки выставить. Еще бы на радиаторы штыки наварить, в рукопашную ездили бы. Были бы тада - мотопехота. Додумаются - ума хватит.
      Солдаты подобное брюзжание обычно не одобряют:
      - Не бухти, Сидельников. Сам себе покою не даешь. Накаркаешь - заберут тебя в пехоту, дадут большую трехлинейку с длинным штыком и побежишь ты своим ходом в штыковую атаку! Не мандражируй!
      Нет, не вернулся бы Сидельников к нам из госпиталя, как Зайков.
      Становится совсем темно. Все отогрелись, поспали, сытно поели. До ужина делать нечего. Наступает время беззаботного общения и душевного отдыха. Сейчас пойдут рассказы, байки, анекдоты, а потом - песни.
      Солдаты всегда с удовольствием слушают Ковтуна. Он любит рассказывать разные истории на своем родном украинском языке. Все к этому привыкли, понимают. Вот и сейчас он "травит" очередную байку из раздела "Про офицеров". Все офицеры у него глупы или наивны, а их денщики - умники и пройдохи. Пересказать некоторые подробности не представляется возможным. Если же кое-что опустить, то получится, например, так:
      - Сыдыть оцэ на пляжу молодый охвыцер, як огирочок (как огурчик)... Дывыця (смотрит) на бабив и бачыть зи спыны гарну(красивую) жинку. Ззаду у нэи косыця высыть. А сама гладка (дородная) та апэтытна... Пасыла вин свого дэньщыка. "Иды, - говорыть, прыгласы тую барыню до мэнэ в гости сьогодни вэчором. Потим сходы до крамныци (в магазин), купы сыгар, вына та сыру"...Бижыть дэньщык до той бабы. А вона його - трись по морди, аж юшкою вмывся ( умылся кровью). Вэртаеця вин до свого охвыцэра и кажэ: "Вашэ благородие, того дила нэ будэ, бо воны пип (поп)". Все смеются и интересуются, что было дальше:
      - Ну что, не отломилось офицеру?
      - Та видломылось йому: дэньщык прывив йому потим (потом) попивну.
      Ковтун - хороший рассказчик: говорит неспешно, серьезно, не улыбаясь. Его не нужно упрашивать - он всегда готов шутить и петь. После минутной паузы он продолжает в том же духе: как распутная баба продавала бочку, как денщик совратил жену офицера, как солдат обманул попа и т. п.
      Я хорошо представляю себе дальнейшую программу сегодняшнего вечера. Скоро Ковалев вскипятит воду, подаст привычный сигнал, и состоится вечернее чаепитие. Затем кое-кто начнет чинить обмундирование, наладится общая беседа. Будут еще байки и занимательные истории из жизни. Иногда серьезные и по-настоящему поучительные, но, чаще всего, плоские сальности, примитивщина, вздор. Кириллов заведет игру в "подкидного дурака" на щелчки -"щелбаны". Но главное, - будут петь.
      Со стороны наше пение может показаться странным, смешным, неуместным. Нас же оно отвлекает и развлекает: снимает внутреннее напряжение и настраивает на неспешные размышления о жизни.
      Песенный репертуар давно устоялся. Он прост, непритязателен, но всем по душе.
      Вначале обычно идет грустная песня об умирающем казаке:
      Не для меня придет весна,
      Не для меня Дон разольется,
      И сердце радостно забьется
      В восторге чувств - не для меня...
      Конец песни печален:
      Жена найдет себе другого,
      А мать сыночка - никогда.
      Герой другой песни - воин, умирающий за Родину, - беседует с вороном, олицетворяющим смерть:
      Черный ворон, черный ворон,
      Что ты вьешься надо мной?
      Ты добычи не дождешься,
      Черный ворон, я не твой!
      ..............................................
      Вижу, смерть моя приходит,
      Черный ворон, весь я твой!
      Популярны трогательные своей наивной искренностью песни об удалом
      Хас-Булате, чья сакля бедна, о ямщике, замерзающем в степи, о Дуньке и молодых кузнецах...
      Вспомним и об "одной возлюбленной паре", что "всю ночь гуляла до утра". Будет и "Сад-виноград, зеленая роща" с риторическим вопросом: "Кто виноват? Жена или теща?". "Теща ви-иноватая-я-я!!!" - рявкнут все дружно, радостно и так громко, что задрожат оконные стекла. Ибо в этой песне считается: чем громче, тем лучше!
      Потом Ковтун сильным приятным голосом начнет украинскую часть репертуара: "Розпрягайтэ, хлопци, конэй тай лягайтэ спочывать ..." Любят еще украинскую песню о неразборчивой алчной вдовушке и щедром влюбленном казаке: "Удовыцю я любыв, подарункы (подарки) йий носыв..."
      Слабость Ковтуна - малые дети: он любит их. Если у хозяев есть малыши, он сажает их на колени и раскачивает, напевая в такт, ритмично странные куплеты:
      Гойда, гойда - ша.
      Дэ кобыла - там лоша (жеребенок)
      Тай скоцюрбылося! (согнулся,сжался)
      Гойда, гойда, гойда - ша...
      Дети безбоязненно тянутся к веселому поющему усатому дядьке-солдату и не хотят слезать с его колен, когда он поет смешные песни:
      Дид рудый (рыжий), баба руда,
      Батько рудый, маты руда,
      Сам рудый, руду взяв,
      Рудый пип повинчав,
      И музыкы руди гралы,
      Руди гости танцювалы,
      Щэй дытынка маленька
      Уродылася руденька.
      % % %
      Внезапно раздаются резкие дребезжащие удары ложки по котелку и высокий мальчишеский голос Ковалева:
      - Славяне, кончай травить! Выходи строиться на ужин! Чай хлебать, белую розу. Пей вода, ешь вода - ср... не будешь никогда!
      Призыв доходит, разговоры прекращаются. Солдаты медленно встают, идут на кухню за чаем, точнее, за кипятком. Каждый добавит что-нибудь из остатков сухого пайка: кусочек сахара, сухарь. Вот и ужин.
      Ко мне подходит Никитин:
      - Комбат, сходите поужинать в ту комнату к хозяевам. Я отнес туда, что надо. Ваши злотые сгодились.
      Уж посудачат о моих похождениях солдаты. Ну и пусть говорят. Совесть моя чиста: свои обязанности выполняю и о долге не забываю. Вот и Никитин ориентир по части строгой морали - никак не осуждает, даже сам что-то устроил. Все нормально.
      В "той" комнате Ева и родители. Участие Никитина в устройстве ужина заметно. На столе колбаса, яичница, салат из картошки, бутылка вина.
      Хозяин приглашает к столу. Чувствуется напряженность, неловкость.
      Вино разлито. Теперь тост надлежит произнести мне. Он у меня готов - не оригинальный, не изысканный, но от души: "За скорейшую победу над нашим общим врагом!"
      Хозяин кивает в знак одобрения, и мы выпиваем. Ева и ее мать лишь чуть касаются губами вина.
      Натянутость немного ослабевает. Пан Богдан, видимо, специально для меня замечает, что поляки, конечно, благодарны Красной Армии за освобождение Польши от немцев.
      Вино приятным теплом разлилось в груди. Пока закусываем, предлагаю еще тост:
      - Това... Панове, может, другого такого случая не будет. Ну, чтобы так сидеть с вами... Вместе...
      - Прошэ, прошэ.
      Душа моя наполнена добрыми чувствами. Она раскрыта и требует выскп зать то, что думаю, искренне и просто, без сокрытий. Хочу сказать, что Ева замечательная девушка, умная, добрая и справедливая, такая прекрасная, ка ких нет на свете, что я хочу пожелать ей большого счастья, хочу видеть ее каждый день и чтобы всегда была рядом, хочу...
      Увы, этого не скажешь - условности сильнее желания, приличия вынуждают:
      - Давайте выпьем за ваше здоровье. Чтобы Ева была счастлива!
      Ева улыбается, и я выпиваю до дна. Неужели она не догадывается о не произнесенных мною словах? Хозяева отпивают по глотку. Я спрашиваю:
      - Ева, почему вы не пьете до дна? Я слышал, что за здоровье и счастье
      полагается выпивать до дна. Чтоб ничего плохого не случилось.
      - Я никогда не пью больше. А вы знаете, в чем счастье (она произносит: "сченстье")? Я не вем, не знаю. Но, все равно, я тоже желаю Вам счастья такого, какого вы сами хотите. А вы знаете?
      - Какого счастья я сам себе желаю? Ну... Вот закончится война, и это будет счастье. Для всех, конечно. А для себя? Если меня не убьют или легко ранят, - это будет мое счастье. У нас есть хорошая песня. Девушка желает ( ему... - не нахожу нужного слова: парню, любимому, коханому, возлюбленному, кавалеру - все не то; ну, пусть так: желает своему близкому другу, "сердечному пшияцелю", если смерти, то мгновенной, моментальной, если раны -небольшой. Пожелайте мне такого счастья, Ева. Вас Бог послушает, потому что вы, я знаю, очень добрая и хорошая.
      - Не нужно, чтобы вас убило. Не нужно моментальне. Нет! Прошэ, обращается она тихо к родителям, - выпьем, чтобы пан остался жив и после войны приехал к нам в гости.
      Она с детской настойчивостью упрашивает родителей: "Прошэ! Прошэ!" Хозяева, мне показалось, смутились. Ясно: зачем им такой гость? Но все же выпили по глотку. Вино делает свое дело. Неуверенность и внутреннее напряжение постепенно проходят, настроение улучшается. Хозяева нахмурены, печальны, и мне жалко их.
      - Не переживайте. После победы мы сразу уйдем из Польши, а из вашего дома уедем совсем скоро, вам станет лепей, лучше и, вообще, бардзо добже, очень хорошо.
      Нет, - отвечает пан Богдан, - вы, "советы", отсюда не уйдете и Польшу не отдадите. Нам всегда было трудно жить между великими державами. Кто был сильнее, тот и отрывал себе больший кусок Польши. Сколько польской крови пролито! И сколько еще будет пролито!
      - В этой войне наша армия пролила за вашу свободу больше крови, чем вы ;ш нею вашу историю. Чем же вы недовольны? Тут пани Мария вышла из комнаты и позвала хозяина. Тогда я не думал, что пан Богдан видит дальше меня. Много лет спустя, вспоминая тот вечер, я представил себе, как там за дверью хозяйка
      выговаривала мужу: "Зачем ты раскрываешься? Перед кем? Перед этим
      мальчишкой! Тебе известно, кто он? Вот сообщит он в свой НКВД, и всех нас вышлют в Сибирь!"
      Я очень обрадовался уходу хозяев. Наконец мы посидим с Евой без свидетелей. И тогда мне захотелось, чтобы Сталин, действительно, не отдал Польшу. Пусть у нас будет еще одна союзная республика, как Литва или Эстония. Была же когда-то Жечь Посполита! Лишь бы после войны можно было ездить в Краков, как в Одессу или Ленинград.
      Ева сидит за столом напротив, мягко улыбается и спрашивает, нравится ли мне военная служба.
      Нет, не нравится. До войны я мечтал стать инженером. А теперь какие планы на будущее?
      Какие теперь могут быть планы? Что будет завтра, и то не известно. Будет ли будущее у меня? Не уверен. Если выживу, то сразу же и составлю план. Через час после войны. Хотя... Знаете, Ева, начало плана у меня есть, приеду сюда, чтобы повидаться с вами. Вы же пригласили меня в гости! Не откажетесь? Не испугаетесь? Она не отвечает, только ободряюще улыбается. Ева, а какой у вас план?
      Хочу стать доктором, как мои родители. Раз мы выпили за мое счастье, то запишу еще в план: стать счастливой. План хороший и вполне осуществимый.
      Так, но сначала я хочу дождаться конца войны. Хочу убедиться, что немцев по справедливости накажут. Они виноваты.
      О немцах Ева говорит крайне неприязненно. Причин для ненависти у нее много. Ее брата Юзефа немцы убили, а маму посадили в концлагерь лишь то, что дедушка Михал был еврей.
      Ева считает, что большинство немцев - убийцы. Всех эсэсовцев и полицейских нужно посадить в те самые лагеря, которые они настроили в Польше:
      Освенцим, Биркенау, Плашув, Майданек. А лучше, пусть русские сошлют всех их в Сибирь. Сибирь ведь большая, не так ли?
      Ева внимательно смотрит на меня, о чем-то задумывается, касается пальцем моего рукава и нерешительно, как бы опасаясь чего-то, спрашивает:
      - Цо то ест? Цо то за одзначенье? (знак отличия)
      На рукав нашита наша противотанковая эмблема: черный ромб со скрещенными орудийными стволами в центре. Эти, возможно, мрачноватые на шивки нам выдали давно, вместе с гвардейскими значками. Я объясняю Еве:
      - Это эмблема противотанковой артиллерии. Это - артиллерия пшециво-панцерна. Черный ромб символизирует сгоревший танк, а скрещенные стволы - наши противотанковые пушки. Понятно?
      Она почему-то очень обрадовалась, заулыбалась, погладила меня по руке:
      - Хорошо! А мы подумали, что это кости на черном фоне смерти.
      - Нет. Это каноны, арматы. Мы артиллерия.
      - Дзинкуе. Мне уже понятно. Я вижу уже - это не кости. Понимаете, родители сказали, что эта эмблема, как у СС - скрещенные кости, тодекопф. Только череп не нарисован. Они подумали, что вы служите в фельджандармерии, ну, в военной полиции.
      - Вы видите нашу пушку во дворе?
      - Ну и что? У СС тоже бывали пушки, танки. Отец говорил нам, что в любой армии есть военная полиция, которая следит за порядком в тылу и на фронте. А теперь я очень рада, что вы не полиция. Мы еще не привыкли к "советам". Не обижайтесь.
      - Я понял и не обижаюсь.
      - А можно узнать, как вас зовут?
      - Зовут Моисей, а по-еврейски, на языке идиш - Мойше.
      - Очень приятно. Как моего дедушку. Можно мне называть вас, как его пан Михал? Я знаю, кто был Моисей, потому что читала Библию. Старый Завет.
      Она произносит мое имя мягко и получается - "Михав".
      - Если вы будете говорить мне "пан", то я вынужден буду обращаться к вам: "паненка", а не просто Ева. А "Ева" звучит очень красиво, как музыка!
      - Згодне (согласна). Hex бэндже так: вы - Михав, а я - Эва.
      Захотелось очень сказануть: "Как жаль, что я не Адам!" Но я промолчал.
      - А вы, пан... Вы, Михав, за день стали лучше говорить по-польски.
      - Эх, если бы прожить здесь хотя бы месяц! Как легко стало бы мне говорить!
      А сейчас не легко?
      Мне интересно говорить по-польски, но трудно находить нужные слова. Я мало знаю. Многого я просто не в состоянии сказать вам.
      Очень хочется обнять Еву. Внутренний голос побуждает меня сейчас же сказать: "Ева, ты прекрасна!" Но я сдерживаюсь и только прошу:
      - Говорите, Ева, мне очень приятно слушать вас. Очень.
      А что сказать, Михав?
      - Что-нибудь. Ну, скажите слова вашего гимна. Лучше спойте. Медленно, чтобы я понял. Пожалуйста, Ева. Прошэ.
      К моему удивлению, она не отказывается, не жеманится, а сразу с готовностью начинает тихонько напевать. Поет, как и говорит, очень мягко, не фальшивит. Я напрягаюсь, чтобы запомнить слова и вникнуть в смысл. Меня страшно тянет к Еве, и я сажусь рядом, почти касаюсь ее плеча...
      От нее исходит необыкновенно приятный аромат, остро напоминающий о давно утраченном, но еще не забытом домашнем уюте и чистоте... А Ева медленно поет:
      Еще Польска не сгинела,
      Доке мы жиеме.
      Цо нам опца пшемоц взенла,
      Шаблем одбежэме.
      Марш-марш, Домбровски,
      3 земи Влоськи до Польски!
      За твоим пшеводем
      Злончим сен з народэм.
      Пшейдем Висле, пшейдем Варте
      Бэнджем поляками...
      Столько лет прошло, вся жизнь пролетела, прошумела, а я до сих пор помню эти слова и ощущаю очарование ее голоса. Ни до того вечера, ни потом мне не приходилось слышать или читать польский гимн. Пишу эти слова по памяти и, вероятно, со многими ошибками. Но именно так мне тогда послышалось от Евы и так запомнилось...
      Рядом ее лицо - строгое, одухотворенное. Она кончила петь, а я все смотрю в ее глаза и не могу оторваться.
      - Почему вы так смотрите на меня, Михав?
      - Мне очень понравилось, как вы поете. И вообще... А что такое земля Влоская?
      - Влохи - это итальчно. Италия, да?
      - А Домбровский? Не тот ли, кто организовал в Италии польский легион? Он участвовал во Французской революции?
      - А вы слышали о нашем Домбровском?
      - Читал в какой-то книге из серии "Жизнь замечательных людей". Есть такие книги.
      - Наш гимн вам понравился? Сначала это была военная песня.
      - Гимн понравился. А пели вы так красиво, что я запомнил все.
      - Не может быть! Я не верю!
      - Я запомнил, Ева, каждое твое слово. Мне кажется, что мы знакомы с тобой всю жизнь. А гимн могу повторить, если хочешь.
      - Хочу, - говорит она задорно, не возражая против моего "ты, Ева".
      И я повторяю почти правильно. Да, в молодые годы память у меня была цепкая: запоминал быстро, надежно, надолго, а кое-что, оказывается, навсегда.
      Только я успел убедить Еву в высоких качествах своей памяти, возвратились ее родители. Ева тут же сообщила им, что "пан с одного раза выучил наш гимн". Отец, однако, к этой новости отнесся сдержанно, ни удивления, ни восхищения не выразил, а пробурчал что-то вроде: "Что же, интересно. Бывает". А потом добавил:
      - Гимн выразительный, эмоциональный. Все поняли? Понравился?
      - Да. Не все ясно. Зачем вам переходить Вислу, Варту? Вам нужны еще земли на Западе и Востоке?
      - Это естественное желание объединить в едином государстве всех поляков на тех землях, где они живут с древности. Какие-то юмористы сочинили шуточный гимн:
      Еще Польска не сгинела,
      Доке курка в гарнку.
      То есть: "Не сгинет Польша, пока имеем курицу в горшке". В мире много людей, которым, по существу, от жизни нужно одно: чтобы их хорошо кормили. Если их сносно кормят, они вполне счастливы. И любую власть одобряют. Не задумываясь. Ваш Пушкин правильно написал про "мирные народы".
      Что он Пушкина признал, - хорошо, но опять вступать в дискуссию не хочется.
      Ева радостна и возбуждена. Она разъясняет родителям, что мы не полиция, а простые солдаты-артиллеристы, что на рукаве у меня не скрещенные кости,
      а пушки. Хозяева переглядываются и, мне кажется, объяснениями дочери удоилетворены.
      Громко стучат в дверь, и сразу входит Никитин. Он отзывает меня и тихо Говорит:
      - Комбат, вас к телефону. Должно быть, Макуха.
      Я несколько секунд стою молча, возвращаю себя к "реальной действительности:
      - Дзинкуе, панове. До видзенья!
      % % %
      Штаб не спит, там работают. Расслабляться нельзя, война продолжается. Беру у телефониста трубку. Макухин спрашивает, как дела. Отвечаю, что личный состав и матчасть в порядке, ЧП - нет.
      - Высылаю тебе нового командира взвода, слышишь? Записываю у себя -первый взвод. Правильно?
      - Так точно, первый!
      - И Зайкова. Он уже здесь. Пришли кого-нибудь проводить.
      - Есть! Высылаю.
      Не успеваю выкурить цигарку, как Никитин приводит первое пополнение. Ле|йтенант на вид немного постарше меня, высокий, с русым чубчиком, с приятным открытым лицом. На нем хорошо подогнанная шинель и новая шапка.
      Рядом - Зайков, приземистый крепыш в своем неизменном промасленном бушлате.
      - Лейтенант Волосов прибыл для дальнейшего прохождения службы!
      Он по правилам отдает честь, а в левой руке держит вещмешок. Солдаты внимательно наблюдают за нами. Я подаю руку:
      - Располагайтесь. Поужинаете, а потом поговорим о делах.
      - Я уже ужинал. Так что - готов.
      На меня весело смотрит старый знакомец - Зайков:
      - Здравия желаю, комбат!
      Я тоже радостно улыбаюсь ему и жму руку:
      - Молодец, что к нам вернулся! Очень хорошо. Тебя как раз и недоставало.
      - Потянуло обратно. Вроде как в свой экипаж. Домой, что ли.
      - А как твоя рука? Крутить баранку сможешь?
      - А то! Ну! Зажило, как на собаке. А у вас, ну, у нас то есть, что нового?
      - У нас, знаешь, новости бывают каждый день. Твоего командира орудия Малькова убило. Уже больше месяца прошло. Ночью немцы просочились. Разрывной пулей. Разворотило. До санбата не довезли. В общем, плохая новость. Вот...
      Мальков был командиром орудия не хуже Батурина, но другой человек: добрый, хотя и строгий, твердый. Чем-то напоминал молодого Никитина. Солдаты ему доверяли, уважали и, больше того, любили. Своих и чужих солдат он называл "милок":
      - Ты, милок, повеселее поворачивайся, - говорил он, - не могилу копаешь, - орудийную площадку. Пошире, пошире давай, чтоб пушку развернуть можно! Так! Молодец!
      Малькова на батарее все так и звали "Милок". Теперь Милка нет...
      - Вот, - заканчиваю я, - живы будем - не умрем. Пойдешь в первый взвод к лейтенанту Волосову. Устраивайся здесь. А завтра разберемся. Утро вечера мудренее.
      "Пойдемте, покурим",- приглашаю я обоих взводных, и мы выходим во двор. Выясняю, что Волосов из госпиталя, до ранения воевал в гаубичном полку, хорошо знает 122-миллиметровую систему, но и с нашей немного знаком. Вести огонь по танкам ему пришлось лишь дважды. Поэтому у нас он должен кое к чему присмотреться, привыкнуть. Чувствую, что небольшой первоначальный инструктаж ему нужен:
      - Работа у нас простая, но требует навыка и сноровки.
      Я с увлечением рассказываю об особенностях прямой наводки: от выбора огневых позиций до определения упреждений при стрельбе по движущимся танкам. Ведь я окончил специальное училище противотанковой артиллерии и помню, как этому учили нас.
      - Хорошая вводная. Пригодится, - говорит Волосов. У ворот возникли три плохо различимые фигуры:
      - Эй, славяне, это не хозяйство Сапунова?
      Мы подходим, и я вижу капитана и двух солдат.
      - Вы из артполка? Или бронебойщики? Кузнецовские, что ли? - спрашивает капитан. - Что, лейтенант, своих не узнаешь?
      - Я всех капитанов не знаю. Кто вы?
      - Мы из сапуновского хозяйства. Только подошли. По карте - наш район вроде. Выходит, стрелковый полк нашей дивизии весь день протопал. Бедная пехота! Ну, завтра наш городок будет забит войсками.
      - Да, товарищ капитан, мы кузнецовские. Пойдемте, покажем, где штаб Кузнецова. Это рядом. Там все и выясните.
      Мы провожаем пехотинцев к штабу, вызываем дежурного и возвращаемся в свой дом. В нашей комнате стало тесней, накурено и шумно. Зайков громко балагурит о госпитальной жизни. Кириллов в углу режется в подкидного с телефонистами.
      Я снимаю полушубок и шапку, выхожу в прихожую и замечаю, что дверь на хозяйскую половину приоткрыта. Подхожу ближе - за дверью стоит Ева и делает мне знаки рукой: "Иди сюда!"
      - Мне нужно поговорить с вами. Можно? Выхожу и плотно закрываю за собой дверь.
      - Что случилось, Ева?
      - Пойдемте в комнату, а то здесь все слышно.
      Ева печальна. Она как-то сникла, говорит тихо:
      - Я хотела попрощаться, Михал.
      - Почему? Мы не уезжаем еще.
      Уезжает, оказывается, она. Родители хотят отправить ее к тетке за сто
      километров отсюда. Там нет солдат, и всем будет спокойнее.
      - А ты? Ты согласна ехать, Ева?
      Мне становится не по себе. Так неожиданно все рушится. Гибнет надежда.
      - Не надо уезжать. Успокой родителей. Наши солдаты никого не обидят. Все будет в порядке. Правда. Поговори с ними еще.
      Едва касаясь, глажу Еву по голове. Чувствую под рукой мягкие шелковые волосы. А она испуганно смотрит в мои глаза. Беру ее за руку. Меня пронизывает ток, исходящий из ее нежной теплой ладони.
      - Останься, Ева. Мы не поговорили. Я не успел сказать... Не хочу потерять тебя!
      - Меня ждут родители. Я хочу остаться дома, но не знаю, смогу ли уговорить их.
      - Ну, если так, то прощай! Будь счастлива. Ты замечательная девушка. Я всегда буду помнить тебя, Ева. Я никогда не забуду.
      Я целую ее в щеку. Она не противится, наоборот, мягко сжимает мою руку, удерживая еще немного около себя, и быстро уходит.
      Все происходит так быстро, что я не успеваю осознать случившегося. Боли нет. Ощущаю даже радость и душевный подъем от того, что небезразличен Еве. До войны я был слишком молод, ничего не успел достичь, даже девушки у меня не было. Ева - первая, оказавшая мне такие знаки внимания. С ней легко и радостно. И такая красавица. Мне везет - судьба подарила чудо. Не каждому выпадает. До меня доходит, что Ева - это и есть моя первая любовь! Все так мимолетно! Прекрасная сказка закончилась, едва начавшись.
      Но я не хочу терять тебя, Ева! Если бы не война, нашел бы выход. А так... Предназначенная мне девушка оказывается в Польше. Завтра мы уйдем куда-то, а она останется здесь. Я не могу увезти ее, потому что у меня ничего нет: ни положения, ни отчего дома, ни свободы выбора... Вообще, я не принадлежу себе. А
      кому? Государству? Я просто исполнитель предуказанного долга, и он, этот долг, для меня важнее счастья. Что же делать?
      Прежде всего - взять себя в руки.
      Выхожу во двор, закуриваю. Хожу взад-вперед от крыльца к пушке. Не могу ничего придумать. Завтра она уедет, исчезнет из моей жизни, как сон. Но ведь это не сон. Я только что целовал ее. Она, прижавшись, искала во мне опору. Если я ничего не придумаю, то потеряю ее, и жизнь станет темна и безрадостна. Не прощу себе этого.
      Взять бы Еву на руки и убежать, уехать, улететь куда-нибудь далеко, где нет войны, где я свободен... На необитаемый остров... Мне ничего больше не нужно...
      Я сошел с ума. Какая требовательность! Все нужно сразу: Еву, мир, дом -все и немедленно. Так в жизни не бывает. Все добывается тяжелым трудом и в упорной борьбе... Как жесток этот прекрасный мир!
      Довольно. Нельзя падать духом. Оставлю Еве большое послание. Пока идет война, буду писать ей письма. А после победы вернусь, и мы все решим. Легко сказать писать. Не станет наша полевая почта доставлять письма иностранцам. А как Ева будет отправлять мне свои письма? Цензура не пропустит. Они там решат, что это шпионская связь. Какая такая переписка может быть у офицера Красной Армии с иностранцами? Как бы Еву не подвести под статью...
      Ничего лучшего придумать не могу. Буду писать, чтобы не потерять, удержать. Это все, что мне остается. Пусть Ева ждет, пока я не вернусь к ней после войны. Обязательно вернусь, чего бы это ни стоило.
      Эх, не успел я ни о чем договориться с ней, не подумал, потерял голову. Дурак легкомысленный! Все же не может быть, чтобы она уехала, не поговорив еще со мной!
      Возвращаюсь в дом растерянный и подавленный. Ночью меня мучают кошмары.
      % % %
      До рассвета меня вызывают в штаб. Макухин - какой старательный - уже успел составить расписание занятий и вызвал командиров батарей на инструктаж. Расписание очень насыщенно: матчасть, тактическая и огневая подготовка, инженерная подготовка (оборудование огневых позиций и укрытий), личное оружие, первая медицинская самопомощь и помощь в бою и, естественно, политзанятие. Есть примечания: политзанятие будет общее для всего рядового и сержантского состава и проведет его лично замполит, а занятие по медподготовке проведет наш фельдшер Женя. Расписание не на один день. Возможно, постоим еще. Хорошо бы.