Глава первая

В тот вечер Марина Езерская и не думала выходить из дома. Она с удовольствием посмотрела бы по телевизору какое-нибудь шоу, если бы не позвонили в дверь. Сколько раз потом девушке приходилось возвращаться в мыслях к тому звонку! Если бы она не подошла и не открыла… Если бы…

Но тогда, еще не подозревая ни о чем, она вышла в прихожую. На пороге стояла ее подруга Надя.

— Скучно, — коротко выдохнула гостья вместо приветствия.

— Скучно, — согласилась Марина.

— Ты что, так и собираешься весь вечер дома торчать?

— Впервой, что ли?

— А я не собираюсь.

— Проходи, поскучаем вместе.

— Придется.

Они прошли на кухню, и Марина поставила кофе.

Наверное, это был какой-то злой рок. Только вчера отец Марины провел на кухню телефон. И дернул же черт Надю, так сказать, обновить аппарат!

Подруга сняла трубку и, ни слова не сказав Езерской, набрала номер.

— Павлик? — игривым голосом произнесла она и принялась с жеманным хихиканьем расписывать, как ей сейчас скучно и какой чудесный вечер пропадает. — Гулять, хочу гулять…

Затем Надя прикрыла трубку рукой и шепотом спросила Марину:

— Ты хочешь пройтись по городу?

— А что мы будем делать?

— Разве обязательно что-то делать?

— Обязательно.

— Придумаем по ходу.

— Придумай сейчас.

— Просто прогуляемся. Я тебя с Павликом познакомлю, а то все рассказываю, рассказываю…

— Да ну, тоска!

— Да, я слушаю тебя, — пропустила Надя мимо ушей реплику подруги. — Отлично, Марина согласна.

Через двадцать минут Марина и Надя уже ждали в условленном месте.

— Он не опоздает? — спросила Марина.

— Ха, попробовал бы!

— Не он идет?

— Я же говорила, его и в толпе заприметишь. Парень он видный.

Павлик Марине сразу понравился. Она почему-то раньше представляла его себе совсем другим, но виновата в этом была именно Надя. В ее рассказах молодой человек представал этаким ловчилой, истинным героем нашего переходного времени. На поверку он оказался вполне симпатичным, умеющим ненавязчиво заплатить за всю компанию и при этом никого не обидеть.

Во рту Марина еще ощущала горький привкус кофе, когда Павлик предложил:

— Возле театра открыли небольшое кафе.

Прямо на улице, с зонтиками, столиками… И там, кстати, лучший в городе кофе.

— Когда открывают кафе, всегда для начала варят хороший кофе, — решила Марина сыграть роль светской дамы, — а вот потом все идет кувырком: меньше кофе, больше воды.

— Там автоматы итальянские, им совок не страшен.

— Ладно, попытка не пытка.

Ехать на троллейбусе не хотелось, и они отправились пешком. Свежий асфальт, мокрый после недавнего дождя, казался хрупким, как стекло. Марине даже немного страшно было ступать по нему подкованными металлом каблучками, казалось, он вот-вот расколется.

— Посторожите столик, — сказал Павлик, усаживая девушек под цветастый зонтик, а сам отправился брать жетоны и кофе.

— Слушай, Надь, неудобно как-то. Я же не халявщица, как Леня Голубков. Все-таки он не обязан за меня платить.

— Не боись, подруга, — рассмеялась Надя. — Я тоже не «МММ» — он от меня за свои деньги имеет ба-а-льшие дивиденды. Так что не обеднеет.

— Так это от тебя.

— Если ты только попробуешь заплатить за себя, он тут же обидится и на меня.

— И все-таки я попробую заплатить.

— И думать не смей!

Тем временем Павлик вернулся. Кроме трех больших чашек кофе, он принес с собой еще и три рюмки, наполненные густым ароматным ликером, который можно было смаковать хоть час. Народ все прибывал, и минут через пятнадцать не осталось ни одного свободного столика.

Надя что-то рассказывала про свою учебу, Павлик с умным видом кивал, а сам то и дело поглядывал на Марину. Та уже успела выпить половину содержимого рюмки. Удивительно, но крепкий ликер, казалось Марине, не пьянил, а, наоборот, отрезвлял ее, делал мысли более четкими. Но зато ускользал смысл разговора. Поэтому девушка все больше уходила в себя.

— Пойдем? — вдруг услышала она откуда-то издалека голос Павлика.

— Куда?

— Принесем еще кофе.

Надя осталась сторожить стол, а Марина с молодым человеком зашли в маленькое помещение, некогда бывшее подъездом старого дома. Там продавали жетоны, по которым автомат готовил кофе. Молоденькая буфетчица за стойкой отражалась в многочисленных зеркалах вместе с пестрыми бутылками.

Павлик положил на зеркальную поверхность стойки деньги. Марина добавила еще пять тысяч — как раз на два жетона, чтобы получить двойной кофе.

— Забери деньги! — приказал Павлик.

— Почему?

— Потому что сегодня угощаю я.

Марина прижала купюры ладонью и сказала:

— Нам жетоны. На все.

— На все, не считая пяти тысяч.

— Так сколько вам все-таки жетонов? — поинтересовалась буфетчица, не убирая с лица дежурной улыбки.

— На все, — настаивала Марина.

— Нет, только на мои.

— Разберитесь между собой, потом делайте заказ, — прервала их диалог юная барменша тоном советской продавщицы.

Во время этого разговора в стиле «позвольте вам не позволить» к стойке подошли двое — грузные, в плащах, несмотря на теплую погоду, чем-то друг на друга неуловимо похожие. Новые гости юную жрицу общепита явно не обрадовали. Более грузный из них плечом отодвинул Павлика в сторону и бросил на прилавок горсть купюр.

— Водки, — распорядился он, словно купчик из пьесы Островского.

Барменша широким жестом указала на витринy. Водки там было сортов десять, не меньше.

— Какой?

— Я дрянь не пью. «Абсолют» давай.

— Куда влез? — Павлик попытался вновь занять место у кассы.

— Ты че, больно умный, — процедил любитель заграничного алкоголя, принимая бутылку и два пластиковых стаканчика. — Тут ваще только для белых.

— Скотина, — негромко произнесла Марина.

— Чего?

— Скотина, — повторила девушка, хотя и не так уверенно. Мужчина посмотрел на нее недоуменно. Такое поведение было ему явно в новинку.

— Шлюха долбаная, — сказал он, перебрасывая за щекой языком жвачку.

— Ты…

Павлик крепко сжал руку Марины:

— Успокойся, это он не тебе.

— Тебе, что ли?

— Своему приятелю.

Наконец двое вышли на улицу, и тут же стало легче дышать.

Ни Павлик, ни его спутница не стали обсуждать этот инцидент. В конце концов, они заплатили грубиянам той же монетой, ну и будет с них. А связываться себе дороже. Но когда они с кофе и с пачкой сигарет вышли из бара, то тут же поняли, что неприятности отнюдь не кончились. Громилы в плащах пытались устроиться за их столиком. Надя пробовала возражать, но ее тут же послали по известному адресу. Она еще несколько секунд сидела на своем стуле, с ненавистью глядя на нахалов, расположившихся рядом с ней, затем вопросительно посмотрела на Павлика. Тот шагнул было вперед, но тут Надя поняла, что против лома нет приема.

— Ну и подавитесь! — крикнула она, выходя из-за стола. — Пошли, Павлик, нечего себе настроение портить из-за этих сволочей! Как только земля носит таких уродов!

— Ты за уродов ответишь! — бросил ей вслед тот, что был на вид помощнее, порываясь встать.

— Сиди, это она любя, — остановил его второй.

Марина прямо закипала от злости, но, увидев, что молодой человек готов ввязаться в драку, негромко сказала:

— Пошли отсюда, ну их к черту!

— Козел! — громко произнес Павлик.

— Повтори — потребовал тот, кому не понравилось слово «уроды».

— Козел.

Мужчина все-таки поднялся из-за стола и вразвалочку подошел к своему обидчику, держа руки за спиной. Внезапно он ударил Павлика в лицо головой и тут же оттолкнул Марину. Молодой человек все-таки сумел устоять на ногах и почти наугад, наотмашь ударил противника кулаком в ухо. Это возымело эффект не столько болевой, сколько психологический. Второй собутыльник уже выбирался из-за стола.

— Ну ты у меня получишь, блин! — прошипел первый мужчина.

Раздался истошный крик Нади. Посетители кафе словно оцепенели. Мужчина выхватил пистолет и повалил Павлика на землю.

— Лежать! — заорал он. — Суки, всем лечь! Марина повисла у него на руке, но он стряхнул ее, как какой-то неодушевленный предмет, и ударил пистолетом в лицо.

— Эй, Малофеев, уймись! — крикнул ему приятель. — Спрячь оружие.

— А ты что, за них заступаешься?

— Убери пистолет, тебе говорю!

Павлик мгновенно сориентировался и прошептал Наде:

— Бери Марину и бегите!

Он неловко вскочил и помчался по тротуару в сторону театра.

— Павлик!

— Бегите!

Тот, кого приятель назвал Малофеевым, бросился вслед с пистолетом в руках.

— Стой, сука, стрелять буду!

Его приятель растерянно посмотрел на едва початую емкость, аккуратно завинтил пробку, сунул бутылку в карман и бросился вдогонку.

— Александр, стой! Слышишь? Спрячь пистолет!

— Не уйдешь, падла!

Малофеев уже почти нагонял Павлика, и тому ничего не оставалось, как выбежать на проезжую часть. Противник гнался за ним, петляя среди машин. Когда их разделяли каких-то три метра, Павлик бросился прямо под колеса такси. Заскрежетали тормоза, шофер, выкрикивая все, что положено кричать шоферу в подобных ситуациях, выбрался из-за руля. И тут он заметил мужчину с пистолетом.

— Ни хрена себе, — протянул таксист.

— Да помоги же… — с трудом произнес окровавленный Павлик.

— Ты чего? — шофер шагнул навстречу мужчине.

— А ну вали отсюда! — рявкнул тот и резко, снизу ударил таксиста кулаком в подбородок, схватил за шиворот, а затем ткнул лицом в крышу машины. — Исчезни, понял? — Малофеев еще раз тряхнул водителя и втолкнул его в машину.

Тот трясущимися руками повернул ключ в замке зажигания.

— Все, понял, — пробормотал он.

— Помоги, этот гад ведь убьет меня, — простонал Павлик.

Но машина, резко набрав скорость, скрылась за углом. Теперь Малофееву никто не мешал. Он повалил Павлика на асфальт и топтал его ногами, грязно ругаясь вслед проносящимся мимо машинам.

— Ах ты, жидовская морда! На, жри!

Тут к ним подбежал второй мужчина в плаще.

— Мы из милиции! — крикнул он, размахивая красными корочками. — Милиция! Оперуполномоченные!

Спрятав удостоверение в карман, он навалился сзади на своего приятеля и оттащит его от Павлика.

— Парень, беги отсюда! Беги быстрее, пока я могу его держать! Он как выпьет — дурной становится!

— Сам ты дурной! — ревел Малофеев, выхватывая пистолет.

Павлик с трудом поднялся и, прижимая к животу вывихнутую руку, побежал в темную узкую улочку, уходившую за театр.

— Пусти, я его сейчас порешу! — хрипел Малофеев. Внезапно он обмяк, глупо захихикал и нетвердой походкой двинулся прямо по проезжей части, абсолютно не обращая внимания на проезжавшие машины.

Одна из них просигналила и притормозила. И тогда он направил на водителя свое табельное оружие.

— Милиция, оперуполномоченный Малофеев, — рапортовал пьяный страж правопорядка.

— Уймись, пока не поздно, — пробовал урезонить его более трезвый приятель.

Марина с Надей замерли на краю тротуара, глядя во все глаза на эту жуткую картину.

— А, шлюхи, — засмеялся нетрезвый опер и с неимоверной для пьяного прытью подбежал к ним, бросил пистолет в карман и вытащил свое удостоверение.

— МВД. Оперуполномоченный Ленинского района Александр Малофеев, — представился он и добавил. — Отличился при задержании опасного преступника, но… упустил. Ушел, гад… Эй, Валентин, давай-ка сюда машину!!

— Да угомонись же ты…

— Машину сюда!

Валентин какое-то время колебался, но, видимо, он был в подчинении у Малофеева, и ему пришлось повиноваться.

— Вы задержаны, — Малофеев схватил Надю за плечо.

— За что? — успела спросить Марина.

— Сейчас узнаешь! — Уполномоченный больно сжал ее руку и тут же поймал пытавшуюся было убежать Надю.

Подъехали потрепанные «Жигули» с государственным номером. Малофеев рванул на себя дверцу, затолкал девушек на заднее сиденье и плюхнулся рядом с ними. Валентин сел за руль.

— Так, — проговорил Александр, похлопывая пистолетом по спинке переднего сиденья. — Теперь вы у меня параши понюхаете! Эх, хорошо пахнет параша!

— Где Павлик? Что с ним? — вскрикнула Марина.

— Где-где — в гнезде! — заржал Малофеев. — В том самом…

Из полуоткрытого рта у него стекала слюна, как у идиота. Он стер ее рукавом плаща и навалился плечом на Марину.

— Вы мразь! Гитлера на вас нет! Он бы вас газом, газом! — хрипел страж закона.

Водитель делал вид, что ничего не слышит.

— Вот мы сейчас с Валентином вас убьем, отвезем за город и закопаем. Хрен кто найдет! И ничего мне за это не будет, ясно?

На Марину явственно повеяло могильным холодом. Она прекрасно понимала, что это не пустые слова. И помощи ждать было неоткуда…

— В отделение, — скомандовал Малофеев, — там мы с ними разберемся.

— Может, отпустим? — все-таки спросил Валентин.

— Тогда в лес — и закопаем.

Машина тронулась и уже через пять минут остановилась возле входа в Ленинское отделение милиции.

— А ну, пошевеливайся! — рыкнул старший оперуполномоченный, толкая Марину к двери. — Ну я вам сейчас устрою.

— За что? — в отчаянии хором воскликнули девушки.

— Было бы за что, убили бы, — «пошутил» Малофеев.

Надя от ужаса совсем отключилась и прекратила всякие попытки к сопротивлению.

— Отпусти их, на хрен они тебе сдались? — тщетно взывал Валентин.

— Не мешай!

— Прошлый раз помнишь, чем кончилось?

— Не твое дело, проваливай. Подчиненный сел в машину и уехал, выполняя приказ начальства.

У Марины затеплилась надежда: все-таки привезли их не в бандитское логово, а в отделение милиции. Найдется же здесь хоть один здравомыслящий, который поймет, что этот подонок пьян, и остановит его! Они оказались возле застекленной стойки, за которой сидел молодой лейтенант.

— А ну-ка сними мой кабинет с сигнализации! — распорядился Малофеев, кладя пистолет на стойку.

Лейтенант с гадкой улыбочкой подмигнул Марине. Затем он нажал какую-то кнопку на пульте, после чего погасла красная лампочка

— Да вы что, не видите — он пьяный! — выкрикнула девушка. — Избил парня, нас затолкал в машину! Остановите же его!

— Ничего, девушка, разберемся.

— Так вы и разбирайтесь! Вы же милиционер. Он убьет меня!

— Разберемся.

— Что же вы делаете!!!

Лейтенант пожал плечами, а Малофеев уже толкал девушек вверх по лестнице.

— Вперед! — хрипел старший оперуполномоченный. Он распахнул дверь своего кабинета, втолкнул в него Надю, а затем и Марину. — Сесть! Руки за головы! Колени развести! Юбки задрать!

Сам хозяин апартаментов развалился в кресле, включил вентилятор и подставил под струю воздуха потную свекольно-красную физиономию. Он уже и сам толком не помнил, откуда взялись эти девушки, что они делают в его кабинете. Но страж порядка всегда следовал своему жизненному правилу: если ты кого-то задержал и притащил в свой кабинет, то этот кто-то должен перед тобой дрожать.

— Так, проститутки, вас в тюрьму посадить, в землю закопать или трахнуть и отпустить?

И тут Надя совершенно неожиданно для Марины принялась упрашивать Малофеева:

— Отпустите нас, а? Мы больше не будем.

— Ты что несешь? — зашипела на нее Марина.

— Отпустить? — расплылся в улыбке Малофеев. — К маме-папе?

— Если вы нас сейчас отпустите, — спокойно сказала Марина, — то мы ничего вам не сделаем, не станем подавать на вас жалобу.

— Чего?..

— Не будем на вас жаловаться.

Со стороны можно было подумать, что старший оперуполномоченный решил посмотреть кинокомедию, так он заливисто хохотал. Затем Малофеев порылся в кармане плаща и нахмурился:

— Вот, из-за вас, сук, сигареты поломал. А ну, пошла со мной!

Он поднялся, схватил за руку Надю и потащил упиравшуюся девушку к двери.

— Куда вы меня ведете?

— Ты просила отпустить, так пошли.

— А подруга?

— Посидит здесь, ничего с ней не сделается.

Лишь только дверь закрылась, Марина бросилась к телефону, стоящему на столе. Но стоило ей сорвать трубку, как она услышала грозное покашливание. В двери стоял Малофеев, обмотав Надины волосы вокруг своей лапищи.

— Ой…

— А вот это ты зря, шлюха.

Он оттолкнул ее, выдернул шнур телефона из розетки, открыл свой сейф и засунул туда аппарат.

— Звонить тебе не положено, — заявил он, ткнул ее указательным пальцем в живот и вновь поволок Надю к двери.

— Надя! — только и успела крикнуть Марина.

Зловеще лязгнул замок. Дверь захлопнулась.

Марина бросилась к окну. Во дворе стояло несколько милицейских машин, но людей не было видно. Второй этаж — невысоко… Если бы только не решетки на окнах!

В бессильном отчаянии девушка опустилась на стул и стала биться головой о стену. Где-то в конце коридора послышался крик Нади. Марина подбежала к двери, заколотила в нее кулаками, а потом и подкованными металлом каблуками.

— Откройте! Откройте!

Вскоре в коридоре послышалось рычание Малофеева.

— Сучка! Месячные у нее, оказывается!

— Я же говорила…

— Дрянь!

Дверь распахнулась. Надя, которую старший оперуполномоченный толкнул в спину, упала на вытертый ковер и замерла. Марина попыталась проскочить под рукой, но тот схватил ее за волосы.

— Помогите! — нечеловеческим голосом закричала она.

— Молчи, дура!

— Помо…

И тут девушка почувствовала холодную сталь пистолетного ствола, приставленного к ее виску.

— Один звук — и башка твоя разлетится! — абсолютно трезвым голосом произнес Малофеев, выволок Марину в коридор и сунул ей в руки ключ. — А теперь так: сама закрой дверь. — На секунду старший оперуполномоченный убрал свое оружие.

Марина трясущимися руками повернула ключ в замке.

— Еще верти.

Пришлось повернуть еще раз.

— Так, а теперь опусти ключ мне в карман.

Одной рукой Малофеев продолжал держать девушку за волосы, другой с пистолетом толкал ее перед собой. В конце коридора показались двери с известными буквами «М» и «Ж».

— А теперь выбирай — в мужской или в женский? Ну, быстро! — Ствол пистолета вдавился в висок.

Марина дернулась.

— Так выбирай — мужской или женский?

— Не надо… — прошептала несчастная девушка.

— Тогда выберу я.

Малофеев распахнул дверь мужского туалета и, лишь только Марина попробовала открыть рот, тут же всунул туда ствол пистолета.

— Попробуй только пикнуть — пристрелю!

В туалете желтели лужи, мерзко пахло застоявшейся мочой.

— Забирайся! — приказал Малофеев.

И Марине пришло влезть на два бетонных столбика, сооруженных возле унитаза. В бачке журчала вода, на канализационной трубе высилась куча грязных газетных обрывков. Пистолет на мгновение исчез, но тут же уперся ей в затылок.

— Присядь и согнись!

— Не буду…

— Пристрелю и закопаю.

Чтобы не упасть и не уткнуться лицом в вонючую бумажную кучу, Марине пришлось ухватиться руками за края бачка со снятой крышкой. Старший оперуполномоченный завернул ей на спину юбку и содрал белье. При этом он хрипел, неловко орудуя одной рукой. Марина видела, как съехали до колен его брюки, как широкий кожаный ремень одним концом попал в желтоватую лужицу. А затем мелькнула лилово-розовая головка напряженного члена.

— Сейчас узнаешь, что умеет настоящий мужчина.

Малофеев попытался пристроиться сзади. Марина вся сжалась.

— А ну, расслабься! — закричал милиционер в штатском, ударяя ее ребром ладони по левому боку.

— Не могу.

Ей казалось, что с нее пытались живьем содрать кожу.

— Насухую не получится, — абсолютно спокойно проворчал Малофеев и с чувством, с толком, с расстановкой поплевал на пальцы. Затем он растер слюну по члену и резко навалился на Марину. Хрустнул бачок унитаза.

— А ты подмахивай! Подмахивай! Что я, один стараться буду? — шипел Малофеев, тыча стволом пистолета в затылок. — Голову, голову ниже! Жопу выше! — командовал он.

Марине казалось, что этот ад никогда не кончится. Руки у нее начали затекать, но она боялась распрямить локти, боялась до потери сознания. Ведь одно неверное движение — и ее мучитель нажмет на спусковой крючок…

Дверь в туалет приоткрылась. Кто-то хохотнул и негромко спросил:

— Опять забавляешься?

— Вали отсюда! — прохрипел Малофеев, не прерывая своего занятия.

Вдруг Марина увидела, как по куче грязной бумаги ползет маленький паучок. Удивительно, но к нему ничего не приставало, хоть он и пробирался через дерьмо. Паучок замер, словно заметил ее. Девушка впилась в него взглядом, понимая, что сойдет с ума, если не сумеет отвлечься. Нужно было думать о чем-то другом, за чем-то следить.

Малофеев хрипло выдохнул и мелко затрясся. Затем он опять навалился на Марину всем телом. Ее руки соскользнули с мокрого бачка. Она больно ударилась грудью о шероховатый фаянс и только чудом успела упереться руками в стену. Липкая, горячая жидкость толчками входила внутрь.

— Ух… хорошо…

Малофеев отстранился, затем схватил свою жертву за волосы и развернул лицом к себе.

— Вытирай! — приказал он, указывая на свой липкий член.

Марина, содрогаясь от отвращения, принялась вытирать слизь рукой. Старший оперуполномоченный криво усмехнулся опухшими губами.

— Ну что, понравилось?

— Я не могу… — прошептала она. — Не надо…

— Надо, Федя!

Ей сделалось дурно, колени подкосились, и она опустилась на осклизло-мокрый кафельный пол.

— Не могу больше…

Очнулась она от того, что ей лили на голову воду. И вновь перед глазами возникла откормленная лоснящаяся харя с маленькими свинячьими глазками и тараканьими усами, цветом напоминающими лужи на полу.

— Я уж думал, ты окочурилась, — произнесло это неизвестное науке животное.

— Мне плохо, — прошептала Марина, — плохо…

— Ай-ай-ай! Может, доктора позвать? Девушка оперлась рукой на край унитаза (что значил для нее вонючий сортир по сравнению со всем пережитым!), встала на полусогнутых ногах и попыталась подтянуть порванные колготки.

Вдруг она подумала, что существо с документами на имя старшего оперуполномоченного Малофеева по возрасту вполне могло быть ее отцом. Ее отцом могло быть «ЭТО»… Господи, за что?

— Ты из себя целку не строй, — Малофеев подкрутил ус жестом поручика Ржевского. — Небось, «казала у середу: дам и с заду и с переду»?

— Тебя в тюрьму посадят, — не очень-то уверенно проговорила Марина.

— Меня? За что? — Старший оперуполномоченный сплюнул, снайперски попав в центр унитаза.

Желтоватый плевок тут же скрылся в недрах городской канализации.

— Ты же меня изнасиловал.

— Ой ли? Сама притащилась, дала мне, а потом шантажировать вздумала? Да я тебе сейчас… — И пистолет снова уткнулся в висок.

— Ты меня изнасиловал.

— Тебе, сука, еще мало? А ну, бери в рот! Научу старших уважать.

— Не надо! Ради Бога…

— Бери, кому говорят.

Малофеев схватил Марину за волосы, поставил на колени и, всунув ей между зубами ствол пистолета, заставил взять свой член в губы.

— Соси, соси, он должен встать! Слышишь? Не встанет — пристрелю!

Девушка очнулась на кафельном загаженном полу. Надя пыталась привести ее в чувство и, когда ей это более или менее удалось, вывела прочь из филиала ада на земле.

На следующий день, немного придя в себя, Марина Езерская поняла, что ей ничего не удастся доказать. Ведь в отделении милиции вряд ли кто признается, что видел ее и Малофеева. Никаких протоколов задержания тоже не было. Две недели она прожила как в тумане, а потом решила во что бы то ни стало исчезнуть из Смоленска, сделаться другим человеком. И в этом ей должен был помочь Феликс — друг ее брата.

Глава вторая

Небольшая, дворов на двадцать, деревенька Булгарино расположилась в пятнадцати километрах от Смоленска, на берегу Днепра. От самой реки ее отделял широкий заливной луг. Первые дома стояли у самого подножия холма, а затем улица карабкалась на его крутой откос. Вершину холма и спуск к деревне занимало кладбище с маленькой деревянной церквушкой и частоколом потемневших крестов. Серые бревенчатые дома, длинные полосы огородов, уходящие к самому лугу, — в общем, типичная деревенька российского Нечерноземья.

Лишь один двор был разительно не похож на все остальные: ни аккуратных грядок, ни парников, ни хлева со скотиной. На вымощенную булыжником улочку выходил небольшой домик в два окна, покрытый поросшей изумрудным мхом, растрескавшейся шиферной крышей. А вот за ним, поближе к кладбищу, возвышался огромный, двухэтажный недостроенный домина.

С архитектурной точки зрения эти хоромы совершенно не соответствовали недавно возникшему стилю «нозое русское зодчество». Не было ни красного облицовочного кирпича, ни башенок, ни шпилей, ни флюгеров, ни черепицы. Простые гладкие бетонные стены, плоская, залитая битумом крыша — огромный куб с ленточными окнами; высокий фундамент, сложенный из обломков железобетонных свай. Чуть ниже уровня земли в нем чернели стальные, выкрашенные черным гудроновым лаком двери гаража, такие же простые и аскетичные, как и само строение.

Этот дом возник буквально за три недели в прошлом году. Его возвели из стандартных деталей, изготовленных на местном строительном комбинате — точно таких же, какие в основном шли на строительство современных многоэтажных панельных домов и в самом Смоленске. Возле сарая высилась небольшая горка вагонки и досок, предназначенных для отделки дома.

В оконных проемах уже поблескивали дюралевые рамы без стекол, мрачновато смотрелись стены, облепленные грязно-серой мраморной крошкой. Хозяин и не собирался облицовывать их чем-нибудь дорогим. Сантиметрах в двадцати от стен высились сваренные из труб металлические решетки. Снизу по ним уже взбирались молодые побеги плюща и винограда. Лет через пять этот неуклюжий, даже уродливый с виду дом мог бы стать утопающим в зелени живописным особняком, таким же органичным на фоне среднерусского пейзажа, какими когда-то были дворянские усадьбы.

Солнце уже миновало зенит и стало медленно клониться к закату. Несколько раз вспыхнули старинным фейерверком сполохи электрической сварки: еще одна труба закрепилась на каркасе, предназначенном для дикого винограда. Единственный строитель на этой стройке — он же и хозяин дома — снял шлем сварщика с темным слюдяным окошечком и вытер платком вспотевшее лицо.

— Жарко… хоть тут тебе и не Австрия, — сказал он, тяжело дыша.

Строитель-хозяин посмотрел на часы. Короткая стрелка приближалась к отметке «три». Мужчина лет тридцати с длинными волосами почти неестественного соломенного оттенка, собранными на затылке в аккуратный хвост, отряхнул от пыли свой порванный джинсовый костюм, в котором вел сварку, и ловко спустился прямо по металлической решетке.

— Ни одного дня не удалось поработать без этих дурацких мотаний в город, — пожаловался он самому себе и скрылся в двухоконном домике.

Минут через десять мужчина вновь вышел на улицу из халупы, которую ему пришлось купить у прежнего владельца лишь для того, чтобы сделаться полноправным хозяином земельного участка.

Все в строителе дома выказывало закоренелого горожанина, чуждого деревенской жизни: типично городская прическа, потертый, но явно не китайского происхождения темно-синий джинсовый костюм, модные высокие сапожки с окованными медью носами, тоже далеко не новые, но, по всему видать, из дорогого магазина.

— Черт, как ни старался, а кожу прожег.. — опять сказал он, ни к кому не обращаясь.

Мужчина отворил дверь сарая. Тут же ему в нос ударил запах истлевшего сена и сохнущих дров. Дырявая, словно по ней палили из автомата, крыша изнутри напоминала модель звездного неба в планетарии. Сквозь дыры пробивался солнечный свет, несколько сглаживая мрачную картину запустения. И вот в этом неверном свете заблестели никелированные детали, темно-вишневый лак крыльев и дверок дорогого английского джипа «Лендровер».

Пожалуй, летающая тарелка выглядела бы здесь более уместной, чем этот роскошный лимузин. Вдобавок и номера у джипа оказались не местные, австрийские.

— Может, ты и привык ко мне, а я пока еще — нет. Сбылась наконец-то мечта идиота.

Молодой мужчина любовно провел рукой по капоту, сбрасывая с него несколько коротких истлевших соломинок, снял с гвоздя старую военную рубашку и протер ею лобовое стекло. Он так сроднился со своей машиной, что разговаривал с ней, как с живым существом.

— Ну вот, отстоялся, а теперь — в дорогу. Правда, пока еще не далеко.

Блондин в джинсовом костюме уселся за руль, вынул из нагрудного кармана куртки документы, положил на сиденье слева от себя техпаспорт и права, оставив в руке лишь новенький паспорт с австрийским орлом на обложке. Мужчина раскрыл аккуратную книжечку и посмотрел на собственную цветную фотографию. Он еще и сам не привык к своему новому документу. Открытое русское лицо вязалось со строгими словами языка уставов и параграфов еще меньше, чем новенькая иномарка с ее «гаражом».

— Феликс Колчанов, — беззвучно, одними губами прочитал мужчина. — Видишь, Феликс, даже места для отчества твоего не предусмотрено. Европейский стандарт… У австрийцев отчеств не бывает. Ну что ж, ты сам этого хотел, вот и получил подарок.

Он сунул права и документы на машину в кармашек солнцезащитного козырька, паспорт опустил в карман куртки и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель тут же завелся, заработал ровно, почти без шума. И джип, похожий на экзотическую птицу, случайно залетевшую в глухой участок Смоленщины, покатался по разбитой, вымощенной булыжником улочке, единственной на всю забытую Богом деревню Булгарино.

Один конец улицы уходил к заливному лугу и терялся среди травы, а другой огибал холм возле кладбища. Теперь за машиной тянулся густой шлейф пыли. Феликс Колчанов с явным удовольствием правил своим стальным конем. Он чуть поглубже утопил педаль газа, и джип послушно вышел на семьдесят километров в час — скорость нешуточную для печально знаменитых российских проселков. Понеслись за окнами еще зеленые поля ржи, машину высоко подбрасывало на выбоинах.

— Вот, черт, как слушается! — восхищенно приговаривал Феликс.

Джип ни на секунду не терял управление. Стоило лишь на несколько градусов повернуть руль, как автомобиль тут же послушно уходил в сторону.

— Мы с тобой подружимся… — мечтательно произнес водитель.

Впереди, за небольшой березовой рощицей, показался крутой откос автомобильной трассы, который смог бы преодолеть разве что танк или трактор. Ведущая к Смоленску трасса Брест — Минск — Москва была довольно оживленной. То и дело по ней проносились казавшиеся издалека разноцветными каплями легковые автомашины, проплывали редкие в выходные дни грузовики, солидно гудя, следовали трейлеры международных перевозок.

Перед самым откосом Феликс сбросил скорость, переключил рычаг передач на пониженную, подсоединил передний мост и почти до конца утопил в пол педаль газа. Нырнув в кювет, джип содрал крепким трубчатым бампером тонкий слой дерна и, высоко задрав нос, пополз по откосу. Слышно было, как ударяют в днище мелкие камешки, как натужно работает двигатель. Автомобиль медленно, но уверенно, нигде не срываясь вниз, двигался к вершине откоса.

Феликс Колчанов взглянул направо. Какой-то «Мерседес» явно собирался его обогнать. Джип пересек асфальт и, подскакивая на неровностях, спустился по противоположному откосу. Теперь он вновь мчался по извилистой, проложенной когда-то крестьянскими телегами, а теперь еще и укатанной тракторами и комбайнами проселочной дороге.

— На такой крутой машине ездить по хорошему асфальту — грех, — решил водитель вишневой иномарки.

Вскоре впереди показалась серая полоска разбитого асфальта. Из трещин кое-где высились стебли крапивы. Дорогой явно пользовались от случая к случаю, что было неудивительно. Прямо при въезде на нее стоял жестяной щит: «Опасная зона, проезд запрещен!»

«Обставился, однако, Котов, — подумал Феликс. — Словно знал, что я этой дорогой поеду».

Даже не притормозив у щита, владелец джипа выехал на асфальт и помчался к видневшейся в конце дороги приземистой будке из силикатного кирпича. Слева и справа от нее уходил нескончаемый забор, поверх которого тянулась спираль колючей проволоки. В одном месте его прорезали широкие трубчатые сварные ворота с ярко-красными пятиконечными звездами. Створки ворот были стянуты скрученным проводом.

Лихо развернувшись у самой будки, Феликс мягко нажал на тормоз. «Лендровер» мгновенно остановился, уткнувшись колесами в искрошенный, словно гнилые зубы, бетонный бордюр. Впрочем, этот бордюр оказался побеленным, да так густо и так ровно, как умеют белить только в армии, где привыкли к приезду высокого начальства красить траву в зеленый цвет. В окне кирпичной будки контрольно-пропускного пункта показалось заспанное лицо разомлевшего от жары солдата. Он с недоумением посмотрел на иномарку с заграничными номерами: даже родной «жигуленок» был здесь не частым гостем. Бдительный воин российской армии постарался стряхнуть с себя остатки сна и на всякий случай придвинул поближе заряженный автомат.

Напарник бравого солдата дремал, положив голову на письменный стол. Вместо подушки у него под ухом покоился черный телефонный аппарат, по которому, наверное, разговаривали еще комиссары с «кубарями» и «шпалами» вместо погон. Гражданские здесь появлялись нечасто. А на проверяющего в цивильной одежде Феликс Колчанов не был похож. Такие ревизоры, как правило, следовали неписаной моде «партайгеноссе» советских времен. Но на всякий случай первый защитник отечества все-таки снял со стола ноги и воткнул их в густо намазанные черным гуталином сапоги.

— Ваня, кого это там черт принес? — недовольно пробурчал второй воин, не в силах даже открыть глаза или хотя бы приподнять голову.

— Да гражданский какой-то, первый раз его вижу.

— Да ну его… Пускай проваливает.

— А может, дело у него?

— Так разберись… — И вновь последовала иллюстрация к поговорке «солдат спит — служба идет».

Феликс Колчанов открыл скрипучую дверь с мощной пружиной, вроде тех, к каким питал пристрастие «голубой воришка» Альхен из «Двенадцати стульев».

Солдат в криво надетой пилотке встретился взглядом с Феликсом. Они некоторое время оценивающе смотрели друг на друга, словно примериваясь, кто из них первым сделает шаг назад, если в тесном помещении КПП прозвучит совет отправиться на три всем известные буквы.

«Крутоватый мужик, — подумал солдат и пo-удобнее перехватил в руке цевье автомата, чтобы в случае чего наставить ствол на пришельца. — Раньше времени, однако, тоже хамить не следует. А вдруг это какой-нибудь генеральский сынок? Еще чего доброго папашу в лампасах вызовет».

— Спишь? — спросил незваный гость.

— Проход запрещен! — сглотнув слюну, на всякий случай предупредил дежурный.

В этот момент вдали послышались выстрелы. Проволочный забор ограждал полигон, на котором расположилось и стрельбище.

— Знаю, — спокойно ответил Феликс.

— Запрещен, — еще раз, но уже не так уверенно проговорил солдат.

— Слышал, не надрывайся.

— Чего?

— Глотку, говорю, побереги: пригодится, когда в генералы выйдешь.

В голосе незнакомца чувствовалось столько уверенности, что солдат понял — этот пройдет в любом случае, держать его бесполезно.

— Не положено, — произнес он для порядка излюбленную фразу людей в погонах.

Феликс криво улыбнулся, глядя на стекло, прикрывавшее столешницу письменного стола, на котором явственно читались отпечатки испачканных гуталином голенищ сапог.

— Ты бы, братишка, уж если кладешь ноги на стол, так хоть сапоги снимай. — Колчанов заложил руки за спину и прислонился к стене, с наслаждением ловя истосковавшимся ухом звуки далеких выстрелов.

— А чего я? Никто и не ложил, — обиделся воин.

— Ну так и не клади.

Солдат, уже успевший на первом году службы возомнить себя мужчиной, со всей отчетливостью понял, что он сам все еще мальчишка, а настоящий мужчина перед ним. И именно поэтому исход их спора предрешен.

— Тебе чего? — проворчат он, чуть запнувшись на слове «чего».

— Пройти надо на стрельбище.

— Без пропуска не положено, — солдат несколько видоизменил классическую фразу.

— Да, парень, с тобой разговаривать можно, только наевшись гороху!

Второй вояка, заслышав спор, поднял голову от телефонного аппарата и часто заморгал заспанными глазами. На его щеке явственно отпечаталась заглушка, прикрывавшая несуществующий телефонный диск.

— Не положено без пропуска, — твердил как попугай дежурный.

— А ты с майором Котовым свяжись, — посоветовал Феликс.

«Наверное, из бывших военных», — догадался солдат. Гражданский наверняка сказал бы «позвони», а не «свяжись». Да и фамилию и звание начальника стрельбища настырный пижон назвал правильно.

— С майором?

— С Котовым.

— Точно?

— Хочешь, чтобы он с тобой связался?

— Сейчас попробую.

Дежурный, изо всех сил стараясь не потерять лицо, достаточно медленно потянулся за телефонной трубкой, а затем строгим голосом проговорил:

— Товарищ майор, докладывает дежурный по КПП рядовой Петраков. Тут к вам гость приехал, пропустить просит. Какие будут распоряжения?

Некоторое время солдат стоял, прижав к уху трубку, из которой явно доносилась гневная начальственная тирада. Затем, немного изменившись в лице, он прикрыл микрофон и шепотом спросил:

— Как о вас доложить?

— Скажи, Феликс его видеть хочет.

— К вам Феликс, товарищ майор.

И тут же, наверняка выслушав от командира еще пару нелестных слов, поправился:

— Феликс Петрович. Проходите.

— А как же пропуск?

— Не надо…

Дежурный поднялся из-за стола, чтобы собственноручно открыть дверь.

Колчанов кивнул на стоявший за окном джип.

— Все равно тут сидишь, пацан, ни хрена не делаешь, хоть машину мою посторожи.

— Не высыпаемся мы тут, — пожаловался воин.

Подумав, Колчанов запустил руку в карман и бросил на стол нераспечатанную пачку сигарет «LM».

— Покури вот, весь сон как рукой снимет. — Он резко шагнул вперед, оттеснив плечом исхудавшего на армейских харчах воина, и зашагал по широкой колее, проложенной военными грузовиками.

Теперь выстрелы слышались все чаще. Стреляли то одиночными, то короткими очередями. Время от времени раздавался многократно усиленный электроникой голос офицера, руководившего стрельбами. Его советы и предупреждения складывались в основном из виртуозного мата, но веселого, а не злобного.

Феликс улыбнулся, узнав знакомую манеру майора Котова. Когда-то они учились в одном классе, потом служили вместе в погранвойсках. Феликс не видел своего приятеля уже года полтора. Раньше ему самому хвалиться было нечем, а вот теперь, когда полным ходом идет строительство собственного дома и в сарае стоит престижная иномарка, не стыдно будет показаться пред ясны очи старого друга.

Выбравшись на гребень холма, Феликс Колчанов увидел и стрельбище. Металлическая вышка с застекленной будкой наверху, в которой восседал майор Виктор Котов, ровный ряд стрелков, лежавших на огневой позиции, и поле, изрытое траншеями. В них пряталась обслуга подвижных мишеней. На Феликса нахлынули воспоминания, казалось, вот-вот на глаза навернутся слезы. И он понял, что ему нужно было в последние годы: взять в руки оружие и вдоволь настреляться, вновь почувствовать свою силу, умение.

«Нет, не зря я выбрался в гости к майору Котову!» — подумал стильно одетый владелец стильной машины.

А офицер уже сбежал с вышки по металлической лестнице и теперь, заложив руки за спину, не спеша двигался вдоль лежавших на земле стрелков. Он бы и рад был броситься навстречу Феликсу Колчанову — все-таки друг детства, — но должность не позволяла. Как-никак, а он все-таки начальник стрельбища! В таких чинах, да еще при рядовом составе бегать уж совсем «не положено».

Зато Феликс Колчанов не думал про честь мундира за отсутствием такового. Он сбежал по откосу, сперва пожал руку Котову, затем и обнял его. Майор хитровато смотрел на однокашника, отступив на пару шагов назад.

Наконец, изучив весь его гардероб и непривычную для военного человека прическу, офицер Цокнул языком:

— Ну, ты, Феликс, даешь!

— А в чем дело?

— Изменился. Патлы-то какие отрастил.

— Думаешь, ты остался прежним?

— Ну, с тобой не сравниться. Конечно, морду немного отъел, лысину фуражкой протер, но в целом каким я был, таким я и остался. А вот тебя не ожидал в гости.

— Если я обещал зайти, то хоть через десять лет, но наведаюсь.

Спохватившись, майор Котов заметил, что выстрелы совсем смолкли.

— Продолжать занятия! — скомандовал он, после чего отвел Феликса в сторону.

На вышку теперь вскарабкался другой офицер — капитан, помощник Котова, — и вновь раздался мат, но уже классом пониже: видимо, и в этом соблюдалась воинская субординация.

— Что теперь делаешь? — спросил Колчанов майора.

— Солдат стрелять учу.

— Что ж ты их толком-то не научишь?

— А ты мишени видел? Кто куда попал, знаешь?

— Мне видеть незачем, — усмехнулся Феликс, — я слышу.

— И что же ты слышишь?

— Очередями стреляют, по три-четыре пули.

— Главное, мишени положить.

— Не положат они у тебя. Они же ростовую мишень видят, а сами про баб думают.

— Ты сам-то, Феликс, наверное, лет пять в руках автомат не держал.

— Это как ездить на велосипеде или плавать — никогда не разучишься. Думаешь, я забыл: если очередью стреляешь, то только по две пули. В ростовую мишень первым выстрелом нужно в колени целиться, тогда вторая пуля в грудь попадет, а третью и выпускать незачем.

— Сам знаю не хуже твоего — все равно автомат задерет, и пуля выше головы уйдет. Ты же сам знаешь, Феликс, такое объяснять можно хоть сто раз, но пока сам не убедишься, так и будешь длинными очередями палить.

Феликс достал пачку сигарет, закурил, предложил Котову. Тот взял всю пачку и стал рассматривать штрих-код.

— Дорогие куришь, — почему-то поморщился майор, но все же затянулся ароматным дымом. — Сразу видно, что фирма, а не с Малой Арнаутской.

— В Вене покупал.

— А я слышал, что ты насовсем уехал. Говорили, в Австрии устроился.

— Близко к тому. — Феликс без лишних комментариев достал из кармана австрийский паспорт и подал его Виктору Котову.

— Ну-ка, ну-ка, дай-ка!

— Изволь…

Майор долго изучал его, затем вернул Феликсу.

— Что-то я не пойму, — сказал он. — Гражданство у тебя австрийское, а ты, вместо того чтобы по Венам разгуливать, в Смоленск заявился. Что так? Скучно в Европах?

Феликс рассмеялся.

— Да мне это австрийское гражданство для того и надо, чтобы здесь жить.

— Как это?

— Не догадываешься?

Котов задумался и после недолгой паузы развел руками:

— Хрен вас, немцев, поймет!

— Эта штука, между прочим, — Феликс помахал в воздухе паспортом и спрятал его в карман, — мне в две штуки баксов обошлась.

— И не жалко было отдавать?

— Они уже окупились.

— Небось поддельный, паспорт-то?

— Да нет, самый настоящий. Поддельный мне бы в пятьсот обошелся. Только тогда пришлось бы с австрийской полицией связываться! А они ребята серьезные, взяток почти не берут, не то что наши.

— Неужели совсем не берут?

— Мелких — совсем.

— Так где ты сейчас, Феликс?

— Здесь. Квартиру после смерти матери продал, участок себе в Булгарино купил, дом строю.

— Погоди, никак не могу понять…. На хрена тебе австрийское гражданство сдалось, если ты тут собственный дом строишь?

— Строю.

— Я помню, Феликс, ты машины сперва гонял, а потом как в воду канул.

— Вот что… Другому я бы не сказал, а тебе, Виктор, скажу. Ребята наши, которые там осели…

— Я знаю кого-нибудь?

— Конечно! Помнишь, Хер-Голова из «Б» класса? Так он теперь там большие дела крутит.

— Слыхал… Вроде бы машинами подержанными торгует, девочками…

— Не подержанными, а крадеными, и не девочками, а проститутками. Ну так вот, я для них машины гонял. Дело выгодное, хоть и рисковое. Потом Хер-Голова меня и надоумил: «Зачем, — говорит, — тебе каждый раз сюда визу оформлять? Да и полиция тебя скоро заприметит, интересоваться начнет». А что, думаю, и впрямь не сегодня-завтра погореть можно. «Хочешь, — говорит, — австрийцем стать?» А я как бы в шутку и согласился. Назавтра привел он адвоката. Тот еще жох и дерет ой-ой-ой. Штокфиш его фамилия. Потолковали с ним, объяснил он, что за две тысячи баксов берется мне устроить австрийское гражданство. Я сперва не согласился, а потом Хер-Голова соблазнил меня деньгами. Объяснил такую штуку: стану я австрийцем и смогу потом хоть до посинения себе работу искать. Та мне не понравится, другая… Там будто бы мало платят, а вторая не совсем вроде бы по моей специальности. И все то время, пока я буду себе подходящую службу подыскивать, мне городские власти пособие по безработице платить станут.

— И много? — тут же оживился Котов, искренне радуясь за друга.

— По их меркам — копейки, пятьсот шиллингов в месяц. А на эти деньги я здесь преспокойно не то что жить могу, а каждый день в ресторане обедать.

— Да ну! — изумился майор. — Они тебе пособие большее, чем моя зарплата, платят?

— На эти деньги ты бы в Вене сдох.

— Нет, ну, конечно, и я имею немного больше, чем мне платят, раз в пять, — признался Котов, — но что-то мне не верится.

— Есть одно неудобство, — сказал Феликс. — По доверенности никому мое пособие не выплатят, приходится каждый месяц за ним лично являться.

— Да, жаль, но мне такое не подходит.

— А мне в самый раз. Возвращаешься — можно машину перегнать, едешь туда — кое-что прихватить… Короче, сочетаю приятное с полезным.

И тут майор Котов оживился:

— Послушай, Феликс, пойдем выпьем, а? Столько ведь времени не виделись!

— Погоди, выпить успеем, — одернул его Колчанов. — Я как услышал выстрелы, увидел мишени, автоматы, сразу вспомнил, что давно в руках оружия не держал, пострелять захотелось.

— Только-то и всего? — изумился майор. — Этого удовольствия я тебе сейчас выше крыши сделаю. Эй, сержант, — заорал он на прикорнувшего неподалеку парня.

Тот сразу же встрепенулся, но докладывать по форме не стал. Сразу было видно, что он с майором на короткой ноге.

— Вот этому товарищу, Феликс Петрович его зовут, принеси автомат — пристрелянный. Или ты, Феликс, из пистолета пострелять хочешь?

— Ты же знаешь, Виктор, с пистолетом я на «вы».

— Заметано. Принеси мой личный автомат. — Таким тоном, наверное, Иван Грозный жаловал шубу с царского плеча. — И цинк патронов — ему лично. И иди очисти лучшую огневую позицию, понял? Всех «козлов», что там лежат, прогони к едрене фене.

— Будет сделано, — не по-уставному отвечал сержант своему командиру.

Не успели Феликс с майором выкурить и по одной сигарете, как сержант уже вернулся. Автомат он нес сам. Такая драгоценность, как личное оружие начальника стрельбища, не могла быть доверена никому другому. Двое солдат тянули за ним цинк с патронами.

— Ваше задание выполнено, товарищ майор, — отрапортовал сержант.

— Ну все, пошли, — расплылся в благостной улыбке Котов, — душу отведешь, сколько пожелаешь. А потом в баню поедем, выпьем. Хочешь, насчет девочек договорюсь? Тебе какие сейчас больше нравятся: с ножками или с попками?

— Небось какие-нибудь доярки из колхоза «Красный лапоть»?

— Ну и что, — пожал плечами Виктор. — Их, по-первых, каждый месяц врач проверяет. А во-вторых, — чисто по-военному строил логический ряд Котов, — навозом пахнут, так мы их в баньке отмоем.

— Погоди, не торопись. Отстреляюсь, тогда видно будет. Да я к тому же за рулем.

— Шофера тебе найду.

— Знаешь, Виктор, ты свой автомат только мне доверяешь, и я свою машину в чужие руки не отдам.

— Я для тебя, жмот ты этакий, своих пристрелянных доярок не жалею, а ты…

— Не уговаривай пить, у меня правило: выпил рюмку — закуси ключами от машины.

— Тогда ночевать здесь оставайся.

Занятия прекратились. Специально для Феликса Колчанова солдаты принялись расчищать сектор и готовить мишени.

А майор с Феликсом продолжали беседовать.

— И все-таки я тебя, Колчан, не пойму: к чему ты в жизни стремишься?

— А ты, Виктор, к чему?

— Ну вот, видишь, стал майором, потом подполковником буду. А там, смотришь, и три звездочки на погоны повесят. А уж если совсем повезет, то и одну большую.

— Скучно мне это, — признался Феликс. — Ну, станет у тебя три звездочки, а потом пенсия: парадный китель в шкаф — и куда-нибудь швейцаром в гостиницу. Будешь шлюх доить, крутым ребятам кожанки подавать, тусовочных педиков щеточкой охаживать…

— А ты чего добиваешься?

— Покоя. Представляешь, построю свой дом… Никакие войны, никакие выборы-перевороты меня не касаются, у председателя коня мне просить не надо. Ничто меня не интересует, иностранец ведь. Женюсь, детей заведу, и по хрен мне все ваши проблемы станут!

— Товарищ майор, все готово, — доложил сержант.

Двое солдат как раз в этот момент укладывали на землю ватный матрас, чтобы Феликсу было удобнее лежать.

— Это ты, Виктор, так стрелять учишь?

— Да нет, ты что! Только с земли! Это они для тебя, как для генерала, стараются.

Колчанов сам отвернул матрас в сторону, подгреб ногой мятой соломы, чтобы не испачкаться о сочную июньскую траву.

— Давай свой автомат, посмотрим.

— Дареному коню…

— Не подаришь же?

— Не подарю.

Феликс осмотрел оружие и остался вполне удовлетворен.

— Машина боевая, — похвалил он.

— Для себя готовил.

Сержант подал стрелку-любителю два рожка с патронами.

— По два, как на войне, — заметил майор.

— Как на границе, — поправил его Колчанов.

— Ну что ж, давай посмотрим, есть ли еще порох в пороховницах.

— Лучше не говори под руку, пройдись, займись делом. А я уж тут как-нибудь сам.

Глава третья

Феликс лег и приготовился стрелять. Поначалу зеленое поле, ярко освещенное вечерним солнцем, расплылось перед глазами, но тут же вновь собралось в четкую картинку. Колчанов мгновенно поймал в прицел ростовую мишень защитного цвета, механически подвел прицел на уровень колен, выдохнул, задержал дыхание и нажал на спусковой крючок. Автомат отозвался короткой очередью — всего на два патрона. Палец сам выпрямился в нужный момент.

Рядом с Феликсом услужливый сержант положил тяжелый артиллерийский бинокль.

— Можете посмотреть, Феликс Петрович, так ли попали, если сомневаетесь.

— Посмотри сам, — сказал Колчанов. Сержант припал глазами к окулярам и негромко, с искренним уважением произнес:

— Одно попадание на уровне колена, другое — на уровне груди.

— Третьей и не было, не ищи.

И Феликс вновь посмотрел в разрез прицела. Через пять минут он поразил уже все неподвижные мишени. И тогда пошли в ход подъемные, за ними бегущие. Если сначала «вольный стрелок» тщательно целился, еще не веря тому, что не все забыл, то теперь он стрелял из автоматического оружия совершенно автоматически. Лишь только из травы поднималась мишень, как тут же звучал выстрел, и цель поражалась.

А тем временем майор Котов прохаживался перед строем солдат, ставя им в пример своего друга.

— Вы, сволочи, никогда не научитесь стрелять так, как он. А все почему? Потому что мы служили вместе.

Но любой воспитательный эффект имеет временные рамки. Майор Котов сообразил, что нельзя давать солдатам расслабиться, и вновь погнал их на огневые позиции.

Вскоре про Феликса Колчанова временно забыли. Хлопали выстрелы, поднимались и падали мишени. Майор Котов занял свое место на командной вышке. И только расторопный сержант составлял компанию бывшему пограничнику. Солдаты, обслуживавшие мишени, шепотом материли посланного им, судя по всему, Господом Богом за грехи гражданского пижона. Никогда им еще не приходилось работать в таком темпе, да и мишеней этот проклятый волосатик уже извел порядочно. Завтра воинам предстояло пахать, как папа Карло, выпиливая и сколачивая из фанеры новые.

Колчанов разошелся вовсю. Он уже не видел ничего вокруг себя, не слышал чужих выстрелов, голосов. Весь мир свелся для него в одну узкую прорезь прицела, в которой то возникший, то исчезали положенные им мишени. Он даже не обернулся, когда послышался близкий гул вертолета. И совершенно напрасно.

Майор Котов, бросив еще пару не самых витиеватых ругательств в микрофон, отключил его и прошелся по адресу летательного аппарата:

— Кого это носит так низко! Еще зацепит кто выстрелом!

Он вышел на площадку и увидел, как почти над самой землей летит небольшой военный вертолет. Пилот наверняка поставил цель пролететь прямо над стрельбищем, иначе уже давно забрал бы влево, повторяя изгиб реки.

Через полминуты вертолет завис неподалеку от командной вышки и мягко опустился перед строем грузовых машин, привезших солдат на стрельбы.

— Блин, — только и сказал Котов, наконец-то сообразив, в чем дело.

Еще колыхалась трава под ветром, поднятым винтом, а дверца вертолета уже отворилась, и на траву спрыгнул невысокий, крепко сбитый мужчина лет пятидесяти в камуфляже и в лихо надвинутом на ухо берете. Следом за ним появился солдат, тоже в камуфляже и в берете, раза в два выше своего командира. Солдат держал в руке трубку радиотелефона и не отнимал ее от уха.

«Генерал Кабаков! — узнал майор командующего дивизией. — Принесла его нелегкая! И всегда он так, как подгадает!»

Да, генерал Кабаков слыл непредсказуемым командиром. В недобрый час в его распоряжение выделили вертолет, и вот теперь уже полгода он наводил страх на командиров подразделений, в любое время дня и ночи совершая свои вояжи. Решение о том, где приземлиться, генерал Кабаков принимал прямо в воздухе, и никто, даже пилоты, не имел возможности предупредить о грядущей проверке.

Выстрелы смолкли, майор Котов, сбежав по металлической лестнице, крикнул так, словно желал быть услышанным в самом дальнем зарубежье:

— Стройся!

Но генерал повелительно произнес:

— Отставить! Продолжить занятия!

— Продолжить занятия! — продублировал приказ майор.

Он строевым шагом подошел к генералу и, приложив ладонь к фуражке, принялся докладывать, какое подразделение и чем сейчас занимается.

Генерал Кабаков выслушал его со скучающим видом и, не дождавшись конца рапорта, оборвал:

— Сейчас посмотрим, чему ты их научил, Майор.

Генерал быстро двинулся вдоль огневых позиций. Он не шел, а почти что бежал. На два его шага приходился один шаг ординарца. От волнения солдаты стрелять стали куда менее метко, и генерал Кабаков злорадно потирал руки, каждый раз комментируя промах солдата, возле которого он останавливался.

— Знаю я тебя, майор, тебе бы только очки командованию втирать. Готовишь в каждом подразделении по одному снайперу, он все мишени и кладет. А остальные у тебя стреляют — кто в лес, кто по дрова, кто в рот, кто в зад. А куда надо — ты знаешь?

— Так точно, товарищ генерал.

— И на стрельбище, и на бабе в цель надо… Генерал перешел к следующему бойцу. И тут майор Котов замер: ряд солдат в форме замыкал Феликс Колчанов в темно-синем джинсовом костюме. Услужливый сержант, сидевший возле него на корточках, с помощью жестов и гримас пытался узнать у майора, что же теперь предпринять. Посторонний на стрельбище, да еще с оружием! «Блин…» — только и успел подумать Котов. Генерал Кабаков сделал еще пару шагов и тоже замер. Взгляд его остановился на явно неуставной шевелюре Феликса. Генерал вопросительно посмотрел на майора, но тот не смог вымолвить ничего более или менее членораздельного. И тогда Кабаков быстрым шагом направился прямо к возмутителю спокойствия.

Колчанов уже сообразил, что, увлекшись, подставил своего друга. Но кто же мог знать, что так обернется? Генералы — они на то и генералы, чтобы сваливаться как снег на голову.

Наконец-то с майора Котова спало оцепенение. Он побежал следом за генералом. А тот уже стоял, уперев руки в боки, и грозно смотрел на Феликса.

— Майор, — не оборачиваясь, поинтересовался Кабаков, — это что еще за партизан хвостатый у тебя здесь на ворон охотится?

— Да это, товарищ генерал… Он…

— Молчать! Почему с оружием? Кто дал ему патроны? Так, Котов, неприятностей тебе не избежать. Готовься писать рапорт. Встать! — рявкнул генерал, грозно сдвигая брови к переносице.

Феликсу ничего не оставалось, как подняться.

— Н-да, хорош! — проговорил генерал Кабаков, довольный тем, что в первые же пять минут своего пребывания обнаружил грубейшее нарушение инструкции. — Кто ты такой, откуда?

— Я?

— Нет, папа римский!

Феликс вопросительно посмотрел на майора Котова. Тот из-за спины генерала пожал плечами: мол, черт его знает, что теперь делать. Выкручивайся уж как-нибудь.

— Промашка вышла, товарищ генерал, — стараясь говорить как можно более дружелюбно, произнес Колчанов. — Заехал к другу, упросил его дать пострелять. Давно в руках оружия не держал.

— Тебе с твоими патлами не автомат в руках держать надо, а гитару, — добродушно осклабился генерал. Затем подозрительно сощурил левый глаз, склонил голову и негромко, но очень явственно произнес: — Документы!

— Сейчас.

Феликс машинально дернулся было, чтобы достать из кармана паспорт, но тут же скрежетнул зубами, и его рука замерла на полдороге.

— Не взял с собой, товарищ генерал. Кто же в поле с документами ездит!

— Ты мне не ври. — Кабаков вытянул вперед свою короткую руку и указал пальцем на расстегнутый клапан кармана куртки. — Вон краешек-то торчит!

Колчанов посмотрел на свой карман. Оттуда и впрямь виднелся краешек австрийского паспорта.

— Это записная книжка, товарищ генерал.

— Не ври, давай сюда.

— Правда…

— Покажи и ее.

Генерала и Феликса разделяло шага четыре. Но тут ординарец, детина ростом явно больше двух метров, широко шагнул вперед и резко потянулся к документу правой рукой. Феликс даже не успел сообразить, как уже машинально отбил руку в сторону и принял боевую стойку.

— Феликс! Товарищ генерал! — всерьез забеспокоился за свое будущее майор Котов. — Давайте отойдем в сторону, выясним это недоразумение.

— Перед солдатами стыдно стало?

— Товарищ генерал, зачем цирк…

— Молчать!

Рука ординарца потянулась к кобуре с пистолетом.

— Отставить! — скомандовал генерал своему «Петьке». — Патлатый же автомат в руки не берет!

Майор Котов, поняв, что он сам теперь здесь ничего не решает, понурил голову и отошел в сторону.

«Пусть будет что будет!» — решил он, ибо ничего другого не оставалось.

Рослый солдат резким движением вновь попытался завладеть документом. Феликс пригнулся и отскочил на полшага в сторону.

— Ну что же ты! — укоризненно произнес генерал. Уже нельзя было понять, за кого из двоих он болеет.

Ординарец, поняв, что его положение может пошатнуться, решил по-быстрому расправиться с Феликсом. В воздухе мелькнул его кулак, но, вместо того чтобы угодить в солнечное сплетение Колчанову, провалился в пустоту. Феликс пока еще не бил, лишь только уклонялся от ударов. Все-таки «шестерка» крупного чина.

— Да я смотрю, твой патлатый кое-что умеет! — Генерал поискал взглядом Котова.

— Я здесь, — чуть приободрился тот.

— Да ты не стесняйся, тоже можешь бить, — бросил Кабаков Феликсу и сделал знак рукой, чтобы любопытствующие отошли чуть подальше, не мешая схватке. — Подождите, парни, — вдруг вспомнил генерал и принял от ординарца радиотелефон: все-таки вещь дорогая и нужная. Теперь ничто не мешало, как говорят спортивные комментаторы, «увлекательнейшему поединку».

Феликс чуть пригнулся и замер, широко расставив немного согнутые в коленях ноги, готовый в любой момент отпрянуть в сторону. Он понимал, что нужно сперва немного измотать противника, все-таки тот физически сильнее его. И если ординарцу удастся повалить его на землю, то выбраться из-под него будет уже сложно.

Секунд десять парень баскетбольного роста стоял, с ненавистью глядя на Феликса. Руки он Держал перед собой, правой прикрывая лицо и горло, а левой покачивал, намереваясь при первой же возможности нанести удар.

— На!

— Хрен на!

Еще два взмаха — левой и сразу же правой рукой. И оба в пустоту. Затем Феликс, пока еще не сильно прощупывая противника, ударил его в плечо и вновь отскочил. Гигант, казалось, даже не почувствовал боли, хотя у любого другого — Колчанов это знал наверняка — рука уже повисла бы как плеть.

— Разозлить, разозлить его, — шептал Феликс, — и тогда он станет нервничать и наверняка откроется. Защита у него классная.

На этот раз ординарец ударил-таки Колчанова в голову. На мгновение в глазах у Феликса потемнело, но он устоял на ногах и почти наугад нанес свой удар чуть выше сердца. Противник с хрипом втянул в легкие воздух и бросился вперед. Было ясно, что шутить он не намерен.

Тогда Феликс пригнулся, нырнул ему под ноги, перебросил верзилу через себя, а затем, не давая подняться, прыгнул на него сверху, вонзив колено в пах. Гигант, лишь слегка вздрогнув, схватил Колчанова за плечи и дернул на себя. Но Феликс успел головой ударить ординарца в нос. Противники сцепились в клубок и покатились по траве.

«Преимущество свое я использовал, теперь главное — не дать ему размазать меня по земле», — подумал Колчанов.

Теперь уже он старался как можно плотнее прижаться к своему противнику, одновременно нанося ему удары. Каждый раз, когда ординарец пытался перевернуться, чтобы оказаться сверху, Колчанов помогал ему в этом, и инерции хватало, чтобы вновь самому оказаться на противнике. Затрещала джинсовая куртка Феликса, рукав остался в кулаке у гиганта. А Феликс уже сидел на нем, придавив коленом горло, пригнувшись так низко, что верзила не мог зацепить его ногой за шею. Тем не менее солдат не сдавался, ожидая распоряжений начальства.

— Все, ты выиграл. — Генерал, казалось, несколько расстроился, делая знак Феликсу, что он может вставать.

— Я это понял, — сказал победитель.

— Не заносись.

Ординарец легко вскочил на ноги, хотя его лицо искажала гримаса боли.

— Да и ты молодцом держался, — поддержал своего порученца генерал, вновь вручая ему трубку радиотелефона. — Но смотри, еще раз кому-нибудь уступишь — отправлю вон.

Феликс снял куртку и перебросил ее через плечо. Ординарец вернул ему рукав.

— Ну, так кто ты такой? — вновь вернулся к прерванному разговору генерал Кабаков.

— Это обязательно?

— Не начинать же нам все сначала.

Феликс вздохнул, вытащил из кармана паспорт и протянул его генералу. Все-таки теперь на правах победителя он мог рассчитывать на снисхождение для майора, пустившего его на стрельбы.

Генерал раз пять пристально сличал фотографию с оригиналом. Наконец он понял, что не ошибается и что его не разыгрывают.

— Ну что ж, майор, поздравляю, — мрачно произнес Кабаков. — Обучаешь наших бывших противников! Решил и их военный блок развалить?

— Да это недоразумение! — вновь принялся вяло оправдываться Котов.

— Да нет, ну ты смотри, на закрытой территории — австриец! Иностранец! Измудохал моего ординарца, мог бы и меня застрелить. А ты ему сам автомат в руки дал, патроны… Кстати, и защищать ты своего командира не стал. Только фамилия у этого шпиона какая-то не австрийская, да и по-русски он говорит не хуже нас. — Любопытство генерала явно было распалено до предела.

— Это друг мой, в одной школе учились, потом вместе в погранвойсках служили. А эмигрировал он недавно, теперь вот… в гости приехал.

— Так, — протянул генерал, — что же мне с тобой, майор, делать? С одной стороны, тебя и под трибунал отдать можно, а с другой — и под суд офицерской чести. Думаю, если наших офицеров спросить, то присудят они тебе ящик водки поставить да всем вместе его выпить под хорошую закуску.

Майор угодливо захихикал.

— Это можно. Я сейчас…

— Погоди, — остановил его Кабаков. — Значит, так, парень, — обратился он к Феликсу, — если ты такой прыткий, то попробуй еще одно дело, иначе не сносить твоему приятелю головы. Дерешься ты нормально, а вот теперь посмотрим, имеешь ли ты право автомат в руки брать. Давай так: кто кого перестреляет. На спор. Тебе сектор — и мне сектор. И по цинку патронов. Если увижу, что хуже меня стреляешь, ноги твоей здесь больше не будет. И Котов на хрен вылетит. Он же как учит солдат — один может за все отделение отстреляться. Вот ты за него и отстреляешься. Согласен?

— А если окажется, что я лучше стреляю?

— Такого быть не может, — убежденно ответил генерал.

— Ну а вдруг?

— Тогда обещаю тебе: в любое время дня и ночи приезжай сюда. А этот мудак будет тебе твой личный автомат чистить.

— Отлично.

Выхода не было, пришлось согласиться. Котов,

Получив момент, подошел к Феликсу и зашептал ему на ухо:

— Смотри, генерал стреляет классно. Может, и не сумеешь меня вытащить…

— Ничего, я тоже не мазила, — успокоил его бывший одноклассник.

Солнце уже почти вплотную подошло к горизонту, когда генерал Кабаков и Феликс Колчанов начали свое несколько странное соревнование. Пока что Феликс не отставал, но и вырваться вперед не мог. Все неподвижные мишени они с генералом положили синхронно. Затем пришла очередь подъемных и бегущих. Феликс был благодарен судьбе за то, что она дала ему пару часов разминки перед состязанием. Все у него теперь получалось.

Генерал же Кабаков был вне себя от злости. Он не мог допустить, что кто-то стреляет лучше его. Вся военная субординация нарушилась, офицеры и рядовые столпились у подножия командной вышки и следили за удивительным состязанием.

Наконец генерал с недовольным видом отложил автомат в сторону и повернулся к Феликсу.

— Значит, так, пока ничья, — распорядился он.

— Что значит «пока»? — без всякого уважения к большим звездам на погонах поинтересовался Колчанов.

— С места, с упора — это одно, а вот теперь пойдем-ка мы с тобой на поле и будем стрелять не целясь, от живота. А ты, — бросил он майору Котову, — проследи, чтобы твои балбесы из траншей не высовывались и чтобы мишени поднимали порезче.

— Есть! — отрапортовал тот.

Солнце уже зашло, сгущались сумерки. Вспыхнувшие прожектора залили вечернее поле и лес за ним фантастически ярким светом. Феликс и генерал Кабаков стояли рядом. Их длинные тени касались головами самого подножия далекого леса.

— Ну что, с Богом, — произнес генерал, и стрелки двинулись вперед.

Теперь уже мишени поднимались по одной без всякой системы: то слева, то справа, то далеко впереди. Было оговорено, что побеждает тот, кто первым успевает положить мишень. Колчанов сам изумлялся: раньше ему не приходилось стрелять в таких условиях. Но каждые два раза из трех он успевал положить мишень первым.

— Они тебе подыгрывают, — прошипел сквозь зубы генерал Кабаков.

— С какой стати?

— Приятно начальству подгадить…

Генералу не хотелось признавать свое поражение. Все чаще начинался спор, чья же очередь все же скосила мишень. Он был уже согласен на ничью, лишь бы Феликс признал это.

Но Колчанов, как говорят в цирке, «поймал кураж».

— Раз вы, товарищ генерал, считаете, что попадаете первым, давайте зарядим рожки одними трассерами. Тогда будет видно.

Предложение выглядело вполне разумным, и Кабаков скрепя сердце согласился. Они расстреляли последние патроны, когда на небе уже зажглись звезды.

Генерал и Феликс вернулись к подножию командной вышки.

— Все, твоя взяла, — констатировал Кабаков и протянул Феликсу руку.

— Сожалею. — Колчанов крепко пожал пухлую генеральскую ладонь. — И вы стреляете отлично.

— Хочешь сказать — отлично для генерала?

— Вовсе нет.

И тут в поле зрения генерала попал майор Котов, про которого оба стрелка успели напрочь забыть.

— Черт с тобой, майор, прощаю тебя, — произнес Кабаков тоном строгого, но великодушного монарха. — И заруби себе на носу: если этот парень придет к тебе, то чтобы всегда нашлись ему автомат и патроны. Пусть стреляет сколько хочет. Может, хоть глядя на него, тут кто-нибудь стрелять научится.

— А суд чести? — напомнил майор. — Водка приготовлена, и баню протопили.

— Отправляй солдат в казармы, а мы сейчас подойдем к твоему бункеру.

Погасли прожектора, уехала колонна машин. На стрельбище остались только обслуга да экипаж вертолета вместе с охраной генерала.

— Я за рулем, пить не могу, принцип у меня такой, — напомнил Феликс.

— Ерунда, я тебе своего шофера дам, завезет домой. Со мной спорить нельзя.

— Один спор я уже выиграл, — резонно возразил «ворошиловский стрелок» наших дней.

Из темноты появился майор Котов. Он светил себе под ноги ярким карманным фонарем.

— Все готово, товарищ генерал.

— Идем.

Генерал Кабаков хорошо знал, куда его приглашает майор. Они прошли по выложенной бетонными плитами дорожке и вскоре оказались у искусственного холма, на одном из откосов которого виднелись распахнутые металлические ворота. В глубине тоннеля ярко горели лампы.

Как выяснилось, здесь располагался запасной командный пункт, с баней, залом для проведения занятий. Теперь вместо топографических карт на столе были расстелены белоснежные простыни с расплывшимися штампами, заменявшие скатерть, стояли закуски и обещанный майором ящик водки. Система вентиляции работала отменно, словно в московском метро в его лучшие времена.

Началась обычная офицерская гулянка с выездом в поле.

Кабакова словно заклинило. Он то пел Феликсу дифирамбы, ставя его всем в пример, то вдруг начинал на чем свет стоит ругать его прическу. Как истинный военный генерал не мог спокойно видеть длинноволосого мужчину, тем более если это не какой-нибудь «голубой» (этих он вообще за людей не считал), а мужчина с большой буквы.

— С такими волосами тебя побьет любой мальчишка! — кричал он. — Тебя же сразу за волосы схватят да мордой об колено — хрясь.

— Он меня побил? — спросил Феликс, показывая на рослого ординарца, который даже в бане не снимал камуфляжа и берета, не говоря уж о том, чтобы выпустить из рук трубку радиотелефона.

— Ты его побил, орясину.

— Так, может, лучше ему отрастить патлы?

— Да уж, — ответил генерал, потому что крыть было нечем.

И до, и во время, и после бани, почти до самого рассвета майор Котов поил генерала, других офицеров. В общем-то, то же самое ему пришлось бы делать, даже если бы Феликса и не оказалось на стрельбище. Зато теперь на всю ночь появилась беспроигрышная тема для разговоров.

Сам «виновник торжества» пил мало, хоть генерал и старался следить за тем, чтобы ему все время подливали. Но Феликс Колчанов знал: надо суметь в какой-то момент оказаться самым трезвым из компании, и тогда ты ни за что не захмелеешь, сколько бы ни пил.

И он сумел этого достичь.

Уже рассвело, когда Феликс Колчанов садился в свой джип вместе с недавним противником по рукопашному бою. Вертолет кружился в воздухе, готовый следовать за машиной. Ординарец, не пивший всю ночь ни капли, принял ключи от Феликса. Тот сидел рядом на переднем сиденье и потирал виски: сказывались традиции русского офицерства.

Колчанов дважды приложился к горлышку бутылки с пивом и сказал:

— Ты уж извини, что мне вчера пришлось… Верзила чуть сдвинул свой берет так, чтобы прикрыть синяк над бровью, и впервые за все время их знакомства на его губах появилась немного странная, похожая на оскал, но все-таки улыбка.

— Хы… — только и выдавил он из себя.

— Извини, говорю.

— Хы… Все нормально, командир.

Больше ординарец не проронил ни слова. Феликс только знаками показывал ему, где свернуть. Ехал тот аккуратно, без лихачесава, с почтением к чуду заграничной техники. Зато вертолет куролесил вовсю: то снижался, то снова взмывал в небо. Феликсу делалось немного не по себе, когда он глядел на эти трюки и представлял, что может чувствовать «после вчерашнего» чиновный пассажир. Но генералу такое было нипочем: сказывалась многолетняя закалка. Что бы ни происходило ночью, утром он всегда был трезв и подтянут.

Наконец «Лендровер» въехал в Булгарино. Ординарец на прощание молча протянул Феликсу руку и бегом направился к вертолету, который садился на заливной луг возле Днепра, разбудив шумом винтов всю деревню.

Глава четвертая

В свои тридцать лет Виталик Езерский имел уже многое. Во всяком случае, больше половины его сверстников, тех, с кем он учился в одной школе, не имели на сегодняшний день и этого. Недавно купленная квартира, конечно, не в самом центре города, но и не на самой окраине, подержанный «Опель-Вектра», всевозможная аудио— и видеоаппаратура лучших фирм и совсем недавно приобретенный пока без всякой конкретной цели компьютер. Времени на игры практически не оставалось, а мудреными выкладками владелец хитроумного агрегата не занимался.

Для его теперешней профессии хватало и четырех арифметических действий: умножить, поделить, прибавить, отнять. Виталик, можно сказать, вполне успешно окончил школу, но в институт с первого раза поступить не сумел, и пришлось ему два года отслужить в армии, причем не где-нибудь, а в погранвойсках. А затем он без труда одолел вузовский конкурс. И быть бы ему инженером, если бы не стечение обстоятельств, круто изменивших его жизнь.

В то время в Смоленске уже стали появляться кооперативы и разные прочие «брокеры». Но Виталик Езерский и не помышлял ни о чем другом, кроме карьеры инженера на одном из заводов города. Если и подрабатывал он чем, так это выполнением курсовых проектов для не слишком трудолюбивых студентов. Единственной дорогой вещью в его доме был солидный многофункциональный калькулятор, снабженный маленьким встроенным принтером, выдававшим все расчеты на узкой, похожей на ленту кассового аппарата бумажной полоске.

Ничего не подозревавший о своем будущем взлете Виталик сидел возле института на парапете вечно не работающего фонтана с калькулятором в руке и колдовал над чужой курсовой работой.

И тут невдалеке он увидел двух парней, которые с не менее серьезным видом священнодействовали на клочке бумаги тупым карандашом. Суть их занятия не составляла никакой тайны для прохожих. Один из них держал в руке пачку тогда еще советских рублей, другой — несколько долларовых купюр. Естественно, сдавай парень сотку или пятидесятку, подсчет можно было бы произвести и в уме. Но ему понадобилось продать ровно тридцать семь баксов, а на заре рыночной экономики приличные калькуляторы, как и многое другое, были дефицитом. Вот парни и обратились к Виталику.

Тот, весьма польщенный, ввел в память нужные цифры и буквально за секунду произвел несложную операцию: тридцать семь умножил на курс бакса. Валютчик со сдатчиком удалились, в награду угостив помощника сигаретой, а Виталик остался сидеть, тупо уставившись на цифру в окошечке калькулятора, именуемую в математике произведением.

Это самое произведение заворожило его, словно произведение искусства. Оно составляло аж две стипендии. И он понял: теперь не сможет спокойно спать, спокойно есть, зная, что где-то совсем рядом, даже задевая его, проходят большие, как ему тогда казалось, деньги.

Назавтра он разыскал того же самого валютчица. Несколько раз вроде бы случайно прошелся возле него, пока сей коммерсант не заприметил Виталика и не поздоровался с ним. И Езерский до самого вечера постигал тайны ремесла, за которое тогда еще можно было получить длительный срок с конфискацией и даже смертную казнь. За этот день он научился многому: безошибочно определять переодетого сотрудника милиции, никого не обманывать, поскольку «точка» стоит куда дороже сиюминутной выгоды.

В то время территория Смоленска еще не была так жестко поделена, как теперь, и, напрягшись, Виталий сумел-таки отыскать место и для себя. Он так и не доучился, получив лишь справку о незаконченном высшем образовании. В дождь, в слякоть и в жару незаконченный инженер стоял возле рынка, сжимая в руках пухлую пачку денег, перетянутую черной аптекарской резинкой.

Через месяц он умел уже делать все то, что и остальные его новые коллеги. Но этого ему было мало. Если другие стояли с криво оторванной гофрированной картонкой в руках, на которой шариковой ручкой были выведены знаки доллара и немецкой марки, то привыкший к четким и красивым чертежам бывший студент инженерного вуза сделал себе фирменную вывеску, маленькую, но броскую.

Он приходил на работу с фанерной табличкой, выкрашенной нитроэмалью. На белоснежную поверхность были наклеены увеличенные в полтора раза ксерокопии стодолларовой купюры и банкноты в двадцать немецких марок. Ксерокопию он аккуратно разрисовал фломастерами, так что, если бы не размер, денежные знаки легко можно было бы спутать с настоящими.

Реклама, как известно, — двигатель торговли.

На Виталика обращали внимание и отдавали ему предпочтение перед другими менялами с их неряшливыми картонками. Да и принтер в калькуляторе, совершенно ненужный в инженерных расчетах, работал теперь на клиента.

Вместе с рублями валютчик новой формации выдавал сдатчикам почти настоящий кассовый чек, на котором значились курс, сумма и результат, полученный на руки. Пару раз возникали неприятности с милицией, но бескорыстие не входило в число достоинств стражей правопорядка города Смоленска. К тому же милиционеров тоже иногда посещало желание насладиться шелестом вечнозеленого долларового дерева.

За четыре года Виталик сделал головокружительную карьеру от рядового валютчика до бригадира, хотя обычно на эти должности ставили парня, знакомого не с теоретической механикой, а с практической уголовщиной. Но Езерский и тут явился исключением.

В последнее время жизнь Виталика стала входить в привычную колею, когда ничего необычного тебя уже не подстерегает и ты почти наверняка знаешь свое будущее. Постепенно криминальные капиталы легализировались, вкладывались в местные банки, и вот уже три месяца, как Езерский со своей бригадой работал почти легально. Управляющему банком, которому удалось выкупить все пункты обмена валюты (в просторечии «сдачки») в районе рынка, пришлась по душе и гениальная идея Виталика.

Рынок — это то место, где большинство валютных сделок проходит мимо «сдачек». Ни охране, ни милиции всех валютчиков здесь не выследить. Вернее, можно отследить профессионалов, но не гастролеров, промышляющих от случая к случаю, или просто законопослушных граждан, пришедших поменять свои кровные по чуть завышенному курсу. Суть идеи была такова: бригада Езерского заключает с банком негласное соглашение, состоящее в следующем. Банк снабжает их валютой и рублями, работают они на банк по курсу чуть выше, чем в «сдачках», но за это обязуются пресекать все левые сделки.

Неподалеку от рынка банк снял квартиру, куда чуть ли не с рассвета собирались валютчики. Туда же утром приезжал фирменный броневик банка с мешками денег. Все это подсчитывалось, приходовалось по накладным. Вечером операция повторялась. Сдавались валюта, рубли, получались комиссионные. Внакладе никто не оставался. Единственное, что могло испортить жизнь, так это внеплановый приезд в Смоленск ОМОНа из Москвы или соседних городов для того, чтобы навести порядок на рынке. Местная милиция давно уже, что называется, сама жила и давала жить другим. Но о таких приездах Виталика Езерского оповещали заранее сведущие люди, и тогда в его бригаде объявлялся выходной.

И вот в размеренную жизнь преуспевающего бизнесмена вторглось несчастье, случившееся с его сестрой Мариной.

Девушке в этом году исполнилось всего двадцать лет. О случившемся в городе знали многие. Ходили разные сплетни, даже в паре газет появились публикации без фамилий, с одними инициалами. Но мало кто знал, что случилось это именно с Мариной… И вот уже два месяца, как она жила у брата, больше ей идти было не к кому. Виталик надеялся на время, которое справедливо считается лучшим лекарем.

Первый месяц он еще боялся, как бы Марина не надумала покончить с собой, но сообразил, что, если этого не случилось в первый день, дальше дела пойдут на поправку. Теперь он даже привык, что живет в новой квартире не один. Все-таки приятно, когда возвращаешься домой и тебя ждет ужин, есть с кем поговорить, а при какой-нибудь неприятной встрече можно сослаться на сестру, которая ждет дома и волнуется.

Так что наслаждаться жизнью Виталику мешало только одно обстоятельство. Привыкший к ночным студенческим бдениям над чертежами, он не мог безболезненно перенести необходимость рано вставать. А городской рынок оживал уже в семь часов утра, а значит, около шести нужно быть на месте, чтобы расставить всех «бойцов» на места, оговорить условия работы на сегодняшний день. Но тут уж ничего нельзя было поделать, приходилось мириться с жестокой реальностью.

Вот и сейчас, в этот июньский день, при первых звуках ненавистного будильника Виталик перевернулся на другой бок и решил поспать подольше, наперед зная, что сестра не допустит такого сибаритства. Вскоре послышались легкие шаги. Девушка, завернувшись в одеяло, вышла из своей комнаты и выключила пыточный агрегат.

— Ну сейча-а-с… — протянула его несчастная жертва.

— У тебя еще есть пятнадцать минут, — сказала Марина и только потом добавила: — Доброе утро!

Виталик пробурчал в ответ нечто напоминающее знаменитые «сиськи-масиськи» покойного генсека-бровеносца и остался в постели. Вскоре с кухни донеслись бодрящий запах кофе и голос сестры:

— Подъем!

Если бы не часы, показывавшие половину шестого, можно было подумать, что на улице уже часов двенадцать. Солнце давно поднялось, но пробиться в комнату ему мешали тяжелые шторы.

— Марина, — позвал Виталик. —Что?

— Отодвинь шторы.

— Сам не можешь, что ли?

— Голова тяжелая…

Теперь уже Езерский не спал. Он лежал, широко открыв глаза. Когда Марина вошла в комнату, на ней уже были туго облегающие джинсы и легкая хлопчатобумажная майка. Она раздвинула шторы, повернула планки жалюзи. Яркое солнце тут же ударило по глазам Езерского. Так, еще одна пытка, в лучших традициях гестапо и Лубянки. «Кто с тобой работает?» Так ведь пора на работу!

— Ни хрена себе! — сказал он, глядя на часы. — Это же мне через пятнадцать минут выходить!

— Если бы не я, ты проспал бы, — заметила сестра.

— Ты, Маринка, меня спасаешь.

Виталик наскоро умылся и причесывался уже за кухонным столом. Марина, казалось, была совсем не рада такому сияющему утру. Она сидела как в воду опущенная, в ее взгляде читалось: снова весь день буду одна наедине со своими мыслями.

— Вкусный кофе, — похвалил Виталик, хотя напиток ему не понравился.

— Может быть, но, по-моему, не очень.

— Я тоже так думаю, — рассмеялся молодой человек.

Но сестра тут была ни при чем. Это он решил испробовать новый сорт кофе, соблазнившись назойливой рекламой. А в красивой баночке оказался какой-то сомнительный порошок с горелым запахом.

Затолкав в рот бутерброд целиком, Виталик прожевывал его уже в прихожей в процессе зашнуровывания кроссовок. Марина явно хотела о чем-то спросить его, но не решалась. Ее брат прекрасно знал, о чем она будет спрашивать, но тоже не спешил с ответом.

Наконец, когда он соорудил кокетливый бантик на правой ноге и взялся за левую, Марина, как бы невзначай вспомнив, спросила:

— А Феликс Колчанов еще не приезжал?

— Приехал, — неохотно ответил Виталик.

— Ты встречался с ним?

Брат неопределенно пожал плечами.

— Ты говорил с ним? Отвечай!

— Не было случая.

— Тогда побыстрее езжай к нему и переговори, я же просила тебя.

Виталик поднялся, взял сестру за плечи и заглянул ей в глаза.

— Пожалуйста, Марина, не лезь в мои дела. Я сам знаю, когда и с кем мне нужно встретиться, о чем поговорить. А ты только догадываешься…

— Но ты же знаешь, это для меня очень важно, я не могу больше ждать! — Девушка, казалось, готова была разрыдаться.

— Нет, так не пойдет, — сказал Виталик, глянув на часы и поняв, что опаздывает. — Одно дело — если я встречусь с ним случайно или он сам придет ко мне. Тогда я могу о чем-то его просить. А если я припрусь к нему сам с твоим идиотским предложением, то это будет совсем другое дело.

— Ты боишься стать обязанным ему?

— Допустим.

— Тогда я сама попрошу его.

— Не глупи, тебя он и слушать не станет.

— Я все равно найду его и поговорю.

— Да он тебя даже не помнит, видел в последний раз лет пять тому назад.

— Нет, ты попросишь его.

— Он мне в морду плюнет, когда усльшит, что тебе в голову взбрело.

— Это мое дело — чем заниматься и как мне дальше жить. Понял?

Конечно, брат мог ответить ей, что если жизнь сестры его не касается, то пусть катится из его дома и живет сама как знает. Но он промолчал.

— Виталик, пообещай, что обязательно поговоришь с Колчановым.

— Обещаю.

— Только честно!

— Честно.

— Нет, я тебя знаю, ты ни о чем не попросишь Феликса, а мне скажешь, что он отказал тебе.

— Для тебя он не просто Феликс, а. Феликс Петрович, поняла?

— Я уже не сопливая девчонка.

— Вот именно поэтому он для тебя должен стать Феликсом Петровичем.

Виталик вышел на площадку и с неприязнью посмотрел на дверь напротив. Там еще, полгода тому назад жил Феликс Колчанов, но после смерти матери он продал квартиру и занялся абсолютно бессмысленным, с точки зрения Езерского, делом: постройкой собственного дома в деревне Булгарино. После того как из дома уехал Феликс, кто бы ни поселился в его бывшей квартире, Виталику эти люди были бы несимпатичны.

Жила там сейчас молодая пара, которая неизвестно чем занималась. Больше всего Езерского раздражало, что они поставили толстую металлическую дверь.

«Вот, ставят… Случись что, так не докричишься», — подумал он, закрывая на два ключа свою собственную металлическую дверь, из которой, как уверял его слесарь фирмы, если ее начнут резать автогеном, станет выделяться слезоточивый газ. Виталик, конечно, был не так глуп, чтобы верить подобной ахинее, но почему-то остановил свой выбор именно на этой фирме. Наверное, его сразила наповал изобретательность и умение всовывать свой товар. А эти качества в людях он ценил.

Езерский специально купил квартиру в этом доме, подыскивал варианты, чтобы оказаться соседом Феликса Колчанова, а тот сбежал в какое-то дурацкое Булгарино. Как нарочно…

Во дворе было еще тихо. В этом районе рабочие не жили, так что никто не спешил к утренней смене. За машину Виталик не волновался. Его белый «Опель» стоял возле мусорных контейнеров, как ангел, спустившийся на грешную землю. Разве что оборотистые мальчишки могли испачкать машину грязью, но очень аккуратно и не сильно — так, чтобы быстро ее отмыть и получить причитающиеся за эту работу два доллара от хозяина.

Но он отучил их заниматься подобным бизнесом с утра, когда спешил. До рынка можно было пройтись и пешком, но положение обязывало — бригадир должен ездить на машине. В случае чего всегда было под руками место, где можно пересчитать большую сумму денег. Ты как бы и на улице, и в то же время у себя дома.

На рынке уже царило оживление. Грузовики подвозили заморские фрукты, выставлялись лотки.

Стоянка для покупателей была еще полупустой. На ней уже пристроились машины продавцов. Определить их по внешнему виду было несложно. Если покупатели приезжали на дорогих машинах, то продавцы, как правило, на битых «Жигулях», на «Москвичах» с прицепами. Год назад мэрия сделала стоянку платной. Но для Виталика Езерского место на ней всегда было зарезервировано.

Он поздоровался с парнем в форменной куртке, который прохаживался вдоль ряда машин с книжечкой квитанций в руке. Спасибо Марине, прибыть на место удалось вовремя, а встреча была назначена из тех, на которые опаздывать не стоило.

Минуты через две в конце пустой улицы показался ярко-красный «Форд»-тягач с трейлером, на котором отвозили машины на штрафную площадку. Над кабиной полугрузового «Форда» высилась стрела гидравлического крана с лебедкой, чтобы цеплять неприкосновенную частную собственность нарушителей правил парковки. «Форд» остановился прямо посреди проезжей части, даже не удосужившись прижаться к обочине. Рядом с шофером в джинсовом комбинезоне сидел молодой лейтенант милиции в форме.

Рейсовый автобус покорно замер за грозным монстром, не решаясь его объехать. Улица, на которой расположили стоянку, была достаточно узкой. Лейтенант не спешил, он вовсю упивался собственной значимостью.

— Вон он, мудак, дожидается, — незлобно охарактеризовал Езерского обладатель двух звездочек на погонах.

Распахнув дверцу, он махнул рукой Езерскому. Тот подошел.

— Здорово, вредитель, — поприветствовал его лейтенант.

Виталику пришлось улыбнуться. С человеком, от которого зависишь, лучше не ссориться.

— Здорово, блюститель порядка.

— Ты не очень-то, — криво усмехнулся милиционер, выходя из машины.

— По-моему, ничего обидного я не сказал.

— Это по-твоему.

В это время рейсовый автобус как раз хотел принять чуть вправо, чтобы разминуться с «Фордом», но ему вновь пришлось остановиться.

— Как дела? — поинтересовался лейтенант.

— Пока еще никак. День только начинается. Никаких указаний и предупреждений не будет?

— Работай, как работал, — посоветовал «правоохранитель» и тут же спросил: — Принес?

— Принес.

Езерский запустил руку в карман, вытащил конверт с долларами и протянул лейтенанту так, чтобы это было не очень заметно прохожим.

Но тот уже никого не боялся. Он сел на подножку «Форда» и, ничуть не стесняясь ни прохожих, ни шофера рейсового автобуса, ни пассажиров, от нечего делать глазевших на него сквозь лобовое стекло, принялся пересчитывать полученные доллары.

«Вот же сволочь, — подумал Езерский, — раньше хоть боялись, а теперь при всем честном народе как журнал листает».

Милиционер посчитал деньги, а затем принялся рассматривать каждую купюру в отдельности и забраковал две банкноты.

— Вот эти поменяй, — строго сказал он.

— Лейтенант, нормальные же деньги!

— Плохие.

— Деньги не бывают плохими, — Виталик ревниво относился к подобным вещам. — Они бывают или фальшивыми или настоящими. Третьего не дано.

— Эти плохие. Видишь, порваны?

— Надрыв до рамки, — профессионально оценил повреждение Езерский, но спорить не стал. — Кому-нибудь всунут ребята вечером, как стемнеет.

— Лохов хватает.

— Не на всех.

Виталик спрятал две двадцатидолларовые бумажки в портмоне и выдал лейтенанту новенький хрустящий «полтинник». Милиционер бросил купюру в конверт и хотел уже спрятать его в нагрудный карман кителя.

— Десятку сдачи, — напомнил Виталик.

— Мелочный ты, вредитель, — рассмеялся лейтенант и отсчитал сдачу рублями по курсу. — Все равно тебе жить на что-то надо, вот и сдашь сам себе по хорошему курсу. Как ты там на базаре кричишь: «быстрые и хорошие деньги»?

Дверца «Форда» захлопнулась, и машина поехала вдоль стоянки. Лейтенант придирчиво смотрел на расположившиеся здесь автомобили, уже придумывая, к кому бы прицепиться. Затем «Форд» остановился, и лейтенант вместе с водителем принялись откручивать областные номера с задрипанного «жигуленка», владелец которого был по-крестьянски уверен, что если оставил свою машину на охраняемой городской стоянке, то с ней ничего и случиться не может.

«Ну и черт с вами! Не мое это дело», — подумал Виталик, переходя улицу.

Явочная квартира банка находилась в хрущевской пятиэтажке, через улицу от городского рынка. Вся бригада была в сборе, ожидали прибытия броневика, развозившего деньги по «сдачкам». Меблировка квартиры ограничивалась столом, на котором стояла машинка для подсчета купюр. Даже стульев никто купить не удосужился. Правда, на полу еще лежал большой двуспальный ватный матрас. Временами сюда приводили девочек. Но такое обычно бывало ближе к вечеру: «первым делом самолеты».

Вскоре появился и броневик. Трое инкассаторов — двое с мешками на плечах и один с карабином — проследовали в подъезд. Инструкции управляющий банком передал, как всегда, в конверте за своей подписью. Устанавливались курсы продажи и покупки.

Деньги разложили на столе стопками, все крупными купюрами. Каждый из валютчиков расписался в ведомости. Уточнили вечернее время, когда инкассаторы приедут за выручкой, но на этот раз без мешков: доллары займут гораздо меньше места.

Когда броневик с инкассаторами уехал, Виталик напомнил своим подчиненным:

— Ну, кто принес рваные купюры?

Это было нововведением. Езерский на свой страх и риск распорядился скупать рваные купюры, дойчмарки старого образца по значительно заниженному курсу. А поскольку в городе не существовало ни одного из филиалов западных банков, такую валюту обменять было негде. Ближайшие банки, где проводили подобные операции, располагались в Москве и в Варшаве.

Рваных купюр набралось на целых две тысячи долларов. Все-таки две недели бригада не брезговала и таким доходом. Езерский скупил их на пятнадцать процентов ниже курса и остался доволен.

Все-таки приработок, а обменять их на новые он сумеет.

Виталик вывел свою бригаду на рыночную площадь. Вся процедура напоминала ритуал расстановки почетного караула во времена советских парадов. По одному валютчики оставались на своих местах, а их товарищи шли дальше. Все подходы к рынку были перекрыты. По два человека дежурили возле окошек «сдачек», чтобы тут же вмешиваться, если кто-то пожелает сдать валюту с рук.

Лица у всех парней были загорелые, словно все они целый месяц жарились в какой-нибудь Анталии. Хотя неизвестно, что лучше: отстоять день под палящим солнцем на рыночной площади или проваляться тот же день на пляже. Результат будет один и тот же — бронзовый загар. Правда, в одном случае ты деньги потратишь, в другом — приобретешь.

Выполнив на время свою миссию, Виталик мог позволить себе отдохнуть. Он расположился в летнем кафе за отдельным пластиковым столиком под зонтиком с яркими надписями «Marlboro». Официант, кавказец с услужливой улыбкой, тут же поставил перед Езерским несколько запотевших металлических баночек с колой. Виталик вытащил из портфеля сотовый телефон и водрузил его на стол. Туда же легли калькулятор, лист бумаги и ручка. Ни дать ни взять офис, только под открытым небом. Не хватало секретарши и компьютера.

Уже после девяти утра народ пошел валом. Появились и первые крупные покупатели валюты: кавказцы с рынка, украинцы, желавшие обменять русские рубли на доллары. Мелких клиентов обслуживали валютчики, крупными занимался сам бригадир. Он представил себе, какая сейчас духота в машине, и поэтому, воодушевленный примером лейтенанта, не таясь, совершал сделки прямо за столиком. Правда, деньги пересчитывал у себя на коленях: к чему светиться, и так зеваки пялились на время от времени пищавший телефон.

К обеду стало ясно, что рублей, полученных от банка, может не хватить. И Езерский связался с управляющим, попросил, чтобы подвезли еще один мешок.

Лишь только он положил трубку, как тут же прозвенел звонок.

— Алло, — вяло отозвался разомлевший от жары бизнесмен. Левой рукой он прижимал к уху трубку, правой продолжал пересчитывать купюры.

— Привет, это Феликс. Ты сейчас где?

— А, научился уже, что если я у телефона, то не обязательно дома.

— Звонил тебе, сестра трубку подняла.

— Она тебе ничего не говорила? — насторожился Виталик.

— Сказала, где тебя можно найти, дала номер радиотелефона.

— А больше ничего не говорила?

— Больше ничего, — ответил ничего не подозревавший Колчанов. — Рваные купюры собрал?

— Да, можешь приезжать. Когда будешь?

— Часа через два. Заодно посмотришь мою новую машину — блеск.

— Слыхал, слыхал, что ты купил самую крутую тачку в городе.

— Не «Роллс-Ройс», конечно, но мне нравится.

— Посмотрим. До встречи, — Езерский повесил трубку.

В это время как раз один из его людей подводил к столику опасливо озирающегося продавца-украинца с рынка. Житель ближнего зарубежья взял в руках полиэтиленовый пакет с мелкими купюрами.

— Таки гроши зараз насували… — извиняющимся тоном бормотал гражданин «самостийной и „незалежной“.

Виталий вздохнул:

— Ладно, где же ты на крупные поменяешь.

С его стороны это было актом благотворительности по отношению к братьям-славянам: за сданные крупные купюры бригада получала еще один процент надбавки. Мелкие же шли по меньшему курсу.

Рассчитавшись с украинцем, Езерский выхватил взглядом парня в форменной куртке на стоянке и громко, перекрывая шум толпы, закричал:

— Петя, подскочи сюда!

Тот не заставил себя долго ждать и уже через пару минут сидел рядом с Виталиком за столиком, попивая холодную колу. Во время работы здесь принципиально не пили даже пива.

— Так, Петя, через два часа приедет мой друг. Ему нужно место на стоянке, и только попробуй взять с него деньги!

— Все будет сделано, Виталик.

— Если нужно, за него заплачу я сам.

— А на чем он приедет? — переспросил служащий стоянки, чтобы на всякий случай не ошибиться.

— Точно не знаю. Вроде бы белый или вишневый «Лендровер».

— Заметано.

— Не ошибешься?

— У нас в городе только три «Лендровера».

Парень ничего не записывал. При его профессии он привык запоминать марки машин, номера, фамилии, суммы долгов, курсы валют, не прибегая ни к каким запоминающим устройствам, кроме собственной головы.

— А если он будет на другой машине? — на всякий случай спросил король стоянки.

Виталик поскреб ногтями коротко стриженный затылок.

— Вот что: когда он приедет, обязательно спросит, где меня найти. Так вот, с него денег не бери.

— И это заметано.

Глава пятая

Через полтора часа Виталик передал свои дела вместе с деньгами самому солидному из всех валютчиков, толстому, в два обхвата парню, зимой и летом одетому в кожаную куртку, майку и широченные синие штаны.

Феликс Колчанов ехал, высматривая свободное место на стоянке. Парень в форменной куртке быстро выхватил взглядом вишневый «Лендровер» среди других машин и тут же указал рукой на место, снабженное аккуратной табличкой: «Заказано».

«Да, Виталик старается», — подумал Феликс, виртуозно вписываясь между впритык стоящими машинами.

Экономя место, отцы города расчертили такие узкие полоски на стоянке, что нельзя было даже толком распахнуть дверцу. Колчанов через окно протянул деньги.

Начальник стоянки покачал головой.

— Нет, вам бесплатно, — сказал он и тут же спросил: — Вы кого-то ищете?

— Не бойся, и сам найду. Только я привык за все платить, — и Феликс сунул парню в карман куртки аккуратно сложенную купюру.

Тот не стал возражать, но решил обойтись без формальностей с квитанцией.

— Вон он, — Петя указал рукой на пестрые зонтики неподалеку от входа на рынок.

— Как на пляже.

— Лучше, — уважительно протянул начальник стоянки.

А затем Петя посмотрел на небо. Из-за домов со стороны Днепра двигалась черная стена туч. В воздухе уже пахло свежестью, и, если присмотреться, можно было увидеть вдалеке похожие на тонкую штриховку пером линии приближавшегося дождя.

Феликс перехватил взгляд парня, вытащил из-под сиденья плащ-палатку, которую всегда возил с собой, и пошел по направлению к зонтикам.

Виталик встретил его распростертыми объятиями.

— Ну, Колчан, ты и видок себе заимел!

— Не хуже твоего.

— Никогда бы не подумал, что ты хвост носить станешь, с твоей-то мордой.

— Знаешь, надоело быть похожим на бандита, — рассмеялся Колчанов, садясь на пластиковый стул.

Тонкие ножки даже немного изогнулись, принимая на себя тяжесть его мощного, натренированного тела, хотя крупным Феликс не казался.

— Ну вот, не было бы у тебя дел, так и не приехал бы ко мне, друг называешься.

— Обижаешь, — усмехнулся Феликс. — У меня старых друзей только и осталось-то, что ты, Котов, да Хер-Голова. Как-никак вместе учились.

— Занят ты сильно в последнее время. Деньги, наверное, заколачиваешь?

— Да нет, — развел руками Феликс, — все время дом занимает.

— А на хрен он тебе нужен?

— Мне не он нужен, а спокойствие, — ответил Колчанов. — Надоело мне все, поживу теперь в свое удовольствие. Вот только дом дострою.

— Ладно. Я понимаю, что ты ко мне и так приехал бы, не один год все-таки вместе.

Виталик никак не мог решить, что сделать раньше: отдавать деньги, насчет которых он договаривался с Феликсом, или вначале передать просьбу сестры, какой бы дикой она ни показалась другу. Но в результате он не сделал ни того, ни другого.

— Говорят, ты уже австрийское гражданство получил почти на халяву?

Феликс уже привычным жестом вынул из кармана паспорт и протянул Езерскому.

— Можешь посмотреть, самый настоящий.

— Да-а, — проговорил Езерский, листая элегантную книжечку. — Мне бы такой — горя не знал бы. Повяжут менты, а я им: без посла, мол, разговаривать с вами не буду.

— Не без посла, а без консула, — поправил пунктуальный Феликс.

— Один хрен! Мне такого не видать.

— Можешь и ты себе сделать, если со мной поедешь. Заплатишь адвокату, он и тебе устроит.

— Нет, я уж как-нибудь тут. Там-то и профессии такой нет — валютчик, повсюду небось «сдачек» понатыкано, банкоматов, и курс не прыгает.

— Как знаешь.

— Феликс, послушай, у меня тут просьба к тебе одна есть…

— Выкладывай.

— Да ты колу пей, жарища-то какая.

— Да, жарко, однако…

Колчанов одним движением сорвал с банки колечко и припал губами к пенящейся струе.

— Ну, ты и открываешь, — покачал головой Виталик.

— А что?

— Да словно чеку из гранаты выдергиваешь.

— Да уж как умею… Так что у тебя за просьба?

— Не у меня — у сестры моей.

— У Маринки?

— Да.

И тут Виталик вновь замялся, не зная, с какой стороны лучше подойти. Судя по всему, Феликс ничего не знал про несчастье с девушкой. Ну, конечно, сидит в своей деревне как сыч.

Наконец он тяжело вздохнул и решился, хотя и начал разговор издалека:

— Я кое-что слышал о том, чем Хер-Голова в Вене занимается, но, может, ошибаюсь… С чего он живет? В смысле, чем бабки заколачивает?

— Девочкам работу находит, — бесстрастно отвечал Феликс. В такую жару его больше интересовала холодная кола, чем какие-то подходы товарища.

— Девочек… И сколько им платят?

— Хватает. Я даже толком не знаю. Мне эти дела по фигу. Вот машину перегнать — это пожалуйста, а девочки не по моей части.

— Такты, Феликс, вот чего… Ты того… Попроси Хер-Голову мою Марину в Вене пристроить.

От изумления Колчанов не донес банку с колой до рта и застыл, как герой Гоголя в знаменитой немой сцене.

— Да ты что? Она же совсем девчонка! Твою сестру в венские проститутки?! Что, ты не можешь ее обеспечить? И думать об этом забудь!

— Девчонка… — криво усмехнулся Виталик. — Да ей уже двадцать лет.

— Двадцать? — с недоверием переспросил Колчанов. — Ну да, когда она родилась, мы же с тобой посчитали, что, когда Маринка в первый класс пойдет, мы с тобой школу окончим. Точно, десять лет разницы — стареем.

— Это не мне надо. Сама просит, пристала как банный лист.

— Так что, она и здесь, в Смоленске, проституцией промышляет?

— Нет, — сказал Виталик чуть дрогнувшим голосом. — Изнасиловали ее здесь, теперь от родителей ушла, у меня живет. Вбила себе в голову, что уедет из Смоленска. Привязалась: попроси да попроси у Феликса.

— Я не стану этого делать.

— Ну вот и хорошо. Так я ей и передам. И ты, если звонить будет, так и отвечай.

— Мне звонить некуда.

— Тогда если встретишь.

— Ты что, сам ей мозги вправить не можешь?

— Да пробовал сколько раз, а толку-то! Ты же знаешь, она упрямая. Боюсь я за нее, — Езерский развел руками, — не выкинула бы чего. А так все-таки под присмотром, да и страна нормальная.

— Передай ей, что я запретил…

— Попробую.

В это время тучи наконец закрыли солнце. Сперва на зонтик над столиком шлепнулось несколько крупных капель, затем дождь забарабанил чаще, и наконец хлынуло как из ведра. Но жара была такой, что люди не спешили укрыться.

Ливень принес с собой долгожданную прохладу, прибил поднявшуюся над площадью пыль. Зонтик мгновенно промок и стал протекать. Несколько капель упали на переносной телефонный аппарат, Виталик тут же его спрятал под стол. Феликс накинул свою плащ-палатку.

— Предусмотрительный ты, — заметил Виталий.

— Приходится. А насчет Марины лучше и не заговаривай со мной, иначе уважать перестану.

— А что я с ней сделаю? Заладила — и все тут. Теперь у меня совесть чиста: ты отказал, так я ей и передам. Ты у меня просто камень с души снял.

— А может, мне с ней самому поговорить?

— Нет, не надо. Все равно ее не переупрямишь. Может быть, в машину пойдем? — предложил Виталик.

— Зачем?

— Ты же за деньгами приехал. Я тебе на две тысячи рваных купюр достал.

— Нормально, спасибо. Я в других местах тоже понемногу прикупил. А то этим разом собрался в Вену на своей машине ехать, так что назад гнать подержанное авто не буду. Хоть немного, да поднимусь.

— Ладно, давай здесь, — сказал Виталик и принялся пересчитывать деньги.

Он раскладывал их на столе по номиналам, десятку к десятке, двадцатку к двадцатке. Рваных сотен оказалось меньше всего.

За этим занятием ни Виталик, ни Феликс не заметили, как из-за угла забора появилась цепочка омоновцев. Вторая точно такая же цепочка двигалась с другой стороны. Вся площадь перед рынком оказалась взятой в кольцо. Никого из торговцев спиртным, контрабандными сигаретами, валютчиков не предупредили, что сегодня в городе появится воронежский ОМОН. Двое здоровенных парней в камуфляже уже заламывали руки одному из валютчиков, третий отнимал у него деньги и потрошил карманы.

Пронзительно закричала женщина, у которой из рук вырывали сумку с украинской водкой. На рынке началось столпотворение, люди бросились врассыпную. Уже замелькали в воздухе резиновые дубинки, послышались истошные вопли, мат, зазвенели наручники.

Когда Феликс с Виталиком спохватились, было уже поздно. К ним бегом приближались двое здоровенных амбалов в камуфляжной форме, из-под которой просматривались полоски тельняшек. Одинаковые физиономии тупых исполнителей. Дубинки, автоматы — все как положено.

Виталик словно окаменел с пачкой долларов в руках. Он только что пересчитал и собрал все деньги в ладонь.

— …здец! — тихо констатировал бригадир валютчиков, вскакивая и отодвигая стул. — В машину!

— Кретин! — прошептал ему Феликс. — По номерам найдут! Рвем когти!

Продолжая сжимать доллары в кулаке, Езерский помчался к стоянке. Феликс в развевающейся, как на плакате времен Великой Отечественной, плащ-палатке несся за ним следом.

— Стой! — раздался им вслед крик. — Стрелять буду!

Замешкавшись в толпе, двое омоновцев пока еще не поспевали за ними, но топот сапог слышался все ближе. А Виталик с ходу перемахнул через заграждение автомобильной стоянки и загрохотал, перепрыгивая с капота на капот тесно поставленных машин. Феликс, балансируя на скользкой от дождя верхней трубе ограждения, оглянулся: омоновцы были совсем близко.

— Баксы! Баксы у него! — кричал один из них, показывая рукой на убегавшего Езерского.

— И этого сейчас тряхнем! — кричал второй. — У него рубли.

Феликс прикинул, что если сейчас ввязаться в драку, то на помощь этим двоим прибегут человек десять с дубинками и с оружием. Пока их с Виталиком спасало то, что тяжелые автоматы мешали омоновцам быстро бежать.

Однако никто из товарищей не пришел на помощь этим двум амбалам: всем и так дел хватало.

Феликс догнал Виталика в самом конце стоянки. Они проскочили буквально под носом у огромного охристого «Икаруса» и бросились в лабиринт проходных дворов.

«Главное — оторваться», — думал Феликс.

«Поймают — бить будут», — рассудил Езерский.

Сам Колчанов мог бы бежать еще быстрее, но понимал, что Виталик тогда отстанет и ему придется несладко. А взять у него деньги и убежать с ними, бросив друга, не хотелось. И товарищи мчались, перепрыгивали через качели и песочницы, ломали кусты. Омоновцы не отставали.

Феликс услышал, как один из них передернул затвор автомата, но тут же сообразил, что во дворах стрелять они не станут, слишком опасно. И не ошибся: автоматы пока молчали.

— Может, сдадимся? Ну его к черту! — прохрипел Виталик, когда друг поравнялся с ним. — Еще немного — и спекусь!

— Поменьше курить надо!

Впереди Феликс уже разглядел стройку, обнесенную новым невысоким забором.

— Туда! — скомандовал он и подтолкнул товарища.

— Зачем?

— Жить хочешь?

Виталик был уже на последнем издыхании. Друзья перемахнули через забор так быстро, что даже толком не успели понять, как это им удалось. Впереди серела коробка возведенного до четвертого этажа панельного дома. Обычное строительство: площадки балконов без ограждений, лестницы без перил, башенный кран. Над котлованом будущей теплотрассы пролегал узкий металлический мостик.

— В дом! Быстрее в дом! Сейчас стрелять начнут! — крикнул Феликс.

Виталик уже трясся от страха.

— Капнул! Капнул кто-то! — шептал он, не без оснований подозревая лейтенанта милиции, бравшего дань Прилюдно, среди бела дня.

Наверняка тот указал омоновцам на бригадира валютчиков, у которого в кармане окажется сумма побольше, чем у других, и процентов на десять комиссионных этот хапуга при погонах вполне мог рассчитывать.

Над забором уже показался берет одного из преследователей, когда Виталик с Колчановым вбежали в дом. Пустые коробки квартир, комнат, ни одной двери, ни одной оконной рамы. Лишь сквозняк гулял по заброшенной стройке.

Взбежав на третий этаж, Феликс дернул за рукав Виталика.

— Стой!

Прижавшись к простенку, тот выглянул в окно и успел заметить только спину последнего омоновца, вбегавшего в дом.

— Пошли! — Колчанов крадучись двинулся по четвертинке стандартного дома.

— Ох, поймают — бить будут! — праздновал труса его приятель.

На лестничных маршах слышались осторожные шаги преследователей. Теперь они уже не могли бежать, слишком много здесь было закоулков. Омоновцы заглядывали во все помещения: необходимо было убедиться, что они не оставили потенциальные жертвы у себя за спиной.

Прямо из жилой части дома Виталик и Феликс попали во второй этаж помещения будущего магазина с круглыми металлическими колоннами. Сперва Феликс рассчитывал выпрыгнуть из окна, но когда выглянул, то увидел внизу кучи битого кирпича. Как минимум закрытый перелом был бы обеспечен. С другой стороны шла глубокая траншея, на дне которой из опалубки торчали прутья арматуры. Сюда прыгнуть было можно, но все-таки рискованно.

— Черт, — пробормотал Феликс, — придется переждать здесь.

— Что делать? Что делать? — причитал Виталик, понимая, что спрятаться уже никуда не удастся и скорее всего их найдут.

— Да тут они, тут, — убеждал один омоновец другого. — Никуда не денутся. Видишь, следы!

— Может, зря ищем?

— Следы, дурак, смотри.

Виталик посмотрел на подошвы своих кроссовок. Он-таки вляпался где-то в лужу с известью. А затем его взгляд скользнул по цепочке собственных следов, ведущих от двери к тому месту, где он сейчас стоял.

— Все, конец, — прошептал Виталик. Феликс повернулся к нему спиной.

— Цепляйся за шею, подожми ноги, — сказал он.

Виталик с огоньками надежды в глазах повис на Феликсе, и тот оттащил его за одну из перегородок.

Голоса преследователей звучали уже совсем рядом.

— Куда ты? — только и успел прошептать Езерский, когда Колчанов оставил его одного.

Но тут же ему пришлось замолчать. Двое омоновцев уже вошли в недостроенный магазин. Они шли с автоматами на изготовку, методично осматривая каждый закоулок, заглядывая за каждую пустую бочку. Виталик трясущимися руками засовывал доллары в трусы, хотя понимал, что вряд ли этим спасет деньги.

— Тут они! Тут! — проговорил один из омоновцев, остановившись возле следов, которые внезапно обрывались посреди торгового зала.

— Что он, улетел отсюда? Как Карлсон?

— Да нет, снял ботинки, взял в руки и сидит сейчас где-нибудь здесь.

— Не похоже…

— Сейчас выкурим.

И тут же в стенку рядом с Виталиком, расколовшись на мелкие кусочки, ударился кирпич. Езерский облизал пересохшие губы. Будь что будет, решил он.

Омоновец с коротким десантным автоматом у живота прошел несколько шагов и ухмыльнулся. Он увидел беглеца, сидевшего на корточках в углу.

— Ну вот, здесь он.

— Ага.

Второй милицейский гвардеец перевесил автомат за спину и взял в руки резиновую дубинку, именуемую в народе «демократизатором».

— А ну поднимайся, сволочь!

— Вы чего, ребята? — прошептал Виталик.

— Сейчас увидишь, чего! Ах ты падла, спекулянт! Да вас давить надо, как клопов! И черных, и жидов… А ну встать!!! — закричал один из омоновцев.

И Езерский, даже не вникнув в суть пламенной речи, оказался на ногах.

— Вы чего?

— Выходи! Только аккуратно, руки за голову!

— Нету у меня ничего.

— Молчать!

Виталик, прихрамывая на подвернутую ногу, вышел из укрытия и остановился у колонны.

— Думаешь, ты нам нужен? На хрен ты нам сдался! Бабки выкладывай! — прорычал один из элитных правоохранителей и повел стволом автомата.

— Деньги? Да? — Виталик захлопал глазами, как тупой ученик у доски, и потянулся к карману.

Он вынул несколько порванных, измятых купюр из тех, что предназначались для Феликса.

— Клади на пол! — приказал омоновец. Виталик присел, осторожно положил деньги и придавил их маленьким камешком.

— Ты что, издеваешься над нами? — прохрипел страж с «демократизатором» в руках. — Думаешь, я не видел, сколько у тебя баксов было? Клади все и уходи!

— Нету больше!

— Да я тебя сейчас… — зловеще лязгнул затвор автомата, — пристрелю, и никто ничего не докажет. Я здесь царь и бог, а ты что?

— Гнида ты, вот ты кто. Фашист! — вырвалось у Виталика.

— Поучи-ка его! — бросил «царь и бог» своему напарнику.

— Это мы мигом!

Резиновая дубинка поднялась над головой валютчика. Езерский понял, что эти способны на все. О «подвигах» пьяных опричников эпохи построения правового государства он знал не понаслышке.

Виталик расстегнул ремень джинсов, вытащил из трусов пригоршню кредиток и бросил их на пол.

— Все, больше нету!

— Хорошо хоть не обосрался, — засмеялся один из омоновцев, высоко запрокинув голову. — Иначе заставили бы тебя сейчас каждую бумажку вылизывать.

— Издевается над нами, — проговорил другой. — А ну, складывай, сука! Да чтоб аккуратненько, как в банке.

И тут Виталик увидел, как из-за перегородки, пригнувшись, совершенно бесшумно вышел Феликс. В одной руке он держал плащ-палатку, другой сжимал какой-то предмет.

— Все? — прорычал опричник с автоматом. — Да мы тебя сейчас за ноги подвесим и все баксы вытрясем, как из Буратинки.

— Поле чудес в Стране дураков, — хохотнул его приятель.

Феликс подмигнул другу из-за спины омоновцев и кивнул. Хотя при этом не было произнесено ни единого слова, Виталик понял, что от него требуется.

— Вон! — резко выкрикнул он и вытянул руку, указывая на Феликса.

Омоновец с автоматом в руках резко обернулся. Феликс в прыжке ударил ногой по стволу и тут же бросил в лицо противнику пригоршню мелко просеянного строительного песка, смешанного с известью. Затем, уже приземляясь, он перехватил ствол автомата рукой и рванул его на себя. Остатки песка полетели в глаза второму омоновцу. Тот не успел даже выматериться, как кулак Феликса резко вошел ему в солнечное сплетение. Второму омоновцу как огнем обожгло глаза, и он только и мог, что бессмысленно размахивать руками. А его приятель ползал по полу, корчась от боли. Его автоматом тут же завладел Виталик.

— Стоять! — грозно приказал он, щелкая предохранителем.

Омоновец замер, вытянув вперед руки.

— Повернись спиной, руки за голову! — командовал Колчанов.

Затем, подойдя поближе, он выдернул из-за пояса у противников пару наручников и негромко сказал:

— Сесть!

— Ребята…

— Сесть, я сказал! Тот опустился на пол.

— Спиной к колонне, вытяни руки!

— Сейчас.

— Пошевеливайся, мне некогда.

Наручники мгновенно защелкнулись на запястьях. Теперь омоновец никуда не мог деться, он сидел, прикованный к колонне. Второго блюстителя порядка Феликс оттащил за шиворот и тоже приковал наручниками к архитектурному украшению торгового зала.

— Так, суки, — процедил он сквозь зубы, — надо бы с вас и погоны посрывать, потому что вы самые обыкновенные бандиты. Ясно?

— Да ты знаешь, что тебе будет? — истерическим фальцетом взвизгнул один из пленников.

— Ничего, — спокойно ответил Феликс.

— Да я тебя из-под земли достану! — Омоновец попытался открыть глаза, но тут же вновь зажмурился от страшной режущей боли.

— Никого ты, парень, не достанешь, потому что ты никто. Понял? Тебе не для того дали автомат, чтобы людей грабить!

Виталик тем временем собирал купюры и складывал их в ровную пачку.

— Может, зря? — зашептал он на ухо Феликсу. — Потом и впрямь найдут — посчитаются!

— Воды, глаза выест! — заныл второй «бандит особого назначения». — Не могу больше.

— Бог даст, ослепнешь, — спокойно отвечал Феликс. — Тогда тебя из ОМОНа попрут. Будешь сидеть в переходе, милостыню просить. Только я тебе не подам.

— Воды!!!

Колчанов подошел к одному из сидевших на полу и с силой наступил ногой ему на руку. Еще немного — и он раздавил бы кости, но остановился и, нагнувшись к самому уху пленника, прошептал:

— Ты будешь сидеть тихо и рыпаться не станешь. А если я потом узнаю, что ты взялся за старое, лучше сразу закажи гроб с оркестром. Про синяки будут спрашивать или про песок в глазах — скажешь, что на стройке с лестницы свалились — оба, потому что я в отличие от тебя из-под земли доставать умею.

— А я — и под землю отправлять, — не удержался Виталик.

Феликс отсоединил рожок от автомата и один за другим выщелкнул из него патроны за окно, на дно бетонного желоба траншеи. Затем то же самое проделал и со вторым рожком. Следом он выбросил автоматы в кучу песка, аккуратно, чтобы не поломать.

— Глаза, глаза, — продолжал причитать ослепленный, — глаза выест!

— Вот только не знаю, где ключ от наручников, — пожал плечами Феликс, присаживаясь перед ним.

— В футляре, на цепочке!

— Какой ты быстрый!

— Может, не стоит их отпускать? — Феликс повернулся к Виталику. — Пусть на хрен ослепнут.

— Ничего, с них и такого достаточно.

— Значит, так, ребята, — наконец произнес Феликс. — Я решил вас пощадить. Бежали вы по стройке, стукнулись головами и свалились в пролет. История несложная, запомните или повторить?

Он расстегнул нагрудный карман гимнастерки омоновца, вытащил оттуда пачку долларов. И бросил ее Виталику. По тому, как были разложены купюры, было нетрудно догадаться: пачка принадлежала одному из его подчиненных — валютчиков.

— Чужого не бери, — наставительно сказал Колчанов, застегивая клапан кармана. — Поссать, что ли, тебе на голову напоследок? — И по вздрогнувшему лицу омоновца Феликс понял, что тот верит в исполнение угрозы. — Да нет, лень из-за тебя штаны расстегивать. Вода в бочке, — бросил Феликс, — пойдете вдоль стены, на нее и наткнетесь. — Он вытащил блестящий ключик и расстегнул наручники. — Автоматы внизу, на куче песка, патроны соберете в желобе теплотрассы. Но если кто-нибудь из вас попробует еще раз сюда сунуться — не завидую! Это наш город, козлы.

— Во-во! — согласился Виталик.

Он чуть ли не бегом спускался по лестнице, торопливо рассовывая доллары по карманам. А вот Феликс шел не спеша.

— Напрасно ты их отпустил, — пробормотал Езерский. — Промоют глаза, оклемаются — поубивают на хрен!

— Не бойся, теперь они не опасны.

Феликс и Виталик вместе вышли со стройки и добрались до стоянки. Дождь уже почти кончился, лишь только редкие капли лениво стучали по листьям деревьев. «Лендровер» стоял там, где его оставил Феликс. Никого вокруг не было видно. Операция, проводимая ОМОНом на рынке, близилась к завершению. В подогнанные милицейские «уазики» на краю площади запихивали бомжей, нелегальных торговцев.

— Поехали, — сказал Феликс. — Тебе пару дней отсидеться надо, а потом воронежский ОМОН уедет. Долго им делать здесь нечего.

— Да, со своими я договорюсь.

Виталик тоскливо посмотрел на рыночную площадь, увидел, как его ребят заталкивают в милицейскую машину.

— Придется вытаскивать, — пробормотал он. И тут в толпе показался тот утренний лейтенант-вымогатель.

— А вот эту сволочь я на место поставлю!

— Не хорохорься, — посоветовал Феликс, садясь за руль.

— Ты уверен, что тебя не запомнили?

— Меня никто из них в лицо толком и не видел, — отвечал Колчанов, — к тому же завтра я уезжаю. Кого-то искать — это работать надо, силы тратить, а они привыкли только грабить.

— Может, ты и прав.

За всеми приключениями Виталик совсем забыл о просьбе сестры, хотя собирался вернуться к этому разговору. Феликс подвез его до самого дома, но никто из них не догадался посмотреть наверх. Марина стояла у окна, расплющив нос о стекло, и махала рукой брату. Но тот так ее и не заметил.

«Лендровер» отъехал, Езерский поднялся в свою квартиру. Марина ждала его на лестничной площадке, ей не терпелось услышать ответ.

— Ну что, поговорил?

— О чем?

— Ты забыл?

— А… Об этом мы говорили. Не станет он для тебя ничего делать.

— Не врешь?

— Не вру, — зло бросил Виталик, проходя в ванную.

Он снял с ноги кроссовку, перепачканную известью, и долго мыл ее под краном, пока Марина собирала мокрой тряпкой грязь в прихожей.

— Наследил, не договорился… — укоризненно бормотала она.

Наконец Езерский привел себя в божеский вид, усадил сестру на кухне и поведал ей обо всем.

— Запомни, Марина, — наставительно сказал он, — я существую только для самых близких — для тех, кого ты знаешь. По телефону отвечай так: уехал, не видела, не знаю. Дверь открывай только своим, сначала посмотри в «глазок».

— Ты будешь еще встречаться с Феликсом? — спросила сестра.

— Наверное. Должен же я его отблагодарить.

Глава шестая

Весь остаток дня Феликс провел в строительных заботах. Он уже закончил решетку для винограда и только теперь, сойдя вниз, понял, как долго придется ждать, прежде чем весь дом будет обвит зеленью. Чем больше он работал, тем более отдаленным казалось ему то время, когда он сможет по-настоящему зажить в своем доме. Это казалось чем-то столь же прекрасным, сколь и недостижимым, вроде рая на всей земле.

Почти все было готово к отъезду. Феликс собирался выехать завтра вечером, чтобы к следующему утру уже быть на границе. Ему нравилось наблюдать, как за одну ночь поистине фантастическое всеобщее свинство сменяется не менее фантастическим комфортом и порядком. Последние лучи закатного солнца золотили вершины старых кладбищенских деревьев. Колчанов принялся обливать себя колодезной водой, вздрагивая от ледяных струй.

Уже стало темно, когда Феликс решил поужинать. Готовить он не любил. Поэтому в его набитом под завязку холодильнике можно было отыскать какие угодно полуфабрикаты. Колчанов устроился в саду за старым потрескавшимся столом, над которым подвел электричество. Лампочка в жестяном абажуре свисала со старой яблони и слегка раскачивалась на ветру, отбрасывая пляшущие тени. На ужин Бог послал Колчанову пару бутылок пива, копченое мясо и болгарские овощные консервы «Лечо», памятные по праздничным продуктовым заказам застойных времен. В эту минуту Феликсу показалось, что покой наконец-то наступил. Страх, грязь — все позади, только тишина, теплый влажный ветер и дом. Его Дом с большой буквы…

Булгарино располагалось так, что ни одна дорога не шла через деревню насквозь. И если уж показывался свет фар, ошибиться было нельзя — кто-то ехал именно сюда. Феликс пил пиво маленькими глотками, словно старое редкое вино.

И тут в ночную тишину ворвался далекий звук моторов. Ехал не один автомобиль, а по меньшей мере три или четыре. Звук шел со стороны шоссе, но уже ближе к деревне. Лента дороги, освещенная луной, переваливала через холм. И вот на нем возникла одна пара фар, за ней вторая, третья, четвертая…

Легковые машины… Такой кортеж мог появиться здесь только в двух случаях: или у кого-то свадьба, или же… Феликс тяжело вздохнул: значит, это по его душу.

Два «Мерседеса», «Ауди» и «Опель-Вектра» остановились на вымощенной булыжником улице. Головная машина пробега — «Опель-Вектра» — победно просигналила, и из-за руля выбрался Виталик Езерский.

— Феликс, — закричал он так, что его, наверное, услышали в самом дальнем доме деревни. — Феликс, слышишь?

Колчанов подошел к воротам и устало произнес:

— Ну чего тебе?

А из машин тем временем уже выходили люди. Среди них было несколько знакомых Феликсу валютчиков из бригады Езерского и четверо каких-то не особенно симпатичных типов. Одеты они были в костюмы, но более привычной для них наверняка являлась форма.

— Я твой должник! — крикнул Виталик, бросаясь к Феликсу и тут же представляя его приехавшим: — Мой лучший друг Феликс Колчанов. А это — все мои друзья.

— Тоже лучшие? — не без издевки спросил Феликс у приятеля.

— Лучшие. Но ты — самый лучший, — Виталик был уже немного навеселе.

Следом из машин вылезли девицы, насчет профессии которых никаких сомнений не возникало. Согласно местной традиции, на каждой из них было что-нибудь черное: юбка, блузка, а то и просто беретик.

«Проститутки среднего пошиба», — отметил про себя Феликс.

И только одна из девушек не подходила под это определение. Что-то знакомое виделось в ее лице.

— А это кто? — спросил хозяин у Виталика.

— Ты что, мою сестру не узнаешь? Марина, иди-ка сюда, покажись!

Та подошла и молча принялась разглядывать Колчанова, чуть склонив голову к плечу. Феликс почувствовал себя неуютно. Тут же вспомнился разговор с ее братом. Он посмотрел в глаза девушке со смешанным чувством.

В людях он разбирался отлично, с первого взгляда мог определить характер, понять, на что человек способен. Не хотелось даже думать об этой странной просьбе. Марина тоже о ней не напоминала.

— Представляешь себе, — продолжал тараторить Виталик, — все сегодня уладил, всех сегодня вытащил! Вот они помогли, ребята.

— Эти? — спросил хозяин.

— Они, родимые.

Феликс одну за другой пожимал потные ладони незнакомых гостей, понимая, что это то ли следователи, то ли какие-то чины из милиции, освободившие валютчиков, захваченных на рынке воронежским ОМОНом.

— А тех двоих мудаков обещали выгнать на хрен! — ликовал Виталик.

— Выгонят, — пообещал один из приехавших. — Конечно, не сразу, но со временем.

— Так вот, мы решили немного отпраздновать, за город поехать. А потом я вспомнил, что ни разу у тебя не был. Еле нашли. Спасибо, люди подсказали. Говорят, как увидите башню возле кладбища, там Колчанов и живет.

А тем временем, не спрашивая у хозяина дома разрешения, из машины уже выгружали ящики с питьем и закуской, кто-то бесцеремонно вытаскивал на улицу еще один стол. Колчанов пока не протестовал. За последние месяцы он довольно сильно одичал, а в последний раз сиживал в шумной компании, наверное, год тому назад.

В деревне одно за другим зажигались окна, всегда пустынная улица стала довольно оживленной. Многим хотелось посмотреть, что же это за компания такая приехала к Феликсу. Уже гремела музыка, колонки выставили прямо в открытые окна маленького покосившегося домика.

— Да ты настоящий помещик! — продолжал восхищаться Виталик, глядя на темные очертания двухэтажного дома. — И все это своими руками?

— Это подъемным краном сделано, остальное — сам. — Феликсу стало неприятно, что кто-то, как говорил Остап Бендер, касается грязными лапами хрустальной мечты его детства, его Рио-де-Жанейро. — В темноте смотрится — днем пока еще нет.

Жрицы любви оказались вполне сносными хозяйками, и через полчаса стол уже был уставлен тарелками со снедью и выпивкой. И не просто заставлен, а довольно красиво сервирован: все-таки женская рука.

— Вы уж, гляжу, намылились до утра гулять, — недовольно поморщился Феликс, — а завтра я уезжаю. И из-за вас планы менять не собираюсь.

— Ничего, не бойся. Тут посидим, потом уедем. Отоспишься. Ребята хорошие, — и Виталик потащил Колчанова к столу.

Марина все это время молчала, лишь изредка вопросительно смотрела на Феликса, будто он ей был что-то должен. Откупорили бутылки, водка полилась в стаканы. «Эх, и погудим же мы сегодня!» — явственно читалось на лицах гостей.

— Все, хватит, — отвел Феликс в сторону руку Езерского, когда тот наполнил его стакан на треть.

— Ты чего?

— Не хочу!

Виталик пожал плечами.

— Не пьешь?

— Не пью.

— А как насчет баб?

— Не жалуюсь.

— Тогда выбирай, какая глянется. Только не думай, телки проверенные, их мне эти ребята из налоговой полиции посоветовали, а они знают толк.

— Они не менты?

— Ты что? — изумился Виталик. — Моя Марина с ментами бы вместе не села.

«Довольно странно, — подумал Феликс, — он бы сел, а она — нет».

А вот Виталик сообразил, что брякнул лишнее, ведь Феликс не знал толком, что случилось с Мариной. Поэтому он сразу решил вернуться к баранам, то есть к телкам:

— Девки классные, фирма веников не вяжет!

— Не хочу, — отверг авансы хозяин.

— Что, совсем? — сочувственно спросил Виталик.

— Сейчас не хочу.

— Такого не бывает. Или, может, ты был с бабой, а мы не вовремя приехали? Так зови ее к столу.

— Нет.

— Замужняя?

— Нет, я один.

— На стройке устал?

— Послушай, Виталик, я не люблю, когда мне что-то навязывают. Пусть даже хорошее. Я сам привык выбирать для себя женщин.

— Ну так выбирай — целых четыре! Бери любую. Мне не жалко… для тебя.

— Ты не понял. Я люблю выбирать из всех женщин, а не из четырех проституток.

— Так можно и до конца жизни не выбрать, — рассмеялся Езерский и встал, чтобы выпить за здоровье хозяина дома.

Девицы были наверняка предупреждены, что одна из них предназначена Феликсу. Выпив, Виталик сел и вновь вернулся к прерванному разговору:

— Ты что, мы их тоже выбирали со всего Смоленска. Это лучшие, я тебе обещаю.

— Я не люблю трахаться за деньги.

— Во-первых, Феликс, ты за них не платишь…

— Ну, значит, ты за них заплатил.

— И я не платил.

— Они по любви трахаться приехали?

— В общем-то, можно сказать и так. Какая тебе, в сущности, разница, трахаются с тобой за то, что ты хороший парень, или за то, что они обязаны этим парням из налоговой полиции? Каждого человека любят за что-то, и вот они… согласились задаром… Так что можешь считать, они трахаются по любви.

— Виталик, отстань ты от меня.

— Как хочешь. Надумаешь — скажи. Можешь взять даже двух.

— Не получилось качеством — берешь количеством?

— Качество только лучшее.

Снова выпили. На этот раз изрядно нагрузившийся налоговый полицейский заплетающимся языком предложил тост «За дам-с».

Колчанов пил водку по-западному, маленькими глотками, и еще ни разу не подливал себе в стакан. Он все время ощущал близость Марины. Она сидела рядом с ним, не говоря ни слова, пила мало, вернее, только делала вид, что пила.

Третьего тоста так и не прозвучало. Как это часто бывает, застолье разделилось «по интересам». Толстый коллега евангельских мытарей отплясывал что-то среднее между русской присядкой и брейком, используя в качестве аккомпанемента собственную мощную глотку. Перед ним одна из девиц прижимала ладонями подол короткой юбки и подтягивала его вверх. Но лишь только показывались белые кружевные трусики, она тут же целомудренно вскрикивала и одергивала юбку. Специалист по выбиванию податей норовил схватить ее за мягкое место.

Виталик глупо захихикал, по-пьяному подмигнул Феликсу и прошептал:

— Сейчас я им устрою.

— Что ты задумал?

— Погоди, сейчас увидишь.

В темноте послышался скрип ворота колодца и глухие удары полного ведра о бетонные кольца. Езерский появился из темноты внезапно, когда его никто не ждал. За ним по траве волочилась колодезная цепь. Не успел никто и оглянуться, как он из ведра окатил и проститутку, и налогового полицейского, а затем с хохотом принялся отплясывать вокруг них, хлопая себя по ляжкам.

Тонкая блузка моментально прилипла к телу девицы и сделалась полупрозрачной, рельефно обнажив крупный, с острыми темными сосками бюст.

— Холодно! Холодно! — визжала дама полусвета, неподдельно стуча зубами.

— Грейся!

— Какого хрена ты меня окатил?

— А я не люблю потных женщин, — размахивая руками, выкрикивал Виталик.

— Холодно! Холодно!

— А раз холодно — раздевайся!

Девица темпераментно заверещала и принялась сбрасывать с себя мокрую одежду. Вскоре она осталась в чем мать родила и набросилась на мытаря конца двадцатого столетия.

— А тебе что, особое приглашение нужно! А ну, скидай все с себя.

— Не буду, — заартачился налоговый полицейский.

— Что? Не умеешь — научим, не хочешь — заставим!

К полицейскому подбежали еще две девушки, и он все-таки принялся раздеваться. Лампочка над столом раскачивалась, как сумасшедшая, Феликсу все время казалось, что она качается в такт музыке. Он чуть не поперхнулся куском мяса, когда, подняв голову от тарелки, увидел, как солидный госслужащий в лунном сиянии пляшет нагишом. Костюм, раньше скрывавший обширный живот, теперь ничем не мог помочь своему владельцу по причине полного отсутствия. Девушка в танце вскидывала руки и с каждым поворотом ударяла обнаженным бедром по налоговыбивательскому пузу. Раздавался звук, похожий на неуверенные аплодисменты. Опытная партнерша полицейского умудрялась даже подбрасывать рукой его вялый член.

Ни один мускул не дрогнул на лице Марины, когда она глядела на эту живую иллюстрацию к истории Древнего Рима времен его упадка. Единственное, что она сделала, когда голый инспектор уселся за стол напротив нее, так это отложила вилку с ножом и отодвинула тарелку в сторону.

— Так и вытошнить может, — пробормотала девушка.

Феликс понял, что остановить оргию уже не в его власти.

— А я тебя не сразу узнал, — сказал он Марине. Та слегка улыбнулась.

— Ну да, вы же ожидали увидеть девочку с бантиками или косичкой.

— Да нет, я, в общем-то, знал, что девочки когда-нибудь вырастают. И кстати, раньше ты меня называла на «ты».

— А можно я сейчас буду называть «дядя Феликс»?

— Почему?

— А потому, что Виталик требует, чтобы я называла вас Феликс Петрович.

Колчанов рассмеялся.

— Дядя — это для того, чтобы я не слишком приставал к тебе?

— Нет, просто мне так удобнее.

— Не выйдет. Будешь называть меня Феликсом.

И вновь Колчанову захотелось напомнить ей о ее просьбе, тут же, не откладывая в долгий ящик, попытаться отговорить девушку от абсолютно сумасшедшей затеи, истоков которой он пока не знал. Но до сих пор Марина сама не подавала повода к такому откровенному разговору. Она вела себя очень скромно, и Феликс даже усомнился, не придумал ли все это ее брат для каких-то своих целей.

— Танцы! Танцы! — кричал Виталик, громко хлопая в ладоши.

Окончательно уморившись, он опустился возле Феликса и допил оставшуюся в стакане водку.

— Пантеры, а не телки! — хохотал инициатор «афинской ночи», показывая пальцем на танцующих девиц. — Это сейчас они косые, поэтому чуть не падают, а когда трезвые, такое умеют вытворять! Ты так еще и не присмотрел себе ни одну из них?

— Я же сказал тебе.

— Зря. Мировой уровень!

— Мне видней.

Прошло еще минут двадцать, и Феликс понял, что больше за столом он не высидит. Ему стало противно, он осторожно выбрался и пошел к своему дому — новому, еще недостроенному. Тот встретил его прохладой и темнотой. Но она не была помехой для хозяина. Он мог двигаться здесь на ощупь, помнил все повороты и преграды. Музыка гремела так, что Колчанов не слышал даже звука собственных шагов.

«Ничего себе, будет у меня завтра вид, когда придется пройти по деревне!» — подумал Феликс.

Он уже знал, какими глазами посмотрят на него местные жительницы. Ну как же, понавез шлюх полон дом, а мужик-то с тех пор сущий кобель стал…

Колчанов вошел в комнату, которую представлял себе как будущую спальню на втором этаже. Он остановился у окна, глядя сверху на неровные ряды могил сельского кладбища.

— Ой, — послышалось у него за спиной, — кажется, мы здесь не одни!

— Да уж-Феликс обернулся. Из темноты на него глядело испуганное женское лицо, обрамленное всклокоченными волосами. Когда глаза немного привыкли к полумраку, оказалось, что девушка стояла на четвереньках, а сзади за ней пристроился один из налоговых полицейских. Взгляд его говорил только об одном: мужчину прервали в самый ответственный момент.

— Ой, как неудобно вышло! — захихикала девица и пару раз вильнула бедрами.

Мужчина выпустил из рук ее груди и поправил слипшиеся от пота волосы на лбу.

— Думали — успеем, управимся, — извиняющимся тоном пробормотал полицейский, у которого, видимо, сохранились остатки старомодного понятия «совесть».

— Вот как? Может, я мешаю? — иронически поинтересовался Феликс.

— Мы тут в уголочке тихо, как мышки, — пропищала барышня. — Нам недолго осталось, правда?

— Да я бы уже кончил, — заметил страж интересов казны.

— Черт с вами, — Колчанов вышел из будущей спальни.

Вслед ему послышался пьяный женский смех и какое-то утробное хрюканье мужчины.

— Можете и дальше трахаться, только презерватив на полу не бросайте!

— А мы без него, — долетел до него голос, прерываемый хохотом.

«Вот тебе и покой!» — подумал Феликс.

Он вышел во двор. Тут же к нему подбежала одна из девушек, схватила за руку и положила ладонь себе на грудь.

— Попробуй, какой толстый-толстый слой шоколада, — она принялась расстегивать ворот блузки. При этом глаза ее оставались какими-то бесцветными и отсутствующими. — Молоко вдвойне вкусней, если это «Милки Вэй». Му-у!

— Сгинь, — отмахнулся Феликс.

Он поискал глазами и тут же увидел якобы случайно оказавшегося неподалеку Виталика.

«Наверняка он подослал, подучил!» — мелькнула мысль.

— Ты мне нравишься, — шептала девушка. — Хочешь? — Она несколько раз качнулась и принялась тереться о Феликса животом, мягким и одновременно упругим.

— Тебе же не хочется.

— Хочется, хочется, —монотонно повторяло «погибшее, но милое создание», манерно прикрывая глаза.

— Иди и скажи ему, что ты мне не понравилась.

— Я не могу не нравиться.

— Ты же видишь, что не возбуждаешь меня.

— Этого не может быть, — рука девушки скользнула к «молнии» джинсов хозяина дома.

Феликс со злостью схватил проститутку за руку.

— Можешь считать, что я тебя уже трахнул, — сказал он.

— Было вкусно, — девица немного недоуменно скосила на Феликса глаза и облизала губы. — Но мне в самом деле хочется тебя.

— Теперь я тебе верю. Но все равно ничего не получится, у меня нет там кнопочки, на которую можно нажать, и я возбужусь. Ты не в моем вкусе.

— Может, попробуем? Если устал, я так умею орудовать языком…

— Остынь.

— Зря…

Колчанов несильно оттолкнул ее и направился к Виталику.

— Слушай, собирай своих и езжай отсюда куда-нибудь подальше! — бросил он приятелю без всяких экивоков.

— Ты что, обиделся? Я хотел как лучше… — растерялся Езерский.

— Нет, ты все сделал правильно, но мне пора спать. Завтра еду, отдохнуть нужно.

— Извини, — в голосе Виталика послышалась обида, — я и впрямь хотел сделать тебе приятное.

— Если еще не передумал, то сообрази, как их всех отсюда выпроводить.

— Нет проблем.

— У вас всех есть десять минут, — предупредил Колчанов. — Я пройдусь к реке, вернусь, и чтобы все уже собрались. Только смотри, там, на втором этаже, — он показал на недостроенный дом; — трахаются. Их не забудьте прихватить. — И Феликс вышел на улицу.

Деревня, несмотря на шум и гам, уже спала. Собаки знали Колчанова и не лаяли, заслышав его шаги. Он прошелся до луга, немного погулял, затем вернулся.

Честно говоря, Феликс не ожидал, что его просьба подействует. Компания была уже в сборе. Даже посуду со стола убрали и помыли.

— Спасибо, — по-клоунски раскланивался Виталик, — все довольны, все хорошо.

— Да, вкусно было, — вставила проститутка, от услуг которой отказался Феликс.

— Не знаю, твоих шоколадок не пробовал, — съязвил Колчанов.

Первая злость у него прошла, теперь он даже немного жалел, что выгнал приятеля: наверное, тот и впрямь хотел как лучше. Но отступать было некуда. Стоило хоть на минуту расслабиться — и вся эта гоп-компания пришла бы к нему «навеки поселиться».

— Пока.

Он пожал руку Езерскому, еще кому-то, а затем вскинул ладонь кверху.

— Спокойной ночи!

Возле машин завязалась небольшая перебранка, кому с кем ехать. Пьяные садились за руль, кто-то из налоговой инспекции подбадривал:

— Да не бойся, тебе с нами никакая милиция не страшна! Всех построим, если надо.

Машины одна за другой отъехали. Феликс проводил их взглядом, словно боялся, не придет ли в голову этой шатии вернуться. Но вскоре красные габаритные огни исчезли за холмом и деревня погрузилась в тишину. Феликс чувствовал себя разбитым и уставшим. Во рту ощущался вкус водки, хотя сколько там было выпито, грамм семьдесят, не больше. Он почувствовал, что тело его стало липким от пота, бросил на лавку рубашку и, подойдя к колодцу, вытащил ведро. Холодная вода остудила его, придала бодрости.

Феликс развязал шнурок, стягивавший волосы в хвост на затылке, и смочил их, чтобы не так торчали. Что-то определенно не срабатывало. Мечта никак не желала становиться явью, хоть и приобрела уже некоторые материальные формы.

«Ну вот, избавился от навязчивых гостей, — подумал хозяин будущего дома-крепости. — Ничего не поделаешь, среди людей ведь живем».

Феликс чувствовал, что не сможет уснуть, настолько взбудоражили его незваные гости. Но и делать что-нибудь ночью, шуметь, принимаясь за работу, он не мог. Ему не хотелось нарушать тишину, наступившую так внезапно, принесшую освобождение.

Он вступил в прохладное нутро своей голубой мечты. Пахло сыростью. Она еще не приобрела того почти неуловимого запаха, который всегда чувствуется в обжитых домах. Он шел, полуприкрыв глаза, даже не считая ступеньки. Сколько раз ему приходилось взбегать по ним вверх, спускаться, когда пот заливал глаза и некогда было смотреть по сторонам!

Он вошел в комнату на втором этаже, которую называл спальней. Презерватив все-таки лежал здесь, правда, не распакованный и не на полу — блестел яркой оберткой на горке кирпичей.

«Сувенир, — усмехнулся Феликс. — Все-таки не такие уж и плохие они ребята, если способны на шутку, не только на хамство».

Он опустил презерватив в карман и уселся на доску под самым окном. Совсем рядом — казалось, протяни руку и коснешься их — шумели деревья. И Феликс стал представлять себе, каким будет его дом.

Да, он станет жить здесь, ходить среди этих стен. Но их покроют красивые обои. Вот тут будут висеть часы. Здесь он повесит картину… Тут встанет кровать.

Колчанов запрокинул голову, пытаясь поймать взглядом лунный свет. Но в окно был виден лишь самый краешек луны. Косой луч, скользя, падал на пол, и в нем промелькнула тень летучей мыши.

«Летучие мыши — ночные ангелы», — подумал

Феликс и вдруг услышал чьи-то осторожные шаги в доме, легкие, еле различимые.

Он насторожился, мгновенно отбросив сладкие грезы. Нет, если бы кто-то поднимался по лестнице с улицы, этого нельзя было не заметить. Человек оставался в доме и тогда, когда он сам поднимался по лестнице. На мужские шаги не было похоже, слишком уж легкие, какие-то невесомые.

«Черт, неужели кто-то остался? Этого еще не хватало! Понапивались, как сволочи!»

Глава седьмая

Феликс поднялся и выглянул за дверь. Пусто. Зашел в другую большую комнату и остановился. Посреди нее в лунном свете стояла Марина. Она не испугалась его появления, даже, как показалось Колчанову, просто ничего не заметила. Ей было все равно, видит она кого-либо или нет, видят ли ее.

— Ты почему осталась? — спросил Феликс. Девушка пожала плечами.

— Забыли, наверное…

— Не ври, ты не пьяная, чтобы тебя забывали. Значит, сама не захотела уехать?

— Я гордая, — подчеркнуто произнесла она, — и если меня не приглашали в машину, значит, забыли.

— Знаешь, девочка, и я тебя не приглашал оставаться в моем доме.

— Я это знаю.

— Это не ответ.

Марина прошла возле хозяина, остановилась рядом с окном и глянула вниз. По ее лицу можно было подумать, что она собирается совершить затяжной прыжок без парашюта.

«Этого еще не хватало!» — подумал Феликс, присаживаясь возле стены.

— Значит, так, красотка, — распорядился он. — Времени у меня на тебя нет, сегодня в город я тебя уже не повезу. А завтра отправлю к братцу.

— Я тебе не вещь, чтобы так все решать!

— Вот как? А забывают-то именно вещи. Марина резко развернулась. Луна светила ей в спину, и Феликс не мог рассмотреть ее лица — только глаза блестели.

— Виталик говорил с тобой?

— О чем?

— О том, что ты должен взять меня с собой.

— Должен? — рассмеялся Феликс. — Я никому ничего в этой жизни не должен. Если хочешь знать — это мое единственное достоинство.

— Нет, ты должен меня взять с собой, — сказала Марина.

Колчанов вздохнул так, как вздыхает человек, окончивший трудную работу и которому не дают отдохнуть. Он положил ногу на ногу, вытащил из пачки сигарету и закурил. Некоторое время Феликс невидяще смотрел на Марину, затем принялся мурлыкать какой-то назойливый мотивчик.

Девушку это начало злить.

— Чего это вы на меня так смотрите? — спросила она.

— А как прикажешь на тебя смотреть?

— Но я же все-таки живой человек.

— Ты — вещь, — с расстановкой произнес Колчанов, — вещь, которую забыли. А забытые вещи обычно тихо лежат себе и ждут, когда за ними вернется хозяин.

— Но я же сестра вашего друга! — проговорила Марина, едва сдерживая рыдания.

— Вот пока Виталик был здесь, ты была его сестрой. А теперь он уехал, и ты вещь, которую пьяная компания забыла в моем доме.

— Так нельзя говорить о живых людях! — Казалось, такое отношение совершенно обескуражило девушку.

— Какая-то ты странная, — нахмурился Феликс, сбивая первую порцию пепла.

Его уже начала забавлять эта девушка. Если бы не ее глаза, он бы подумал, что она обычная пустышка. Но в них читалась такая грусть и даже тоска, что Феликсу немножко стало жаль ее, хотя его бы самого кто пожалел! Приперлись ночью, не дали отдохнуть, выспаться, так еще и девчонку подсунули, от которой никакого проку.

«Лучше уж и впрямь было выбрать одну из проституток», — подумал Колчанов.

— Ты хоть знаешь, куда стремишься? — спросил он, выпуская к потолку несколько колечек дыма, которые тут же растворились в лунном свете.

Марина, как завороженная, смотрела на мерцающий огонек сигареты. Феликс принялся чертить им в воздухе какие-то затейливые письмена.

— Представляю.

— Ни черта ты не представляешь! Вон, посмотри за окно. Полюбуйся.

Девушка машинально обернулась и увидела покосившиеся кресты, часовенку под старыми деревьями.

— Так вот, это кладбище — санаторий по сравнению с тем, что творится с такими, как ты, в Вене.

— Я знаю, мне подруги рассказывали.

— Тогда тем более, — Феликс уже начинал терять терпение.

Но при этом он понял, что с Мариной нельзя разговаривать как с разумным взрослым человеком. Она просто ребенок, который сам не знает, что ему нужно.

Колчанов прикрыл глаза, задумался.

«Сколько бы я ни уверял эту девочку, что ее затея бессмысленна, она не поверит мне, лишь укрепится в своем упрямстве. Нужно попробовать встать на ее место, взглянуть на жизнь ее глазами, и тогда… Что тогда? — мысленно усмехнулся Феликс. — И ты захочешь стать проституткой в Вене? Да, наверное, бредовые идеи — это заразная болезнь, вроде гриппа».

— Послушай, Марина, — ласково произнес он, — ведь ты ни черта не умеешь делать.

— Я умею многое.

— Я охотно поверю, что ты умеешь готовить обед, мыть пол…

— Машину немного умею водить, только прав нет, — вставила девушка.

— Погоди, погоди, давай забудем сейчас о том, стоит тебе становиться проституткой или нет. Просто посмотрим, есть ли у тебя для этого способности. Это такая же профессия, как и тысячи других, и постигают ее не сразу, постепенно.

— Я тебе противна? — спросила Марина, уже окончательно перейдя на «ты».

— Что ты, просто забавна. — Феликс вновь принялся чертить огоньком сигареты свои иероглифы.

— Я умею, — дрогнувшим голосом произнесла девушка, — я умею, слышишь?

— Ни черта ты не умеешь делать, — спокойно отвечал Феликс.

— Откуда знаешь?

— По глазам видно.

— Ну, тогда смотри.

Она вышла на небольшой пятачок, освещенный луной, и принялась танцевать под музыкальное сопровождение собственного голоса, отбивая ритм каблуками. Феликс поудобнее устроился на доске и смотрел взглядом товарища Сухова, взирающего на подобные авансы Гюльчатай.

— Ну что ж, чувство ритма у тебя есть, в хореографическое училище, может, и поступишь.

Но Марина уже совсем не реагировала на его колкие замечания. Ее взгляд был обращен куда-то внутрь, и она, наверное, видела то, что было недоступно Колчанову. Чуть шелестели деревья, лунный свет холодил душный летний воздух. Из-под каблуков девушки взлетали легкие облачка строительной пыли, такие обычные и вместе с тем загадочные, как вся эта странная ночь.

Танцевала Марина хорошо и даже довольно умело изображала невидимого партнера. Феликс невольно залюбовался, забыв, что давно пора спать. Тот алкоголь, который он проформы ради выпил, уже успел улетучиться, хмельным восторгам не было места.

Еще несколько движений, и Марина всего на каких-то несколько секунд оказалась спиной к Феликсу, но когда она обернулась, ее блузка была уже расстегнута. Лунный свет посеребрил холмики ее грудей, глубокой тенью лег в ложбинки между ключиц. Марина запрокинула голову, и только сейчас Колчанов заметил, какая длинная у нее шея.

«Та-та-та…» — отбивали такт каблуки.

Длинные волосы рассыпались по плечам.

«Ля-ля», — подпевала она себе.

Девушка легко повела плечами, блузка соскользнула с них, и Марина бросила ее Феликсу. Тот едва успел вскинуть руку, чтобы поймать невесомую материю, и почувствовал еле уловимый запах чистого, недавно вымытого женского тела. Было в этом танце что-то сумасшедшее. Ритм все ускорялся, Марина то и дело хлопала в ладоши, все чаще и чаще выбивала каблучками дробь. И вот она медленно и плавно закружилась.

Щелкнула застежка на ее юбке.

Феликс не мог себя заставить сказать хоть слово, не мог даже найти в себе силы, чтобы поднять руку, остановить Марину. Он понимал, что так быть не должно. Да, можно говорить, убеждать друг друга, приводить аргументы, но словами. Не переставая танцевать, девушка умудрилась освободиться от юбки и швырнула ее Феликсу. Теперь только узкая черная полоска трусиков прикрывала Маринины бедра.

Феликс непроизвольно облизал губы и чуть-чуть подался вперед. Одного этого движения было достаточно, чтобы Марина внезапно остановилась, прикрыла грудь рукой и, тряхнув головой, закрыла лицо густыми волосами. Теперь она виновато смотрела на Феликса сквозь свои пряди, казавшиеся в лунных лучах седыми.

— Мне стыдно, — сказала она, шагнула вперед и остановилась, боясь выбраться из круга лунного света, словно он был каким-то волшебным оберегом. — Дай мне одежду, — спокойно произнесла она.

— Да?..

Феликс даже не сразу сообразил, о чем она просит. Он не мог оторвать взгляда от ее тела. Именно теперь, когда Марина уже не хотела, чтобы он смотрел на нее.

— Дай одежду, — уже не потребовала, а с упреком попросила она.

— Держи…

Феликс поднялся, двинулся к ней, держа в руках расправленную блузку. Марина со злостью вырвала ее из рук мужчины и принялась одеваться, путаясь в рукавах. При этом она что-то раздраженно шептала себе под нос, норовя все время оказаться к Феликсу боком. А он с глупым видом стоял рядом с ней и мял в руках ее юбку. И почему-то в это время ему казалось, что в руках у него не шелковистая материя, а то, что ей положено прикрывать.

— Вот видишь, — сказал он совсем не то, что хотел сказать, — тебе и самой противно.

— Мне не противно, мне стыдно, — поправила его Марина и рассмеялась, глядя на растерянного Феликса. А затем уже совершенно спокойно взяла из его рук юбку, ловко нырнула в нее, застегнула «молнию». — Ну что, теперь вид у меня приятный и аккуратный?

— Просто пай-девочка. Не хватает только косичек с бантиками.

— Мне в самом деле стыдно.

Девушка быстро отошла к окну, легко вспрыгнула на подоконник и уселась на нем с ногами, прислонившись к простенку спиной.

— Да, я и впрямь идиотка. Почему-то решила, что ты поможешь мне.

— Я согласен тебе помочь. Но если под помощью ты понимаешь…

— Я все прекрасно понимаю, — перебила его Марина, — и, честно говоря, в такую ночь мне не хочется говорить ни о чем неприятном. Ты только посмотри, какие красивые деревья в лунном свете, какое мирное кладбище! Оно не заброшенное, но на нем давно никого не хоронят. Значит, люди и не умирают здесь. Как, наверное, здорово жить в деревне, где никто никогда не умирает!

Она так легко переключилась с одной темы на другую, что Феликс уже не мог понять, был ли этот странный танец при луне или он только привиделся ему. Колчанов осторожно присел на край подоконника напротив Марины и тоже стал смотреть на кладбище за окном.

— Там я похоронил свою мать, — произнес он и указал рукой на еще не успевший посереть деревянный крест.

— Как страшно, — вздохнула Марина, — каждый раз видеть в окно могилу матери.

Феликс пожал плечами:

— Не знаю. По-моему, куда страшнее, если после похорон никогда не наведаешься на ее могилу.

— А я хотела бы, чтобы меня похоронили на таком вот кладбище, спокойном и тихом.

То, как произнесла Марина эту фразу, заставило Феликса призадуматься. Она говорила об этом не как об отдаленном будущем, а так, словно хотела, чтобы похоронили ее сегодня или завтра. И он даже немного испугался за девушку, уж слишком отрешенным был ее взгляд.

— Что-то ты мне не нравишься, — сказал он.

— Мне тоже, — пожала плечами Марина.

— Так, а теперь давай поговорим с тобой без дураков, без всяких экивоков и пожиманий плечами. Отвечай мне абсолютно честно.

— Я готова.

— Зачем ты хочешь ехать со мной?

— А тебе трудно будет пристроить меня в Вене?

— Мы не договаривались отвечать вопросом на вопрос.

— Но ты просил отвечать честно.

— Хорошо, давай по-другому. Тебе что, не хватает денег?

— Дело не в них.

— Так мы никогда не договоримся, слышишь? И если ты в самом деле хочешь, чтобы я тебе помог, то хотя бы помоги мне понять тебя.

— А, ну все понятно! Ты боишься за кого-то отвечать, — улыбнулась Марина. — Ну так вот, я сама приняла решение и не хочу, чтобы меня кто-то понимал. — Девушка поморщилась. — Черт, затекла нога!

Она разняла руки, которыми до этого обхватывала колени, выпрямила ноги, далеко наклонилась вперед и принялась растирать голень. Феликс, не желая, чтобы Марина заметила его взгляд, краем глаза смотрел в вырез ее легкой блузки, в котором просматривалась ровная округлость груди.

— Денег мне хватает, — проговорила Марина, — просто надоело жить в Смоленске.

— Это не ответ, — не отставал Феликс.

— Ты мужчина и, наверное, не поймешь меня.

— Постараюсь как-нибудь.

— Ты считаешь, что я думала над этим меньше тебя?

— Я не уверен, думала ли ты вообще.

— Тебе не понять, как можно ненавидеть собственное тело, как можно ненавидеть себя за то, что родилась женщиной. Я вижу, ты не слабак какой-нибудь и, наверное, никогда не задумывался над подобными вещами.

Феликс промолчал, лишь только хмыкнул. Ему и в самом деле никогда не приходилось размышлять о таких материях. Недостатка в собственной силе он никогда и нигде не испытывал.

— Так думал или нет?

— Нет.

— А я ненавижу саму себя!

— Наверное, я никогда тебя не пойму.

— Значит, ты не можешь меня судить, не можешь понять, правильно я поступаю или нет.

— Ты всерьез решила стать… проституткой? Феликсу с трудом далось это слово, настолько оно не вязалось со всем его представлением о Марине.

— Да, хочу.

— И тогда перестанешь ненавидеть себя? Наверное, тебя все-таки сильно обидели?

— А что, если моим телом пользуются без разрешения и бесплатно, это лучше? — Девушка сказала это так, что Феликсу стало не по себе, словно страшное обвинение касалось его самого.

«Вот уж влип, — подумал он. — Ну почему мне нельзя пожить спокойно? Почему я должен кого-то спасать, уговаривать? В конце концов, что мне стоит отвезти ее в Вену, к Хер-Голове? Да он мне еще спасибо скажет. Хотя вряд ли… Скорее, наоборот. Он требует полного подчинения, а она не из таких».

Феликс Колчанов, никогда ни перед чем не пасовавший, почувствовал себя беспомощным. Да, он умел убеждать, но кулаком или оружием. А как выяснилось, сделать то же самое при помощи слова куда сложнее, и этим искусством он владел далеко не так виртуозно. Но еще он умел избегать драк, выходить из боя в нужный момент и без лишних потерь. Сейчас этот талант мог очень пригодиться.

— Значит, так, — подвел черту Феликс, — мне кажется, я начинаю тебя понимать. Более того, думаю, я даже могу согласиться на твое предложение. Но не за пять минут.

Марина вновь посмотрела на него через свои роскошные волосы.

— Мы уже разговариваем куда больше.

— Это я так, фигурально выразился. Согласись, твое предложение все-таки странное, и я не хочу потом кусать локти и оправдываться перед Виталиком.

— Он только обрадуется, если я надолго исчезну из его дома.

— Не сомневаюсь. Меня ты уже достала.

— Значит, я все-таки что-то умею.

— Давай договоримся с тобой таким образом. Ты сейчас переночуешь у меня, утром я отвезу тебя в город. Потом поеду один, переговорю с друзьями в Австрии, они попробуют подыскать тебе что-нибудь более подходящее. Ты хоть знаешь немецкий?

— Закончила спецшколу.

— Это уже лучше. А то мне сначала показалось, что ты уверена, будто в Австрии говорят по-австрийски, а австрийский очень похож на русский.

— Осторожней на поворотах! — предупредила Марина и показала Феликсу кулачок.

— Итак, мы с тобой договорились, — Колчанов сделал вид, что не заметил грозного жеста, — в этот раз я еду один, а если мне удастся кое о чем договориться, ты подготовишь документы чин чинарем и в следующий раз мы поедем вместе.

— Следующего раза может не быть, — серьезно сказала девушка.

Но Феликс пропустил это замечание мимо ушей. Он подумал, что если это не пустые слова, то она их повторит.

— Я подыщу тебе что-нибудь приличное: работу в баре или гувернанткой. Это, конечно, куда сложнее сделать, чем найти тебе место проститутки, но у тебя хотя бы будет время подумать, правильный ли ты выбор делаешь.

— Следующего раза может и не быть, — повторила Марина.

— Ты хочешь повеситься? —Да.

— Не верю. Женщины не любят вешаться. Слово «любят» выглядело явно неуместным.

По взгляду девушки Феликс понял, что та говорит серьезно, и поэтому спохватился:

— Просто это очень неэстетично. Женщины хотят выглядеть красивыми даже после смерти и поэтому предпочитают яд.

— Я уже говорила тебе, что ненавижу свое тело, ненавижу то, что я женщина.

— Это глупо.

Феликсу вдруг стало так жалко свою незваную гостью, что у него даже немного зачесались глаза. Так бывает иногда, когда посмотришь индийскую мелодраму, совершенно идиотскую, но столь же первобытно-искреннюю и потому трогательную. А девушка тем временем подалась вперед, села совсем рядом с Феликсом. Он мог бы ее обнять, если бы захотел, и она скорее всего не воспротивилась бы этому.

— Я уже все предусмотрела. Подготовилась к отъезду. Документы у меня есть.

— Какие?

— Купила туристический тур в Словакию, самый дешевый. Так что ваучер у меня есть.

— Твой ваучер в Австрии — филькина грамота. Даже если ты проберешься туда, самое большее через месяц тебя попросят.

И тут Колчанов с удивлением обнаружил, что он уже обнимает Марину. Как и когда его рука успела лечь ей на плечо — он не заметил, а может, непрошеная гостья сама поднырнула ему под руку. Но зато он ощутил, как напряглась девушка, и сразу же понял, насколько ей неприятны объятия, хоть она и не сопротивлялась. Он медленно убрал руку и, чтобы как-то сгладить неловкость, закурил.

— Не знаю, что у тебя там стряслось, но мне не хотелось бы навредить тебе.

— А ты хочешь узнать? — Марина резко откинула со лба волосы и пронизывающе посмотрела на Феликса.

Тот молча глядел ей прямо в глаза.

— Так ты хочешь? — повторила она.

— Я догадываюсь.

— Нет, ты не хочешь, ты не можешь понять меня, иначе согласился бы.

И, даже не дожидаясь дежурных возражений, Марина принялась говорить. Она захлебывалась словами, сбивалась, перескакивала с одного на другое. Ей хотелось как можно скорее окончить свой страшный рассказ.

На Феликса она не смотрела. Повернувшись к нему спиной, девушка глядела в ночное небо, в котором застыл тонкий месяц, уже почти касавшийся вершин высоких кладбищенских деревьев. Марина не утаила ничего. Она даже не пыталась говорить обиняками, называла вещи своими именами. И грубые некрасивые слова в ее устах звучали удивительно естественно, поскольку то, о чем она говорила, невозможно было прочувствовать до конца, если бы что-то осталось недосказанным.

Тогда Феликс, не привыкший подставлять другую щеку, понял: рядом с ним близкий ему по духу человек, но надломленный. И в этом не было ее вины, только беда. Господи, сколько же довелось пережить этой почти еще девочке. И Колчанов смирился с мыслью, что ее нельзя сейчас оставлять одну, что ни брат, ни друзья не смогут ей помочь. Марине и впрямь нужно было исчезнуть из Смоленска, пожить другой, непохожей на прежнюю жизнью. И тогда, может быть, она сумеет хоть На день забыть о своих несчастьях. Хотя совсем вычеркнуть из памяти ТАКОЕ невозможно…

Уже с середины своего рассказа Марина Езерская плотно закрыла веки, зажмурила глаза. Она представляла себе, что говорит в пустоту — туда, где ее никто не слышит.

Она замолчала и осталась сидеть с плотно закрытыми глазами, лишь изредка вздрагивала. Руки ее покрылись гусиной кожей, будто на нее дул холодный ветер, хотя ночь стояла теплая.

Молчал и Феликс. Он догадывался о чем-то подобном, но не мог и представить себе такого кошмара.

Марина тряхнула головой и попыталась через силу улыбнуться. Ее глаза блестели.

— Нет, ты не подумай, я не истеричка, так оно и было.

— Ты… погоди пока, — наконец вымолвил Феликс.

— Теперь ты понимаешь, почему я ненавижу свое тело? — сказала девушка.

— Что ему было? — давясь словами, хрипло спросил Колчанов.

— Ему? — Марина беззвучно рассмеялась. — Ничего. Ровным счетом ничего.

— Как?

— А что и кому я могла доказать? Пойми, думаешь, они в отделении не видели, что происходит? Думаешь, я и Надя оказались там первыми?

— И ты даже не пыталась ничего сделать?..

— Нет, сначала я хотела его убить, — мечтательно проговорила девушка. — Может, только это и спасло меня от петли. Я выследила его, узнала, где живет, даже скопила деньги, чтобы нанять убийцу.

— А твой Виталик?

— Всего он не знает. Ты первый, кому я рассказала абсолютно все, что со мной произошло.

— Он жив до сих пор?

— Может быть, теперь меня это не волнует, — пожала плечами Марина. — Я переоделась, сделала новую прическу — так, чтобы ему было трудно узнать меня, — и прохаживалась возле его дома. Деньги уже лежали в моем кармане, и если я медлила, то только затем, чтобы растянуть удовольствие от мести. Я не хотела, чтобы его убили сразу, он должен был знать, кто и за что его покарал. Но в этом-то, наверное, и была моя ошибка.

— А что случилось?

— Он вышел из подъезда с женой и дочкой. Дочке, наверное, годика три, не больше. Я прошла совсем рядом с ними, даже задела его плечом.

— Он узнал тебя?

— Испугался. Понимаешь, он боялся меня! Не я, а он. И после этого я поняла, что не смогу убить ни сама, ни поручив это кому-нибудь из знакомых брата. Не смогу…

— Н-да…

— А чего ты хотел?

— Сама не знаю.

Марина отряхнула ладони от прилипших к ним песчинок, легко соскочила на пол, потянулась, словно только что встала с постели. Не глядя на Феликса, она сказала:

— Ну что ж, я пойду. —Куда?

— Ты же не хочешь мне помочь.

— Я этого не сказал.

— Но не сказал и другого.

Колчанов растерялся. Он ждал, что Марина вновь будет его упрашивать.

— Переночуй хотя бы, завтра отвезу в город.

— Переночевать?

Это слово девушка произнесла с такой издевкой, что Феликсу стало страшно.

— Куда ты пойдешь?

— Не беспокойся, к утру дойду. Все, что могло со мной случиться, уже случилось. Бояться за меня нечего.

Феликс соскочил на пол, загородил ей выход.

— Послушай, шантажистка, ты только подумай, с какой стати я должен брать на себя ответственность за твою судьбу? Подумала?

— Ты не должен, я этого и не говорила.

— А тогда какого черта ты мне все это рассказывала? — Он перешел на крик.

— Нужно же было о чем-то говорить. Девушка попробовала пройти, но Феликс схватил ее за плечи.

— Ты рассказывала мне это для того, чтобы я почувствовал себя мерзавцем, и почувствовал только по одной причине…

— По какой?

— Потому что я мужчина.

— Ты что, тоже кого-то насиловал? — Марина смотрела на него с веселой злостью. — Ну, что же ты молчишь, а?

— Это не твое дело, — выдохнул Колчанов.

— Нет, почему же, откровенность за откровенность. Или ты еще хуже, чем я подумала? Может, тебе стыдно за то, что ты никого не изнасиловал за всю свою жизнь? Знаешь, мужчины любят хвастаться друг перед другом, подсчитывают, скольких они трахнули. Говори же, говори!

Феликс встряхнул Марину, пытаясь привести ее в чувство, но та в ответ только засмеялась:

— Ты хочешь казаться лучше, чем есть на самом деле. Не получится!

— Почему ты пришла ко мне? Почему осталась? Единственное, чего я хочу, — это покоя. Здесь мой дом, а остальное — по фигу.

— Так не бывает. — Марина попыталась сбросить руку Феликса со своего плеча. — Мне неприятно, когда ко мне прикасаются, ясно?

— А я не люблю, когда меня достают!

— Я ухожу.

И тут Феликс сдался. Он сел на бетонную ступеньку и попросил лишь об одном:

— Я могу десять минут подумать?

— Можешь думать хоть час.

— А сделай так, чтобы я тебя эти десять минут не видел.

— Хорошо.

Марина на цыпочках прошла в комнату, села на подоконник. Часов у нее не было, поэтому она принялась считать про себя секунду за секундой, на каждую минуту загибая по пальцу. Еще оставались свободными мизинец и безымянный пальцы на левой руке, когда Колчанов подошел к ней,

Девушка вся собралась, потому что понимала: от того, что он сейчас скажет, зависело ее будущее, как, впрочем, и настоящее.

— Так у тебя есть документы? — деловым тоном поинтересовался Феликс.

— Ваучер в Словакию и загранпаспорт. Я не обманывала тебя.

— Я и не думал. Ну, это еще не самый худший из вариантов.

Марина не спешила радоваться, ведь пока еще не прозвучало согласие Феликса.

— Мы едем завтра? — стараясь говорить как можно более безразлично, спросила она.

— Я свожу тебя в Австрию. Ты на все посмотришь, познакомишься с людьми. А потом я привезу тебя назад. И если там ты только заикнешься, что хочешь стать проституткой, больше я тебя с собой не возьму.

Неуверенная улыбка появилась на губах девушки. Она подбежала к Феликсу и хотела его поцеловать в щеку, но замерла, приложив руку к губам.

— Наверное, тебе это противно? — тихо спросила она.

— Не выдумывай. Ничего особенного в тебе нет.

— Я тоже раньше так думала. — Она отступила на два шага. — Думала, всю грязь можно смыть горячей водой, мылом, но оказалось, что нет.

— Это ты, глядя на меня, подумала о такой глупости? Отвечай.

— Да, я же все поняла.

— Поцелуй, мне этого хочется.

Феликс стоял, ожидая, когда Марина подойдет к нему. Та покачала головой:

— Нет, теперь уже расхотелось мне.

— Черт, по-дурацки как-то получилось.

Они вышли из недостроенного дома, пересекли двор с вытоптанной травой. Заскрипела перекошенная дверь полуразвалившейся хибары. Феликс включил свет и показал на широкую кровать.

— Вот здесь будешь спать ты.

— А ты?

— На печке.

— Прости меня, я тебе только мешаю.

— Второй кровати у меня нет.

— Я это уже успела заметить. И тут Феликс догадался:

— Так это ты перемыла всю посуду после гостей?

— Я, кто же еще… Они же все пьяные были. Погаси свет, — попросила она.

— Сейчас.

Щелкнул выключатель. В доме стало совсем темно. Три маленьких окна почти не пропускали света. Да и сами они были еле видны из-за разросшихся перед ними деревьев. Феликс сидел, слушая, как шуршит одежда, которую снимает Марина, слышал ее осторожные шаги в темноте. Заскрипели пружины старого матраса, и из темноты послышался голос девушки:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — тихо ответил он, не трогаясь с места.

Еще некоторое время Марина ворочалась, а Феликс ждал, пока она уснет, потому что понял: ему самому после всего услышанною не удастся глаз сомкнуть. Какое-то странное возбуждение охватило его. Ему казалось, девушка вот-вот скажет еще что-нибудь, хотя бы просто окликнет по имени. Почему-то хотелось услышать ее голос. Ну хоть бы она что-нибудь сказала, спросила про какую-нибудь ерунду.

Но прошло пять минут, десять, а тишину ничто не нарушало. Он включил небольшую лампу-ночник, доставшуюся ему от предыдущих хозяев, и открыл шкаф. Там, в глубине, на полке поблескивало металлом странное сооружение, сочетавшее в себе современность и дух седой старины, — спортивный арбалет. Он взял его под мышку, прихватил пластмассовый футляр с короткими стрелами и вышел во двор. В самом конце участка на стене сарая висела испещренная отверстиями мишень. Рядом с ней находились две прикрытые стальными накладками лампочки подсветки. Когда они загорались, то почти ничего, кроме самой мишени, Феликс и не видел.

Он отошел шагов на двадцать и поднял правой рукой заряженный арбалет. Пронзительно зазвенела тетива. Стрела попала в «яблочко». Феликс выпустил все десять стрел, которые были у него с собой, затем подошел к мишени и принялся вынимать их. Все они торчали в самом центре. А затем он стрелял вновь и вновь и ни разу не промахнулся.

Лишь только на рассвете, когда уже заболело плечо, Вильгельм Телль вернулся в дом. Марина спала так тихо, что не было слышно ее дыхания. Заподозрив неладное, Феликс подошел поближе, наклонился над девушкой и прислушался.

«Нет, жива, — с облегчением вздохнул он, — просто дышит неглубоко и часто. А я-то хорош, черт знает что лезет в голову. Самое страшное уже позади, теперь не пропадет…»

Девушка спала, закутавшись в одеяло, хотя ночь была теплая, даже жаркая. Веки ее чуть заметно подрагивали. И Феликс вспомнил: он где-то слышал, что когда вздрагивают веки, то это значит, человек видит сон. Сон, наверное, был спокойным и даже приятным, потому что Марина улыбалась.

«Может, плюнуть сейчас на все, сесть в машину и поехать? — подумал Колчанов. — Конечно, сперва буду мучаться, но время все лечит. Как все-таки трудно сказать „нет“, особенно женщине!» — подумал Феликс, забираясь на печку.

Он устроился на жестком матрасе и, даже не раздевшись, мгновенно уснул.

Глава восьмая

Единственной уступкой, которой Феликс сумел добиться от Марины, было то, что она отправила брату прямо из города телеграмму, в которой сообщала, что уезжает на неделю и просила за нее не беспокоиться.

Феликс запретил ей ссылаться на него:

— Для Виталика мы даже не разговаривали с тобой, ясно тебе?

— Куда уж яснее! — весело ответила Марина, которая и не пыталась скрыть переполнявшую ее радость.

Обычно, когда человек уезжает из родного города, он прощается с ним, в последний раз глядит на знакомые улицы и здания, чтобы сохранить их в памяти. Марина же, наоборот, смотрела на Смоленск так, как смотрят люди, приехавшие в город впервые. Но при этом ее не удивляло даже то, что ее спутник с собой почти ничего не берет из вещей.

— Главное в дороге — это деньги, — учил ее Феликс. — Все, что понадобится, можно купить. Нечего таскать лишнее.

— Может, ты и прав, — согласилась она.

— Не может, а точно, — авторитетно заявил Колчанов.

Она и сама не стала заезжать домой, лишь забежала в универмаг, чтобы купить пару смен белья. Тут Феликс сообразил, что вчера Марина решила действовать наверняка, потому что, как выяснилось, документы она прихватила с собой. Значит, знала, что ей не откажут. Единственное, чего опасался теперь Колчанов, так это того, что может приехать Виталик, и тогда придется врать, оправдываться. Но пронесло: видимо, на рынке дел хватало.

Уже в шесть часов вечера вишневый «Лендровер» выехал из деревни Булгарино. Хоть Феликс и любил воспетую классикой быструю езду, гнать машину не стал. Стрелка спидометра застыла возле цифры «80». Проносились мимо деревни, оставались в стороне города. Остановки не были предусмотрены. Колчанов сменял в магнитоле одну кассету за другой. Марина, сперва возбужденная отъездом, теперь выглядела слегка грустной и усталой.

Когда солнце окончило свой дневной путь, получилось так, что оно садилось точно в самый конец дороги, уходившей прямой линией к горизонту. Раскаленный диск коснулся земли, и заполированный колесами машин асфальт внезапно вспыхнул ярко-красным цветом. В эту минуту Феликсу даже показалось, что машина не едет, а плывет по красной реке. Мелькнул и остался позади еще один километровый столб. Указатель известил, что до Бреста осталось пятьсот десять километров. Вот уже половина солнечного диска скрылась, вот от него осталась только четверть, и наконец вспыхнул последний ярко-зеленый луч, пронзительный и нереальный. А затем мир стал быстро окрашиваться в серые тона.

До этого Феликсу было не по себе. Он физически ощущал присутствие рядом с собой Марины. Его тяготило молчание, он то и дело бросал косые взгляды на девушку. А та тоже чувствовала себя не совсем в своей тарелке. О том, что она нервничает, говорили ее руки. Она то сцепляла пальцы, то разнимала их, то принималась теребить какую-то бумажку.

Но вот исчезли последние закатные лучи, наступил полумрак. Исчезла резкая очерченность линий. Жара спала, стало легче дышать.

— Это ничего, что я молчу? — сделав над собой усилие, спросила девушка.

— Мы не договаривались о том, что ты должна развлекать меня по дороге. Но вообще-то триста пятьдесят километров в полном молчании — это что-то новое в моей практике.

Марина хмыкнула.

— Это я виновата. Наговорила тебе черт знает чего, вот ты и смотришь на меня, как на мумию. Небось думаешь, скажу слово, а она за свое возьмется.

— Да нет, мы вполне с тобой ладим.

— Когда молчим?

— Угадала.

Феликс выключил автомагнитолу и чуть-чуть прибавил скорость. Машина сзади, уже пытавшаяся его обогнать, приотстала.

— Я вчера даже не узнала тебя с самого начала, — рассмеялась Марина. — Видела-то последний раз, когда была еще девчонкой. И знаешь, такое странное ощущение… Раньше мне казалось, что между нами пропасть в смысле возраста. Ты взрослый дядя, а я ребенок. А вот теперь разницы почти не чувствую.

— Зато я чувствую.

— Разница в возрасте многое определяет, — продолжала девушка. — Я вот сейчас вспомнила, как зашла к одной своей подружке. У нее сыну года еще нет. Попросила она меня посидеть с ним, пока в магазин сбегает. А я спрашиваю: «Что с ним делать?» — «Поговори», — отвечает она. И тут я задала, наверное, самый идиотский вопрос в своей жизни: «А о чем разговаривать?»

— Знаешь, Марина, чем плохи любые разговоры мужчины с женщиной?

— Догадываюсь.

— Правильно. С чего не начнешь, обязательно сведется к одному. Ответ заранее известен.

— Со мной тебе это не грозит.

— Вот потому и молчим, — усмехнулся Феликс, включая фары.

Свет резко ударил в гладкий асфальт, заиграл на нем бликами.

— Я люблю ездить по ночам, — сказала Марина.

— И часто приходилось тебе это делать? — поинтересовался Феликс.

— До этого никогда.

— Твой жизненный опыт столь же богат и в других сферах?

— Нет, только в некоторых.

Марина нагнулась, вынула из-под сиденья бутылку с минеральной водой и попыталась напиться из горлышка. Машину подбрасывало на неровном асфальте, и вода расплескалась на блузку. Девушка поежилась, но не решилась попросить ехать потише. В конце концов, напившись, она протянула бутылку Феликсу:

— Теперь твоя очередь.

— Обливаться?

— Как хочешь.

Тот жадно принялся пить, припав губами к горлышку бутылки, чуть перепачканному бледной помадой.

— А теперь, Марина, засекай по часам: через три часа тридцать минут останавливаемся на ночлег.

— А что будет через три часа тридцать минут?

— Мы окажемся довольно близко к Бресту. Самое лучшее — попасть на границу с утра.

— Почему? С утра очереди короче, что ли?

— Да нет, наступает смена, в которой у меня есть знакомые. Так что обойдемся вообще без очередей. Будем ковать железо, не отходя от кассы.

— Я бы с радостью засекла, но у меня нет часов.

— Так придумай что-нибудь.

— Могу считать про себя.

— С ума сойдешь.

— Я всегда так делаю.

Феликс постучал по приборной панели.

— Зато часы есть у моей машины, и она с тобой с удовольствием поделится. — И вновь загремела музыка.

После Минска по дороге можно было мчаться так быстро, как позволял мотор и широкая, на две полосы, автострада с бетонным покрытием. Теперь у Марины появилось занятие. Она следила за стрелками небольших часов, вмонтированных в приборную панель джипа. Рядом с часами располагался гироскоп, тоже вполне подходящий прибор — подходящий для того, чтобы смотреть на него и тем самым коротать время.

— А зачем эта штучка?

— Гироскоп показывает наклон автомобиля.

— И что, он тебе помогает?

— Если угол наклона составляет сорок три градуса, машина перевернется.

— Ерунда какая-то. Зачем знать, при каком угле ты перевернулся? По таким склонам вообще только дурак поедет.

— Значит, я дурак?

— Получается так, я тут ни при чем. Стрелки на часах двигались медленно.

Наконец до назначенного Феликсом времени осталось всего пятнадцать минут. Дорога опустела, лишь редкие трейлеры дальнобойщиков попадались им навстречу.

— Все, — наконец сказала Марина, пытаясь высмотреть в темноте хоть какой-нибудь указатель.

Феликс и не думал тормозить.

— Тут мотель? — спросила девушка. ~ Ты что, собралась спать в мотеле?

— Нет, я думала, ты собрался.

— В дороге я всегда сплю в машине.

— Странно. Мне показалось, что ты любишь комфорт.

— В машине спать удобнее.

— Время прошло, — напомнила Марина.

— Погоди, скоро увидишь. Закрой глаза. Раз, два, три…

Марина прикрыла веки, почувствовала, как машина совершает плавный поворот.

— Все, теперь можешь открывать.

— Не разыгрываешь?

— Сейчас увидишь. Девушка глянула на дорогу.

Свет мощных фар скользил по придорожным кустам. Автомобиль мчался, повторяя изгиб дороги.

— Ничего такого… — разочарованно протянула

Марина.

— Сейчас начнется.

И вдруг почти у самой обочины из темноты возникла гигантская человеческая фигура метров трех ростом. Великан, как показалось девушке, бросился прямо наперерез их машине. Она вскрикнула и вцепилась водителю в плечо.

— Не бойся, это мой сюрприз. — Феликс притормозил, фигура исчезла в темноте.

— Что это? — спросила перепуганная Марина.

— Сходи посмотри.

— Знаешь, мне страшно.

— Тогда пошли вместе.

— Снежный человек?

— Вроде того.

Постепенно Марина оправилась от шока, теперь ее разбирало извечное женское любопытство. Они вернулись немного назад, и девушка увидела то, что ее так испугало. Это был бетонный памятник, только почему-то очень близко поставленный к дороге. Серая стена, а перед ней бегущий с гранатой в руках гигантский пионер.

— Его здесь и впрямь называют «Снежный человек», — объяснил Феликс.

— А кто это?

— Не все ли равно? Проходили в школе про пионеров-героев? Так вот он повторил подвиг Марата Казея, подорвал гранатой себя и еще штук десять немцев вместе с машиной. А теперь пугает по ночам шоферов.

— Исключительно немцев?

— Не только, еще непослушных маленьких девочек.

— У тебя машина с австрийским номером, вот он и подумал…

Тут загудел мотор: приближалась какая-то машина. Свет фар выхватил из темноты кусты, деревья, ограждение дороги.

— Садись, — прошептал Феликс, и они с Мариной присели.

Сноп света ударил в бетонную фигуру. Шофер наверняка тоже впервые увидел эту «страшилку».

Завизжали тормоза, машина приняла влево и затем на бешеной скорости скрылась за поворотом.

— Трус! — Марина погрозила вслед удалявшемуся автомобилю кулаком.

— Не ты одна такая пугливая, — резонно заметил Феликс.

— И то хорошо, — сказала его спутница. Теперь уже Феликс ехал совсем медленно, боясь пропустить нужный ему поворот. Вскоре его джип нырнул с откоса и покатил по заросшему травой проселку. Они обогнули лес. Здесь, на поле, было куда светлее, чем на дороге. Впереди блеснуло озеро, прикрытое с трех сторон старыми деревьями.

— Это будет получше любого мотеля, — многозначительно пообещал Феликс.

Марина только скептически усмехнулась.

Вскоре машина оказалась в лесу. Колчанов выключил фары, заглушил двигатель.

Здесь царила тишина, изредка прерываемая криками ночных птиц, скрипом старых сосен. Несмотря на то, что путешественники остановились у самой воды, здесь было сухо. И Марина почувствовала, как непреодолимо влечет ее к себе озеро. Тянуло поскорее смыть усталость, пыль. Ее немного укачало после долгой дороги, и казалось, земля то и дело уходит из-под ног.

— Ну как, довольна? — спросил Феликс.

— Это даже лучше, чем душ в гостинице.

— На первый раз ужин приготовлю я, а следующий раз — за тобой.

— О, да ты настоящий джентльмен!

— Даже слишком. Это одна из моих слабостей. Впрочем, «готовить ужин» было слишком громко сказано. Феликс ограничился тем, что разложил на капоте скатерть и поставил на нее плетеную корзинку со снедью. Затем он освободил от газетной обертки две еще холодные бутылки пива. Марина тем временем уже шла босиком по берету озера, наслаждаясь прохладой, которую дарил ее ступням влажный песок. Она отыскала большой, еще не остывший после дневной жары камень, сбросила на него одежду и посмотрела, не видит ли ее Феликс. Силуэт разглядеть он еще мог, но не больше того.

— Эй! — крикнула она.

— Я занят.

— Плавать я умею, так что спасать не бросайся.

— Понял.

— Ни черта ты не понял, — пробормотала Марина, как в старинной пьесе, «в сторону».

Немного подумав, девушка сбросила белье и вошла в воду обнаженной. Вода оказалась холодной, почти родниковой. Но стоило сделать шагов десять вперед, как она внезапно становилась теплой. Вернее, теплой она была вверху, а внизу оставалась ледяной. Зайдя по пояс, Марина поплыла, стараясь оставаться в этой теплой, прогретой солнцем полосе. Вдруг она почувствовала, как что-то коснулось ее ноги, и невольно вскрикнула. Вскоре опасения развеялись: это оказались всего-навсего водоросли.

Уже давно ей не было так хорошо, так спокойно. Тихо плескалась вода. Озеро теперь, когда она плыла в нем, казалось огромным, доходившим почти до горизонта, словно настоящее море.

— Эй, где ты? — послышался голос Феликса.

— Все в порядке, я тут.

— Можно и мне искупаться?

— Можно… но не нужно.

— Знаешь, дорогуша, озеро — это не душевая кабинка с крючком на двери и не туалет в гостиничном номере, в нем хватит места и для двоих.

Феликс разделся и зашел в воду. Он плыл быстро, резкими взмахами рассекая воду. Марина не успела и опомниться, как Колчанов оказался рядом с ней. Теперь шнурок больше не стягивал его длинные волосы, но они даже в воде все равно оставались пышными и, казалось, даже не потемнели от влаги.

— Давай на тот берег наперегонки, — предложил Феликс.

— Ты выиграешь, — сдалась без боя Марина.

— А я могу и поддаться.

— Нет, мне и здесь страшно. Только что зацепилась за водоросли, думала, утопленник.

— Ну и мысли у тебя… — Феликс перевернулся на спину, сделал несколько взмахов, отплыл в сторону. — Утопленников здесь быть не может.

— Почему?

— Это мое личное озеро, и только я решаю, кому в нем купаться.

Феликс нырнул и вскоре, отфыркиваясь, вылез на поверхность.

— Да тут совсем неглубоко, только вода внизу страшно холодная, — сказал он.

— Я это уже заметила.

— Зато наверняка чистая.

— Не все холодное чистое.

— Конечно, покойник, например.

— Поэтому их и обмывают.

Теперь они плыли в каких-то двух метрах друг от друга. Вдруг Марина случайно коснулась руки Феликса и заметила, что расстояние между ними почему-то сокращается. Она тут же отплыла в сторону и сказала:

— Поворачиваем назад.

И вновь Феликсу, который в отношениях с женщинами всегда смело шел к намеченной цели, стало как-то не по себе. «О чем ни начнешь говорить, кончится одним и тем же», — вспомнились ему собственные слова.

Он всматривался в воду, пытаясь под ее зеркальной поверхностью разглядеть тело девушки. Но поверхность рябила, переливалась в слабом свете звезд, хотя под ней и угадывались то изгиб спины, то округлость бедра, но лишь угадывались, а потому и манили.

Марина поймала на себе этот взгляд и поспешила сказать:

— Плыви вперед, а я поплыву сзади.

— Зачем?

— Ты тогда свернешь себе шею.

Но даже после этого замечания Феликс то и дело оборачивался.

— Не бойся, меня не утащит водяной, — иронически заметила девушка.

Он сделал еще с десяток взмахов и попробовал стать на дно. Вода доходила ему до середины груди.

— Эй, — крикнул Феликс, — тут уже дно есть. Не плыви, отдохни!

Марина подплыла, осторожно попробовала коснуться донного песка кончиками пальцев. Из воды показались ее плечи. Она запрокинула голову, чтобы отжать руками мокрые волосы, чуть пошатнулась, и Феликс придержал ее за локоть. От неожиданности девушка словно оцепенела. Замер и Колчанов. Некоторое время они оба так и стоячи, боясь даже шелохнуться.

Медленно, очень медленно, Феликс обнял Марину за плечи и заглянул ей в глаза. В них читались испуг и жалость к самой себе.

— Не надо, — прошептала девушка, — слышишь, не надо! Говорить глупости — это одно…

— А что — другое?

— Мне противно…

А он уже прижимал ее к своей груди, его руки скользили по нервно вздрагивающей девичьей спине. В какое-то мгновение ему показалось, что земное притяжение больше над ними не властно и они парят в воде, словно в небесах.

— Не надо, не надо… — слышал он шепот возле самого своего уха.

— Не бойся…

— Нет! Нет… Ну не надо…

Слоистая вода обдавала то теплом, то ледяным холодом. Вода… Говорят, в воде зародилась жизнь на Земле.

— Прижмись ко мне, успокойся, — Феликс гладил Марину по мокрым волосам.

Ночь над озером дурманяще пахла мокрой травой.

— Я не хочу, слышишь? — говорила Марина, хотя даже не пыталась вырываться из объятий.

— Ты не думай… Главное — не думай. Смотри, красота-то кругом какая!

Он легко подхватил ее под руки, вытащил из воды по пояс и коснулся губами тугой холодной груди. Девушка тут же прикрыла ее ладонью.

— Ты просто жалеешь меня, или… — произнесла она и свободной рукой уперлась ему в грудь.

— Или?

— …или тебе все равно с кем.

При этих словах ее вытянутая рука сперва чуть согнулась в локте, а затем обвилась вокруг его шеи.

— Только не целуй, хорошо? — попросила Марина, пригнув голову к груди.

А затем Колчанов почувствовал, как ноги девушки обхватывают его под водой. Он скользнул руками по ее бедрам, уже больше не боясь того, что Марина отстранится от него.

— Не надо меня жалеть, — шептала она, — не надо. Я сумею.

— Это не жалость, ты мне нравишься.

— Феликс, то, что сейчас происходит… я не хотела этого.

— Да, я знаю.

— Я даже не хочу этого сейчас.

— А вот теперь ты врешь.

— Неправда…

На мгновение они снова замерли, глядя друг на Друга.

— Странно, но мне хорошо, — проговорила девушка и тут же добавила: — Забудь обо всем, что я тебе говорила, слышишь?

— А ты ничего и не рассказывала. Это вода виновата, это она подтолкнула меня к тебе. По закону Архимеда. Тело, погруженное в жидкость… Хочешь, пусть будет так?

Феликс прижимал Марину к себе и смотрел на усыпанное звездами небо.

— Ты, наверное, давно не смотрела на звезды? — спросил он.

— Я и сейчас смотрю на них.

— Ты же опустила голову.

— Они отражаются в воде.

Но лишь только Феликс попытался преодолеть последнюю преграду, Марина остановила его.

— Нет, не надо. Не сейчас, потом. Нам и так очень хорошо. — И тут же, спохватившись, добавила: — Мне сейчас хорошо. Но если хочешь… — она вздрогнула, и Феликс вдруг почувствовал каждый ее нерв.

— Если не хочешь, не будем, — сказал он.

— Я сама не знаю, чего хочу. Знаю одно — потом пожалею. Решай ты.

— Пожалеешь о чем?

— Соглашусь — пожалею. Откажусь — тоже.

— Просто ты сейчас не в себе и, по-моему, не понимаешь этого. Разве ты не хочешь, чтобы все было нормально?

— А ты предлагаешь мне испытанное на кроликах, запатентованное лекарство? — усмехнулась Марина.

— Если хочешь — да.

— Профессор кислых щей! Ты еще и рецепт выпиши — принимать по два раза в день после еды.

После этих слов Феликсу показалось, что даже звезды поблекли. И вода перестала быть волшебной. Самая обыкновенная вода — холодная внизу, теплая вверху.

Ему даже подумалось: «Теплая, как моча!» Марина словно угадала его мысли и еще ниже пригнула голову.

— Я дура, — сказала она, — самая-пресамая распоследняя дура.

— Почему?

— Я хочу обидеть тебя. Зачем мне это надо?

— Наверное, потому, что обидели тебя? Марина опустила одну руку под воду.

— Ты все еще хочешь меня?

— А ты как думаешь?

— Но я же не могу знать за тебя!

— Это женщина может притворяться, мужчина на такое не способен. Он или хочет — или нет. И проверить это несложно — попробуй.

— Только пообещай, если я снова начну говорить какие-нибудь гадости, ты дай мне по физиономии и хлещи, пока я не приду в себя.

— Я лучше ущипну тебя за грудь.

— Только ты не спеши, я все сделаю сама, Феликс стоял, запрокинув лицо к небу, и постепенно переставал ощущать, где холодная вода, где теплая. А затем уже девушка не останавливала его. Она лишь все сильнее закусывала нижнюю губу и время от времени пыталась заглянуть в его глаза.

Марина оказалась не очень-то искусной в «науке страсти нежной», но зато в каждом ее движении чувствовалась искренность и неподдельное желание. Она удивлялась самой себе, тому, что снова может находить радость в близости с мужчиной.

Когда Марина и Феликс вышли на берег, у девушки от холода зуб на зуб не попадал. Не помогала ни собственная одежда, ни наброшенная на плечи куртка спутника. К тому же Марине страшно захотелось есть. Она принялась один за другим уничтожать бутерброды, с жадностью запивая их пивом.

А водитель автопробега тем временем разводил костер. Когда пламя разгорелось, Марина уселась возле костра, по-турецки скрестила ноги и накрыла их подолом длинной юбки. Девушка протянула руки к огню так близко, что языки пламени едва не касались ее пальцев.

— Ты так сгоришь, — предупредил ее Феликс.

— Бр-р, холодина какая, кажется, уже никогда в жизни не согреюсь, — сказала Марина, стуча зубами.

— Странно, — заметил Колчанов. — Обычно бывает наоборот.

— Не знаю. Не так уж часто мне приходилось самой убеждаться в этом, — с раздражением проговорила девушка и дожевала последний бутерброд с мясом. — Ты можешь включить печку в машине?

— Если тебя не согрел живой огонь, то печка не согреет уж точно.

— Согреет, я-то себя знаю. Я же городской человек, и всякие красоты природы с комарами меня доводят до бешенства. А вот цивилизация — вполне по мне.

Феликсу осталось только пожать плечами. Цивилизация! И это говорится после русалочьих утех.

— Мне долго держать печку включенной не надо, — успокоила Марина водителя. — Я за полчаса усну, потому что устала как собака. А если я заснула, то потом мне уже все равно.

— Ты что, мой бензин жалеешь?

— Да я же видела — на датчике половина бака.

— Марина, «Лендровер» — машина военная, и в нем не простая печка, а каталитическая, работает отдельно от двигателя и бесшумно.

— А-а, — понимающе протянула Марина, явно не очень-то разобравшись в принципе работы печек нового поколения. — Но все равно хорошо, — тут же добавила она и поплотнее закуталась в куртку.

Феликс разложил сиденья, включил печку, повыгонял комаров, поднял стекла.

— Ну все, теперь здесь будет как в финской бане — сухо и тепло, — он сделал приглашающий жест.

Девушка еще немного погрела руки, а потом бегом бросилась к машине, скорее в тепло. Она тут же легла, забилась под самые дверцы, укуталась во все, что только можно, оставив Феликсу лишь тонкое одеяло, и почти мгновенно уснула. В машине стояла такая жара, что ее владелец обливался потом. Бодрости после купания как не бывало.

Наконец он отключил отопление, немного опустил стекло и подвинулся поближе к Марине. Та забормотала во сне, повернулась на бок и уткнулась лбом ему в плечо. Колчанов лежал, прижимая к себе девушку. Ему было хорошо и спокойно. А не of; этом ли он мечтал?

Утром они проснулись одновременно, от того, что кто-то ходил возле машины. Когда Феликс открыл глаза, то увидел старика в потертой кепке, бесцеремонно заглядывавшего в лобовое стекло. Марина сбросила с себя одеяло и куртки, одернула подол и показала старику язык, острый и до обидного длинный.

Но незнакомец даже не обиделся, лишь изобразил на старческой физиономии голливудскую улыбку во все свои четыре зуба. В руке старик держал чехол с удочками и прямоугольное жестяное ведро с крышкой, обтянутой дерматином.

— Вот же, черт, выспаться не дадут! — пробурчал Феликс, натягивая на ноги кроссовки и нехотя выходя из машины.

— Утро-то какое! Утро! — прошамкал старик, показывая на подернутое туманом озеро.

Феликс посмотрел на часы: половина пятого. В общем-то он собирался спать еще полчаса, не больше, так что разбудили их вовремя.

— Да, неплохое утро, — согласился он.

— И девушка хорошая, красивая. — Старик хвалил Марину так, как хвалят дорогие вещи.

— Красивая, — не стал отрицать Колчанов.

Марина тоже выбралась из машины и с удивлением обнаружила, что, кроме них, здесь есть кто-то еще. К тому же неподалеку стояло большое кирпичное прямоугольное здание с проваленной крышей, которого ночью не было видно. В торце его высилась закопченная труба, стянутая металлическими обручами. Девушка оперлась о крышу машины и посмотрела на старика довольно нагло и вызывающе.

— Машина отличная, — продолжал расточать комплименты старик.

— Тоже не жалуюсь. — Феликс никак не мог понять, чего же хочет этот хрыч. Попросил бы закурить или огонька дать, а то ходит рядом, надоедает.

— Английские машины все хорошие, особенно военные, как эта.

Феликс Колчанов уже с интересом посмотрел на раннего гостя: все-таки было немного странно, как такой на вид сугубо деревенский дед с первого взгляда определил, что машина английская и военная.

— У меня тоже такая была, — абсолютно спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, сказал старый рыболов. — Люблю джипы.

— Своя, что ли?

— Нет, командира возил.

— А, на войне… — рассеянно проговорил Феликс, но тут же сообразил: какой к черту на войне «Лендровер»? Еще на трофейном «Опеле» или «Мерседесе» куда ни шло… Насколько он знал, английских машин по ленд-лизу не поставляли, только американские — «Виллисы» и «Студебеккеры».

— А на каком фронте вы воевали, папаша? — спросил Колчанов больше из уважения к ветеранам.

— В Африке, у генерала Андерса.

Феликс глянул на старика так, что тот сразу догадался: его принимают за сумасшедшего. Поэтому старый вояка поспешил объяснить:

— Ты где сейчас?

— В Белоруссии.

— В какой?

Феликс пожал плечами, не зная, что еще к этому можно добавить.

— В Западной, — старик поднял вверх палец. — Меня же в польскую армию забрали. Потом Катынь была, а потом с генералом Андерсом в Африку мы ушли через Иран, к англичанам. Вот там и воевал. Полковника на «Лендровере» возил. Машина что надо. Видишь, до сих пор выпускают. Ничего в ней не изменили, только что лаком покрасили.

После этих объяснений все должно было стать на места. Но почему-то все странным образом смешалось, и от благостной умиротворенности не осталось и следа. Старик, воевавший в английской армии против немцев в Африке, английский джип, австрийский паспорт в кармане, сестра приятеля, вчерашняя сопливая девчонка, а теперь… И главное, этот дед. Черт его знает, вроде не пьяный, да и на психа не похож…

И тут Феликс использовал последнее средство, надеясь поймать старика на лжи.

— Where are you from?[1] — вспомнил он фразу из английского учебника, застрявшую в голове со школьных времен.

Старик без всяких усилий, не задумываясь, выпалил в ответ:

— I am from[2] Кобрин, — и тут же добавил, окончательно добив Колчанова, — сэр. — Старик мелко засмеялся. — Думаете, это только вы теперь по заграницам ездите? Я тоже мир посмотрел. Вот ты-то сам в Африке был?

— Нет, — растерялся Феликс.

— То-то, — победоносно ухмыльнулся старик.

На Марину, однако, ветеран британских королевских вооруженных сил не произвел ровным счетом никакого впечатления. Она только показала на странное здание и спросила:

— А это что такое?

— Это? — Бывший шофер обернулся и, криво усмехнувшись, посмотрел на девушку. — Ты про крематории-то, небось, слышала?

— Это где покойников сжигают?

— Они самые. Тут во время войны концлагерь был. Бараки потом снесли, а крематорий так и остался. Знаешь, сколько через него людей дымом ушло? Когда я сюда вернулся из Англии, — старик потер тыльной стороной руки на удивление гладко выбритую щеку, — то все никак понять не мог… Иду по дороге со станции в свою деревню, а дорога-то чем-то странным посыпана. Щебень — не щебень, кирпич битый — не кирпич… А потом мне рассказали-объяснили, что это кости человеческие из крематория. Сжигали немцы людей и посыпали костями дорогу, чтобы добро зря не пропадало. Да-да, вот эту самую дорогу, которой вы сюда заехали. Это теперь она заросла, никто сюда не ездит, только я вот на мотоцикле рыбачить приезжаю.

Марина стояла и молча глядела на узкую, заросшую травой дорогу, над которой плотно сходились ветви деревьев. Потом она запрокинула голову и посмотрела в пронзительно голубое небо, в котором четко обрисовывался верх трубы. И ей представились клубы черного удушливого дыма…

— Видите, какая узкая, — сказал старик, — только одной машине и проехать. Да и не было тут движения при немцах в две стороны, только в одну — в лагерь, в крематорий.

Он немного странно захохотал, а затем добавил:

— Вот мне повезло. Тоже ведь мог на кости рассыпаться, если бы в плен попал, но, — старый солдат махнул рукой в сторону машины, — «Лендровер» вывез.

И удивительный старик зашагал прочь, на ходу расчехляя удочки.

Глава девятая

Белорусско-польская граница не задержала надолго Феликса Колчанова и его спутницу. Как раз к работе приступила смена, где Феликс знал почти всех в лицо и где знали его. Таможенники практически не осматривали машину, лишь только попросили сбросить брезент, которым был накрыт багаж. Собака, приученная искать наркотики и взрывчатку, в отличие от своих хозяев исправно несла службу. Она вскочила в джип и, распластавшись, поползла под заднее сиденье.

— Нюхай, нюхай, ничего кайфового не найдешь, — смеялся Феликс.

А вот у Марины получилась небольшая накладка с документами.

— Странно вы едете… — Пограничник, прекрасно знавший Феликса, намеренно держался с ним строго.

— А что тут странного?

— Девушка — в Словакию, а вот вы — в Австрию.

— Я австриец.

— Но она-то из России?

— Ну и что, вместе отдохнем.

— В общем-то, документы у нее в порядке, но мне кажется, ехать она должна была бы автобусом, вместе с группой.

— Послушай, — Феликс осмотрелся по сторонам и протянул пограничнику десятидолларовую купюру, — кто с кем отдыхает — это не твое дело.

— Феликс, не ссорься, а то вообще не пустят! — испугалась Марина.

Колчанов широко усмехнулся и зашептал ей на ухо:

— Да ты что, не понимаешь? Он просто деньги у нас вымогает.

Бумажка исчезла в руке пограничника, словно в шляпе фокусника, демонстрирующего публике свое искусство «сегодня и ежедневно».

— Можете проезжать, — страж рубежей суверенного государства картинно взял под козырек.

С поляками вообще никаких хлопот не возникло. Пограничник сам выхватил джип с австрийскими номерами из длинной очереди машин стран СНГ и приказал, ему ехать по встречной полосе.

И вновь потянулись за окнами все те же знакомые пейзажи, никакой Европой и не пахло. Лишь только указатели изредка напоминали латинскими буквами, что здесь Польша. Но километров через семьдесят дорога стала ровнее, разметка четче. Появились богатые дома.

— А вот я никогда не была за границей, — призналась Марина. — Паспорт давно уже сделала, а денег так и не сумела собрать.

— Да, — рассеянно проговорил Феликс. Марина поняла это замечание по-своему.

— Ты не думай, сейчас деньги у меня есть. — Она принялась рыться в сумочке и вытащила свернутые в трубочку доллары. — Целых пятьсот — мелкими. Я на них убийцу нанять хотела.

Феликс вздохнул и отмахнулся от девушки, как от назойливой мухи.

— Сейчас за пятьсот «зеленых» никто никого убивать не станет. За бесплатно — преспокойно убьют, за бутылку водки — тоже… или за две штуки «зеленых». Ты их хоть декларировала?

— Вроде да… — растерялась Марина.

— В декларацию ты их записала? —Нет.

— А почему?

— Да я думала…

— Ладно, не страшно. Проскочили так проскочили.

— А что это мы едем, едем и никто нас не останавливает?

— А почему это нас кто-то должен останавливать?

— Ну как же, я в газетах читала, повсюду на польских дорогах русские, украинские, польские, белорусские банды. Машины останавливают, грабят.

— Это они «челноков» да лохов из бывшего Союза грабят, мы не их клиенты.

— А мы с тобой кто?

— Я — крутой западник, — рассмеялся Феликс.

— А если все-таки остановят? Вдруг кто-то на границе нас заложил по рации, по телефону? — Марина стала нервно озираться, пытаясь отыскать на шоссе машину, которая могла бы их преследовать.

— Ты что, бриллианты везешь или чемодан денег? Если хочешь знать, то тут куда безопаснее, чем на улицах Смоленска. Вот там-то действительно могут ограбить.

— Тебя ограбишь…

Марина избегала говорить с Феликсом о том, что произошло с ними вчерашней ночью. Лишь время от времени она одергивала юбку, когда Феликс бросал взгляд на ее стройные ноги.

Наконец Колчанова это стало немного раздражать.

— Ты чего? — спросил он.

— Ничего.

— Оно и видно.

— Провидец нашелся, — раздраженно буркнула Марина. — Чувствую себя как последняя дура.

— С чего бы это вдруг?

— У меня такое ощущение, будто ты, Феликс, надо мной постоянно смеешься, издеваешься.

— Вот те раз! И в мыслях не было.

— А мне кажется, ты и взял меня с собой как собачонку, для развлечения.

— Ну вот, уже и я виноват.

— Молчу, молчу… — Марина приложила палец к губам и состроила серьезную мину. — Теперь ты из меня слова не вытянешь. — Она резко отвернулась и стала смотреть в окно.

Обещание свое Марина сдержала, даже ничего не сказала, когда они переезжали польско-словацкую границу. За нее пришлось объясняться Феликсу, и он ненароком подумал, что насчет знания немецкого языка девушка его наглым образом обманула.

Теперь дорога уже вовсю петляла по невысоким здесь Татрам. Среди деревьев прятались развалины средневековых замков, в долинах ярко светились огни небольших городов, гостиниц и мотелей.

— Ну что, приехали? — сказал Феликс, останавливая машину.

В пронзительной ночной тишине зловеще темнел густой старый лес. Марине казалось: сейчас из чащобы явится призрак какого-нибудь барона-отравителя или маркграфа-душегуба и бросится на пришельцев, потревоживших его вековой сон…

— Куда приехали? — спросила она, стараясь унять разыгравшееся воображение.

— До границы осталось десять километров, — произнес Феликс, — а насколько я знаю, документов на въезд в Австрию у тебя нет.

— И что же мне делать?

— Раньше надо было думать.

— Я думала, ты что-нибудь придумаешь.

— У меня сейчас есть для тебя несколько вариантов — на выбор.

—Какие?

— Первый: завезти тебя в ближайший туристический центр, оплатить номер и оставить отдыхать, пока ты не поумнеешь. На обратном пути заеду за тобой.

— Это нечестно, — насторожилась девушка.

— Это по-твоему, а в моем положении очень даже честно, — возразил Колчанов.

— Давай свой второй вариант.

— А можно просто высадить тебя на шоссе и забыть о тебе навсегда.

— Еще одно слово — я так и сделаю, но ты об этом пожалеешь.

— Не знаю почему, но чем-то ты мне нравишься, — сказал Феликс, — и только это меня удерживает. А вот третий вариант — это попробовать все же переправить тебя через границу.

— Я могу спрятаться под сиденьем…

— Ты что, шпионских фильмов насмотрелась? Нет, мы сделаем по-другому.

Машина вновь рванула вперед. Марина сидела, уперевшись руками в приборную панель, и нервно вздрагивала при каждом новом указателе.

Когда до границы оставалось километра два, Феликс резко свернул в сторону. Теперь джип ехал по горной грунтовой дороге, среди деревьев, рискуя, как казалось девушке, перевернуться на каждом повороте. Она с неподдельным ужасом в глазах смотрела на гироскоп и каждый раз, когда указатель приближался к цифре «40», начинала жалобно стонать.

— Разобьемся, Феликс! — причитала Марина.

— Терпи, нелегалка! — невозмутимо отвечал водитель.

Спуск кончился. Феликс остановился на небольшой поляне, в центре которой впритык стояли три огромных валуна.

— Выходи, — скомандовал он. Девушка вышла, зябко поежилась.

— Где мы? — спросила она.

— Это еще Словакия.

— Я поняла.

Феликс вытащил из машины плоскую поролоновую подушечку и положил се на один из камней.

— Садись сюда, — пригласил он.

Марина села и пугливо посмотрела на Колчанова.

— А теперь что?

— Поскольку летать ты не умеешь, то придется тебе ждать меня здесь.

— Я боюсь.

— Конечно, страшно: ночью одной в лесу. Но ты как-то говорила мне, что уже не маленькая девочка и час прождать сможешь.

— А тебе не страшно оставлять меня одну?

— Ну да, я, по-твоему, злая мачеха из фильма «Морозко». Значит, тебя здесь ждет награда, красна девица.

— Запомни, Феликс, — Марина подалась вперед, — если ты надумаешь бросить меня, оставить здесь, то знай — я буду ждать вечно. Пройдет день, два, неделя, месяц, я останусь сидеть на этом камне, пока не умру с голоду, и моя смерть будет на твоей совести.

— Ну что ж, если ты считаешь, будто у меня есть совесть, то жди, — непреклонно сказал Колчанов.

— Не больше часа! — надрывно крикнула вдогонку ему Марина.

— Как получится.

«Лендровер» вновь рванулся с места. Девушка осталась сидеть на камне, прислушиваясь к натужному реву двигателя. Теперь, когда до завершения ее плана оставалось совсем немного, Марина вдруг стала сомневаться, правильно ли она поступала до этого. И ей показалось, что все-таки права не она, а Колчанов, пообещавший, что ни в коем случае не оставит ее в Австрии, а непременно привезет назад в Смоленск. И только дома, после того как она увидит, во что могла ввязаться, примет решение. Но вместе с этими сомнениями приходили и другие. Чем дальше, тем больше уверяла девушка себя в том, что Феликс уже не вернется. И впрямь, зачем ему обуза в ее лице? С какой стати он должен помогать ей? На его месте сна бы непременно так и поступила. А тут еще как назло не оказалось с собой часов.

И кто его знает, сколько прошло времени — десять минут, полчаса, час. Ночь скрадывает и расстояние, и время, вернее, крадет их.

«Подожду до рассвета, а там…» — подумала Марина. Но что будет «там», оставалось для нее в полном тумане.

И тогда она решила скрасить ожидание воспоминаниями. Про далекое прошлое думать не хотелось, про то, что привело ее сюда, к мрачным валунам в центре Европы, тем более. И она вспомнила лесное озеро, ночь, звезды над головой. Нет, тогда ей не хотелось быть с Феликсом, она заставила себя обнять его, почувствовать его сильное тело, потому что ей казалось, так будет лучше. Но теперь, думала она, получив от нее то, к чему, собственно, и стремится мужчина, он тем более может не вернуться. Хотя, возможно, она привязала той ночью Феликса к себе. Или себя к нему? Как все это сложно…

«Было ли мне приятно? — задумалась Марина. — И да, и нет, — тут же ответила она себе. Если бы только не рассвет, если бы только не странное строение с высокой трубой, оказавшееся крематорием… Теперь воспоминание о той ночи навсегда свяжется у меня с мыслью о смерти. Пусть не моей, пусть чужой и далекой во времени».

Гулко ухнула сова. Девушка подняла голову и увидела над собой два словно подсвеченных изнутри желтых глаза. Птица сидела на голой засохшей ветке, четко вырисовываясь на фоне темного неба.

— Кыш! — прошептала Марина и замахала руками.

— Ух! Ух! — нагло ответило ей желтоглазое чудище.

— Кыш, кому говорю!

Но сова даже не пошевелилась, только еще раз ухнула. Может быть, она подзывала скрывавшуюся в лесу злую колдунью.

Марина нагнулась, подхватила с земли шишку и запустила ею в дерево. Птица лениво расправила крылья и со свистом сорвалась в темноту. Внезапно сова пролетела над самой головой Марины, чуть не коснувшись ее крылом. Девушка вжалась в камни и сидела, боясь пошевелиться.

Она прилегла на валун, все еще хранивший дневное тепло, и широко раскрытыми глазами смотрела на небо, в котором то и дело проносились черные крестики не менее зловещих летучих мышей.

Вдруг послышались шаги. Девушка еще сильнее прижалась к камням, до боли в глазах всматриваясь в лес. Треснула еще одна сухая ветка, и на поляну кто-то вышел.

— Марина! — раздался негромкий знакомый голос.

Она сорвалась с места и бросилась к Колчанову.

— Я думала, ты уже никогда не вернешься, — пробормотала Марина, едва сдерживая слезы.

— Если честно, я тоже подумывал об этом, — признался Феликс.

— Боже мой…

В глазах девушки сияла такая неподдельная радость, что Колчанов не смог сдержать улыбки.

— Если по совести, то возвратиться стоило.

— Феликс, я буду делать все, что ты скажешь, только больше не оставляй меня одну.

— Значит, так. — Колчанов взял ее за плечи и наставительно произнес: — Ты должна запомнить одну простую вещь: там, куда мы едем, куда страшнее, чем в ночном лесу и… более одиноко.

Марина недоуменно захлопала глазами, а затем сказала:

— Страшнее, чем у нас в Смоленске, быть не может. Я уж знаю.

— Сперва тебе понравятся все эти сказки Венского леса. Но не обольщайся, мы с тобой даже там принадлежим к другой жизни и, как бы нам ни хотелось, вырваться из нее не сможем.

— Поняла, поняла, — кивнула девушка, хотя от радости, что ее не оставили на съедение страшной птице, ровным счетом ничего не поняла.

Она готова была сейчас согласиться с любым утверждением Феликса, с любой его мыслью. Единственное, чего ей хотелось, — так это быть рядом с ним и лучше всего, вцепившись мертвой хваткой, не отпускать его руку, чтобы не отстать ни на метр.

— А где машина? — Наконец-то она заметила, что «Лендровера» нет.

— Недалеко, скоро увидишь, — сказал Колчанов и повел свою спутницу в лесную чашу.

Хрустели под ногами ветки, то и дело Феликс предупреждал:

— Осторожно, не упади!

Марина послушно шла за ним по крутому каменистому спуску.

— А теперь придется посложнее, — предупредил ее спутник. Внезапно он отпустил руку и скрылся в темноте. Вскоре снизу раздался его голос: — Давай сюда!

Девушка уцепилась руками за острый каменный гребень и, на ошупь определяя неровности, принялась спускаться по почти отвесной скале. Но заставить себя разжать руки и повиснуть на них она не могла.

— Марина, да тут до земли осталось каких-то полметра. Прыгай! — велел Колчанов.

— Ой, боюсь…

— Я здесь!

Феликс подхватил ее, посадил себе на плечо и легко поставил на землю. Внизу дул свежий влажный ветер, журчал ручей. По осыпающимся камням Феликс спустился к самой воде, подхватил Марину на руки и перенес на другой берег. И вновь они оказались в лесу.

Девушка потеряла счет времени. Они шли и шли по нескончаемому каменистому склону горы.

— Когда же будет граница? — шепотом поинтересовалась Марина, когда ее спутник остановился и приложил палец к губам.

Он нетерпеливо махнул рукой:

— Границу мы уже прошли.

— Когда?

— Этот ручей и был границей. Мы уже в Австрии. Не верится?

И тут Марина поняла, что за просвет виднелся между деревьев. Это было шоссе: пустынное, без машин. Лишь слабо мерцал темно-синий указатель с подсветкой.

Феликс подошел к кустам и позвал Марину:

— Помоги!

Чем ему можно помочь, она не знала, но на всякий случай подошла и чуть не вскрикнула от удивления. Под кустами орешника оказался «Лендровер», надежно укрытый травой и ветками. Вдвоем они быстро разбросали маскировку, Феликс рукавом смахнул сухие листья со сверкающего капота. В Марине уже просыпался азарт. Она понимала: самое страшное позади, осталась лишь малость — выехать на шоссе.

Не включая фар, Колчанов завел двигатель, и джип, переваливаясь на корнях, добрался до откоса. Феликс выехал на асфальт и резко затормозил. Оставив машину на обочине, он вновь побежал к лесу. Только сейчас Марина заметила, что вдоль шоссе с обеих сторон шло ограждение из проволочной сетки. Колчанов аккуратно развернул снятую им раньше секцию и закрепил в нескольких местах проволокой. Затем он пополз на четвереньках по откосу, поправляя траву так, чтобы не сразу бросались в глаза следы его машины.

— Ты мне, конечно, удружила, — натянуто улыбаясь, произнес Феликс, когда они уже выехали на дорогу. — Сумочку-то свою на сиденье оставила.

— Извини… — сказала Марина, виновато пряча глаза.

— Да что теперь… Сам виноват, недоглядел. Пришлось придумывать что-то прямо на ходу. Ясное дело, мне вряд ли поверили, но будем надеяться, дорожной полиции они не сообщат номер моей машины.

— А они не подумали, что ты «голубой»?

— Разве похож?

— Волосы длинные, серьга в ухе.

— Договоришься ты у меня! — сердито буркнул водитель «Лендровера».

— А что делать с моими документами?

— Лучше спрячь их подальше, здесь от них только хуже будет. Уж лучше сказаться в полиции совсем без документов, чем с такими, как у тебя.

— И что они со мной сделают?

— Начнут выяснять твою личность.

— А потом?

— Ты сносно говоришь по-немецки?

— Вполне. Меня понимают, сама я — тоже.

— Нет, меня интересует произношение.

— По-моему, не очень страшное.

— Ну-ка, скажи пару фраз.

— А что именно?

— Ну говорила же ты со мной до этого?

— Даже не знаю, что бы придумать.

— Скажи это самое мне по-немецки.

Но Марине почему-то вспомнился текст из школьного учебника о дружбе пионеров СССР и ГДР. И она принялась отчетливо выговаривать длинные нелепые фразы.

Секунд через пятнадцать Феликс прервал ее:

— Годится. Вполне сойдешь за какую-нибудь чешку или словачку. Русский акцент почти и не чувствуется. Этих они не так гоняют.

Из-за поворота, сверкнув фарами, вынырнула какая-то машина. Марина нервно оглянулась и прошептала:

— Это не за нами?

— Нервы, милая моя, лечить надо. — Феликс спокойно проводил взглядом наглухо задраенный спортивный автомобиль. — Полицейские на таких не ездят. И вообще, Марина, лучше перелезь на заднее сиденье и поспи там.

— Зачем?

— Если про нашу машину что-то сообщили дорожной полиции, то тебе лучше не высовываться.

Второго напоминания не потребовалось. Марина даже не стала дожидаться остановки.

— Когда будем в Вене? — поинтересовалась она.

— Я тебя разбужу, — ответил Феликс и включил негромкую музыку.

И хоть мелодия мало напоминала собой колыбельную, утомленная ночными событиями, Марина быстро под нее заснула.

Когда девушка открыла глаза, то сперва не сразу сообразила, где находится. Ее взгляд упирался в белую обивку крыши джипа и верхушки деревьев в окне. Она приподнялась на локте. Скорее всего уже давно рассвело, солнце поднималось над домами. Бесконечные живые изгороди, островерхие черепичные крыши, редкие, аккуратные коттеджи. Все дома были чисто вымытые, свежевыкрашенные, словно их хозяев власти обязали навести порядок к приезду высокой гостьи из России госпожи Марины Езерской.

— Это уже Вена? — спросила «высокая гостья».

— Почти, — ответил ее личный шофер и телохранитель.

— Что значит — почти?

— Пригород.

Когда Марина села, то увидела, что едут они уже не по шоссе, а по улице. Ей не верилось, что так быстро можно добраться до австрийской столицы.

— Мне казалось, это куда дальше, — удивленно произнесла она.

— А ты знаешь, что до Крыма добираться дольше, чем до Австрии?

— Нет. Я думала, это на краю света.

— Ты что, географии не знаешь?

— Нет, почему же, в школе учили…

— Ты была двоечницей?

Марина пожала плечами. Наконец-то она поверила, что все увиденное ею — не сон и не мечта, а явь. Ощущение нереальности исчезло, лишь когда они остановились возле здания небольшого банка и ее нога ступила на мостовую.

— Поменяем наличность, — объяснил Феликс.

— Ты не закрываешь машину? — изумилась Марина.

— В Германии я закрыл бы ее непременно. — Колчанов подал руку своей спутнице.

— А здесь?

— Здесь, в Вене, переваточный пункт для краденых машин из Германии.

— Ну и что?

— Тебе приходилось слышать, что цыгане не крадут в тех деревнях, где останавливаются на зиму?

— А, — догадалась она, — так мы теперь с тобой для местных вроде цыган?

— Почти. Теперь, Марина, не говори по-русски, да и по-немецки тоже. Лучше молчи.

— Молчать — это самое простое.

Новоиспеченная «цыганка» опасливо покосилась на вооруженного банковского охранника. Но страх этот оказался недолгим. Представитель секьюрити не выказывал к молодой паре никакого интереса. Они не были похожи на Бонни и Клайда, да и не грабили этот банк со времен императора Франца-Иосифа, когда он был основан. А вот аккуратный клерк был немало удивлен, когда Феликс положил перед ним стопку мятых, порванных долларов. Банкноты имели такой вид, словно их нашли на помойке.

Однако служащий ничего на этот счет клиентам не высказал. Он, как профессионал, не мог испытывать отвращения к деньгам, будь они хоть из чумного барака. Ему оставалось только внутренне ненавидеть человека, способного довести купюры до такого состояния.

— Поменяйте все на шиллинги, — небрежно произнес Феликс с таким видом, будто ничего необычного и не происходило.

— Я должен все их проверить, подождите с четверть часа, — попросил клерк с учтивым презрением в голосе.

— Пожалуйста. — Колчанов подвел Марину к креслу, стоявшему возле журнального столика, и сам сел напротив, забросив ногу на ногу.

— Куда он их понес? — спросила девушка и опасливо посмотрела на стойку.

— Я просил тебя не говорить по-русски, — прошептал одними губами Феликс и сунул ей в руки торговый каталог. — Читай!

Ровно через четверть часа служащий банка вернулся и отсчитал Феликсу новенькие хрустящие австрийские шиллинги.

— Теперь мы люди, — подмигнул Феликс Марине, и они поехали дальше.

— У тебя есть постоянное местожительство, ну, там, где ты живешь в Вене? — спросила девушка.

— Постоянным назвать его трудно, но у одного моего знакомого по кличке Хер-Голова для нас места хватит.

— Хер-Голова? — засмеялась Марина. — Так я же его отлично помню. Вы все трое в одном классе учились: Виталик, он и ты!

— Он теперь тут большой человек, и в глаза его принято называть просто Голова, хотя за глаза зовут по-прежнему.

— Мы едем к нему?

— Его еще отыскать надо.

— Это сложно?

— Не думаю.

На берегу небольшого пруда расположилось приземистое кафе. К старому дому, в котором, наверное, когда-то жил садовник, теперь пристроили павильон из стекла и покрытого белым пластиком металла. Возле самой воды, по которой лениво плавали белые лебеди, за плетенными из лозы столиками сидели пятеро парней. Чем-то невыразимо родным веяло от этих пятерых: кожаные куртки, бритые затылки, перед каждым по бутылке пива, радиотелефоны на столе. Стоило лишь Марине опустить стекло, как до ее уха долетел негромкий, но весьма виртуозный русский мат.

— Кто это? — спросила девушка.

— Это диспетчерская Хер-Головы.

— Мне идти с тобой?

— Нет уж, лучше посиди в машине. Со всем разберусь я сам, так спокойнее.

— Ты с ними договорился о встрече?

— Да нет, они дежурят здесь круглые сутки. Один из парней посмотрел на машину, и его бесцветные губы расплылись в широкой улыбке. Феликс уже шел по дорожке.

— Смотри, Колчан приехал! В натуре, блин! — радостно воскликнул «крутой».

Теперь уже на Колчанова смотрело пять пар глаз. Было ясно, что его появление внесло хоть какое-то разнообразие в последние часы дежурства этих головорезов. Феликс пожал всем руки и подсел к столику. От пива он отказался:

— За рулем.

— Зря ты на машине приехал, — сказал, видимо, старший группы, дежурившей этой ночью и утром.

— А что, работенка есть?

— Целых три машины ждут, когда их в Россию перегонят.

— Гонщиков не найдете?

— Лучше с проверенными работать. — Парень заскрипел кожаной курткой и взъерошил короткий чуб. — Ты, смотрю, такую телку взял с собой. Тики-так!

— Не жалуюсь, — расплывчато ответил Феликс.

— Сразу видно — наша.

— На работу привез? — поинтересовался еще один парень.

— Нет, — резко ответил Колчанов, — это сестра моего друга.

Упоминание о родственниках и друзьях действовало на эту публику безотказно. Феликс сразу же дал понять, что Марина находится под его покровительством. А затем Колчанов запустил руку в карман куртки и высыпал на стол пригоршню черных семечек. Обычный в нашем отечестве продукт произвел среди кожаных ребят эффект разорвавшейся бомбы.

— Ну, ты, Колчан, даешь! — ошеломленно протянул бригадир «крутых». — Любую херню тут купить можно, но вот семечек нигде не найдешь! Да они мне по ночам снятся, блин! Солененькие такие и чуть-чуть блестят, знаешь?

— Таких я и привез, на рынке брал, — рассмеялся Феликс. — Извини, что остыли…

— Ну, спасибо! Ну, удружил, в натуре, блин…

После такого поистине царского жеста «братва» в случае необходимости не замедлила бы расшибиться в лепешку, хотя и без того Феликс был далеко не последним человеком в этом городе. Как-никак друг Хер-Головы, который заправлял здесь по двум направлениям: перегонка краденых автомобилей и проституция.

— Хер-Голова здесь? — спросил Колчанов.

— А где же ему быть? Еще вчера о тебе спрашивал. — Парень взглянул на часы. — Все, можно звонить, а то он просил раньше девяти звона не делать.

Но конспирация все равно оставалась конспирацией. Прикрывая полой куртки наборную панель, «старшой» нажимал кнопки.

— Голова, Колчан приехал! — радостно бросил он затем в трубку.

На другом конце провода, очевидно, что-то спросили, потому что парень поспешил ответить:

— Нет, не один, с ним девушка какая-то.

— Скажи, что это Марина Езерская, — подсказал Феликс.

— Марина Езерская… — повторил «крутой», отложил трубку и изобразил улыбку до ушей. — Хер-Голова сказал, чтобы через десять минут у него был.

— А где он?

Парень положил на стол салфетку и начертил на ней толстым фломастером план.

— Это недалеко, сразу увидишь дом, он единственный в этом районе с забором. Поспеши, Хер-Голова сказал, чтобы через десять минут был.

Феликс усмехнулся, высыпал на стол еще пригоршню семечек и пошел к машине.

«Раньше Хер-Голова снимал квартиру, а теперь приобрел собственный дом, — подумал он. — Значит, его дела идут в гору. Не слабый у меня, однако, друг детства!»

При всем при том Феликс не строил иллюзий насчет будущего своего бывшего одноклассника. Никто из бандитов, попавших на Запад, подолгу на этом свете не задерживался. Здесь все было поделено, и приходилось наступать конкурентам на пятки, чтобы чего-то добиться. А раз наступаешь на пятки — жди крупных неприятностей.

— Сразу видно, наши ребята, — поставила диагноз Марина.

— Тебя это радует?

— Да нет, как-то странно, за километр же видно, что бандиты, а вроде никто их и не трогает.

— Знала бы ты, скольких из них уже югославы с поляками на тот свет отправили! Целое кладбище открывать можно.

Глава десятая

Через три квартала наконец показался новый дом Хер-Головы. Ошибиться было нельзя. Если другие дома отделяла невысокая стена живой изгороди, то этот спрятался за железной оградой, как в наших родных парках «культуры и отдыха». Не хватало только литых чугунных решеток.

Ворота распахнул охранник, как две капли воды похожий на амбалов из кафе. Хер-Голова встретил гостей с родины в саду. Марина в последний раз видела его два года тому назад и поэтому не сразу узнала. С того времени одноклассник брата располнел и вообще как-то посолиднел. На лбу у него пролегло несколько резко очерченных глубоких вертикальных морщин.

— Какие люди! — воскликнул Хер-Голова, обнимая Колчанова. — Сам не знаю, Колчан, за что люблю тебя. Молодец, что не один приехал.

Марина пребывала в нерешительности. Она не знала, как ей поздороваться с Хер-Головой — то ли поцеловать в щеку, то ли просто сказать: «Добрый день». Брат, когда еще учился в школе, никогда не посвящал ее в мужские тайны. Обычно, когда Хер-Голова приходил, ее выставляли из комнаты, давали денег и советовали сходить за мороженым или провести пару часиков в кино. Уже тогда она прекрасно знала: пока родители на работе, ее брат и Хер-Голова приводят к себе девчонок и развлекаются с ними.

— Марина, да ты стала просто красавицей! —

Хер-Голова как-то странно улыбнулся одним уголком губ, второй при этом оставался опущенным вниз в горестной гримасе. — В гости приехала или как?

Девушка растерялась. Она вспомнила, что обещала Феликсу ничего лишнего не болтать.

— Со мной она, решила мир посмотреть, — пришел ей на помощь Феликс.

— С визой все нормально? А то я, если надо, помочь могу. Кое-кого в нашем посольстве знаю.

И вновь, только Марина успела открыть рот, Колчанов опередил ее:

— Мы друг друга, Хер-Голова, не первый год знаем. Скажу правду. Без визы она. До Словакии по документам ехала, а дальше я ее через границу провел.

Услышав, что его хозяина назвали оскорбительной кличкой, громила-охранник тут же приготовился к решительным действиям. Но владелец дома продолжал благостно улыбаться. Ему было приятно, что в мире еще существуют люди, не способные заискивать перед ним.

— Странные вы какие-то! — сказал он. — Из ничего проблему делаете. Если надолго к нам собрались, так я ксиву выправлю.

— Да нет, мы дня на три-четыре, не больше.

— А, слышал-слышал, ты в Булгарино дом себе строишь? Лучше бы построил здесь.

— Каждому свое, — философски заметил Колчанов.

— Говорят, эти слова на воротах Бухенвальда красовались или Освенцима… Хрен их разберет. Но все равно — тут лучше.

Но тут же, заметив, что его одноклассник помрачнел, Хер-Голова поспешил закрыть тему.

— Не хочешь — не надо, — отрезал он и с любовью посмотрел на свой дом. — Мы тоже не лыком шиты. Как, ничего хибара?

— Вполне, — сухо ответил Колчанов.

Не дождавшись восторгов, Хер-Голова подался вперед.

— Феликс, мало ребят хороших осталось. У меня друзей-то раз-два и обчелся. Тех, кого раньше знал. Трудно было, но мы выстояли.

— Слышал кое-что.

— Я теперь всерьез за дело взялся, слышишь, Колчан? Останься. Я ведь что думал: получишь ты гражданство, со мной будешь. На тебя положиться можно.

Феликс негромко хлопнул рукой по крышке стола.

— Не получится, я другим рядом с тобой стану. Пойми, Хер-Голова, друг — это когда ты ничего не должен. А если ты станешь мне деньги платить, какая же после этого к черту дружба?

— Верно говоришь, — вздохнул хозяин, с удовольствием потягиваясь, — Не будет тогда дружбы. Но помечтать же можно? Мы на прошлой неделе югославов уделали, за одну ночь, представляешь? С полицией договорились. Мои ребята десять их человек положили. Все, теперь, Колчан, они больше не поднимутся, и девочками только я в Вене заниматься буду. А это, как понимаешь, бабки офигенные. Ты бы, Марина, меня не слушала, не для твоих ушей предназначено.

Феликс про себя выругался. Вновь разговор переходил в то русло, которого он хотел избежать. Еще не хватало, чтобы эта девчонка сейчас попросила устроить ее на работу проституткой! Но Марина молчала, все-таки уговор был для нее свят.

— Все равно, Хер-Голова, мы здесь чужие. Сегодня ты югославов уложил, потом тебя хохлы какие-нибудь замочат, а их поляки.

— Нет, — рассмеялся бандит, — у меня с хохлами четко поделено. Они машины из Германии перегоняют, а я дальше. Все, что на бывший Союз завязано, — только через меня.

— Думаешь, навечно?

— Все под Богом ходим, — сухо рассмеялся Хер Голова. — Но я еще поживу — «назло врагам, на радость маме».

— Тебе пора залечь на дно. Бабок-то небось у тебя до конца жизни хватит?

— Бабки, бабки… — проворчал Хер-Голова, — раньше думал, так и будет, сколочу капитальчик да осяду где-нибудь тихо. Да вот не получается что-то. Деньги, они ж как: мало — лежат себе спокойно, а много — своей жизнью живут. Хочешь мой дом посмотреть? — без всякого перехода предложил хозяин.

— Можно, — произнес Феликс так, что его приятель сразу же понял: единственное, чего сейчас хочется Колчанову, так это спокойно отдохнуть с дороги. Все-таки этой ночью он почти не спал.

Хер-Голова отвел Феликса в сторону.

— А что, Виталикова Марина с тобой просто так приехала или вы того? — Произнести по отношению к сестре друга матерное слово было «западло».

— Сам не знаю, — честно признался Колчанов, — я один собирался приехать, потом увязалась. Как-нибудь тебе расскажу, только не сейчас.

— Я вот почему спрашиваю: вас в одно место поселить или порознь?

— Я за нее перед Виталиком отвечаю, так что лучше в одно.

— Хотите, здесь, у меня поживете, а если нет — могу квартиру тебе дать. Для дела одного снимал, а потом сорвалось. Так я ее себе на всякий случай оставил. Все равно надолго вперед уплачено.

Феликс замялся.

— Слишком шикарно здесь… Мы уж лучше по-рабоче-крестьянски.

— Да ты не бойся, я не обижусь.

— Ты же знаешь, Хер-Голова, лучше свой ключ иметь и отдельный выход.

— Лучше всего, — наставительно сказал хозяин дома, — если охранник тебе дверь открывает. Квартира классная, никто о ней не знает. В старом доме, на мансарде, тишь да благодать.

— Что, хаза на случай шухера?

— Да, там залечь можно. Только тебе, как другу, — и Хер-Голова протянул Колчанову ключи. — Внизу консьержка сидит. Покажешь ей вот это — никаких вопросов задавать не будет, пропустит. — Хозяин протянул Колчанову жетон от игрального автомата с изображением какой-то гостиницы в Германии. — А теперь, Колчан, только честно: что тебе еще от меня надо? Ведь по глазам вижу, попросить о чем-то хочешь. Только не стесняйся. Может, деньги одолжить, может, еще что?

Феликс обернулся и посмотрел, нет ли поблизости Марины. Она сидела возле стола на лужайке и наверняка не слышала их разговора. Но на всякий случай Колчанов говорил шепотом:

— Сейчас нам полдня отоспаться надо, а потом окажи мне маленькую услугу.

— Какую?

— Я знаю, у тебя несколько бригад есть с девочками по вызову.

Хер-Голова тут же понимающе усмехнулся.

— Самую лучшую доставлю и бесплатно.

— Нет, не в этом дело. Ты можешь меня к Марину с одной из бригад по городу отправить?

— Это еще зачем?

— Нужно, — коротко ответил Феликс.

— Странные у тебя просьбы. Что, девчонку хочешь уму-разуму поучить?

— Не помешало бы.

— Ты знаешь — это дело, — Хер-Голова хитро сощурился. — А она что, погуливать в Смоленске стала? Виталик тебя надоумил?

— Мы с тобой потом поговорим. Мне главное, чтобы она поняла — есть вещи не для нее.

— Чего же тут непонятного? — серьезно сказал торговец живым товаром. — Сейчас я подумаю, к кому бы вас лучше определить — Хер-Голова немного помолчал и вдруг весело щелкнул пальцами: — А что, тряхну-ка я стариной! Чего не сделаешь ради старого друга. Возьмем еще одного парня и сами по адресам проедемся. Насмотрится такого, что потом ей в жизни не захочется.

— Смотри не переусердствуй.

— У меня есть бригада девочек, которые только турок и арабов обслуживают. Такого насмотрится, что ей тошно станет, больше никогда не захочет.

— Ей только посмотреть. Без этого, — на всякий случай предостерег Феликс, боясь, что Хер-Голова неправильно понял его.

— Какого еще этого! Да она только на этих «черных» посмотрит, так год от мужиков шарахаться будет. Такие морды, аж жуть берет!

Феликс глянул на своего приятеля и подумал, что у того самого морда не лучше. А тут Хер-Голова еще и улыбнулся, блеснув золотыми коронками, какими щеголяли еще «клиенты» доблестного Глеба Жеглова.

«Ладно уж, — подумал Колчанов, — мне человек делает добро, а я про него хренотень всякую думаю. Нехорошо как-то». И он абсолютно искренне улыбнулся в ответ и крепко пожал однокласснику руку.

— Вечером, вечером жди меня в гости, — напомнил один из новоиспеченных «крестных отцов» венской мафии. — Проедемся по клиентам. Впечатления гарантирую и ей, и тебе.

Небольшая квартира, расположенная в мансарде старого, еще кайзеровских времен дома, была, наверное, самым уединенным местом в городе. Тут можно было, если понадобится, залечь хоть на месяц, хоть на два. К услугам постояльцев имелись огромный морозильник, полный продуктов, пара ящиков спиртного, ящик пива, несколько смен постельного белья. Обставлено это еще не обжитое логово было со вкусом. Хер-Голова, разумеется, в этом не был повинен, иначе здесь непременно оказались бы позолоченный унитаз с музыкой, торшер в виде голой женщины или еще что-нибудь подобное.

Консьержка пропустила Феликса и Марину без лишних вопросов, лишь только они показали жетон. По ее лицу было видно, что она и под пытками не скажет, кто поселился в самой верхней квартире. Две комнаты и кухня, отгороженная стойкой, как в барах; двери в ванную и туалет выходили прямо в гостиную. Не очень просторно, но зато уютно.

Единственное, о чем позаботился Хер-Голова, так это о кровати в спальне. Должно быть, он доставил немало хлопот венским мебельщикам, ибо потребовал у них сей предмет обстановки площадью с приличный аэродром. Но желание клиента — закон, и суперкровать была с превеликими трудами вознесена в мансарду.

Возле самого дома, неприметного, четырехэтажного, находилась и небольшая стоянка для машин. Там Феликс и оставил свой «Лендровер». Стоянку отделяла от улицы лишь тонкая цепь с крючком, показывавшая, что это частное, а отнюдь не муниципальное владение.

Марина уже успела поверить в реальность, всего происходящего с ней. Ей уже не казалось, что Вена — это где-то страшно далеко, что это совсем другая жизнь. В общем-то, так мало отличало австрийскую столицу от Смоленска. Конечно, тут жили много богаче, значительно спокойнее. Но все равно небо было таким же синим, так же занавески подхватывал сквозняк. Здесь так же думалось и так же дышалось. И ей даже вдруг показалось, что открой она сейчас дверь — и окажется на площадке дома, где ее брат купил квартиру. От этой мысли сделалось немного грустно, и девушка сообразила: не из Смоленска ей нужно было бежать, а от самой себя. А это мало кому удавалось.

Тут Марина наконец почувствовала, как же страшно она устала. Сейчас ей хотелось только одного: принять душ и спать, спать…

— Ну, что приуныла? — Феликс достал две бутылки с пивом, открыл их и поискал в шкафчике над кухонным столом бокалы.

— Это тебе кажется, — произнесла девушка, с трудом ворочая языком.

Наконец нашлись емкости: чудесные, литого стекла пивные кружки с еще не отклеенными золотистыми этикетками. Марине не хотелось пить пиво: она боялась, что спиртное, даже такое слабое, окончательно добьет ее и она рухнет на кровать, даже не помывшись. Но грех было не отметить благополучный исход такой отчаянной авантюры.

— За твой приезд, — Феликс поднял кружку и глухо стукнул ею о Маринину, которую девушка взяла двумя руками и тут же уткнулась носом в густую пену.

— Конечно, с моей сторона это верх наглости, — сказала Марина, — но я попрошу тебя сварить мне кофе.

— Зачем? Ты же спать собралась.

— Я так устала, что никакой кофе, даже самый крепкий, не выбьет меня из колеи.

— Так зачем пить его?

— Как это зачем? Он же мне не повредит.

— Кофе пьют, чтобы не уснуть.

— По-моему, Феликс, ты рассуждаешь как настоящий занудный немец.

— Слишком практично? — рассмеялся Колчанов.

— Слишком тупо.

— Ого, да ты с характером!

— Это потому, что ты попал в западню. Назад меня раньше, чем поедешь сам, не отправишь, — через силу улыбнулась девушка и пригубила пиво. — Так что ни ты без меня, ни я без тебя…

— Это даже похуже, чем муж и жена, — заметил Феликс.

Марину такое сравнение задело за живое.

— Если ты хочешь напомнить мне о… — Она осеклась, не зная, как назвать то, что произошло с ними на озере. — Тогда ты не жаловался.

Феликс допил пиво, отставил кружку и дружелюбно подмигнул Марине.

— Никому я ничего напоминать не собираюсь. Захочешь, вспомнишь сама, а нет — забудешь. А вот крепкий кофе приготовишь сама.

— Если захочу, — добавила девушка и по-мужски, залпом допила пиво.

Веселый Джон Ячменное Зерно сделал свое благородное дело. Марине стало хорошо и легко, и она не совсем твердой походкой пошла принимать душ, что-то беззаботно напевая.

В ванной комнате имелись душевая кабина с раздвижной стеклянной стенкой, умывальник, унитаз и биде. В углу тускло поблескивала стиральная машина. К своему ужасу, девушка не обнаружила на двери защелки. С душем можно было как-нибудь приспособиться, например, задвинуть стенку из матового стекла, но вот унитаз, расположенный в трех шагах от двери, которую нельзя ни запереть, ни подпереть ногой…

Впрочем, Феликс пока возился на кухне, да, в конце концов, он знал, куда направилась его спутница. И Марина бесстрашно направилась в ванную.

Там девушка разделась и скользнула за стеклянную стенку душа. Она мылась долго, с удовольствием гурманки подбирая оптимальную температуру воды.

Наконец, мокрая и чистая, она ступила на коврик возле умывальника и внезапно сообразила, что не взяла с собой ни одной чистой шмотки, а в грязную одежду влезать не хотелось. В ванной комнате нашлось только огромное полотенце, больше прикрыться было нечем. Но, как девушка ни старалась, если закрывалась грудь, открытыми оставались бедра или же наоборот. Махровый квадрат никак не хотел прикрывать все тело.

Марина осторожно открыла дверь и выглянула в комнату. Отсюда она могла видеть только часть кухни, соседствовавшую со стойкой по типу бара.

Колчанов сидел спиной, нервно затягиваясь только что закуренной сигаретой. Он чуть дернулся, заслышав звук открывающейся двери.

— Не смотри! — крикнула ему Марина.

— Иначе что?

— Иначе ослепнешь.

— А может, мне отрубят голову, как Аладдину? «Дочь наша, Бу-у-дур!» — Он медленно повернулся на высокой круглой табуретке, но увидел только мокрую голову да четыре пальца.

— Отвернись, — попросила Марина.

— Да, — Феликс закрыл глаза.

Внезапно девушка поняла, как глупо она выглядит в его глазах. Мол, тогда, на озере, небось не ломалась. Все это было так, но, наверное, стыдливость свойственна женщине в любой ситуации.

Наконец девушка нерешительно шагнула в комнату. Феликс честно не открывал глаз, хотя это стоило ему физических, да и моральных усилий. Марина быстро прошла к дивану, стоявшему посреди комнаты, присела за его спинку и стала распаковывать сумку. Одеться в полусогнутом состоянии было под силу разве что какой-нибудь цирковой «женщине-змее». Пришлось ограничиться бельем и закутаться в плед, лежавший на диване.

— Все, спокойной ночи, — сказала Марина.

— Сейчас день, — возразил Феликс.

— Ночь для меня наступает, когда я ложусь спать.

— На вечер у нас намечена культурная программа, — сыронизировал Феликс, — так что будь готова.

— В оперу, что ли, пойдем, Моцарта слушать?

— Покруче. Я провезу тебя по адресам клиентов вместе со здешними, бывшими нашими, проститутками. И ты увидишь кое-какие тонкости их работы своими глазами. Раньше бы это назвали экскурсией на производство.

Марина остановилась возле зеркала, поправила мокрые волосы, а затем, поняв, что высушить их до сна у нее нет сил, махнула рукой: черт с ними, пусть торчат потом в разные стороны, словно ветки из вороньего гнезда.

— Гутен нахт, фрейлейн, — Феликс поднялся из-за стойки и подошел к Марине.

— Ну, чего ты ждешь? — Девушка искоса посмотрела на него.

— Жду ясности, — ответил Колчанов.

— Она никогда между нами не наступит.

— Это именно тот ответ, которого я ждал.

Марина подошла к Феликсу и, привстав на цыпочки, поцеловала его в небритую щеку. Только сейчас она по-настоящему поняла, какой он высокий и сильный.

— На большее я сейчас не способна, даже если бы мне и хотелось, — проговорила она.

— А я легко довольствуюсь малым. — Он сжал ее руку в своей и быстро отпустил. — Спи. Вечером мы проедемся, и ты увидишь изнанку города. Это как вышивка. С одной стороны — гладь, красота, а с другой — обрывки ниток, которые висят, словно кишки из распоротого живота.

— Ну и сравнения у тебя!

— Жизнь меня другим не научила. — Феликс распахнул дверь спальни.

— А кофе? — спросила Марина.

— Кофе тебе ни к чему. И не вздумай курить в постели — сгорим.

Марина усмехнулась.

— Я так устала, что даже забыла, курю я или нет. Ты не помнишь?

И она уснула, едва коснувшись щекой подушки.

Феликс помылся быстро. Зато брился он долго, старательно проходя лезвием по густо намыленным щекам, вслушиваясь в треск срезаемых волосков. Приезжая в Вену, он всегда брился до зеркальной гладкости. И причиной здесь было отнюдь не желание стать похожим на австрияка, а жажда чистоты после утомительной дороги.

Обычно в первый же день приезда Феликс встречался со своей постоянной женщиной по имени Ханна. Кроме секса, их почти ничего не объединяло. Они обходились в постели без слов, и каждый раз все шло по заведенной программе: ужин с вином, душ, постель, снова душ, короткий сон и снова любовь на рассвете. А затем Ханна уходила, чтобы вернуться назад. Феликс даже не знал, замужем она или нет, кем работает. Он встретил ее на улице возле картинной галереи. Подошел и сразу же, без обиняков, не слишком полагаясь на свое знание немецкого, сказал, что свободен и ему не с кем провести ночь.

Связь они держали странным образом. Звонил обычно Феликс, трубку неизменно поднимала какая-то девушка с бесстрастным голосом, и ей он сообщал, где его можно найти. Затем его подруга звонила ему. Между звонками проходило не больше четверти часа, и они наскоро договаривались о месте встречи. У Колчанова даже успел выработаться своеобразный ритуал: он брал в руки трубку не раньше, чем побреется.

Последний лоскут пены, густой, уже успевшей немного подсохнуть, исчез под лезвием бритвы. Чуть теплая вода смыла крем для бритья, одеколон обжег кожу, и Феликс понял, что он не позвонит

Ханне ни сегодня, ни завтра и, наверное, не позвонит до самого своего отъезда. Может быть, на обратном пути он остановит машину возле телефонной будки и наберет знакомый номер. Он еще не знал, что скажет. Но одно знал наверняка: прижимая трубку к уху, он будет смотреть на Марину, сидящую в машине, и даже не сумеет вспомнить лицо своей прежней подруги.

«Все хорошее когда-нибудь кончается, — подумал Колчанов. — Мне было хорошо, и надо быть за это благодарным судьбе».

Он вышел из ванной. На наклонном потолке гостиной плясали солнечные зайчики. Приоткрытая дверь в спальню словно приглашала Феликса пройти именно туда, хотя можно было расположиться и на диване — не так удобно, зато меньше ходить. Мягкий ворс ковра приглушил его шаги. Колчанов остановился возле кровати.

Марина спала, по-детски свернувшись калачиком, с ладонью под щекой. Она то и дело вздрагивала во сне, и Феликс, глянув на нее, тут же понял, что никогда в жизни не сможет ее обидеть. Более того, не даст в обиду никому. С каким-то виноватым чувством он улегся рядом с ней и не отрываясь смотрел на ее грудь, видневшуюся из-под сползшего полотенца. Затем аккуратно, стараясь не разбудить, он накрыл девушку одеялом до самого подбородка

Уже давно ему не было так спокойно. А ведь он так мечтал именно о покое…

«Да, — подумал Колчанов, — расскажи кому-нибудь — засмеют. Ведь можно было бы… Можно, а не нужно — вот в этом, наверное, и есть мудрость жизни. Нельзя перелюбить всех женщин в мире, нельзя заработать все деньги… Нужно уметь останавливаться, выжидать, радоваться не только счастью, но и ожиданию его. И совсем не обязательно хватать все, что идет тебе в руки…»

Тихо-тихо дышала Марина. Феликсу даже казалось, что он слышит стук ее сердца. Вот она, совсем близко, стоит только протянуть руку — коснешься ее обнаженного плеча. Ее тела… Но тогда не будет покоя — того самого желанного покоя…

Девушка что-то пробормотала во сне. Феликс прислушался. Неужели его имя?

«Этого еще не хватало! — подумал Колчанов. — Надо же, влюбилась! Нет, мне моя свобода дорога!»

Но развить эту тему он не успел. Через полчаса его свалил сон.

Глава одиннадцатая

День уже клонился к вечеру, когда в центральном управлении полиции Вены собралось около половины всего личного состава. Судя по всему, готовилась какая-то крупная операция, о сути которой никто из рядовых полицейских и даже младших офицеров не знал. Время шло, но никто не спешил объяснить причину того, что их собрали всех вместе. Нервозность с каждой минутой росла, особенно после того, как были получены спецсредства и двойная норма патронов. Самым странным было то, что никого из прибывших уже не выпускали за территорию управления. Строились всяческие догадки, как это обычно бывает в таких случаях, взаимоисключающие.

Лишь в восемь часов вечера появился сам шеф венской полиции. Он был мрачен, но, как всегда, подтянут и немногословен. Собрав офицеров, он удалился с ними в комнату для совещаний, где они пробыли минут сорок, после чего полицейские разъехались по своим участкам. Таких приказов, как сегодня, в австрийской столице не отдавалось давно: одна ночь отводилась на то, чтобы покончить с русской мафией, которая давно стала здесь притчей во языцех. Шеф полиции пообещал, что, даже если кто из полицейских в этот вечер превысит полномочия, он не будет привлечен к суду. Разумеется, карт-бланш давался только в отношении российских мафиози.

Все это было продолжением объемного плана, задуманного шефом полиции совместно с министром внутренних дел. План состоял в следующем. Сперва с помощью русских разобраться с югославами, контролировавшими проституцию и торговлю крадеными машинами, пригнанными из других стран. В процессе этих разборок установить личности всех руководителей, а также рядовых членов. И наконец, в один день, вернее, в одну ночь нанести массированный удар, перестрелять кого только будет возможно, списав потом убитых на внутри-мафиозные разборки. Единственное, чего мог опасаться главный полицейский столицы, так это журналистов и общественного мнения.

Впрочем, в данном случае общественное мнение находилось на его стороне. Если бы пострадали австрийцы, немцы и даже югославы, то на телевидении, в прессе мог бы подняться огромный скандал. Но сообщение о том, что убиты руководители российской мафии, в городе встретили бы с пониманием, если не сказать с радостью. Даже в такой подлинно демократической стране вряд ли кто стал бы требовать для этих негодяев строгого соблюдения формальностей.

Операция готовилась в глубокой тайне, и только в последний момент участникам были даны инструкции: по возможности не арестовывать, не задерживать, а отстреливать. У каждого из офицеров в кармане лежали ориентировки с возможными адресами, фотографиями русских бандитов.

Лебеди давно уже спали, забравшись в деревянный домик на острове посередине пруда. На площадке, окруженной фонарями, за столиками под пестрыми зонтиками сидели уже не пятеро, а трое. Диспетчерская Хер-Головы работала довольно напряженно. Парни принимали заказы и рассылали своих друзей по нужным адресам.

Никто из троих не обратил внимания на небольшой фургон с надписью «Мороженое», остановившийся неподалеку от кафе. Мороженым в этом фургоне, естественно, и не пахло. Вся его внутренность была нашпигована электронной аппаратурой, способной принимать и дешифровывать разговоры, ведущиеся по радиотелефонам. Отсюда же в руки полиции передавались адреса, по которым направляются сейчас люди Хер-Головы. Саму диспетчерскую пока не трогали как источник информации.

Феликс проснулся, услышав, как кто-то вставляет ключ в замок входной двери. Человек, находившийся за ней, делал это осторожно, стараясь не шуметь. Феликс моментально сбросил с себя сон, выскользнул из-под одеяла и побежал в гостиную. Он успел стать, прижавшись спиной к простенку, совсем рядом с дверью. Замок тихо хрустнул, дверь распахнулась.

Пока Феликс не мог видеть, кто за ней находится. Свет фонарей заливал большую комнату, но не ровно, а полосами, идущими от окон. За дверью кто-то шелохнулся, и в проеме показался темный силуэт. Феликс отступил немного назад и приготовился нанести удар. Лишь в последний момент он застыл с уже занесенной рукой. Незнакомец шагнул в полосу света и блеснул двумя золотыми коронками во рту.

— Стой, Хер-Голова, — шепотом сказал Феликс.

Его приятель остановился, медленно повернул голову, затем вздохнул с облегчением.

— Однако ты и нервный, Колчан!

— Будешь тут нервным.

— Спал, что ли? — Хер-Голова присел на диван и глянул на Феликса.

— А если бы я спохватился чуть пораньше?

— Да что я, тебя не знаю? Ты никогда не будешь стрелять наобум. Девчонка где? — спросил бандит.

— Спит.

— Собирайся, пора ехать.

— Пойду разбужу.

Феликс прошел в спальню. Марина уже проснулась и сидела на кровати.

— Поднимайся, у нас гость, — сказал Колчанов.

— Выйди, я оденусь.

И тут девушка посмотрела на смятые простыни и поняла, что Феликс спал с ней в одной постели.

— Выйди, — повторила она с раздражением.

— Я думал, мы с тобой друзья, — укоризненно заметил Колчанов.

— Были.

Феликс прихватил одежду и вернулся в гостиную. Хер-Голова разговаривал по мобильному телефону:

— Две девочки? Вот как? Так говоришь, там арабы? Хорошо. Передай, что наши скоро будут.

Марина стояла перед зеркалом в спальне и пыталась сменить прическу «Я упала с самосвала, тормозила головой» на более элегантную. Она хорошо отдохнула и теперь была готова к новым приключениям. Волосы никак не хотели слушаться. В конце концов получилось что-то вроде африканских «стрел независимости». Отчаявшись привести шевелюру в божеский вид, девушка оделась и вышла в гостиную.

Хер-Голова хищно усмехнулся.

— Не знаю, зачем это понадобилось Колчану, но он попросил покатать тебя по городу. Так что мы прямо сейчас и едем. Я, Марина, даже дела свои отложил, чтобы с вами проехаться.

— Тронута, — съязвила девушка.

— Ты не хами, братишке твоему пожалуюсь, что сестру плохо воспитывает.

— Ну, положим, кто кого воспитывает — это еще вопрос.

Выпив по небольшой чашечке кофе, чтобы приободриться, все трое вышли на улицу.

— Моя машина за углом, — остановил Феликса Хер-Голова, когда тот хотел сесть в свой «Лендровер». — А ты, Марина, дорогу запоминай, чтобы не пришлось на улице ночевать, потому что завтра для Колчана дело есть, на которое тебя взять ну никак нельзя.

На стоянке возле небольшого книжного магазина их поджидал другой джип, «Чероки» с затемненными стеклами.

— Твоя тачка тоже ничего, — усмехнулся Феликс.

— Не очень-то она мне нравится, — Хер-Голова галантно распахнул перед Мариной дверцу, — но в ней одно хорошо: когда имеешь такую машину, не нужно никому доказывать, что ты богатый человек. Посмотрят — и сразу станет ясно.

— И что для тебя немаловажно — вместительный.

Забравшись в недра «крутой тачки», Марина обнаружила, что там уже сидят две девушки. О роде их занятий гадать не приходилось: слишком много было на них черных шмоток, блестящих побрякушек, аляповатой «боевой раскраски», а уж юбки до середины бедер вполне заменяли плакат на груди с надписью: «Я — шлюха!».

«Такое может нравиться разве что неграм да туркам с арабами», — подумала Марина.

Она даже не успела с ними заговорить, как Хер-Голова и Феликс уже сели рядом с ней. Затем Марина поняла, что чуть было не дала маху. С этими двумя проститутками разговаривать не полагалось, как не полагалось разговаривать и им самим. На них смотрели как на товар, который нужно доставить по требуемому адресу, не более того.

Парень, сидевший за рулем очень прямо, словно аршин проглотил, нажал на газ, и машина мягко тронулась с места.

— Что нового? — спросил Хер-Голова у своего водителя.

— Херня, босс, получается, оборвалась вся связь. Накрылась медным тазом, — образно выразился тот.

— Да ты что, быть такого не может! Здесь же не совок все-таки.

— Точно. Я уже звонил на станцию, сказали, что какая-то авария с ретрансляторами. Вся пейджинговая и радиотелефонная связь будет молчать до утра, можно пользоваться только обычными телефонами.

— Вот же черт! — проворчал Хер-Голова, но затем немного повеселел. — Ничего, большую часть заказов мы уже приняли. Случись это на пару часов раньше — вечер и ночь потеряли бы.

— Далеко едем? — поинтересовался Феликс.

— Да нет, тут довольно близко, минут через пятнадцать будем. Вот с этого, с простых заказов, — Хер-Голова покрутил головой и глянул на Марину, — здесь все и начинают. Сперва на обслуживании турок и арабов — это для тех, кто языка совсем не знает. Конечно, если бабенка смазливая, то можно и более серьезных клиентов подыскать, но все равно, расчеты с ними идут только через моих людей. Сами они денег не получают.

— А чаевые? — спросил Колчанов.

— Это от черножопых-то! — захохотал Хер-Голова.

Машина свернула в боковую улицу. Тут тоже было довольно чисто, но уже чувствовалось, что район значительно беднее, чем центральный. Шофер вышел, проверил, тот ли номер дома.

— Сюда, на четвертый этаж, — сказал он.

Все выбрались из машины, шофер набрал код переговорного устройства. Почти тут же отозвался мужской голос с таким сильным восточным акцентом, что Феликсу даже показалось, говоривший нарочно утрирует его.

— Звонили? —Да.

— Заказ с нами.

— Входите.

Дверь открылась. Лифт вознес всех на четвертый этаж. Дверь в квартиру уже была открыта. На пороге стояли двое крепко сложенных черноволосых мужчин с томными глазами потомков сластолюбивых калифов. Они тут же насторожились, увидев сразу троих сопровождающих и еще одну девушку «сверх заказа».

Когда проститутки были уже в прихожей, один из арабов попытался остановить шофера. Но тот тут же перехватил его руку и грозно произнес:

— Сперва мы квартиру осмотрим, ясно?

Хозяева квартиры переглянулись. Вновь прибывшие имели, как в хоккее, численное преимущество, да и требование шофера выглядело вполне здравым.

— Если договаривались, что две девочки на двоих клиентов, то следует проверить, — объяснил Хер-Голова. — А то знаем мы вас, приведете весь свой кагал и затрахаете до смерти.

— Пошли, — Феликс взял Марину за руку, и они оказались в квартире.

Шофер и Хер-Голова действовали быстро. Они открывали шкафы, заглядывали в ванную, в туалет, не поленились даже залезть под кровати. Все обошлось, арабов и впрямь было только двое. Напоследок Хер-Голова выглянул на балкон и произнес:

— Порядок. Значит, так, — уже стоя на площадке и придерживая дверь ногой, обратился он к арабам, — девушек мы вам оставляем ровно на час. И если они пожалуются нам, что с ними обходились плохо, вам, парни, придется еще хуже. Вас самих трахнут.

— Что значит плохо? — сощурившись, поинтересовался один из арабов.

— В зад и в рот не трахать, потому что за это другие расценки, — золотые коронки во рту Хер-Головы сверкали вполне убедительно. — Час времени и ни минутой больше. — Затем после небольшой паузы мафиози потребовал: — Деньги покажи.

Араб вынул из кармана несколько купюр.

— Нормально, можете развлекаться. Дверь закрылась.

— Поехали, отдохнем немного, — сказал Хер-Голова, вызывая лифт.

— Думаешь, тут все нормально? — засомневался Феликс.

— Все нормально бывает только в гробу, — мрачно пошутил его приятель.

Они проехали совсем немного и остановились возле моста. Хер-Голова откинул столик, положил на него новенькую колоду карт.

— В «дурака», что ли, перекинемся? — предложил он.

А тем временем в квартире на четвертом этаже стали происходить странные вещи. Арабы вернулись в комнату, но никто из них не спешил подходить к проституткам. Обычно подобные им заказчики тут же набрасывались на «девочек», словно голодные собаки на кусок мяса. Расслабиться, протянуть удовольствие позволяли себе клиенты побогаче.

Девицы недоуменно переглянулись. В полной уверенности, что эти парни не понимают по-русски, одна из них сказала другой, продолжая мило улыбаться:

— Что-то эти чурки не спешат.

— А нам-то какое дело? — отмахнулась вторая. — Деньги уплачены, а остальное их проблемы.

Они стали раздеваться.

— Ну что смотришь, чучмек? — сказала одна из них. — Не стоит, что ли?

Один из арабов поднялся, подошел к проститутке и толкнул ее рукой в грудь. Та упала на кровать и вся сжалась. В его движениях не чувствовалось ни желания, ни возбуждения.

«Маньяк!» — пронеслось у нее в голове.

— Так, сука, — сказал он на чистейшем русском языке, — лежи и не рыпайся! — После этого «чучмек» запустил руку в карман и показал полицейский значок.

— Ты… ты… русский знаешь?

Как ни странно, жрицу любви удивило не то, что «черный» служит в полиции, а то, что он говорит по-русски.

— Учился когда-то в Питере. А теперь ты нам расскажешь все, что знаешь: кто с тобой приезжает, где живешь?

Вторая проститутка куда более трезво смотрела на жизнь. Естественно, никаких документов на право пребывания в Австрии у нее не было. Туристическая виза кончилась три месяца тому назад, а возвращаться домой в Россию, да еще вдобавок быть занесенной в компьютер в списки лиц, которым запрещен въезд в страну, ей не хотелось

Девица рванулась в коридор и даже успела распахнуть дверь. Ни один из полицейских не подумал, что она решится убежать наполовину раздетой. Полицейские поймали ее уже на лестничной площадке, схватили за волосы и потащили назад в квартиру. Проститутка кусалась, кричала, поэтому стражам правопорядка пришлось довольно ощутимо поучить ее уважать человека в форме.

Бывший студент тогда еще ленинградского вуза остался допрашивать девушек, на всякий случай надев на них наручники. Второй достал из шкафа оружие: два коротких автомата лежали в картонной коробке от сапог, прикрытые одеждой.

— Ни хрена я тебе не скажу, черножопый! — шипела проститутка, с ненавистью глядя на араба-полицейского. — Ты что, австриякам продался? Да это ж фашисты, они всех ваших с радостью на деревьях повесят. Они и нас, русских, и вас, арабов, и турок — ненавидят! И Гитлер был австрияком!

Губы араба растянулись в приторной улыбке:

— Какое знание истории! — Он резко хлестнул девушку по лицу.

Но та увернулась и плюнула ему в глаза.

— «Шестерка» черножопая! Белым стать хочешь? Хер тебе в рот!

— Можешь говорить мне все, что хочешь. — Полицейский вытер носовым платком лицо, а затем несколько раз наотмашь ударил проститутку.

— Отпусти… — заплакала та.

— Белые здесь — мы, австрийские подданные, а черножопая как раз ты, — популярно разъяснил араб. — Называй имена.

— Не дождешься, — сквозь слезы шептала проститутка. — Своих не сдам.

— Тоже мне Зоя Космодемьянская. Я тебе вот что предлагаю: ты мне все рассказываешь, а потом тебя отпускаем.

— Обманешь!

— Мое дело предложить. Мне обманывать резона нет. От тебя самой вреда никакого. Пересадят всех ваших, так ты у югославов и у турок работать станешь. Не в тебе дело, а в них.

— Своих не сдам!

— Давай тогда по-другому решим: ты все рассказываешь, а я тебя отпускаю, и никто не узнает, что это твоих рук дело. Могу дать честное слово.

— Честное слово! — расхохоталась сквозь слезы проститутка. — Да кто тебе поверит!

Но потом она задумалась и с надеждой проговорила:

— А ты поклянись.

— Чем?

Девица еще сильней напрягла свой не очень разработанный мыслительный аппарат.

— Матерью поклянись!

И тут же по глазам полицейского она поняла: такая клятва для него, восточного человека, будет в самом деле святой.

Полицейский поднял руку и произнес:

— Клянусь матерью, что, если вы нам поможете, мы вас отпустим.

Проститутка вспомнила Хер-Голову, шофера и сообразила, что ничего хорошего им не светит. Но и самой ей не улыбалась перспектива видеть небо в клеточку.

— Черт с тобой, скажу, — решилась она.

А тем временем Феликс, Хер-Голова и Марина мирно играли в карты. Шофер сидел, полуприкрыв глаза, как обычно сидят в консерватории, и наслаждался порцией очередной российской попсы.

— Попробуй связаться с диспетчерской, — посоветовал ему Хер-Голова, поднимая со столика карты и раскрывая их веером.

Сегодня ему везло, он уже дважды оставил Феликса в «дураках», а Марину так целых пять раз. Сам же проиграл только однажды.

Шофер еще раз попробовал позвонить по мобильному телефону, но безуспешно.

— Ну прям как у нас в совке: деньги дерут и ни хрена не делают! Сотовая связь, сотовая связь! — негодовал Хер-Голова, подкидывая Марине сразу две семерки.

Если бы он знал о том, что случилось с диспетчерской, то наверняка не сидел бы спокойно с картами в руках, а, говоря его языком, рвал бы когти или залег бы на своей квартире, которую с чисто русским гостеприимством предоставил в пользование Колчанову.

У пруда с лебедями трое парней в кожаных куртках тоже играли в карты. Они не покидали своего места за столиками возле воды в надежде, что связь вот-вот заработает. Правда, в отличие от сидевших в машине здесь играли на деньги. А чтобы ветер не унес купюры, их придавливали пепельницей, полной окурков.

— Колода у тебя, Санек, какая-то неправильная, — негодовал один из игроков. — Как ни беру, все не та масть приходит.

— Это тебе не шахматы, тут головой думать надо, — наставительно заметил другой.

Уже почти собравшийся выиграть Сашка насторожился и отложил карты в сторону. Возле пруда остановилась какая-то машина.

— Из наших кто? — спросил невезучий игрок.

— Да нет вроде… — ответил Санек, пристально рассматривая машину.

Тем временем из нее вышел мужчина, одетый, несмотря на теплую погоду, в длинный плащ.

— Ты знаешь его? — спросил проигравшийся.

— Первый раз вижу, — пожал плечами Санек.

— Подойди разберись.

— Вот еще! Сам подойдет.

У невезучего игрока наконец-то появилась надежда, что на этот раз ему, возможно, удастся отыграться. Пока двое других смотрели на незнакомца, он подменил в колоде две карты.

Шагах в десяти от столика мужчина в плаще остановился и замер со скрещенными на груди руками.

— Чего надо? — спросил по-немецки Санек.

— По-немецки не понимаю, — с сильным акцентом ответил мужчина по-французски.

Бандит замахал на него руками: убирайся, мол, нечего тебе здесь делать.

Но, как оказалось, мужчина в плаще стоял как монумент не из праздного любопытства. За те несколько минут, когда внимание всех троих было приковано к нему, двое его коллег-полицейских успели подобраться поближе к столику и укрылись за кустами шиповника.

— Да чего ты с ним ля-ля тополя? — раздраженно бросил один из игроков. — Дай ему поджопника, блин!

— Ща сделаем. — Санек даже не успел подняться из-за стола, как один из полицейских раздвинул кусты, а второй выпустил по сидевшим за столом длинную очередь из автомата с глушителем.

Только один Санек успел упасть под стол. Двое его приятелей так и остались в своих креслах, изрешеченные пулями. Поскольку столики отгораживала от парка невысокая кирпичная стена, полицейский мог не опасаться попасть в случайного прохожего. Вся операция была просчитана до мельчайших подробностей. С истинно арийской пунктуальностью австрийцы определили огневые точки и сектора обстрела.

Лежа на каменных плитах, Санек несколько раз выстрелил из пистолета по кустам. Но противников своих он не видел, мешали ветки, стрелять приходилось наугад. Бандит лихорадочно соображал, куда же ему теперь можно рвануть. Подняться в полный рост он не рискнул, тут же скосили бы очередью, уж очень хорошо он был виден на фоне выбеленной стены. Броситься по дорожке к улице, где стояла машина, тоже не представлялось возможным, мужчина уже успел выхватить из-под плаща пистолет и не стрелял только потому, что его противника скрывал стол. Оставался последний шанс: скатиться по откосу к пруду и попробовать уйти берегом. Это давало ему фору секунд в десять. Довольно высокий берег пруда делал его на это время недосягаемым для выстрелов.

Выпустив еще две пули по кустам, Санек резко скатился с откоса, вскочил и побежал. Вновь зазвучали выстрелы, но теперь уже с другой стороны. «Черт, так вы и за стеной прятались!» — успел он подумать и сообразил, что шагов через пять попадет в новый сектор обстрела.

Ничего другого не оставалось, как только прыгнуть в воду. Он нырнул на самое илистое дно и поплыл под водой.

— Смотри, где вынырнет! — раздался крик. Двое полицейских с автоматами уже стояли на берегу и до боли в глазах всматривались в поверхность пруда, пытаясь определить, где же появится голова бандита.

Тот не показывался с полминуты, но доплыть до островка за это время так и не сумел. Он с шумом вынырнул, набрал полные легкие воздуха и тут же попытался уйти на дно. Но ему это не удалось: пуля попала точно в голову, чуть выше левого уха. Его тело медленно пошло на дно, а затем всплыло. Из-под расстегнутой кожаной куртки не успел выйти весь воздух, и она держала облаченный в нее труп на плаву.

— Найдите багор и вытащите его, — сказал мужчина в плаще, обращаясь к полицейским.

Через пять минут уже ничто не напоминало о разыгравшейся здесь трагедии. Трупы положили на носилки, запаковали в черные полиэтиленовые мешки с «молниями», положили на носилки и доставили на машине в морг. А полицейский в штатском сел за пластиковый столик возле пруда и принялся составлять рапорт, из которого следовало, что во время попытки задержать троих русских преступников те открыли стрельбу и в ходе завязавшейся перестрелки были убиты.

Набросав черновик рапорта, полицейский поднял лежавшие на столе веером карты, взглянул на них и вздохнул:

— Хорошая была комбинация. С такими картами обязательно выиграешь.

Порывы ветра, то и дело налетавшие со стороны улицы, сдували со столиков пепел, окурки и какие-то странные зерна, напоминавшие австрийцам корм для издавна любимых у них в стране певчих птичек.

Глава двенадцатая

Тем временем, пока арабы-полицейские обрабатывали проституток, готовясь к встрече Хер-Головы, когда сам Хер-Голова, Марина Езерская и Феликс Колчанов играли в карты, в разных концах города происходили вещи странные и непривычные для тихой старушки Вены. Конечно, и прежде сюда наведывались мафиози различных рангов, особенно из бывшего соцлагеря, но крупных разборок почти никогда не происходило. Австрийская столица использовалась бандитами в основном для крупных сходок и как перевалочная база в торговле крадеными автомобилями и наркотиками.

На восточном выезде из города, неподалеку от Пратера, знаменитого квартала развлечений, располагалось сооружение, построенное еще в конце прошлого века. Никто давно уже не помнил, что в нем тогда размещалось. Скорее всего это был небольшой арсенал давно ликвидированной воинской части или военный склад. Архитектор постарался на совесть, выполняя армейский заказ. Даже если бы на маленьких окнах этого приземистого здания из красного кирпича не было решеток, пролезть в них смог бы разве что ребенок. Войти в это гробоподобное строение можно было только через большие ворота в торце. Вот уже два года здание пустовало, и Хер-Голова приобрел его у отцов города Вены.

Этот обломок австро-венгерской империи приглянулся Хер-Голове по нескольким причинам. Во-первых, через такие маленькие окошечки не очень-то разглядишь, что происходит внутри. Во-вторых, толстые стены, заглушавшие звуки, в-третьих, уединенное расположение. И наконец, в-четвертых, к зданию можно было довольно легко подъехать. Официально в нем теперь располагалась авторемонтная мастерская, о чем даже извещал небольшой рекламный щит на обочине шоссе. Впрочем, реклама была довольно странной: текст, извещавший об услугах, оказываемых автомобильной мастерской, был написан мелкими буквами, без подсветки. К тому же стоял этот щит чуть подальше от дороги, чем другие, с таким расчетом, чтобы свет фар не падал на него.

Такая антиреклама имела под собой основания, ибо оказывать услуги автомобилистам совсем не входило в расчеты Хер-Головы. Здесь перекрашивались украденные в Германии автомобили, перебивались номера на кузовах, двигателях, рамах, и затем измененные до неузнаваемости машины перегонялись на Украину, а оттуда в Россию.

Дело было поставлено на широкую ногу. Все машины угонялись строго под заказ. Клиент называл марку, цвет, дату выпуска и цену. Затем небольшая бригада из трех человек высматривала потенциальную жертву в Германии. Около недели следили за владельцем, составляли скрупулезный отчет о том, куда он ездит, где и когда обедает, где оставляет машину. И уже на восьмой день можно было безбоязненно угонять тачку. Делали это обычно вечером, чтобы хозяин наверняка не хватился пропажи до самого утра. Наскоро менялись номера, и машина отправлялась в Австрию.

К тому времени, когда владелец заявлял в полицию, автомобиль уже прятался за толстыми стенами якобы мастерской автосервиса Хер-Головы. Некоторые машины, примерно каждая десятая, угонялись на запчасти. С этими было проще: разбирали по винтику и вывозили из страны или использовали тут же, на месте, для доведения до ума машин, угнанных под заказ.

В день, когда власти города на прекрасном голубом Дунае решили разом покончить с русской мафией, в мастерской скопилось целых три готовых к отправке автомобиля. Выкрашенные, начищенные, с перебитыми номерами, они поблескивали свежим лаком, словно только что сошли с заводского конвейера. В это позднее время здесь не боялись незваных гостей. Местные жители, даже те, кто и не догадывался об истинном предназначении мастерской, все равно старались держаться подальше от русских. А если даже какой-нибудь чудак, проезжая по шоссе, и останавливался возле рекламного щита, то тут же для таких недогадливых, как он, был вывешен прейскурант на проведение ремонтных работ: цены устанавливались процентов на двадцать выше, чем во всех остальных мастерских города. Более того, рядом были указаны адреса двух ближайших мастерских, где такой же ремонт выполнят дешевле.

Только часам к восьми вечера работники этого специфического заведения закончили доводку всех трех машин. Хозяин выдал им аванс, и теперь они считали, что имеют полное право расслабиться после напряженной работы. Тут же в гараже составили столы, потом съездили за выпивкой и закуской, прихватили с собой девочек, естественно, тоже находившихся в ведении Хер-Головы. Общаться с такими выходило и дешевле, и безопаснее. Чужих босс запрещал приводить в свое заведение, а если проститутки обслуживали своих, то это обходилось почти бесплатно: только проставляй выпивку и закуску да оплачивай другие мелкие удовольствия.

Шестеро парней и пять девиц сидели возле двух сдвинутых столов. Вдоль стен тянулись стеллажи с жестянками, наполненными смазкой, моторными маслами, растворителями, краской. Конечно, здесь пахло не как в дорогих ресторанах, но зато погулять можно было вволю, без европейских условностей. Месяц тому назад Хер-Голова распорядился для надежности заложить окна стеклянными кирпичами, так что ни заглянуть в здание мастерской, ни выглянуть из него, кроме как через ворота, было невозможно.

Громко играла музыка, парни и их спутницы уже успели изрядно нагрузиться. Одна из проституток поднялась, не очень уверенной походкой подошла к стеллажу, сняла большую квадратную жестянку со смазкой и, даже ничего не подстелив под себя, уселась на нее, приподняв юбку, чтобы не измять. Затем девица вытащила сигарету и принялась щелкать зажигалкой. Из искры никак не хотело возгораться пламя.

— Ксюха, ты что! — забеспокоился один из парней, которого звали Шуркой.

— Отвяжись! — Ксюха мотнула головой и наконец-то сумела высечь огонь, но никак не могла попасть в него кончиком сигареты.

— Ошизела! Мы же сейчас на воздух взлетим! Крематорий нам устроишь.

— Чего? — Ксюха резко прислонилась к стеллажу, тот зашатался, банки чуть не посыпались с полок.

— Курить здесь нельзя, сгорим!

— А-а, — Ксюха затянулась и, вместо того чтобы отпустить рычажок на газовой зажигалке, задула ее и поднесла к носу.

Шурка с шумом отставил стул и подошел к злостной нарушительнице правил пожарной безопасности.

— Дай сюда! — Он попытался забрать сигарету. Но девица с удивительной для такой «кондиции» ловкостью спрятала ее за спину.

— А это видел? — И свободной рукой она показала ему фигу.

Шурка кинулся на нее с кулаками. Но Ксюха только хохотала, будто ее щекотали, а затем броском Арвидаса Сабониса швырнула сигарету на самую верхнюю полку.

Тут уже не выдержали нервы у остальных. Похоже было, что пьяная проститутка всерьез решила на горе всем буржуям, русским и австрийским, раздуть мировой пожар. Матеря поджигательницу на чем свет стоит, кто-то полез на стеллаж, с грохотом посыпались на пол банки. Это всех насмешило и немного сняло напряжение.

Наконец сигарету нашли и торжественно потушили в стакане с вином.

— Идиотка! — крикнул Шурка.

— Сам такой, — огрызнулась девица и вновь уселась на квадратной жестянке, вытерла пот со лба рукавом блузки, а затем принялась томно обмахиваться подолом юбки с видом графини пушкинских времен на придворном балу.

— Ты что, убить нас всех решила? — не унимался Шурка.

— Нет, только тебя и тебя, — Ксюха наугад ткнула пальцем. Она с детства плохо видела, но очки носить не позволяла профессия, а возиться с линзами было лень.

— Тебе что, жить надоело? — сказал один из парней.

— Да ну вас всех, блин! Никто не трахает, как педики какие.

— Все претензии к Шурке. Он тебя привел, пусть и трахает.

— С ним неинтересно, у него маленький, — отпарировала Ксюха и, сощурившись, посмотрела на Шурку, продолжая призывно обмахиваться подолом.

Оскорбленный в лучших чувствах парень подхватил свою обидчицу под мышки и поставил на ноги. Девушка сделала вид, что не может стоять, притворно норовя упасть.

— Я вся ватная, — бормотала она, — пьяная и ватная.

— А ну стой! — прикрикнул на нее Шурка.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что я — хер, который стоять не может. Кончила уже. — И девица легкого поведения пустила из уголка губ густую слюну.

Шурка полез Ксюхе под юбку, но вдруг отдернул ладонь и принялся ее рассматривать.

— Да у тебя вся жопа в солидоле! — воскликнул он.

— Это у меня смазка такая! — Ксюха наконец-то стала на одну ногу и прошептала: — С детства машины люблю. Поэтому и стала машиной для траханья.

— Шурка, слаб ты для нее, — крикнул механик по двигателям, сидевший в торце стола.

— Чем это я слаб? — возмущенно вопросил парень.

— Ксюха трахается, как швейная машинка, а ты у нас шприц одноразовый.

Это было уже слишком.

— Да что ты их слушаешь? Докажи! — зашептала Ксюха на ухо Шурке.

— Сейчас мы им выдадим! — решительно произнес парень.

Он схватил проститутку в охапку и потащил к одной из машин. Из открытой дверцы виднелись Шуркины спущенные штаны. Ксюха же уперлась ногами в крышу и, немало не стесняясь, громко высказывала партнеру «пожелания трудящихся».

А за столом тем временем уже заспорили, сможет ли Шурка удовлетворить Ксюху или будет как всегда: он кончит, а эта ненасытная потом будет приставать ко всем подряд, чтобы ее, как она любила выражаться, «затрахали, замучали, как Пол Пот Кампучию».

За шумом и гамом никто из участников застолья и не услышал, как невдалеке от ремонтной мастерской остановился микроавтобус, в котором сидели десять полицейских в штатском. Офицер дал им последние инструкции: — Еще раз запомните: в сегодняшней операции ни один из вас не понесет ответственности за смерть бандитов. Наша задача сегодня — не арестовывать, не задерживать, а уничтожить русскую мафию. Если сегодня мы не покончим с ними, то не покончим никогда. Только убивать!

Двое полицейских, сидевших на заднем сиденье, переглянулись.

— Тебе это ничего не напоминает? — прошептал один из них.

— Напоминает, — вздохнул другой, а затем добавил: — Да, не все так плохо было в те времена.

Второй полицейский ответил:

— Хотя бы порядок был.

— Вот и сейчас наведем порядок, — подвел итог первый.

Офицер, сидевший на переднем сиденье, пристально посмотрел на своих подчиненных, и ему сделалось немного не по себе, когда он заметил, что в глазах этих довольно спокойных мужчин, отцов семейств, горит какой-то странный огонек. Свои наставления он давал спокойно и уверенно, с сознанием собственной правоты, хотя в душе в ней сильно сомневался.

«Пойдут ли они на это? — думал офицер. — Смогут ли быть палачами? — И вдруг он понял: — Смогут. Да не просто смогут, а будут вершить расправу с удовольствием. Ведь ответственности нести не придется. Что ж, солдаты вермахта тоже твердо знали: за них все решает фюрер… А в общем-то моим ребятам, во всяком случае, большинству из них, все равно, кого убивать. Скажи им завтра, что нужно стрелять югославов, а не русских, они станут отстреливать их на улицах, как бешеных собак. Скажи, что можно убивать евреев, перестреляют и их. А потом, если кто-то скажет, что можно пускать в расход австрийцев, вряд ли и тут они остановятся. Человек, однажды прикоснувшийся к оружию, — потенциальный убийца».

Однако пора было от рассуждений о добре и зле переходить к действиям.

— Впятером мы прикрываем ворота, — распорядился офицер, — остальные пятеро — на окна.

Полицейские вышли из микроавтобуса. У одного из них, одетого в комбинезон, на спине висел ранцевый огнемет. Этот страж правопорядка должен был выполнить роль «факельщика» и огнем скрыть следы расправы. Пятеро полицейских, среди них офицер, заняли позицию возле неплотно прикрытых ворот мастерской. Трое с одной стороны и двое с другой скользнули вдоль стен. У каждого в руках тускло поблескивал автомат. Но тут бригаду поджидала досадная неожиданность. Согласно ориентировке, следовало разбить окна и вести огонь через них. Но вместо обыкновенных стекол за решетками оказались стеклянные кирпичи. Пришлось на ходу вносить коррективы.

— Врываемся через ворота и открываем огонь! — приказал офицер.

Ксюха уже была готова закричать, достигнув высшей степени блаженства. Шурка скрипел зубами и пытался думать о чем-то отвлеченном, лишь бы не кончить раньше, чем его партнерша. Прошлый раз получилось именно так, и он проспорил целых сто шиллингов.

— Смотри, смотри, — говорил один из парней по кличке Механик. Сгорая от любопытства, он перебрался поближе к машине и заглядывал в ветровое стекло. — Сейчас Шурка екнется.

— Или язык себе прокусит, — отвечал ему интеллигентного вида парень в круглых очках, как у Джона Леннона.

— Ничего, ты его быстро поправишь, на то ты и Доктор.

Парень в очках улыбнулся. К нему относились здесь с почтением. Хер-Голова откопал его в Смоленске, чтобы в случае чего не надо было обращаться к австрийским врачам. Юный эскулап сумел вытащить с того света уже не одного человека Хер-Головы.

Механик внезапно насторожился. Ему показалось, что скрипнула одна из створок ворот. Он резко обернулся и тут же отпрыгнул в сторону. Этот парень чаще других бывал «в деле» и потому успел увидеть ствол автомата. Тут же громыхнула очередь. Выстреливший первым тут же упал на землю и откатился в сторону. Теперь в распахнутые ворота стреляли сразу пять стволов.

Трое парней, сидевших за столом, даже не успели вскочить на ноги. Пули превратили каждого из них в подобие решета. В девушек пока не стреляли. Они с визгом бросились врассыпную, прячась за стеллажи. Механик, матерясь, пополз под прикрытием машин к электрическому щитку. Он успел увидеть насмерть перепуганного Доктора, который сидел на корточках за свежепокрашенным «БМВ» и лихорадочно протирал стекла очков носовым платком.

— Влипли… Алес капут… — бормотал он.

Ксюха и Шурка замерли в своей машине. Казалось, они так и не поняли, что происходит и почему их прервали на самом интересном месте. Затихшие было автоматы вновь затрещали. Еще пара коротких очередей — и со стеллажей на пол потекли из простреленных жестянок одуряюще пахучие струйки.

Механик подобрался к электрическому щитку. До него оставалось метра два, но высовываться было опасно. Сам щиток находился в секторе обстрела. Теперь парню предстояло решить, стоит ли рисковать. Времени на размышление не было: если ничего не предпринять, то их всех могли перестрелять. А так, может быть, еще кому-нибудь удастся спастись.

Механик глянул на Доктора. Тот открыл багажник машины и вытащил из него короткоствольный карабин. Механик знаками велел бросить ему оружие. Доктор отрицательно мотнул головой. Стараясь действовать бесшумно, он передернул затвор и прилег у заднего колеса «БМВ».

Одну за другой врач выпустил наугад пять пуль. Этого времени хватило, чтобы Механик в прыжке успел нажать кнопку, опускавшую металлические жалюзи позади ворот, и, рискуя быть подстреленным, упал рядом с Доктором.

— Кажется, получилось, — прошептал он, глядя на то, как медленно ползет вниз железная решетка.

Но радость оказалась преждевременной. Офицер полиции первым сообразил, что следует предпринять. Аккуратно прицелившись, он выстрелил прямо в направляющие, по которым скользили штыри планок. Жалюзи перекосило. Один конец заклинило, второй продолжал опускаться. Теперь под обстрел попадала только половина помещения, вторую не очень надежно прикрывали перекошенные планки.

— Что делать? — прошептал Доктор, перезаряжая карабин.

— В машину — и рвать когти как можно быстрее! — приказал Механик. — Протараним жалюзи, а там посмотрим.

Доктор с сожалением посмотрел на машины: два «Мерседеса» и один «БМВ». Если бы тут стоял джип!

Но выбирать не приходилось. Он приподнялся на локтях и свистнул. Из-за одного стеллажа высунулась взлохмаченная голова девушки.

— Сюда, в машину! — шепотом распорядился Доктор, распахивая переднюю дверцу «Мерседеса», между сиденьями которого на полу затаились Ксюха и Шурка.

Второй раз повторять не пришлось. Доктор, пригнувшись, нырнул в дверцу и оказался за рулем.

— А ты чего? — зашипел он на Механика. —

Залезай!

Тот покачал головой:

— Нет! Вы поедете за мной!

Он прыгнул за руль «БМВ» и, прежде чем Доктор успел крикнуть «нет», запустил двигатель. С места набирая бешеную скорость, машина рванулась вперед, аж стулья, стоявшие на дороге, разлетелись в разные стороны. Механик старался не смотреть на своих мертвых приятелей, которых тоже смел на пути. Уже будучи уверенным, что он идет точно в ворота, Механик пригнулся. И как раз вовремя.

Автоматные очереди прошили ветровое стекло. Одна из пуль угодила в переднее колесо, машина качнулась, ее занесло и со всей силы ударило о железную окантовку ворот. Механик был еще жив. Цепляясь за руль, он попытался подняться, и тут же, лишь только его голова показалась над приборной панелью, в лоб ему попала пуля. Парень рухнул на пол. Теперь вырваться из гаража было невозможно: искореженный «БМВ» загораживал единственный выезд.

Офицер полиции махнул рукой «факельщику» с ранцевым огнеметом на плечах. Тот, прижимаясь к стене, подобрался к самым воротам, отставил руку в сторону и сунул свое оружие в узкую щель между нижней планкой жалюзи и порогом. Доктор, лежа возле машины, старательно целился, пытаясь уловить малейшее движение там, на улице. Несколько раз он выстрелил, когда ему в разрезе прицела почудилась какая-то тень.

И вдруг прямо из-под жалюзи ударил сноп огня. Девушки пронзительно завизжали. Полицейский медленно поворачивал свой огнемет, и ярко-желтые языки пламени лизнули сперва потолок, затем стеллажи, прошлись по разломанным столам и с леденящим душу свистом коснулись второй стены. Краски, растворители, масла вспыхнули мгновенно. Доктор выронил карабин и катался по бетонному полу, прикрывая руками обожженное лицо. Последнее, что он увидел, прежде чем лопнули стекла очков, — это Ксюху. Охваченная пламенем, девушка пыталась сделать еще несколько шагов, затем пошатнулась и упала в пылающую лужу нитрокраски. «Факельщик» еще несколько раз нажал на спусковой крючок своего оружия и, пригибаясь, опрометью бросился подальше от ворот. Другие полицейские тоже пятились назад, опасаясь, что сейчас начнут рваться бензобаки, канистры и бочки.

А офицер с ужасом смотрел на метавшиеся в огне тени.

— Вот засранцы, за что только деньги берут! — выругался Хер-Голова, откладывая молчащий телефон. — Хотел в мастерскую позвонить, предупредить, что ты машину не сможешь погнать. Ну да ладно, черт с ними. Думаю, связь скоро восстановится.

Джип «Чероки» остановился возле подъезда того самого дома, где Хер-Голова оставил двух проституток на попечение арабов. Шофер, Феликс и Марина вышли вслед за Хер-Головой. Вновь ожило переговорное устройство.

— Время кончилось, — сказал шофер в зарешеченный микрофон.

— Сейчас откроем, — послышался голос с сильным акцентом.

Один из арабов-полицейских снял с перепуганной проститутки наручники и, глядя ей прямо в глаза, приказал:

— Ты откроешь дверь.

— Нет!

— Откроешь, — и он наставил на нее ствол короткого автомата.

Вторая проститутка сидела на кровати, пристегнутая наручниками к металлической спинке. Рот ей туго стягивало полотенце.

— Откроешь сама, и чтоб улыбалась! Девица наконец еле заметно кивнула.

— И без глупостей!

Второй араб чуть отодвинул занавеску и выглянул на улицу.

— Их как и тогда — трое парней и девушка, — доложил он и только после этого нажал кнопку, открывавшую электрический замок на входной двери.

Проститутка стояла, положив руку на замок. Свет в прихожей погасили. Полицейские заняли позиции в коридоре с оружием в руках.

Послышалось, как раздвигаются створки лифта, как выходят из него люди. Девица нервно обернулась, в глазах ее блестели слезы.

— Улыбка! — прошипел араб, направляя ствол автомата в ее сторону. — Улыбайся, кому говорят!

Девушка затравленно улыбнулась, как, наверное, усмехаются привидения, если они в хорошем расположении духа.

Шофер постучал в дверь. Ему тут же открыли.

— Где хозяева? — спросил он. Проститутка внезапно бросилась на водителя и пряталась за его спину. Только шофер успел выхватить из кармана пистолет, как в него ударила автоматная очередь. Но все-таки, уже почти ничего не видя, парень успел нажать на спусковой крючок. Полицейский схватился за рану и рухнул на пол.

Хер-Голова рванулся в сторону, пытаясь укрыться за дверным косяком. А в это время второй полицейский открыл огонь. Единственное, что успел сделать Феликс, так это оттолкнуть в сторону Марину и, пригнувшись, броситься вперед. Он схватил полицейского за ноги, дернул его на себя и повалил на пол. Последние пули вспороли потолок. Хер-Голова, пошатываясь, вошел в прихожую, несколько раз выстрелил из своего пистолета прямо в голову полицейскому, нагнулся и вырвал автомат из рук мертвеца.

— Суки! — глухо прохрипел он, приваливаясь плечом к стене. — Зацепило-таки…

Его ранило дважды. Одна пуля насквозь пробила левое плечо, вторая застряла чуть ниже. При виде медленно вытекающей крови Хер-Голова побледнел как полотно.

Феликс нагнулся, проверил пульс у шофера. Парень был мертв. Возле двери сидела на корточках проститутка. Трясясь от страха, она повторяла как заведенная:

— Они заставили… заставили…

Феликс взял пистолет шофера и осторожно заглянул в комнату. Убедившись, что вторая девушка там одна, он освободил ее рот от полотенца.

— Их было только двое, — сказала она. — Расстегни наручники.

Проститутка взглянула на журнальный столик, на котором лежала еще пара наручников и ключи. Феликс освободил девушку от оков и тут же бросился к Хер-Голове. Тот пока держался, сознание не терял.

— В машину! — прохрипел Хер-Голова. — Уходить надо…

Только на площадке Колчанов вспомнил о Марине. Та стояла не шелохнувшись и смотрела на него невидящим взглядом.

— Ну же, помоги! — крикнул Феликс. Он забросил правую руку Хер-Головы себе на шею. Марина нажала кнопку лифта. Створки тут не открылись.

— Выметайтесь отсюда! Уходите! — приказал

Колчанов проституткам. Лифт поехал вниз.

«Сейчас тут будет полиция, — подумал Феликс, — если только внизу уже нет засады».

Они вышли из подъезда. Феликс огляделся: вроде бы никого рядом не было. Но наверняка кто-нибудь из жителей дома вызвал полицию. Колчанов усадил Хер-Голову на заднее сиденье джипа и приказал Марине: — Перевяжи его!

А сам сел за руль и выехал на улицу. Несколько поворотов — и «Чероки» скрылся в потоке машин. Остановившись перед светофором, Колчанов обернулся. Хер-Голова сидел, уцепившись здоровой рукой за верхний поручень, и морщился от боли. Марина старательно перевязывала ему рану.

— Куда теперь? — спросил Феликс. Хер-Голова беззвучно засмеялся.

— Конечно же, не в больницу! В мастерскую, по восточному выезду. Там у меня есть свой доктор.

Феликс еще успел заметить полицейский автомат, лежавший на коленях у Хер-Головы, и тронул машину с места. Навстречу им уже летели, сверкая мигалками, две полицейские машины.

«Надеюсь, девушки успели уйти», — подумал Колчанов, поворачивая направо.

— А Сашку почему не забрали? — вдруг вспомнил Хер-Голова.

— Его убили, — не оборачиваясь, ответил Феликс.

— Все равно забрать надо было.

— Не мог, тебя тащил.

— Разворачивай назад!

— Да там полиции уже полно!

— Ничего, я потом их достану! — рявкнул Хер-Голова и выдал хитроумную матерную тираду. — Подлечусь, отойду и достану! Я же хотел как лучше. Спокойно, мирно легализовался, как просили, югославов убрал. А они на меня… — Он погладил автомат, лежавший у него на коленях, бешено сверкнул глазами, отсоединил рожок, заглянул в него, взвесил на ладони. — Патронов двадцать будет.

— Ты думай о том, как тебе на дно залечь и вылечиться, — сказала Марина, потуже затягивая оторванный рукав рубашки на плече Хер-Головы.

— Нормально, кость не задета.

Он повел плечом и поморщился от резкой боли.

Джип несся по шоссе, ведущему к восточной окраине столицы. Уже остались позади многоэтажные дома, вдоль дороги растянулись утопавшие в зелени аккуратные коттеджи, похожие друг на друга как две капли воды.

— Вытащит пулю — на мне, как на собаке, заживет, — приговаривал Хер-Голова, ощупывая рану.

— Наперед не загадывай, примета плохая, — предостерег Колчанов.

Наконец мелькнул «антирекламный» щит мастерской, и джип свернул на неширокий подъезд к ней. Но не успел он проехать и двухсот метров, как тут же резко затормозил.

— Ты чего?.. — спросил Хер-Голова и прибавил несколько слов «экспрессивной лексики».

Феликс погасил фары и принялся разворачивать машину. Но развернуть длинный джип на узком проезде, обсаженном живой изгородью, было не так-то легко. И тут Хер-Голова увидел то, что остановило Колчанова: авторемонтная мастерская пылала, возле нее виднелся микроавтобус и силуэты вооруженных людей.

— Суки! — закричал Хер-Голова. — Да я вас сейчас всех…

— Молчи! — прикрикнул на него Феликс. —

Сиди и не рыпайся, уходим! —Да я…

Джип ткнулся передними колесами в высокий бордюр и заскреб протекторами по бетону.

— Какого хрена такой гроб на колесах покупал! — Колчанов что было прыти крутил руль, выворачивая передние колеса.

Вспыхнули фары микроавтобуса, выхватив из темноты джип. Навстречу уже бежали вооруженные люди-

— Мама… — пробормотала Марина и тихо поползла на пол.

Феликс уже почти вывернул джип. Теперь, если один раз подать назад, можно было попытаться уйти от полиции. Но тут Хер-Голова распахнул дверцу и выбрался наружу с автоматом в руке.

— Полицаи поганые! Фашисты! — кричал он, нажимая на спусковой крючок. — Что, забыли Сталинград, фрицы? Так я напомню!

— Идиот! — заорал Феликс и бросился к Хер-Голове.

А тот увернулся от Колчанова и побежал вперед, продолжая стрелять с одной руки короткими очередями.

— Суки! Поубиваю! Кончу всех! Фашисты! Смерть немецким оккупантам!

Зазвучали ответные выстрелы. Хер-Голова остановился, широко расставил ноги и, уперев автомат в живот, выпустил еще две короткие очереди. Полицейские стреляли не переставая. Хер-Голова дернулся, выронил автомат и упал на спину.

Феликс на мгновение замер, прижавшись спиной к колючим кустам шиповника. Его приятель невидящим взглядом смотрел в такое спокойное звездное небо.

— Феликс… Феликс… — донеслось из машины. И Колчанов понял, что просто не имеет сейчас права мстить за приятеля, нужно спасать Марину. Полицейские скорее всего были уверены, что в джипе никого, кроме Хер-Головы, не было. Надо было подольше держать их в этом неведении.

Пригнувшись, Феликс прошмыгнул к джипу, сел за руль и рванул машину с места. Марина вздрогнула и от неожиданности громко закричала.

Колчанов лишь краем глаза смотрел в зеркальце заднего вида на то, что делается за его спиной. Человек пять вскочили в микроавтобус, и тот, набирая скорость, помчался в погоню. На его крыше уже неистовствовала мигалка, взвыла сирена. На широком шоссе Феликс мог рассчитывать оторваться, все-таки двигатель в его машине был помощнее, хотя и не намного. Уже перед самым шоссе Колчанов так еще и не решил, куда ему ехать: в город или, наоборот, подальше от него.

«Понастроил автобанов, фюрер бесноватый, — подумал Феликс. — У нас свернул бы в поле, и хрен бы они меня догнали! А здесь повсюду бетонные ограждения, металлические сетки, только противотанковых надолбов не хватает».

Он с разгону протаранил легкий дюралевый брус, разгораживающий автомобильные потоки, и помчался к городу, на ходу обдумывая, что делать дальше. Ему удалось вырваться немного вперед, но мигалка на крыше микроавтобуса все равно маячила сзади в полукилометре от его машины: полиция отставать не собиралась.

«Да, все-таки я поступил правильно. Если бы был один, рвал бы от города подальше, а с Мариной нужно в Вену. Высажу где-нибудь, а они пусть гонятся за мной, посмотрим, кто кого».

Стрелять в него пока не собирались. Из-за большого расстояния. К тому же на дороге было много машин.

Лишь только Феликс въехал в город, как тут же принялся искать взглядом, где можно высадить Марину. Одной рукой продолжая вести машину, он вытащил пачку денег и протянул ее девушке.

— Возьми, тебе пригодится, — сказал Колчанов.

— Мы же вместе, зачем отдаешь мне? — забеспокоилась Марина.

— Сейчас я остановлюсь, а ты беги. Я их уведу дальше. Главное — не бойся. Ну же, беги!

— А как же ты?

— Ты мне сейчас как гиря на ногах, ясно?

— Я никуда не уйду!

— Пошла вон! — крикнул Феликс. — Засядешь в квартире — и чтобы носу оттуда не показывала, пока я не приду!

— А если с тобой?.. — Девушка запнулась на полуслове.

— Найдешь кого-нибудь из ребят Хер-Головы, деньги у тебя есть. Они документы тебе выправят. Только не вздумай соваться в посольство, а тем более в полицию!

Феликс резко свернул в сторону и на какое-то время исчез из поля зрения своих преследователей. Он притормозил, распахнул дверцу, сунул Марине в руки свою записную книжку с телефонами, вытолкнул девушку из машины и тут же рванул вперед. Марина бросилась вдогонку, но, услышав близкое завывание полицейской сирены, поспешила укрыться в подземном переходе. Когда машина с шумом промчалась дальше, Марина поднялась наверх. Она с недоумением посмотрела на пачку денег. А еще и записная книжка. Наугад открыла ее. Книжка распахнулась на странице, которая была заложена небольшой любительской фотографией. На ней Феликс сидел с какой-то женщиной на скамейке в парке. В том, что карточка была снята в Вене, сомнений у Марины не возникало: прямо за мужчиной и женщиной высился императорский дворец. На обороте были написаны имена Феликса и, наверное, как не без основания решила девушка, неизвестной женщины — «Ханна». В книжке имелся и телефон этой самой Ханны.

От страха и растерянности девушку бил нервный озноб. Она оказалась вдали от родного дома одна, без документов, без единого близкого человека, насилу осталась живой и, главное, решительно не знала, что же делать. Оставалось только сесть где-нибудь и зареветь.

«Возьми себя в руки, — мысленно проговорила Марина. — Лови такси и езжай домой. Деньги у тебя есть, продукты в холодильнике. Феликс не из тех, кто так просто сдается. Рано или поздно он вернется».

А Феликс тем временем продолжал гнать, лихорадочно размышляя, как оторваться от погони. Но вскоре он понял, что это ему не удастся. Кроме микроавтобуса, за ним теперь неслись две мощные полицейские машины. Это уже напоминало воспетую русскими классиками псовую охоту.

«Еще немного, — подумал Колчанов, — и я наткнусь на шипы, или поперек улицы поставят грузовик. Вот тогда-то и придет мой конец».

Оставался последний шанс: оказаться на улице с достаточно оживленным движением и попытаться уйти, лавируя среди машин. Но когда Феликс вырулил на самую людную улицу австрийской столицы, неподалеку от кафедрального собора, то понял, что Вена не Нью-Йорк и не Москва. Оживленная по местным меркам магистраль оказалась почти пустынной. Но другого выхода не было.

«Вперед, а там будет видно», — решил водитель джипа.

Вскоре вся бессмысленность гонок уже обрисовалась вполне отчетливо. Пару раз полицейская машина уже поравнялась с джипом Феликса, и его водитель даже мог рассмотреть лица австрийских правоохранителей. Потом он увидел, как впереди автобусом перегораживают улицу, затем шофера, бежавшего к тротуару, и еще пару полицейских машин. Феликс посмотрел, не удастся ли объехать препятствие по тротуару. И тут чуть впереди себя он заметил пикап, фургончик с буквами «TV» под задней дверцей. Колчанов тут же сообразил, что если он имеет дело с полицией действительно демократического государства, то действовать нужно в соответствии с его традициями. Он уже понял суть проводившейся сегодня полицейской операции по уничтожению русской мафии и знал: уйти живым у него нет почти никаких шансов. Но в свободном мире нет такого полицейского, который не боялся бы журналистов, не боялся бы огласки. Вот откуда могло прийти спасение! Феликс нажал педаль газа, обогнал фургончик, затормозил и резко вывернул руль. Его машину развернуло, и не очень быстро ехавший телевизионный пикап уткнулся бампером в дверцы джипа, смяв подножку. Посыпалось стекло разбитых фар. Удар получился, как и предвидел Феликс, не очень сильным, и вряд ли в фургончике кто-нибудь серьезно пострадал.

Одна из полицейских машин объехала место аварии и остановилась метрах в двадцати. Феликс выскочил из машины и застыл, заложив руки за голову.

К нему медленно приближался полицейский с пистолетом в руках.

— Стоять! Не двигаться! — приказал он.

Из микроавтобуса выбрался офицер полиции в штатском.

«Неужели это всего лишь техническая служба телевидения?» — с горечью подумал Феликс, глядя на фургончик, из которого никто не спешил выйти.

Но тут же он с облегчением вздохнул. Из пикапа вышел мужчина и взгромоздил себе на плечо камеру. Затем появилась женщина с микрофоном в руках. Полицейский замедлил шаг и, как показалось Феликсу, задумался, не спрятать ли пистолет. Теперь уже Колчанов не опасался за свою жизнь. Не торопясь, он расстегнул нагрудный карман куртки, вытащил из него документы и развернул их на камеру.

— Вот, вот мои документы. Это всего лишь недоразумение! Они преследовали меня! — тараторил Феликс.

Он нисколько не заботился о логике и правдоподобии, прекрасно понимая, что ночное столкновение репортерской машины в любом случае попадет в телевизионные новости, а значит, полиции не удастся расправиться с ним так, как они расправились с Хер-Головой. Офицер показал журналистке полицейский значок и на вопрос «Что происходит?» ответил:

— Этот парень не останавливался, когда мы ему приказали. У нас есть подозрение, что машина краденая.

— Меня зовут Феликс Колчанов, — произнес Феликс нарочито громко, чтобы запись была четкой.

На него даже не стали надевать наручники, посадили в полицейскую машину и отвезли в управление. На все вопросы Колчанов отказался отвечать, справедливо полагая, что за ночь он успеет что-нибудь придумать. С ним не спорили, сообщили ему его права и поместили на ночь в одиночную камеру.

К Хер-Голове особо теплых чувств Феликс никогда не испытывал. Покойный не был его другом, так, приятель с детства, ну и деловой партнер. Но его гибель не могла не внушать уважения.

«Пусть глупо, но по-геройски, — подумал Колчанов. — Н-да, не ожидал я от австрийцев такой прыти. Такие тихие, аккуратные, трудолюбивые…

Хотя если вспомнить, что они вместе с немцами вытворяли в войну, то удивляться не станешь…»

Он лежал на кровати, закинув руки за голову, и смотрел на слабо освещенный потолок.

«Однако мне теперь мало приятного светит, — продолжал рассуждать Феликс. — В конце концов, Хер-Голова и его люди знали, на что шли. Рано или поздно такое должно было случиться. Рано или поздно если не полиция, то конкуренты угрохали бы их за милую душу. Работа такая. Ну угораздило же меня приехать в Вену именно в этот день, да не одному, а с этой девчонкой!»

При мысли о Марине Феликс изменился в лице. Только сейчас, оказавшись в вынужденном одиночестве, он стал думать о ней с неподдельной тревогой. «Добралась ли она до дома? Переборола ли страх? Шутка сказать, одна, совсем одна в чужом городе, и не к кому обратиться за помощью. Пусть у меня в кармане австрийский паспорт, который, кстати, забрала полиция, но все равно здесь я чужой. Правильно я решил в свое время жить в России, а сюда наведываться от случая к случаю. Интересно, если надолго упекут в тюрьму, смогу ли я потом вернуться домой? Да уж, наверное, выпустят меня они с радостью. А приехать назад? Вот это извини-подвинься. Придумают что-нибудь, чтобы лишить гражданства».

Колчанов прислушался. Полицейские о чем-то переговаривались, но разобрать можно было только отдельные слова. Он слушал долго, наверное, с полчаса, вылавливая все, что было ему знакомо. Немецкий язык он знал вполне сносно и без особого труда мог изъясняться на бытовом уровне.

Полицейские, как понял Феликс, обсуждали результаты сегодняшней акции. Прошла она быстро и, судя по всему, эффективно. Мало кому удалось улизнуть от полиции, все крупные, авторитетные бандиты были убиты. Феликс спасся чудом. Если бы не случайно подвернувшийся пикап с телевизионщиками, его скорее всего прикончили бы на месте. А если бы даже и запихнули в полицейскую машину, то потом, возможно, пристрелили бы «при попытке к бегству».

И Феликсу Колчанову пришлось еще раз убедиться в своем сверхъестественном везении. Так бывало в школе, так случалось и во время службы на границе. Точно так же, по счастливой случайности, Хер-Голова предложил ему аферу с австрийским гражданством.

«Ладно, — решил наконец-то Феликс, — от того, что я думаю, ничего не изменится. Нужно сперва узнать, в чем меня обвиняют, а тогда уже решить, как себя держать. А сейчас, пока есть время, нужно восстановить силы. Мертвых не вернешь, Марине отсюда никак не поможешь. Значит, надо уснуть».

Легко сказать — уснуть. А как уснешь после такой ночи? Но Феликс Колчанов умел держать себя в руках, умел засыпать тогда, когда это нужно, будь то на полчаса, на час или на десять минут. У него была своя собственная методика. Если в голову лезут мрачные мысли — вспомни что-нибудь приятное. Желательно, о такой минуте, когда тебя клонило в сон после тяжелого дня. Думай о том же, о чем ты думал в те мгновения, постарайся вернуться туда в мыслях. Если тебе это удастся, ты уснешь.

Он перебирал в памяти разные события последних лет и никак не мог на чем-то остановиться. И наконец он понял: надо думать о той звездной ночи на берегу лесного озера. И вот Феликс вновь почти физически ощутил ту прохладную воду. Вспомнились ласки Марины, трогательно —неумелые и вместе с тем такие искренние…

«Все-таки она почти что ребенок», — подумал Феликс, засыпая.

Его разбудил охранник, который принес завтрак. По камере разнесся аромат свежесваренного кофе и поджаренного хлеба с сыром, который возбуждал аппетит. Феликс поблагодарил, встал, умылся, сделал зарядку и только после этого принялся за завтрак. Ел он медленно, специально растягивая время, что в его положении было вполне объяснимо.

До обеда его никто не трогал. Теперь австрийский подданный с русской фамилией стал головной болью полицейского управления. Арестовать-то его арестовали, но что теперь с ним делать — никто толком не знал. Хотя, в общем-то, повесить на него можно было много чего. Как-никак его задержали на машине Хер-Головы, заднее сиденье было запачкано кровью. Но вот начни полицейские раскручивать это дело, копать, предъяви Колчанову обвинение — и на свет могло бы выползти много интересного. Например, расстрел людей в кафе, «огненная акция», навевающая неприятные ассоциации с Лидице и Хатынью. А свободная пресса дремать не привыкла…

Официальная версия ночной стрельбы выглядела как разборка между двумя криминальными группировками, а вот Феликс в эту легенду никак не вписывался. Сымитировать попытку к бегству теперь было невозможно: о задержании Колчанова было известно журналистам, сюжет с аварией репортерской машины уже прошел в новостях. Вся Вена была взбудоражена ночными происшествиями, а интерес к таким событиям обычно держится довольно долго.

Феликс не мог и предположить, что с этого момента его жизнь пойдет на новый виток, что события полувековой давности заставят его изменить некоторым своим устоявшимся принципам. Он знал такой город в Белоруссии, как Бобруйск, даже знал, что в нем есть старая крепость…

Но время словно спрессовалось, и то, о чем, как казалось, уже стали забывать, через пару недель ворвалось в его жизнь.

Глава тринадцатая

Шел четвертый год войны. Немцы отступали на запад. В бобруйском лагере смерти № 131 об этом знали, но мало кто из узников этого ада надеялся остаться в живых. Ведь каждый день гремели автоматные очереди и расстрелянных людей сотнями закапывали в огромные рвы. Туда же сбрасывали больных, ослабевших от голода. И засыпанные землей, люди еще продолжали жить. Казалось, земля дышит, и откуда-то из ее черных недр раздаются сдавленные голоса, тихие стоны, зовущие на помощь. Но кто мог спасти этих несчастных? Никто. И уже через сутки надо рвом царила гнетущая тишина.

А в лагере № 131 продолжалась жизнь, если, конечно, все то, что там происходило, можно назвать жизнью. Но люди дышали, получали скудную пищу, переговаривались, иногда даже улыбались. Однако подавляющее большинство узников было сковано смертельным страхом. Каждый понимал: выхода отсюда нет, вернее, есть один-единственный — туда, в глубокий, мрачный, темный ров. Убежать мало кому удавалось, и каждый, кто попал на этот конвейер, уже чувствовал на своем затылке, на своем лице смрадное, холодное дыхание неминуемой смерти.

Эсэсовцы, автоматы, колючая проволока, вышки, пулеметы, прожектора, бесконечный лай и вой страшных псов, готовых в любой момент броситься на пропахшего кисловато-смрадным потом человека в истлевшей одежде, растерзать его на куски… И никто не придет на помощь, никто не оттащит за ошейник разъяренного пса, из пасти которого вырывается жуткое рычание и падают на истоптанную десятками тысяч ног землю хлопья желтой слюны, похожей на грязную мыльную пену. Заключенные безропотно смотрели на то, как расстреливают их товарищей, как псы загрызают людей до смерти, слышали звонкие пистолетные выстрелы и пьяное ржание эсэсовцев. А что им еще оставалось?

И никто из тех, кто оказался в лагере смерти № 131 в конце 1943-го или в начале 1944-го, даже и представить себе не мог, что творилось здесь, на территории легендарной Бобруйской крепости, все те бесконечные годы оккупации. Господи, сколько людей погибло здесь, измученных голодом, холодом, болезнями! Сколько умерло от тифа, а сколько было убито прикладами, дубинками! А скольких расстреляли эсэсовские автоматчики, и скольких загрызли разъяренные псы!

Если бы те, кто сейчас был в лагере, знали о том, что здесь творилось, то наверняка даже та крохотная искорка надежды давным-давно погасла бы, словно маленький уголек, на который вылили котел соленой, как слезы, воды. Да, лагерь смерти в Бобруйской крепости — это юдоль скорби для пленных солдат, для тех, кого схватили просто на улицах Бобруйска или какого-либо другого белорусского, украинского или российского городка, маленькой деревеньки, а потом привезли сюда для того, чтобы здесь человек подох, как собака.

Плохо, когда холодно, плохо, когда нещадно палит солнце, плохо, когда идет дождь. Здесь всегда плохо, ведь ты не волен сделать даже малейшее движение по своему желанию. Здесь на все существуют предписания, здесь можно делать лишь то, что разрешено властями, и ничего более. Правда, думать, мечтать запретить тебе никто не сможет. Но если эсэсовец на твоем лице вдруг увидит улыбку или что-то хотя бы отдаленно ее напоминающее, знай, близок час твоей смерти, и смерти лютой. Тебя будут бить ногами, колоть штыком, а когда не сможешь подняться, тебе кованым сапогом наступят на горло и будут медленно втаптывать тебя в землю. А ты станешь хрипеть, стонать, задыхаться, скрести скрюченными пальцами утрамбованную землю, закатывать глаза. И даже молитву не сможешь прошептать.

В тебя, измученного до последней степени, небрежно и лениво эсэсовец выпустит пулю из своего «вальтера» или «шмайссера», и она размозжит тебе голову. Жизнь покинет твое тело. А надеяться на то, что твоя душа бессмертна и обретет наконец-то волю, — слабое утешение.

Поэтому все, кто был в лагере смерти, старались не улыбаться, ходили, опустив глаза, глядя лишь на свои истоптанные сапоги, если, конечно, они были, или на окровавленные, распухшие босые ноги, истертые и избитые, в язвах и шрамах.

Стояло начало лета 1944 года, жаркое и душное, с грозами и ливнями. Сержанта-артиллериста Савелия Сироткина взяли в плен месяц назад, контуженного. И уже много раз Савелий думал, что для него, может, было бы лучше, если бы тогда, во время боя, осколок или пуля попали ему в грудь, в сердце. Но нет, судьбе было угодно, чтобы он остался жив и испил всю чашу страданий до дна, изведал все унижения, какие только себе можно представить. Рядом с Савелием на нарах лежал Арсений Владомирский, пехотинец, попавший в редкое для того времени окружение три недели назад. За эти три недели, проведенные в лагере, и Савелий Сироткин, и его сосед по нарам Арсений Владомирский из когда-то крепких парней превратились в настоящие скелеты, обтянутые кожей.

Правда, не лучше выглядели и остальные узники лагеря смерти. Здесь никто, кроме эсэсовцев, охранявших лагерь, и их страшных псов не ел и не пил вдоволь. То, что испытывали заключенные, нельзя было даже назвать голодом, это было что-то более страшное.

Заключенные ели все — траву, мышей, птиц, червей и жуков, — все, что можно было разжевать. Раз в день они получали баланду и немного хлеба. Но и это случалось не всегда.

В последнюю неделю немцам было не до заключенных, дела на фронте шли не лучшим образом. Хоть радио передавало, что вот-вот вермахт использует какое-то секретное оружие и в войне наступит перелом, да такой, что немецкие войска двинутся за Москву к Уралу, в эти бредни доктора Геббельса уже не верили ни фронтовики, ни даже эсэсовцы, гитлеровская гвардия. Они-то видели, какие лица были у военнопленных: о, совсем не такие, как в сорок первом и в сорок втором. Правда, так было недолго, всего несколько дней: лагерь смерти делал свое дело. Но поначалу эсэсовцам становилось немного не по себе. Узники лета сорок четвертого были совсем не похожи на брошенных в мясорубку бездарным командованием растерянных окруженцев лета сорок второго. Это был другой народ.

И поэтому эсэсовцы в буквальном смысле зверели с каждым днем, с каждым часом все больше и больше. Они прекрасно понимали, что пощады им не будет, они знали, что на каждом из них не десятки человеческих жизней и даже не сотни, а тысячи и что в конце концов от расплаты им не уйти. А пока они должны, во-первых, убивать, во-вторых, убивать и, в-третьих, убивать.

И они убивали, а затем по утрам и в полдень вывозили убитых из лагеря на грузовиках и сбрасывали в глубокие рвы. А тех, кто закапывал трупы, чуть позже тоже расстреливали, убирая таким образом свидетелей своих злодеяний.

Знойным июнем сорок четвертого, лежа на деревянных нарах, ни Арсений Владомирский, ни его товарищ и сосед Савелий Сироткин даже представить себе не могли, что всего через какой-то месяц пять тысяч человек будут освобождены. Пять тысяч из пятидесяти тысяч узников. Товарищи не знали и не могли знать, сколько горя придется хлебнуть освобожденным. Ведь те, кому не довелось пасть смертью храбрых в боях за Балатон или за Зееловские высоты, вернутся потом в другие лагеря, наши, не менее страшные, если не более…

— Ты спишь, Арсений? Спишь, да? — негромко прошептал Савелий.

Он тяжело вздохнул и попытался перевернуться на бок, но тут же закашлялся, его изможденное тело стало судорожно дергаться.

— Нет, не сплю, — прошептал в ответ Арсений, когда приступ кашля у его соседа прошел.

— Почему я не убежал отсюда?

— А что, была возможность?

— Да, мог попробовать, да не с кем было, — постанывая, сказал Савелий. — Надо было бежать, все лучше, чем здесь. Не сегодня-завтра расстреляют.

— Сегодня уже навряд ли. Вернее, ночью навряд ли. Это же надо всех поднять, построить. Они отдыхают.

— Отдыхают…

— Да, нажрались и отдыхают.

— Только не надо про жратву, Арсений, я тебя прошу… — Савелий перевернулся на живот и вновь сильно закашлялся.

— Эй, вы, потише, мать вашу, спать не даете! — раздалось откуда-то справа, сверху.

— Да спим мы, спим, — бросил Савелий в темноту, вытирая растрескавшиеся губы.

Но уснуть, вернее, забыться хотя бы на короткое мгновение не дали собачий лай за стеной и разорвавшая зыбкую ночную тишину длинная автоматная очередь. Затем послышались топот и резкие гортанные крики.

Многие проснулись, тяжело задышали, зашептали молитвы, благодаря Бога, что это не их, а кого-то другого настигла смерть.

— Возле шестого барака, — прошептал Савелий и тронул соседа за плечо.

— Да, возле шестого барака, — подтвердил Владомирский. — Наверное, решили бежать.

— Отсюда не убежишь, — обреченно произнес

Сироткин.

— А жаль, жаль…

— А ты убежал бы, если бы представилась такая возможность?

Затем за стеной раздалось еще несколько выстрелов.

— Добивают, чтобы наверняка, — прокомментировал Владомирский, — а завтра весь барак, из которого бежали, построят — и каждого третьего. А может, и каждого второго.

— Не надо об этом, Арсений, давай думать о чем-нибудь хорошем.

— А о чем хорошем тут можно думать?

Вокруг слышались тяжелые вздохи, сдавленные стоны, скрежет зубов и какие-то странные, придушенные крики. Обычно так кричат во сне, когда падают в бесконечно глубокую пропасть, понимая, что никогда, сколько ни лети и как быстро ни падай, не достигнешь дна этой бесконечной страшной шахты со скользкими от крови стенами.

— Пока я был в седьмом бараке, там три раза расстреливали. Но меня Бог миловал, — сказал Владомирский. — Первый раз, когда расстреливали каждого третьего, я оказался вторым, а потом, когда расстреливали каждого четвертого, я оказался третьим. А в третий раз я оказался первым.

— Если бы тебя не перевели, — прошептал Савелий, — то ты оказался бы вторым и лежал бы где-нибудь сейчас в овраге, и жрали бы тебя черви.

— Они нас и так жрут, — вздохнул Арсений и попытался перевернуться на бок.

Его суставы хрустнули, он скривился от боли и скрипнул зубами.

— Сволочь, чуть меня не убил! Так заехал по спине прикладом, что я думал, хребет сломает.

— Это когда — утром?

— И утром тоже. А потом в обед, когда я стоял в очереди за баландой.

— Это кто тебя? Тот мордатый Ганс?

— Ганс… Чтоб он сдох! — прошептал Владомирский, продолжая скрежетать зубами и пытаясь улечься так, чтобы не болел позвоночник. — Попадись он мне… Я бы его повесил за яйца и резал бы ножом на мелкие кусочки. Я бы ему такое устроил…

Савелий слушал своего соседа и представлял себе Ганса, свиноподобного эсэсовца с молочно-розовой, словно поросячьей, как у всех рыжих людей, кожей, с огромными ручищами и короткой шеей. От одного только вида этого чудовища начинал колотить озноб. Ганс Фридман был одним из тех, кого называют кончеными мерзавцами и кого язык не поворачивается назвать человеком.

— Сегодня он застрелил танкиста из нашего 6арака, — вспомнил Сироткин. — Тот что-то завозился, так Ганс подошел, молча достал пистолет и выстрелил танкисту в затылок. Бедняга и крикнуть не успел.

— Я видел, — кивнул Арсений.

— Да хватит вам! — послышался из темноты голос.

— Хватит да хватит… Не хочешь — не слушай.

— Спали бы лучше, — проворчал школьный учитель, которого схватили прямо на улице Бобруйска.

Он находился здесь всего несколько дней. Но и Савелий, и Арсений как-то успели сблизиться с этим разговорчивым, еще не сломленным окончательно немолодым мужчиной.

— Василий Петрович, а вы-то чего не спите? — спросили товарищи хором.

— Не спится что-то.

— Спали бы лучше.

— Не могу, душа болит, все думаю, думаю, как там мои. Что с ними?

— А кто у вас остался?

— Как кто — жена, дети, старая мать.

— Надо же! У меня тоже мать-старушка, — почему-то обрадовался Савелий.

— А у меня матери нет, умерла перед самой войной. Заболела и умерла, — спокойно, без обиды в голосе, словно речь шла о ком-то постороннем, прошептал Арсений и, прикрыв ладонью глаза, вздохнул. Но вместо вздоха получился сдавленный стон.

— Я своих учеников перед самой войной сюда на экскурсию водил, крепость показывал, рассказывал им, — заговорил из темноты школьный учитель.

— Да, до войны хорошо было, — в раздумье произнес Владомирский. — А вы, Василий Петрович, наверное, и не думали, что вам доведется в этой самой крепости прожить свои последние деньки?

— Нет, не думал, Арсений. Никогда не думал! Даже в страшном сне не мог такого представить.

— А вот оно как в жизни получается. Думать не думаешь, а судьба распоряжается по-иному.

— Да не верю я ни в какую судьбу, — сказал учитель. — И тебе не советую верить.

— А во что, Василий Петрович, верить?

— Надо надеяться на лучшее.

— На лучшее? — воскликнул Сироткин. — На то, что не сапогами забьют, а застрелят, как танкиста, в затылок? Что помрешь без мучений?

— Нет, Савелий, надо надеяться на спасение.

— Да кто нас спасет? Наверное, мы последние деньки…

— Молчи, молчи, не говори так! Я пожил на свете больше твоего и кое в чем разбираюсь.

— Думаете, наши освободят? Так они, мать их такую, нас всех до этого перестрелять успеют и даже закопают. Хотя, по мне, все едино, в земле гнить или так. Все равно черви съедят.

— Василий Петрович, а что здесь раньше было, расскажите. А то все равно не заснуть, — попросил Арсений.

— Здесь, милый юноша, замок раньше был. А потом крепость построили.

— А давно?

— В самом начале девятнадцатого века, во время войны с Наполеоном. Французы даже не пытались ее взять. Так всю войну российский гарнизон тут и пробыл, вылазки делали. Воевали.

— Что, сто лет назад?

— Да чуть больше, в 1836 году крепость уже совсем закончили.

— А откуда вы это знаете?

— В книгах писали, да и в архиве бумаги видел, в учебниках читал.

— Хорошо вам, вы такой умный да образованный, — с завистью произнес Владомирский. — А я вот тоже хотел учиться, да не повезло.

— Ничего, ничего, Арсений, кончится война, будешь учиться. Все еще наверстаешь.

— Интересный вы человек, Василий Петрович, верите в то, что война кончится, верите в то, что выживете. А я в этом лагере уже полтора месяца и за это время перестал верить во все.

— Так нельзя, дорогой, надо держаться, надо себя пересилить, — назидательно заговорил из темноты старый педагог.

Он говорил так, словно пытался вдолбить в голову несмышленого первоклассника прописные истины, на первый взгляд банальные, но такие необходимые мальчишке, которому предстоит долгая жизнь.

— Так вот, — продолжил Василий Петрович, — эта крепость строилась в два этапа. И первый этап был закончен незадолго до восемьсот двенадцатого года, как раз когда началась Отечественная война.

— Это что, та, которая с французами? — спросил Савелий не без тайного щегольства своей эрудицией.

— Да, правильно, именно та, именно с самим Бонапартом Наполеоном. Так вот те, кто строил эту крепость, хотели создать неприступный форпост, такой, чтобы можно было долго защищаться. Со всей России специалисты работали. А строили по проекту управляющего инженерной экспедицией военного министерства генерала Оппермана. Крепость возводили тысяча солдат и крепостные крестьяне из Могилевской, Минской и Черниговской губерний. От каждой губернии требовали пятьсот телег и строительные материалы. Камень привозили из Карелии, с Кавказа, с Украины, с Урала. Был тут каменный иезуитский костел, так его переделали в арсенал и построили еще новые казармы, склад, госпиталь. Если быть еще точнее, до начала войны построили пять основных бастионов и часть внутренних сооружений. Насыпали вал, выкопали глубокие рвы.

— Это до какой войны, Василий Петрович? — осведомился Савелий.

— Да все до той же, восемьсот двенадцатого года.

Арсений слушал все это и в запахе пота и испражнений сотен людей пытался представить, как когда-то давно скрипели колеса телег, звякали лопаты, слышались голоса сотен людей, которые занимались, в общем-то, хорошим, мирным делом. Ведь и сам он, Арсений, был неплохим каменщиком. Мог сложить печь, сделать фундамент. В общем, руки у него, как говорила его мать, росли откуда положено, не из задницы, как у его старшего брата.

— Вы знаете что-нибудь про генерала Багратиона? — поинтересовался у своих соседей школьный учитель.

— А кто это такой?

— Он герой Отечественной войны, все той же, восемьсот двенадцатого года.

Может быть, еще долго трое узников говорили бы о крепости и о том, что и эту войну их страна закончит победой, если бы не автоматные очереди и исступленный лай сторожевых псов. От выстрелов в бараке многие проснулись и стали переговариваться.

И все опять пришли к выводу, что кто-то попытался убежать из лагеря, но скорее всего попытка оказалась неудачной. Чем ближе приближался к Бобруйску фронт, чем чаще над крепостью проносились на запад самолеты, тем чаше заключенные пытались убежать. И теперь почти каждый день слышались по ночам автоматные и пулеметные очереди, гортанные крики эсэсовцев и лай псов. Почти каждое утро выстраивались шеренги пленных, и офицеры в начищенных хромовых сапогах прохаживались перед строем и пальцем показывали, кого расстрелять из первой десятки пленных. Несчастных тут же выводили из строя и прямо на глазах у товарищей приговор приводили в исполнение.

— Завтра опять расстреливать будут. Не становись рядом со мной, Савелий, слышишь? — обратился к Сироткину Арсений.

— Это ты не становись рядом со мной! — ответил Сироткин.

— Ладно, ладно, ребята, главное, дожить до завтра, — сказал Василий Петрович. — Вдруг и у нас…

— До завтра — не знаю, а вот до рассвета, думаю, дотянем. Интересно, который час? — спросил Арсений.

— Думаю, часа два, — предположил Сироткин.

— А я думаю, половина третьего, — возразил его товарищ.

И узники лагеря смерти принялись обсуждать такой важный для них вопрос, сколько именно сейчас времени. Спор был почти яростный, хотя и велся шепотом. А самое главное, что никто не мог доказать своей правоты: ведь часов, естественно, ни у кого не было.

Но затем Арсений вдруг вспомнил: — Тише, тише, сейчас мы услышим. Немцы же пунктуальные, будет смена караула, а меняются они в три часа.

И действительно, минут через семь-восемь трое заключенных, двое из которых были военнопленными, а один простым школьным учителем, услышали, как меняются часовые.

— Мужики, давайте спать, — донесся из темноты чей-то голос.

— Да-да, надо спать, — прошептал Савелий, пытаясь устроиться поудобнее, прекрасно понимая, что, как ни ложись на эти нары, удобнее не будет.

Все старались уснуть, но мало кому это удалось. Лаяли и выли псы, время от времени слышались выстрелы. Савелий лежал и вспоминал о том, как ему повезло два дня назад.

Он встретил своего земляка. Тому привалило счастье: он работал здесь санитаром. И вот Павел (так его звали), узнав, что Сироткин родился и вырос в том же районе, что и он, и что, возможно, они даже когда-нибудь до войны встречались в райцентре, дал ему кусок хлеба. И Савелий, прячась ото всех, жадно грыз ту твердую как камень горбушку. В ту минуту для него не было ничего слаще, вкуснее и желаннее. Попытайся кто тогда отобрать у Савелия подарок — ох, не поздоровилось бы ему! Да хоть бы это был эсэсовец, да хоть бы он расстрелял узника на месте… Хлеб был немецкий, из офицерской столовой — большой, вкусный и сладкий сухарь. О таком блаженстве Савелий не мог и мечтать.

«Хорошо, что меня никто не видел, ни одна живая душа, ни одна сволочь, — думал Сироткин. — Хорошо, что мне ни с кем не пришлось делиться, отламывать, крошить хлеб. Ведь все удалось съесть, все до последней крошечки».

Он вспомнил, как откусывал, не боясь сломать зуб, затем размачивал во рту сухой, жесткий кусок и жадно глотал, задыхаясь от счастья.

«Вот бы и завтра встретить своего земляка, который так удачно устроился! А мало того что Павел сыт сам, он может еще кое-что подбросить и мне — пару кусков хлеба или кусочек сахара».

— Сахар! Сахар! — повторял Савелий, чувствуя, как вязкая слюна наполняет рот. — Слово-то какое, са-хар! Слаще его нет ничего на свете, ничего!

А если бы (о нет, это уже что-то запредельное!) Павел дал бы ему кусок немецкого сала… Вот тогда он был бы уверен на сто процентов, что сможет протянуть еще недели полторы и не загнется от голодной смерти. Хотя — это Савелий прекрасно понимал — кроме голодной смерти, его могут встретить тысячи смертей, самых разнообразных. Один нечаянно брошенный взгляд, одно оброненное слово, неловкое движение — и пуля войдет ему в затылок, или в спину, или в лоб.

Эсэсовцы, охраняющие лагерь смерти № 131, очень любили, демонстрируя на спор свою меткость, стрелять заключенному в голову. Сколько уже таких смертей довелось видеть Савелию Сироткину! Счет шел не на десятки, а на сотни, может быть, даже на тысячи.

И вот теперь, ощущая лопатками доски нар в своем душном бараке, пропахшем смрадом и смертью, Савелий мечтал о куске сахара или хлеба и жадно сглатывал слюну. Ему казалось, вожделенный кусок хлеба уже у него в руках, такой божественно-шершавый на ощупь…

— Что с тобой? Тебе плохо? — прошептал Арсений и тронул соседа за худое плечо.

— Да нет, все нормально. Просто жрать хочется так, аж все тело переламывает. А в животе словно напихали угольев, и там все горит. Чтоб они все сдохли! Сволочи! Фрицы проклятые!

— Успокойся, — сказал Владомирский. — Будет день, будет пища.

— Да, день уже скоро начнется, это точно. А вот будет ли пища, еще неизвестно.

— Думай о хорошем, слышишь, Савелий.

— Да я от голода уже вообще ни о чем не могу думать. И как это я раньше, еще до войны, иногда отказывался от хлеба, от молока, от сала? Сейчас кляну себя за это на чем свет стоит.

— Эй, парни, тише! — раздался голос школьного учителя. — Что это вы про жратву заладили?

— Эх, Василий Петрович, а о чем еще говорить? — пробурчал Арсений, пытаясь перевернуться на бок, и застонал, потому что нестерпимо заболели позвоночник и плечо. — Может, я и ходить не смогу, так болит спина.

— Ничего, держись, все может измениться к лучшему, — попытался учитель подбодрить друзей.

— Да никуда оно уже не изменится! Лучше бы наши разбомбили этот лагерь, так, может, убежать хоть кому-нибудь удалось бы.

— Возможно, возможно, — проговорил Савелий.

Глава четырнадцатая

Есть на земле места, при одном упоминании о которых охватывает леденящий ужас. Именно таким был бобруйский лагерь смерти под № 131. Он был создан немцами летом 1941 года в оккупированном Бобруйске на территории старинной крепости, красные стены и бастионы которой стоят и по сей день.

Когда смотришь на эту крепость, кажется, что ее камни так сильно пропитались человеческой кровью и человеческими слезами, что над их цветом не властны ни дожди, ни снега.

Уже в конце 1941 года здесь содержалось примерно шестьдесят тысяч узников, двадцать тысяч из которых немцы держали под открытым небом. Повсюду была натянута колючая проволока, расставлены вышки с пулеметами и прожекторами. Из-за голода, холода и антисанитарных условий в лагере вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Естественно, немцы не стали лечить больных, а наоборот, помещали их вместе со здоровыми. Ведь на то он и был лагерь смерти.

В октябре и ноябре сорок первого дьявольская фабрика производила более шестисот мертвецов в сутки, а зимой этот «показатель» дошел до тысячи. Тяжелобольных фашисты закапывали вместе с мертвыми в огромные рвы. Седьмого ноября 1941 года, когда в Москве на Красной площади состоялся знаменитый парад, по приказу представителя верховного командования германской армии был подожжен один из бараков.

Таким способом эсэсовцы решили отметить советский праздник. Заключенных, которые выбегали из подожженного здания, расстреливали из расставленных вокруг пулеметов. В этот день немцам удалось добиться рекордного результата — четыре тысячи трупов.

А в декабре 1941 года под видом отправки в Минск более трех тысяч голодных, полураздетых и изможденных пленных погрузили в товарные вагоны и на открытые платформы. Все эти люди по дороге замерзли и погибли. До июня 1942 года душегубы из старой крепости уничтожили почти сорок тысяч человек. А к январю 1944 немцы окончательно расправились с военнопленными.

Этот лагерь все время пополнялся гражданскими заключенными, которых ожидала та же участь, что красноармейцев и командиров. Людей хватали на улицах Бобруйска и других городов и деревень Белоруссии, а затем привозили сюда на погибель. Когда Красная Армия освободила Бобруйск, в лагере осталось в живых только пять тысяч человек.

Гауптштурмфюрер СС Вильгельм Моргенштерн, молодой подтянутый мужчина, был вызван на личную аудиенцию к министру внутренних дел Германии Генриху Гиммлеру. Всемогущий рейхсфюрер принял молодого офицера СС в своей личной резиденции. Гиммлер сидел за письменным столом под огромным портретом фюрера, сосредоточенно поблескивая стеклами очков. Вильгельм Моргенштерн поприветствовал своего шефа. Тот небрежно махнул рукой в ответ, но сесть не предложил. Весь разговор занял считанные минуты.

Гиммлер говорил отрывисто, отчеканивая каждую фразу. Он наверняка знал, что Вильгельм запомнит все до последнего слова, вплоть до интонации.

— Дело, которое я хочу поручить вам, очень и очень сложное, — начал второй человек в рейхе.

— Слушаю вас, рейхсфюрер, — чуть запинаясь, произнес Моргенштерн.

— Вам придется вылететь в район боевых действий, на Восточный фронт. Вы, насколько я знаю, беззаветно преданы партии и фюреру, поэтому я остановил на вас свой выбор. Вы можете взять еще несколько помощников. Получите все необходимые документы и незамедлительно летите на Восточный фронт, в Бобруйск.

— Но ведь это тыл, рейхсфюрер, — удивился молодой эсэсовец.

— На самом фронте вам делать нечего. Вильгельм понял, что сейчас рейхсфюрер скажет самое важное.

— Вы должны будете получить груз, принять его, проверить все бумаги, а затем доставить этот груз сюда. Повторяю, задание очень важное и очень сложное.

— Что это будет за груз, рейхсфюрер? — осмелился спросить Моргенштерн.

— Это очень важный груз. Вы знаете, что наши дела на фронте идут не лучшим образом. Для того чтобы продолжать войну и закончить ее победоносно, наголову разгромить большевиков, рейху нужно золото. Это золото собрали, и вы должны будете переправить его сюда. Здесь мы его сможем использовать по назначению.

— Все будет сделано, рейхсфюрер! — отрапортовал Вильгельм.

— Вот и хорошо. Документы получите в моей канцелярии. Все ваши просьбы будут выполнены. Людей не жалейте, золото для нас сейчас — самое главное.

Вильгельм кивнул.

— Можете быть свободны. — Гиммлер встал, давая понять, что аудиенция окончена. — Хотя задержитесь на секунду, я забыл вас поздравить с очередной наградой и присвоением очередного звания.

Приходилось спешить. Фронт приближался к Бобруйску, русские непрерывно атаковали. Документ, который получил Вильгельм Моргенштерн в канцелярии Гиммлера, производил впечатление, ведь на нем красовалась подпись самого рейхсфюрера. Текст этой бумаги был коротким: предъявителю сего предписывалось оказывать всяческое содействие, груз освобождался от любого досмотра, в случае необходимости следовало незамедлительно выделять любой транспорт.

И вот короткой ночью начала июня чуть западнее Бобруйска приземлился военный самолет. Из него вышли гауптштурмфюрер СС Вильгельм Моргенштерн и еще четверо эсэсовцев, которых он взял себе в помощь. Даже они пока точно не знали, что будет находиться в ящиках.

Прямо с аэродрома Моргенштерн и его подручные отправились в город. Гауптштурмфюрера поразили безлюдные улицы Бобруйска, и он спросил у водителя:

— А почему в городе так мало народа?

Шофер пояснил, что в связи с приближением фронта в городе каждый день проводятся облавы и жители не рискуют выходить из своих жилищ. Да и большинство горожан уже перебрались в деревню, остались только те, кто обслуживает железную дорогу, электростанцию.

«Что ж, это хорошо, — отметил про себя гауптштурмфюрер, — чем меньше людей, тем лучше».

Конечно же, Моргенштерн такого не ожидал. Он думал, что здесь, так же, как и в Германии, обычная городская жизнь, несмотря на войну, идет своим чередом. Еще меньше удивления вызвали бы горожане, в панике спасающиеся от бомбежки: такая картина для немцев давно стала привычной. Но вокруг не было ни души.

Пролетело несколько самолетов с белыми крестами на крыльях, и гауптштурмфюрер СС немного успокоился. Чем ближе к центру подъезжал кортеж черных автомобилей с эсэсовцами, тем больше попадалось военных. Они суетились, грузили архивы, грузовики с солдатами уходили на восток. Лица воинов вермахта были мрачными и сосредоточенными.

«Да, их ничего хорошего не ждет», — подумал верный слуга партии и фюрера и безукоризненно чистым платком вытер вспотевший лоб.

В воздухе парило, с запада надвигались темные тучи. Моргенштерн прикинул, что часа через два начнется гроза, настоящая летняя гроза с проливным дождем, с зигзагами молний, так похожих на угловатые буквы-значки на шевроне его мундира. А пока ему надо было встретиться с комендантом.

Комендатура располагалась в самом центре города, неподалеку от драмтеатра. Часовой хотел остановить решительно поднимающегося по ступенькам офицера СС, но тот показал ему свои документы. Солдат тут же вытянулся в струнку и пропустил Моргенштерна к своему начальству, даже не докладывая.

Комендант города уже был предупрежден о гостях из Берлина и встретил это известие без особого энтузиазма. Но, когда он увидел документ, подписанный самим рейхсфюрером, его отношение к Моргенштерну тут же изменилось. Вначале комендант поглядывал на гауптштурмфюрера немного пренебрежительно: дескать, много я вас таких видел-перевидел, прилетят, накричат, а затем тут же смоются с первым же самолетом. Но едва он взглянул на подпись Гиммлера, как тут же проникся даже не уважением, а почтительным страхом к молодому подтянутому офицеру в черной, как безлунная ночь, безукоризненно сидящей форме.

Казалось, что мундир гауптштурмфюреру только что пошили и хорошенько отутюжили, будто и не было долгого перелета. Это коменданту не могло не понравиться. Что-что, а военную выправку он уважал. И, глядя на гауптштурмфюрера, комендант подумал: «Вот он, истинный ариец: молодой, красивый, высокий, сильный, подтянутый, белокурый, с пронзительными голубыми глазами и чистой кожей. Словно сошел с плаката ведомства доктора Геббельса».

Впрочем, коменданту было некогда размышлять о чистоте нордической расы. Он прекрасно понимал: фронт с каждым часом приближается, а работы невпроворот. Надо успеть эвакуировать в безопасное место архивы, уничтожить заводы, взорвать электростанцию, все мосты, заминировать административные здания и только после этого покинуть город. В общем, что называется, начать и кончить. Хорошо что хоть крепость с концентрационным лагерем № 131 не числилась за ним, а находилась в ведении СС. Значит, не ему, а эсэсовцам предстоит заметать следы, то есть уничтожить оставшихся военнопленных. Об этом комендант знал. Ведь несколько дней назад он получил приказ выделить свободный транспорт и, если понадобится, солдат.

— Так что вам требуется, гауптштурмфюрер? — спросил хозяин кабинета.

— Мне будут нужны люди, грузовик и самолет. Всем этим вы меня обеспечите.

— Будет исполнено. Но вы же сами видите, что творится. Русские наступают. Я, конечно, уверен, что мы сможем отстоять город, силы сюда стянуты немалые, но тем не менее…

— Меня это не интересует, полковник, — отрезал Моргенштерн. — Удержите ли вы город или нет — ваши проблемы. Я должен выполнить задание, и на это мне отведено три дня. Три дня город будет нашим? — напрямую спросил эсэсовец у немолодого полковника.

Тот поморщился, словно от зубной боли.

— Думаю, что три дня у нас есть.

— Тогда все хорошо.

«Ну, я не сказал бы», — подумал полковник и вновь посмотрел на гауптштурмфюрера СС, бравый вид которого напомнил ему военные парады золотых дней «третьего рейха».

Вспомнилось ему, как он сам в 1936 году маршировал в колонне таких же блестящих офицеров, которым фюрер пророчил неисчислимые победы. И действительно, победы были, и блестящие: вся Европа легла к ногам солдат рейха. Казалось, что так же будет продолжаться и дальше, большевистский колосс на глиняных ногах рухнет, и доблестные немецкие войска пройдут парадным маршем по Красной площади в Москве.

«Наверное, этот мальчишка еще и войны-то толком не видел», — решил комендант, хотя наград у гауптштурмфюрера было не меньше, чем у него самого.

— Скажите, гауптштурмфюрер, вы были на фронте? — спросил начальник бобруйского гарнизона.

— Да, полковник, и не один раз, — улыбнулся Моргенштерн.

— Но в окопах, надеюсь, вам не довелось побывать?

— В окопах не довелось. А вот в тылу у большевиков я был.

На такое полковнику нечего было возразить.

— Дайте мне офицера, который хорошо знает город и окрестности, — распорядился гауптштурмфюрер.

Полковник согласно кивнул, и уже через десять минут эсэсовцы выходили из комендатуры. Их сопровождал измученный, невыспавшийся пехотный офицер в сером, давно не чищенном мундире.

На подъезде к крепости кортеж из трех легковых автомобилей, в которых сидели эсэсовцы, вынужден был остановиться.

Моргенштерн с досадой поморщился:

— В чем дело? — бросил он одному из своих подчиненных. — Иди разберись.

Дорогу перегородил какой-то грузовик, к которому немедленно бросился помощник гауптштурмфюрера.

— Отгоняй в сторону! — распорядился он.

— Мотор заглох! — объяснил водитель.

— А мне плевать! — крикнул эсэсовец. — Не видишь, мы не можем проехать!

— Да кто ты такой? — раздался пьяный голос, и из другой дверцы грузовика спрыгнул раскрасневшийся от выпитого гауптштурмфюрер СС.

— Нам надо в крепость, — сказал подчиненный Моргенштерна.

— И мне тоже надо в крепость. Подождете. Сейчас нас подцепят и оттащат.

— Но мы торопимся!

Вильгельм понял, что предстоит разбирательство минут на пятнадцать-двадцать, не меньше. Он вылез из машины, достал сигареты, закурил и неодобрительно посмотрел на хмельного гауптштурмфюрера в мятом и грязном мундире. Его красная физиономия вдруг показалась до боли знакомой.

— Фридрих, ты? — крикнул Моргенштерн, шагнув вперед.

Офицер поднял голову, исподлобья взглянул на Вильгельма и весь расплылся в улыбке.

— Вилли, ты, что ли? Здорово! — пьяный эсэсовец бросился к Моргенштерну, дохнул на него ароматом шнапса и чуть не задушил в объятиях.

— Я, я, Фридрих!

— Что ты здесь делаешь? — А ты?

— Я здесь служу.

— А я по делам.

— По делам? Да какие могут быть дела в этой дыре?

— Значит, могут, — не стал вдаваться в подробности посланец Гиммлера.

А его пьяный приятель ощупывал и тискал его, словно хотел съесть и выбирал кусок повкуснее. Офицеры не виделись с самого начала русской кампании, а ведь когда-то они были закадычными друзьями, учились в одной школе, жили на одной улице маленького немецкого городка Раушен.

— Так ты в крепость едешь? — спросил Фридрих.

— Да, в крепость, — сказал Моргенштерн. — Чем ты там занимаешься?

— Я помощник начальника лагеря, его правая рука.

— Понятно, — Вильгельм слегка поморщился.

— Давай я поеду с вами, — предложил Фридрих Зоммерфельд (такая была его фамилия).

Он прикрикнул на водителя грузовика, и кое-как огромный автомобиль с ящиками в кузове смог проползти несколько метров, съехав задними колесами на обочину.

— Что везете, Фридрих? — поинтересовался Моргенштерн.

— Полная машина взрывчатки. Надо будет кое-что заминировать. Ты же понимаешь, горим синим пламенем. А наш Геббельс все врет про стратегическое оружие. Да кто ему сейчас верит! — с пьяной откровенностью болтал помощник начальника лагеря. — Поехали, поехали, в крепости я приму тебя по-царски, — великодушно пригласил приятеля Фридрих. — Как-никак я там не последний человек

Через десять минут эсэсовские машины въехали на территорию лагеря смерти № 131. Вильгельму не раз доводилось бывать в подобных местах, и он уже привык к собачьему лаю, колючей проволоке, автоматчикам и вышкам. Привык даже к характерному запаху, который невозможно спутать с каким-либо другим: это был запах чужой смерти. Да не одной, а многих и многих людей…

— Работы у нас здесь хватает, — Фридрих сделал широкий жест рачительного прусского помещика, показывающего гостю свое образцовое хозяйство. — Стреляем, закапываем, сжигаем, обливаем кислотой, засыпаем известью. В общем, вкалываем будь здоров. А ты-то хоть чем занимаешься, а, Вилли?

— Я… — гость из Берлина задумался, — выполняю всякие поручения.

— И кто же тебе их дает? — поинтересовался трудолюбивый палач.

— Рейхсфюрер Гиммлер, — бесстрастно произнес Моргенштерн.

С его приятеля мигом слетел весь хмель. Фридрих весь подобрался и одернул свой такой непрезентабельный мундир.

— Да-а. И чем же ты занимаешься? — спросил он.

— Знаешь, я бы не хотел вдаваться в подробности. Это государственная тайна.

— Все понятно. Но выпить-то ты со мной, с боевым офицером, надеюсь, не откажешься?

— Отнюдь, — сказал посланец рейхсфюрера, стараясь вспомнить, когда же он в последний раз толком обедал. — Но сначала дела. Мне надо встретиться с начальником лагеря.

— Нет проблем. Он на месте.

О чем конкретно говорил гауптштурмфюрер СС Вильгельм Моргенштерн с начальником лагеря смерти № 131, гауптштурмфюрер СС Фридрих Зоммерфельд так и не узнал. Но, судя по тому, как подобострастно вел себя бобруйский обер-душегуб, дело оказалось весьма серьезным.

Подручные Моргенштерна удалились в подвалы крепости, которые тщательно охранялись эсэсовцами и куда даже сам Фридрих Зоммерфельд не имел доступа. В этих помещениях, бывших раньше гороховыми складами, сейчас хозяйничало особое подразделение, и никто, кроме начальника лагеря, не знал, что там хранится. Слухи ходили разные, и, возможно, если бы кто-нибудь из офицеров СС попал в самый дальний подвал за тяжелой железной дверью, то даже ему стало бы немного не по себе.

Уже три года специальная служба занималась делом государственной важности. Со всех концентрационных лагерей, находящихся на оккупированной территории, сюда, в Бобруйскую крепость, и еще в несколько подобных мест свозилось золото, изъятое эсэсовцами у заключенных. Это были золотые цепочки, кольца, сережки, браслеты, крестики. Но, конечно же, больше всего сюда поступало зубных протезов и коронок. Здесь все это золото плавилось в тиглях и превращалось в сверкающие слитки, на каждом из которых красовался имперский орел со свастикой в лапах. Очень узкий круг людей достоверно знал об этом источнике дохода «третьего рейха», несколько высших государственных чиновников знали точные цифры, и только два человека владели полной информацией. Ими были рейхсфюрер Гиммлер и рейхсляйтер Борман.

Сейчас в казематах Бобруйской крепости спешили как можно скорее переплавить, превратить в сверкающие бруски груды коронок, лежащих в больших, глубоких цинковых ящиках. Работа велась дни и ночи.

Итак, все должно было быть закончено завтра. Золото взвесят, промаркируют и аккуратно упакуют в цинковые ящики со специальными замками, а затем эти ящики спрячут в деревянные, крашенные в зеленый цвет. На каждом ящике будет поставлено несколько пломб. Вместе с ящиками гауптштурмфюреру СС Вильгельму Моргенштерну будет передано два комплекта документации: настоящий и фальшивый для сопровождения.

Посланец Гиммлера посмотрел, как движется дело, и остался доволен. Всех людей, занимавшихся переплавкой, он приказал начальнику лагеря уничтожить. Это было распоряжение рейхсфюрера, естественно, устное.

Теперь оставалось только ждать. Самолет, на котором Вильгельм Моргенштерн прилетел из Берлина, тщательно готовили к обратному рейсу. Его должны были сопровождать два истребителя: как-никак на борту сто восемьдесят три килограмма золота в аккуратных слитках, каждый из которых был завернут в специальную пергаментную бумагу.

Хоть фронт и приближался к Бобруйску, тем не менее гауптштурмфюрер СС Фридрих Зоммерфельд принял своего лучшего друга, как в старые добрые мирные времена. Толстые стены крепости надежно отделяли товарищей от внешнего мира с его лагерями смерти и танками генерала Рокоссовского. Патефон играл бравурные марши, под которые когда-то так хорошо было шагать по Парижу, Варшаве, Киеву…

— Понимаешь, Вилли, — сказал Зоммерфельд, успевший по случаю приезда порученца самого рейхсфюрера переодеться и вымыться, — все здесь не так уж и плохо, как кажется. Работа как работа. Надеюсь, ты меня не осуждаешь?

— Да нет, что ты, Фридрих! — успокоил его приятель. — Я понимаю, кто-то должен делать и это.

— Конечно, не хотелось заниматься такими вещами, но рейху нужны такие люди, как я.

— Да, служба у тебя — не позавидуешь.

— Думаю, у тебя не лучше.

— Не лучше, хотя вот так убивать людей не приходится.

— Разве это люди? Это уже навоз. И вообще, давай не будем о них. Вспомним лучше детство, наш городок. Кстати, как твоя сестра, как Герда? Такая была хорошая девчонка.

— Она вышла замуж в самом начале войны с Россией. Вышла, как полагали отец и мать, очень удачно. А потом ее мужа, офицера абвера, убили уже в сорок первом где-то под Смоленском. Я перед отлетом заезжал домой, встретился с родителями, был у сестры. Там ничего не изменилось, правда, жить стало тяжелее.

— А к моим ты не зашел?

— Нет, не зашел. У меня не было времени. Я заехал всего на час, а потом мне следовало вернуться в Берлин, получить кое-какие бумаги.

— Ясно. А я, представляешь, за все эти четыре года был дома всего два раза. Но самое страшное не это. Я не могу писать письма. Начинаю писать и рву. Понимаю: все, что могу им рассказать, для них будет каким-то кошмаром. А для меня этот кошмар — явь. Каждый день приходится присутствовать при расстрелах, убивать самому, следить за тем, как привозят заключенных и как их уничтожают. В общем, на моих глазах погибло столько людей, наверное, больше, чем жителей в нашем Раушене. Если бы еще лет пять назад мне кто-нибудь сказал, что я стану заниматься такими делами, я плюнул бы ему в рожу. А теперь нахожу в этом удовольствие. Ко всему можно привыкнуть. Вот разве что запах… Только шнапсом его и переживаю. Знаешь, Вилли, здесь многие офицеры сошли с ума. Да и не только офицеры. Приходят, казалось бы, нормальные люди, прослужат пару месяцев и начинают проситься на фронт. Я вначале этого не понимал…

— А сейчас? — спросил Вильгельм, глядя в словно выгоревшие, бесцветные глаза своего приятеля.

— А сейчас все нормально, я их понимаю. На фронте проще — там хоть как-никак враги, а здесь живое мясо. И я это мясо из живого превращаю в мертвое. Короче, весь этот лагерь — огромная бойня. Наша бойня, бойня моего отца, это ничто в сравнении с нашим лагерем. И тебе, Вилли, лучше всего этого не видеть. Ты всегда был счастливчиком, во всем тебе везло. А мне… — Зоммерфельд разлил по рюмкам коньяк. Несмотря на то что он изрядно нагрузился, руки его не дрожали.

Приятели выпили, затем повторили. Лицо помощника начальника лагеря еще больше раскраснелось, Вильгельм же, наоборот, как-то побледнел.

— Я смотрю, ты не приучил себя пить? — заметил Зоммерфельд.

— Нет, я не люблю, — ответил гость из Берлина. — Ты же знаешь, я никогда не любил спиртное.

— Я тоже не любил. А вот здесь без него нельзя. Даже трудно сказать, сколько я выпиваю в сутки. Просыпаюсь — пью, днем пью, вечером пью. Для того чтобы уснуть, обязательно должен напиться. И другие офицеры так же делают. Если не пить — сойдешь с ума. А сходить с ума не хочется.

— Может, тебе написать рапорт?

— Это бесполезно. Я уже ничем другим не могу заниматься. Понимаешь, кроме как стрелять в за-

тылок, я уже ничего не умею делать. Но это уж делаю на совесть. С двенадцати шагов попадаю точно в позвонок. Хочешь, покажу? Вот прямо сейчас пойдем, и я тебе продемонстрирую?

— Нет, не хочу. Не надо, Фридрих. Давай лучше еще выпьем.

Моргенштерн налил полрюмки себе и полную своему приятелю.

Тот покачал головой:

— Я это только так, для приличия, с тобой пью из рюмок. А когда один — ночью или вечером — я пью вот так.

Зоммерфельд взял бутылку, расстегнул верхнюю пуговицу своего кителя и принялся жадно пить коньяк из горлышка, не прерываясь, пока бутылка не опустела. Затем он швырнул ее в стену. Бутылка с грохотом разлетелась вдребезги.

— Вот так, друг мой любезный, вот так здесь пьют все. И больше ни о чем не спрашивай.

— Хорошо, не буду. А хочешь, Фридрих, я тебя возьму с собой? — неожиданно предложил Моргенштерн.

— Куда? — пьяно осклабился Зоммерфельд.

— В Германию.

— Ты можешь меня забрать туда?

— Да, могу.

— Меня не отпустят.

— Я тебя возьму.

— Я никуда не поеду, даже если мне прикажет сам рейхсфюрер.

— Ну, как хочешь. Мое дело было предложить, а ты поступай как знаешь.

— Я знаю, как надо поступать. — Фридрих вытащил из кобуры пистолет и показал его школьному другу: — Вот лекарство от всех печалей и всех сомнений, оно всегда при мне. И если что, я прошу Бога только об одном — чтобы он позволил мне успеть нажать на курок.

Вильгельм смотрел на своего приятеля и понимал, что тот навряд ли пустит себе пулю в лоб. Ведь те, кто часто говорит о самоубийстве, как правило, до ужаса боятся смерти. Вот он, Вильгельм Моргенштерн, был вполне готов к этому шагу, если обстоятельства так сложатся.

А Фридрих, видимо, оседлал своего любимого конька:

— Я не могу представить, что кто-то сделает эту работу за меня. Только я сам, вот этой рукой, этим пальцем нажму на курок, — и он приставил ствол «вальтера» к виску.

— Да прекрати! Перестань! — закричал Вильгельм. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

— А о чем говорить? Нас всех перестреляют, ведь мы отребье. И самое страшное — я это понимаю. Я палач, самый настоящий палач, и руки у меня не по локти в крови — я весь в крови по горло. Иногда я просыпаюсь ночью, и мне кажется, что моя кровать плавает в густой крови. И я кричу. Кричу среди ночи. Хорошо, что здесь толстые стены и моих воплей никто не слышит. А затем пью и пью, пока наконец не приду в себя. А утром опять надо идти убивать… И это длится уже четыре года. Четыре бесконечных года… Здесь, в этом лагере, я второй год, а до этого я был под Минском, в Тростенце. Ты знаешь, Вилли, почему стреляют в затылок или зачем идущим на смерть завязывают глаза?

— Нет, не знаю, — сказал Моргенштерн, отодвигая наполненную рюмку.

— Я тебе объясню.

— Объясни, — спокойно сказал Вильгельм, нервно разминая сигарету в тонких холеных пальцах.

— Так вот, глаза завязывают для того, чтобы не видеть взгляда человека, которого убивают. Хотя я сам могу стрелять в лоб и не боюсь этих безумных взглядов. Они скользят по мне, как по стеклу, а ведь такой взгляд может прожечь насквозь. Но я сделан из какого-то крепкого материала, очень крепкого…

При этих словах Фридрих пошатнулся и уронил голову на стол.

Моргенштерн перетащил гостеприимного хозяина на кровать, а сам пошел в отведенную для него комнату. Он выглянул в окно. Небо совсем потемнело, влажный воздух был насыщен электричеством. Вот-вот должны были послышаться первые раскаты грома и засверкать молнии. Вдали что-то загрохотало, но на грозу это было не похоже, а русские танки были еще далеко. Скорее всего где-то что-то взрывали.

Вильгельм снял мундир, лег на кровать и стал пристально рассматривать потолок. В его голове пульсировала одна мысль: ему повезло, что он не убивает людей, вернее, никогда не убивает безоружных. Что во всех случаях, когда ему приходилось стрелять, он стрелял в тех, кто мог убить и его.

— Да, да, — прошептал исполнитель воли рейхсфюрера, — скорее бы все это закончить, погрузить ящики в самолет и улететь отсюда.

Улететь в Германию, где пока еще относительно тихо, хотя по всему чувствуется, что война может прийти и туда. Налеты английской авиации давно уже стали обыденными. И даже у него в его берлинской квартире окна были крест-накрест заклеены полосками бумаги, а изнутри их прикрывали тяжелые черные шторы, через которые свет не мог пробиться на улицу.

С утра Моргенштерна поджидала неприятная неожиданность. Гроза началась на рассвете. Хотя все в принципе было готово к отправке из Бобруйска, вылет задерживался. Дождь лил до самого вечера.

Вильгельм то и дело выходил во двор, пытаясь рассмотреть на небе хоть маленький просвет. Но тучи шли плотной стеной, извергая из себя потоки воды, которые, казалось, затопили город.

Посланец Гиммлера дважды собственноручно проверил пломбы, проштудировал документы, выданные ему специальным подразделением концентрационного лагеря. Уже часов в семь вечера начальник лагеря доложил ему, что люди, занимавшиеся переплавкой золота, уничтожены. Теперь только они двое знали о содержимом ящиков.

В восьмом часу его отыскал пьяный Зоммерфельд. Он вломился к нему в комнату насквозь промокший, в его глазах плясали безумные огоньки. В руке Фридрих сжимал пистолет с расстрелянной обоймой и, как заведенный, нажимал на спусковой крючок. Оружие издавало сухие щелчки, которые раздражали Вильгельма больше, чем если бы скребли железом по железу.

— Успокойся, Фридрих! Не надо! Сядь и выпей, — сказал Моргенштерн.

— Я только что собственноручно двенадцать человек отправил на тот свет… Собственноручно… Посчитал — и каждого второго из первой шеренги… Представляешь, мерзавцы хотели убежать из лагеря! Но им это не удалось. Ты посмотрел бы, как радовались идиоты, которые остались в живых. Но ведь, знаешь, завтра и их в расход. Всех в расход! Наш начальник получил циркуляр уничтожить всех заключенных, всех до единого. Вот работка предстоит!

— Успокойся, Фридрих! Давай выпьем.

— А ты, смотрю, уносишь ноги.

— Да, как только установится погода, я улетаю.

— Лучше останься. Здесь такая потеха скоро начнется, ты себе и представить не можешь.

— Почему же, могу, — холодно сказал Вильгельм Моргенштерн, поправляя награды на груди своего кителя.

Первая радость от встречи с приятелем уже прошла, и этот пьяница начинал раздражать, причем до такой степени, что Вильгельму хотелось выхватить из кобуры пистолет и пустить ему пулю в лоб. Вильгельм даже не понимал, почему возникло такое чувство: то ли оттого, что Зоммерфельд воображает себя эдаким героем, то ли оттого, что он, Вильгельм Моргенштерн, должен покинуть Бобруйск и через несколько часов окажется в сравнительно безопасном Берлине, где его встретят как героя.

Трижды Моргенштерн связывался с аэродромом, и трижды ему давали неутешительные ответы: взлетная полоса раскисла, вокруг бушует гроза. Впрочем, подтверждение этой метеосводки можно было видеть воочию.

«Вот невезение! — думал Моргенштерн. — Уже давным-давно я мог бы быть в Берлине, сдать груз и получить несколько дней отпуска. Но, видно, не судьба».

Он понимал: обязательно должен быть просвет хоть на час. И тогда самолеты смогут взлететь.

Черт, только бы вырваться отсюда, не дожидаясь генерала Рокоссовского…

Испугавшись того, что он не сможет выполнить задание, Моргенштерн уже начал подумывать, не отправиться ли поездом. Но его предупредили, что на железных дорогах хозяйничают партизаны, что поезда один за другим идут под откос, там, за линией фронта, в тылу, творится что-то невообразимое. Партизаны взрывают мосты, дороги, разбирают рельсы целыми километрами. Так что отправляться поездом — верная гибель.

Вильгельм Моргенштерн начал нервничать, хотя в общем-то был довольно сдержанным человеком. Он даже накричал на своих людей за какую-то мелкую провинность и пообещал им, что разберется с ними, как только они окажутся в Берлине. Хотя все его люди, как и он сам, прекрасно понимали, что последнее стало весьма проблематичным.

В городе появились полковники, генералы, части СС, Бобруйск заполнялся войсками. Вильгельма Моргенштерна это интересовало постольку-поскольку, он ждал лишь одного: когда же наконец прекратится гроза, взревут моторы самолетов, и темные облака останутся внизу….

Но он не мог и предположить, что это ожидание будет длиться почти вечно, во всяком случае, для него…

Глава пятнадцатая

До странного спокойным оставался Колчанов на следующий день своего заключения. Так может себя чувствовать или ни в чем не повинный человек, или приговоренный к смертной казни, чье ходатайство о помиловании отклонено. Правда, в отличие от узника камеры смертников Феликс не знал, что его ждет впереди.

А впереди могло быть самое неожиданное. Честно говоря, Колчанова до сих пор не трогали, потому что в венской полиции и сами не знали, что делать с русским австрийцем, как стали называть его в управлении. Сюжет с его задержанием уже прошел в теленовостях, и этот человек оставался чуть ли не единственным оставшимся в живых после ночного налета полиции. Мертвых легко можно было списать на разборки преступных группировок, а вот Феликс мог и заговорить.

Таким образом, Колчанов оказался единственным свидетелем того, чему в принципе свидетелей не должно было остаться. Убрать его не представлялось возможным: «ночь длинных ножей» для русской мафии кончилась, теперь полиция должна была снова жить по законам правового государства.

Добродушный охранник отворил дверь в камеру Колчанова и сказал:

— Пройдемте.

— Куда? — осведомился Феликс, не поднимаясь со стула.

Он пока еще не решил для себя, что скажет следствию, поэтому решил пока что отказываться от любых предложений. Но охранник поведал ему нечто совершенно неожиданное:

— С вами требует встречи ваш адвокат, по закону ему не вправе отказать.

«Адвокат? — удивился Феликс. — Я же не просил никакого адвоката! Что за чертовщина? Тут что-то не так!»

Но любопытство брало свое. Он вышел из камеры, двое охранников шли перед ним, еще двое следовали сзади. Многочисленные зарешеченные двери открывались на его пути и тут же снова закрывались.

Наконец он оказался в небольшом кабинете, выкрашенном в спокойные серые тона. Обставлен он был очень скромно: письменный стол и два кресла для посетителей.

— Сейчас он придет, подождите, — сказал охранник и покинул кабинет.

Огромное, во всю стену, окно было закрыто частой металлической решеткой. Но дышалось здесь легко. Мощный кондиционер за окном наполнял комнату свежим воздухом.

В кабинет вели две двери: через одну пришел Феликс, вторая оставалась пока еще закрытой. Но Колчанов чувствовал, что за ней кто-то есть. И вдруг Феликс понял, кем может быть этот кто-то.

«Вот выйдет он сейчас и пристрелит меня, — думал Колчанов. — И очень просто. Мол, задержанный набросился на бедного юриста, хотел его задушить, а потом оказал сопротивление…»

Наконец дверь распахнулась. На пороге действительно стоял адвокат. Да не какой-нибудь, а давний знакомый Феликса герр Штокфиш, тот самый, который по поручению Хер-Головы выправил ему австрийское гражданство. Они даже тогда перешли на «ты».

Адвокат пожал руку своему клиенту. Феликс предложил юристу сесть и указал на письменный стол.

Герр Штокфиш расхохотался:

— Какой ты гостеприимный хозяин! А ведь и впрямь я у тебя в гостях.

— Очень рад тебя видеть, — сказал Колчанов совершенно искренне.

— Я тоже, но лучше бы наша встреча состоялась в другом месте.

Оказавшись за письменным столом, герр Штокфиш тут же сделался серьезным. Есть такая порода людей, выражение лиц которых меняет письменный стол. Стоит им усесться за него, как тут же они превращаются в безликого профессионала, теряют свою индивидуальность. Но ничего плохого в этом не было. Колчанову и требовался именно профессионал, к тому же по глазам адвоката Феликс понял: тот кое-что узнал, но пока говорить не спешил.

— Тебя интересует, как я здесь оказался? — спросил юрист.

— Конечно.

— Ну так вот, признаюсь сразу: сам не знаю.

— Видение, что ли, было? — Колчанов достал сигарету и нервно закурил.

Герр Штокфиш подался вперед и игриво подмигнул левым глазом.

— Позвонила мне какая-то девушка с довольно сильным акцентом и сказала, что ты попал в беду. А затем повесила трубку.

«Марина!» — подумал Феликс, но пока говорить о ее существовании адвокату не стал.

— И еще одно странное совпадение, — продолжал герр Штокфиш, — потом меня разыскала твоя подруга Ханна. И ей, оказывается, позвонила та же самая девушка. Я набрал номер полицейского управления, и там мне сообщили, что ты вроде бы задержан. Большего я от них не мог добиться. Представляешь, как они отвечали мне: «Человек с такой фамилией вроде бы задержан». Абсолютно немыслимое дело для нашей полиции! Обычно они все знают четко, никаких «может быть», «вроде бы» для них не существует. Я обзвонил еще пару своих знакомых и только тогда узнал о ночной акции. И о гибели Хер-Головы… — Адвокат произнес унизительную приставку точно так же, как немецкое «герр». Наверное, он и теперь был уверен, что в переводе она означает всего лишь «господин». Но теперь просвещать австрийца в вопросах русской ненормативной лексики не имело смысла, эта кличка уже исчезала из обихода полиции и судов.

— А дальше? Как ты оказался здесь? Мне еще даже обвинения не предъявили, — сказал Феликс.

— Ты не поверишь… — Герр Штокфиш взял Феликса за руку. Была у него такая гнусная манера — во время разговора брать за руку, класть ладонь на плечо или на колено. Феликса это просто выводило из себя, к тому же ладони у адвоката всегда казались влажными. Но теперь следовало терпеть, герр Штокфиш был единственным, кто реально мог помочь.

— Ты не поверишь, — продолжал адвокат, — они сами разыскали меня и попросили приехать. Я потребовал от них объяснений по телефону — не дали.

— И что же? Кто с тобой говорил? Штокфиш поднял указательный палец и показал им на потолок.

— Сам шеф столичной полиции, вот кто. Мы с ним препирались полдня и, по-моему, договорились.

— Вы уверены, что нас сейчас не подслушивают? — Услышав, что его знакомый общается с такими высокими чинами, Феликс даже перешел на уважительное «вы».

Впрочем, адвокату было все равно, называют его на «ты» или на «вы», «герр» или «хер», лишь бы платили деньги. Он сделал паузу и гордо добавил:

— Я согласился вести твое дело.

— Я не смогу сейчас заплатить, ты же понимаешь…

Штокфиш махнул рукой:

— Покойный Хер-Голова заплатит мне и после смерти.

— Каким образом? — удивился Феликс. Адвокат посмотрел на своего клиента так, будто тот с Луны свалился, а затем вновь махнул рукой.

— Ты и в самом деле, Феликс, немного странный. Я думал, ты в курсе. Ну да ладно, не забивай себе голову, тебя сейчас должно волновать совсем другое.

— В чем меня обвиняют?

— Сейчас мы с тобой договоримся, какое обвинение лучше всего против тебя выдвинуть.

— Что за бред? Где это видано, чтобы адвокат выдвигал обвинение?

Герр Штокфиш явно упивался своим сегодняшним могуществом. Если раньше ему приходилось обходить хитроумно расставленные следствием и прокуратурой ловушки, то теперь он мог смоделировать все судебное дело от самого начала и до конца. Судьба Феликса полностью находилась в его руках. Единственное, чего он не мог сделать, так это оправдать его, тут с начальником венской полиции уговор был строгий. Да, герр Штокфиш вполне подходил под русскую поговорку: «Адвокат — нанятая совесть», но именно такой человек сейчас и был необходим Феликсу.

— Так нас не прослушивают? — спросил Колчанов.

— Пусть себе прослушивают, это сути не меняет, — успокоил его юрист. — Значит, так. Все дело выглядит следующим образом: ты прогуливался неподалеку от авторемонтной мастерской. Ведь там у тебя работало несколько знакомых…

— Что с ними? — спросил Феликс.

— Мертвы. И больше о них ни слова. А затем ты услышал выстрелы и увидел, как на тебя бегут люди с оружием в руках. А рядом случайно оказалась машина герра Головы. Тебе, Феликс, не оставалось ничего, кроме как вскочить за руль и убегать. Мало ли что это были за люди? А автобус с мигалкой они запросто могли угнать. Потом ты испугался еще больше, поэтому и не реагировал на предупреждение полицейских патрульных машин. Помрачение рассудка — так это называется. И лучшим доказательством того, что ты был не в себе, служит столкновение с репортерской машиной. Ты ее не заметил, когда поворачивал.

— Послушай, — Феликс прищурился, — я похож на человека, который может чего-то испугаться?

Герр Штокфиш мелко захихикал и вытер вспотевший лоб ладонью.

— Нет, Феликс, не похож. Но, если хочешь, чтобы тебе не пришлось туго, ты на суде будешь помалкивать. Все за тебя скажу я. Это же отлично! Я буду напирать на то, что у тебя с перепугу отнялся язык.

Да, на этом ушлом законнике, конечно, негде было ставить пробы, но дело свое он знал до тонкостей.

— Сколько мне дадут? — спросил Колчанов.

— Думаю, месяц, максимум — два тюрьмы. А затем выйдешь.

— Меня не лишат гражданства?

Это предположение вновь развеселило адвоката.

— Феликс, ты все еще забываешь, в какой стране живешь. Это тебе не Советский Союз, да и не Россия, где всякий чиновник творит, что его левая нога захочет. Тут уж, если гражданство дали, назад не забирают ни при каких обстоятельствах. Пусть ты даже совершишь преступление за границей. Идет? — Штокфиш протянул клиенту руку. На несколько секунд она зависла над столом.

— А у меня есть выбор? — глядя прямо в глаза адвокату, поинтересовался Колчанов.

— Думаю, нет.

— А если подумать чуть больше?

— Феликс, — засуетился адвокат, — что ты себе воображаешь? Я пришел, чтобы тебя вытащить, можно сказать, из петли, действую на свой страх и риск, а ты привередничаешь.

— Мне кажется, ты уже начинаешь жалеть, что связался со мной.

— Нисколько! — возразил герр Штокфиш. — Я просто хочу предостеречь тебя от опрометчивого поступка. — И он вновь протянул руку: — Ну как, Феликс, идет?

Колчанов нехотя пожал потную ладонь.

— Ну вот, теперь мы обо всем и договорились, — обрадовался адвокат. — Значит, запомни, Феликс, никакой самодеятельности. Только с моего согласия.

— Куда уж как ясно.

Колчанов немного помолчал и, понизив голос, спросил:

— Ты не встречался с той девушкой?

— С какой?

— Которая тебе позвонила, потом Ханне.

— А! Понятия не имею, кто она такая. — Затем Штокфиш, чуть прищурившись, глянул на Феликса. — Ты в ту ночь у мастерской был не один?

— Один как перст, — произнес Феликс и поднял вверх указательный палец, но, поймав недоверчивый взгляд адвоката, добавил: — Может, журналистка с телевидения звонила?

— Станет тебе австрийская журналистка говорить со славянским акцентом! Но, по-моему, судя по произношению, она не русская. Словачка? Полька?

— Понятия не имею.

— Мы еще не раз встретимся, Феликс, так что не отчаивайся и настраивайся самое большее на два месяца тюрьмы. Ты уж прости меня, но оправдать тебя никак невозможно.

Ночные приключения могли закончиться для Феликса намного хуже, но ему удалось отделаться лишь легким испугом и месяцем тюремного заключения. Суд был быстрым и в общем-то не очень строгим. Конечно, в России Колчанов сто раз мог оказаться за решеткой. Но в стране, где решительно все продается и покупается за купюры с портретами отцов американской демократии, это можно было легко уладить. А здесь другие порядки. Уж на что жох этот самый Штокфиш — так и для него есть барьеры.

— Да черт с ним! — в сердцах выругался Феликс. — Тюрьма так тюрьма.

«Недаром же говорят: от тюрьмы да от сумы не зарекайся, — подумал он. — Но австрийские тюрьмы это не то что наши. Я тут месяц буду как в санатории: отдохну, наберусь сил, зубы вот подлечу, все тщательно обдумаю, взвешу и решу, как жить дальше. Правда, вот что плохо: дом-то я не достроил. А вдруг начнутся дожди, а я доски укрыл кое-как. Или булгаринские мужички позарятся…»

— А черт с ним! — вновь выругался Колчанов, когда под конвоем подходил к камере.

Открылась дверь, и глазам узника предстало довольно уютное небольшое помещение с кроватью, заправленной чистым бельем, удобным столом, умывальником, туалетом. Оно действительно напоминало номер в нашем доме отдыха, принадлежащем какой-нибудь богатой организации. Вот только из этого дома отдыха нельзя было уехать до окончания срока «путевки».

Едва дверь захлопнулась, как Феликс уселся на удобную, совсем не скрипучую кровать и довольно улыбнулся.

«Вот уж где не думал оказаться, — подумал он и взглянул на окошко с почти художественной тонкой решеткой, которое выходило во внутренний дворик тюрьмы. — Убегать отсюда нет смысла. Хотя можно… Но зачем? Месяц туда, месяц сюда, — продолжал размышлять Феликс. — Я и не по стольку времени терял даром. А здесь полежу, почитаю австрийскую прессу, посмотрю телевизор и выйду как ни в чем не бывало. И сразу же, как только окажусь на свободе, буду сваливать из этой долбаной Австрии. Уеду в Россию, займусь своим делом. В Вену — только за пособием по безработице. Надо достраивать дом и как-то думать о будущем. Что в своей жизни должен сделать настоящий мужчина?»

Колчанов усмехнулся, вспомнив расхожую фразу о том, что каждый человек в своей жизни должен посадить дерево, вырастить ребенка и построить дом. Правда, в армии ему пришлось услышать и продолжение — «убить врага».

«Вот с домом как раз таки проблем меньше всего, да и сад я посажу… А вот как быть с ребенком?»

И тут он вспомнил о Марине.

«Хорошая девушка: и шея у нее красивая, и губы… Но какая-то она странная. Вбила себе в голову какие-то глупости… Да ну ее. И вообще о женщинах в тюрьме лучше не вспоминать. Это как в армии, там как только начинаешь думать о бабах, так на тебя все шишки и валятся. Нет, нет, о бабах думать Боже сохрани! А о чем же тогда?»

Феликс не успел дать себе ответ на этот животрепещущий вопрос, потому что уснул. Он чувствовал, как его изрядно-таки уставшее тело отдыхает, набирается сил. Кровь пульсировала, сердце работало ровно, вот только в животе как-то странно и неприятно покалывало. Феликс повернулся на бок, лицом к стене, а затем прижал ладони к животу, пытаясь этим нехитрым движением утихомирить неведомо откуда взявшуюся непонятную боль.

— Чертовщина какая-то! — пробормотал он и сел на кровати, согнувшись пополам.

Боль немного отпустила.

«Что же это такое? — подумал Феликс. — Вроде ничего такого не ел. И по животу меня не били. Это же не наша тюрьма. Тогда что это? Справа, под самыми ребрами…»

Он вытянулся на кровати, расслабился, затем сильно прижал обе ладони к животу и резко поднял вверх. В животе неприятно кольнуло, словно бы в него вогнали длинную иголку, и Колчанов почувствовал, как от этого резкого приступа боли он весь покрылся неприятным холодным потом, а во рту сделалось сухо, словно он наглотался песка.

Но через четверть часа боль прошла, как будто ее и не бывало. Феликс спал крепким, но в то же время чутким сном. Он слышал шаги в коридоре, голоса, слышал даже, как чирикает птичка, севшая на карниз окошка его камеры.

«Здесь как в саду, как в моем недостроенном доме. Птицы поют…» — подумал Колчанов.

С этой мыслью о птицах, которые вольны выбирать, куда им лететь и что делать в любое мгновение их жизни, узник тюрьмы санаторного типа снова уснул.

Первая неделя в австрийской тюрьме показалась Феликсу легкой и приятной. У него имелись газеты, которые он прочитывал от корки до корки, вникая в тексты совершенно ненужных ему даже на воле объявлений. Кто-то продавал щенка, кто-то котенка, кто-то предлагал для обмена старинные фотоаппараты.

Читал он и о политических событиях в разных странах, хотя раньше никогда политикой не интересовался. Сидя в камере, Феликс наконец-то ощутил, как огромен мир, как много в нем живет людей, сколько в нем происходит всякого — плохого и хорошего. Он понял, что его жизнь — не худший вариант из тех, которые предлагает судьба, что он вытянул не самую плохую карту из бесконечно большой колоды.

«Казенный дом — вот что написано на моей карте. Да-да, казенный дом», — иронически размышлял Феликс, поглядывая на зарешеченное окошко своей камеры.

Никто к нему не приходил, никто его не беспокоил. Два раза в день заключенным полагалось гулять, и ему это нравилось. Он смотрел на небо без решеток, запоминая с какой-то фотографической точностью очертания облаков, то летящих с востока на запад, то медленно ползущих с севера на юг.

«Интересно, — иногда думал он, — может быть, кто-то где-то там, под Смоленском, смотрит на те облака, которые я видел вчера или позавчера, и думает примерно о том же, о чем думал я. А может быть, какой-нибудь зек в серой робе тоже где-нибудь под Смоленском стоит посреди тюремного двора, смотрит на облака и думает, что вот из этой тучи или из этого облака шел дождь где-нибудь в далекой Австрии… Хотя нашим зекам не до облаков. Там скорее всего думают о жратве или о том, как сохранить свою жизнь, как уберечься от заточки или удавки».

Кормили в тюрьме на удивление хорошо, и Феликс почувствовал, что всего лишь за неделю он прибавил пару килограммов. Тем не менее заключенные ели, подобно чеховской героине, «без всякого удовольствия» и постоянно жаловались на питание, точь-в-точь как наши «товарищи отдыхающие».

«Да, ребятки, не сидели вы в советской зоне и не служили в Советской Армии, а то рубали бы так, что за ушами бы трещало, — думал Колчанов. — А вы еще привередничаете. Это вам не так, то не этак. Салат недосоленный, овощи не очень свежие. Суп вам кажется жидким, а мясо жестким. Да вас, оглоедов, кормят как в ресторане, так что сидите и не возникайте».

А возникать заключенные любили. Они подвергали критике не только еду: и погода им не нравилась, и в камерах, на их взгляд, было слишком жарко.

Все было бы неплохо, если бы не боли в животе, которые время от времени неожиданно возникали и так же неожиданно проходили. Никогда раньше у Феликса такого не было, и он с несвойственной ему мнительностью предполагал самое худшее.

В конце концов его однажды так сильно скрутило, что оказавшийся рядом надзиратель немедленно вызвал врача. Тот поставил диагноз: аппендицит.

Операция длилась недолго, и провели ее умело. Очнулся Феликс в большой шестиместной палате, справа от него лежал совершенно лысый старик с крючковатым носом. Поверх одеяла покоились его бледные руки с длинными узловатыми пальцами и ухоженными ногтями.

— Вы пролежите здесь неделю, — сообщил Колчанову улыбчивый врач, пришедший его осмотреть. — Пока не дергайтесь, не делайте резких движений, поднимать ничего нельзя. Вы физически очень крепки, и все у вас будет хорошо. Аппендицит — операция несложная, и прошла она удачно.

— Да-да, спасибо, доктор, спасибо, — поблагодарил Феликс и вымученно улыбнулся.

Голова старика, лежащего справа, медленно повернулась в сторону Феликса, бледная рука поднялась вверх. Это скорее всего должно было означать, что пожилой мужчина приветствует нового постояльца тюремной больницы.

Уже к вечеру Феликс познакомился со своим соседом справа. Тот надтреснутым голосом представился:

— Вильгельм Моргенштерн.

Феликс назвался. Бледная рука на удивление крепко сжала его ладонь.

— Я здесь уже давно. Где-то раз в полгода оказываюсь на этой кровати. У меня, понимаете ли, герр Колчанов, почки не в порядке. А у вас, если не ошибаюсь, аппендицит?

— Да, вырезали.

— Ну что ж, неделю мы будем соседями. Феликс не нашелся что ответить.

— У вас странный и сильный акцент, — заметил старик. — Вы не немец и не австриец.

— Да, я родился и вырос далеко отсюда.

— Скорее всего в России, — предположил сосед.

— Именно, — подтвердил Феликс, удивившись его догадливости.

Вильгельм Моргенштерн поудобнее устроился на кровати и заговорил, словно просвечивая Феликса своими ярко-голубыми глазами.

— Может быть, вы подумали, что я ученый, филолог, раз так быстро раскусил вас по акценту? — спросил он, — Нет, я кадровый военный.

— Понял, — кивнул Феликс.

— Давайте говорить с вами по-русски, — предложил старик. — Я неплохо, как видите, владею этим языком, хотя и успел его подзабыть.

— Мне было бы так легче.

— Да-да, я настоящий кадровый военный. В этой тюрьме я уже очень и очень давно, и моя жизнь закончится тоже здесь. Они все почему-то, — Вильгельм Моргенштерн поднял правую руку и описал ею дугу, а затем указательным пальцем ткнул в потолок, — думают, что я преступник, страшный злодей. Хотя на самом деле это совсем не так. Да, я воевал, да, мне приходилось убивать, но я убивал лишь тех, кто мог убить меня.

Сосед говорил таким убедительным тоном, что Феликс сразу же ему поверил и проникся каким-то странным доверием к этому худому высокому старику, который время от времени вставал с кровати и на негнущихся ногах прохаживался по больничной палате, опираясь на крючковатую палку.

Глава шестнадцатая

— Вы мне, наверное, не верите, — сказал старик.

— Признаться честно — иногда не верю во все то, что случилось даже со мной. Хотя хочу верить, герр Моргенштерн, — ответил Феликс, поправляя подушку. — Да вы расскажите все как было.

— Но вы, герр Колчанов, согласитесь выслушать меня до конца?

— Почему бы и нет? Что мне еще остается?

— Как это «ничего не остается»? Вы имеете полное право послать меня ко всем чертям. Наверное, думаете: старикан в маразме?

— Что вы, герр Моргенштерн, говорите, рассказывайте. Я буду слушать. Все равно делать нечего.

— Нет, так нельзя. Ко всему, что я буду говорить, надо отнестись крайне серьезно, дело очень важное, чрезвычайно важное.

«Вот ведь черт принес этого старпера! — с досадой подумал Феликс. — А вдруг он псих? Начнет нести какую-нибудь ахинею, а потом возьмет да укусит. Только этого мне не хватало».

А Моргенштерн, постукивая палкой, время от времени подходил к Феликсу и буквально буравил его своим пронзительным взглядом. По всему было видно, что этот старик в молодости был статен и красив по-настоящему благородной мужской красотой. По тому, как он рассказывал историю своей жизни, было видно, что ему приходится это делать не впервые. И Феликс Колчанов про себя заметил: «Да, складно звонишь, дедуля. Тебе бы писателем быть».

Он и знать не знал, что гауптштурмфюрер СС Вильгельм Моргенштерн уже несколько раз писал и переписывал книгу своей жизни, в которой пытался отразить все основные события, ничего не упуская, оставаясь к себе беспристрастным и не пытаясь как-то обелить себя в глазах потомков.

Да, за двадцать лет можно написать целое собрание сочинений. Феликс уже знал, что Вильгельм Моргенштерн находится в тюрьме более двадцати пяти лет. Оставалось только удивляться, как этот человек, столько лет отрезанный от мира, смог сохранить такую память и ясность ума.

Иногда Феликс задавал соседу вопросы. Старик тут же останавливался, смолкал, внимательно глядел на своего собеседника, явно радуясь тому, что этому молодому сильному мужчине интересен его рассказ. И тут же пускался в подробности, нервно размахивая рукой.

— Да, да, действительно, я уже очень долго не был на свободе, и мое самое страстное желание, главная цель моей жизни — оказаться там, — говорил сосед.

На глазах Вильгельма Моргенштерна появились слезы. Они побежали по бледным морщинистым щекам, и, словно стесняясь, сосед отвернулся от Феликса и принялся глядеть в окно, за которым была желанная свобода.

«Но свободы тебе не видать, — подумал Колчанов, — ведь суд приговорил тебя к пожизненному заключению. Ты же военный преступник. Так что попадешь на волю в гробу или в урне для праха».

Да и сам Моргенштерн это прекрасно понимал. Уже несколько раз за эти долгие годы он пытался подговорить других заключенных на побег, но безуспешно. Тем не менее смириться со своей участью Вильгельм Моргенштерн не желал. Не таким человеком был этот высокий старик.

Соседи по палате, казалось, спали. Только изредка они просыпались, смотрели, как Моргенштерн маячит из угла в угол, и вновь засыпали. Появлялись врачи, назначали процедуры, осматривали больных и уходили, обменявшись парой-тройкой приветливых фраз. Такое поведение медиков удивляло Феликса. Он никогда не сидел в советских тюрьмах, но прекрасно знал, что там, в России, отношение к заключенным совсем другое. «А впрочем, — думал Колчанов, — тюрьма — она и в Африке тюрьма, то есть в Австрии. И в тюрьме человек хочет только одного: свободы».

Этих же взглядов придерживался и гауптштурмфюрер СС Вильгельм Моргенштерн.

— Вы, Феликс, наверное, слышали, что в сорок пятом году закончилась вторая мировая война, — начал он издалека.

— Да-да, конечно, герр Моргенштерн, я об этом знаю, — закивал Колчанов, а сам подумал: «За кого же он меня держит?»

— Вы об этом всего лишь знаете, может, читали в книгах, может быть, смотрели фильмы. А вот я был участником той войны. Я начал ее и закончил офицером СС. Пусть вас это не пугает.

— Нет, ну почему же… — дипломатично ответил Феликс.

— Да, я был гауптштурмфюрером и подчинялся непосредственно рейхсмаршалу Гиммлеру, министру внутренних дел.

«Ничего себе, — подумал Феликс Колчанов, — если этот старик не врет, не сочиняет, то он действительно при Гитлере был важной шишкой. Наверное, у него руки по локоть в крови!»

Но странное дело, почему-то после этих слов соседа Феликс не ужаснулся, не похолодел, а проникся к старику удивительным почтением, смешанным с легким презрением. Но что поделаешь, в тюрьме часто смещаются жизненные ориентиры.

— Вы меня осуждаете? — Моргенштерн остановился возле кровати своего молодого соседа и пристально взглянул ему в глаза.

— Да нет, что вы, герр Моргенштерн, нисколько не осуждаю, — у Колчанова язык не повернулся обидеть немощного старика, хотя бы в прошлом палача.

— Ну и правильно делаете. Да, я убивал, я вам уже об этом говорил, но убивал лишь тех, у кого в руках было оружие. Беззащитных и безоружных я никогда не расстреливал, как мои собратья по СС. И если вы думаете, что я презираю себя за то, что служил в СС, — ошибаетесь. Такова моя судьба, так было угодно Богу, если, конечно, он есть и знает о моих прегрешениях.

— А вы верите в Бога, герр Моргенштерн?

— Знаете, герр Колчанов, это долгий разговор. Я покривлю душой, если скажу «да» и если скажу «нет»…

Бывший эсэсовец замолчал, погрузившись в свои мысли. Затем уселся на кровать и, подавшись вперед, заговорил почти шепотом. Его тихий голос был на удивление уверенным, спокойным и даже не казался старческим.

Феликс закрыл глаза и вдруг увидел как живого молодого гауптштурмфюрера Моргенштерна: высокого статного офицера в ладно сидящем мундире со множеством железных крестов и прочих фашистских наград.

Старик, казалось, угадал его мысли.

— Когда мне было примерно столько, сколько вам, герр Колчанов, я был мужчиной что надо, — не без позерства заметил он. — От женщин не было отбою, но я на них мало обращал внимания. Дел хватало, и каких дел!

— И чем же вы все-таки занимались, герр

Моргенштерн?

— Обо всем не расскажешь. Но, если вам интересно, время у нас есть, и я расскажу кое-что.

— Пожалуйста, — согласился Феликс, спать ему все равно не хотелось.

— Так вот, я перевозил на территорию Германии ценности: золото, старинные картины, скульптуры. Все то, что не имеет цены. Вернее, цену-то оно имеет, но чем древнее такие вещи становятся, тем выше поднимаются в цене. Работы было невпроворот. Я перевозил ценности из Польши, из Италии, из России, из Франции. Несколько раз мне даже пришлось летать в Африку. Риск имелся, и немалый. Но мне удивительно везло. Все, кто служил вместе со мной, считали, что мне бабушка ворожит. Так это, кажется, говорится по-русски? Но бабушка тут была ни при чем, хотя везение тоже присутствовало. Просто я очень серьезно относился к каждому поручению. Я все тщательно обдумывал, взвешивал каждую мелочь. А затем, когда приступал к выполнению задания, то уже не останавливался ни перед чем, действовал быстро и решительно. И всегда у меня имелся запасной вариант. Я почти никогда не действовал наобум, хотя война вроде бы тому способствует. На войне бардака хватает. Это в мемуарах генералов все выглядит гладко. А вообще-то на войне очень многое, если не все, зависит от случая…

— Так как же вам удалось, герр Моргенштерн, выходить сухим из всех этих передряг?

— Я и сам не знаю. Наверное, Бог все-таки есть, и он мне до поры помогал.

— А почему до поры?

— Погодите, не торопите меня. Времени у нас достаточно. Я расскажу все по порядку, и вы сами решите, как себя вести: верить мне или нет.

Несколько ночей подряд старик Моргенштерн рассказывал Феликсу Колчанову историю своей жизни. Память у него была удивительная: он помнил названия городов и деревень, фамилии, имена, лица тех, с кем ему доводилось сталкиваться. Рассказ получался довольно красочным.

Феликсу даже иногда казалось, что Моргенштерн держит перед собой невидимую крупномасштабную карту, составленную старательным топографом. Когда бывший эсэсовец говорил — а он рассказывал, полуприкрыв свои не по-старчески яркие голубые глаза, — Феликсу казалось, что все это он тоже видел собственными глазами и даже чувствовал запахи.

— Знаете, герр Моргенштерн, вам бы книги писать, — заметил Колчанов.

— Я пробовал. Я написал книгу о своей жизни, но рукопись пропала. У меня ее украли прямо из камеры. Я пытался вернуть ее, но не удалось. Тюремное начальство сделало вид, что оно к этой пропаже не имеет никакого отношения.

— А кто украл? — осведомился Феликс, пристально взглянув на старика.

— Потом вы поймете. Но коротко это выглядит так: рукопись украли те или по заданию тех, кому очень интересна моя жизнь. Вернее, кому интересен из нее один-единственный эпизод.

— И что же это за эпизод, герр Моргенштерн?

— Вот это, собственно говоря, и есть та история, ради которой я затеял весь разговор с вами, герр Колчанов.

Феликс подобрался. Он уже несколько раз вставал с кровати и ходил по палате, прижав руки к животу из опасения, что швы разойдутся. Но операцию сделали отлично, и Феликс чувствовал себя тоже прекрасно. Врач сказал, что через два дня его переведут обратно в камеру.

И вот в последний день, вернее, в последнюю ночь Моргенштерн тронул Феликса за плечо:

— Послушайте, герр Колчанов, сейчас я вам расскажу самое главное, тот последний эпизод, из-за которого меня…

— Да, я слушаю, — протирая глаза, Феликс сел на кровати и выпил воды.

— Давайте отойдем к окну, — попросил старик. И они вдвоем направились в дальний угол палаты. Феликс уселся на стол, а Вильгельм Моргенштерн сел напротив него. Окно больничной палаты выходило на белую стену. Колючей проволоки, заостренных штырей, как водится в тюрьмах, над стеной не было. Над стеной раскинулось темное небо с яркими звездами. Тускло светил ночник. Колчанов приготовился слушать исповедь эсэсовского офицера. Тот все еще колебался, не решаясь перейти к самому главному.

Наконец старик тяжело вздохнул и медленно извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

— Вот здесь самое главное, — торжественно провозгласил он. — Здесь план. Я выполнил его специально для вас.

— План чего?

— Не спешите, не спешите, герр Колчанов, со временем все узнаете. — Старик сжал бумагу в тонких узловатых пальцах, и Феликс заметил, как подрагивают руки бывшего эсэсовца. — Это было в сорок четвергом, в конце весны. Если совсем точно, то двадцать четвертого мая. Я только что вернулся из Польши и надеялся несколько дней отдохнуть. Но отдыхать мне не пришлось. Меня вызвал рейхсмаршал Гиммлер. Он поблагодарил меня за проделанную работу и дал новое задание. Я должен был отправиться почти к самой линии фронта, получить там груз и во что бы то ни стало доставить его в Германию.

Старик говорил почти шепотом, но каждое слово выговаривал очень отчетливо.

— Так вот, мне были выданы документы, инструкции, я сел в самолет и отправился на Восточный фронт. Вы же, насколько я понимаю, бывший Советский Союз знаете хорошо?

— Да, знаю, довелось поездить, много где был.

— Так вот, я отправился в город Бобруйск. Это город маленький, вы его, наверное, не знаете.

— Почему же, — возразил Феликс, — я бывал в Бобруйске несколько раз, правда, проездом.

— Если вы были в Бобруйске хоть один раз, то видели старинную красную крепость.

— Да, видел. — Наморщив лоб, Колчанов попытался вспомнить темно-красный силуэт Бобруйской крепости. Ему это без труда удалось. У него была прекрасная зрительная память, и стоило ему побывать в каком-нибудь, даже самом маленьком городке, второй раз он мог пройти по нему с завязанными глазами.

— В годы войны там размещался концентрационный лагерь номер сто тридцать один. Там уничтожали военнопленных, ваших соотечественников, ну и, конечно, евреев…

— Да, да, я слушаю, — сказал Феликс после небольшой паузы.

— Я хоть и был офицером СС, но к этим кровавым делам не имею никакого отношения. Моим заданием являлась доставка груза. А груз, который я должен был доставить в Берлин, собирался по частям, и не один месяц, в одном из подвалов крепости.

— И что же, если не секрет, это за груз?

— Сейчас все узнаете, не торопитесь. Феликс приложил руки к животу, словно бы спасаясь, что сейчас разойдутся швы. Моргенштерн как-то странно улыбнулся.

— Золото, мой друг. Золото, — повторил он, наблюдая за реакцией собеседника.

— Золото? — переспросил Феликс до странного спокойно.

— Да, золото. Очень много. В лагерях эсэсовцы уничтожали заключенных, а как вам известно, когда люди попадали в лагерь, у них забирали все — золотые монеты, часы, цепочки, сдирали золотые коронки. Кстати, золотых коронок, как правило, было просто несметное количество. Мне доводилось видеть целые горы золота, вырванного из человеческих ртов, иногда вместе с зубами. Зрелище не из приятных, если, конечно, не воспринимать эти протезы и мосты просто как желтый металл. Так вот там, в сто тридцать первом лагере, все это переплавлялось в слитки. Затем слитки упаковывались в цинковые ящики, а я должен был доставить их в Германию.

— Понятно, — кивнул Феликс, морщась, как от зубной боли.

— Нет-нет, я не убивал людей, я всего лишь доставлял золото, доставлял груз туда, куда мне было предписано. К крови, к тысячам убитых я не имею никакого отношения, мои руки не запятнаны.

— За что же вам дали такой срок?

— А вот об этом, молодой человек, лучше не говорить. Это другая история, дела давно минувших дней.

— Значит, золото? — тихо прошептал Феликс.

— Да, ровно сто восемьдесят три килограмма в слитках, — абсолютно бесстрастно произнес бывший эсэсовец.

Почти до самого рассвета Колчанов слушал исповедь старика Моргенштерна, человека, получившего пожизненное заключение, как он уверял, за чужие грехи и обреченного провести остаток своих дней в достаточно комфортабельной австрийской тюрьме. Но ему страстно хотелось умереть на свободе. Это было его последним и самым сильным желанием.

Наконец бывший офицер элитных гитлеровских частей тяжело вздохнул и опустил бледные руки на колени.

— Все, мой друг, я рассказал вам историю своей жизни. Вот план. — Он медленно извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Не знаю, правда, в каком сейчас состоянии находится Бобруйская крепость и сохранилась ли она вообще.

— Нет-нет, она стоит, — успокоил старика Феликс, хотя вспомнил, что в крепости царит мерзость запустения.

— Тогда все в ваших руках, мой друг.

— Все, что будет в моих силах, герр Моргенштерн, я сделаю, — прошептал Колчанов, понимая, что цена за услышанное, назначенная бывшим эсэсовцем, довольно высока, можно сказать, непомерна.

Добыв золото, он должен будет спасти этого нацистского преступника из заточения и дать ему возможность умереть на свободе. Моргенштерн, казалось, был спокоен, пальцы его рук подрагивали, а по морщинистым щекам катились слезы. Может быть, впервые за долгие годы, проведенные в тюрьме, этот сильный человек плакал.

— Да-да, мой друг, все теперь в ваших руках. Моя жизнь в ваших руках. Под восточным бастионом, под восточным, здесь все отмечено.

Наконец-то старик подал лист бумаги Феликсу. Тот внимательно осмотрел план.

— Над тем местом, где в стене замурованы ящики с золотом, торчала железная балка, — пояснил Моргенштерн. — Наверное, она торчит и сейчас. Этот знак облегчит поиски.

— Да, я помню, вы уже говорили об этом, герр Моргенштерн.

— А теперь давайте спать.

За все время ночного разговора Феликс ни разу не посмотрел на соседей по палате, будучи твердо убежден, что они спят крепким сном. Дважды заходил дежурный врач, но Моргенштерн даже не обращал на него внимания, и эскулап уходил, убедившись, что в палате все в порядке, что все больные на месте.

Старик вернулся на свою кровать и долго устраивался поудобнее. Вскоре он уснул.

А Колчанов долго не мог сомкнуть глаз, находясь под впечатлением от услышанного. Он посмотрел в окно: начинало светать. Старик вздыхал и стонал во сне.

«Да, нелегкая у него судьба, — подумал Феликс, метнув взгляд на своего соседа. — Подумать только, провести остаток дней за решеткой, зная, что владеешь несметными сокровищами. Прямо как аббат Фариа из „Графа Монте-Кристо“. А я, стало быть, несчастный капитан Дантес… Да, Дивны дела твои, Господи».

Феликс знал, что уснуть уже не сможет. Он вытащил из кармана план, нарисованный твердой рукой старика Моргенштерна, и долго внимательно изучал его, стараясь запомнить до мельчайших деталей.

Наконец он понял, что стоит закрыть глаза, как тут же схема встанет у него перед глазами так же явственно, как сейчас он видит оконную раму.

— Да-да, все хорошо, — прошептал он и принялся рвать план на мелкие кусочки.

Когда эта процедура была закончена, Феликс поднялся с кровати и, уединившись в туалете, спустил все клочки в унитаз.

Когда за Феликсом пришел надзиратель из другого корпуса, старик Моргенштерн бросил прощальный взгляд на своего нового друга, на человека, которому он доверился от начала и до конца. Феликс ободряюще кивнул: дескать, ничего, герр Моргенштерн, игра еще не кончена, все у нас впереди. Вы будете свободны, только мне надо выбраться отсюда, что-что, а слово держать я умею.

На прощание Феликс пожал герру Моргенштерну руку как старому приятелю, с которым предстоит еще не раз встретиться, пусть даже и не скоро.

Уже покидая палату, недавний больной оглянулся. Старик смотрел на него широко открытыми глазами. Феликсу показалось, что он прощается с ним навсегда.

— Ничего, — подмигнул герру Моргенштерну его в недавнем прошлом сосед, и дверь за ним закрылась.

В камере, куда вновь вернулся Колчанов, все было на своих местах, словно ничего не случилось.

«Только бы дождаться конца срока, — думал Феликс. — Тогда я…»

Но что будет тогда, он не представлял, хотя прекрасно понимал, что добыть спрятанное в крепости золото будет совсем непросто. Однако Феликс Колчанов, пасующий перед трудностями, уже не был бы Феликсом Колчановым.

Бесконечно медленно тянулись однообразные дни в заключении. По ночам Феликсу не спалось. И он от нечего делать начинал придумывать, как попасть в крепость, хотя он даже не представлял себе, что сейчас находится на ее территории. В конце концов это ему надоедало, и он начинал вспоминать свою прошлую жизнь. Это приносило ему какое-то облегчение.

Глава семнадцатая

Во всех тюрьмах, где бы они ни находились, нравы похожи. И в австрийской тюрьме, хоть она была и намного комфортабельнее российских, так же процветало то, что мы называем стукачеством. Один из больных, лежавших в углу палаты, подслушал кое-что из разговора Феликса со стариком Моргенштерном. Он мало что понял, поскольку не знал русского, но обо всех своих догадках рассказал старшему надзирателю.

Тот появился в камере Колчанова совершенно неожиданно.

— Послушай, — начал тюремщик как бы издалека, — через несколько дней тебя освободят.

— Да, освободят, жду не дождусь, — сказал Феликс, глядя на своего в общем-то симпатичного седовласого стража.

— Так вот, я знаю, что старый эсэсовец передал тебе кое-какие планы.

— Планы? Мне? — изумленно вскинул брови Колчанов.

— Да-да, тебе, — приблизившись к Феликсу, сказал надзиратель.

— Что за бред! Здесь какая-то ошибка. Ничего он мне не передавал.

— А о чем, если не секрет, вы с ним разговаривали?

— Ну о чем обычно говорят люди в его возрасте? Герр Моргенштерн рассказывал мне о своей жизни, о войне, хотел попрактиковаться в русском, который, кстати, знает отлично.

— А вот мне известно другое: он передал тебе какой-то план. Я бы хотел его посмотреть.

— Посмотрите, если вам так хочется. — Феликс показал две пустые ладони.

— Ну что ж, приятель, я вижу, ты не очень разговорчив. Так вот, ты можешь задержаться в этой тюрьме, даже не в самой тюрьме, а в тюремной больнице, если, конечно, останешься жив.

— Ничего он мне не передавал! — Колчанов понял, что надо быть осторожным, если он не хочет действительно опять очутиться на больничной койке. — Да, он говорил мне о каком-то золоте, которое эсэсовцы вывозили из России. Но все это бредни. По-моему, старик давным-давно пребывает в маразме.

— План, — настойчиво повторил старший надзиратель, — я хочу увидеть план.

— Нет никакого плана! Он дал мне бумажку, на которой что-то было нарисовано. Но я давно уже вышел из того возраста, когда бредят пиратскими кладами! Я порвал эту дрянную бумажку и спустил в унитаз. Если герру надзирателю интересно, то он может спросить у того, кто ему настучал.

— Но, я надеюсь, ты запомнил план?

— Ничего я не запоминал! Если вы полюбопытствуете и заглянете в мое судебное дело, то узнаете, что мне отшибло память. И вообще я не верю в клады, у меня одна-единственная мечта — поскорее выйти на свободу.

— А вот я думаю, ты задержишься. Причем надолго, — нахмурился надзиратель.

Феликс в ответ на это грозное предупреждение принял бесшабашный вид и добродушно улыбнулся: дескать, что вы такое говорите, гражданин, то есть герр начальник, неужели вы сами в это поверили. Золото какое-то… Женщины — вот что для меня дороже любого золота.

— Я знаю, что ты русский, — сказал тюремщик, — и меня интересует, что ты собираешься делать.

— Когда, герр надзиратель?

— После того как выйдешь отсюда.

— Когда я выйду отсюда, перво-наперво пойду в какой-нибудь дорогой ресторан и поужинаю с хорошенькой девушкой. А затем с ней буду развлекаться целую ночь.

— Так вот, послушай меня. Если бы ты поделился со мной информацией, я помог бы тебе.

— Пожалуйста, могу поделиться. — Феликс вновь беззаботно улыбнулся. — А почему бы вам, герр старший надзиратель, не обратиться к самому герру Моргенштерну и попросить его рассказать обо всем? А то может получиться испорченный телефон. Я могу что-то перепутать, назвать не тот город, не ту станцию. Вы же знаете, Союз был самой большой страной в мире…

— Знаю, знаю, — сухо процедил старший надзиратель и покинул камеру Феликса Колчанова.

А ее обитатель, едва за тюремщиком закрылась дверь, перевел дыхание, вскочил со стула и нервно заходил от стены к стене.

«Вот дьявольщина, — мысленно выругался Феликс. — И здесь стукачи! Ведь этот мерзавец может мне помешать. Надо держать ухо востро. Мне осталось три дня. Меня могут отравить, избить, могут сделать все, что угодно. Обидно будет».

Но три дня прошли. Старший надзиратель заходил еще пару раз, но так ничего и не добился. Феликс прикинулся дурачком, делая вид, что абсолютно не понимает, к чему клонит его тюремщик.

И тому в конце концов надоело возиться с этим русским. К тому же старший надзиратель был не очень-то уверен в том, что заключенный Моргенштерн в здравом уме. Все-таки возраст и притом столько лет за решеткой.

А вот Феликс все больше и больше убеждался в том, что старый эсэсовец говорил чистую правду.

«Да, старина, — думал сосед Моргенштерна по больничной койке, — тяжело же тебе пришлось. Как говорят у нас в России: видит око, да зуб неймет. Я бы, наверное, так не смог — спятил бы».

И Феликс попытался представить, как бы он вел себя на месте Моргенштерна. Он с Трудом мог себе представить, что сумел бы провести долгие годы в тюрьме, даже не попытавшись бежать. А старик только на закате жизни решился вырваться из этих стен и умереть на свободе.

«Что ж, правильно, — одобрил Колчанов такое мужественное решение. — И если кому-то там наверху будет угодно, чтобы я добрался до этого золота, я помогу, я вызволю тебя. И пусть мне придется даже истратить половину добытого, я подкуплю всю охрану этой тюрьмы, и ты, герр Моргенштерн, будешь свободен и умрешь там, где пожелаешь».

Наконец-то настал долгожданный час, когда Феликсу вернули его личные веши и проводили до ворот. Он посмотрел на здание, в котором провел целый месяц. Но тюрьма вовсе не казалась грозной, как знаменитые российские Бутырки или Кресты. Скорее она напоминала закрытую лечебницу. И вдруг у Феликса мелькнула мысль: «Да это же с виду точь-в-точь психушка! И может быть, Моргенштерн псих и меня заразил своим сумасшествием… Нет-нет, этого не может быть!»

Ворота открылись, и Феликс шагнул на свободную землю австрийской столицы. Естественно, он не ожидал, что кто-нибудь знает о дне его освобождения и будет его встречать. Но он ошибся.

Оказавшись за воротами тюрьмы, Феликс первым делом посмотрел на небо. Ему показалось, что по эту сторону стены оно совсем другое: густо-синее, а не то выцветшее небо неволи. И солнце светило по-другому, и дышалось совсем не так… Вспомнилось название старого фильма: «Это сладкое слово „свобода“. Немного успокоившись после первых вольных впечатлений, Колчанов посмотрел на улицу.

Неподалеку от ворот стояли две машины. За рулем голубого «Фольксвагена» сидела женщина в черных очках. Он тут же узнал Ханну, улыбнулся и темпераментно махнул ей рукой.

Женщина открыла дверцу и ступила на мостовую. И тут Колчанов глянул направо. Там у самой стены стояло желтое такси. За приоткрытой задней дверцей Феликс увидел Марину Езерскую. Девушка уже хотела выйти из машины, хотела подбежать к нему, как вдруг увидела, что первой он махнул Ханне, а ее даже не заметил.

Она в растерянности замерла, не зная, стоит ли ей выходить вообще. Если бы Колчанов мог разорваться пополам, подойти и к Ханне, и к Марине одновременно, он непременно сделал бы это. Но приходилось выбирать. Ханна остановилась, поняв, что девушка в такси тоже встречает Феликса. Он растерянно улыбнулся и остался стоять на месте, решив положиться на волю случая.

Марина с тревогой посмотрела на Ханну, выжидая, как та поведет себя. Женщина в «Фольксвагене» медленно сняла темные очки и повесила их в вырез блузки. Затем она развела руками, подмигнула Феликсу и кивнула в сторону Марины: мол, я не претендую ни на что, сама понимаю, она моложе, красивее, и, наверное, ты ей многим обязан. Хотя Ханне Феликс был тоже обязан. Если бы не она, то суд вполне мог дать не месяц тюрьмы, а целых два. Именно Ханна подтвердила на процессе, что провалы памяти у Феликса бывали и раньше.

Колчанов моргнул, тряхнул головой и посмотрел в глаза Ханне. Ему хотелось подбежать к ней, попытаться все объяснить или хотя бы крикнуть: «Подожди минуту, я подойду к Марине, совсем немного поболтаю с ней, уговорю подождать и тогда объясню тебе тонкости наших отношений». Но Марина ведь тоже ждала первого шага. Тогда Феликс перебросил куртку через плечо и просто зашагал по улице, не глядя больше ни на кого. Радость от освобождения тут же померкла. Он слышал, как хлопнула дверца машины, за ней другая, и старался не вслушиваться в шум заработавших двигателей. Затем он не выдержал и обернулся.

Ханна уже развернула машину и медленно удалялась от него. Тронулось и такси — в противоположную сторону. Он оставался один!

— Черт! — выругался Колчанов и бросился догонять желтую машину.

— Он бежит за вами, — сказал таксист Марине.

— Езжайте быстрее, — ледяным голосом произнесла она.

— По-моему, он хочет что-то вам сказать, — проговорил таксист, не решаясь увеличить скорость.

А Феликс бежал за такси и как очумелый махал над головой курткой.

— Да стой же, черт подери! — кричал он.

— Быстрее! — приказала Марина и со злостью пихнула шофера в плечо.

Но Феликс уже успел добежать до такси, рванул на себя дверцу, запрыгнул на заднее сиденье и обнял нахальную пассажирку. Девушка словно только того и ждала. Она положила голову ему на плечо и произнесла всего три слова:

— Я дура, Феликс.

— Куда теперь? — поинтересовался таксист, доезжая до поворота.

— Назад.

— В тюрьму или к вам домой?

Марина пропустила мимо ушей тонкую шутку водителя и просто сказала:

— Да, ко мне домой. К нам домой. Машина медленно покатила по улицам. Как и многие его коллеги, таксист хорошо изучил людей и поэтому понимал, что именно сейчас нужно Феликсу. Ему необходимо прийти в себя, увидеть город, посидеть молча на заднем сиденье с девушкой, потому что, когда они останутся наедине, придет время объяснений. А сейчас пусть наслаждаются друг другом, первыми мгновениями встречи, которой они, наверное, так долго ждали.

По дороге Колчанов настолько пришел в себя, что, когда машина остановилась возле дома с мансардой, он вспомнил, что у него нет ни единого шиллинга, Марина же чувствовала себя настолько счастливой, что напрочь забыла о такой прозе жизни, как презренный металл.

— От моих денег осталось что-нибудь? — решил он вернуть девушку на грешную землю.

— Я истратила всего две бумажки по пятьдесят шиллингов. А теперь вот третью, — Марина протянула банкноту таксисту и отпустила машину.

— Ты серьезно? — вытаращил глаза Феликс.

— Абсолютно.

— На твоем месте я умер бы с голоду.

— С твоей машиной все в порядке, — сменила тему Марина.

«Лендровер» и впрямь стоял за тонкой цепью рядом с еще пятью машинами в проезде между домами, там же, где оставил его Феликс.

— А с квартирой сложностей не было?

— Нет, все нормально. Оплачено надолго вперед, и, если хочешь, тут можно жить годами.

Консьержка, завидев Колчанова, улыбнулась ему и поздравила с освобождением. Тот довольно сухо поблагодарил ее и вместе с Мариной стал подниматься по крутой лестнице.

Когда они оказались в квартире, Феликс взял девушку за плечи.

— Откуда она знает про тюрьму? Ты рассказала ей? — спросил он, глядя Марине в глаза.

— А что еще я могла сделать? Тебя показали по телевидению, о тебе написали в газетах. И я решила немного приврать этой милой женщине. По-моему, она поверила.

— И кто же теперь я в ее глазах? Русский мафиози? Или маньяк-убийца?

— Это неважно, — сказала Марина, проходя в комнату и садясь на диван.

В квартире царила идеальная чистота, настолько идеальная, что Феликс не удержался.

— Да тут ходить боязно, можно разве что летать, — заметил он. — Ты часом не помешалась на почве уборки?

— А чем мне еще было заниматься все это время? — Марина поджала под себя ноги и вздохнула. — Только и делала, что наводила порядок. Бывало, нарочно утром покидаю в кучу журналы, кассеты, а потом до ночи разбираю. Вот так и жила. Ты хочешь есть?

— Сейчас хочу только кофе. Поедим потом. И не дома.

— Ты не голоден?

— О, да там кормят, как у нас кормили секретарей ЦК!

— А я приготовила праздничный ужин, — немного обиженно сказала девушка.

Феликс никак не мог понять, дожидалась ли его Марина только потому, что не могла без него покинуть Австрию, или… Первая радость от встречи прошла, и теперь Колчанов стал смотреть на вещи более трезво. Его куда больше обрадовало бы известие, что Марина ждала его исключительно из меркантильных соображений, что и деньги она сохранила лишь для того, чтобы они имели возможность уехать.

Теперь, зная тайну старого эсэсовца, Феликс склонен был подозревать всех и вся. Он даже стал подумывать, не подослал ли Ханну адвокат, но тут же отбросил эту идиотскую мысль. Если бы так было на самом деле, Ханна непременно подбежала бы к нему, не стала бы уступать его Марине. Да не такой человек Штокфиш, чтобы довериться женщине. Тогда уж он встретил бы клиента сам с огромным букетом в руках.

— Ты чем-то недоволен? — осведомилась девушка.

— Нет, просто устал, да и непривычно как-то, что небо не в клеточку.

— И наверное… — усмехнулась Марина и тут же замолчала.

— Ты хочешь сказать, я соскучился без женщин?

— Так, наверное, думала та, что приехала тебя встречать. Я узнала ее… Фотография в твоей записной книжке. Извини, конечно, но не могла же я ее не заметить.

— Не бери в голову, — бросил Феликс и прошел на кухню. — Мне хотелось бы побыть одному.

Марина даже не двинулась с места. Их разделяла всего лишь невысокая перегородка, но и она создавала какую-то иллюзию отстраненности друг от друга. Колчанов пододвинул второй стул, забросил на него ноги, вытащил из пачки сразу несколько пластинок жвачки, забросил их в рот и принялся размышлять.

С одной стороны, нужно было как можно быстрее покинуть Вену и отправляться в Бобруйск. Даже если клад пролежал пятьдесят лет и никто до него не добрался, медлить не следовало. Чем больше времени проходит, тем больше шансов, что кто-нибудь другой сумеет завладеть им. Но как быть с Мариной?

А с другой стороны, только ей и можно доверять. Кому же еще? Конечно, если вернуться в Смоленск, отыскать кого-нибудь из старых приятелей, на кого можно положиться…

Феликс принялся перебирать этих приятелей и наконец понял, что никого из них он не может назвать своим другом. Майор Котов разве? Но по своему опыту Колчанов знал: деньги, а тем более большие, неузнаваемо меняют людей. И ему вспомнилось, как тогда на стрельбище у Котова загорелись глаза, когда он услышал о пятистах шиллингах, которые ежемесячно получают австрийские безработные.

«Нет, Котов отпадает, — решил Колчанов. — И вообще, мужчины отпадают с самого начала. Если я возьму кого-нибудь в помощники, то, естественно, придется делиться пополам. А может, он и порешить меня задумает, как Воробьянинов Бен дера. Про Марину же такое и подумать страшно. А во все тонкости можно ее не посвящать, и так побежит за мной, как собачонка, куда угодно».

— Послушай! — крикнул Феликс так, словно их отделяли десятки метров.

— Да! — откликнулась Марина.

— Ты когда-нибудь мечтала стать богатой-богатой?

— Естественно. По-моему, об этом мечтают все.

— И ты уверена, что богатство не вскружило бы тебе голову?

— Конечно, вскружило бы, — рассмеялась девушка, — я тогда и смотреть бы на тебя не стала.

— Спасибо за откровенность, — Феликс отпил минеральной воды прямо из пластиковой бутылки, отчего комок жвачки во рту превратился в камушек, и, подойдя к перегородке, облокотился на нее локтями. — Какие у тебя планы на будущее?

Марина растерялась. Ей показалось, что Феликс хочет бросить ее прямо сейчас. Эта мысль ее терзала весь долгий месяц, пока Колчанов находился в тюрьме. И вот опасения, похоже, начинали подтверждаться.

— Нет, Феликс, ты не подумай… Я не хочу навязываться, ты и так многое для меня сделал. Но я надеюсь… — Она замолчала и принялась методично выщипывать нитки из диванного подлокотника.

— Давай поговорим серьезно. — Феликс легко перемахнул через перегородку и сел на другом конце дивана.

— У тебя такой вид, будто ты хочешь предложить мне сделку: мол, я тебе заплачу столько-то, а ты за это станешь делать то-то и то-то.

— Правильно мыслишь.

— Странный у нас торг. — Марина взялась за нитки с удвоенным усердием. — Я не знаю, что ты хочешь мне предложить, а ты, по-моему, не знаешь, что от меня требовать.

— Марина, брось. Никто от тебя ничего требовать не собирается.

— Я же вижу по твоим глазам.

— Глупости. Тебе кажется. Погоди, давай начнем все сначала. Ты хочешь вернуться домой?

— Даже не знаю, — пожала плечами девушка.

— А все-таки подумай. Давай начистоту.

Марина сцепила пальцы на животе и несколько секунд сидела молча. Затем она вскинула голову и отчетливо, но как-то очень холодно произнесла:

— Хорошо, я скажу, но только ты пообещай, что не будешь надо мной смеяться.

— Не буду, — ответил Колчанов со всей возможной серьезностью.

— Я хочу быть с тобой столько, сколько это возможно. — Девушка побледнела и сделала над собой еще одно усилие: — Я люблю тебя, Феликс, ясно?

Колчанов хотел ей ответить, но Марина тут же жестом остановила его, словно закрываясь от него ладонью. Затем она тряхнула головой. Пряди длинных волос упали ей на лоб.

— Я не люблю обманываться, — продолжала девушка. — Если ты скажешь мне сейчас, будто любишь меня, это будет неправдой. Все, что ты хотел сказать мне, ты сказал раньше. Теперь любое твое признание будет вынужденным, поэтому я не хочу ничего слышать. Не бойся, я не какая-нибудь истеричка, резать вены или вешаться не стану.

Выслушав этот монолог, Феликс в растерянности помолчал и наконец спросил:

— Ты мне скажи вот что: ты еще не раздумала становиться венской проституткой?

— Если тебе так легче, то с удовольствием стану.

— Правда?

— Конечно, неправда.

— А насчет любви ты серьезно?

— Смотря что понимать под любовью.

— Не знаю, что понимаешь под этим ты, Марина, но мне хотелось бы… — Феликс коснулся плеча девушки.

— Сейчас слишком светло… — пробормотала она.

— При свете тоже есть своя прелесть, — невозмутимо заметил Колчанов.

— Не знаю, может быть… — Марина поморщилась, встала на колени и подалась к Феликсу. — Я боюсь, что мне будет неприятно.

— Неприятно! — рассмеялся Колчанов. — Словно я предлагаю тебе горькое лекарство.

— Это и есть лекарство, и в самом деле горькое.

— Тогда его нужно запить.

— Нет, давай без алкоголя. Я попробую закрыть глаза и представить себе, что в комнате темным-темно.

— Странные у тебя фантазии.

— Я понимаю тебя, Феликс, ты столько не видел женщин…

— Видеть-то я их иногда видел.

— Ты же знаешь, что я имею в виду. Марина сама медленно расстегивала блузку.

Феликс чувствовал, как застыло в напряжении ее тело, словно она готовилась к допросу с пристрастием, а не к любви.

И Феликс пожалел ее. Он нежно обнял девушку за плечи и стал гладить ее по голове, словно малого ребенка. Марина сперва вздрагивала, потом успокоилась. Ей было хорошо. Теперь она уже не стеснялась своей наготы, ей был приятен прохладный воздух, обтекавший ее грудь. Вскоре она расслабилась, стала податливой, мягкой, с удовольствием постанывала.

А Феликс все думал, посвящать Марину во все свои планы или нет. В конце концов он решил отложить этот разговор до лучших времен.

Красноватое закатное солнце коснулось крыш домов по другую сторону улицы. Марина и Феликс лежали на узком диване и, улыбаясь, смотрели друг на друга.

Марина набросила на плечи плед и пошла готовить кофе.

— И что мы теперь будем делать? — поинтересовался Колчанов, собирая с пола разбросанную одежду.

— Тебе решать, — не оборачиваясь, отвечала Марина, не спуская глаз с конфорки. — Что до меня, то я спать хочу.

— Ты что, днем не выспалась?

— Я бы спала и спала. Привыкла, пока тебя не было. Поем, прилягу, проснусь, приберусь в квартире — и снова на боковую.

— Зачем?

— Так быстрее проходит время. Наверное, и ты в тюрьме только и делал, что спал?

— Не только… — не стал вдаваться в подробности Феликс.

— У тебя там появились новые друзья?

— Другом его назвать тяжело, но…

— Что «но»?

— Да так, ничего.

— А как ты определяешь, кто друг, а кто так, приятель?

— Ты что, до сих пор этому не научилась?

— Да как-то…

— Друг — это тот, — задумчиво промолвил Колчанов, — на чье слово можно положиться, не требуя никаких гарантий.

— Не знаю, есть ли среди моих знакомых такие, — сказала девушка.

Тут вскипел кофе, и она накрыла джезве блюдечком, чтобы напиток настоялся.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — Марина вернулась в гостиную и села рядом с Феликсом, старательно закутываясь в плед. Было бы глупо сейчас одеваться, и в то же время нагота тяготила ее.

— Да, хочу. Это можно назвать тайной. Но я еще не уверен, стоит ли тебе об этом знать и принесет ли тебе это счастье.

— Ты уверен, что тебе легче хранить тайну при тебе?

— Наверное, я все-таки расскажу, но потом, не сейчас.

— Почему?

— Сейчас мне слишком хорошо.

— Тогда и у меня есть к тебе просьба. —Какая?

— Никогда и ничего не обещай мне.

— Почему?

— Я легковерная. Наверное, поэтому мне и приходится нелегко. И особенно я прошу тебя: никогда не говори мне, что ты меня любишь.

— Честно признаться, я уже собирался это сделать.

— Ну так вот: не надо.

— Хорошо, не буду.

Остаток вечера они провели в гостиной, болтая о всякой чепухе. О любви никто из них не вспоминал, о деньгах и золоте тоже.

Наконец Колчанову удалось уговорить Марину лечь спать. Сам же он уселся за перегородкой и в который раз принялся изучать план, который отпечатался у него в памяти не хуже, чем на самом совершенном ксероксе. Феликс курил сигарету за сигаретой и прихлебывал остывший кофе, видел подземелье, а в нем тускло поблескивающие аккуратные слитки с изображением зловещего имперского орла.

Что он станет делать после того, как добудет сокровище, Феликс пока не думал. «Будет день, будет пища», — любил он повторять известное изречение, зная, что всегда нужно соотносить свои потребности с возможностями. Доберется ли он до золота — еще бабушка надвое сказала, а значит, не нужно загадывать. Но попробовать нужно. Иначе потом всю оставшуюся жизнь придется локти кусать.

И еще он дал обещание человеку, который надеялся на него. Месяц, проведенный в тюрьме, приучил Феликса ценить свободу. Конечно, бывший эсэсовец далеко не ангел, но он уже искупил свою вину, стал другим человеком — это Феликс понял. Ведь старик говорил о себе в молодости так, как рассказывают о ком-то другом.

«Да и потом, — подумал Колчанов, — вряд ли Моргенштерн был убежденным нацистом из тех, кого могила исправит. Просто так сложились обстоятельства. В другое время, в другой стране его способностям нашлось бы достойное применение».

«Впрочем, как и моим, — вздохнул Феликс. — Неужели я пришел в этот мир для того, чтобы ездить за тысячу километров получать пособие по безработице, гонять краденые машины и перепродавать рваные баксы?»

Но самое главное было то, что золото могло на всю жизнь гарантировать покой. Тот самый Покой с большой буквы…

Феликс подошел к окну, поднял раму и глянул на почти бесцветное небо, подсвеченное фонарями. Лишь несколько крупных звезд пробивалось сквозь сероватую пелену. Колчанов определил, где восток, и стал до боли в глазах смотреть в ту сторону, словно мог отсюда увидеть свой недостроенный дом.

Телефон работал исправно, можно было в любую минуту набрать номер, связаться с кем-нибудь из своих знакомых. Но потянувшаяся было к трубке рука Колчанова остановилась. Кому звонить и зачем? К чему телефон, когда говорить хочется с той, которая здесь, совсем рядом.

Когда Марина проснулась, то, к своему ужасу, обнаружила, что Феликса нет дома. Она обшарила всю квартиру в поисках записки, но нигде ее не нашла. Девушка наскоро оделась и побежала вниз, чтобы поинтересоваться у консьержки, когда ушел Колчанов. Но на полпути она поняла, что не сможет этого сделать, слова застрянут в горле.

Хороша же она будет в ее глазах! Если Феликс ушел навсегда, то расспросами делу не поможешь, а если же он вернется, то какого черта и заводить этот разговор?

Вскоре пропавший обнаружился рядом с домом. Он стоял возле своего «Лендровера» с открытым капотом и священнодействовал, словно какой-нибудь знаменитый хирург.

— Ты уже проснулась? — бросил он, не отрываясь от «пациента».

— Да, — коротко ответила Марина.

Ей хотелось все тут же выплеснуть, устроить сцену, сказать, что так с ней обращаться с его стороны форменное свинство. Но она только спросила:

— Мы едем сегодня?

— Да, — последовал лаконичный ответ.

— Когда?

— Через полчаса.

Марина запустила руку в карман джинсов И вытащила жетон для игральных автоматов, который служил им с Феликсом пропуском в этот дом.

— С ним что делать? — спросила она.

— Думаю, теперь он наш навсегда, — сказал Феликс.

Марина протянула ему металлический кружок.

— Я сказал: наш, — с раздражением напомнил Колчанов.

— Я пойду соберу вещи.

— Иди, иди, — буркнул Феликс. Он не любил, когда его отвлекали от машины.

Впрочем, «Лендровер» был в идеальном состоянии. Но его хозяину все равно чудился подвох: ведь такого просто не может быть! Ну хотя бы аккумулятор должен был сесть! Так нет, и он в полном порядке. Чудеса!

Наконец Колчанов захлопнул капот, что-то недовольно бормоча под нос. Все-таки нашему соотечественнику, привыкшему к хождениям по мукам автосервиса, подобные буржуйские штучки кажутся очень подозрительными. Феликс уже вытирал руки, когда вернулась явно чем-то испуганная Марина.

— Что случилось, кто-нибудь звонил? Приходил? — спросил Колчанов, готовясь принять очередной удар судьбы.

— Нет.

— Тогда в чем дело? Почему ты так смотришь? Дрожащими руками Марина протянула Феликсу яркий полиэтиленовый пакет.

— Посмотри туда, — пробормотала она. Колчанов заглянул внутрь. На дне пакета он разглядел пачку стодолларовых купюр в банковской упаковке.

— Откуда это у тебя?

— Нашла в доме. Феликс, это десять тысяч. Ровно сто сотенных бумажек, абсолютно новые, номера идут подряд.

— А чего ты боишься?

— Не знаю, — растерялась Марина. — Я первый раз держу такие деньги в руках.

— Это чужие деньги, — сказал Колчанов.

— Я знаю, но что с ними теперь делать? Феликс задумался.

— Оставлять — глупо. Придется взять с собой.

— Ты уверен?

— Даже если эти деньги не принадлежали Хер-Голове, здесь их никто не найдет, разве что хозяин дома, когда поинтересуется, почему это несколько месяцев квартира пустует.

— И тебя не будет мучить совесть?

— А тебя?

— Не знаю, увидим.

— Можешь утешать себя мыслью, что при первой же возможности ты отдашь деньги владельцу, если, конечно, он объявится и докажет свое на них право.

После обеда они собрали вещи, оставили консьержке чаевые, и машина тронулась. Марина с явным сожалением посмотрела на небольшой дом с мансардой, в котором прожила чуть больше месяца.

— Мне кажется, — задумчиво произнесла она, — я смогла бы здесь жить и дольше. Уже привыкла.

— Может, и придется, — неопределенно сказал Колчанов, заворачивая за угол.

Вскоре дом скрылся из виду. Теперь уже Марине Вена не казалась сказочным городом. Девушке довелось собственными глазами увидеть то, о чем в недавнем прошлом писали советские газеты под броскими заголовками типа «За фасадом „свободного“ мира» или «Правда о правах человека». И как выяснилось, не все в этих опусах было ложью…

В магазинчике на окраине города, где цены были пониже, Феликс закупил продукты и минеральную воду. Даже надеясь на скорое богатство, он не умел быть расточительным.

На этот раз, приближаясь к границе, Марина почти не волновалась. Она поняла, что здесь нет неусыпно охраняемых «священных рубежей», понятие границы весьма условное, особенно в горах. И даже если ее задержат на австрийской стороне, всегда можно отговориться: мол, заблудилась и случайно попала со стороны Словакии.

Они остановили машину на обочине почти в том же самом месте, где переходили границу в прошлый раз, и подождали, когда совсем стемнеет. Путешественники благополучно перешли вброд неширокую речушку. Марина посмотрела на ту самую скалу, с которой боялась спрыгнуть, и улыбнулась.

Ей казалось, что все опасности миновали. Она снова сидела на камнях в лесу, дожидаясь, когда Феликс пройдет контроль и заедет за ней. Снова ухала сова, но на этот раз совсем не страшно.

Примерно через полчаса Феликс вернулся, и они продолжили путь. Смотреть было не на что, и единственным развлечением для девушки служил гироскоп, показывающий угол наклона машины. Феликс же всецело был занят тем, что следил за дорогой. Уже привыкшие к разным передрягам, путешественники даже заскучали.

К вечеру следующего дня они оказались вблизи польско-белорусской границы. Наконец-то однообразие несколько скрасили «челноки» из стран СНГ, которые шумной толпой окружили машину с австрийскими номерами, пытаясь всучить какую-то дрянь. И каково же было их изумление, когда они услышали от шофера все, что он о них думает, на их родном языке с такими до боли знакомыми выражениями.

Километра за два с половиной от пограничного перехода начиналась очередь из автомашин.

— Давно стоите? — поинтересовался Феликс, доехав до середины очереди.

— Второй день, — недовольно отвечал парень, расположившийся на обочине возле своих «Жигулей», доверху набитых сумками с барахлом, и с неприязнью посмотрел на Феликса: мол, его здесь «не стояло», без очереди пролезть хочет, все стоят, больно умный и т.д. и т.п.

Дело было в том, что польские пограничники сортировали машины в разные очереди: с эсэнговскими номерами — в одну, с номерами стран Евросоюза — в другую. «Европейцев» почти не досматривали. Третья очередь состояла из машин с транзитными номерами. Основу ее составляли профессиональные перегонщики. Для пограничников и полиции они были настоящей дойной коровой. Эта вереница машин двигалась куда медленнее других, здесь, кроме официальных поборов, существовали и свои, неофициальные. Надо было платить за место в очереди, за талоны на освидетельствование технического состояния автомобиля, за еще какие-то бумажки. Перегонщикам хватило бы пальцев на одной руке, чтобы перечислить, за что платить не надо.

Кроме братьев-славян в мундирах, орудовала бригада коротко стриженных соотечественников. Они не спеша проходили вдоль очереди машин и время от времени задавали перегонщикам довольно невинные вопросы:

— Скажи-ка, парень, а сколько стоит ветровое стекло к твоему «Мерседесу»?

Услышав цену, «крутые» с сочувствием качали головой:

— Жаль будет, если оно разобьется.

С каждой машины эти амбалы получали не меньше ста марок. Польская полиция смотрела на их бизнес сквозь пальцы, ведь в конце дня они исправно делились полученными деньгами. Поляков и других иностранцев эти ребята не трогали, поэтому и жалоб на них не поступало.

Каждому перегонщику хотелось как можно скорее проскочить границу, доставить машину по назначению и получить деньги. А свяжись с полицией — проторчишь здесь не меньше недели. Да потом еще эти соотечественники поймают тебя, и хорошо еще, если просто покалечат, а то могут и машину сжечь, и самого в лесу закопать. Так что перегонщики предпочитали платить.

Когда до пропускного пункта оставалось чуть меньше километра, Феликс резко затормозил, вышел из машины и направился к видавшему виды «Мерседесу», бывшему когда-то белоснежным красавцем. За рулем сидел парень лет тридцати, разложив на коленях газету, он сосредоточенно поглощал «завтрак шоп-туриста»: хлеб, сало и зеленый лук.

— Цеп! — радостно воскликнул Феликс, дергая на себя дверцу «Мерседеса», но та оказалась заблокированной.

Парень нервно дернулся, но, увидев Колчано-ва, тут же расплылся в добродушной улыбке.

— Привет! Какими судьбами? — воскликнул он.

Марина не спешила к ним подходить. Этого парня по кличке Цеп она раньше и в глаза не видела. Кто его знает, что он за птица…

Когда-то вместе с Цепом Феликс гонял машины для Хер-Головы, а потом как-то потерял своего подручного из виду. Как оказалось, Цеп решил, подобно своему коллеге шоферу Адаму Козлевичу, покончить с криминалом и стал покупать машины у немецких турок. В том, что автомобили не угнанные, сомнений не оставалось. Угонять такую рухлядь пришло бы в голову только сумасшедшему. Цеп каким-то чудом доводил эти автомобили до рабочего состояния, перегонял их, затем красил, ремонтировал. Меньше всего он жалел лака.

— Как жизнь, Цеп? — спросил Феликс.

— Все бы отлично, но на прошлой машине прокололся. Купил старый «Вольво».

— А что, тачка солидная.

— Но не вечная, — рассмеялся Цеп. — Не знаю, где уж ее держали, наверное, в соляной кислоте, но кузов был как тюлевая занавеска, так ржавчиной побило — насквозь. А двигатель ничего. Купил за бесценок. Если полиция по дороге останавливала, то только из любопытства. Всем интересно было, как это я на таком еду, а лошади впереди не видно. Загрунтовал, покрасил, блеск навел. Конфетка получилась. Еще в Германии спидометр отогнал, так что пробег у нее получился совсем ничего. В Твери на рынке лоха нашел, который за это чудо в перьях пять штук выложить собрался. Без растаможки, представляешь?

— Людей, Цеп, обманываешь?

— Какой тут обман! Он же машину видит, повсюду заглядывает. Я же не говорю ему, что сам ее в порядок привел, может, мне такую и продали. Договорились почти, разложили бумаги на багажнике. И дернул же его черт локтем на крыло опереться! То — хрусть — и провалилось. Дырка. На краске одной все и держалось, да и на шпаклевке немного. Теперь пришлось мне рынок сменить, потому что в Твери обо мне уже легенды рассказывают.

— Ничуть ты, Цеп, не изменился.

— Разбогател немного. Раньше на каждую перегнанную машину деньги приходилось одалживать, а теперь своим оборотным капиталом обзавелся.

— И во сколько же тебе эта обошлась?

Цеп поморщился. Своим вопросом Феликс разбередил незаживающую рану.

— Да разве окончательную цену сейчас сказать можно? Еще с полицией не до конца расплатился, пограничникам кое-что сунуть придется, а тут еще и бригада ходит. Подошли ко мне и триста марок заломили, иначе, говорят, все стекла побьем. Я им говорю, ребята, да разве я лук с хлебом с газетки ел бы, если бы у меня такие деньги в кармане лежали? Думал, проскочу. В прошлый раз беднячком прикинулся, так другая бригада, когда я через Украину машину гнал, еще и котлет мне принесла с хлебом. Хохлы народ жалостливый. А эти полчаса на размышление дали.

— Заплатил? — поинтересовался Феликс.

— Нет. И не собираюсь, — покачал головой Цеп. — Мне деньги с неба не падают.

— Так стекла же побьют!

— Что-нибудь придумаю, — вздохнул Цеп, предлагая Феликсу полакомиться желтым салом с темными прослойками мяса.

— А я на твоем месте заплатил бы.

— Гордость не позволяет.

Пока они разговаривали, очередь немного продвинулась.

— А твоя машина где? — спросил Цеп.

— Вон стоит, сейчас поеду.

— А, я же и забыл, ты теперь иностранец, тебе туда, где «только для белых».

Марина коротко просигналила, думая, что Феликс совсем позабыл о ней.

— Погоди, я тебе сейчас чего-нибудь пожрать принесу. — Колчанов приоткрыл дверцу.

— У меня у самого жратва пристойная есть, но не поверят же, сволочи, что я без денег, если начну мясо копченое уплетать и запивать безалкогольным пивом.

— Не поверят, — согласился Феликс.

— Ну так вот, давлюсь, а ем, — и Цеп с отвращением посмотрел на хлеб и прогорклое сало.

В заднее стекло машины кто-то несколько раз постучал. Цеп нервно обернулся и встретился взглядом с парнем в кожаной куртке. Тот жестом показал, что пришел за деньгами. В это время как из-под земли выросли двое его «коллег». В руке один держал увесистый булыжник и для пущей убедительности подбрасывал его, словно теннисный мячик.

— За деньгами пришли, — шепотом проговорил Цеп и тут же, широко улыбнувшись, пробормотал Колчанову: — Ты только ни во что не встревай, я сейчас договорюсь.

— Ребята, — продолжая широко улыбаться, Цеп выбрался из машины, — какие проблемы? Нет у меня денег! Были бы, что мне, жалко? Я же сам знаю, что сколько стоит, в другой раз заплачу.

— Другого раза не будет, — послышалось в ответ.

Мордоворот с булыжником замахнулся своим орудием пролетариата, целясь в ветровое стекло. Затем, обращаясь к Колчанову, дружелюбно проговорил:

— Эй ты, выйди из машины, а то еще ненароком в голову попаду.

— Вот, все что есть, — пытался убедить их Цеп, снимая с руки дешевые кварцевые часы. — Корпус золоченый, берите.

— Ты нам дурку не задвигай, — угрожающе произнес питекантроп с каменюкой.

Цеп попытался вклиниться между парнем, державшим камень, и своей машиной. Совсем неподалеку, преспокойно наблюдая за всем происходящим, прохаживался полицейский. Хотя Феликс твердо решил не вмешиваться ни в какие разборки, пока не доберется до Бобруйска, он уже начал терять терпение. Картинка нравов переходного к беспределу периода не могла не действовать на нервы австрийскому подданному.

— Эй ты, лох! — крикнули ему.

Один из амбалов изо всей силы рванул на себя дверцу машины и схватил Феликса за плечо.

— Кому сказано — выйди! — рявкнул громила. Водители других машин избегали смотреть в их сторону. Сами-то они откупились и теперь не понимали, почему кто-то другой должен избежать финансовых потерь.

Только когда дверца оказалась открытой, парень, пытавшийся вытащить Феликса из машины, понял, что недооценил своего противника. Но отступать было поздно и обидно. Он схватил Колчанова за плечо и дернул изо всех сил. Но Феликс даже не шелохнулся.

— Выйти? — спокойно произнес он, выбираясь из машины.

Но поскольку остальные парни стояли по другую сторону, они не заметили, что Феликса хилым не назовешь. Это чувствовалось только вблизи.

— Ну нету, нету денег! — продолжал причитать Цеп, хотя на самом деле в носке у него лежала тысяча марок, завернутых в полиэтилен и приклеенных к пятке пластырем.

— Ну, раз нет… — зловеще усмехнулся парень с камнем в руке и обрушил удар на лобовое стекло машины. То мгновенно разлетелось на бесчисленное множество сверкающих осколков. — И теперь нет? — только и успел спросить бандит, как вдруг почувствовал сильную руку на своем плече.

Громила попытался с разворота ударить Феликса кулаком в живот, но Колчанов качнул бандита в сторону и двинул его снизу в челюсть. Тот хрюкнул совершенно по-поросячьему, плюхнулся на землю и тут же принялся лихорадочно рыться в своем кармане. У Феликса не было времени размышлять, нож он там ищет или пистолет, потому что сзади над ним был уже занесен металлический прут, завернутый в газету. Вроде бы прохаживается себе молодой человек со свернутой в трубочку газетой, а внутри килограммовый обрезок стальной арматуры.

Колчанов не был настолько наивен, чтобы думать, будто его собираются прихлопнуть пустой газетой, как муху. Он уклонился в сторону, зная по опыту: самое страшное для противника не то, что его удар будет отражен, самое страшное встретить, когда бьешь со всего размаха, пустоту. Тогда очень тяжело перегруппироваться.

Газета разорвалась, железяка скользнула по капоту, аж искры полетели. Цеп, смирившийся было с мыслью, что мирно разойтись не удастся, прижался спиной к машине и занял стойку. Лежавший на спине бандит выхватил из кармана короткий пистолет и попытался прицелиться в Феликса.

— Убью на хрен! — крикнул громила.

Наметанным взглядом Феликс тут же определил: пистолет газовый, хоть и предельно похожий на настоящий.

Лишь только началась драка, Марина бросилась к полицейскому, пытаясь привлечь его внимание. Но тот упорно делал вид, что ничего не замечает. Все же, когда прогремел выстрел, нервы сдали и у него.

Бандит даже и не хотел стрелять, поскольку у его бригады с польской полицией был уговор: при свидетелях не стрелять и ножи в ход не пускать. Это Феликс на всякий случай ударил амбала ногой по руке, и тот случайно нажал на спусковой крючок.

Раздался пронзительный полицейский свист.

Двое парней бросились наутек. Пистолет валялся на обочине. Феликс забросил его под соседнюю машину и наступил своему противнику на горло. Четвертого бандита мертвой хваткой держал Цеп.

Подоспела полиция и, недолго думая, забрала всех четверых: двух бандитов, Феликса и Цепа. Вся в холодном поту, Марина села за руль джипа. Прав у нее не было, водила она машину плохо, садилась за руль всего несколько раз в жизни, но слава Богу и мучившемуся с непонятливой ученицей Феликсу, два из них пришлись именно на этот «Лендровер».

Чудом развернувшись на узкой дороге, Марина поехала следом за полицейской машиной, благо та шла со включенной мигалкой.

Все уладилось на удивление быстро: подействовал австрийский паспорт. Феликса отпустили, даже извинились перед ним. Колчанов настоял на том, чтобы отпустили и Цепа.

Граница осталась позади, и Феликс от радости чуть не вскрикнул, увидев через пару часов указатель со стрелкой: поворот на Бобруйск.

Глава восемнадцатая

После всех приключений, которые выпали на долю Феликса и Марины во время путешествия по дорогам Австрии, Словакии и Польши, белорусский Бобруйск поразил их удивительной провинциальной тишиной. Здесь, казалось, жизнь остановилась, никто никуда не спешит и никому ничего не нужно. В гостинице, где Колчанов и Марина сняли самый лучший номер, двухместный люкс, как и положено летом, не было горячей воды. Девушку это, естественно, разозлило, а Феликс только посмеялся.

— Марина, а ты знаешь, кто любит мыться? — спросил он.

— Нет, не знаю, — буркнула его спутница.

— Мыться любят ленивые люди.

— Это еще почему? — огрызнулась девушка.

— А потому, что им лень чесаться, — расхохотался Феликс.

— Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие! — вконец вышла из себя Марина,

— Почему? Как раз горячей воды нет, а холодной ты, видимо, мыться не привыкла.

— Привыкла, обойдусь, — сказала девушка, направляясь в ванную.

Она надолго ее оккупировала: как ни странно, на задворках бывшего Советского Союза в отличие от цивилизованной Вены на дверях в местах общего пользования имелись крючки. Когда Марина наконец вышла, Феликс лежал на диване и смотрел телевизор.

— С легким паром, — сказал он абсолютно серьезным голосом.

— Пошел ты к черту, Феликс! — разозлилась девушка. — Тоже мне остряк-самоучка. Пара там не было вообще ни грамма. Разве что от моего дыхания.

— Ну что ж, тогда посмотри телевизор, выпей пива. Оно в холодильнике.

— Я хочу есть, — сказала Марина.

— После того как я приму душ, мы поужинаем. А затем прогуляемся по городу.

— А зачем мы будем здесь гулять? Почему мы не едем дальше?

— Потому что мне так хочется.

— А мне нет. — Марина, видимо, решила во всем противоречить своему спутнику, и это ей вполне удавалось.

Феликса такое поведение ничуть не злило, наоборот, приводило в доброе расположение духа. Он заметил, что ему нравится поддразнивать Марину по поводу и без повода, глупо острить, задавать дурацкие вопросы. От этого она начинала так забавно надувать губки и злиться…

— Интересно, а ты можешь на меня броситься и расцарапать лицо ногтями? — спросил Колчанов.

— Да, могу, если ты не прекратишь говорить глупости, — не осталась в долгу девушка.

— Это не глупости. Когда я на тебя смотрю, то мне кажется, ты готова на меня броситься и впиться зубами мне в шею.

— Больно надо, — огрызнулась Марина и надолго отвернулась к окну.

В конце концов путешественники бросили пререкаться и отправились гулять по провинциальному Бобруйску. Феликс упорно вел девушку к крепости, а она, следуя избранной тактике, упиралась руками и ногами.

— Да не хочу я смотреть никакие крепости! — чуть ли не на всю улицу возмущалась Марина. — Мне все это неинтересно. Архитектурой и памятниками после Вены сыта по горло. Ты мне лучше панельные пятиэтажки покажи.

— А что же ты хочешь, кроме архитектуры?

— Я хочу ужинать.

— Ну вот сходим в крепость, а потом я поведу тебя в самый дорогой ресторан. И там мы поужинаем.

— Ладно, пойдем, я согласна. Только скорее.

— А вот когда ты на все соглашаешься, ты мне нравишься меньше.

— А как я тебе нравлюсь?

Феликс пожал плечами, но этот неопределенный жест говорил куда больше, нежели красноречивое признание.

Три дня, проведенные путешественниками в Бобруйске, дали Феликсу очень многое. Он несколько раз побывал на территории крепости, где сейчас находилась танковая воинская часть. То, что он увидел, его глубоко поразило. На территории части в соответствии с международными договорами уничтожалась бронетехника. Там стояло множество разрезанных, искореженных танков без башен и без гусениц. А те, у которых имелись башни, военные умельцы-добровольцы в погонах довели до такой кондиции, что пользоваться всей этой техникой не было никакой возможности.

Естественно, проникал Феликс на территорию Бобруйской крепости, принадлежавшей военной части, нелегальным путем. Он познакомился с одним отставным капитаном по фамилии Сапунов, представившись ему ученым-археологом, выходцем из России, сейчас живущим в Австрии. Своего нового приятеля Феликс пригласил в ресторан. Щедрый стол и разливанное море водки «Абсолют» тронули офицерское сердце.

Разомлевший капитан обнимал за плечо Феликса и, заглядывая ему в глаза своими заплывшими жиром глазенками, то и дело повторял:

— Ноу проблем, гутен морген! Все что хочешь! Все что надо на территории этой сраной части может стать твоим. Только плати. А я тебе скажу, кому платить и сколько мне отстегивать.

— Понял, — отвечал Феликс Колчанов, подливая в рюмку кристально прозрачной жидкости с божественным запахом смородины.

— Надо будет малость полковнику сунуть и одному капитану, — инструктировал отставник.

— Тебе? — хлопнув по плечу Сапунова, поинтересовался Феликс.

— Ну и мне, конечно, тоже. Послушай, — капитан подался вперед и буквально вцепился в плечо Феликса, — есть классный способ заработать денежки. И немалые!

— И что же это за способ? — осведомился Феликс.

— Способ очень простой. Знаешь, когда немцы отступали, ну, когда их взяли в «котел» в конце июня сорок четвертого, вот примерно в эти же дни… Операция «Багратион», слыхал? Немцы сюда стянули столько войск, а наши их бомбили и бомбили… Так что фашистам пришлось хоронить своих прямо на территории крепости.

— Ну и? Что-то я не врубаюсь.

— А очень просто, — трезвея буквально на глазах, пробормотал капитан Сапунов, — очень даже просто. Надо будет всего лишь выкопать останки немцев, а затем продать их в Германию. Ведь они своих выкупят.

— Ну ты и даешь, капитан! — заулыбался Феликс. — На кой черт немцам кости, черепа?

— Как это на «кой черт»? — буквально разъярился капитан Сапунов. — Да я вижу, ты ничего в этом деле не смыслишь!

— Может быть, и не смыслю. Поясни. Капитан взял рюмку с водкой, залпом осушил ее, закусил балыком, вытер салфеткой рот и быстро заговорил:

— Так вот, немцы за каждый череп, за каждый медальон с номером и фамилией убитого отвалят хорошие бабки.

— Хорошие — это сколько?

— Ну, марок пятьсот за каждого. А их там тысячи, представляешь? Вот если бы ты, Феликс, смог организовать дело там, в Германии или в своей Австрии, то мы с тобой стали бы миллионерами. А вообще, что тебя, собственно, интересует на территории крепости?

— Знаешь, капитан, меня интересует сама крепость. Моя страсть — архитектура. Я изучаю всевозможные ходы, подземные коммуникации, ну и все такое прочее. Пишу книгу о крепостях, построенных на территории Европы.

— Ишь ты! И что, за это хорошо платят?

— Нет, платят за это не очень хорошо, мне просто интересно.

— Вот чудак человек! Хотя, если хочешь, я принесу тебе планы Бобруйской крепости, они есть в нашем инженерном отделе. Там же указана вся сантехника, проводка, короче, все, что тебя интересует. Обойдется тебе это… сам понимаешь, документы секретные, но секреты прошлого века.

— Нет, меня интересуют подвалы.

— Там и подвалы, — хлопнув себя кулаком по колену, пробормотал капитан Сапунов.

— Вот они меня и интересуют. Я, в общем-то, хотел бы их осмотреть.

— Как это осмотреть? — спросил заплетающимся языком вконец захмелевший офицер. — Как осмотреть?

— Как все смотрят. Пройтись по ним, сделать замеры, нанести на карту. Все, как у нас, археологов, положено, чтобы у меня были точные чертежи.

— А зачем мерить? Давай две сотни баксов, и завтра все планы коммуникаций будут у тебя.

— Что ж, договорились, — небрежно кивнул Феликс, понимая, что этот за деньги продаст родную мать, не то что какие-то планы не нужной теперь никому крепости.

Застолье затянулось за полночь, и все было бы ничего, если бы не стал капитан по всей солдафонской программе приставать к Марине, которая ужинала вместе с ними. Вначале ей это даже нравилось, но вскоре ее лицо стало покрываться красными пятнами.

— Капитан, послушай, не трогай эту девушку! — наконец решил унять наглеца Феликс. — Она моя невеста.

— Ну и что? — нахально ответил Сапунов. — Это сегодня она твоя, а завтра или послезавтра, может, будет моей.

— Слушай, капитан, я дам тебе сто баксов, только отвяжись от Марины.

— Да ты что, думаешь, меня можно купить? Меня — капитана Сапунова? Да никогда в жизни!

— Ладно, успокойся, — Феликс взял доблестного офицера за локоть и так крепко сжал его руку, что капитан от неожиданности побледнел.

— Ух, ну и силен же ты, зверь! — уважительно протянул он. — Как тисками сдавил. У нас прапорщик есть, хочешь познакомлю? Вот с ним потягайся. Он, знаешь, палец от танка, ну, которым траки крепят, сгибает, почти в узел завязывает. Во силища! А ты смог бы так сделать?

— Нет, что ты, конечно же, не смог бы, — засмеялся Колчанов.

— Тогда ты слабак. Ладно, ладно, отпусти руку. Феликс отпустил локоть отставного капитана, и тот вновь потянулся к бутылке, где, несмотря на все его усилия, еще было достаточно водки.

И действительно, капитан Сапунов не обманул. На следующий день, трезвый как стеклышко, с планшеткой у пояса, он пришел к Феликсу часов в одиннадцать утра, когда тот вышел из душа и стоял у окна.

— Во, Феликс, здравствуй! — поприветствовал капитан своего нового друга. — Я тут пивка принес. Мы вчера хорошо посидели.

Попив пива, мужчины закурили. И после небольшой паузы Сапунов хитро посмотрел на Колчанова.

— А ты хоть помнишь, о чем мы с тобой вчера базарили? — спросил он, лукаво подмигнув.

— Конечно же, помню, капитан.

— Так вот я принес тебе то, что обещал.

— Да? — Еще не веря в удачу, Феликс вскинул брови и тряхнул своими длинными волосами. — Покажи.

— Нет, вначале деньги, как говорится, а потом стулья.

— Ну что ж, вот деньги, — Феликс достал портмоне и вынул из него две стодолларовые банкноты.

Волшебный хруст зеленых бумажек прямо-таки заворожил бравого офицера.

— Бери, бери, — подбодрил его Феликс. Капитан взял купюры, быстро ощупал их, затем взглянул на просвет.

— Настоящие, не переживай, — успокоил его Колчанов. — Хочешь, могу обменять на марки?

— Нет-нет, лучше доллары.

Капитан спрятал заработанное во внутренний карман кителя и только после этого раскрыл планшетку и извлек из нее сложенный во много раз большой лист бумаги.

— Смотри, какой план, здесь есть все, — с гордостью сказал он. — А вот второй лист, и третий.

— Ну что ж, хорошо.

Феликс развернул планы. Действительно, на них были обозначены те подвалы, о которых рассказывал гауптштурмфюрер СС Вильгельм Моргенштерн.

— Послушай, капитан, а тебе приходилось бывать в этих самых подвалах? — спросил Колчанов.

— А что там делать? Крыс ловить?

— Интересно же и просто посмотреть.

— Да ни хрена там нету. Битый кирпич и всякая ерунда — железо, поломанные моторы и ящики. В общем, самый настоящий хлам. И крыс там! До фига. А еще могу тебе сказать по секрету: половина этих подвалов затоплена — не пройти.

— А вот в этой башне? — Феликс указал пальцем на башню у восточного бастиона.

— Башня? Эта, что ли? — засуетился Сапунов.

— Здесь тоже затоплено?

— Нет, тут, видимо, повыше будет. Здесь сухо, но, по-моему, туда не пробиться. Там часть стен рухнула и проходов почти не осталось. Планы-то сразу после войны снимали.

— Капитан, мы сможем туда попасть?

— Конечно, сможем! Я же тебе говорил вчера: плати полковнику и делай в крепости все, что хочешь. Он даже мне позволил раскапывать ров, где немцы похоронены.

— Ты уже раскапываешь его?

— Да, с двумя солдатами. Есть у меня сержант да ефрейтор, они костей не боятся.

— Все понятно. Сколько это удовольствие будет стоить?

— Какое удовольствие? — не понял капитан Сапунов.

— Полазить по заброшенным подвалам, посмотреть…

Капитан задумался. Его в обычное время не особо обремененный работой мыслительный аппарат трудился над сложной задачей: сколько можно содрать с этого странного русско-австрийского ученого, больше похожего на рок-звезду.

— Думаю, баксов за… Баксов за пятьсот наш полковник разрешит тебе поползать по подвалам, но только, конечно же, со мной.

— Дорого, очень дорого. Мне мой институт таких денег не даст.

— Ну, тогда как знаешь.

Феликс взял вторую банку пива, быстро открыл, протянул капитану, а затем открыл и себе. Пиво было холодное и вкусное. Капитан Сапунов ерзал в кресле, понимая, что промахнулся. Феликс всем своим видом показывал: замнем тему.

Наконец капитан не выдержал.

— Послушай, Феликс, а где твоя невеста? — спросил он.

— Пошла в город.

— Хорошая девушка. Неудобно вчера получилось… Вот хотел извиниться.

— Ну что ж, придет и извинишься.

Такая возможность вскоре представилась. В номер вошла Марина. Она была удивительно хороша в светлом коротком облегающем платье и джинсовой курточке. На ногах у нее были тяжелые кожаные ботинки на рифленой подошве. Марина улыбалась так, словно вчера между ней и капитаном Сапуновым ничего не произошло.

Капитан встал и даже прищелкнул каблуками, словно гусар времен Дениса Давыдова.

— Вынужден просить у вас прощения за вчерашнее, — сказал он самым что ни на есть светским тоном.

И только сейчас Феликс заметил, что Сапунов оглядывается на дверь. Та тут же открылась, словно бы взгляд капитана обладал какой-то магической силой, и на пороге появился Высокий худощавый солдат. Он держал в руках букет цветов.

— Это вам, Марина, или, если позволишь, — тебе. Я, когда пьяный, всегда делаю глупости, — сказал капитан.

— Ладно, что вы, — заулыбалась девушка, милостиво склонив голову набок, — я вам уже простила.

— Ну и хорошо. А где шампанское? — спросил

Сапунов солдата.

Любимый напиток русского офицерства не замедлил появиться. Все выпили. И тогда Феликс, понимая, что тянуть не имеет смысла, обратился к

Сапунову:

— Ладно, капитан, пятьсот так пятьсот. Я согласен. А когда мы все это сможем устроить?

— Думаю, через неделю. Полковник поехал на рыбалку, а вот когда вернется, я с ним поговорю, и, Бог даст, дело выгорит.

— Капитан, у меня мало времени.

— Иначе никак. Без командира части никто такого разрешения не даст. Все-таки объект военный, техники там всякой полно… Да еще постоянно проверяющие из НАТО крутятся, командование наезжает. Проверяют, так ли мы танки на металлолом режем.

— Ладно. Я тогда на неделю отъеду по делам, а тебе позвоню, хорошо?

— Так точно, — отчеканил офицер и принялся жадно пить шампанское.

Глава девятнадцатая

За ту неделю, что Феликс и Марина были в Смоленске, капитан Сапунов действительно договорился с начальником части, пообещав тому пятьсот долларов за то, что какой-то австрийский археолог осмотрит подвалы под башнями и бастионами крепости. Полковника это немного удивило и насторожило.

— А чего он ищет, этот твой археолог? — спросил он.

— Да он пишет книгу про разные крепости.

— Так ты же знаешь, этот объект военный.

— Знаю, товарищ полковник, — ответил капитан своему бывшему начальнику, с которым всегда был в общем-то дружен, — и вам, товарищ полковник, скоро на пенсию, тоже денежки не повредят.

— Да какие это деньги, капитан!

— Ну, все-таки… Считай, ни за что можно получить пятьсот баксов.

— Ладно, так и быть. Только постарайся все это устроить, чтобы никто не пронюхал, что здесь какие-то иностранцы ползают.

— Ой, товарищ полковник, мало ли их тут ползает со всякими инспекциями и проверками?

— Проверки и инспекции — это одно, а лазать внутри крепости — это совсем другое. Ведь проверяющие считают технику, порезанную на металлолом, а что этот твой австриец шукает — один Аллах ведает.

— Да книжку он пишет, товарищ полковник, я же говорил.

— Это тебе он лапшу на уши навешал, а вдруг шпион? Трибуналом пахнет! Знаешь, я, наверное, приставлю к вам майора.

— Да не надо, товарищ полковник! Что вы, какой майор! В те помещения, где у нас что-то хранится, я его не поведу. Скажу, мол, запретная зона. Так, повожу по тем подвалам, которые затоплены и заброшены, да и все.

— Ладно, договорились, капитан. Гони монету. Когда деньги были получены, лицо командира части озарилось мечтательной улыбкой.

— А вообще ты поговори с ним, может, с него еще чего-нибудь можно содрать?

— Думаю, можно. Я уж постараюсь, товарищ полковник.

— Вот-вот, постарайся.

Когда капитан ушел, начальник части вызвал к себе особиста и приказал:

— Тут наш Сапунов приведет австрийца, он будет в подвалах лазать, так ты присмотрись к нему получше. Может, шпион какой… Ты же знаешь, сейчас всякие агенты лезут к нам в Белоруссию, спасу просто нет. И если мы сможем задержать, то нам будет честь и хвала. Может, даже по медали получим.

— Понял, товарищ полковник. Сапунов, говорите, привел?

— Да, Сапунов.

— А вы знаете, товарищ полковник, сколько он медальонов уже нашел?

Полковник, конечно же, знал, сколько медальонов извлек капитан Сапунов из раскопанного рва, но ничего не сказал. Ведь его бывший подчиненный часть денег за медальоны исправно отдавал ему.

— Ну и сколько же?

— По моим подсчетам, медальонов тридцать.

— Тридцать, говоришь? — насторожился полковник.

— Ну да, тридцать.

— А ты откуда знаешь?

— У меня, товарищ полковник, есть свои источники информации. И вполне надежные.

«Надо будет сказать этому придурку Сапунову, пусть постращает своих ребят, чтобы те заткнулись и нигде никому ни слова», — подумал командир части.

Впрочем, полковник не был уверен, что проговорились солдаты. Вполне могло случиться и так, что капитан Сапунов проболтался о медальонах по пьяни. Все в части знали, что он весьма неравнодушен к горячительным напиткам и, когда здорово выпьет, становится весьма разговорчивым.

— Ладно, идите. А когда Сапунов появится, держите ухо востро.

— Понял, товарищ полковник. — Особист развернулся через левое плечо и покинул кабинет командира части.

«Ну и дела, — подумал полковник, — как бы этот гад не настучал куда-нибудь в округ. Тогда уж неприятностей не оберешься. Надо будет и ему чего-нибудь подкинуть, но, естественно, не из своего кармана. Пусть Сапунов раскошеливается».

Но дело было сделано. Капитан Сапунов получил разрешение, и ему ничего не оставалось, как скорее позвонить Феликсу по смоленскому телефону, который тот ему оставил, и сообщить приятную весть.

А Колчанов времени даром не терял. Он прорабатывал план операции. Нужно было не только найти ящики с золотом, но и погрузить их в машину и вывезти из крепости. А сделать это было ой как непросто. Ведь на территории воинской части толклось множество народу.

Звонок Сапунова не застал врасплох искателя сокровищ.

— Да, да, — ответил Феликс, — очень рад, что полковник разрешил осмотреть. Значит, я приеду.

— Давай договоримся, когда конкретно, — предложил капитан.

— Послезавтра буду в Бобруйске. Жди.

— Понимаешь, там еще возникли кое-какие…

— Ну, что там возникло? Чего тянешь? — не выдержал Феликс.

— Ну, надо будет еще баксов подкинуть одному нужному человеку.

— Да вы меня разорить хотите! Мне и в Австрии, и в Польше, и в Венгрии разрешали осматривать все крепости и ничего за это не просили. Ведь то, что я делаю, все-таки реклама и, между прочим, важное дело. Ваша крепость войдет в анналы истории.

— Да ладно, Феликс, какие там анналы? На хрен они нам нужны? Придется дать одному человеку, а иначе нас туда не пустят.

— Что с тобой делать, грабь, — бросил в трубку Колчанов, морщась, как от невыносимой зубной боли.

На этом разговор был закончен, и капитан Сапунов Подумал, что из этого австрийского профессора, или кто он там, можно вытрясти еще баксов пятьсот, но действовать придется аккуратнее.

Полковник уже успел переговорить с Сапуновым и рассказать ему о подозрениях особиста. Это, конечно же, немного насторожило капитана, но не более того. Ведь сделать ему фактически ничего не могли. Что взять с пенсионера! А с раскопок полковник имел не меньше, чем он сам. В общем, весь этот разговор ничуть не обескуражил капитана Сапунова.

«Ладно, придется дать и особисту, — решил он. — Черт с ним! Хотя это мои денежки по праву».

Капитан строил большой дом за городом и очень нуждался в деньгах, причем немалых. На днях ему обещали привезти машину кирпича и пригнать кран для того, чтобы начать строить второй этаж. А кирпич, плиты, кран, рабочая сила стоили дорого. Солдатам, которых можно было взять даром, договорившись с полковником, капитан не доверял. Эти все сделают шаляй-валяй, считал он, известно ведь: солдат спит — служба идет. Вот если что погрузить-разгрузить — тогда солдаты нужны.

И полковник не отказывал, когда капитан Сапунов просил людей. Да и как откажешь, если дача командира части стояла в ста метрах от строящегося дома капитана Сапунова, который прекрасно знал, на какие средства построены полковничьи хоромы.

Также капитан знал, кто строил полковнику дом. А как известно, ворон ворону глаз не выклюет. И Сапунов не очень волновался, понимая, что с командиром части всегда можно будет найти общий язык, вернее, договориться по любому интересующему вопросу. Тем более полковник очень любил иногда посидеть с удочкой на берегу Березины, и тут для него лучшего напарника, чем капитан Сапунов, не было. Ведь тот был заядлым рыбаком и знал, где лучше всего берет лещ и когда надо идти на плотву. Так что ко всему прочему их связывало и традиционное мужское хобби.

Три дня в Бобруйске и всю дорогу в Смоленск Марина буквально-таки доставала Феликса расспросами. Зачем они были в Бобруйске? Что это за пьяный солдафон? Зачем они ходили в крепость, что в ней интересного?

Феликс нес какую-то ахинею про свою любовь к старинной архитектуре. Конечно же, Марина не верила ни единому его слову, и из-за этого между ними постоянно возникали мелкие стычки.

— Так ты скажешь мне, в конце концов? — говорила девушка, поглядывая на ведущего машину Феликса.

— Что? Что я тебе должен сказать, Марина?

— Какого черта мы три дня проторчали в Бобруйске?

— Надо было, вот и проторчали.

— А зачем мы ходили в крепость?

— Надо было, вот и ходили.

— Очень содержательно. Придумал бы что-нибудь пооригинальнее, про летающие тарелки, например.

— Про летающие тарелки? Пожалуйста, — кисло улыбнулся Феликс, вжимая педаль газа в пол. И «Лендровер» мчался по дороге, обгоняя одну за другой машины.

— Пожалуйста, помедленнее, я очень боюсь, — попросила Марина.

— Тогда не задавай глупые вопросы.

— Послушай, неужели я тебе так безразлична, что ты даже не хочешь мне сказать…

— Хочу сказать, но только не могу.

— А когда сможешь? — не отставала девушка.

— Я и сам не знаю когда. Придет время, и ты все узнаешь.

— Что узнаю?

— Послушай, дорогая, ты вообще думала о своем будущем?

— Да, думала, — мечтательно проговорила Марина, взглянув на чеканный профиль Феликса.

— Ну и что ты о нем думала?

— Не хочу тебе пока говорить.

— Марина, а ты хочешь быть богатой?

— А кто же не хочет. Да ты вроде уже спрашивал меня об этом? С чего это ты?

— Так просто. Интересно, что бы ты делала, если бы у тебя, например, появилось тысяч сто долларов?

— Сколько-сколько? — изумленно вскинула голову Марина.

— Тысяч сто или двести.

— Долларов? — переспросила девушка, надув губки.

— Естественно, долларов. Не российских же рублей.

— Ой, ты знаешь, я даже сразу и не могу тебе ответить. Если на меня свалятся такие деньги, я уж сама решу, что с ними делать.

— Нет, ты уж пофантазируй.

— Наверное, все истратила бы.

— А как бы ты их тратила?

— Ну, не знаю. Накупила бы всего.

— Чего, например?

— Машину купила бы хорошую, квартиру…

— Где бы ты купила квартиру?

— Только не в Смоленске. Я вообще не хочу видеть этот город!

И Феликс почувствовал, что сейчас Марина разрыдается.

— Ну а в Москве ты хотела бы жить?

— Вот уж нет, — отрезала девушка, — там противно.

— Тогда где?

— Может быть, в Вене. Знаешь, пока ты сидел в тюрьме, я часто гуляла по городу. Я его уже знаю так же хорошо, как Смоленск.

— Ну и что, нравится тебе Вена?

— Да, нравится. Только жить там ужасно дорого.

— А если бы у тебя были деньги, ты осталась бы жить в Австрии?

— Да, осталась бы. Но, может быть, не навсегда. Пожила бы лет пять-шесть и вернулась бы в Россию.

— А почему пять-шесть?

— Не знаю… Отвяжись, Феликс. Лезешь с какими-то глупостями. У меня от них голова идет кругом.

— Послушай, Марина, а если бы я, Феликс Колчанов, дал тебе двести тысяч долларов, что бы ты с ними делала?

— Да ну тебя. А вообще, почему ты их должен мне давать?

— Ну, например, потому, что ты мне нравишься, потому, что ты меня ждала, пока я сидел в тюрьме.

— Ой, тоже мне подвиг. В тюрьме он сидел. Месяц был на всем готовом, как в санатории, а говоришь так, словно в сталинском лагере был.

— Ну, тем не менее возьму и дам.

— Давай, я согласна. В каком кармане они у тебя лежат, Феликс? — Марина игриво толкнула своего спутника в плечо.

— Они у меня не с собой.

Примерно такие разговоры вели путешественники по дороге из Бобруйска в Смоленск.

— Скоро мне придется вернуться в Бобруйск, — сказал Феликс.

— А можно и я с тобой? — спросила Марина.

— Думаю, нет.

— А я поеду.

— Перестань. Если хочешь, поживи в моем недостроенном доме. Я съезжу в Бобруйск и вернусь.

— А когда ты туда поедешь?

— Еще не знаю, мне должны позвонить.

— Кто? Этот хам Сапунов?

— Кто же еще, — кивнул Феликс.

Пока Феликс и Марина были в отъезде, капитан Сапунов времени зря не терял. Он со своими солдатами Иваном Даниленко и Андреем Первушиным продолжал раскапывать ров. Правда, им в этот раз не очень везло. Попадались кости, попадались черепа, но медальонов не было. Ефрейтор Первушин, которого командир части дал капитану в помощь, нервничал. Ведь ему осенью надо было идти на дембель, а жил он в Гродно. И вернуться домой Андрей хотел не с блестящими значками отличника всяческих подготовок на груди и разрисованным дембельским альбомом, а с толстой пачкой денег в кармане. Поэтому он вкалывал, как негр. Комья земли так и летели во все стороны.

— Слушай, хватит, может? — сказал Даниленко, вытирая пот со лба.

— Что хватит? Ни одного медальона сегодня не нашли. А копаем уже целый день. Смотри, какую яму разворотили!

— Не нашли сегодня, найдем завтра.

Первушин копал землю, а Даниленко перебирал ее в руках, разминая каждый комок. Брезгливость была ему совершенно несвойственна. Руками, которыми он пять минут назад держал череп с дыркой во лбу, этот солдат совершенно спокойно мог взять бутерброд с куском колбасы и жадно есть. Его напарник был ему под стать.

— Слушай, Андрей, может, пожрем? — предложил Даниленко.

— Погоди, вот еще минут двадцать покопаем…

— Да ну! Брось! Все равно, чувствую, ничего сегодня не найдем.

— Не найдем, не найдем… Помнишь, как было три дня назад? Ты тоже тогда говорил, ничего не найдем. А я рыл, рыл — и сразу два медальона попалось.

— Да, помню, повезло тебе. Только капитан наш жмот… Слушай, Андрей… — Даниленко прыгнул в яму, и солдаты оказались друг против друга.

— Ну чего тебе? Говори.

— Слушай, знаешь что? — зашептал Иван Даниленко. Ему оставалось служить на полгода больше, чем его товарищу. — Я вот что думаю: может, мы прокинем нашего капитана?

— Как это «прокинем»? — Сообразительность не входила в число достоинств ефрейтора Первушина.

— Да очень просто. Откопаем и заберем себе штук пять медальонов. А потом, когда я дембельнусь, продадим.

— А кому ты будешь продавать?

— Да это не проблема. Найдем. В Минске немцев до фига! Их сразу узнать можно. Ходят обычно в шортах, в кроссовках, веселые такие, клацают своими фотиками.

— И как ты это сделаешь? — Первушин даже покраснел от напряжения. Подобная мысль и ему приходила в голову, но он в отличие от смышленого Ивана Даниленко не знал, как ее реализовать.

— Главное знаешь что? Главное — найти их.

— А что скажем капитану? — прошептал ефрейтор.

— Да что ему говорить? Ничего не скажем! Скажем, ничего не нашли. На нет и суда нет.

— Погореть можем. И тогда ни тебе ни мне уже не работать на этой яме.

— И что он нам сделает?

— Как это что? Договорится с командиром части и отправит нас за город на свинарник. А вот там придется повкалывать.

— Нам повкалывать? — расхохотался Даниленко, глядя прямо в глаза своему напарнику. — Так ты уже почти дембель. Да и мне осталось немного. Там что, салабонов нет, чтобы вкалывать?

— Да, это ты хорошо придумал. А вдруг капитан не отдаст деньги, которые мы ему заработали?

— Вот это, конечно, другое дело. Но если ему ничего не говорить…

— Ладно, давай покурим, подумаем. Солдаты устроились на дне ямы, где валялись еще не собранные в картонные коробки кости, и закурили рабоче-крестьянскую «Приму». Они жадно затягивались, держа сигареты перепачканными в земле пальцами.

Когда приятели уже докуривали, над ямой появилась голова отставного капитана Сапунова.

— Ну что, орлы, сидим? — спросил он.

— Да вот, товарищ капитан, перекурить решили.

— Перекурить — это хорошо. Нашли что-нибудь?

— Да, пять черепов и кучу костей. А вот медальонов — ни одного. Херня какая-то, товарищ капитан.

— Херня не херня… Копать надо лучше!

— Да тут земля к тому же, товарищ капитан, — быстро заговорил Даниленко, — роешь, роешь ее, а она как камень.

— Да и камней тут хватает, товарищ капитан, — поддержал своего напарника Первушин. — То ли их засыпали булыжником, то ли здесь какие-то фундаменты были…

— Ладно, не рассуждайте, еще до ужина два часа будете вкалывать.

— Повкалываем, товарищ капитан, только пить хочется.

— Попить я вам, орлы мои, принес, — сказал капитан и бросил на дно ямы флягу в брезентовом чехле. — Там пиво, так что осторожно, — предупредил он.

— Пиво — это хорошо, — обрадовался ефрейтор, отвинчивая пробку на цепочке. Он приложился к литровой фляге и, наверное, с минуту не отрывался от нее.

— Эй, хорош, все высосешь! — испугался Даниленко.

— И тебе хватит. На, — ефрейтор протянул флягу товарищу, и тот, даже не вытерев горлышко, принялся жадно лакать тепловатую жидкость.

Наконец он утолил жажду и прошептал:

— Сам не работает, сволочь, а нас припахивает.

— Но он же нам платит, — возразил Первушин.

— Платит… Тоже скажешь. По десять марок за медальон.

— Десять не десять, а понемногу набегает, — чуть дружелюбнее улыбнулся ефрейтор.

— Ой, друг, уйдешь ты, с кем я останусь?

— Не переживай, Ваня. Уйду я, будешь здесь, на яме, за начальника. Дадут тебе пару каких-нибудь салабонов, они будут рыть, а ты командовать.

— А капитан что будет делать?

— А капитан будет бабки получать, понял? — захохотал ефрейтор, а затем взялся за отполированный черенок лопаты.

— Да кончай ты, хватит сегодня работать! — в сердцах произнес Даниленко.

— Нет-нет, я еще покопаю, а ты перебирай.

— Да не буду я перебирать! И вообще, я хочу сходить кое-куда.

— Что, опять понос?

— Ну да, понос. А может, и не понос.

Уже два дня Даниленко мучился животом — то ли съел что, то ли от воды, он и сам не знал. Но какое это имело значение по сравнению с тем, что у него было припрятано два медальона, которые он лично нашел и не отдал капитану. На эти медальоны Иван возлагал кое-какие надежды, и, естественно, к ним он еще хотел подсобрать хотя бы штук пять-десять. А вот у ефрейтора не было в заначке ни единого медальона.

Изредка «красным следопытам» попадались гильзы, пряжки ремней, пуговицы и прочая ерунда. Ценного ничего пока не было, и потому, как это часто бывает, к безрезультативной работе пропадал всякий интерес.

Иван Даниленко отбросил в сторону горсть земли и разразился матерной тирадой.

— Ну капитан, блин! Вкалываем, вкалываем… Вот бы, Андрюха, золото найти!

— Какое к черту золото! Вот монет каких-нибудь…

— Откуда здесь монеты? Это только всяких царей хоронили со всем их золотом.

— А кто его знает, может, у какого Ганса были зашиты денежки в подкладку мундира.

— Ну и что бы ты с ними делал?

— Как что? Продал бы. Даже немцев не надо искать. Кругом стоят мужики с плакатами «Куплю золото».

— Да, вот бы нам так повезло.

— Капитан говорил, что как-то, когда он копал один, ему попалась монета.

— И что он с ней сделал?

— Как что? Разве ты не видел? У него три золотых зуба.

— А, так вот откуда, — рассмеялся Даниленко.

— И ты себе можешь поставить, — заметил Первушин.

— Да, но прежде чем поставить золотой зуб, это золото нужно найти.

— Вот и ищи. Перебирай, перебирай землю. Не ленись, натирай мозоли.

— А ну его… — Даниленко откинул в сторону берцовую кость.

— Ладно, давай кости в коробки сложим, — сказал ефрейтор и опустился на колени.

Иван Даниленко передавал ефрейтору кости, а тот ссыпал их в картонные коробки, в которых в Бобруйск те же немцы привозили гуманитарную помощь.

— Неужели они вот эти кости будут хоронить? — спросил ефрейтор.

— А ты как думал! С оркестром, с почестями.

— Вот дурью маются!

— Да нет. Правильно делают.

— Ничего не правильно. Какая разница? Лежали бы в этой яме или будут лежать где-нибудь в Германии. Им-то все равно, костям.

— Им-то, может, и все равно.

— Еще деньги платят за перевозку… С жиру бесятся, в общем. — Первушин ехидно заулыбался, чувствуя свое превосходство над глупыми немцами.

Наконец две большие коробки наполнились, солдаты вытащили их на верх ямы, которая была огорожена дощатым забором. Этот ров находился на территории части, но не в людном месте, а в дальнем углу, возле ограды из колючей проволоки. Но тем не менее капитан Федор Сапунов решил подстраховаться. А после окончания раскопок он решил разобрать забор и перевезти к себе на дачу.

Как это ни было тяжело, но все-таки Марина смогла уговорить Феликса взять ее с собой в Бобруйск. Феликс упирался, как мог, говорил, что у него важное дело и ей там не место. А она умоляюще смотрела на него, и Феликс почувствовал, что если он не возьмет ее, то может случиться что-нибудь страшное и тогда он этого себе не простит никогда. Да и к тому же он очень привязался к этой симпатичной девушке, почти девочке…

— Ну ладно, ладно, — в конце концов сдался Феликс, — я возьму тебя с собой. Только будь добра, ни во что не вмешивайся, веди себя тихо.

— Феликс, я буду паинькой, — Марина вскочила и поцеловала «доброго дядю» в щеку. — Я буду сидеть тихо, как мышка. Ты сможешь мною гордиться, я никому ничего не скажу. И приставать к тебе не буду.

— Да ладно, — махнул рукой Феликс и вдруг почувствовал, что у него на душе стало хорошо.

«Вот ведь свалилась на мою голову, — подумал он. — Странное дело: я ее все время подкалываю, мы ругаемся. А она без меня не может. Да и я, кажется, тоже без нее не могу…»

«Лендровер» с полным баком помчался на запад. Стрелка спидометра вплотную подошла к цифре «120». Феликс уверенно вел машину, лишь изредка бросая на Марину короткие взгляды. Девушка сидела, откинувшись на сиденье, ее глаза были полуприкрыты. Ветерок, влетавший в кабину, трепал ее волосы, на красивых губах Марины то появлялась, то исчезала безмятежная улыбка.

«А она красивая, даже очень, — подумал Феликс и покрепче сжал своими сильными руками баранку. — Жалко будет ее потерять, очень жалко».

Но уже слишком многое связывало его с Мариной. Колчанов понимал: порвать все эти нити будет очень не просто.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросила Марина, не открывая глаз.

— Да думаю, если с такой скоростью будем двигаться, то часа в четыре будем в Бобруйске.

— Не нравится мне этот город.

— Да и мне не очень нравится, — признался Феликс, — но у меня там важное дело.

— Послушай, Феликс, а почему ты мне не говоришь, зачем мы туда едем?

— Не задавай мне подобные вопросы. Мы же договорились, — напомнил он.

— Ладно, ладно, извини.

Дорога пролетела почти незаметно. Они вновь оказались в той же гостинице и в том же номере. Часов в шесть вечера появился отставной капитан Федор Сапунов с букетом цветов для Марины, который он на этот раз нес лично.

— У меня, Феликс, уже все договорено, — приступил он сразу к делу. — Так что завтра ты сможешь осматривать подземные ходы.

— Вот это хорошо, — помня о разговоре по телефону, Феликс достал бумажник и протянул деньги отставному капитану.

Тот сгреб их в ладонь и спрятал в карман.

— А сегодня вечером я приглашаю вас в ресторан, — торжественно объявил капитан.

Аппетит приходит во время еды, поэтому Сапунов решил еще подоить Феликса, понимая, что тот сейчас без него ничего не сможет сделать. Насколько капитан понимал, для Колчанова побывать в казематах крепости — самая главная цель жизни. И ради нее он не остановится ни перед какими затратами.

— У меня там есть два бойца в части, работают со мной на яме, они нам будут помогать. Парни надежные, ничего не боятся, — сообщил капитан.

— Это хорошо, — сказал Феликс, — тогда до встречи в ресторане.

Мужчины простились. Марина проводила капитана до двери и вернулась в номер. Феликс сидел на диване и о чем-то сосредоточенно размышлял.

— О чем ты думаешь? Что-то случилось? — спросила девушка.

— Нет, пока не случилось. Но может случиться уже завтра. И ты, Марина, должна быть готова к тому, что мы очень скоро уедем из Бобруйска.

— Почему?

— Ладно, я тебе все расскажу. Только сиди и не перебивай меня.

Марина уселась напротив Феликса, обхватила руками колени и приготовилась слушать.

— В тюрьме, там, в Вене, у меня случился приступ аппендицита, и пришлось делать срочную операцию, — начал Колчанов.

— А ты мне ничего об этом не говорил, — удивленно заметила Марина.

— Не говорил? Значит, так было надо. Не перебивай, слушай дальше. Так вот, в больнице рядом со мной лежал один странный человек. Звали его Вильгельм Моргенштерн. Это был глубокий старик.

— Сколько ему было лет? — спросила Марина.

— Почти девяносто, — ответил Феликс.

— А что он там делал? Его за что посадили?

— Его посадили давно и приговорили к пожизненному заключению.

— Ничего себе! — протянула девушка. — Он что, убил кого-то? Или он маньяк вроде нашего Чикатило?

— Нет, — проговорил Феликс, — насколько я понимаю, он никакой не маньяк.

— Тогда почему его посадили в тюрьму навсегда?

— Потому что в молодости он служил в СС. Знаешь, что это такое?

— Смутно. Это в войну такие немцы были, да?

— В общем-то, да. Так вот, он служил в СС и звание у него было гауптштурмфюрер.

— А! Вроде как Штирлиц.

— Соображаешь.

— И что дальше?

— Так вот, у этого старика есть одна мечта.

— Только одна? — хихикнула Марина.

— Да, одна, но какая!

— И какая же?

— Он хочет умереть на свободе.

— Ну и что из этого?

— Он попросил меня помочь ему выбраться на долю.

— А тебе зачем это?

— В общем-то мне это ни к чему. Но я пообещал. Вернее, я не поклялся, что обязательно его вызволю, а просто выслушал.

— И что же он тебе такого рассказа!?

— А рассказал он мне удивительную историю. Когда-то давным-давно, в июне сорок четвертого года, когда здесь шла страшная война…

— Знаю, в школе проходили.

— Так вот, этот Вильгельм Моргенштерн был послан в Россию прямо из Берлина. И послал его один очень большой начальник — Гиммлер. Слышала о таком?

— Слыхала, это был друг Гитлера.

— Друг не друг, но второй человек во всей Германии. Так вот, Вильгельм Моргенштерн был послан в Россию, сюда, в Бобруйск, для того чтобы…

На несколько мгновений Феликс задумался, говорить ли самое главное. Но колебания длились недолго. Тем более в Марине он был уверен.

— Так вот, Марина, Гиммлер послал Вильгельма Моргенштерна в Бобруйск для того, чтобы он забрал золото. Забрал и привез его в Германию.

— Золото? А откуда оно здесь?

— Вот это не очень приятный вопрос. Здесь, в крепости, был концлагерь, и в нем переливались в слитки золотые зубы, обручальные кольца, цепочки и тому подобное. Конечно же, больше всего было золотых коронок. И вот Вильгельм Моргенштерн, этот удивительный старик, с которым я познакомился в больнице, должен был перевезти золото в Германию.

— И что? — Марина насторожилась. Она явно еще не понимала, к чему клонит Феликс.

— Так вот, золото он вывезти не смог. Короче, здесь началось такое… Город бомбили, немцев окружили, и пробиться к своим они не смогли. Пришлось им вернуться в крепость. Моргенштерн пытался выбраться отсюда разными путями. Он хотел вывезти золото на самолете, но взлетную полосу разбомбили. А затем, как он мне сам рассказывал, разбомбили и самолеты, стоящие на аэродроме. В общем, ничего у них не получалось. И тогда он со своим приятелем, тоже офицером СС, который работал в концлагере, спрятали это золото.

— А много его там, Феликс?

— Да, много. Сто восемьдесят три килограмма.

— Сколько-сколько? — не веря своим ушам, Марина даже вскочила.

— Сто восемьдесят три килограмма, — спокойно повторил Феликс, — если, конечно, Вильгельм Моргенштерн не ошибся. Хотя все, что он говорил, очень похоже на правду.

— А где теперь это золото? Где, Феликс?

— Оно спрятано в крепости, в одном из подземных казематов.

— И ты знаешь, где этот каземат находится?

— Да, знаю. Вильгельм Моргенштерн все объяснил подробно и нарисовал план.

— И ты, насколько я понимаю, хочешь его забрать?

— Да, хочу забрать.

— Но ведь это опасно!

— А что не опасно? Не опасно гонять машины через Польшу из Австрии или Германии в Россию? Совершенно безопасно только в гробу лежать.

— В общем-то, да, — задумчиво проговорила девушка. — Теперь я понимаю, почему ты меня спрашивал, что бы я делала с теми долларами.

— О чем это ты?

— Ну, помнишь, ты спрашивал, что бы я сделала, если бы ты мне дал двести тысяч долларов?

— А, помню-помню, — улыбнулся Феликс. — Так вот теперь, Марина, самое главное — добраться до нужного места и взять это золото.

— А как? Как ты это собираешься сделать? Ведь там же полно солдат, ты же его не вынесешь в кармане?

— Не вынесу, конечно. Ящик спрятан в стене, стена замурована, заложена кирпичом. Место я знаю, а вот как вынести ящики из подземелья, а затем из крепости, я еще не решил.

— Я тебе помогу! — воскликнула девушка, подходя к Феликсу.

— Знаешь, Марина, пока еще твоя помощь не нужна. Но может понадобиться.

— Я помогу тебе, Феликс, сделаю все, что в моих силах.

Несколько минут Марина и Феликс молчали, каждый размышляя о чем-то своем. Лицо Колчанова было сосредоточенным, время от времени он морщил лоб, потирал ладонями щеку. Марина сидела, полуприкрыв глаза.

Наконец она улыбнулась и первой нарушила молчание:

— Феликс, а как ты собираешься освободить этого старика?

— Тоже еще пока не знаю. Но думаю, смогу это сделать. Ведь за деньги можно купить кого угодно и что угодно.

— Нет, Феликс, не все можно купить за деньги.

— Да, я понимаю, о чем ты хочешь сказать. За деньги нельзя купить здоровье, нельзя купить любовь в большом смысле.

— Послушай, но как же ты все это сделаешь?

— Посмотрим, подумаем, решим, — уже спокойно и меланхолично сказал Феликс. — А теперь, между прочим, нам пора собираться. Нас ждет отставной капитан Федор Сапунов. Думаю, мы сможем его использовать.

— Феликс, — быстро заговорила Марина, расхаживая по гостиничному номеру, — а может, не стоит все это затевать, доставать это золото? Ведь оно, понимаешь…

— Я понимаю, о чем ты хочешь сказать.

— Оно как бы…

— Да, да…

— Вот именно! Ты же представляешь, из человеческих зубов, из обручальных колечек, из крестиков… Это ужасное золото, Феликс!

— Я уже думал об этом. Но знаешь, Марина, а что толку, если оно будет лежать замурованным в стену еще пятьдесят или сто лет и никому от него не будет никакого проку?

— Может, ты и прав, — согласилась Марина. — Слушай, а кто еще знает об этом золоте?

— Наверное, сейчас о нем знают три человека: ты, я и Вильгельм Моргенштерн. Может быть, знает еще кто-то, но я его не знаю.

А о золоте, замурованном в стене, действительно было известно еще одному человеку: школьному учителю, заключенному концлагеря № 131 Василию Петровичу Домейко. Выстрел эсэсовского офицера прямо в затылок Василию Петровичу оказался не смертельным. А расстреляли трех заключенных сразу после того, как они снесли ящики в казематы под восточный бастион и замуровали их в стене. Всех троих вывели на поверхность, и каждому Фридрих Зоммерфельд пустил пулю в затылок из своего «вальтера». Двое были убиты, а вот учитель выжил. Правда, может, было бы лучше, если бы он погиб. Тяжелая рана в голову повредила его рассудок. Василия Петровича пробовали лечить, но все оказалось бесполезным.

И, вернувшись из госпиталя, бывший школьный учитель стал городским сумасшедшим. Он ходил по улицам Бобруйска с лопатой в руках и всем рассказывал о каких-то несметных сокровищах, якобы спрятанных в Бобруйской крепости. Он даже пытался производить раскопки. Но его, как это водится, никто не слушал и, естественно, никто ему не верил. Мало ли что болтает несчастный инвалид, который даже свое имя забывает.

Так и жил еще лет двадцать после войны городской сумасшедший, бывший школьный учитель Василий Петрович Домейко. Может быть, он дожил бы до наших дней, если бы однажды, ранней весной, не отправился по льду на другую сторону Березины. Его разбухшее тело нашли только после того, как на Березине сошел лед. Никого из родных у Василия Петровича не осталось, так что некому было даже оплакать бывшего узника фашистского лагеря смерти.

Глава двадцатая

Ресторан, в который были приглашены Феликс и его подруга, назывался «Березина», по имени реки, на которой стоял город Бобруйск.

— И почему это, Феликс, рестораны в маленьких городках, как правило, называются одинаково? — спросила Марина, держа Феликса под руку и несильно сжимая его локоть своими длинными пальцами.

Колчанов пожал плечами.

— Вот уж не знаю, наверное, такая традиция. Люди ничего лучше придумать не могут и называют ресторан так, как назвали их предки реку, на которой стоит город. В Карелии, например, почти все рестораны называются «Онега».

— Все понятно, — ответила Марина.

Их ждал накрытый столик в углу. Отставной капитан Федор Сапунов, одетый в серый гражданский костюм, встал и шагнул навстречу своим знакомым.

— Ой, какой он сегодня чудной! — прошептала Марина.

— Почему? — спросил Феликс, догадываясь, что она имеет в виду.

— Да я привыкла, что он в форме. Я думаю, он чувствует себя не лучше, чем если бы надел рясу.

— Это точно. Военные, как правило, не умеют носить гражданскую одежду. Они врастают в форму, вернее, форма прилипает к ним и становится второй шкурой. У меня, Марина, такое впечатление, что и пиджак, и рубашка, а также брюки и ботинки надеты у отставного капитана поверх формы.

— Вот никогда бы до такого не додумалась! — рассмеялась девушка.

Между тем к ним подошел отставной капитан.

— Добрый вечер, — поздоровался он и попробовал было галантно поцеловать Марине руку, но, увы, сразу стало ясно, что в советских военных училищах в отличие от царских военных корпусов этой премудрости не обучали.

И Сапунов сам почувствовал, как нелепо он выглядит, а потому немного недовольно поморщился, и его лицо, а также шея, стянутая тугим воротником белой рубахи, покрылись красными пятнами. Но первое замешательство вскоре прошло.

— Марина, вы сегодня… — начал капитан.

— Я сегодня сюда пришла, — докончила за него девушка.

— И замечательно сделали, — улыбнулся Сапунов.

Марина действительно выглядела великолепно — на ней было облегающее темно-синее платье, ниточка жемчуга на шее, изящные жемчужные серьги, а на ногах тяжелые кожаные ботинки. Строго говоря, ботинки к платью совсем не подходили, но на Марине все смотрелось великолепно.

За столиками курили, смеялись, пили вино и водку. Громко играла музыка, на эстраде кривлялась и пела прокуренным голосом шлягер Аллы Пугачевой какая-то ее бездарная подражательница. Под ее вопли человек десять танцевали между столиками у небольшой эстрады.

— Пойдемте, пойдемте, все заказано, — пригласил капитан. — Столик у нас в углу, там тихо и хорошо. Мы сможем потанцевать, отдохнуть.

Когда они подошли к столику, в мгновение ока появился услужливый официант и выжидательно посмотрел на Федора Сапунова.

— Ну, что будем пить? Что будем заказывать? — капитан взглянул вначале на Феликса, понимая, что решать ему, затем на Марину.

Девушка пожала своими точеными плечами.

— А мне в общем-то все равно. Я выпью сухого вина, — сказала она.

— Прекрасно, — кивнул отставной капитан. — А какого?

— Какое вино будете пить, Марина?

— А я не знаю, какое здесь есть.

— Значит, так, — распорядился Сапунов, — для дамы бутылку самого лучшего сухого вина. А нам бутылочку водки «Абсолют». Правильно я говорю, Феликс?

— Как угодно, — сказал Колчанов и принялся просматривать меню. Для провинциального ресторана выбор блюд был достаточно богатым.

Когда официант удалился, капитан потер руки, как обыкновенно делает русский человек, собирающийся пропустить рюмку русского национального напитка.

— Что, Федор, трубы горят? — спросил Колчанов.

— А то нет! — ответил Сапунов. — Дел по горло. Кручусь, кручусь, думал, уйду в отставку, будет время для отдыха. А тут все наоборот. Пока служил — времени свободного было хоть отбавляй. А как вышел в отставку — так даже поспать некогда.

— А так всегда бывает, — ухмыльнулся Феликс. На столе появились бутылки. Официант, как профессионал экстра-класса, на глазах у посетителей откупорил бутылку с вином и наполнил бокал Марины. Та благодарно кивнула.

— Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать, — сказал Сапунов и налил в рюмки холодной водки, отчего стекло сразу же запотело, покрывшись множеством мельчайших туманных капелек. — Ой как сейчас станет хорошо! — Кончиками дрожащих пальцев отставной капитан поднял свою рюмку и, взглянув сначала на Марину, потом на Феликса, быстро опрокинул себе в рот и прошептал: — Хорошо пошла, родимая!

Марина подняла свой бокал, взглянула на Феликса и сделала маленький глоток.

— Так, а где же еда? — Капитан принялся недовольно оглядываться по сторонам.

Закуски мигом появились. Между тем ресторан уже был, Как говорят спортивные комментаторы, заполнен до отказа.

— А что, Федор, у вас здесь всегда так? — поинтересовался Феликс.

— Как так? — не понял капитан.

— Ну, всегда в ресторане так много народу?

— Да нет, иногда бывает почти пусто, и тогда официанты, как сонные мухи, чуть ходят. А сегодня я и сам не знаю, в чем дело.

Сапунов снова наполнил рюмки. Собираясь в ресторан, Феликс твердо решил пить совсем немного. Завтра придется спуститься в казематы Бобруйской крепости, и надо быть предельно внимательным.

А вот Сапунов ни о чем не беспокоился. Ему было наплевать на то, что назавтра предстоит работа. Выпить он был не дурак и, как правило, на следующий день чувствовал себя прекрасно, голова не болела. Единственное, чего ему всегда хотелось, так это пару-тройку бутылок пива. И, выпив с утра пива, он без труда входил в рабочий ритм: покрикивал на своих подчиненных, иногда даже пускал в ход кулаки. А служил он до выхода в отставку начальником военного гаража. Надо отдать ему должное, порядок в гараже был при нем образцовый. Машины всегда были досмотрены, вымыты, вычищены, моторы работали исправно, их можно было поднять по тревоге в любой момент. Поэтому капитану Сапунову всегда сходили с рук его грубость и пристрастие к зеленому змию.

После третьей рюмки капитан принялся рассказывать анекдоты, героем которых был тоже офицер, поручик Ржевский. При этом Сапунов все время посматривал на Марину. Та никак не реагировала на пошлости отставного военного и лишь изредка виновато поглядывала на Феликса. Тот сохранял непроницаемый вид.

В конце концов девушка рассмеялась, да так задорно, что капитан Сапунов даже захлопал в ладоши.

— А я думал, ты никогда не засмеешься, — облегченно вздохнул он. — Рассказываю, рассказываю самые лучшие анекдоты, а ты сидишь как царевна Несмеяна.

— Да нет, капитан, я слушаю и ем, — возразила Марина.

— Правильно, правильно, ешь побольше, завтра тяжелый день. Она пойдет с нами? — спросил Сапунов Феликса.

Тот пожал плечами — дескать, я еще не решил, это зависит не столько от меня, сколько от нее.

— Пойдем, пойдем, Марина! — пригласил капитан. — Там, правда, холодно, грязно и полно крыс. Ты боишься крыс?

Девушка поморщилась и поперхнулась куском мяса.

— Не надо их бояться, они совсем не страшные. А в подвалах их столько, что с ума сойти можно. Как тараканов в грязной квартире. Бегают стадами туда-сюда, туда-сюда. Все это от кухни, от складов с продовольствием. Мой знакомый прапорщик со своими солдатами занимается знаете чем?

Феликс отложил вилку и выразительно посмотрел на Сапунова. А тот, размахивая руками, принялся рассказывать:

— Так вот, на складе, где хранится НЗ, крыс раньше было видимо-невидимо. И чего только не пробовали: травили их всякой дрянью, но они, наверное, привыкли, и яд их не брал. Тогда один солдат придумал новый способ.

— Что, капканы начали ставить? — осведомился Феликс.

— Да нет, какие к черту капканы! В капканы они не лезут, умные животные.

— Так что же тогда?

— А вот что. Три солдата, которые были в подчинении прапорщика, сделали себе заточки из кусков арматуры и научились бросать эти заточки так искусно, что могли попасть в спичечный коробок с десяти шагов.

— Понятно, — сказал Феликс.

— Прапорщик, начальник склада НЗ, минут на пять гасил свет. Крысы в темноте выползали из своих нор и громко шуршали. Это они начинали жрать. И тогда прапорщик резко включал свет, а три его бойца принимались бросать заточки. И вот этими заточками за неделю они убили столько крыс, что выносили их из склада на носилках. Почти всех уничтожили. А крысы, наверное, поняли, что лучше на склад НЗ не ходить, и перестали там появляться.

— Да, хитрый способ, — ухмыльнулся Колчанов, подумав, что крыс уничтожали скорее огнеметами, а не какими-то заточками.

Как ни странно, рассказ о крысиной войне не поверг Марину в ужас, а, наоборот, развеселил.

Она принялась вертеть головой по сторонам. А посмотреть было на что. За каждым столом кипело веселье. Приносилась водка, убирались пустые бутылки, на столах появлялись закуски. Певица распиналась, как могла, да и музыканты старались вовсю. В общем, праздник жизни кипел.

— Послушай, Федор, — обратился Феликс к Сапунову, — я-то думал, что в Бобруйске очень много евреев, а что-то их не видно.

— Ой, Феликс, раньше их здесь было столько, что куда ни плюнь, обязательно попадешь в еврея.

— А где же все они сейчас?

— Да уехали на свою историческую родину. Да еще война «помогла» очень сильно. Знаешь, сколько немцы уничтожили евреев?

Феликс пожал плечами.

— Десятки тысяч! Представляешь, какой-то маленький Бобруйск до войны был еврейским городом. А после войны евреи опять вернулись в город.

— Понятно, — кивнул Феликс.

— И вообще, если хочешь знать, Голда Меир[3] тоже родилась в Бобруйске.

— Надо же!

— А кто такая Голда Меир? — поинтересовалась Марина Езерская.

— Как, ты не знаешь? — удивился Феликс. — Да это же самая знаменитая еврейская женщина. Она была у них как Ельцин в России или что-то вроде того.

— Да, что-то слышала, — сказала Марина, кротко улыбнувшись.

Но Феликс понял, что девушка никогда и слы-

шать не слышала о какой-то там Голде Меир. Ведь когда имя этой удивительной женщины не сходило с газетных полос, Марины и на свете-то не было.

Девушка выглядела очень привлекательно, пожалуй, даже слишком. Феликс уже замечал, как мужчины за соседними столиками то и дело бросают на нее весьма недвусмысленные взгляды. И он понял, что скоро Марину начнут приглашать на танец.

Так оно и вышло. Ансамбль заиграл медленный танец, и возле столика возник курчавый загорелый детина лет тридцати пяти.

— Добрый вам всем вечер, — прохрипел верзила и кивнул Марине так, словно она была его старой знакомой. — Тебя можно пригласить на танец? Всего лишь один танец?

Феликс повернул голову в сторону кавалера и смерил его взглядом. Своими габаритами мужчина напоминал, говоря словами Гоголя, средней величины медведя или двустворчатый шкаф. Две пуговицы его шелковой рубахи с короткими рукавами были расстегнуты, а в густой поросли на груди прятался массивный золотой крест на золотой цепи якорной толщины.

— Нет, извините. Я не танцую, — сказала Марина, немного смутившись.

— Что значит не танцую? Пойдем, пойдем, — мужчина схватил своей лапищей Марину за руку и уже хотел было выдернуть девушку из кресла — как выдергивают из грядки луковицу. Марина испуганно и умоляюще взглянула на Феликса.

Колчанов положил свою руку на запястье мужчины и сжал ее, как в тисках. Верзила посмотрел на Феликса, как смотрят на какую-то бумажку.

— Она не танцует, — спокойно выдавил из себя Феликс.

— А я не с тобой разговариваю, — почти рявкнул амбал и вновь попытался выдернуть Марину из кресла.

Отставной капитан вскочил со своего стула. По своему телосложению он почти не уступал наглецу, хотя в последние годы несколько обрюзг.

— Мужик, ты что, не понял? Она не танцует, — попытался он вразумить хама с крестом на шее.

— А ты сиди, дядя, как сидел, а то твои дети увидят горбатого папу, — сказал верзила и довольно заржал.

— Ты че сказал, козел? — взревел отставной капитан.

Но Феликс перегнулся через стол и вдавил капитана в кресло.

— Сиди, Федор, я сам разберусь. Послушай, иди сюда. — Он так крепко сжал волосатое запястье, что пальцы подошедшего мужчины разжались. — Иди сюда, иди.

Феликс отвел верзилу к стене.

— Слушай, пойми меня правильно. Девушка не хочет танцевать, и приставать к ней не надо, — сказал он совершенно спокойно и даже дружелюбно.

— Не, ну чего, командир. Я ничего, в натуре, — пробормотал верзила и вразвалку двинулся к своему столику, за которым сидело человек пять таких же амбалов.

— Кто это такой? — спросил Феликс у капитана.

— Да местная шушера, качки так называемые. Отслужили армию, отсидели в тюрьме, поприходили и не знают чем заняться. Ходят, ко всем пристают, рэкетом занимаются. В общем, держат город в своих руках.

— Понятно. — Феликс вернулся на свое место и стал спокойно жевать кусок холодной телятины.

— А что ты ему сказал? — спросила Марина.

— Что ты не танцуешь и что ты моя невеста.

— А он что?

— Наверное, понял. Он ведь понятливый, сразу видно.

Марина улыбнулась.

— Я не хотела, Феликс, он сам пристал.

— Да что ты оправдываешься! Сиди себе спокойно.

Марина взглянула на отставного капитана. Тот взял бутылку с вином и наполнил ее фужер. Девушка отпила из бокала.

— Вообще в городе творится черт знает что, — продолжал Сапунов. — Рядом зона, и все уголовники, отсидев, никуда не уезжают, остаются здесь. А милиция с ними ничего не может поделать. В общем, они взяли город в свои руки. Большая станция, масса поездов… Есть где развернуться. Попались бы они мне в армии, я бы из них весь сок выжал — вот так, — капитан взял с тарелочки лимон и выдавил его в свою рюмку. — Ходят, только настроение портят.

А пятеро мужчин за большим столом время от времени бросали недовольные взгляды на Сапунова и Феликса.

— Шлюха, по всему видать, а целку строит, блин, — ворчал отвергнутый кавалер.

— Да ладно, брось. Давай лучше выпьем, — уговаривали его приятели.

— Нет, я его поставлю на место.

— А если он тебя?

— Нет, я его, в натуре, урою!

— Ай, надоел ты всем. Пришли отдохнуть, а ты опять за свое, опять права качать. Они что, нам чего-нибудь должны?

— Конечно, должны! Сидят в моем ресторане.

— Да какой он, на хрен, твой?!

— Ну, не мой, так наш. Директор-то платит нам бабки!

— Верно, блин, — поддержали черноволосого верзилу его товарищи.

По всему было видно, что он если и не главный, то, во всяком случае, и не последний человек в кругу себе подобных. Коля, а именно так звали черноволосого, расстегнул еще одну пуговицу на груди своей шелковой рубахи.

— Блин, сходи пригласи эту проститутку, — обратился он через стол к парню кавказской внешности.

— Зачем, слушай! — возразил тот. — Мне блондинки нравятся.

— Я кому сказал! — рявкнул Коля.

Кавказец поднялся, поправил рубаху и двинулся между столиками в тот угол, где сидели отставной капитан и его гости.

— Слушай, девушка, можно вас пригласить на танец? — сказал он.

— Я не хочу танцевать, — тряхнула головой Марина. — Вы уж извините меня, ребята, мне не хочется танцевать.

— Но со мной, один танец?

— Ни танец, ни полтанца. Не буду.

— Ты что, не понял? Она не будет танцевать, — спокойно сказал Феликс, понимая, что назревает драка и что изрядно подвыпивший Сапунов ему не помощник.

— Иди отсюда, вали, пока не вызвали милицию! — фальцетом взвизгнул капитан. — А то потом пожалеешь!

— А ты сиди, мудак! — бросил капитану кавказец и снова тронул Марину за плечо. — Пошли потанцуем, а то пожалеешь.

— Да иди ты… козел! — вскипела Марина и уже собиралась дать назойливому кавалеру по морде, но Феликс перехватил ее руку.

— Сядь, Марина, успокойся. А ты иди себе с Богом, дорогой, и оставь нас в покое. Скажи своим приятелям, пусть угомонятся и не нарываются на неприятности.

— А ты что, пугать задумал?

— Я тебя не пугаю, а пока еще предупреждаю, понял? — Феликс сдвинул брови к переносице, но понял, что его слова не произвели на парня буквально никакого впечатления.

Кавказец развернулся на нетвердых ногах и с мерзкой улыбочкой на смуглой физиономии направился к своим приятелям несолоно хлебавши.

После этого настроение у Марины окончательно испортилось. Она нервничала и бросала виноватые взгляды то на Феликса, то на Сапунова. Правда, отставной капитан делал хорошую мину при плохой игре.

— Да ну их к черту! — хорохорился он. — Они не полезут, меня здесь все знают. В этом сраном ресторане бояться нечего.

— А я и не боюсь, — спокойно сказал Феликс Колчанов.

Капитан без устали наполнял рюмки и опрокидывал их себе в рот. Он давно усвоил один простой способ избежать всяких инцидентов: просто надо напиться до поросячьего визга, до состояния невменяемости. А пьяному на все плевать. Вот он и преследовал эту цель, понимая, что, если останется трезвым, конфликта не избежать.

А Феликс вообще не пил водку. Он изредка наливал в свой бокал минералку и пил ее маленькими глотками. Марина потягивала вино и почти ничего не ела. После столкновения с теми типами ей кусок не лез в горло.

— Послушай, Феликс, может, уйдем отсюда? — наконец предложила она.

— Да никуда ходить не надо. Я сейчас позову милицию, — замахал руками отставной капитан.

— И что же ты ей скажешь? — иронически спросил Феликс.

— Кому это ей? — рявкнул капитан.

— Ну, своей милиции.

— Скажу, чтобы они арестовали тех за столиком.

— И что, ты думаешь, их арестуют?

— Конечно, арестуют! Ведь меня здесь все знают, я козырный.

«Не козырная ты карта, а битая!» — подумал Феликс, глотнув минералки.

Наконец Марина положила свою руку на ладонь Феликса.

— Послушай, а почему бы тебе не пригласить меня на танец? — спросила она.

— Я бы пригласил, — сказал Феликс, — но думал, тебе не хочется.

— Почему же, очень даже хочется… С тобой.

— Тогда я тебя приглашаю.

Как раз в это время ансамбль заиграл медленный танец. Коля и компания, грязно матерясь, смотрели то на Феликса, то на его столик, за которым капитан Сапунов раскачивался в такт музыке, словно буддийский монах на молитве.

— Иди поговори с этим козлом, — обратился черноволосый Коля к парню с кавказской внешностью. — Узнай, что это за птица. Я его никогда здесь раньше не видел.

— И я не видел, — поддержал Колю еще один амбал с «форменной» для такой публики толстой золотой цепью на шее.

Прихватив початую бутылку водки, кавказец направился к столику капитана Сапунова.

— Послушай, капитан, — обратился он к Федору, — что это за птица, этот мужик с хвостом, как у бабы?

— О, это мой друг. Вы его не трогайте, лучше будет.

— Кому будет лучше?

— Тебе будет лучше, кацо, понял?

— Да я-то все понял, капитан, только ты не понимаешь, кто хозяин в этом ресторане.

Марина нежно прижималась в танце к Феликсу, положив голову ему на плечо. Колчанов чувствовал, как трепещет тело девушки, когда соприкасается с его телом. И ему до боли захотелось покрепче обнять Марину и поцеловать в губы. Несколько мгновений он медлил, затем своими сильными руками прижал Марину к себе, и их губы слились в долгом поцелуе.

— Ой, как хорошо, — выдохнула Марина, — спасибо тебе. Просто от сердца отлегло.

— И у меня тоже, — сказал Феликс. — Пойдем отсюда. Надо хорошенько выспаться, ведь завтра предстоит тяжелый день, — прошептал он девушке на ухо.

— Да-да, я согласна, — шепотом ответила Марина

— Но вначале, наверное, надо забрать нашего бравого вояку, а то как бы эти орлы не разбили ему нос.

— А может, уйдем тихо, ни с кем не прощаясь?

— Нет, это будет некрасиво, — отрезал Феликс. Они подошли к столику, где Федор Сапунов что-то упорно пытался объяснить кавказцу. Когда Феликс и Марина приблизились, сын Востока яростно сверкнул темными глазами и быстро зашагал к своим приятелям.

— Чего он хотел? — осведомился Феликс.

— Да пугал меня, ишак долбаный.

— Зачем ты так, Федор? — укоризненно сказала Марина. Ей всегда была неприятна грязная ругань.

— А пошли они все, бандиты хреновы! — провозгласил капитан так, что на него стали оборачиваться.

— Пойдем, Федор. Возьмем такси, ты поедешь к себе.

— Да, пойдем, — Сапунов принялся размахивать руками, подзывая официанта.

— Я сам расплачусь, — сказал Феликс, когда официант подошел и уже готовился подать счет.

Колчанов вынул из кармана своей джинсовой куртки стодолларовую банкноту и сунул ее официанту.

— Надеюсь, этого хватит? — спросил он.

— Да-да, конечно! Спасибо, большое спасибо. Приятной вам ночи, заходите еще.

— Зайдем, — пообещал Феликс.

Марина взяла его под руку и, заглянув в глаза, спросила:

— Зачем ты ему дал так много денег?

— А он бы еще начал сейчас с Федором разбираться.

А бравый вояка не унимался:

— Это я, я, капитан Сапунов, пригласил вас в ресторан, а вы тут расплачиваетесь. По какому праву? Я офицер или кто?

— Конечно, офицер, — успокоил его Феликс. — В следующий раз ты расплатишься, договорились?

Петляя между столиками, все трое медленно двинулись к выходу. И, возможно, все закончилось бы вполне пристойно, но на улице Феликса и Федора уже ждали пятеро рэкетиров. Феликс увидел их сразу. Они стояли кучкой, бросая на выходящих из ресторана недовольные взгляды.

— Погоди, Марина. — Феликс освободился от руки девушки и быстро застегнул пуговицы на своей джинсовой куртке. — Держись за мной, — прошептал он. — А ты, Федор, будь справа.

— Понял, понял, — немного протрезвев от свежего воздуха, пробормотал отставной капитан. Но по нему было видно, что он изрядно трусит и скорее всего панически боится драки.

— Держись справа, понял?

— Да, да, — дрожащим голосом ответил капитан.

Когда до группы рэкетиров оставалось шагов пять или шесть, от нее отделился высокий сухощавый парень с кавказской внешностью.

— Ну, что теперь будем делать? — прошептал он с каким-то странным присвистом.

— А что ты предлагаешь? — спокойно спросил Колчанов, вытаскивая руки из карманов куртки и прикрывая собой Марину.

— Ты обидел моего лучшего друга.

Словно бы не веря своим ушам, Феликс расплылся в улыбке.

— Вообще-то не ты, а она, — парень кивнул на Марину.

При этих словах девушка в испуге спряталась за спину Феликса.

Зато Федор подошел поближе.

— Слушай, ты! Чего ты к нам лезешь? — расхрабрился он. — Неприятностей захотел на свою голову? Так запомни, у меня в милиции все повязано, все начальники мои друзья.

— Ой, напугал! Да видел я твоих начальников в гробу в белых тапочках, — с присвистом произнес парень. Видимо, в какой-нибудь драке он потерял Как минимум один зуб.

Слова парня явно задели Сапунова, и он сделал еще шаг вперед. И в это время парень проворно отскочил в сторону, развернулся и ударил отставного капитана ногой в грудь. Федор отлетел на несколько шагов, уселся на земле и принялся озираться, мучительно пытаясь сообразить, что же такое с ним произошло.

— Вот так-то лучше! — просвистел парень и добавил, обращаясь к Феликсу: — Пусть она извинится.

— Чего-чего? — переспросил Феликс, глядя негодяю прямо в глаза.

Теперь у него был повод начать драку. Ведь не он, а эти ребята начали первые.

— Я считаю до трех, — сказал Феликс, — и если ты и твои друзья не смоетесь, то вы пожалеете о том, что родились на свет.

— Как страшно, слушай, — усмехнулся кавказец. Он выдвинул вперед голову и сжал кулаки.

— Раз, — прозвучало в напряженной тишине. Кавказец осклабился, и Колчанов увидел, что он не ошибся. Действительно, у парня не хватало одного зуба.

— Два, — произнес он.

— Три, — докончил за него кавказец.

И это было последнее, что он успел сказать. Феликс странно качнулся вначале влево, потом вправо, а затем его нога описала дугу, и кавказец упал на землю. Перелом челюсти и сотрясение мозга можно было определить и без врача. Парень еще дергался, вернее, дергались только его ноги. А Колчанов сделал ровно четыре шага вперед и остановился перед рэкетирами.

— Ну что, ребята, кто-нибудь еще хочет попробовать? — спокойно спросил он.

— Ах ты, гадина! Ах ты, козел! — наливаясь кровью, взревел черноволосый Коля и бросился на Феликса.

Но тот встретил его во всеоружии. Нога Феликса в остром сапоге вошла краснолицему силачу прямо в пах. Тот скорчился и стал медленно оседать, но падать никак не хотел. И Феликсу пришлось нанести два коротких, очень быстрых удара: один ребром ладони по шее, а второй кулаком по челюсти. Вся эта операция была проделана молниеносно и виртуозно.

Верзила упал сначала на колени, затем уткнулся в бетонный бордюр, расквасив нос и бровь.

В эту минуту у Феликса была лишь одна мысль: «Только бы обошлось без стрельбы!»

Феликс пригнулся, шагнул вправо, затем влево, и парень с ножом в руках аккуратно уселся на землю, а нож, сверкнув граненым лезвием, улетел куда-то в кусты.

— Я вас предупреждал, ребята, — сказал Феликс. — Теперь покажите, на что вы способны.

Но двое оставшихся на ногах все еще мешкали, не решаясь броситься на него. А спасаться бегством им гордость не позволяла.

— Дай им, дай им, Феликс! — закричала Марина, явно входя в азарт.

Но Колчанов слишком далеко отошел от девушки, увлекшись дракой, вернее, не он отошел, а Марина, чтобы лучше видеть, отбежала в сторону, как раз туда, где сидел на асфальте отставной капитан. И пока Феликс разбирался с двумя оставшимися рэкетирами, Марина подбежала и ударила ногой в голову лежащего на асфальте кавказца. Тот охнул и открыл глаза, а затем приподнялся на руках. Но силы его покинули, и он завалился, ударившись затылком об асфальт.

Один из парней бросился на Феликса. Но Колчанов ушел от удара, перехватил руку и сделал бросок. Тело парня, описав странную фигуру, мягко шлепнулось с вывернутой кистью.

В руках поверженного парня появился нож. Но его владелец был явно напуган до смерти и чуть-чуть опоздал пустить его в ход. Этих мгновений Феликсу хватило.

Он подпрыгнул, легко, как волейболист у сетки, с той лишь разницей, что его руки не были вскинуты вверх для блока, а разведены в стороны. Нож удалось выбить. Он звякнул об асфальт, словно гонг в боксерском поединке.

— Ну, что ты теперь скажешь? — глядя в глаза явно до смерти перепуганному рэкетиру, спросил Феликс.

А парень дышал так часто, словно только что закончил бежать марафонскую дистанцию. По его бледному лицу катился пот.

— Не надо… Не надо… — бормотал он.

— Что не надо, дорогой?

— Не бей.

— А я тебя и не собираюсь бить. Я хочу, чтобы ты ударил меня первым.

— Я… Я… Я не буду.

В это время появились стражи порядка. Всех, кто участвовал в странной короткой драке, повязали. Но, как ни странно, слова Сапунова о его связях в милиции оказались вовсе не пьяной похвальбой.

Широкоплечий лейтенант с табельным оружием в руке увидел сидящего на асфальте отставного капитана и сделал свои далеко идущие выводы.

На руках Колчанова защелкнулись наручники. Марина попыталась объяснить, что к чему. Но ее не слушали и повторяли традиционное милицейское: «Разберемся».

Тут же подкатил желтый «уазик». Весьма обрадованные милиционеры принялись запихивать в него Колю и компанию.

— Это мой друг, — обратился Сапунов к лейтенанту. — Он приехал ко мне. Это историк из Австрии.

— Что? Историк из Австрии?

— Ну да. Он наш, а потом уехал в Австрию. Живет он там.

— Документы, — требовательно, но вежливо обратился лейтенант к Феликсу.

Тот показал руками, скованными наручниками, на карман своей куртки. Марина вытащила паспорт и подала его лейтенанту милиции. Тот с интересом и удивлением рассматривал австрийский паспорт и цветную фотографию Феликса.

— Действительно, австрийский паспорт, — констатировал он. — А фамилия почему наша?

— Да что ты за человек, я же тебе толкую! — теребил лейтенанта за плечо Сапунов. — Из Австрии он, из Вены. Живет там.

— А здесь что делает?

— Книгу он пишет, понимаешь? Книгу. Приехал ко мне в гости, работает у нас в части.

— Он что, связан с разоружением?

— Да ни с каким разоружением он не связан! О крепости пишет он книгу.

— А-а, — задумчиво произнес лейтенант, сдвигая фуражку на затылок. — Книгу пишет? Это хорошо.

Лейтенант распорядился снять с иностранца наручники.

— А эти чего от вас хотели? — продолжал он допытываться у Сапунова.

— А чего они могут хотеть, ублюдки? Вот меня на землю повалили, к нему приставали и к девчонке его. В общем, сами полезли. Но Феликс здорово с ними разобрался. Ты что, спецназовец или каратист?

— Нет, — покачал головой Феликс, — я служил на границе.

— На границе? — заулыбался лейтенант милиции.

— Да, я пограничник.

— Ну, ты даешь! Я тоже служил на границе.

Феликс подал милиционеру руку, и они с лейтенантом обменялись крепким рукопожатием — словно служили в одном взводе на далекой заставе.

— Вот козлы, — сказал лейтенант, глядя на «уазик», из которого слышалась брань, — вечно лезут к кому не надо. Сколько уже раз я этим придуркам говорил: не лезьте, не связывайтесь с незнакомыми. Но зато теперь я им устрою…

— Да выпусти ты их лучше, лейтенант, себе дороже обойдется, — посоветовал Сапунов.

От этой драки, а может быть, от того, что он посидел на земле, выглядел отставной капитан не таким пьяным, как раньше, и говорил довольно связно.

— А может, выпьем, а? — дернул он лейтенанта за рукав кителя.

— Да нет, что ты, Федор! Ты же знаешь, у меня работа, до утра дежурю.

— А завтра?

— И завтра работаю.

— Да что у тебя за работа долбаная?! Выпить некогда! Ну, когда будешь свободен, приходи ко мне на дачу. Шашлыков нажарим, посидим, пузыря два уговорим… Или даже три, а?

— Ладно, загляну. — Лейтенант посмотрел на Марину, которая явно ему понравилась, потом на Феликса, который ему явно не очень нравился и вызывал какие-то непонятные чувства, а затем на прощание махнул рукой и побежал к машине, откуда все еще слышалась брань.

Похоже, отставному капитану всех приключений оказалось мало. Он почувствовал себя важной птицей: без него сидели бы они сейчас в отделении! И ему снова захотелось напиться до чертиков.

Но ни Феликс, ни Марина его желаний не разделяли. И Сапунов разозлился:

— Да что вы за люди такие! Даже выпить со мной не хотите!

— Федор, завтра тяжелый день, — глядя в глаза отставному капитану, спокойно произнес Феликс, — и мы должны быть в форме. У меня мало времени, и долго находиться в этом Бобруйске я не собираюсь. Осмотрим все, что надо, и я уеду.

— Естественно. Дурак ты, что ли, чтобы торчать в этой дыре!

— Давай мы тебя посадим на такси. Ты поезжай домой, отоспись, а завтра утром, часов в десять, встречай нас у ворот крепости.

— В десять так в десять, — с досадой в голосе пробурчал Сапунов. — А на такси я не поеду, пойду пешком.

— Ну, как знаешь. Только смотри, не лезь на рожон.

— Да никуда я не полезу. Вот только жаль, что вы выпить не хотите.

Марина взяла Феликса под руку и направилась к гостинице.

На улицах было по-провинциальному малолюдно. Изредка навстречу попадались парочки. То и дело по тротуару в поисках пропитания пробегали бездомные собаки.

— Я так испугалась, — прошептала девушка, пытаясь заглянуть в глаза Феликсу. — Я вообще не люблю всякие драки, не люблю милицию. Вернее, даже ненавижу милицию. От одного их вида меня начинает тошнить.

— Забудь ты о них, не вспоминай.

— Если бы это было так просто, Феликс, я бы не вспоминала. Но иногда как накатит, как найдет — хоть в петлю лезь!

— Ладно, ладно, спокойнее, красавица ты наша, — Феликс обнял Марину за плечи, прижал к себе и только сейчас почувствовал, что девушка дрожит. — Тебе холодно?

— Нет, не холодно. Просто столько всего навалилось…

Феликс остановился, развернул Марину лицом к себе и поцеловал в губы. Она в ответ обняла его.

— Еще… еще… — шептала Марина, отвечая на его поцелуи. — Сильнее… Вот так.

Феликс прижал ее к себе.

— Пойдем скорее, Феликс, пойдем! Давай побежим.

Марина вырвалась из объятий и бросилась к гостинице. Феликс побежал за ней. Он легко ее догнал, схватил горячую руку, и они буквально влетели на крыльцо гостиницы, затем в холл и уже через минуту оказались в своем большом номере. Марина бросилась на Феликса, словно изнывающий от жажды в пустыне к вожделенному источнику. Она буквально впилась в него. Джинсовая куртка и майка полетели на пол. Руки Марины судорожно расстегивали ремень брюк.

А Феликс стоял, полуприкрыв глаза, и его ладони время от времени прикасались к плечам Марины, затем сползали, соскальзывали на упругую вздымающуюся грудь.

— Феликс, Феликс… Я люблю тебя! Люблю! — шептала девушка. — А их всех ненавижу! Презираю!

— Успокойся, успокойся, — повторял Феликс, гладя ее по голове.

Он подхватил Марину, как пушинку, и на руках понес в спальню. Может быть, впервые за все время знакомства они были близки по-настоящему, не только физически, но и душевно.

Глава двадцать первая

Утром Феликс и Марина, обутые в резиновые сапоги, уже были у ворот военной части. Часовой на КПП со штык-ножом на ремне с удивлением смотрел на странную парочку. Высокий широкоплечий мужчина со странным хвостиком на затылке и красивая девушка стояли, переминаясь с ноги на ногу. Капитана Сапунова все еще не было.

— Может, он забыл? — предположила Марина. Феликс поправил тяжелую сумку на плече и покачал головой.

— Все может быть. Военные — народ непредсказуемый.

Бритоголовый солдат, явно «салага» первого года службы, первым решился нарушить молчание.

— У вас закурить не будет? — извиняющимся тоном спросил он.

Феликс вытащил пачку «Мальборо» и протянул солдату. Тот грязными пальцами с заскорузлыми ногтями принялся вытряхивать сигарету.

— Да бери несколько штук сразу, — барственным тоном разрешил Феликс.

Солдат явно не ожидал такой щедрости. Он широко улыбнулся, обнажив неровные зубы.

— А вы кого ждете? — спросил он у Феликса. — Капитана Сапунова. Знаешь такого?

— Конечно, кто же его не знает. Известный человек.

— А он уже пришел?

— Да пока не было. А может, я не видел, может, он ночевал в части или зашел с другой стороны, через другие ворота.

— А что, и другие ворота открыты?

— Открыты, но не для всех.

Увидев трех офицеров, солдат мгновенно погасил сигарету и напустил на лицо серьезное выражение. Сигарету он не выбросил, а спрятал в карман.

И тут послышался голос капитана Сапунова.

— Здорово, орлы! Привет от старых штиблет! На часах было ровно десять, ни минутой больше, ни минутой меньше.

— Точность — вежливость королей и офицеров, — уважительно заметил Феликс.

Мужчины обменялись рукопожатием. Отставной капитан взглянул на Марину.

— Что, и ты, Марина, полезешь в подвал? — удивился он. — Там же грязно, крыс полно, вонь.

— Ничего, я не боюсь крыс, я хулиганов боюсь, Федор.

— Да, испортили нам вчера вечер. Но ты, конечно, молодец! — с почтением посмотрел на Феликса отставной капитан. — Послушай, может, расскажешь, где ты научился так лихо махать кулаками?

— Было время, был я молод, — заулыбался Феликс, — вот и пришлось научиться. Ты же знаешь, в жизни это никогда не помешает.

— Еще бы. Я вижу, ты усвоил эту науку лучше, чем пономарь «Отче наш».

— Вроде того. Я считаю, что уж если что-нибудь делать, то по-настоящему, или не делать вообще, — Феликс заулыбался.

— Знаешь, Феликс, а у меня грудь болит, будто кувалдой ударили, и синяк на весь живот.

— Это ничего, пройдет. Надо было руками прикрыться.

— Да я и прикрылся бы, может, но все произошло так быстро, что я и воздуха набрать не успел.

— Да, я помню. Ну что, пошли? — задал сакраментальный вопрос Феликс.

— Да, идем. Вот ключи, — и капитан извлек из кармана тяжелую связку внушительного вида ключей.

Часовой на КПП даже не спросил пропуск или какой-нибудь документ. Он почтительно пропустил Феликса и, облизнувшись, посмотрел на Марину, вернее, на ее длинные ноги и туго обтянутые джинсами бедра.

— Классная баба, — прошептал он и, прикрыв глаза, сладко вздохнул.

— А что у тебя в сумке? — поинтересовался отставной капитан.

— Как это что? Рулетка, планшетка, фотоаппарат, фонарь. Ну и все такое прочее.

— Да на хрен все это тебе, Феликс?

— Надо, Федя, надо.

— Надо так надо. Знаешь, еле уговорил командира части, чтобы он разрешил пошляться по подвалам. В склады, конечно, мы не пойдем, туда заходить посторонним не разрешается.

— Вот это плохо, — в замешательстве протянул Феликс. Такого он явно не ожидал.

Капитан все понял, стряхнул с плеча невидимую пылинку и пробурчал под нос:

— Но, как говорится, если нельзя, но очень хочется, то можно.

— Тонкий намек на толстые обстоятельства? — усмехнулся Колчанов.

— Солдат с собой возьмем? — поинтересовался капитан, когда они подошли к низкой железной двери.

— Солдат? — Феликс задумался. — А зачем они нам?

— Ну, подержать, посветить… Мало ли еще зачем? Может, оттащить какие ящики, доски.

Отставной капитан долго возился, подбирая ключи к насквозь проржавевшему амбарному замку.

— Федор, — глядя на то, как капитан возится с неподатливым замком, спросил Феликс, — наверное, в эти подвалы уже лет десять нога не ступала?

— Почему? Каждый год ходят крыс травить. Наконец замок заскрипел и затем щелкнул.

Только после этого отставной капитан, навалившись всем телом на железную дверь, смог ее сдвинуть. Дверь с надрывным скрипом подалась внутрь, образовав узкую щель.

— Ух, заржавели! — разозлился капитан. — Суки! — последнее замечание относилось, видимо, к привидениям.

— Давай я помогу, — предложил Феликс.

Мужчины уперлись ногами в маленькие ступеньки, навалились грудью и плечами на дверь, и та, издавая «плач малютки-привидения», сантиметр за сантиметром начала отходить в сторону. За ней уходили в темноту широкие каменные ступени.

— Ну что, пойдем? — сказал Феликс.

— Пошли, раз уж пришли, — не стал протестовать Сапунов.

Все трое стали медленно спускаться вниз, погружаясь в зловонную тьму.

— Ну и вонища! Гадость какая! — прошептала Марина. Она дотронулась до скользкой стены и тут же отдернула руку, боясь, что ее укусит крыса или из темноты явится призрак. Правда, крыс пока еще не было видно, призраков тоже не наблюдалось.

Все трое спустились ступеней на пятнадцать вниз и остановились на маленькой площадке.

— Где-то здесь должен быть выключатель, посвети сюда, — попросил капитан.

Луч фонаря заскользил по каменным стенам, из которых сочилась влага.

Наконец выключатель нашелся.

— Может, правда, проводка вся сгнила, но года два назад, помню, мы смогли включить свет, — сказал Сапунов.

— А что вы здесь делали, Федор? — поинтересовался Феликс.

— Да потекла какая-то канализация, а потом еще крыс травили. Валялось их тут…

— Так это крысы так смердят?

— А пес его знает. Может, канализацию где прорвало, и всякое дерьмо стекает в эти подвалы.

Колчанов аж передернулся. Марину такие подробности тоже не радовали, и она почти вплотную придвинулась К Феликсу.

Щелкнул выключатель. Тусклые лампочки в проволочных колпаках выхватили из темноты тоннель со сводчатым потолком.

— Это верхний ярус, — пояснил капитан.

Но не успели «дети подземелья» сделать и шага, как свет погас.

— Блин! — выругался Сапунов. — Да зажигай ты свой фонарь, Феликс.

— Что значит «верхний ярус»? — спросил Колчанов.

— Да там еще внизу неизвестно сколько этажей этих подземных ходов. Нарыли, как кроты какие-то! Слава Богу, кирпича у них было много и рабочая сила была бесплатная. Не то что я у себя на даче…

— Это понятно. Оно всегда так, — невразумительно пробормотал Феликс и принялся рассматривать план. — Ага, так это значит, мы находимся сейчас под стеной?

— Ну да, под стеной, — подтвердил капитан. — А там дальше будет поворот.

— Тогда пойдем, — предложил Феликс и, держа в одной руке карту, а в другой фонарь, двинулся по гулкому тоннелю.

Марина только чудом не грохнулась в обморок от тошнотворного запаха какой-то падали и химии одновременно.

Наконец исследователи дошли до поворота. Лестница вновь вела вниз. Когда все трое спустились, перед ними на маленькой площадке появились еще ступеньки. Теперь они круто поднимались вверх.

— Знаешь, Феликс, я вообще-то дальше никогда не забирался и, честно говоря, понятия не имею, что там, — признался Сапунов.

Феликс посмотрел на карту. Ему надо было именно туда, под восточный бастион.

— Пошли, живы будем — не помрем, — подбодрил он капитана.

Тому ничего не оставалось делать, как двинуться вперед. Феликс понимал, что до заветного места еще шагов двадцать —двадцать пять. Он отсчитывал каждый свой шаг, чувствуя, что приближается к заветной цели. Луч фонарика светил то вправо, то влево, то на потолок. В разные стороны от тоннеля отходили маленькие и большие подвалы.

— А почему их не используют? — спросил Феликс у Сапунова.

— Что не используют?

— Да все эти помещения.

— Легко сказать! А как ты сюда будешь поднимать или выносить отсюда что-нибудь?

— Не знаю, — пожал плечами Феликс, — можно было бы сделать выходы.

— Да выходов здесь полно. Есть заваленные, а есть и такие, которые можно использовать. Правда, они все ведут не в крепость, а из нее, выходят метрах в ста от стен.

— Серьезно?! — не веря своим ушам, воскликнул Феликс.

— Вполне. Но туда все боятся нос сунуть. Хоть после войны саперы и полазали по этим ходам, все равно страшно. Может, где мины остались или еще какая-нибудь дрянь.

— Ой, мы можем взорваться?! — взвизгнула Марина.

— Конечно, можем. Поэтому смотри под ноги. В это время луч фонарика высветил торчащую из стены ржавую балку. Феликс остановился и понял, что золото здесь.

— Что-то душно тут, — пробормотал он и оперся рукой о стену, в которую когда-то замуровали ящики с вожделенным содержимым.

Его сердце билось ровно, словно бы ничего и не произошло, словно он не в зловещем подземелье, а в лесу, среди стволов деревьев, над которыми проплывают легкие облака.

«Здесь, здесь. Наверное, здесь!» — Феликс принялся постукивать по стене, двигаясь вдоль нее.

— Да не стучи ты! На нервы действует! — раздраженно бросил Сапунов.

В одном месте звук выдал пустоту. Феликс запомнил, сколько сюда шагов от угла.

«Значит, здесь лежат ящики, — сказал он самому себе, — если, конечно, они лежат».

Он все еще до конца не верил в то, что действительно в этом подвале, в стене, за слоем кирпича хранится легендарный золотой запас нацистской партии.

— Ну что, передохнем? У меня еще есть пиво, — предложил Феликс.

— Я с удовольствием, — послышался из темноты голос отставного капитана.

Вокруг были груды битого красного кирпича, какие-то странные ржавые куски металла, обломки каких-то бревен, балок. За долгие годы здесь образовалась большая подземная помойка, поэтому приходилось смотреть под ноги, чтобы не зацепиться за какую-нибудь железяку и не свалиться в вонючую лужу.

Марина приблизилась к Феликсу и тронула его за руку.

— Скажи, что тебе плохо, что ты задыхаешься, — шепнул он ей на ухо.

Колчанов вытащил из сумки рулетку, попросил капитана Сапунова подержать один конец и принялся разматывать ленту. Когда фонарик гас, в подвале становилось абсолютно темно. И все время слышался какой-то странный, тяжелый, тревожный гул.

— Послушай, капитан, что это гудит? — спросил Феликс.

Капитан махнул рукой.

— Да это машины наверху ездят — танки, бэтээры. Перегоняют, наверное, их с одного места на другое.

— А почему так хорошо слышно?

— Не знаю, наверное, один из колодцев выходит наверх.

— Ой, мне дурно, — негромко произнесла Марина.

— Что такое? — насторожился отставной капитан.

— Плохо, задыхаюсь…

— Вот, бля, незадача! Зачем ты только с нами полезла сюда?

— Я же хотела как лучше.

— Что будем делать, Феликс?

— Где здесь ближайший выход? Капитан пожал плечами.

— А хер его знает! Может, его и нет нигде, тогда надо назад возвращаться к железной двери.

— Ладно, пошли. Держись за меня, — Феликс взял Марину под руку и отдал фонарик капитану. — Свети, Федор, будем двигаться за тобой.

Так они и пробирались, петляя, переходя из одного тоннеля в другой, поднимаясь и опускаясь по скользким широким ступенькам, выщербленным временем и людьми.

Наконец они добрались до большого тоннеля, который проходил под стеной. И тут Феликс вскрикнул:

— Вот незадача!

— Что такое?

— Да часы забыл там, в подвале.

— Ты что, одурел? Как ты их теперь найдешь?!

— Вот, блин! Часы дорогие, жалко.

— Давай схожу поищу, — предложил отставной капитан, хотя идти туда было минут пятнадцать-двадцать, не меньше.

— Да ты не найдешь. Посиди лучше с ней. Вот пиво, попейте.

Феликс вытащил из сумки еще одну упаковку запаянных в целлофан баночек.

— Нате, пейте, а я сбегаю.

— Не заблудись только.

— Да ты что, Федор! Я заблужусь? Я быстро. Помню даже, где я их снимал. Вот не везет!

— Ладно, иди скорее. Я с ней боюсь оставаться.

У Марины обнаружился настоящий симулянтский талант. Капитану и в голову не пришло, что она притворяется.

Феликс свернул за угол и побежал. Стук его сапог гулким эхом отдавался во влажной темноте. Луч фонаря скакал по стенам, по ступеням, и иногда Колчанову казалось, что он не спускается в подземелье, а поднимается по какой-то странной лестнице, ведущей в небо. Ему даже чудилось, что, если не обращать внимания на тяжелый смрад, можно увидеть над головой мириады сверкающих звезд.

Наконец он добежал до заветной стены и принялся тщательно осматривать кладку. На одном из кирпичей на уровне груди был условный знак: три глубокие зазубрины.

Колчанов вытащил тяжелый нож и стал постукивать рукояткой по кирпичам. Было четко слышно: там пустота. Феликса била мелкая дрожь. Он знал самое главное: ящики там, и они не тронуты.

«Скорее всего все так и было, как рассказывал Моргенштерн, — думал искатель сокровищ. — Здесь работали заключенные, а затем их вывели, наверное, по этому же гулкому тоннелю, по этим крутым ступеням и расстреляли уже наверху. Но как же сюда забраться, чтобы вытащить ящики?»

Феликс свернул в один из тоннелей, настолько узкий, что пришлось даже пригнуться, и прошел по нему метров пятьдесят. Тоннель привел в довольно большой полуобвалившийся подвал. Феликс осматривал одну стену за другой, пробираясь по грудам кирпича, проваливаясь в воду, которой в этом большом подвале было предостаточно. Кое-где вода ручейками текла по стенам, сочилась сквозь кирпичную кладку.

Наконец он увидел пролом и, немного помедлив, двинулся в него. Но этот ход уткнулся в стену. Пришлось возвращаться. Еще два тоннеля тоже кончались тупиками, а третий был просто завален.

Уже возвращаясь к выходу, Феликс вытащил из кармана куртки часы и защелкнул браслет на запястье. Ну вот, теперь все нормально.

— Мы уже было подумали, тебя там крысы съели, — добродушно пошутил отставной капитан.

— Ну как ты? — обратился Феликс к Марине, пропустив мимо ушей реплику насчет крыс.

Девушка закивала в ответ, что в переводе означало: спасибо, мне уже лучше и не стоит волноваться.

— А что ты так долго? — поинтересовалась она.

— Да свернул не туда. В этих чертовых лабиринтах, если потеряешься, можно и погибнуть.

— А ты что себе думал? — вставил капитан. — Просто катакомбы. Ходов всяких нарыли… Ну что, еще пойдем осматривать?

— Можно, только вот не знаю, что с ней делать, — Феликс посмотрел на Марину.

Девушка виновато улыбнулась.

— Мне уже лучше, я пойду с вами, — предложила она.

— Да нет, ты уже никуда не пойдешь. Возвращайся в гостиницу. А мы с Федором еще побродим, хочу кое-какие замеры сделать.

Марина пожала плечами.

— Нет, я хочу с вами, — раскапризничалась она.

— Хотеть не вредно, — изрек Сапунов. —

А вдруг тебе опять станет плохо?

Феликс наклонился и прошептал девушке на ухо:

— Я нашел все, что надо. Теперь осталось только выход отыскать. Ясно? Улыбайся, словно бы я тебе анекдоты рассказываю.

Марина добросовестно выполнила это указание.

— Ну что, уговорил? — Федор смял банку из-под пива.

— Да вроде, — ответил кладоискатель.

— Тогда иди.

Капитан пристально взглянул на Феликса, затем на Марину.

— Ну что, отправим ее домой? — спросил он у Колчанова.

— Да-да, конечно, — кивнул Феликс. Сапунов посмотрел по сторонам. Ему явно не хотелось тащиться к КПП, тем более что он был грязнее вокзального бомжа.

Но тут ему повезло. Неподалеку показался какой-то сержант.

— Сержант, иди сюда! — крикнул капитан и махнул рукой.

Сержант остановился, размышляя, следует ли выполнять приказ отставника. О том, что капитан Сапунов был в отставке, в части знали все. Но затем решил лучше не связываться и неторопливо направился к троим исследователям казематов.

— Слушаю вас, товарищ капитан, — отрапортовал сержант.

Он был в расстегнутой гимнастерке, но офицер не обратил на это никакого внимания.

— Слушай, боец, вот эту девушку доведи до КПП и проследи, чтобы к ней никто не приставал, — распорядился капитан.

— Понял, товарищ капитан.

Сержант явно обрадовался. Вот, думал он, все в части от зависти лопнут, когда увидят меня с такой красавицей.

Марина медлила. Она все еще поглядывала на Феликса, ожидая, что тот смилостивится и позволит ей еще раз спуститься в подвалы.

— Нет, — Феликс покачал головой, — иди в гостиницу, поспи, отдохни. А я часа через четыре приду.

— Что, еще четыре часа будем ползать в этом дерьме? — ужаснулся отставной капитан.

— Надо, Федя. Еще не все посмотрел.

— Да ты, Феликс, здесь и за месяц все не осмотришь, — «обнадежил» Сапунов.

Сержант и девушка неторопливо направились к КПП. Отвыкший от женского общества воин чувствовал себя не в своей тарелке. Марина это заметила и сама пришла к нему на выручку.

— Ну как, сержант, служба? — спросила она.

— Да мне еще пару месяцев осталось, а потом домой.

— А где твой дом?

— Да километров двести от Бобруйска в сторону Бреста.

— Понятно. — Девушка тряхнула волосами.

— А как вас зовут? — осмелел сержант.

— Меня зовут Марина.

— А что вы делали в подвалах?

— Да надо было посмотреть кое-что.

— Ох уж эти подвалы! Вообще хорошо, что они есть.

— Чего же хорошего? Грязь, вонь…

— Не в этом дело. — Сержант приблизился к девушке и доверительно понизил голос, хотя вокруг не было ни души. — Подвалы знаете чем хороши? Через них можно выбраться из части, даже не ходя через КПП и не лазая через заборы.

— Как это? — изумилась Марина.

— Очень просто. Есть один ход, все время в самоволку ночами ходим к девушкам или в гости куда-нибудь.

— Молодцы! А как вы это делаете? Сержант неопределенно помотал головой.

— Там, возле столовой, есть вход. И вот через него можно попасть в подвалы, а из подвалов — на ту сторону. Метров через двести есть выход. Правда, он грязный, узкий, тесный, но все равно можно пробраться. Его знают все, кто прослужил год, все им пользуются.

— А начальство? Офицеры? Что, разве не знают?

— Бог миловал. А то показали бы нам, где раки зимуют.

— Понятно, — улыбнулась Марина. — Так где, ты говоришь, этот выход?

— Там высоковольтный столб, на нем еще такая табличка: «Не влезай, убьет!» Так вот шагах в пятнадцати от столба есть дырка, закрытая досками. Вот в эту дырку — шасть, и через нее прямиком, никуда не сворачивая. Только надо брать с собой фонарик

— А что, этот ход соединяется с подвалом?

— Конечно. Но туда лучше не лазить. Там смердит так, что дальше некуда. Да и грязи по колено.

«Вот Феликс-то обрадуется!» — подумала Марина.

Сержант проводил ее до КПП, и, уже стоя у ворот, девушка вынула из сумочки пачку дорогих сигарет и вручила сержанту.

— Вот, покуришь. И зажигалку бери, у меня еще есть.

Сержант прямо-таки обалдел. Мало того что он прошелся с такой шикарной девушкой на зависть всей части, еще и получил не менее шикарное курево! А ведь сомневался, не хотел подходить к отставному капитану. Вот уж воистину: судьба играет человеком!

Марина вернулась в отель и долго смывала с себя стойкую вонь подземелья. Затем она выпила кофе и стала смотреть телевизор, время от времени поглядывая на дверь. Но Феликса все не было.

А тот и забыл о существовании своей спутницы. Вместе с капитаном Сапуновым он рыскал по подземным лабиринтам Бобруйской крепости. Капитан валился с ног от усталости. Феликс, напротив, был неутомим. Он заставлял капитана измерять рулеткой длину стен, их высоту, делать еще какие-то промеры. В конце концов этот психованный ученый надоел капитану до смерти.

— Может, хватит, а? — взмолился Сапунов. — Я уже начинаю задыхаться, как твоя Марина. Сейчас блевать начну.

— Ладно, сейчас пойдем, Федор, погоди, вот этот коридор промерим.

— На хрен тебе все это надо?

— Денег хочу подзаработать, книгу написать.

— На хрен такие деньги нужны!

— Нужны, нужны.

Наконец они выбрались. Капитан был измотан до такой степени, что даже банка пива его не обрадовала.

— Ну что, Федор, во сколько завтра встречаемся? — вытирая вспотевшее лицо рукавом куртки, негромко спросил Феликс Колчанов.

— А может, ну его? Не полезем завтра, а? Ты же и так почти все казематы обошел.

— Я еще не все промерил.

— Да не надо это! Давай послезавтра? Отдохнем, мне на дачу надо съездить, там стройматериалы привезли, надо все посмотреть.

— Хорошо, если завтра нельзя, тогда давай послезавтра в десять утра. Мы с Мариной будем у ворот.

— Да не бери ты ее с собой! На кой черт ей таскаться по этим вонючим подвалам! Еще опять дурно станет, выводи ее потом…

— Ладно, посмотрим, — сказал Феликс, — а теперь проводи меня до КПП.

— Пошли, — отставной капитан тяжело поднялся, размял затекшие ноги и, пошатываясь, как после тяжелой и продолжительной пьянки, направился вместе с Феликсом к КПП.

Если капитан едва переставлял ноги, то Феликс шел довольно бодро, и ничто не выдавало его усталости. Наоборот, если бы Сапунов был в состоянии что-то замечать, то наверняка заметил бы, как странно блестят глаза его спутника и как на его губах появляется и исчезает загадочная улыбка. Но капитану было не до душевного состояния чудаковатого австрийского историка. Сапуновым владела одна мысль: как можно скорее добраться до дома, выпить стакан водки, вымыться и завалиться спать. Он и сам не мог предположить, что деньги этого чокнутого достанутся ему так тяжело.

— Ну и грязный же ты, Феликс! Как трубочист! — всплеснула руками Марина.

— А почему я должен быть чистый? И скорее всего я похож не на трубочиста, а на шахтера.

— Ладно, шахтер, иди мойся.

— Сейчас.

Феликс поставил сумку с инструментами на пол прямо у двери, сбросил сапоги, повесил куртку и направился в ванную.

— Может, помочь тебе? — — предложила девушка.

— Что, хочешь спину потереть? — улыбнулся

Феликс.

— Да, хочу, — кивнула Марина.

— Не надо, спасибо. Я помоюсь сам. А потом пойдем ужинать.

— Нет, не пойдем, — сказала Марина. — А вдруг там опять будут эти уроды, с которыми ты вчера дрался.

— Ты их боишься?

— Ха! Они того не стоят. Но все-таки противно.

— Ничего не поделаешь, ужинать-то надо.

— Давай поужинаем здесь.

— Где здесь?

— В номере. У нас же полный холодильник всякой еды.

— Ну что ж, давай, если, конечно, ты приготовишь.

— У нас даже есть бутылка хорошего вина.

— Давай готовь. — Феликс отправился в ванную.

Зашумела вода, Колчанов стал что-то напевать. Вскоре он вышел, улыбаясь, посвежевший и, казалось, помолодевший.

— С легким паром, — сказала девушка.

— Спасибо, — ответил Феликс, поудобнее устраиваясь в кресле у журнального столика, на котором была разложена еда в одноразовых пластиковых тарелках, стояли два граненых стакана и откупоренная бутылка вина.

— Так что, ты действительно обнаружил то место, где спрятано золото?

— Да, обнаружил, — сообщил Феликс.

— А как ты его собираешься оттуда забрать?

— Вот в это все упирается. Я пока еще не решил.

— А я знаю, как можно попасть в казематы.

— И я тоже знаю, — улыбнулся Феликс. — Проходишь через КПП, берешь у капитана Сапунова ключи, открываешь железную дверь и спускаешься вниз.

— А вот и нет, — Марина покачала головой. — Знаешь, Феликс, как солдаты из этой части ходят в самоволку?

— Конечно, знаю. Через забор.

— Нет, не через забор. Где-то возле столовой есть ход в подвалы. Так вот, этот ход ведет за территорию части, а возле высоковольтного столба, — Марина неопределенно махнула рукой, — есть лаз, через который солдаты выбираются наружу и идут к девушкам.

— А зачем они к ним ходят? — усмехнулся Феликс.

— Как это зачем? Книжки вместе читать.

— Вот как! А ты откуда знаешь? Поджидала кого-нибудь у того лаза?

— Нет, Феликс, мне просто рассказал сержант.

— Наверное, ты его обольстила.

— Может быть. Я нравлюсь мужчинам.

— Это точно. Я заметил. Особенно лицам кавказской национальности и рэкетирам всех мастей.

— Я обижусь и не буду с тобой разговаривать и не буду с тобой ужинать.

— Ладно, ладно, Марина, успокойся. Так этот лаз точно существует?

— Ну да, если, конечно, сержант не наврал.

— Да нет, врать он не будет, тем более такой хорошей девушке, как ты.

— Опять ты за свое? Опять подкалываешь?

— Я не подкалываю, я рассуждаю. Вот что: собирайся, пойдем.

— Как «пойдем»? Куда?

— Пойдем посмотрим, где находится этот лаз.

— Так мы пойдем или поедем?

— Поедем, если, конечно, там можно проехать на машине, — сказал Феликс и стал собираться.

Уже смеркалось. Феликс поглядывал на часы и уверенно вел машину.

— С какой стороны? — спросил он у Марины после того, как они переехали железнодорожные пути.

— Где-то там… — девушка неопределенно мотнула головой, — во всяком случае, так говорил сержант. Он сказал, что шагах в пятнадцати или в двадцати от столба.

Дальше проехать было нельзя. Феликс остановил машину, и они с Мариной пошли пешком.

Столб с грозной табличкой нашли довольно быстро. А вот лаза нигде не было видно.

— Здесь! Здесь, Феликс! — замахала руками

Марина.

Она стояла в небольшом рву возле какой-то норы, заваленной досками и сухими ветками.

— Наверное, это он и есть. Другого же нет, — пожал плечами Феликс.

— Сержант говорил, что там темно и грязно, — предупредила Марина.

— Тогда жди меня здесь. А лучше в машине.

— Феликс, я хочу с тобой, — заупрямилась девушка.

— Нет, иди в машину, — непреклонно отрезал

Колчанов.

Он отбросил ветки, и Марина нехотя удалилась. Несколько мгновений Феликс раздумывал, затем вытащил фонарик, закинул сумку на плечо и полез в дыру. Поначалу ход был узкий, так что приходилось двигаться почти на четвереньках. Затем он расширился, и Феликс увидел в луче света каменную кладку. Здесь уже можно было встать в полный рост. Колчанов шел и считал шаги. Под ногами булькала зловонная жижа, нестерпимо воняло плесенью и какой-то падалью. Шагов через полтораста показалось ответвление, отходившее вправо и влево. Феликс догадался, что, скорее всего эти ходы соединены с системой казематов. Ведь похожие он видел, когда лазил под крепостью с отставным капитаном.

Колчанов вытащил план и принялся рассматривать. Наконец-то он смог разобраться и понял, где находится.

«Ну что ж, придется вернуться сюда ночью. Попробую извлечь ящики и погрузить их в машину. А дальше как получится», — подумал он.

Феликс еще и сам толком не знал, что предпримет, но он твердо решил во что бы то ни стало добраться до того места, где спрятаны ящики. Эта затея была хоть и сложна, но вполне ему по силам. Он потратил больше часа на то, чтобы разобрать в одном месте завал, но в конце концов смог выйти к главному тоннелю. В результате этих странствований австрийский подданный напоминал не трубочиста и не шахтера, а самого черта.

В тоннеле Феликс ориентировался уже достаточно хорошо, и минуты через четыре он был у того места, где, по словам Вильгельма Моргенштерна, находились ящики. Сердце бешено колотилось. Казалось, что оно вот-вот выскочит из груди. Огромным усилием воли Колчанов приказал себе успокоиться.

Марина вся извелась. Она уже дважды выходила из «Лендровера», который в последних лучах заходящего солнца из темно-вишневого стал прямо-таки кровавым. На душе у нее было неспокойно.

«И почему я не пошла? — укоряла себя девушка. — Может, ему нужна моя помощь? Может быть, на него обрушилось какое-то перекрытие или балка? Может быть, он сломал ногу или еще какая-нибудь чертовщина? Но нет, нет, с ним все будет хорошо. Он обязательно придет, обязательно. А если еще час его не будет, то пойду искать».

Но тут же она поняла, что пойти не сможет: чем светить-то? Разве только зажигалкой, а с ней далеко не уйдешь.

Вскоре Марина вздохнула с облегчением. Из темноты к машине вышел Феликс с тяжелой сумкой на плече.

— Ну! — Девушка от волнения бросилась ему на грудь.

— Стой, — приостановил ее мужчина, — я грязный как черт. Ты вся перепачкаешься. Я битый час разбирал завал, но нашел ход в тоннель.

— И что мы теперь будем делать?

— Вернемся, поедим и ночью снова приедем сюда. Я попробую извлечь ящики, если, конечно, они там есть.

— А что, их может там и не быть?

— Все может быть.

— Так поехали быстрее. Поужинаем, ведь мы тогда так и не поели.

— Ладно, поехали, — Феликс запустил двигатель. «Лендровер» дал задний ход, взобрался на невысокий откос, а затем выехал на дорогу и помчался по уже темным улицам к гостинице.

Дежурный администратор с удивлением посмотрела на постояльца люкса, который в эту минуту был больше похож на постояльца приемника-распределителя.

В половине двенадцатого ночи вишневый «Лендровер» медленно вырулил с платной стоянки и покатил по ночным улицам Бобруйска.

Феликс ехал очень аккуратно, разборки с гаишниками не входили в его планы.

Ему удалось-таки избежать неприятной встречи с автоинспектором, и уже минут через десять он оказался примерно в ста метрах от линии высоковольтной передачи. Феликс затормозил, погасил фары и посмотрел на Марину.

— Я пойду с тобой, — твердо сказала девушка, словно это было для нее давно решено.

— Нет, ты останешься здесь. Тобой я рисковать не хочу, ясно?

— Нет, нет, Феликс, я не хочу оставаться одна, я боюсь.

— Будешь сидеть здесь, — слова Феликса прозвучали почти как приказ.

Марина, казалось, готова была вот-вот расплакаться.

— Так будет лучше, пойми. Жди меня здесь. Из машины ни шагу. Я часа через два вернусь, ясно?

— Будет исполнено, ваше благородие! — сердито буркнула Марина.

— Включи музыку, слушай, кури, можешь даже поспать на заднем сиденье.

— Да не хочу я спать, не смогу уснуть! Я буду за тебя волноваться.

— Не нужно, все будет хорошо.

Феликс выбрался из машины. В руках у него был короткий лом, а также сумка, в которой лежал фонарь и еще всякие нужные вещи. Внушительных размеров нож Феликс повесил на ремень своих джинсов.

— Ну что ж, я пошел, — проговорил он и посмотрел на часы. Было начало первого. — Жди меня, и я вернусь.

— А если не вернешься?

— Ну, тогда упрекнуть меня будет не в чем. Колчанов забросил сумку на плечо и через несколько секунд скрылся в густой темноте.

«Только бы никто сегодня не попался! — повторял Феликс, как молитву. — Только бы не встретиться с любвеобильными солдатами!»

Он проник в лаз и, пригибаясь, почти на четвереньках двигался до того места, где появлялась каменная кладка и начинался тоннель. Здесь идти было полегче. Феликс светил фонариком, перебираясь через груды мусора и битого кирпича. Последнее очень удивляло: ведь стены тоннеля были целыми. На запах Феликс старался не обращать внимания. Он пробирался медленно, чтобы, не приведи Бог, не свернуть в сторону и потом не возвращаться.

Наконец он добрался до того места, которое ему указал бывший эсэсовец.

В подземелье царила гулкая тишина.

— Интересно, что там? — спросил себя Феликс и сам же ответил: — Там золото. Если, конечно, все это не бредни выжившего из ума старика.

Он повернул в руке тяжелый лом, положил фонарь так, чтобы свет падал на стену, и нанес первый удар. Лом зазвенел о каленый красный кирпич, но тот не поддался.

Феликс продолжал методично стучать по стене.

Наконец кирпич поддался, образовав небольшую дыру. Еще удар, еще, еще… Вскоре дыра стала такой, что туда можно было просунуть голову, что и сделал кладоискатель, светя перед собой фонариком.

В небольшом пространстве под толстым слоем пыли и битого кирпича виднелись четыре ящика. Как ни странно, при виде их Феликс не ощутил никакого волнения. Он был спокоен, уверен, каждое его движение было точным, словно еще много лет назад в его трудовой книжке кадровик записал: «искатель сокровищ».

— Так, так, так, — только и сказал обладатель столь редкой профессии и, потянувшись, достал верхний ящик. Он оказался весьма тяжелым.

— Неужели и в самом деле золото? — все еще не веря и готовя себя к разочарованию, пробормотал Феликс.

А затем своим ножом с крепким лезвием он принялся срывать крышку. Она поддалась на удивление легко, а может, просто усилие было слишком велико, и Феликс даже не почувствовал, как взвизгнули медные гвозди, выходящие из своих отверстий. Колчанов посветил фонариком. Внутри деревянного ящика был еще один, цинковый.

«Как гробы», — мелькнула невеселая мысль.

Цинковый ящик был запечатан тремя пломбами. Феликс перерубил их ножом и приподнял крышку цинкового ящика.

— Да, золото, — абсолютно спокойно сказал он, вынув тяжелый, тускло поблескивающий слиток.

«Ну вот, господин Колчанов, ты богат, — усмехнулся про себя Феликс. — Может быть, богаче всех в мире. Интересно, сколько все это может стоить?»

Но тут же он отбросил эту мысль, понимая, что подсчетами можно будет заняться потом. Сейчас все это надо извлечь на поверхность, погрузить в машину и уносить ноги из Бобруйска.

— Да, да, скорее, скорее! — прошептал Феликс, вытаскивая один за другим ящики через пролом в кирпичной стене.

«Интересно, почему саперы, которые скорее всего после войны рыскали здесь, не обнаружили эти чертовы ящики? — подумал он. — Да за эти деньги можно было здесь новый город построить. Скорее всего никому не было до этого дела. Да, наверное, и в голову никому не приходило то, что здесь может храниться золото».

Рукояткой ножа Феликс забил гвозди на деревянной крышке, а затем осмотрелся по сторонам. В казематах царила тишина. Вдруг показались какие-то странные огоньки.

— Что это? — пробормотал он, покрываясь ледяным потом, но тут же усмехнулся: — А, это же дети подземелья, серые крысы! Ну что ж, вы хорошо охраняли сокровище, спасибо вам.

Феликс принялся выбираться наружу. Это оказалось гораздо сложнее, чем попасть сюда: все-таки ящики весили почти по пятьдесят килограммов каждый. Управившись с первым ящиком, Феликс понял, что дьявольски устал. Все мышцы ныли, а еще надо было трижды войти в казематы и трижды выбраться наружу, да не налегке, а с тяжелой ношей.

Когда он наконец выволок все четыре ящика, уже светало. Небо затянули низкие красноватые облака. Через них пробивались лучи восходящего солнца.

Феликс понял, что надо поторапливаться. Он взял в руки по ящику, пошатываясь, двинулся к машине. Удивительное дело, но Марина спала. Феликс попытался открыть дверь «Лендровера», но она не поддалась. Пришлось негромко постучать в стекло.

Марина туг же вскочила и открыла дверцу своему чумазому до неузнаваемости спутнику.

— Ну что? — коротко выдохнула она. Феликс кивком показал на два ящика.

— Это что, золото? — прошептала девушка.

— Да, оно самое.

— Не может быть!

— Потом посмотришь.

— Я хочу сейчас.

— Сейчас некогда, Марина, будь здесь.

Колчанов загрузил два ящика в машину, прикрыл их куском брезента и почти бегом двинулся к выходу из подземелья. И тут силы оставили Феликса. Он сел на землю, привалившись спиной к колесу машины.

— Прикури и дай мне сигарету, — попросил он девушку.

Марина тут же исполнила его просьбу. Жадно затягиваясь, Феликс смотрел на уже не ночное небо и медленно покачивал головой.

— Ты такой грязный, давай умойся, — сказала девушка. — У нас же целая канистра воды.

— Да, сейчас, — сглатывая вязкую слюну, пробормотал Феликс.

Марина вытащила из машины канистру, и Феликс быстро умылся.

— Надень чистую куртку, а то тебя точно остановят гаишники, подумают, что… — Марина замолчала, очевидно, размышляя над возможными вариантами.

— Да пусть думают что угодно, — отмахнулся Колчанов.

— Но лучше на глаза им не попадаться, — рассудительно заметила девушка.

Они забрались в машину. Феликс запустил двигатель, «Лендровер» въехал на невысокую насыпь, развернулся и помчался через весь город.

На выезде из Бобруйска случилось то, чего они никак не ожидали. На обочине стояли два автомобиля с включенными мигалками. Гаишники в бронежилетах и с автоматами останавливали и досматривали все машины подряд. Феликс хотел притормозить, затем развернуться, но было уже поздно. Сзади за ними шли две большегрузные ФУРЫ.

— Вот влипли, бляха-муха! — чертыхнулся Феликс.

Сержант ГАИ взмахнул жезлом, указывая вишневому «Лендроверу», чтобы тот съехал на обочину и остановился. Феликсу пришлось подчиниться.

Иностранные документы на сержанта произвели должное впечатление. Но, увидев Марину, милиционер решил покрасоваться перед ней, показать себя большим начальником.

— Что везете? — спросил он у Феликса. Тот пожал плечами.

— Я спрашиваю, — повторил вопрос сержант ГАИ.

— Золото, сержант, — не мудрствуя лукаво ответил Феликс.

Сержант широко заулыбался, показав два зуба из этого желтого металла.

— А можно взглянуть на ваше золото? — поинтересовался он.

— Конечно, если вам хочется.

Сержанту действительно захотелось. И тут Феликс понял, что это конец.

— Ладно, сержант, что там смотреть? Мы вообще опаздываем, — пробормотал он.

— Да-да, — подтвердила Марина, — спешим. Моя мама плохо себя чувствует.

— А откуда едете?

— Из города, — ответила Марина.

— Давайте я осмотрю машину и езжайте к своей маме.

Сержант направился к багажной двери джипа. Феликс мгновенно сообразил: надо уносить ноги, иначе все пропало.

— Держись крепче! — шепнул он Марине и вдавил педаль газа почти до упора.

Джип взревел своим мощным мотором и буквально взлетел с места мимо перепуганного сержанта, вздымая клубы пыли из-под широких колес.

— Пригнись, Марина! — крикнул Феликс, разгоняя машину.

Стрелка спидометра поползла вначале к цифре «120», потом добралась до «150» и остановилась на отметке «160». Оглушительно ревел мощный двигатель. Сержант не стал стрелять, понимая, что не попадет: скорость была слишком велика. Две машины ГАИ — «Волга» и «Жигули» — бросились вдогонку со включенными мигалками и сиренами. Все остальные автомобили прижались к обочинам. Феликс прекрасно понимал, что далеко не уйти, но он также прекрасно знал, что золото отдавать не станет.

«На трассе они меня не догонят: у меня машина получше. Естественно, они попытаются где-то перекрыть дорогу, и тогда…»

Но думать о том, что произойдет тогда, Феликс запретил себе.

— Марина, — сказал он и подал девушке бумажник, — я сейчас приостановлюсь, ты выскочишь из машины, спрячешься где-нибудь и потом доберешься до Смоленска своим ходом. Я тебя там найду.

— А ты? Ты, Феликс?

— Я тебе сказал, я тебя отыщу. А сейчас со мной очень опасно. Они, конечно же, будут стрелять, я их знаю. Это такой народ: убьют и не заметят.

Феликс успел на пару километров оторваться от преследователей, так что запас времени, пусть даже небольшой, у него был.

— Ну, давай! — Он остановил машину. — Прыгай!

Марина медлила.

— Да прыгай и прячься!

У дороги начиналась лесополоса, в которой спрятаться не представляло никакого труда. Но Марина все не решалась выпрыгнуть.

— Быстро, чертова кукла! Уходи, уходи, я тебя найду!

— Я тебя люблю, Феликс! — успела крикнуть девушка.

Мотор взревел, и вишневый джип умчался в клубах пыли. Ровно через полторы минуты Марина увидела, как, воя сиренами, по трассе промчалась гаишная «Волга», а за ней «Жигули». Еще через пять минут пронеслась еще одна гаишная машина, а следом тишину вспорол рокот винтов вертолета дорожно-патрульной службы. Девушка сидела под деревом и сквозь слезы шептала:

— Феликс… Феликс… Господи, спаси его! Я его люблю. Я очень люблю его. Помоги ему, Господи! Пусть все эти гаишники, все их машины сгорят, провалятся в тартарары. И не надо мне никакого золота, не надо! Я хочу только, чтобы он остался жив, чтобы он нашел меня! Я хочу быть с ним всегда, хочу быть с ним!

Пальцы Марины вздрагивали. Она уже не сдерживала рыданий, понимая, что даже если попытается заставить себя замолчать, то не сможет. У нее не хватит на это сил. Ведь этот человек был ей слишком дорог.

Вишневый джип стоял в густых зарослях. Феликс видел, как по трассе промчались «Волга» и «Жигули», как пронесся вертолет, как потом по шоссе проследовала еще одна машина ГАИ.

«Ну что ж, мчитесь, мчитесь. Вы думаете, я буду ехать по дороге в сторону таможни, полагаясь на мощь моего автомобиля. А вы позвоните, и меня там перехватят. Нет, друзья, не выйдет!»

Феликс достал сигареты, затянулся, понимая, что это лишь начало, что самое тяжелое еще впереди. Но он был готов к борьбе и настроен решительно.

«Я не отдам вам это золото, — думал он. — Я сам решу, что с ним делать. Никто, кроме меня, не властен им распоряжаться. И я знаю, как им распорядиться».

В первых числах сентября венскую тюрьму, в которой содержался приговоренный к пожизненному заключению нацистский преступник Вильгельм Моргенштерн, посетила молодая и привлекательная журналистка из России.

Она сказала, что пишет книгу о нацистских преступниках и хотела бы встретиться с этим осужденным. Начальник тюрьмы вежливо улыбнулся симпатичной девушке и показал ей толстую папку в коричневой обложке.

— Да, был у нас такой заключенный, — сказал он.

— Как был? — удивилась журналистка.

— Вам не повезло. Буквально месяц назад его не стало. Он умер.

— Не может быть! — воскликнула девушка.

— Вот, пожалуйста, все бумаги. Можете ознакомиться. Его тело кремировано. Если хотите, можете увидеть урну с прахом.

— Нет-нет, не надо, — пробормотала журналистка и добавила: — Жаль, жаль, он мог рассказать много интересного.

— Ну, ничего не поделаешь, все мы смертны, — двусмысленно улыбнулся начальник тюрьмы.

Через пять минут девушка уже садилась в шикарный новенький вишневый «Лендровер». За рулем был крепкий белокурый мужчина. На его лице поблескивали большие солнцезащитные очки, а правую щеку украшал глубокий шрам.

— Ну что? — взглянув на девушку, спросил он и посмотрел на часы.

— Твой эсэсовец умер.

— Как умер?

— Вот так, месяц назад.

— Марина, да ты что? Не может быть…

— Может быть. Мне даже предложили взглянуть на урну с его прахом.

— Это меняет все мои планы.

— В каком смысле, Феликс?

— Тогда нам здесь больше нечего делать.

— И куда мы сейчас?

— Ты же хотела побывать в Америке, в Африке. Вот туда и поедем. А там будет видно. Когда наскучит, вернемся в Россию. Все-таки там мой дом. И твой…

1

Откуда вы? (англ.)

2

Я из… (англ.)

3

Голда Меир (1898—1978) — премьер-министр Израиля в 1969—1974 гг.