Глава 13

После полудня мы покинули деревню Мокототери с корзинами, полными привычных бананов, пальмовых плодов и мяса, врученного хозяевами гостям на дорогу.

Незадолго до темноты нас догнали трое мужчин Мокототери. Один из них, подняв лук, заговорил: – Наш вождь хочет, чтобы Белая Девушка осталась у нас. -И он уставился на меня, глядя вдоль древка нацеленной стрелы.

– Только трус целится стрелой в женщину, – сказал Ирамамове, становясь впереди меня. – Что же ты не стреляешь, ты, бестолковый Мокототери? – Мы пришли не сражаться, – ответил мужчина, воз вращая лук со стрелой в исходное положение. – Мы давно могли бы устроить на вас засаду. Мы хотим только напугать Белую Девушку, чтобы она пошла с нами.

– Она не может остаться у вас, – сказал Ирамамове. – Милагрос привел ее в наше шабоно. Если бы он хотел, чтобы она оставалась у вас, он и привел бы ее к вам в деревню.

– Мы хотим, чтобы она пошла с нами, – настаивал мужчина. – Мы приведем ее обратно еще до начала дождей.

– Если ты меня разозлишь, я убью тебя на месте. – Ирамамове ударил себя в грудь. – Запомни, трусливый Мокототери, что я свирепый воин. Хекуры у меня в груди подчиняются любому моему приказу даже без эпены. Ирамамове подошел к троице поближе. – Вы разве не знаете, что Белая Девушка принадлежит Итикотери? – Почему ты ее сам не спросишь, где она хочет жить? – сказал мужчина. – Ей понравился наш народ. Может, она хочет жить с нами.

Ирамамове разразился раскатистым смехом, по которому нельзя было судить, веселится он или разъярен. Внезапно он оборвал смех. – Белой Девушке не нравится внешность Мокототери. Она сказала, что все вы похожи на обезьян. – Ирамамове обернулся ко мне. В глазах его было такое просящее выражение, что я чуть не захихикала.

При виде недоуменных лиц троих Мокототери, мне стало немного совестно. На минуту у меня появилось искушение опровергнуть слова Ирамамове. Но я не могла не считаться с его гневом и не забывала встревоженности Арасуве по поводу моего похода на праздник. Скрестив руки на груди, я вздернула подбородок и, ни на кого не глядя, заявила: – Я. не хочу идти к вам в деревню. Я не хочу есть и спать с обезьянами.

Итикотери разразились громким насмешливым хохотом. Трое мужчин резко развернулись и скрылись на тропе, уводящей в заросли.

Мы сделали привал на расчищенном участке леса в небольшом отдалении от реки, где еще сохранились остатки временных жилищ. Накрывать их новыми листьями не стали, поскольку старый Камосиве заверил нас, что ночью дождя не будет.

Ирамамове ничего не ел и сидел у огня в мрачной задумчивости. Весь он был напряжен, словно каждую минуту ожидал появления той же троицы.

– Есть опасность, что Мокототери могут вернуться? – спросила я.

Прежде чем ответить, Ирамамове довольно долго молчал. – Они трусливы. Они знают, что мои стрелы пригвоздят их на месте. – Плотно сжав губы, он упорно смотрел в землю. – Я думаю, как нам лучше возвращаться в наше шабоно.

– Нам надо разделиться, – предложил старый Камосиве, не сводя с меня единственного глаза. – Этой ночью луны не будет; Мокототери не вернутся. А завтра они, может быть, снова потребуют Белую Девушку. Тогда мы им сможем сказать, что они ее так напугали, что она попросила отвести ее обратно в миссию.

– Ты отсылаешь ее обратно? – полный тревоги голос Ритими повис в темноте.

– Нет, – живо ответил старик. Седая щетина на подбородке, единственный, не упускавший ни малейшей мелочи глаз и тщедушное сморщенное тело придавали ему сходство с плутоватым эльфом. – Этева должен будет вернуться в шабоно вместе с Ритими и Белой Девушкой через горы. Путь неблизкий, зато за ними не будут тащиться дети и старики. До деревни они дойдут всего на день-два позже нас. Это хороший путь, по нему редко ходят. – Старый Камосиве поднялся и втянул в себя воздух. – Завтра будет дождь. Сделаешь на ночь укрытие, – сказал он Этеве, потом сел на корточки, улыбаясь и не сводя с меня своего запавшего глаза. – Ты не боишься возвращаться в шабоно через горы? Усмехнувшись, я покачала головой. Я как-то не могла представить, что мне может грозить опасность.

– Тебе не было страшно, когда Мокототери нацелил на тебя стрелу? – спросил Камосиве.

– Нет. Я знала, что Итикотери меня защитят. – Я заставила себя умолчать о том, что весь этот инцидент показался мне скорее забавным, чем опасным. В тот момент я не вполне осознавала, что несмотря на явную попытку запугать нас, типичную для всякой критической ситуации, Мокототери и Итикотери были совершенно серьезны в своих требованиях и угрозах.

Старого Камосиве порадовал мой ответ. Мне показалось, что доволен он был не столько тем, что я не испугалась, сколько тем, как я доверяю его народу. До глубокой ночи он проговорил с Этевой. Ритими уснула, держа меня за руку, со счастливой улыбкой на губах. Глядя на спящую, я понимала причину ее радости. Несколько дней она будет иметь Этеву практически только для себя.

В шабоно мужчины крайне редко выказывали к женам нежные чувства. Это считалось проявлением слабости.

Только с детьми мужчины были откровенно нежны и ласковы; они баловали их, целовали и не скупились на ласки.

Я не раз видела, как Этева и даже свирепый Ирамамове несли тяжелые вязанки дров вместо своих женщин только затем, чтобы бросить их на землю при подходе к шабоно.

Когда поблизости не было мужчин, Этева приберегал лакомый кусочек мяса или плод для Ритими или Тутеми. Я видела, как под покровом темноты он прижимает ухо к животу Тутеми послушать, как шевелится нерожденное дитя. А на людях он никогда даже не упоминал, что вскоре должен стать отцом.

Этева разбудил нас с Ритими за несколько часов до рассвета. Мы тихо вышли из лагеря и отправились вдоль песчаного берега реки. За исключением гамаков, нескольких бананов и трех ананасов, которыми угостила меня девушка Мокототери, в наших корзинах ничего не было. Старый Камосиве заверил Этеву, что по дороге у нас будет много дичи. Луны не было, но река черно поблескивала, отражая слабое свечение неба. С небольшими промежутками тишину пронизывал слабый крик ночной птицы, возвещавший наступление рассвета. Звезды одна за другой гасли; очертания деревьев становились все резче по мере того как розовый свет зари опускался все ниже к сумеркам у наших ног. Меня поразила речная ширь, тишина вод, текущих настолько плавно, что они казались неподвижными. Три попугая ара треугольником пронеслись в небе, расцветив повисшие в безветрии облака красными, синими и желтыми перьями, а над кронами деревьев пылающим апельсином поднялось солнце.

Широко раскрыв рот, Этева зевнул во всю глубину легких и сощурился – солнечный свет был слишком ярок для невыспавшихся глаз.

Мы отвязали корзины. Ритими и я сели на поваленное дерево и стали смотреть, как Этева натягивает лук. Он медленно поднял руки и изогнул спину, нацеливая стрелу ввысь. Бесконечно долго он стоял не двигаясь, словно каменное изваяние с тщательно прорисованными мускулами, и пристально следя за пролетающими птицами. Я не осмеливалась спросить, почему он так долго выжидал, прежде чем выстрелить.

Я не услышала, как стрела прорезала воздух – только отчаянный вскрик, растворившийся в трепете крыльев. На мгновение попугай комком перьев, скрепленных окрасившейся кровью стрелой, завис в небе, а потом рухнул вниз недалеко от того места, где стоял Этева.

Этева развел огонь, на котором мы зажарили ощипанную птицу и запекли несколько бананов. Сам он съел немного и настоял, чтобы все остальное съели мы, поскольку нам понадобятся силы для утомительного подъема в горы.

Свернув в заросли, мы не стали жалеть о ярком солнечном свете на прибрежной тропе. Тень от лиан и деревьев давала отдых нашим уставшим глазам. Увядающие листья на фоне зелени походили на лоскутки цветов. Этева срезал ветки с дикорастущего какао. – Из этого дерева получаются самые лучшие палочки для добывания огня, – сказал он, счищая кору с веток острым ножом, сделанным из нижнего резца агути. Потом он нарезал зеленых, желтых и фиолетовых стручков, короткими, лишенными листьев ножками прикрепленных к низкорослым стволам какао.

Он разрезал стручки, и мы высосали сладкую желеобразную мякоть, а бобы завернули в листья. – Если их поджарить, – пояснила Ритими, – бобы похоро очень вкусные. – Интересно, подумала я, не напоминают ли они по вкусу шоколад.

– Поблизости должны быть обезьяны и ласки, – заметил Этева, показывая мне валявшиеся на земле обгрызанные стручки. – Они не меньше нашего любят плоды похоро.

Немного дальше Этева остановился перед извилистой лианой и сделал ножом зарубку. – Мамукори, – сказал он. – Я сюда вернусь, когда мне понадобится сделать свежий яд.

– Ашукамаки! – воскликнула я, когда мы остановились под деревом, чей ствол покрывали блестящие, словно восковые листья. Но это не была лиана, применявшаяся для сгущения кураре. Этева заметил, что те листья были длинными и зазубренными. А остановился он, потому что увидел на земле кости разных животных.

– Гарпия, – сказал он, показывая гнездо на верхушке дерева.

– Не убивай птицу, – стала просить Ритими. – А вдруг это дух умершего Итикотери.

Не обращая внимания на жену, Этева вскарабкался на дерево. Добравшись до гнезда, он вытащил белого пушистого птенца и под громкие крики матери сбросил его на землю. Затем, крепко опершись о ствол и ветви дерева, он прицелился в кружащую над ним птицу.

– Я рад, что подстрелил эту птицу, – сказал Этева, подгоняя нас к тому месту, куда сквозь ветки рухнула убитая гарпия. – Она ест только мясо. – И повернувшись к Ритими, он тихо добавил: – Я слушал ее крик, перед тем как выпустить стрелу – это не был голос духа. – Он выщипал мягкие белые перья из грудки птицы и длинные серые из ее крыльев, затем завернул их в листья.

Сквозивший сквозь листву полуденный жар нагнал на меня такую дремоту, что мне отчаянно захотелось спать. У Ритими под глазами были темные круги, словно она мазнула по нежной коже углем. Этева замедлил шаг и, ни слова не говоря, направился к реке. Мы долго стояли в широком мелководье, отупев от зноя и слепящего света. Мы смотрели на отражения деревьев и облаков, потом улеглись на ярко-желтой песчаной отмели посреди реки. От танина затопленных корней синева выцвела в зелень и красноту.

Все замерло – каждый листик, каждое облачко. Даже висящие над водой стрекозы казались неподвижными в прозрачном трепете крыльев. Перевернувшись на живот, я опустила руки на водную гладь, словно могла удержать полную истомы гармонию между речным отражением и сиянием небес. Я скользнула на животе, пока мои губы не коснулись воды, и стала пить отраженные облака.

Две цапли, взлетевшие было при нашем появлении, вернулись на прежнее место. Стоя на своих длинных ногах, с шеями, спрятанными в пышных плюмажах, они наблюдали за нами из-под полуприкрытых век. Я увидела, как, поблескивая над водой, взбрасывались ошалевшие от зноя серебристые тела. – Рыба! – воскликнула я, и всю мою сонливость как ветром сдуло.

Посмеиваясь, Этева указал стрелой на пролетавшую мимо стайку крикливых попугаев. – Птицы! – крикнул он и потянулся за висящим у него за спиной бамбуковым колчаном. Достав наконечник, он лизнул его, чтобы проверить, хорош ли еще яд. Удовлетворившись его горьким вкусом, он прикрепил наконечник к древку, затем проверил лук, натянув и спустив тетиву. – Плохо натянута, – заметил он, отвязывая один ее конец. Несколько раз скрутив тетиву в ладонях, он привязал ее на место. – Переночуем здесь, – сказал он и побрел по мелководью. Поднявшись на противоположный берег, он скрылся за деревьями.

Мы с Ритими остались на песчаном берегу. Она вынула перья из свертка и разложила их на камне, чтобы солнце уничтожило насекомых. Внезапно оживившись, она указала на стоящее у берега дерево, с которого подобно плодам свисали гроздья белых цветов. Срезав несколько веток, она предложила мне полакомиться этими цветами. – Они же сладкие, – заметила она, увидев, что я не проявляю к ним особого интереса.

Пытаясь объяснить, что по вкусу эти цветы напоминают мне сильно пахнущее туалетное мыло, я уснула. Разбудили меня звуки сумерек, сметающих с неба дневной свет, – прохладный шелест ветерка в листве, голоса птиц, устраивающихся на ночлег.

Этева вернулся с двумя индейками гокко и связкой пальмовых листьев. Я помогла Ритими собрать на берегу топливо для костра. А пока она ощипывала птиц, помогла и Этеве построить временное укрытие.

– Ты уверен, что будет дождь? – спросила я, поглядывая в чистое безоблачное небо.

– Если старый Камосиве сказал, что будет дождь, значит, будет, – ответил Этева. – У него такой же нюх на дождь, как у других на еду.

Получилась маленькая уютная хижина. Передний шест был выше двух задних, но не настолько высок, чтобы позволить встать во весь рост. Шесты соединялись длинными палками, что придавало всему сооружению треугольную форму. Крыша и задняя стенка были накрыты пальмовыми листьями. На землю мы постелили банановые листья, поскольку тонкие шесты не удержали бы трех гамаков.

Собственно говоря, Этева построил убежище не столько ради удобства моего и Ритими, сколько для себя. Промокнув под дождем, он мог бы стать виновником того, что ребенок у Тутеми родится мертвым или увечным.

На костре, который развел в хижине Этева, Ритими приготовила птиц, несколько бананов и бобы какао. Я размяла один из наших ананасов. Смешение ароматов и блюд напомнило мне ужин в День Благодарения.

– Это должно быть похоже на орехи момо, – сказала Ритими после того, как я рассказала ей про крыжовенный соус. – Момо тоже красный, его тоже надо долго варить, пока он не размякнет. Его тоже надо вымачивать в воде, чтобы растворился весь яд.

– Не думаю, чтобы мне понравились орехи момо.

– Понравятся, – заверила меня Ритими. – Видишь, тебе же понравились бобы похоро. А орехи момо еще лучше.

Я с улыбкой кивнула. Хотя жареные бобы какао не были похожи на шоколад, на вкус они были не хуже орехов кешью.

Улегшись на подстилку из банановых листьев, Этева и Ритими моментально заснули. Я вытянулась во весь рост рядом с Ритими. Во сне она потянулась и прижала меня к себе. Тепло ее тела наполнило меня благодатной истомой; ритмичное дыхание навевало сладкую дремоту. В мозгу один за другим проплывали похожие на сон образы, то медленно, то быстрее, словно кто-то показывал мне кино: перехватывая руками ветки деревьев, крича, как обезьяныревуны, мимо меня пронеслись мужчины Мокототери. Крокодилы со светящимися глазами, едва высунувшись над поверхностью воды, сонно мигали и вдруг разевали гигантские пасти, готовые меня проглотить. Муравьеды с их узенькими липкими языками пускали слюной пузыри, в которых я видела себя захваченной вместе с сотнями муравьев.

Меня разбудил внезапный порыв ветра; он принес с собой запах дождя. Я села и начала слушать как тяжелые дождевые капли шлепаются на пальмовую крышу. Привычные голоса сверчков и лягушек создавали непрерывный пульсирующий фон жалобным крикам ночных обезьян, похожим на флейту голосам лесных куропаток. Совершенно явственно я услышала шаги, а потом треск веток.

– Там кто-то есть, – сказала я, растормошив Этеву.

Он подвинулся к переднему шесту хижины. – Это ягуар ищет лягушек на болотах. – Этева чуть повернул мою голову налево. – Вот его запах.

Я несколько раз потянула носом воздух. – Не чувствую я никакого запаха.

– Это дыхание ягуара так воняет. Вонь такая сильная, потому что он ест все сырое. – Этева снова повернул мою голову, на этот раз направо. – Послушай, вот он возвращается в лес.

Я снова легла. Проснулась Ритими, протерла глаза и улыбнулась. – Мне приснилось, что я поднялась в горы и видела водопады.

– Завтра мы туда и пойдем, – сказал Этева, снимая висевший на шее мешочек с эпеной. Он отсыпал немного порошка на ладонь и одним глубоким вдохом втянул его в ноздри.

– Ты сейчас будешь петь заклинания хекурам? – спросила я.

– Я буду просить лесных духов, чтобы они нас оберегали, – ответил Этева и тихо запел. Его песня, уносимая ночным ветерком, казалось, проникала сквозь тьму. Я не сомневалась, что она дошла до ушей духов, обитающих в четырех углах земли. В угасающем костре тускло светились уголья. Голоса Этевы я уже не слышала, но губы его все еще шевелились, когда я уплывала в глубокий сон.

Вскоре я проснулась от тихих стонов Ритими и тронула ее за плечо, решив, что ей привиделся какой-то кошмар.

– Ты тоже хочешь попробовать? – промурлыкала она.

Я удивленно открыла глаза и увидела улыбающееся лицо Этевы; он занимался с ней любовью. Какое-то время я смотрела на них. Движения тел были настолько согласованными, что казалось, они не двигаются вовсе.

Без малейшего смущения Этева оставил Ритими и встал передо мной на колени. Подняв мои ноги, он их слегка распрямил, прижался щеками к икрам; его прикосновение было как игривая ласка ребенка. Не было объятий, не было слов. Но меня переполняла нежность.

Этева снова перебрался к Ритими, положив голову между ее и моим плечами.

– Теперь мы и в самом деле сестры, – тихо сказала Ритими. – Внешне мы непохожи, зато внутри мы теперь одинаковые.