Джон Донн
      Проповеди
      Проповедь 4.
      Произнесена 29 января 1626 г.
      ___________________________________________________
      Псалом 63.7 ИБО ТЫ ПОМОЩЬ МОЯ, И В ТЕНИ КРЫЛ ТВОИХ Я ВОЗРАДУЮСЬ. ___________________________________________________
      Псалмы - небесная манна Церкви. Как манну каждый вкушал, словно сладчайшее в мире яство, так и псалмы наставляют и насыщают каждого во всех непредвиденных обстоятельствах и в любом деле. Царь Давид не только пророк, предсказавший Христа, но пророк для каждого христианина. Он предсказывает мои и ваши страдания, слова, поступки. Вся книга Псалмов - это миро разлитое {1} (Песн П 1:3), (как Супруга говорит об имени Христовом) миро, пролитое на все язвы, повязка, облегчающая боль от всех ушибов, бальзам, врачующий все раны. Но есть псалмы, которые можно назвать царственными: они властвуют над всеми нашими чувствами и объемлют все сущее - кафоличные, вселенские псалмы, отзывающиеся на все наши нужды. Перед нами один из них. Существовало апостольское правило, по которому Церковь должна была собираться ежедневно и петь его. И св. Иоанн Златоуст свидетельствует, что первые Отцы Церкви составили указ, по которому этот псалом нужно было читать каждый Божий день. Следуя обоим канонам - апостольскому и Отцов Церкви, - я, участник церковной службы, погружаюсь в размышление и вслушиваюсь в наставление из этого псалма. И существует третье установление. По уставу моей церкви каждый священник должен ежедневно читать один псалом, и мне выпал 62-й. И если вся Псалтирь - манна небесная, то эти пять псалмов - моя мера {2}, который я ежедневно должен наполнять этой манной и опустошать от нее.
      Дух и душу всей Псалтири можно сжато передать этим псалмом, и точно так же дух и душу самого псалма можно сжато выразить одним стихом. Ключом к нему бл. Иероним называет первую его строку - здесь это слова о том, что Давид сложил псалом, "когда он был в пустыне Иудейской". Мы видим, что двигало им в тот миг, видим, что происходило между ним и Богом, когда читаем слова "Ибо ты помощь моя"). Сверх того, мы видим следствие ("В тени крыл Твоих я возрадуюсь"). Таким образом, перед Давидом - весь жизненный круг: прошлое, настоящее и будущее. Эти-то три составляющие времени и станут треми частями нашего размышления: во-первых, о том, как он страждет в настоящем, что вытекает из контекста; во-вторых, на чем зиждется его уверенность в событиях прошлого ("Ибо Ты помощь моя"), и в-третьих, о том, что он намерен сделать в будущем ("В тени крыл Твоих я возрадуюсь"). Первое - его томление в пустыне, его нынешнее состояние напоминает ему о том, что для него некогда сделал Бог, и это воспоминание переносит его к тому, в чем он убедится позднее. Мысленно устремись к Богу, где бы ты ни был, и ты увидишь, что Он окружает тебя, Он всегда с тобой, - но только если ты стремишься к Нему. Он был с тобой и прежде, ибо научил тебя; устремляться к Нему мыслью, и будет с тобою во веки, ибо "Он вчера и сегодня и во веки Тот же" (Евр. 13:8).
      Нынешнее положение царя Давида, который очутился в изгнании, в пустыне Иудейской и подвергся гонениям (первая часть нашего стиха), - нам задано, об этом говорится в стихе, о котором мы размышляем. Во всех земных злоключениях Давид страдал только от духовных утрат. Печаль его не о том, что он был удален не просто от двора Саула, но от Церкви Божьей. И когда он говорит, стеная и плача: "...в земле пустой, иссохшей и безводной", он передает ощущение скудости, бесплодности, засухи и жажды "видеть силу Твою и славу Твою, как я видел Тебя во святилище". Ибо там "как туком и елеем насыщается душа моя, и радостным гласом восхваляют Тебя уста мои". Эти размышления убеждают нас в том, что духовные потери несравненно тяжелее мирских, и посему предметом наших молитв в любых утеснениях и бедствиях должно быть восстановление или продление нашего духовного, а не мирского благоденствия. В этом суть первой части стиха. Что касается развития темы других частей (воспоминание о Божьих благодеяниях в прошлом и выросшие из него упования на будущее), то было бы уместней поговорить о них позже. Теперь же вернемся к первой части и сравним мирские и духовные страдания.
      При таком сравнении прежде всего приходит мысль о всеобщности, повсеместности страдания и, следовательно, о его неизбежности. Что за счастливую метафору вложил Святой Дух в уста апостола: "Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу"3 (2 кор 4:17). Иными словами наши страдания легки, поскольку за ними нас ожидает преизбыток вечной славы. Если бы не он, ничто в мире не могло бы перевесить те бесконечные страдания, которые гнетут нас здесь. Не только "моровая язва весьма тяжелая"4 (Исх 9:3), но и "множество песьих мух"5 (Исх 8:24). Желая досадить египтянам, Бог насылает всего лишь мух, но и мухи могут стать тяжким бременем. Не один Иов жалуется, что "стал самому себе в тягость", - Авессалома тяготят волосы: "он стриг ее (голову) каждый год, потому что она отягощала его". Не только Иеремия стенает о том, что Бог "отяготил оковы" его, но и работники в винограднике возроптали на Бога за "тягость дня и зной" (Мф 20:12). "Весок и песок", - говорит Соломон (Прит 27:3). Сколько же в мире страдальцев, сгибающихся под крестной ношей ежедневных и ежечасных горестей, тяжких если не весом, так; числом своим! "Тяжел камень", - говорит тот же Соломон. Сколько же на свете людей придавил камень! Сколько их, никогда не знавших креста: приуготовляющего ли, обличающего или назидающего, купается в роскоши и беззаботности, и вот внезапно на них обрушивается камень, точило или жернов или сокрушает невыносимый крест? Но все тот же Соломон говорит далее: "гнев глупца тяжелее их". А сколько детей, слуг и жен страдают от гнева, ревности, сурового или сварливого нрава глупых хозяев, родителей и мужей, хотя вынуждены об этом помалкивать... Давид и Соломон стенали о том, что весь мир - суета и тлен, но Бог знает, что все на свете - тяжесть, бремя, вес и гнет. И если бы не весомость будущей славы, уравновешивающей их, все мы погрузились бы в ничтожество.
      Я не спрашиваю Марию Магдалину, была ла для нее бременем легкость бытия (ибо грех - ощутимое бремя). Но я спрашиваю Сусанну: разве не была для нее бременем даже целомудренная ее красота, и Иосифа: не тяготился ли он своей миловидность? Я не вопрошаю Богача6, обреченного на вечную гибель, но тех, кого сразил "мучительный недуг" пресыщения (Эккл 5:13) (о котором сказано: "И гибнет богатство это от несчастных случаев"): разве богатство не бремя?
      Вся наша жизнь - неизбывное бремя, но мы не должны стонать под его гнетом, и сплошные тиски, но мы не должны задыхаться в них. И как в нежном возрасте мы страдаем, но не даем волю слезам, за которые могут выпороть, так же и ныне, если мы начнем жаловаться, на нас будут смотреть с брезгливой жалостью и стоит нам назвать наше время больным, нас сочтут провинившимися. Но бремя; утяжеляется, а горечь от него умножается тем, что оно по-прежнему ложится на лучших. Только услышишь, что Бог нашел человека, который был "непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла", тотчас появляется сатана, насылающий Савеян и Халдеев на его скот и слуг, огонь и бурю - на его детей и страшный недуг - на него cамого. Едва услышишь, как Бог говорит, что "найдет Себе мужа по сердцу Своему" (1 Цар 13.14), как сыновья тотчас похищают его дочерей и убивают друг друга, а после восстают на отца и бросают его в нужде. Едва лишь Бог засвидетельствовал о Христе при крещении: "Сей есть Сын мой Возлюбленный, в Котором Мое; благоволение" (Мф 3:17), как сразу же вслед за этим Он оказывается возведенным "Духом в пустыню, для искушения от диавола". И не уcпел Бог еще раз подтвердить это свидетельство во время Преображения (Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение), как возлюбленный Сын оказывается всеми покинутым и преданным в руки книжников и фарисеев, мытарей и иродиан, первосвященников и солдат, народа, судей, свидетелей и палачей. Тот, кто был назван Возлюбленным Сыном и в час Преображения стал соучастником Славы Божьей в мире сем, ныне берет на Себя все зло, все грехи мира не как Сын Божий, но как обычный человек, и даже не человек, а презренный червь. Словно быть человеком в этом мире - величайшее преступление и быть праведником величайшая вина. Человек несчастней остальных тварей, а праведник несчастней всех людей.
      Но за этим следует преизбыток вечной славы, и она перетягивает чашу весов, превращая все мирское благополучие в навоз, а все мирские напасти - в прах, ибо на другой чаше весов покоятся не только временные страдания, но и пытка духовная. И к ним мы можем отнести слова: "кто упадет на этот камень (то есть земные страдания), разобьется, а на кого он упадет (духовные страдания), того раздавит". Немалая опасность обычно таится в том, что духовные муки проистекают из мирских страданий: из ропота и недоверия к Богу и очерствения души, вызванного мирскими бедствиями. Но вопреки всем земным законам плод оказывается больше и тяжелее, чем древо, муки духовные ужаснее, чем мирские и преходящие страдания (Плиний "Естественная история" Кн. 27, 98.)
      Натуралисты полагают, что сие растение - величайшее чудо природы: не тверже камыша или тростника, но плоды его - не что иное, как цельные и очень твердые камни. То, что мирские страдания производят духовное окаменение и ожесточение, привычно, хотя и не естественно. Потому Бог и говорит о величайшем блаженстве, коим Он щедро одарит Свой народ: "...и возьму из плоти их сердце каменное, и дам сердце плотяное" (Иез 11:19, 36:26). Так пусть же сердце мое всегда будет плотяным, а не каменным! Знатоки редких явлений природы упоминают о волосатых сердцах - людских сердцах, поросших волосами (Плиний и Плутарх), но об окаменевших сердцах - человеческих сердцах, превратившихся в камень - мы не прочтем нигде, ибо окаменение сердца и оцепенение человека - последний удар десницы Божьей по нашему сердцу в мире дольнем. Великие бедствия, которые семь Ангелов выливают из чаш, (Откр 16) по-прежнему сопряжены с тяжестью, ужесточающей страдание. И после того, как четвертый ангел вылил чашу, "жег людей сильный зной, и они хулили имя Бога и не вразумились, чтобы воздать Ему славу". Пятый ангел навлек на них мрак, и они "хулили Бога Небесного от страданий своих и язв своих; и не раскаялись в делах своих". И после того, как седьмой ангел выливает чашу, "град, величиною в талант, пал с неба на людей"; но вместо того, чтобы воздать Ему славу, у них еще хватало дерзости хулить Его "за язвы от града, потому что язва от него была весьма тяжкая". И если от тяжкой язвы хулят они Бога, то сколь тяжкой будут новые язвы, которые падут на них за это хуление?
      Пусть я зачахну и буду доживать свой век в тесной, гнусной и убогой тюрьме, расплачиваясь за долги своими; костями, и возмещу расточительность молодости нищетой преклонных лет, пусть я иссохну от внезапного, мучительного и постыдного недуга, искупая распутную юность отвратительной старостью, но если Бог не лишит меня Своих милостей, Своей благодати и терпения, если сумею принять от Него страдания и муки, то все мимолетное, преходящее будет подобно гусенице, заползшей в угол моего сада, или плесени, тронувшей груду зерна, а тело мое, все существо мое будет цело, доколе цела душа. И если я предамся тому, что мы называем благодушием, а Бог сокрушит, разорит и отнимет его; если буду держаться за нравственные устои, а Бог начнет сотрясать и подрывать, уничтожать и разрушать их; если задумаю освежить себя покоем и сладостным сознанием чистой совести, а Бог призовет на меня весь мрак и все исчадия ада, и поднимет во мне бурю неверия, и совесть мою покроет глухой коростой отчаяния, если силы оставят меня и я буду держаться за богатство, которое утешит меня в болезни, а богатство мое отнимется и восторжествуют надо мною ложь и клевета; если нужен мне будет мир, и некому будет постоять за меня, кроме Тебя, Господи, а я увижу, что все раны нанесла мне Твоя десница, все стрелы - из Твоего колчана, тогда-то я и уразумею, что пока я предавался пороку и причинял Тебе только зло, Ты отвечал мне добром. И на этой высоте, когда лихорадит не тело со всеми его соками, а дух, когда противник - не воображаемый, а истинный, - сама судьба, и враг - не коварство земных владык, но настоящий, неотразимый, неумолимый, вечный противник - сам Господь сил, Всемогущий Бог, Вседержитель - и только Он один знает всю меру нашего страдания, которое перетянуло бы чашу весов и непоправимо, безвозвратно, безнадежно поглотило бы нас, если бы Он Своей собственной рукой не возложил на другую чашу весов преизбыток вечной славы.
      Что за пугающая бездна, что за духовный недуг - так отпасть от Бога? Но это ли произошло с псалмопевцем? Разве он пал в бездну неверия? - Нет. И все же опасный склон, по которому можно соскользнуть в эту бездонную глубь, не должен преграждать путь к Богу, к общению с Ним - об этом-то и плачет Давид, говоря, что в своем изгнании, в пустыне Иудейской, он не может войти в святилище Господне, чтобы принести в жертву свою хвалу и; молиться вместе со всеми, ибо и ангелы не сразу достигают цели, но движутся окольными путями, и люди приобщаются к славе Церкви Торжествующей через общение с Церковью Воинствующей. На этот лад настраивает Давид свою арфу, рассказывая во многих псалмах, как Бог страдал от врагов, желавших завладеть его скинией: "Отринул жилище в Силоаме, скинию, в которой обитал Он между человеками; И отдал в плен крепость Свою и славу Свою в руки врага" (Пс 78 (77):60). Но чаще всего он жалуется, что Бог не дал ему прийти во святилище. Вот предел его желаний и молитв: "Одного просил я у Господа, того только ищу, чтоб пребывать мне в доме Господнем во все дни жизни моей, созерцать красоту Господню и посещать храм Его" (Пс 26 [27]:4). Это неистовое желание выплескивает он вновь и вновь: "Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда прийду и явлюсь пред лице Божие!" (Пс 42:2 [41:3]). Он исполнен святого рвения, религиозной ревности даже к воробьям и ласточкам ("И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих, у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой!" (Пс 84 [83] 4.) И хотя ты - Царь мой и Бог, Ты лишаешь меня того, что даешь птицам: А разве не дороже мы "многих малых птиц"; (Лк 12:7)?
      Давид словно бы чувствует какую-то фальшивую легкость, полу-соблазн или привкус сплетни в мысли о том, что Бог живет в пустыне Иудейской, везде и повсюду, наравне со святилищем, и потому в тексте появляются патетические, страстные, порывистые слова: "у алтарей Твоих". Ты здесь, убеждает себя Давид, в пустыне, и я могу увидеть Тебя и служить Тебе "у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой". Давид не мог сам придти в храм и все же поклонялся храму: "...поклонюсь святому храму Твоему в страхе Твоем" (Пс 5:8). Так же и Даниил, когда молился, "окна в горнице его были открыты против Иерусалима". И Езекия, отворотившись лицем к стене, плача и молясь на своем скорбном ложе, понял, что должен подчиниться и успокоился у храма (ср. Ис 38:2). На освященном месте Бог через Моисея устанавливает порядок богослужения и дает обетования Своему народу (Втор 31:11). К этому жертвеннику обращает Соломон молитву своего народа в день освящения храма (войти туда еще нельзя): "Когда выйдет народ Твой на войну против врага своего... и будет молиться Господу, обратившись к городу, который Ты избрал, и к храму, который я построил имени Твоему: Тогда услышь с неба молитву их и прошение их, и сделай, что потребно для них" (3 Цар 8:44). Ведь и мы, молясь, должны, по слову Христа, затвориться в комнате своей; так упражняемся мы в скромности и целомудрии нашей веры7, не докучая Богу в Его доме. В общей храмовой молитве упражняем мы пламенное рвение и святую отвагу нашей веры, ибо, по слову Тертуллиана: Сомкнув строй, будем осаждать Бога8. - Недаром Давид так возвеличивает блаженство пребывающих в доме Господнем: "Блаженны живущие в доме Твоем, они непрестанно будут восхвалять Тебя" (Пс 83:5). Те, кто поклоняются храму, могут иногда воздать Тебе хвалу, но те, что живут в Церкви и служат в ней, конечно, имеют преимущество перед всеми остальными (которых неизбежно отвлекают мирские дела), и если они исполняют свой долг, исправно совершая церковное служение, всемогущий Бог принимает их.
      Человек по естеству своему обречен на многообразные бедствия, а беды духовные несравненно тяжелее мирских, и самая большая из них - отпасть от Церкви Божией, где нам даруются зримые источники блаженства. Конечно, действовать нужно с величайшей чуткостью и осмотрительностью, чтобы не затворить пред людьми церковных врат. Если бы я не молил Бога не отлучать нас от Церкви Торжествующей (а такое отлучение равносильно проклятию), я бы ступил на скользкий путь к отлучению от Церкви Воинствующей, опасней которого нет. Что за мерзкий грех - неповиновение порядку и власти, презрение к ним, противление им! Как и все люди, предпочитающие ведение невежеству, знаю, что отлучение (хотя клеветники объясняют его разными пустяками, ибо первое недовольство зачастую бывает вздорным) всегда проистекает из неповиновения, презрения и противления Церкви. Вот это и есть настоящее неповиновение - не воображаемое, но явное, и именно оно отлучает человека от небесной Церкви. Тут требуется большая осмотрительность, и пусть не каждое отлучение на земле влечет за собой отлучение на небе, пусть не приносит оно проклятие человеку, но лишь порицает его путь, изгоняя его из Церкви земной и преграждая тем самым путь в Церковь Небесную, - все же опасность велика. А потому да убоится каждый отлучить себя от Церкви, как отлучают себя упрямый бунтарь, нерадивый вольноотпущенник, капризный отступник, полу-безумец, чье тело пребывает здесь, а мысли - в облаках, или тот, чье тело лишь наполовину здесь: руки и ноги покоятся на ложе, а чувства устремляются за тридевять земель. Все они отлучают себя сами и отлученными; останутся. Блаженство, по которому томится Давид, вкушает лишь тот, кто всецело пребывает здесь, на земле, и радуется, что он здесь, и счастлив найти здесь свое служение, которое он несет и другого не ищет.
      Мы завершили размышления над первой частью сегодняшнего чтения, где речь идет о Давиде, о его положении и опасности духовных страданий, ибо преследования и изгнание равносильны отлучению от Бога и Церкви. Следуя предложенному нами плану, мы переходим ко второму стиху: к прошлому Давида, к тому, что Бог сделал для него прежде: "Ибо ты - помощь моя".
      Представим, что перед нами три ступеньки. Первая ступень - образец, которому нам надлежит следовать во всех наших устремлениях и действиях, узор для вышивки, правило или пример для подражания. Раз так было доселе, говорит псалмопевец, я принимаю решение идти по этому пути и дальше. На второй ступени открывается: этот образец, узор или пример, который мы избрали, продолжает прежние пути и дела Божии. - Раз Бог ступил на этот путь, я ожидаю, что Он будет идти по нему и впредь. И наконец, ступень третья: в пути, по которому Бог некогда повел Давида, Он оказал ему помощь (Ибо Ты помощь моя).
      Итак, все, что хорошо соделано или искусно исполнено в этом мире кем бы то ни было - самым убогим ремесленником, мудрейшим философом или Самим Всевышним, соделано и исполнено по уже существовавшему замыслу, прообразу, представлению чертежу или узору, заранее предложенному нам. Плотник не станет строить дом, не создав его загодя в своем воображении. Небезызвестный философ Эпиктет, прежде, чем взяться за всякое дело, сначала раздумывал, как бы на его месте поступил Сократ, Платон или иной мудрец. Богословы осторожно предполагают, что Сам Бог никогда не делал ничего, о чем у Него не было предвечного замысла, вечной идеи, пребывавшей в Нем Самом. Об этих предвечных Идеях, то есть представлениях, пред-начертаниях Божиих, бл.Августин говорит так: Cколько силы заложено в замыслах Божьих8, столько в них правды и могущества, что, отрицая их, человек отрицает и Самого Бога, ибо не способен усмотреть Божьих наставлений, премудрости и осмотрительности в Его действиях, а воображает себе Бога, действующего необдуманно. Потому и другие Отцы Церкви, толкуя стих: ез Него ничто не начало быть, что начало быть. В нем была жизнь9 (Ин 1:4), говорят: все, что происходит во времени, прежде, чем было создано, предсуществовало в Боге, в Его предвечном замысле или первообразе. Точно также 3-й стих 11-й главы Послания к евреям: Так что из невидимого произошло видимое10, мы истолковали следующим образом: мир видимый создан не из тех вещей, которые мы видим, а многие Отцы церкви толкуют его так: мы не видим мир, пока он не создан, но он невидимо существовал в предвечном представлении, в замысле Божьем прежде всех век. Все сущее на небе и на земле, кроме Самого Бога, предсуществовало в Его собственном замысле или прообразе, прежде, чем Он сотворил мир.
      Так пусть же Он будет нам образцом в этом делании по образцу, чтобы у нас были правила и примеры для всех наших действий, - тем стремительней и ревностней мы отдадимся служению. На вопрос, по чьему образу сотворил меня Бог, Он отвечает: Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему11. Значит, должно было произойти соединение трех ипостасей единой Троицы, чтобы я был сотворен в Адаме по образу и прообразу, который она (Св. Троица) предначертала. Если я взыскую служения, и Бог спросит меня, каков Его замысел обо мне, как же я могу служить Ему, не предъявив ничего в ответ. Если он спросит меня о сути моей веры и мое мнение о ней, разве не вправе я ответить: суть ее в том, что Твое слово и Твоя Вселенская Церковь запечатлели во мне? Если Он спросит, о чем я молюсь, разве не могу я сказать, что молюсь о своих нуждах, как заповедал Сын Твой, а забота и преданность Церкви, сложившей достойные молитвы, оставили во мне глубокий след? Если спросит Он о замысле моих проповедей, разве я не вправе сказать, что пишу их "по мере веры"12, что стремление создать общину, ревностное служение, раздумья сердца отозвались в них. Но, начни я молиться или проповедовать без этого замысла, в своей необдуманной молитве или проповеди я дойду до бездумной веры, до скороспелой религии, а потом займусь поиском скороспелого рая - рая, созданного для меня одного, ибо в рай Вселенской Церкви мне никогда не попасть, если я не пойду по пути Вселенской Церкви, по пути прежних замыслов Божьих, прежних примеров и образцов, если не стану подражать древней вере, молиться по древнему канону и проповедовать, полагаясь на размышления былых времен. Без этих прообразов, без обращения в прошлое, возврата к предначертаниям Бог не делает ничего, а человек ничто не делает хорошо.
      Тогда, как мы уже говорили, я должен что-то предложить самому себе, положить себе за правило, сделать основанием моих сегодняшних и будущих действий.; Продолжая эти размышления, не могу предложить ничего лучшего, чем созерцание прежних замыслов Божьих обо мне, подобно тому, как созерцает их Давид в нашем псалме. Раз таков был путь Божий, я и впредь буду искать Его путей. В иврите - языке, на котором Бог обращался к людям, -отсутствует настоящее время. В отличие от западных языков глаголы настоящего времени: я слышу, вижу или читаю, имеют форму прошедшего времени: я слышал, видел или читал. Через Свой язык, через Свое Слово Бог переносит нас в прошлое, к тому, что Он уже совершил, и лучшая уверенность в настоящем и будущем прежние благодеяния Божии, излитые на меня. Кто не радуется13 , - говорит бл.Августин, кто не ликует от радости, созерцая дары Божьи? Кто усомнится в исполнении всего, видя, как большая часть пророчеств сбывается?14 Если я считаю правдой то, что Бог говорит об Антихристе, почему не верить Его словам о падении Антихриста? Веруем в меру того, что нам предстоит15 , говорит тот же св. Отец. Многое мы видели исполнившимся, и Бог оставил немногое для испытания нашей веры: чтобы мы верили, что и это исполнится.
      Нет такого государства, Церкви или человека, которые не навязывали бы этого представления Богу, не налагали бы на Него цепей: раз Бог уже многое сделал для них, значит, обязан сделать еще больше. Люди подчас идут проторенными путями, чтобы не сознаться в ошибке и в том, что они заблуждались. Бог же ошибок не допускает и по-прежнему осыпает нас благодеяниями. Ныне каждый из нас может сказать: "Господи, Ты привел меня сюда - так дай же мне услышать, Тебя; Господи, Ты это сделал - так дай же мне разумение и веру, укрепи меня в делании, в упорстве, наконец". Мысленно пройди весь свой жизненный путь, начиная с самого первого ощущения, и ты увидишь, что Бог неустанно воздействовал на тебя: либо через тебя же самого - когда ты впервые обратился к помощи разума, либо через других людей, но ради тебя - в твоем крещении. Но если ты возомнил, что первым начал действовать сам, знай: Бог сделал для тебя нечто много раньше, еще до всего - когда избрал тебя. Об этом избрании говорит бл. Августин: Имеет избранных, которых сотворил избранниками16, то есть может возвестить им о Своем избрании. Бог задумал тебя, прежде, чем сотворил, сначала Он возлюбил тебя, а потом уже создал, чтобы ты любил Его, а Он продолжал любить тебя. Вернейший и кратчайший путь к Богу - признать все Его былые благодеяния. Именно так поступает Давид, признавая прежние милости Божии, излитые на него, то есть Божью помощь. На этом и завершается вторая часть нашего стиха: Ибо Ты - помощь моя.
      Из одного этого слова: Бог - помощь моя, я делаю сразу два вывода. Во-первых, Бог не оставлял меня одного, Он приходил мне на помощь, а во-вторых, не упускал меня из виду, и, будучи мне опорой, оставил мне в удел мою долю труда, который я должен завершить вместе с Ним и с Его помощью. Моя уверенность в будущем, вырастающая из прошлого, зиждется не только на том, что Бог спас меня, но и на том, что Он протянул мне при этом руку помощи. А протянутая рука предполагает встречное движение, встречное усилие. Бог не избирал меня помощником при сотворении, искуплении и обращении. Все это Он сделал один, да и какой Ему от меня в этом прок?; Сначала Бог осенил меня благодатью как податель благ, - то был первый шаг, но в дальнейшем излияния благодати исходили от Него как помощь, оттого мы и называем их вспомогательными дарами, дарами помощи, которые мы всегда получаем, когда стремимся использовать во благо Его прежние милости. "Верую, Господи! (говорит отец отрока в Евангелии) помоги моему неверию" (Мк 9:24). Если бы не неверие, слабость, несовершенство в вере, не было бы нужды и в помощи, но без веры и верности человек не воззвал бы о помощи и поддержке, которые должны быть безраздельным деянием Божьим, без всякого участия со стороны человека.
      Таким образом, если я с чистой совестью свидетельствую, что Бог помог мне, то признаю, что Бог никогда не забывал меня и никогда не доводил до забытья. Он осенил меня благодатью, чтобы я не вверялся ничьей помощи, кроме Его, и не искал Его помощи, пока не пожелаю помочь себе сам. Провидение Божье не судило небу и земле произойти из ничего, ибо они не имели в себе бытия, но Бог помог земле произвести траву и злаки, дав ей семена, которые не принялись бы без помощи Отца. В рассказе о сотворении женщины присутствует слово Gnazar - Бог сотворил человеку помощника, - ту, что должна была делать многое за него и вместе с ним. Тогда, если все былые благодения Божии убедят меня в благодатности его будущих целей, если я признаю, что Бог щедро одарил меня, то я должен увидеть, что все, сделанное мной, - плод Его милостей, ибо Бог обещает быть именно помощником. Господи, отверзи уста мои17 , (то есть Бог безраздельно действует во мне), и уста мои возвестят хвалу Твою (Пс 50:17) - так Давид становится соработником Божьим. И тогда говорит ему Господь: Открой уста твои, (теперь уста - твои, потому и открой их) и Я наполню их (Пс 80/81:10). Все начала и концы, начинания и свершения - от Бога, одного только Бога, но необходимо и наше участие (возможное при постоянном возобновлении Божьей благодати), когда Бог действует как помощник, а я принуждаю Его к чему-то большему, если сам ничего не делаю. Но если я молюсь о Его помощи, принимаю Его дары и, получив их, правильно распоряжаюсь ими, тогда Он - воистину мой помощник, и от этого свидетельства чистой совести я могу перейти к уверенности псалмопевца в будущем. Ибо ты помощь моя, в тени крыл Твоих возрадуюсь, -; такова третья и последняя часть нашего стиха.
      Поговорив о Давиде и его нынешнем положении - изгнании из храма Господня и обращении к прошлому;; признании прежних милостей Божьих и того, что Он был ему помощью, поговорим теперь о будущем псалмопевца, о его уверенности в будущем. Задержимся на этих двух ступеньках. Первая: упования не избавляют от могущественных врагов и не служат мечом отмщения им. Это не значит, что у псалмопевца не будет противника или противник не причинит ему вреда. Это значит лишь то, что он получит передышку, отдохнет В тени крыл Твоих18. А еще это значит, что богоугодный путь и тот способ, та мера отдохновения, коими удостоит его Бог, хоть и не дадут ему полного избавления, должны привести к радости. Нам не только нельзя роптать на то, что мы не имеем радости или терпеливо довольствоваться ее крохами, - мы должны восходить ко святой радости, словно все уже совершилось и исполнилось: В тени крыл Твоих я возрадуюсь.
      Поэтому, пав духом или потерпев поражение, никто не должен беспокоиться или сомневаться, властен ли Бог восставить его. Ведь это Он украсил светилами небосвод, и Писание изобилует знаками, метафорами и свидетельствами Его силы. Лик Божий подчас светится в слове меч, щит, стена, крепость, скала и холм, а подчас - в преславном и многогранном созвездии всех этих понятий - Господь сил19. Бог, в отличие от всех остальных, никогда не является нам в броне и с оружием, ибо не нуждается в них. Когда поэты воспевают великих героев и их достоинства, они непременно отводят особую роль их оружию и с немалой изобретательностью описывают его силу, ибо величайшая доблесть и мощь нуждаются в оружии (даже Голиаф был вооружен); без оружия в руках мы подвергаем себя опасности и совершаем безрассудство. Но Бог совершенно неуязвим и никогда не предстает вооруженным: нет у Него ни кольчуги, ни шлема, ни лат, хотя порой может показаться, что это не так. Пророк Исаия говорит: "И Он возложил на Себя правду, как броню, и шлем спасения - на главу Свою, и облекся в ризу мщения, как в одежду, и покрыл Себя ревностью, как плащем (Ис 59:17). Это пророчество - о Христе, Который назван Искупителем. Сыну нужно было оружие защиты, Отец в нем не нуждается. Слово Божье - Священное Писание - тоже нуждается в нем, потому бл. Иероним "вооружил" его: поместил перед каждой книгой Библии свой
      Пролог в шлеме19, то есть оправдательное предисловие, вооружающее и защищающее каждую книгу от клеветы. Бог не нуждается в оружии защиты и не имеет его, Он Сам - наш шлем, кираса, крепостная башня, скала, все, что защищает и вселяет уверенность. Без конца может Он повторять Свое предостережение: "Nolite tangere Christos meos" [Не прикасайтесь к помазанным Моим](Пс 104:15) И враги наши не смеют прикасаться к нам.
      Но этот образ - В тени крыл Твоих20 - говорит не столько о совершенной неуязвимости - будто до нас и дотронуться нельзя, - сколько об отдыхе и утешении, которые ждут нас, даже когда к нам прикасаются: мучат и ранят. В Писании чаще всего встречается три имени Божьих - Элохим, Адонаи и Яхве, два из них - имена силы - убеждают в Его власти спасти нас. "Элохим" множественное число: не Бог сильный21, а Боги сильные22. Бог вбирает в Себя все виды могущества, доступные воображению; идолопоклонников и язычников. (Он владыка богатства, справедливости, мудрости, чести и т.д.) и всех тех, кого Сам назвал сильными мира сего (князей, судей, прелатов и всех, кто содействует и помогает себе подобным). Итак, Элохим означает множество Богов во всей их высоте, величии и мощи - Боги сильные, Боги превознесенные.
      Второе Имя Божие - Адонаи - тоже имя могущества. Ибо Адонаи - значит, Господь23 , Господин и Владыка всех тварей, а все твари - его творения. Бог властен то употреблять, то злоупотреблять24 , - говорит закон. Господство над всей тварью дает Ему власть делать с нею все, что Он пожелает. Адонаи может давать и брать, оживлять и убивать, возносить и ниспровергать, где угодно и кого угодно. Иначе говоря, два из трех имен Божьих - имена абсолютной власти - вновь и вновь укрепляют в нас уверенность, что Бог, если пожелает, может полностью избавить нас и отомстить за нас полной мерой. Но Его третье имя - Яхве, которое Он избирает для себя и под этим именем призывает Моисея избавить Свой народ от фараона, означает не силу, но сущность, бытие, существование. Выводя из рабства Свой народ, Бог действует под этим именем. И если Бог, принявший имя Яхве, посещает меня в моих несчастьях и сохраняет мне жизнь, укорененную в Его бытии, чтобы я не отпал от Него, не лишился Его наследства, не был отстранен, отлучен от Него и обращен во прах пред ликом Его, - то пусть Он оставит имена могущества Элохим и Адонаи - для тех великих дел, что причастны к Его славе, а не ко мне. Если же Он наделяет меня Своим существованием (а имя Яхве означает именно это), чтобы я мог жить и действовать, обретя жизнь в Нем, то пусть я и не избавлен в сей же миг, пусть враги мои не падут, - я утешил бы себя именно так, как глаголет Святой Дух:
      В тени Твоих крыл25. Ведь это и есть живительное отдохновение, хранящая сила, утешение во всех обрушившихся на меня бедствиях.
      Но разве образ крыльев не говорит о могуществе Божьем? Всякое деяние Божье, обещая всего лишь духовное утешение, на самом деле свидетельствует о Его могуществе (ибо сила Божья дарует утешение истинное, побеждающее душевную скорбь и уныние духа, которые на меня навлекает враг рода человеческого). Этот образ - В тени крыл Твоих, (означающий в нашем стихе лишь утешение и поддержку в несчастье, а не могущественное избавление от него) - зачастую указывает в Писании на могущество Божье, чтобы мы не усомнились в нем, видя тень Его крыл. Ибо Святой Дух, прибегая к образу крыльев, говорит о морском владычестве, о власти народов на море, во флоте (Горе земле, осеняющей крыльями по ту сторону рек Ефиопских (Ис 18:1)), то есть о стране, что возносится над миром и устрашает его своими парусниками и кораблями. Этим образом Бог напоминает Своему народу о его чудесном избавлении: Вы видели, что Я сделал Египтянам, и как я носил вас как бы на орлиных крыльях, и принес вас к Себе (Исх 19:4). Он грозит их общему врагу:; И когда они шли, я слышал шум крыльев их, как бы шум многих вод, как бы глас Всемогущего, сильный шум, как бы шум в воинском стане. (Иез 1:24). Посему в будущем, как орел, поднимется он и полетит, и распустит крылья свои над Восором; и сердце храбрых Идумеян будет в тот день, как сердце женщины в родах (Иер 49:22). Значит, тень Его крыл - залог их могущества. Если они принесут мне обновление и новое дыхание, я могу повторить слова трех исповедников, сказавших Навуходоносору: Бог наш, которому мы служим, силен спасти нас от печи (Дан 3:17) - то есть Бог властен и от руки твоей, царь, избавит. И если это послужит ко славе Его, Он непременно сделает это. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем (Дан 3:18). Да будет известно тебе, Сатана, сколь долго Бог медлил с моим спасением, а потому не стану искать фальшивого и жалкого мирского утешения, ибо не нуждаюсь в нем, и могу укрыться в тени Твоих крыл, если больше укрыться негде.
      Крышка ковчега завета была украшена крыльями херувимов. - Где отыщешь больше заветных милостей (Исх 25:20)? Ковчег завета - есть установленная, пребывающая милость, постоянная и вечная, подлинная, хорошо; известная и завещанная нам. Наш Господь Иисус Христос желает не меньшего, когда говорит: "сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!" (Мф 23:27). И хотя другие пророки, как известно, смешивают два значения: могущества как такового и реального спасения, в образе крыльев (который встречается еще в пяти или шести псалмах) Давид передает и утверждает его истинный смысл: хотя Бог не освобождает нас и не сокрушает врагов наших, но, если Он обновляет нас в тени Своих крыл, если поддерживает наше существование в Себе (то есть упорство в вере), то тем самым Он не только укрепляет наше терпение (это всего лишь полдела), но производит и радость, доходящую до ликования, а это и есть предмет нашего последнего разговора: Поэтому в тени твоих крыл я возрадуюсь.
      Мне бы хотелось вечно возвышать и расширять ваши сердца для святой Радости, радости о Духе Святом. Бывает праведный страх о людях, которые не очень-то скорбят о грехах своих, но бывает праведная ревность о Боге и страх за тех, кто предается неумеренной скорби и сомневается в Божьем милосердии. Но Бог, оставляя нас до времени, дает нам испить чашу горечи до дна, ибо Он допустил существование новой духовной болезни - равнодушия и безразличия к тому, какую веру исповедуют наши дети, слуги или собеседники. (Я не стал бы водить дружбу с человеком, который считает меня плутом или предателем или с тем, кто подозревает меня в неприязни к моему господину, или с тем, кто держит меня за вероломного человека и не может мне доверять; но могу быть закадычным другом того, кто считает меня богоборцем или полагает, будто меня нельзя спасти). Почти всем нашим телесным недугам по воле Божьей сопутствуют; ужесточающая их необычайная грусть, гнетущая меланхолия, сокрушение сердца, упадок сил и уныние духа. Поэтому я вновь и вновь предпринимаю усилия, чтобы раскрыть сердца ваши для святой радости - радости о Духе Святом, ибо В тени крыл можно и должно радоваться.
      Если вы посмотрите на карту мира, то увидите две его половины, два полушария. Если вы развернете на карте небесную сферу, вы тоже увидите два полушария, две половины неба, первая - радость, вторая - слава, и обе они радость небесная и слава небесная составляют целокупный небесный мир. Подобно тому, как восточное полушарие было известно давным-давно, а открытие западного (богатой сокровищами Америку) Бог приберег для позднейших времен, так и небесное полушарие славы будет открыто лишь после воскресения мертвых. Но первое полушарие - радость небесную - Бог предоставляет открыть нам самим, и, оставаясь жителями этого мира, мы получаем его в свое распоряжение. Так же как для нераскаявшегося грешника Бог уготовил две смерти - телесную и духовную, Он вдохнул в нас две жизни. Как слово смерти удваивается: cмертию умрешь26 (Быт 2:17), так и слово жизни употреблено во множественном числе: И вдунул в лице его дыхание жизней27, разных жизней. Хотя наша естественная жизнь не вполне жизнь, а скорее, постоянное умирание, кроме нее у нас есть еще жизнь вечная на небесах, и жизнь духовная - все та же небесная жизнь, но возможная уже в этом мире. Бог обрекает на две смерти, дает две жизни и вершит два суда над человеком, вернее, дважды повторяет Свой приговор. Ибо то, что Христос скажет тебе на Страшном Суде, "войди в радость господина твоего" (Мф 25:23), Он говорит твоей совести и теперь: войди в радость господина твоего. Вечная радость - это блаженство будущей жизни, но вхождение в нее начинается уже здесь. Ибо то, что Христос скажет нам тогда: Приидите, благословенные28 (Мф 25:34) - слова эти обращены к идущим, к тем, кто находятся в пути, а не дома. Здесь, в мире сем Он просит нас прийти, в мире невидимом Он скажет нам: "Пожалуйте". Ангелы небесные радуются твоему обращению, так пусть же радость эта живет в тебе самом. Если ты хочешь отомстить врагам своим за то, что они враги Божьи, которых Он с радостью сокрушил бы, и вырвать с корнем все, что противится Ему, это стремление относится к славе Божьей, оставь его, пока не войдешь в полушарие Славы, - там ты соединишься с мучениками, покоящимися под алтарем, - Доколе, Господи29, Ты будешь откладывать Суд Твой? (Отк 6:10) Там же ты получишь ответ на этот вопрос. Но покуда ты здесь, соединись с Давидом и другими святыми в этом святом укрытии от опасного уныния: Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? (Пс 42:5) Душа, открытая Богу в искренней исповеди, омытая слезами чистосердечного раскаяния, умащенная всепримиряющей кровью Христовой, не находит никакого разумного оправдания, никакого ответа на этот вопрос: Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Нет таких коротышек, что не уместились бы под этими крыльями, как нет и таких великанов, что доросли бы до них: Они всегда больше, как бы мы ни вырастали30 (бл. Августин). Каких бы мирских или духовных высот мы ни достигли, мы все равно молим укрыть нас под Его крыльями, ибо бедных они защищают от притеснения, а богатых - от зависти. Святой Дух (обычно Его символизирует голубь) укрыл Своими крыльями весь мир: Дух Божий носился над водою31 (Быт 1:2). Он носился над водою, касался вод и, как птица, высиживал все, что впоследствии рождалось в мире, поэтому-то все, что рождалось, было хорошо. Так стань же матерью, а Дух Святой будет отцом, зачни от него и радуйся, когда он произведет радость в сердце твоем. Для начала подумай вот о чем: чтобы не оказаться в нужде, человеку необходим хотя бы клочок земли, и точно также у него должна быть хоть капля любви к Богу, иначе как же он отдаст себя Богу во исправление. Бог не облек бы его плотью и не стал бы врачевать его, если бы не заботился о нем. Подумай и о другом: если Бог укрывает тебя в тени крыл Своих, даруя тебе утешение, отдых, избавление от твоих бед - пусть не сиюминутное и полное; обновление, то не благодарить Его - значит роптать на Него, а не радоваться Его путям значит быть неблагодарным. Вой - это эхо из преисподней, радостное пение голос рая, грусть - адское уныние, радость - райская тишина. И тот, кто не имеет этой радости здесь, лишен одного из лучших свидетельств небесной радости: он отверг или презрел залог, коим Бог скрепил Свой Завет, обещающий, что истинная радость мира дольнего войдет в радость горнюю, как река впадает в море. Радость эта ждет нас не после смерти, а ныне, и новая радость разгорится во мне на небесах. Но; душа моя, едва покинув тело, не задержится, чтобы вкусить небесных радостей или насладиться лицезрением Бога, не будет ждать, пока ее проведут сквозь сферы воздуха, огня, Луны, Солнца, планет и свода небесного до того края, который мы почитаем раем, но по исходе из тела, не медля ни секунды, окажется в свете райской славы. (Ибо всякий путь в рай и есть рай; и как ангелы, сошедшие с небес, приносят их с собой и, оставаясь в мире дольнем, в то же время пребывают в раю, - так и душа, летящая в рай, встречает его здесь; как ангелы, сходящие с небес, не умаляют их, так же и души, восходя, приумножают небеса). Как душа будет безостановочно переходить от одного неба к другому, восходя на небо небес, так же и истинная радость доброй души в этом мире - уже небесная, и мы движемся к ней не потому, что не имея радости, ждем, когда ее вольют в нас, а потому, что Христос говорит: "просите, чтобы радость ваша была совершенной" (Ин 16:24) - то есть сбывшейся, отмеченной печатью вечности. Тогда исполнится обетование: "радости вашей никто не отнимет у вас" (Ин 24:22) - сама смерть не сможет ни отнять, ни прервать, ни остановить ее. Но как перед лицом одолевающей меня смерти или дьявола-искусителя, я узрю лик Божий (ибо каждая вещь должна быть зеркалом, отражающим Его лик), так и в смертельной агонии, в муке распада, в скорби последнего прощания и неотвратимого последнего переселения, я буду вкушать радость, которая уже не иссякнет вовек. Когда душа моя отлетит к Богу, радость поднимется в высь, облачится в сияние горней славы и воссияет в ее лучах. Аминь.
      Проповедь 5.
      ___________________________________________________
      Произнесена для знати Лука 23.34 Отче! прости им, ибо не ведают, что творят. ___________________________________________________
      Слово Божие есть либо cовечный и единосущный Сын, воплотившийся Спаситель (Cлово стало плотью , Ин 1:14) либо дух, исходящий из уст Его и животворящий нас, ибо "не хлебом единым жив человек". Так каждое слово правды - слово Божье, ибо правда едина, непротиворечива и неделима, как и сам Бог. Всякая правда есть правда единогласная . Точнее говоря, Свое слово Бог либо писал, как дважды написаны Моисеевы скрижали, либо передавал посредством ангелов и пророков, или же сообщал через действия еще нерожденных (Иоанн Креститель взыграл во чреве матери), или произносил устами младенцев и грудных детей, и даже неразумных тварей, как было с Валаамовой ослицей, или отдавал неодушевленным предметам, как в книге Псалмов: "Небеса проповедуют славу Божию" (Пс 19 (18):1). Но нет более явного слова Его, чем то, что Он изрек устами, избранными Им для Его главной цели - нашего искупления. Ибо при сотворении мира Бог говорил, а при искуплении - не только говорил, но и безмерно страдал. Именно к таким, выстраданным словам мы относим наш евангельский стих, в котором Бог вочеловечившийся говорит: Отче! прости им, ибо не ведают, что творят.
      Слова эти нужно тщательно исследовать, как великолепный дворец: сначала войдем во внешний двор и остановимся на том, что такое молитва вообще, потом подойдем к дворцу поближе и проследуем во внутренний дворик, размышляя над этой особой молитвой, олицетворяющей весь дворец. И наконец, пройдем через главные покои самого дворца и остановимся на четырех ступеньках: 1. Кого Он молит (Отче) 2. О чем Он просит? (прости им). 3. Он просит на определенном основании (ибо) 4. Почему Он умоляет простить их? - ибо не ведают. И наконец, обойдем дворец сзади и осмотрим все возражения: почему только ап. Лука вспоминает эту молитву, и почему эта молитва (словно в наказание иудеям, которое длится и поныне) не была исполнена Богом.
      Отсюда следует, что молитва - наш первый вход, ибо где сказано: "Просите и дано будет" (Мф 7:7), там же сказано: "Стучите и отворят вам", " то есть через молитву мы получаем право доступа не только в прихожую, но и во весь дом: "дом Мой есть дом молитвы" (Лк 19:46). Из всех путей и способов излияния Божьей благодати молитва менее всего подвластна козням и каверзам. Таинства оказались в руках льстецов и разбойников. Некоторые приписывали им чрезмерно много, другие умаляли их роль. Кто-то их приукрашивал, а кто-то лишил естественных свойств. Много спорили о том, существуют ли они на самом деле, сколько их, каковы они и в чем их действие. Проповедь слова Божиего стала служить честолюбивым помыслам, вокруг нее образовалась целая лавка модных изделий. Почти всякое посредничество между Богом и человеком окружено изменами и личинами. Но менее всего молитва. И у нее больше всего направлений и адресов. Она может быть мысленной - можно мыслить молитвами. Ее можно облечь в звуки, то есть произнести вслух. Она может выражаться в действии, когда мы творим ее. Ибо дела обладают голосом: пороки Содома возопили к небу (Быт 18:20), как и милостыня Товита (Тов 12:9). И если Иоанн Богослов в начале Откровения (Отк 1:12) обернулся и увидел голос, то тем паче Бог посмотрит на землю и услышит, как звучат дела наши. Потому, чтобы искренне исполнить свое предназначение, будем молиться. Сколько же усилий предпринимают любимцы властителей земных, чтобы подчеркнуть свою близость к сильным мира сего. И хотя они вынуждены подлаживаться и покоряться их воле, с какой радостью исполнили бы они собственную волю или волю своих подданных. Вместе с Царем Царей каждый человек может это делать честно, и чем беднее он "тем быстрее, ибо здесь услышан будешь лишь в нищете".
      Тут мы могли бы долго и охотно рассуждать о наших собственных делах, не сомневаясь в успехе. Можно говорить шепотом в опочивальне, но Он услышит тебя, можно петь громче некуда в церкви, но Он различит твой голос. Он не желает, чтобы его укоряли и бранили, подобно Иову: "Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой. Твердость ли камней твердость моя? и медь ли плоть моя?" (Иов 6:4,12) Не желает, чтобы наставляли и советовали, как Иона, который "был раздражен и сказал: о Господи! не это ли говорил я, когда еще был в стране моей?" "И сказал Бог Ионе: неужели так сильно огорчился ты за растение? Он сказал: очень огорчился, даже до смерти" (Иона 4:2,9). Не желает Он слушать и угрозы Моисея и быть отвергнутым им: "Прости им грех их. А если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал" (Исх 32:32). Сказать своим слугам: "Сделайте это", - великая честь, но сказать Богу: Господи, сделай это , и получить желаемое - много почетней и проще. Бог наполняет Собою весь мир, но всего безусловней и явственней присутствует Он в храме. Посему каждый очистившийся человек - храм Святого Духа, и вместе с ним молится Сам Святой Дух. В чем можно отказать, когда просящий дает? Он играет с нами, как с детьми, показывая нам свои милости, чтобы заплакав о них, мы получили их в дар. Он отвечает, прежде, чем мы позовем; мы еще не закончили говорить, а Он уже слышит, как в Книге Исаии ("И будет, прежде нежели они воззовут, - Я отвечу; они еще будут говорить, и Я уже услышу" (Ис 65:24)). По мнению врачей бывают страшные симптомы, которые нужно лечить прежде самого недуга, как жар при дизентерии. Так же и при греховной болезни души, сначала нужно лечить умственную лень и нерасположенность к молитве. Ибо "желаете и не имеете.., потому что не просите" (Иак 4.2). Прелюбодейная мать трех великих братьев: Грациана, Ломбарда и Коместора, когда духовник увещевал ее покаяться в содеянном, говорила, что не может, ибо вина ее принесла немалую пользу Церкви . По крайней мере, - взывал он к ней, - ты должна сокрушаться о том, что не можешь скорбеть. Посему кем бы ты ни был, если не можешь молиться, помолись хотя бы о ниспослании молитвенного дара. Как в телесной, так и в духовной болезни, нет ничего хуже, чем оставаться бессловесным.
      Было бы невежливо держать вас долее у входа. Свернем во внутренний дворик и поразмышляем о нашей молитве, а потом войдем во дворец. В этой молитве Он не просит облегчить Его участь, как в предсмертной агонии. Тут нет никакой слабости, которую находят в ней искусные раскольники. Никаких сомнений, как в евангельском стихе: "если возможно". Никакого отступничества или желания уйти от благородного дела, которое Он начал, как в словах: "да минует Меня чаша сия". (Мф 26:39). Для нас это не образец и не пример для подражания (в отличие от Его проповеди), - как и молитва, которую называют Господней не потому, что Он прозносит ее, ибо от Себя Он не мог сказать: "остави нам долги наши", а потому, что Он заповедал повторять ее. Ибо хотя у Матфея сказано: "Молитесь же так", мы как будто не связаны этими словами; Лука же говорит иначе: "Когда молитесь, говорите: Отче наш, сущий на небесах!" и так далее. В этой молитве Бог обращается к Богу. Не так, как иудейский талмудист вынуждает Бога обращаться к самому Себе: Насыти желание мое и сострадание мое превысит гнев мой. Но как бывает, когда чужеземные товары ввозят в страну контрабандой, правитель может позволить или воспрепятствовать своим подданным покупать их. Подобно кораблю с грузом спасения на борту, входит Наш преблагословенный Спаситель в этот мир, спасения, которое мир не властен был совершить без Него (разве что в краткий промежуток между сотворением человека и грехопадением) и просит в этой молитве о том, чтобы прошение Его исполнилось даже для тех, кто пренебрег им и чтобы неведение не лишило их его силы. Здесь Он учит тому, что заповедал раньше: "молитесь за гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного" (Мф 5:44). Произнеся эти слова, Он мог сказать и другие: "Отче, прости им" " сочтем их первой комнатой в нашем дивном дворце. И созерцая ее, о моя недостойная душа, ты лицезреешь господина. У входа нет ни стражи, ни привратников. Здесь не обращают внимания на звание и манеры. Владыка не спит, не удалился в свои покои, не перестал одаривать, не отсылает тебя к другим. Он не требует, чтобы ты взывал к помощи ангелов или архангелов. Но чтобы ничто не помешало тебе предстать перед Ним, Он сам является тебе. И чтобы Его величие не ослепило тебя, ты должен обращаться к Отцу. В слове "Авва" корень означает желание, волеизволение, а из корня вырастает плод " воля и расположение даровать. Бог - отец Христа. Это мистическое и необъяснимое потомство безначально и бесконечно. Об этой непостижимой тайне Моисей и пророки говорят так скупо и темно, что до самого наступления дня Господня после времен пророка Ездры места эти кажутся не связанными с Троицей. После пришествия Христа их долго и очень осторожно подгоняли к этому смыслу. В наше время большинство писателей Реформатской Церкви полагают, что не следует залезать в такие дебри и прибегать к этой вынужденной помощи, и обдумывая вместе со всеми, как прекрасно евреи толковали эти места Писания, избегают цитировать их, скромно довольствуясь свидетельствами Нового Завета. Поистине тайна сия - скорее предмет веры, нежели рассудка, и довольно нашей веры в то, что Христос - сын Божий, а мы " Его усыновленные дети. Бог - Отец всей твари, однако Христос говорит: "Отец Мой, Который дал Мне их, больше всех" и добавляет: "Я и Отец - одно" (Ин 10:29,30), изъявляя Свое вечное право. Он словно проводит грань: "восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу моему, и к Богу вашему" (Ин 20:17). Римские хроники рассказывают:; когда Клавдий узнал, что через усыновление можно получить освобождение от призыва в армию, которого, будучи патрицием, не имел, то пожелал, чтобы его усыновили. Однако против этого усыновления нашлось два возражения: его усыновил человек ниже по происхождению, плебей, что было неестественно, к тому же младше его, что исключало понятие отцовства. Наше усыновление истинно. Прежде всего мы становимся детьми высочайшего и ветхого днями. Нет лучшего слова, больше утверждающего достоинство и положение Христа, оправдывающего Его дело и вместе с тем выражающего Его смирение и милосердие, чем то, с которым Он обращается к Богу: Отец. И распяли Его за то, что Он назвался Сыном Божьим. В разгар Своего страдания Он вновь исповедует это сыновство и открывает распинающим Его, что нет у них иного пути к прощению, кроме признания Его Сыном Божьим. Ибо никто не приходит к Отцу, как только через Сына (Ин 14:6).
      После этих слов (Отец), О преблагословенный Спаситель, - Твой Отец, принадлежащий Тебе настолько, что ради Тебя стал и нашим Отцом и оставаясь настолько Твоим, что стал Тобою, то есть воплощенным милосердием, все же не пощадил Тебя - воплощенной справедливости - чтобы не погубить нас. А преславное ангельское воинство, по сей день не утратившее своей первозданной чистоты, через распятие Твое приблизилось к свершению непреложного обетования - Совершилось; - и ждет его подтверждения, а верная свита усопших святых, которые по Твоей благости будут впущены в сокровеннейшие обители Царства Божия, отведенные для самых близких и родных, благоговейно вслушиваются в то, что Ты просишь у Отца. Что же они услышат? О чем Ты Его просишь? - Прости им. Простить их? Должно ли прощать убийц? И должен ли поругаемый просить об этом? И должен ли Отец даровать прощение? И нужно ли об этом упрашивать, чтобы потом все помнили, что именем Отца было испрошено прощение? Разве не довольно Твоих страданий и необходимо еще Твое сострадание? И неужели милость Твоя столь безмерна, что Ты будешь сочувствовать надвигающимся на них бедствиям, прежде, чем они почуют их? Ангелы могли бы ожидать, что Бог пошлет их уничтожить распинателей Твоих, а святые могут не бояться, что рядом окажутся убийцы. Ведь Ты бы их простил. Но не от собственной полноты прости их, как разбойника на кресте, ибо он успел уверовать в Тебя, но Ты сказал им, что они могут быть прощены по Твоему заступничеству, если признают в своем заступнике Сына Божьего. Отче, прости им. Я не мог отомстить за Тебя и не могу простить им. Я мог быть спасен лишь через их оскорбления и не могу простить их. И должен ли Всемогущий Отец, благоволящий к Тебе, прощать их? Ты милосердней к ним, чем мы, направляемые Тобой, могли бы быть милосердными к самим себе. Мы должны молиться с оговоркой: прости нас, яко и мы прощаем должникам нашим. Но Твое прощение беспредельно и безоговорочно. Ты, похоже, и не ожидаешь от них раскаяния, столь важного и необходимого при всяком грехе; но там, где по вине человека действия Божьи расходятся с Его целями, сам Бог с радостью раскаивается в своих действиях. Так же, как Он сначала раскаялся в сотворении человека (Быт 6:6), а после - в том, что поставил Самуила царем (1 Цар 15:11). Но Бог примет их в Свои всепрощающие объятия. И всем нам оставлены долги наши, ибо Бог отдал Свое слово, Свое единосущее слово за всех нас. Хотя (как и в других удивительных долгах проценты превышают капитал) наши собственные грехи превышают первородный, Бог, отдав за нас Свое слово, искупил все.
      Но Спаситель не склонен ни к необузданным чувствам, ни к непостоянству. В молитве Его звучит слово ибо - "прости им, ибо..." А там, где Он не произносит его, как в последней мольбе перед смертью, Он быстро обрывает Свою неистовую просьбу, словом впрочем: "Отче, о если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет". Этой молитве Он сам научил нас и отдает в ней "ибо" во власть Бога - вечную и неизменную: "Ибо Твое есть Царство и сила - поэтому и моления наши Тебе возносим: "Открываешь руку Твою, и насыщаешь все, живущее по благоволению" (Пс 145 (144):16), и слава, ибо Имя Твое прославлено дарами Твоими. Но если у нас есть выбор, Он предоставил это "ибо" нашей религиозной свободе. Как сказано в Послании ап. Иакова: "желаете и не имеете, потому что не просите", и вслед за тем: "Просите и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений". Не должно частному лицу просить слишком многое ради свершения великих дел. Не должно мне просить: Господи, дай мне силу христианских царей, ибо в пылу рвения я употреблю Твои дары Тебе во благо, двину Твоих воинов против врагов Твоих, и стану, как плотина, защищающая от потопа, чтобы удержать лавину врагов Твоих - неверных, грозящих затопить Твой народ. Не должен я молиться: Господи, наполни сердце мое ведением и разумением, чтобы я преодолел расколы в Твоей Церкви и вернул все обряды к их первозданной цельности и непритворной чистоте, прорвал глухоту и гнет судей и чиновников. У нас есть отличный образец для наших просьб "; молитва Соломона: "нищеты и богатства не давай мне, питай меня насущным хлебом, дабы пресытившись я не отрекся Тебя и не сказал: "кто Господь?" и чтоб обеднев не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе" (Прит 30:8,9). Одни богословы утверждают, что молитва - акт нашей воли, ибо мы получаем то, что просим. Другие относят ее к нашему ведению, ибо в ней мы восходим к Богу и совершенствуемся в познании, которое есть истинная пища нашего разумения, - словом, тут нет единого мнения. Но все сходятся в том, что молитва - деяние нашего разума и посему должна быть разумной. Ведь молиться могут только разумные существа; как сказано в псалме, скоты и птенцы ворона не молят о пище, но "взывают к Нему" (Пс 146(147):9) Чтобы сотворить молитву, необходимы две вещи. 1. благочестивое чувство , то есть благоговение, которого не было ни у бесноватых, просивших: "пошли нас в стадо свиней" (Мф 8:31), ни у Сатаны: "Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него" или "Но простри руку Твою, и коснись кости его" (Иов 1:11, 2:5) - поэтому просьбы эти еще не молитвы. Кроме того, существуют вещи десятые , то есть самые последние; они должны нам указывать, как нам себя вести. Мы можем спокойно просить высшего блага, скажем, отпущения грехов, и должны избегать высшего зла - то есть греха. Но все низменное и маловажное, порожденное обстоятельствами, следует просить в согласии с волей дающего. Когда ап. Павел просил удалить от него "жало в плоть", Господь не дал ему избавления, сказав: "довольно для тебя благодати Моей" (2 кор 12.8).
      Теперь взвесим довод (не из любопытства, но ради поучительности): не ведают, что творят. Во-первых, простительно ли неведение и, во-вторых, так ли уж они не ведали?
      Разве не наполнил Ты, Боже, Писание мировыми судьями и делопроизводителями, записавшими историю Твоей любви к Твоему народу, и министрами - то есть пророками, посвященными в Твои замыслы, наделенными предвидением и просвещенными в Твоем кабинете, разве не наполнил Ты страницы Писания похвалами и наставлениями в мудрости и познании, и должно ли прощать гонителей за их неведение? Разве не сказал Ты устами Исайи: "Так как этот народ безрассудный, то не сжалится над ним Творец Его, и не помилует его создатель его" (Ис 27:11). И Осии: "Истреблен будет народ Мой за недостаток ведения" (Ос 4:6). А ныне Ты говоришь: "Прости им, ибо не ведают, что творят". Неведенье часто ведет ко греху, да и само оно нередко бывает грехом и всегда немощью и недугом, поразившим людей после первого великого греха; может ли оно послужить к их пользе? "Кто усмотрит погрешности свои?" (Пс 19:2) говорит псалмопевец, выдавая Твои сокровенные мысли: "От тайных моих очисти меня" (Пс 19:13). Он не оправдывал своего неведения в молитве, но молился об избавлении от него. Но милость Твоя, как море, и прежде была морем, ибо разливается по всему миру, и потому было ограничено берегами, ибо оно не бесконечно. И словно у моря, самые отдаленные народы помогают друг другу, ведя морскую торговлю, восток и запад становятся соседями, так что милостью Божьей объединяется необъединимое и примиряется непримиримое. Грешники наследуют рай, предатели оказываются наперстниками владык земных, для людей неведавших брезжит рассвет мудрости, и их прощают не только вопреки их неведению, но и благодаря ему. Но не всякое неведение простительно, даже если мы не ведаем, что ответственны за него. Так есть невежество от незнания , неведение, не зависящее от нас. Мы были бы виновны в нем, даже если бы Адам устоял, как и ангелы, не ведающие потому, что не знают последних дней, - значит и мы не отвечаем за такое неведение. Оно влечет за собою другие лишения, и если проистекают они от нашей собственной лени и нежелания искать путей просвещения, то оно непростительно. Если же оно проистекает от Бога, ради Своих справедливых целей окутавшего облаками наши путеводные огни, неведение такого рода часто прощают. Так в 1 послании к Тимофею ап. Павел говорит, что он "был хулитель и гонитель и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии". Хотя все мы обязаны быть верующими, и все проступки, совершенные по неверию, неизбежно получают название и приобщаются природе греха, но поскольку вера - прямой дар Божий, прегрешения, совершенные по неверию, но без злого умысла, получают прощение и милость из обильнейшего источника благодати Иисуса Христа. Значит это справедливый довод: "Прости им, ибо не ведают". Их неведение явствует как из этой речи, произнесенной самой истиной, так и из Послания к коринфянам, где апостол говорит о мудрости, "которой никто из властей века сего не познал, ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы" (1 кор 2:8), а также из Апостольских Деяний: "Впрочем я знаю, братия, что вы, как и начальники ваши, сделали это по неведению" (Деян 3:17). Хотя после стольких великих чудес неведение можно было бы преодолеть, ведь Бог открыл достаточно, чтобы обратить их, а они со своей стороны похоже сделали все, чтобы зайти в тупик, все же можно считать простительным если не злонамеренное преследование, то неповиновение Его учению. Ибо у них был Закон и по закону "Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим" (Ин 19:15). Говоря: "нет у нас царя кроме кесаря" (Ин 19:7), они тоже опирались на Закон. Значит были среди них люди, заблуждавшиеся искренне и пылко. И для них Сын, вечно-желанный Отцу, Тот, к Кому Отец всегда готов был прислушиваться, молил у Отца, всегда доступного и уступчивого, о прощении " вечно желанном и естественном.
      Мы прошли через все покои, которые вначале отперли и открыли. А теперь подумаем о том, почему эту молитву запомнил только один евангелист Лука. Писание доступно; всем, кто приближается к нему на правах путешественников, въезжающих в чужие страны восхищенными ценителями услуг и властителей, а не шпионами, вынюхивающими государственные тайны, или клеветниками, выискивающими их слабости. Хотя Писанию, как хорошо отлаженному государству, не грозит никакое коварcтво и зло, однако носители этого зла не допускаются в его пределы. Когда великие толковники, называемые Септуагинтой, прибыли из Иерусалима, чтобы перевести Ветхий Завет с древнееврейского на древнегреческий, Книга, которую они переводили по частям, поражала единством стиля, что было и остается доказательством; помощи Божьей. То же самое можно сказать невежественным и неверующим людям о четырех евангелистах, вдохновляемых Святым Духом: Дух вел их рукою не потому, что они перекликаются друг с другом, ибо так бывает и у языческих писателей и злых делателей, но именно потому, что Дух вдохновлял их, они согласуются и не расходятся друг с другом. Ибо как честный человек всегда верен себе, хоть и не всегда говорит одно и тоже, если не утверждает противоположного, так же и четыре евангелиста соблюдают единство и подобие их путеводителя, хотя и говорят разное, не противореча друг другу. И как душа моя наделяет конечности всеми их способностями, повелевает ногам идти, все мое тело повинуется этому приказу, и ничто не отстает, так же и Святой Дух слился с их четырьмя душами в единое целое, и когда диктовал одному из них, другие словно бы вторили ему. Поэтому когда в Евангелии от Матфея (27:9) евангелист приписывает пророку Иеремии слова пророка Захарии, святые Отцы утверждают, что у Иеремии было два имени - вещь частая в Священном Писании. Это могла быть ошибка переписчика: сохранилась апокрифическая книга Иеремии, где встречаются эти слова, и некоторые эпизоды из апокрифов подтверждаются Писанием, как Ианний и Иамврий, которых упоминает ап. Павел (2 Тим 3:8). Бл. Августин настаивает и учит: то, что все пророки направляемы были одним духом и потому единодушны, чудесней, чем если бы один из них рассказал бы все за всех. Поэтому он добавляет: каждый в отдельности был как все и все как один; - они утверждают одно, и в этом смысле наиболее точным кажется сравнение бл. Иеронима, называющего евангелистов - божественной квадригой. Как четыре колеса в колеснице, хоть и обращены к четырем частям света, но бегут в одном направлении и по одному пути, так же у всех евангелистов - одна цель и один путь.
      И все же у каждого из них свой словарь: как общее устремление, единое для всех, рождает согласие, так и особенности, присущие каждому и побудившие их взяться за повествование, создали эту разницу. Так Евангелие от Матфея, сначала проповеданное иудеям, а потом перенесенное в другой виноградник, к язычникам, было написано на Его родном языке ради единообразия, которое Он прежде проповедовал словом. Когда Евангелие распространялось на Западе, Церковь увеличилась и выросла в огромное тело, требовавшее большей пищи, по повелению и с одобрения ап. Петра Марк написал свое Евангелие. Не краткое изложение Евангелия от Матфея, как (неизвестно почему) полагал бл. Иероним, но настоящую и полную историю жизни Нашего Преблагословенного Спасителя. Евангелие от Матфея должно было отвечать интересам восточной Церкви, Марка западной, а Евангелие от Луки должно было пресечь домыслы и измышления, ибо многие брали за основу этот рассказ и примешивали к нему неточности и нелепые выдумки: он же, будучи любознательней и ярче остальных, во-первых благодаря своей образованности, а во-вторых потому, что странствовал вместе с просвещеннейшим ап. Павлом, столь тщательно записал слова Павла, что Евсевий, опираясь на 8 стих из 2 главы 2 послания к Тимофею: "Помни (Господа) Иисуса Христа от семени Давидова, воскресшего из мертвых, по благовествованию моему", ошибочно считал Павла автором Евангелия от Луки. Когда утвердились ереси Эбиона и Керинфа", полагавших, что многое из сказанного Христом не записал ни один из трех евангелистов, любимый ученик Христа на земле и последний из апостолов Иоанн, (чье Евангелие кажется скорее упавшим с неба и написанным перстами, выбившими каменные скрижали, нежели рукотворным памятником), вложил в Его уста много такого, чего Он никогда не говорил. Иоанн усерднее остальных подчеркивает Его божественную природу и проповедь, что оспаривали трое остальных. Таким образом все писали одно, но у каждого есть особые черты. У Луки их больше, поскольку он писал последним из троих и главным образом для себя. В 1 гл. Деяний сказано: Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала До того дня, в который Он вознесся. Последние слова из Евангелия от Иоанна: если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг, обличают мир. Св. Амвросий и Иоанн Златоуст толкуют их так: Scripsit de omnibus, non omnia - Он написал обо всем, но не все, так как написанное должно иметь те же границы, которые ап. Павел положил его словам: "Ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию" (Деян 20:27) и в другом стихе: "Как я не пропустил ничего полезного" (там же 20). У Луки есть другая интересная особенность: он адресует свою книгу человеку по имени Феофил". Мы можем лишь догадываться, почему он избрал это имя для всех божьих людей, - перевод его допускает подобное толкование, поскольку автор добавляет эпитет: достопочтенный Феофил. Но труд этот принадлежит всей Церкви, так же, как Послания апостолов, хотя адресованы они отдельным Церквам.
      Вот еще одна отличительная черта, ведь послания писали многие. По всеобщему разумению сокращать или питаться чужими источниками, а потом вытеснять их авторов, бесчестно и невыгодно: так было с грандиозным предприятием Юстиниана, который отжал все Римское право в один громадный сосуд и создал одну книгу из двух тысяч, подмявшую под себя все остальные. Алциат хотел, чтобы он оставил все как есть, считая, что ученым мужам его времени проще обратиться к этим томам, нежели пользоваться его Трибонианом и Дорофеем". Так было и с Аристотелем: благодаря безграничному великодушию Александра он собрал воедино всех будущих писателей и по распространенному мнению затмил их всех, показав, что способен заменить их, ведь они не могли этому воспрепятствовать; он обвинил их в том, в чем они были невиновны, принял от них лишь те возражения, на которые способен был ответить и предложил от своего имени обсуждать интересные вопросы, коими был им обязан. Но в случае ап. Луки все обстоит иначе. Он не властен подавлять других, так же, как порицать или клеветать на них, он просто пишет правду в надежде, что она переживет ложь. Так оно и случилось. Ааронов жезл поглотил жезлы волхвов Египетских (Исх 7:12), а рассказ Луки по сей день сохраняет величие его создателя, чего не скажешь об этих жезлах.
      Я опускаю другие неповторимые особенности формы и содержания книги ап. Луки и хочу в конце привести лишь одну из них, напоминающую о нашем стихе. Все евангелисты свидетельствуют, что во время взятия Спасителя под стражу Петр отсек ухо рабу Малху (Мф 26:51, Мк 14:47, Лк 22:50 - 51, Ин 18:10), но лишь Лука запомнил, как Христос исцелил его. Полагаю, что исцеление представлялось ему наиболее уместным и очевидным, поскольку он врач, и по той же причине он лучше других запомнил молитву Христову " целительный бальзам душ наших, относящийся ко всем нам, ибо все мы распинаем Христа и не ведаем, что творим. Поэтому бл. Иероним дает его точный портрет в Послании к Павлу: Fuit Medicus pariter omnia verba illius, Anima languentis sunt Medicina [Ибо он был врачом, и все слова его врачевали немощные души].
      Теперь покончим с последним соображением, связанным с этой молитвой. Собирался ли Христос простить иудеям предопределенное свыше предание Бога (то есть Его Самого) на казнь? То, что он предвидел и оплакивал даже на Кресте? Богословы, почтительно толкующие слова: "Боже, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" (Мф 27:46), прозревая в них ад душевный или богооставленность (ибо у Иоанна (16:32) сказано: "Я не один, потому что Отец со Мною") не предлагая лучшего объяснения, чем предвидение неминуемых бедствий иудеев, выжали из Него слова: "В их несчастьях присутствовали все виды и степени мучений". Как изящно выразился один историк Рима: "Обдумывая деяния Рима, мы видим поступки не одного народа, но всего человечества". То же самое можно сказать о страданиях евреев, и тот, кто знает о них, не убоится никаких мирских напастей. К тяготам, которые налагали на евреев римские власти, наши ученые мужи в назидание своим потомкам добавили, что будто бы евреи попадали в рабство к христианам, а товары их начинали портиться, если законы царств, где они проживали, переставали защищать их. Неужто Он просил и не был услышан? Бог вопрепятствовал. Человек бывает услышан, когда дается то, чего желает Его воля, а наша воля всегда нуждается в исправлении и противится воле Божьей. Это и есть Voluntas - рассуждающая и испытанная воля. Та, что на первый взгляд кажется нам готовностью (Velleitas), которой мы не противимся лишь потому, что о ней не думаем. Такая готовность была у Христа, когда Он внезапно возжелал, чтобы Его миновала чаша, но тотчас же согласился с волей Отца. Но в этой молитве высказана Его воля, потому она и исполнилась. Короче говоря, в этой молитве Он ходатайствовал не за всех иудеев, ибо знал, что вожди их согрешили вполне сознательно, и значит не познали Его замысла (ибо не ведают). Не поручался Он ни за кого из них, разве что после покаяния: ибо не неведение, но покаяние приносит нам благо Божьего прощения. Ибо Тот, кто грешит по неведению, может быть прощен, если покается, но тот, кто грешит против своей совести и потому не раскаялся, не может быть прощен. Больше мне нечего сказать об этих словах: "Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят".
      О предвечный Боже, призри с Престола Своего на подножие ног Твоих: от блаженного сонма ангелов и святых на нас, грешных. От грехов своих мы ничтожней и презренней червей могильных, что изгложут нас, и праха, из коего взяты и куда вернемся. О Боже, не устоим под бременем суда Твоего. Не пристало никакое имя Твоей милости, кроме Имени Отца, но и его мы запятнали. А Имя Сына Божьего, Которого Ты дал нам однажды в Адаме, было отнято у всех нас через его грех. Ты же вновь вернул его каждому из нас при втором рождении, называемом крещением, а мы через прегрешения свои вновь утратили его. И хотя милость Твоя безмерна, но Ты воистину избрал одного из нас достойным искупителем, и смерть Христа Твоего, Господа нашего Иисуса, вновь подарила нам звание и честь быть Твоими чадами, лишь бы мы соблюдали уставы Твои, (хоть и простые, но мы и их преступили) и лишь бы приняли иго, легкое и благое, но мы и его свергли. Как же осмелимся называть Тебя Отцом или молить о новом испытании? Сердца эти приучены к бунту, и потому безнадежны. Но Ты, Боже, соделай нам новые сердца, полные любви и страха перед Отцом. И тогда мы осмелимся сказать: "Прости нам, Отче, прости всех, кто предстоит Тебе и ходатайствует за нас: прости родителей и крестных наших. Прости мирового судью и священника. Прости им их небрежение, а нам упрямство. И даруй нам, Боже, благодать Твою, чтобы мы всегда могли искренне произносить Твою молитву как образец и наставление: "Прости врагам нашим", и ту, что Ты заповедал нам: Отче наш, Иже еси на небесех!..
      Проповедь N 7.
      Произнесенная в Уайт-холле, в первую пятницу Великого Поста. 1622.23.
      ИИСУС ПРОСЛЕЗИЛСЯ Иоанн 11:35
      Сегодня я буду говорить лишь о сострадании Христа. Разница между Его состраданием и страданием (или страстями) огромная, - не меньшая, чем между теми, кто будет здесь толковать о них. Но Cлеза - заместительница страсти Хриcтовой1 (бл.Августин). Другой проповедник, не в пример лучше меня, когда-нибудь скажет слово о Его Страстях, о пролитой Им крови; я же, как наместник или заместитель Христа, скажу сегодня о слезах Его сострадания. Так что позвольте мне теперь размять воск ваших сердец и растворить их в потоке Его слез, а Ему - скрепить их печатью спасительных страстей, обагренной в Его крови. Мы все горазды поговорить о слезах, но совсем иное дело - проливать слезы. Впрочем, если это и не так, запасемся терпением св. Бернара Клервоского, говорившего: Я охотно; выслушаю того, кто заставит меня лить слезы, а не; рукоплескать2 . Будем готовы выслушать того, кто не ищет признания, но взыскует смирения перед его и нашим Богом, того, кто не принуждает нас хвалить хвалящихся, но зовет плакать с плачущими, ибо Иисус прослезился.
      Масореты (комментаторы еврейской Библии, Ветхого Завета) не открывают, кто разбил главы Ветхого Завета на стихи, так же, как мы не знаем, кто взял на себя этот труд в Новом Завете. Кто бы он ни был, человек этот cловно остановился в изумлении перед библейским текстом, и соединив всего лишь два слова в один стих - Иисус прослезился - хотел сказать, что их вполне достаточно, чтобы вознести наше благоговение на надлежащую высоту, а уж затем задуматься о том, как, где, когда и почему Иисус прослезился. Во всей Библии нет стиха короче и глубже. Есть столь же краткий:Всегда радуйтесь3 (1 Фес 15:16). Об этой святой Радости я еще скажу позднее, в должный час, в один из Великих праздников Церкви. Теперь же - время Великого поста, всеобщего раскаяния, смирения, уничижения, от которого не освобожден никто, ибо Иисус прослезился.
      В известном письме Лентула к Римскому Сенату, где автор рисует некоторые черты Христа4, говорится, что Его никогда не видели смеющимся, но часто - плачущим. Мы не знаем, что подразумевается под словом "часто" и на каких свидетельствах основаны его подсчеты. Доподлинно известно лишь то, что в Евангелии Он плакал трижды. В первый раз Он плачет, скорбя о Лазаре; потом - приближаясь к Иерусалиму и глядя на город; и наконец, в третий раз - во время Страстей. Только один евангелист - святой Иоанн - говорит нам о первых слезах Господних, остальные не упоминают о них; и только один евангелист апостол Лука - вспоминает плач о Иерусалиме, остальные обходят его молчанием. О том, что Он плакал перед смертью, говорят не евангелисты, а апостол Павел: "Он во дни плоти Своей с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления могущему спасти Его от смерти, и услышан был за Свое благоговение" (Евр 5:7). Все комментаторы единодушно относят эти слезы к Его страстям: некоторые - к гефсиманскому борению, другие - к крестным мукам, и это, по моему мнению, ближе к истине, ибо слова апостола Павла возвещают о священстве и жертве Христовой, при свершении которой крест служил алтарем, и потому мы относим их к Кресту. Первые Его слезы были слезами человеческими, вторые - пророческими, третьи - первосвященническими и связаны с жертвой. Первые пролил Он, сострадая естественному человеческому горю, которое обрушилось на семью Лазаря - Лазарь умер. Вторые - в предчувствии будущих бедствий, ожидающих целый народ, - Иерусалим будет разрушен. Третьи - в предведении греха, вечной кары за него и наказания тех грешников, ничего не приобретших от жертвы, которую Он принес, отдавая себя. Умер Его друг - и потому Иисус плакал, оправдывая естественную привязанность и сострадание. Иерусалим должен быть разрушен - и потому Иисус плакал, соболезнуя всеобщему народному бедствию и оставаясь отдельным человеком. Сама жертва Его за грех мира должна была оказаться для многих бесполезной, - и потому Христос плакал о них. Тем самым Он возвестил, что несмываемый грех невозможно снять с человека никакими силами, даже Его пот, слезы и пролитая кровь не могут очистить греховную человеческую природу. Слезы о Лазаре в нашем стихе пробились как родник, как колодец возле дома его сестер. Слезы о Иерусалиме - река, протекающая по всей стране. Слезы на кресте - это море, омывающее весь мир, и хотя в сегодняшнем евангельском чтении бьет всего лишь родник слез, но раз родник впадает в реку, а река в море, где бы Он ни плакал, мы всюду найдем этот стих (Иисус прослезился), поэтому с позволения и при свете Его благословенного Духа мы попробуем взглянуть Его дивными божественными очами сквозь поволоку Его собственных слез на все три строки: сначала Он плачет о Лазаре, потом - о Иерусалиме и, наконец, на кресте - обо всех нас. И тогда мы увидим, сколько же раз Он плакал.
      В первый раз Иисус плакал как человек5, по необходимости выказав Себя истинным человеком. В тот миг он совершил величайшее чудо - воскрешение Лазаря, уже три дня как мертвого. Если бы мы могли поступить так же ради нашего духовного воскрешения, сколь благословенную жатву пожали бы мы! Как отрадно было бы увидеть сегодня хотя бы одного из вас, воскрешенного через год после духовной смерти! Христос совершал эти чудеса каждый год и каждый год совершенствовал Свое чудо. В первый раз Он вокресил дочь Иаира: она только что умерла и еще лежала дома, едва тронутая веянием греха, и здесь, в доме, в Божьем доме, в Церкви, в радостном послушании Божественным обрядам и порядкам, воскрешение и оживление мертвых душ - не слишком тяжкий труд. Во второй год своего служения Христос воскрешает сына вдовы, уже вынесенного из дома и готового к погребению. Воскресить человека, уже хладного и окоченевшего от греха, непроницаемого, непреклонно отвергшего Суды Божьи, почти погруженного в оцепенение и бесчувственного к собственной смерти много труднее. Но в третий год Христос воскрешает Лазаря, уже давно умершего и погребенного и, вероятно, уже смердящего по прошествии четырех дней.
      Это чудо Христос совершил, желая предъявить веское доказательство воскресения мертвых; именно это чувство двигало Им в тот миг. Ибо противники воскресения обычно приводят простейший довод: если рыба съест останки человека, а другой человек съест эту рыбу, или один человек съест другого, то как же могут воскреснуть оба? Когда тело лежит в могиле, уже распавшееся до первооснов, или превратилось в другие субстанции - это более и менее то же самое, что происходит с рыбой, проглотившей человека, поэтому Христос должен потрудиться над телом, близком к этому состоянию - телом смердящим. Поистине в нашем духовном воскрешении из мертвых воскресить грешника, разлагающегося в собственном прахе, превращенном в собственные отбросы, особенно того, кто подвергался многочисленным метаморфозам, представал в разных обличьях и переходил от одного греха к другому, (сначала был саламандрой и жил в огне, в череде сменявших друг друга огней: в юности его сжигал огонь похоти, в старости - огонь тщеславия, потом он стал змеей, рыбой и жил в воде, в разных водах: в юности - в мутной воде мятежа, состарившись - в холодной воде безверия). Как же мы можем воскресить саламандру и змею, когда и змея и саламандра живут в одном человеке, но завораживает их разная музыка, а исцеляют - разные снадобья. Оживить человека, распавшегося на элементы, рассеянного на разные виды многоразличных грехов - величайший труд, предполагающий чудо. А чудо, которое св. Василий Великий называет чудом из чудес6, - веское или двойное чудо. Ибо именно здесь сбываются слова: мертвый оживает7 . Мертвый оживет, что бывало и прежде, но кроме того, по словам св. Василия Великого, связанный идет8, - опутанный, окованный, повязанный по рукам и ногам человек встает и идет.
      И потому раз чудо это вызвало у людей величайшее почтение, оно же возбудило и безмерную зависть, ибо они всегда идут рука об руку. Зависть перешла с Него Самого на ни в чем не повинного Лазаря, и все же: "Первосвященники положили убить и Лазаря, Потому что ради его многие из Иудеев приходили и веровали в Иисуса" (Ин 12:10). Болезнь, упадок духа, опасность, которая всегда подстерегает там, где царит безразличие, недовольство делом Божьим тех, кто зачастую становятся орудиями славы Божьей, встречают хладное людское безверие. Если они убили Лазаря, разве не сделал Христос достаточно, чтобы дать им понять, что Он в силах воскресить его еще раз. Ибо Слепа жестокость, если полагает, что мертвый одно, а убитый - другое9 . Что за слепое коварство считать, что Христос мог воскресить человека, умершего своей смертью, и не верить, что Он может воскресить погибшего смертью насильственной? Это - величайшее чудо, предвосхищающее сложнейшую часть Символа веры - воскресение мертвых, ибо в чуде этом Он явил Себя Богом и вместе с тем - человеком, и потому Иисус прослезился.
      Он плакал, как должны плакать люди, как только и могут плакать люди, и слезы эти были; cвидетельством природы, но не признаком неверия10 , - они возвестили, что Он - истинный человек, только без необузданных чувств и вероломства. Иов вопрошает Бога: "Разве у Тебя плотские очи, и Ты смотришь, как смотрит человек?" Обратим этот вопрос к Богу вочеловечившемуся, ко Христу, и слезы Его ответят, что у Него плотские очи и плачет Он, как человек. Не так, как грешник или всадник, выронивший из рук поводья, которыми он взнуздывает лошадь, не как рулевой, управляющий кораблем, у которого бурей вырвало из рук штурвал, и не как вертопрах, растративший весь свой пыл и силу в страстях и влюбленностях; Христос плакал иначе. Он мог пойти даже дальше, чем любой смертный, Он мог бы дать волю и размах страстям больше других, не имея на себе проклятия первородного греха, понукающего нас изнутри, и не предаваясь никакой неумеренной любви, которая бы притягивала его к себе, покуда чувства его метались, как это бывает со всеми людьми.
      Бог говорит иудеям, что они "плакали вслух Господа" (Числ 11:18), Бог услышал, как они плакали, но почему же и как? - они плакали из-за мяса. Горькая настойка, сильный привкус ропота слышится в этих слезах. Но Христос во время страстей и агонии тоже жалуется, отваживаясь на неистовую мольбу, скрытую в словах душа скорбит смертельно11 и если возможно, да минует Меня чаша сия12 . Но все эти страсти освящены в корне, из коего не мог вырасти ни один горький лист, ни один корявый прутик, ибо в ту же секунду они были омыты его словом впрочем13 не Моя воля, но Твоя. Настоящая и полная покорность воле Божьей: не как Я хочу, но как Ты. Подойти к пропасти страдания, как это сделали иные праведники в Писании, опасно для любого человека: Моисей говорит Богу: "изгладь меня из книги Твоей, в которую Ты вписал" (Исх 32:32). Потому Он мог сказать: "Будь Я проклят или Я отрекаюсь от Бога". Опасно впадать в искушение, даже если кто-то вышел из него невредимым. Каждый человек знает свои пристрастия и грехи, к которым они ведут. Женская красота, выгодная партия, назойливость женщины, предлагавшей себя в любовницы, не могли поколебать невозмутимого Иосифа (Быт. 39:7-12) Вот пример человека, устоявшего против сильного искушения. Но есть и другой пример, когда два человека согрешили против собственного тела: Ир и Онан (Быт. 46:12, 38:9), когда никто не искушал их, вернее, когда у них было средство от искушения.
      Можно быть целомудренней в борделе, чем в церкви, можно больше согрешить в мечтах, чем в речах. Каждый должен знать, сколько воды вытесняет его корабль и не пускаться в плаванье там, где другое судно с трудом (он даже не знает, с каким трудом) разрезает воду, и не отправляться в дальний путь ради других людей, рассчитывая лишь на свои силы. Даже если ты сам останешься целым и невредимым, кто-то может соблазниться, подражая твоему безрассудству и непредусмотрительности. Христос всегда осмотрителен: "Он возведен был Духом". Каким духом? Его собственным, "в пустыню, для искушения от диавола". Никто из людей не отважился бы на такое, но Он, способный сказать Солнцу: Солнце, стой14 (Иис Н 10:12) мог сказать и Сатане: Стой, сатана15. В другом месте Христос настолько дает волю чувствам, а людям простор для истолкований, что друзья и народ считают Его безумным, то есть не в Себе, но Христос все время владеет Собой: своими действиями, страстями и тем, как они могут быть истолкованы: Он мог бы делать, что хотел. В нашем стихе Иисус был встревожен и стонал неистово и часто, а чувства его бурлили. Но подобно тому, как всплывает пена на поверхности взбаламученной воды, когда в стакане нет ни крупицы грязи, так же и чувства Христа бурлили, но со дна этого священного сосуда не поднималась муть и не было в нем никакой тяги к невоздержанности. Однако не каждый христианин - Христос, и тот, кто стал бы поститься сорок дней, как Христос, может проголодаться, а тот, кто, подобно Христу выгнал бы торгующих из храма, сам может быть выброшенным. Поэтому если человек, знающий свои склонности, или вернее общую злую склонность всего человечества, пораженного первородным грехом, пуститься в долгие разговоры с мытарями и грешниками, он может стать соучастником в их грехах. Есть правило, по которому мы должны избегать непомерных чувств, но если посмотреть, как применяется это правило, наши примеры должны быть основаны на хорошем понимании самих себя, ибо не всегда стоит заходить так далеко, как зашли некоторые праведники.
      Хотя Христос был далек и от того, и от другого, все же Его страдания превысили всякую меру, Он стал нечувствительным к боли, а затем и к угасанию естественных чувств. Непомерность чувств может превратить иных людей в зверей, но отсутствие их, нечувствительность, пустота, угасание чувства превращает всех и вся в камни, в месиво. Апостол Петр говорит: "В последние дни, - то есть в худшие дни, в мути, в омуте, в бездне греха, - явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям" (2 Петр 3:3), вот оно - настоящее зло в человеке, ибо только Бог знает любовь к себе. Не отдельный грех, но корень всех грехов16, - говорит учение устами Фомы Аквинского: самолюбие нельзя назвать явным грехом, но оно - корень всех грехов. Юстин Мученик верно утверждал: Предел философствования - уподобиться Богу17. Венец христианской философии - быть мудрым, как Бог, но отнюдь не в том, чтобы любить себя. Ибо худший грех, который не смыла даже кровь Христа, тот, коим согрешили ангелы, - мнить себя равным Богу18. Самолюбие, самоудовлетворенность, довольство собой - суть посягательства на высшее, незаконное присвоение себе всемогущества Божьего. Даже сам Бог, находя совершенную полноту в Самом Себе, видел преимущество для Своей славы в том, чтобы очертить вокруг Себя окружность, населив ее творениями, и протянуть к ним нити Своей любви, а не любить одного Себя. Самолюбивый низко падает, но, как известно, апостол в свой черед называет еще худший грех, говоря о людях, "не любящих добра" (Тим 2:3)
      Бл. Августин распространяет эту естественную склонность на религиозные переживания, ибо они естественны для духовного и обновленного человека, который от природы любит тех, кто принадлежит к числу верных, исповедующих истинную веру, и оставаться равнодушными к их бедам, когда сама вера их пошатнулась, безбожно. Он переносит эти чувства и на нравственность - любовь к высоким добродетелям и доблестям в каждом человеке. Нельзя равнодушно наблюдать за падением таких людей. И он переносит их на мирские чувства, например, - любовь к друзьям. Безразличие к их участи - достаточный довод в пользу того, что мы не слишком сильно любим их.
      В нашем стихе люди, которых Иисус нашел плачущими и плакал вместе с ними, не принадлежат к Его семье. Это Его ближние, и Христос заговорил и завязал дружбу с ними: "Иисус же любил Марфу и сестру ее, и Лазаря" (Ин 11:5) - говорится в Писании, и хотел, чтобы мир увидел, как Он любил их.
      "Тогда иудеи говорили: смотри, как Он любил его!" А без внешних изъявлений чувств, как можно заключить, что у человека в сердце? - и в подтверждение Иисус прослезился.
      Никакой невоздержанности, - лишь естественная отзывчивость и слезы - но почему должно стыдиться слез? У пророка Исайи Иерусалим восклицает: "оставьте меня, я буду плакать горько". "...взгляните, - говорит Христос устами пророка в "Плаче Иеремии", и посмотрите, есть ли болезнь, как моя болезнь, какая постигла меня, и есть ли такие же слезы?" Не столь же горькие, как у Него, но пролившиеся из того же источника, ибо плакал Он слезами сострадания, и мы должны плакать так же, как Он. Его бичевали, на Него надели терновый венец, пригвоздили ко кресту, пронзили копьем, из Него истекла кровь, но слезы Его пролились добровольно, не были выжаты силой: кровь истекла от их зла, слезы исторгла Его благая природа. Кровь была выжата, слезы - отданы. Мы называем слезы женскими и детскими, и быть может, женские слезы хуже детских - подразумевается, что неискренность в них смешана со слабостью. Христос Своими слезами подтверждает, что Он человек, ибо отличительные черты человека: глаза, уши, руки и ноги нередко приписывают Богу, и даже чувства человеческие (исключая покаяние) тоже приписывают Богу. Но я не помню, чтобы где-нибудь в Писании говорилось о том, что Бог плакал. Это человеческое. И когда Бог подойдет к последней черте прославления Человека, когда исполнится обетование и "Бог отрет всякую слезу с очей их", что Ему делать с глазами, не знавшими слез?
      Он плакал, охваченный естественной человеческой отзывчивостью, но еще и по особому случаю. Что это был за случай? Qia mortuus [Ибо он мертв] Лазарь был мертв. Мы перешагиваем одним махом через несколько ступенек, исключаем множество важных обстоятельств: Лазарь, Его друг, умер, поэтому Он плакал. Лазарь, поддержка и опора всей семьи, был мертв, тот, на кого полагались его сестры, был мертв, поэтому Он плакал. Но я останавливаюсь лишь на одной ступени: Quia mortuus - ибо он умер. Мысля здраво и истинно, ни один добрый человек не избегнет смерти, чтобы водвориться в лучшем мире, но когда он уходит из этого мира, он уже не один из нас, он уже не человек. По глубокому убеждению Отцов церкви, Сам Христос был уже не человеком, когда лежал во гробе. Хотя Божественность никогда не покидала Его телесной храмины (единство ипостасей не разрушалось), но раз человеческая душа отлетела от тела, Он уже перестал быть человеком. Гуго Сен-Виктор19, придерживается другого взгляда, не имеющего убедительных доказательств: Христос оставался человеком. Он полагает, что душа есть форма человека, душа - это весь человек, и раз душа остается, остается и человек. Но человек состоит не из одной души, а являет собой союз души и тела. Мастер сентенций Петр Ломбардский20,; также считавший, что Христос оставался человеком во гробе, не имеет к тому достаточно веских оснований. Он полагает, что отдельного существования души и тела достаточно для существования человека, и не обязательно, чтобы они были едины, на самом же деле человек един. Поэтому, когда он умирает и душа разлучается с телом, это уже не человек, не один из нас, и мы плачем о нем, кем бы он ни был. Авраам неохотно отпустил жену, несмотря на то, что ее взял к себе фараон (Быт 12:14-20). Человеку свойственно испытывать горечь, когда уходит друг, даже если его забирает Бог.
      Бл. Августин отлично знал, что его мать в раю, св. Амвросий Медиоланский нисколько не сомневался, что его господин, император Феодосий в райской обители, но, не представляя себе их облика, они считали, что могут молить Бога от их имени и в порыве человеколюбия, благочестия и религиозного рвения, быть может незрелого, после их смерти углубились в молитвы о них. Сестры Лазаря не сомневались в спасении брата, веря, что душа его в добром здравии. Что до тела, они сказали Христу: "Господи, мы знаем, что он воскреснет в последний день". И все же они плакали.
      Здесь, в этом мире, нам, оставшимся, не хватает тех, кто ушел отсюда: мы знаем, что они никогда не вернутся, и спорим о том, встретимся ли мы с ними, когда отправимся туда же. Считающие, что это способствует совершенному счастью, благочестиво повторяют, что встретимся. Ибо так же, как разные Церкви могут придерживаться разных точек зрения по вопросам вечного мира, государственным и церковным, оставаясь при этом истинно христианскими, так же и разные люди могут по-разному относиться к менее важным вопросам и быть добрыми христианами. Встретимся ли мы с нашими близкими на небе - спорно, догматически бесспорно лишь то, что это может произойти только после смерти, потому мы и плачем. Известно, что некоторые философы запрещают скорбеть и оплакивать чужую смерть. И в Писании есть правила и указания на сей счет: царь Давид перестал скорбеть, как только его ребенок умер. Я знаю, что авторы апокрифов, стоящие выше философов и ниже Писания, говорят: утешься, ибо мертвому уже не поможешь скорбью, а сам опечалишься21, (сказано в переводе Вульгаты) - будешь все больше и больше скорбеть, дойдя до последней черты. Но все же это - лишь неумеренные жалобы, ибо о том же самом тот же мудрец говорит: "Сын мой, пусть слезы твои омоют мертвого, плачь и стенай, он стоит того". Когда наш Спаситель Иисус Христос возгласил: совершилось22 , все кончилось и гнев их больше не мог причинить Ему вреда, когда Он восклицал: В руки Твои23..., и Бог получил Его душу, но вся природа восскорбела, Солнце померкло, задрожала земля и разодралась завеса в храме, - ибо Он умер24.
      Воистину видеть длань великого и могущественного монарха, ту длань, которая управляла всем дольним миром, длань с занесенным мечом правосудия, выхваченным из ножен, потрясающую мечом войны, и вдруг увидеть, что она мертва и не иметь власти стряхнуть ни одного червя - что есть человек25 , пусть он из тех, о которых Бог сказал: вы - боги (Пс. 81:6), и все же: "Кто из людей жил и не видел смерти?" (Пс 88:49)). Видеть мозг великого религиозного реформатора (упаси вас Бог называть что-либо, не имеющее отношение к религии, великим), видеть этот мозг, усмирявший бури в Синедрионе и в Парламенте, успокаивавший общественные волнения, а теперь не производит ничего, кроме клубка червей, и не взывает к небу, чтобы рассеять их, видеть преподобного прелата, всю жизнь сражавшегося с еретиками и раскольниками, сраженного смертью, как один из них, и быть может названного одним из них после смерти, вспомнить все, видеть, как великие люди обращаются в прах, быть уверенным, что они никогда не вернутся к живым, не иметь уверенности в том, что мы встретимся после нашей смерти, видеть наместников Божиих, сотворенных по Его образу и подобию, королей, создателей государств и религиозных наставников, двигателей Церкви, ревностных прелатов, а потом - грубых, невежественных, грешных и злобных людей, которых скосила одна рука и бросила в одну телегу, на паром, в больницу, в богадельню, в тюрьму, в могилу, чтобы уже никто не мог сказать: Это король, это - раб, это - епископ, это - еретик, это - советник, а это - шут. Одно это злосчастное равенство столь разных людей, творимое дьявольской рукой, могло вызвать плач, потому что Лазарь был мертв26, и Иисус плакал.
      Потому Он и плакал, что он был мертв27, и еще; потому, что Ибо средства не употреблены28: средством, которое могло бы спасти жизнь Лазаря, по Его умолчанию не воспользовались, ибо, когда он пришел в их дом, одна из сестер Марфа говорит Ему: "Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой". А потом другая сестра Мария повторяет: "Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой". Все они плачут, говоря, что только Он один мог бы спасти жизнь брата, будь Он рядом, но Его не было. Спаситель знал в душе, что не удержался во имя лучшей цели и вящей славы Божьей: ибо услышав о смерти Лазаря сказал своим ученикам: "Я радуюсь за вас, что Меня не было там". Христос имел тайный замысел - умножить в них веру и желал совершить это чудо ради Царства Божьего. Но другие могли сказать Ему: "Ты мог спасти его и не спас", даже эти cлова: ибо средства не употреблены29 - пронзили Его, и Он прослезился.
      Он прослезился - четверодневен бо есть30, хотя они сказали ему: уже смердит; ибо четыря дня, как он во гробе. Христос не уверяет их, будто ничего не произошло и покойник не смердит, но раз так, мои друзья получат от Меня помощь. Добрые друзья, полезные друзья, хотя и им свойственно ошибаться, а грехи их вызывают отвращение. Я не брошу их на произвол судьбы, не предоставлю самим себе. Множество детей, множество прекрасных наследников получают злое наследство от отца, жизнь отцов вызывает отвращение у всего мира, и они повсюду слышат осуждение отцов за их ростовщичество и вымогательство, однако они стремятся к лучшей жизни и к тому, чтобы всеми средствами исправить и искупить грехи отцов. Четверодневен бо есть 31 - не оправдание недостаточного внимания к моей семье; когда говорят: Мой сын так закоснел во зле, что его уже не исправишь, ибо Четверодневен бо есть 32.
      Четверодневен бо есть; не оправдывает моего пасторского нерадения, из-за которого соблазнители, интриганы, увещеватели и защитники предрассудков нагло входят в каждую семью, так что проповедь религиозной осмотрительности, религиозного благоразумия и религиозного постоянства утратила всякий смысл. Четверодневен бо есть не оправдывает моего ростовщичества, симонии, того, что поступаю, как все, живу, как весь мир живет испокон веку. Проповедовать там, где порицают всевозрастающий грех, значит проповедовать ко времени, а там, где его не порицают - не ко времени, однако, мы должны проповедовать и ко времени, и не ко времени. Когда люди столь непокорны, что отказываются слушать или слышат, но противятся нашей проповеди, мы должны молиться и плакать: Лазарь был давно мертв, и Иисус прослезился.
      Он прослезился, - хотя знал, что Лазарь воскреснет33 и восстанет для новой жизни, ибо желая под конец возвестить ему Свою благую волю, Он совершил бы великое чудо для него, будучи всемогущим Богом, но оставаясь вместе с тем добрым человеком, Он его оплакивал. Воистину не слишком милосердно в свой смертный час все отдать людям, но жизнь свою, всю свою жизнь оставить себе. Сколько семейств разрушено было из-за такого решения, когда отец завещал сыну свое имущество, но всю жизнь только и делал, что проматывал его, толкая сына на постыдные ухищрения, вынуждая его закладывать имение и влезать в непоправимые долги. Можно до отвала накормить в Рождественский ужин человека, жестоко голодавшего во время поста. Сильные мира сего полагают, что могут вершить судьбы простолюдинов, осыпая их благодеяниями, но прежде, чем они решились на это, может оказаться слишком поздно и для тех, и для других. Иисус не желал подавать повода семье, которую любил, к зависти и подозрительности, не хотел выказывать пренебрежение, поэтому, хоть и не сразу совершил великое деяние, но в конце концов, решился и не оставил их безутешными, - Иисус прослезился.
      Здесь (оставляя несколько минут для остальных отрывков) мы заканчиваем эту часть, относя к каждому человеку благословенное восклицание св. Амвросия: Ко гробу достойно приступить, Господь Иисус34. Господь Иисус удостоил их прийти ко гробу, оплакать мертвого Лазаря, душу его в мертвом теле. Мы не сразу переходим к воскресению, к освобождению от власти греха, все же, если умеем мы разглядеть Твой взгляд, полный сострадания и устремленный на нас, то неизменно получаем утешение, которое в конце концов становится безотказным.
      Завершим здесь часть, к которой пришли, преодолев несколько ступенек. Иисус прослезился. Выказав Себя Богом, Он мог показать Себя и человеком: Он плакал не от несдержанности, Он уже перешел черту нечувствительности к боли. Он плакал, потому что Лазарь был мертв, и потому, что еще не все жизненные запасы были исчерпаны, Он плакал, хотя и был изнурен до потери сил. Он плакал, желая вновь вернуть его к жизни.
      Теперь мы переходим от Его человеческих слез к пророческим, от Христа, созерцавшего естественное горе, обрушившееся на семью друга, ибо Лазарь умер, ко Христу, оплакивающему всенародное бедствие, которое Он провидел для целого народа: Иерусалим должен быть разрушен. В тех слезах уже было что-то пророческое, Богоявленское35 , Христос плакал, ибо провидел, как мало даст иудеям это чудо, Его человеческие слезы были пророческими, и Его пророческие слезы были человеческими, они пролились из милости к этим людям. Поэтому тот же самый автор говорит, что Христу не подобало оплакивать ничего тленного и временного, хотя некоторые ревнители вычеркнули эти стихи из Евангелия от Луки, повествующие о том, что Иисус плакал, взглянув на город. Но стих этот нужно зачитывать в Церкви, и он должен остаться в тексте как пример плача в предвидении народного бедствия. Поэтому Иисус прослезился.
      В первый раз Он плакал посреди поздравлений и восклицаний людских36, потом, когда все ученики кричали "Vivat Rex", "Да здравствует Царь", Благословен Царь, грядый во имя Господне, Иисус прослезился. Когда Ирод нарек себя Богом, когда он допустил, чтобы люди повторяли столь великую ложь: - Это голос Бога, а не человека" (Деян. 12:22), не удивительно, что это был неподдельный повод для плача. Но и в лучшие времена, и при лучших правителях, (во-первых, такова естественная изменчивость всего земного, а во-вторых, - и это главное - такова бесконечность и безграничность бунтующего в нас греха), мы всегда боимся худшего, скажем, слез. Каждый человек - всего лишь губка, но губка, пропитанная слезами, и если положить правую или левую руку на эту мокрую губку, из нее потекут слезы. Кладет ли Бог левую руку - наступают временные беды, правую руку - временное благоденствие, но даже этому временному благоденствию всегда сопутствует такая острая внутренняя тревога, такая неуверенность и зависть к другим, что человек, у которого ее больше, чем у других - подобен губке, проливающей потоки слез.
      Иисус плакал среди восклицаний, когда все обстояло неплохо, знаменуя этим непрочность житейского счастья, потом Он плакал среди судов37, потом Иисус плакал, когда сам бросал им в лицо обвинения, чтобы показать, какая сила Им в тот момент владела и что они сами, а не Он, подписали себе приговор. Сколь часто пророки повторяют: бремя видения38, О бремя суда, которое Я видел на этом народе! Это бремя исторгло слезы у пророка Исайи: "буду обливать тебя слезами моими, Есевон..."; (Иc 16:9) - Когда нужно произнести суд над городом, Он может лишь плакать над ним. Не было на свете более милостивого и сострадательного пророка, чем Иисус, поэтому Он никогда не берет в руки жезла, но приходит со слезами на глазах. Увы, разве не принадлежит Ему вся земля, что Он дает человеку власть лишь попирать и растаптывать все вокруг? Разве не достает Богу славы Его, что Он не мог явить ее иначе, как создав человека, и разве не мог Он на время сокрушить его в мире сем, и навеки - в мире ином? Почему же Христос молит Его о милосердии, быть может, Он не довольствовался совершающимся правосудием. Если Он плакал о нем, то скорее, желая предотвратить его. И если суд над Иерусалимом совершался по Его верховной, несомненной и абсолютной воле, независимо от их грехов, разве мог Он быть недовольным собственным деянием или плакать и скорбеть о том, что Он сам совершил? Разве Бог не задает этого вопроса Израилю:
      "...зачем вам умирать, дом Израилев?" (Иез. 18:31)] Бог не ответил на этот вопрос: Мы умираем, потому, что Ты убил нас. Иерусалим не стал бы судить себя, поэтому Христос осудил его; Иерусалим не стал бы оплакивать себя, поэтому Иисус плакал, но слезами этими Он хотел сказать, что предпочел бы утереть их слезы и отвратить Свой суд.
      Он плакал, когда приблизился39 , говорится в Писании: "И когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем" (Лк 19:41), не ранее. Если мы не приблизимся к страданиям наших братьев, если мы не увидим их, мы никогда не восплачем о них, они нас не тронут. Он приблизился, а не они: когда Он40 , а не когда они41 , когда Сам Христос, а не Его ученики, Его последователи, которые не могли принести Иерусалиму никакой пользы, узнали об этом. Не когда этот суд приблизился, - об этом ничего не сказано, так же, как и о времени суда над Иерусалимом. Сказано только, что дни эти прийдут. И все же Христос не успокаивал Себя тем, что бедствия эти предстоят в далеком будущем, и хотя до них еще далеко и обрушиться они должны только после Его смерти, Он уже теперь оплакивал будущие бедствия. Много таких ручейков впадают в эту реку, - вот причина пророческих слез Христа, но довольно разбрызгивать эти капли из реки. Хотя и частное лицо, Иисус плакал, созерцая будущие народные бедствия, плакал в лучшее время, предвидя худшее, плакал об их страданиях, ибо не Он обрек их на эти страдания, и плакал задолго до того, как эти страдания обрушились на них. Остается Его третий плач, Его первосвященнические слезы, пролитые на кресте. Эти слезы мы называем морем, но морем, окаймленным узкой полоской песка.
      Скажем вкратце, что эти слезы, слезы Креста, отягчал неподъемный вес грехи всего мира. Если бы все тело было глазом, говорит апостол в послании, но здесь оно, действительно, было глазом, каждая частица его стала глазом, из которого струились кровавые слезы, и каждая частица Его тела стала глазом от их жестоких побоев и заушаний. И если Христос, глядя на Петра, вызвал у него слезы, разве не должен Его взгляд, устремленный на нас, и глаза, полные слез, - такие слезы в таких глазах, потоки слез, реки слез, моря слез - исторгать и у нас слезы? Если Петр, плакавший над своим грехом, плакал горько, то каким же должен был быть плач Христа, взявшего на Себя грехи всего мира? Когда пролились первые слезы, слезы Христа-человека, (которые мы назвали родником) мы принесли воду в дом, мы сострадали личному горю, ибо Лазарь умер. Во второй раз, когда Он пролил пророческие слезы, мы принесли соболезнования целому народу, эти слезы мы назвали рекою. В третий раз пролились слезы первосвященнические, слезы за грех, за все грехи человеческие (их мы назвали морем). Вот оно - море освобождающее42, море свободное и открытое для всех. Каждый человек может плыть домой, к себе домой, и оплакивать свои собственные грехи дома.
      Я далек от того, чтобы называть нераскаявшимися грешниками всех, кто не плачет и не стенает, известно, что люди определенного склада не позволяют себе слез. И все же худший эпитет, которым лучший поэт античности наградил самого Плутона - бесслезный43 , тот, который не мог плакать. Но плакать о чем-то постороннем, а не о грехах, и если не до слез, то это значит лишить себя отзывчивости, чуткости, мягкости, теплоты и сердечности, готовности к состраданию, которая наполняет добрые души и уподобиться высохшей губке. Я уже говорил, что всякий человек - губка, превратившаяся в пемзу, она сохраняет легкость и пористость губки, но высушенной в вулканическом пламени похоти, тщеславия и других палящих мирских страстей.
      Я хочу сказать лишь несколько слов об этих слезах и плаче. Что это такое, что они производят в нас, какова их природа, в чем польза и благо этих слез? Во-первых, я не согласен с метафорой св. Василия Великого: Слезы - пот больного духа44 , грех - моя болезнь, кровь Иисуса Христа противоядие, слезы - произведенный ими пот. Не согласен я и с другой метафорой св. Григория Нисского: Cлеза - ослабевшая кровь сердца45 . Слезы наша лучшая кровь, столь бурная, столь раздувшаяся и очищенная, столь разреженная духом, что через нее я становлюсь одним духом с Богом46 . Это достаточно огромно и охватывает все, о чем св. Григорий говорит: "Тот человек поистине плачет, та душа проливает истинные слезы, которая помышляет, во-первых, о том, где была она невинна47 - о блаженном состоянии, в котором находился человек в изначальной своей невинности, где был48, во-вторых, человек помышляющий, где ныне он в искушениях49. Жалкое положение, в котором ныне пребывает человек, в гуще искушений, где, не будь искушений иных, он сам для себя был бы непосильным искушением, где он есть50 - но помышляет он и о дальнейшем, где он будет в геенне51 , о невыносимых, неизбежных, непоправимых, бесконечных муках ада, где он будет52, и наконец, где он не будет на небе53 - о невыразимой радости и славе обитающих на небесах, которых он лишен, где он никогда не будет54. Эта четверица, подобная четырем рекам, омывающим рай, наводит на глубокие раздумия: где человек был, где он ныне есть, где он будет и где никогда не будет. И как земля может проливать слезы, хотя по ней не текут реки, не бьет постоянный источник и не собираются воды, также и душа может излиться в благочестивом помышлении, стать плачущей душой, хотя глаза ее сухи. Этот плач - не что иное как истинная скорбь (о ней мы говорили в самом начале), а позднее поговорим о том, за что дается нам эта скорбь.
      Поскольку вода - бесстрастное явление природы, в ней может зарождаться жизнь (так первые живые организмы появились в воде) и она может уничтожать жизнь, (поэтому все живущие на земле организмы были уничтожены в воде), однако, вода может сослужить хорошую службу, несравнимо большую, чем содержащееся в ней зло, - она омывает наши души в крещении, поэтому бывают добрые и злые слезы, слезы, смывающие грех, и слезы греховные, но во всех слезах содержится капля добра, все они служат; доказательством добра, нежного сердца, ибо Святой Дух любит работать с воском, а не с мрамором. Полагаю, когда поэт говорит: Они учатся плакать пристойно55 - это всего лишь поэтическая метафора, то есть некоторые люди проливают слезы с большим изяществом. И по желанию, в любое время и любым образом горько рыдают56, они извлекают пользу и выгоду из своих слез и плачут, когда хотят. Но те, кто плачут не когда должны, но когда не должны, едва ли половина из них проливает слезы над тем, для чего Бог дал им этот дар - над своими грехами. Бог сотворил небо, которое Он назвал раем, после того, как Он разделил воды. Когда мы научимся различать наши слезы: естественные и духовные, мирские и божественные, тогда небо воздвигнется в нас самих, тогда нам откроется рай. Поистине проливать бисерные слезы о земных потерях - все равно, что метать бисер перед свиньями. Лучшего сравнения не подберешь.
      Бывают люди, страстно влюбленные в возраст или в уродство. А разве вместе с тем неизвестны примеры презрения к ним? Разве все остальные не смеются над их слезами? - Так и наше страстное обожание этого мира. Лик мира57 - говорит бл. Августин (едва ли сам бл. Августин когда-нибудь произносил что-то более трогательное) настолько сокрушен падением, что утратил даже вид соблазна58. Лик мира настолько обезображен, испорчен морщинами, настолько уродлив, что человеку можно доверить этот мир без всякой ревности или подозрения, что мир хоть единожды соблазнит человека: утратил вид соблазна59. И все же: Кто сам в себе засох, тот в нас расцветет60, - по словам св. Григория, столь же остроумного, как и бл. Августин, ибо легко быть остроумным, легко сделать из эпиграммы сатиру, а из сатиры - инвективу, осуждающую этот мир, мир, который поистине вступил в пору своей осени, и лишь в нашем воображении длится его весна. Мы прилепляемся к падающему - говорит св. Григорий, - и если не можем его удержать, падаем вместе с ним61. Проходит образ мира, но все же мы остаемся ему верны, и когда не можем удержать его в этом движении, мы проходим вместе с ним.
      Остро тосковать по любви этого мира, одряхлевшего, на смертном одре лежащего, или неумеренно скорбеть о смерти ушедшего в иной мир - неправильно и недостойно слез. Их достойны другие чувства, о которых говорит Златоуст: когда Христу поведали о смерти Лазаря, Он, придя в дом их, ответил, что рад; когда Он пришел вернуть Его к жизни, Он плакал, ибо хотя выгадали и ученики, утвердившиеся в вере благодаря этому чуду, и семья, получившая живого Лазаря, сам Лазарь лишь проиграл, вновь оказавшись в темнице, приговоренный и обреченный на бесконечные страдания этого мира. Спаситель запретил иерусалимским женщинам плакать о Нем потому, что не над чем было проливать слезы, ибо на Нем не было никакого греха. Научил нас чину плача62 - говорит св. Бернар Клервоский; Христос не запрещал плакать, но направлял их слезы в правильное русло, чтобы люди плакали, когда это необходимо, и прежде всего о грехах своих. Давид плакал над Авессаломом, возможно предполагая, что тот умер во грехах, но он не плакал о сыне Вирсавии, не зная за ним никаких грехов. Исход вод63, - говорит Давид. Из глаз моих текут потоки вод, почему? Потому что они64, кто они? - не посторонние люди, как принято думать, но мои собственные глаза (по убеждению св. Иллариона, св. Амвросия и бл.Августина) не хранят закона Твоего (Пс 118:136). Чужие беззакония и чужие грехи могут быть причиной нашей скорби, но должны быть ею наши собственные грехи. "Не медли приносить мне начатки от гумна твоего и от точила твоего" (Исх 22:29) - так в переводе. В оригинале стоит слово слезы65 , и об этих слезах говорится: Твои первые слезы должны быть отданы Богу за грехи. Вторые и третьи могут быть отданы природе и гражданственности и прочим гражданским делам. Но употребит ли кто для омомвения ног влагу, пригодную для воспаленных глаз66 - вот вздох изумления св.Иоанна Златоуста, - кто станет мыть ноги в воде, что предназначена для больных глаз? Умащает ли кто-нибудь прах земной, попираемый стопами, теми слезами, что должны умащать душу? Пролил ли Иосиф из Аримафеи хоть толику своих благовоний, (хотя принес он их в изобилии, литров около ста для одного тела (Ин.19:39)), на;; одного из разбойников? Слезы - вот истинная скорбь, как вы уже слышали. Истинная скорбь - скорбь о грехе, о котором мы говорили сейчас. Остается сказать лишь о том, как эта скорбь действует в нас.
      Отцы церкви находили бесконечную радость в этом рассуждении о блаженстве святых слез. Тот, кто помнит, что по Закону все жертвоприношения омывались, понимает, что наша лучшая жертва, даже сама молитва, исправляется, становится достойной, если она омыта слезами. Тот, кто помнит о нас и о том, что если в нашем доме загорится хоть одна комната, мы бежим за водой, хочет сказать, что во всех искушениях у нас есть одно спасительное средство - слезы. Тот, кто говорит нам, что деньги, лежащие в миске с водой, видны с большего расстояния, чем в пустой миске, хочет также сказать, что наши самые драгоценные привязанности увеличиваются, умножаются от святых слез. Св. Бернар повторяет вслед за остальными Отцами церкви: Cердце, не знающее слез - черство и нечисто67. Неужели ты запрешь беса в его собственной сточной канаве, в канаве, полной серных испарений и еще больше ожесточишь его? Бл. Иероним говорит: Cильнее слез твоих68. Твои слезы мучат его больше, чем адское пламя, нужна ли тебе святая вода? Настоящие слезы поистине святейшая из вод. А для Чистилища она по свободному признанию иезуита: Не менее действенна69 . Одна слезинка принесет тебе больше пользы, чем все огни Чистилища. Мы уже неоднократно говорили, что человек - губка. А в Законе сказано: "все наши грехи записаны в Книге Жизни", - как говорит св. Иоанн Златоуст: Если могу наполнить губку слезами, и стереть ими грехи мои из этой Книги, да будет благословенна эта губка.
      Я могу настойчиво перечислять бесчисленные преимущества божественных слез: долго, столь долго, пока вы не заплачете о грехе, и так может продолжаться до бесконечности. Но я сведу их все к одному-единственному: к тому блаженству, которое могут дать эти слезы, к той божественной скорби, которая может быть достигнута следующим образом: достигнув своей высшей точки, она переходит в свою противоположность - в высшую радость, ибо божественная скорбь и есть Радость. Слова из книги Иова в Вульгате: Оставь, отступи от меня, чтобы я немного ободрился70 (Иов 10:20). Обычно комментаторы останавливаются на этом толковании. Но в оригинале говорится об утешении, отраде. То, что один называет плачем, другой называет радостью. Созидание истинной скорби и истинной радости - вещи не только близкие, но и непрерывные, они не только соприкасаются и следуют друг за другом в определенной последовательности, радость непременно следует за скорбью, они нераздельны и едины: радость и скорбь. Слезы мои были для меня хлебом день и ночь...(Пс 41:4) - говорит Давид. Это не значит, что у него не было другой пищи, но ничто так не насыщало его. Вот типично иезуитское замечание (не скажу, что оно правильно, я почти признал, что оно неправильно, назвав, кому оно принадлежит, но это всего лишь замечание). И когда мы читаем: время пения настало71 , - слова эти можно перевести с древнееврейского: Время плача настало. И если сказано:; и буду петь имени Твоему72 (2 Цар. 22:50), слова эти; можно перевести с древнееврейского так: Я буду плакать, я пожертвую мои слезы имени Твоему. Мы становимся невозмутимыми и беспристрастными, когда приходим к божественной скорби, - назовем ли ее скорбью или радостью, плачем или пением.
      И наконец, плакать о грехах не значит предаваться унынию, вздыхать о грехе - не значит впадать в меланхолию, но как говорила Моника Исповедница в защиту своего сына бл.Августина, - сын этих слез не погибнет73, поэтому омойся в трех водах Христовых слез, в его человеческих слезах, и ощути Его человечность, в Его пророческих слезах и отврати от других людей то, что в твоих силах, но особенно в его первосвященнических слезах, в слезах за грехи, а я - твой исповедник, не я - но Господь74 , не я, но Дух Божий твой Исповедник, и он оправдает тебя, сын этих слез, душа, омывшаяся в этих слезах, не погибнет, ибо это - троекратное омовение75 , которое совершали в первохристианской Церкви во время крещения. В этом крещении ты получаешь новое христианское имя, ты становишься обновленным христианином, как Нееман-прокаженный вышел очищенным из вод Иордана, совсем как до болезни (ибо плоть его сделалась как плоть младенца)76,; так что это омовение станет лучшим свидетельством твоего покаяния, лучшим, чем твое первое крещение, лучшим для тебя, ибо тогда не было у тебя чувства, что оно принадлежит тебе, а теперь есть. И будет у тебя лучшее свидетельство от других, ибо как другие будут спорить, все ли дети, которые умирают после крещения, спасутся или нет, но вопрос: спасутся ли раскаявшиеся грешники, ни у кого не вызывает ни сомнений, ни споров. Пролей эти слезы раскаяния, и Бог исполнит Свое обетование, которое сначала Он дал в пророчестве Исаии: "И отрет Господь Бог слезы со всех лиц..." - все слезы, которые пролились от всяческих бедствий здесь, в Церкви Воинствующей, и исполнит свое обетование, данное в Откровении: "и отрет Бог всякую слезу с очей их", то есть осушит источник слез, устранит всякую причину слез в Церкви Побеждающей.
      ДУЭЛЬ CО СМЕРТЬЮ или, УТЕШЕНИЕ ДУШЕ, ВВИДУ СМЕРТЕЛЬНОЙ ЖИЗНИ, И ЖИВОЙ СМЕРТИ
      НАШЕГО ТЕЛА
      Проповедь, произнесенная в Уайт-Холле, пред лицом Его Королевского Величества, в начале Поста (25 февраля) 1630 года. Последняя из сказанных им, и домочадцами Его Величества названная надгробным словом доктора самому
      себе.
      К читателю
      Предисловие издателя, Ричарда Редмера,
      к первому изданию проповеди (1632).
      Проповедь эта, по Высочайшей Воле, получила имя: Надгробное Слово Автора самому себе. Трудно назвать точнее: примем ли мы во внимание время, или же предмет ее. Произнесена она за несколько дней до кончины; как если бы, сказав ее, доктор не оставил себе других дел, как только умереть: Предмет же ее - Смерть; повод и тема всякого надгробного слова. Относительно сего досточтимого мужа было замечено, Что проповедническое искусство его последовательно возрастало: так Что, как вначале превосходил он в этом прочих; так впоследствие превзошел и себя самого. Это последняя его проповедь; не скажу я, что тем самым она лучшая; все его проповеди превосходны. И однако: слова человека Умирающего, если они касаются нас, обыкновенно производят сильнейшее впечатление, поскольку говорятся они с самым глубоким чувством и менее всего напоказ. Так кого же может оно не касаться, это поучение и об угрозе, и о благе смерти? Смерть - враг каждого из людей и хочет нанести урон всем: но при этом для многих она становится поводом к достижению величайших благ. С врагом этим всем нам предстоит сразиться в час кончины: но он уже при жизни едва ли не поборол ее; ибо он обнаружил все ее могущество, всю ее беспощадность. Постараемся же воспользоваться и этим словом, и другими как приготовительными уроками, Чтобы ни смерть, когда бы она не явилась, не показалась нам ужасной; ни жизнь несносной, как бы долго она не тянулась.
      Псалом 67, 21 И Господня Господня исходища смертная т.е. Из смерти.
      Всякое здание держится благодаря своему основанию, которое несет и держит его, и благодаря связи укосин, которые стягивают и схватывают его, и благодаря балкам и стойкам, которые вяжут и сочленяют его: Основание не позволяет ему осесть, укосины не позволяют ему искривиться, и балки и узлы не позволяют ему треснуть; Тело нашего здания - в предыдущей части избранного стиха: вот оно: Он, Бог наш, есть Бог еже спасати, Бог во спасение; ad salutes, во спасения, во множественном числе, так сказано в оригинале; Он есть Бог, подающий нам духовное спасение, так же как привременное. Но основание, укосины и узлы этого здания мы найдем в другой части стиха, в той, что составляет нашу тему, а также в трех различных прочтениях этих слов у наших истолкователей. Ибо, во-первых, основание нашего здания (того, что Бог наш есть Бог всяческого спасения) заложено в этом; Что сему Богу, Господу нашему принадлежат исходища смертная, то есть: в Его власти даровать нам исход и избавление, даже тогда, когда мы брошены в зубы и челюсти смерти, и в самую пасть этого смерча, могилы. Итак, в этом прочтении исходища смертная, exitus mortis, означают liberatio a morte, избавление от смерти, и таково самое очевидное и самое привычное понимание этих слов, на котором основывается и наш перевод: исходы из смерти. Далее и, во-вторых, укосины, которые стягивают и прямят наше здание, то есть, то, Что Он, Бог наш есть Бог всяческого спасения, возводятся следующим образом: Господня Господня исходища смертная; Господу Богу принадлежат исходы смертные, что значит: обстоятельства и образ нашей кончины; то есть, Какой бы исход или переселение в мир иной нам не предстояло, внезапная это будет смерть или после достойного приготовления, насильственная или естественная, в совершенном нашем разуме или же в поврежденном и сотрясенном недугом, не подобает искать в этом знаков проклятия, и не следует никакого Суда выносить на таком основании, ибо, каким бы образом не умирали они, честна пред Господом смерть преподобных Его, и Ему принадлежат исходы смертные: пути нашего ухода из жизни сей в Его руках. Итак, в таком смысле этих слов, exitus mortis, исходы смертные, означают liberatio in morte, избавление в смерти; Не то что Господь нас избавит от умирания, но Он попечется о нас в час смертный, каким бы ни был этот наш последний путь. И в таком смысле и в таком прочтении этих слов, естественный строй фразы и связь слов нисколько не нарушаются и весьма способствуют нашему размышлению. И наконец, балки и стойки этого здания, то есть, Что Он, Бог наш, есть Бог всяческого спасения, заключены в том, что Господня Господня исходища смертная , что сему Господу Богу принадлежат исходы смертные, то есть, что сей Господь Бог, соединив и связав в Себе Едином обе природы и, будучи Богом и при том придя в мир в воспринятой Им плоти нашей, уже не имел иного средства спасти нас, не имел иного исхода из мира, ни иного возвращения к первоначальной Своей славе кроме как смерть: И таким образом, в этом смысле exitus mortis, этот исход смертный есть liberatio per mortem, избавление через смерть, через смерть сего Бога нашего Господа Иисуса Христа. Таково понимание этих слов у блаженного Августина и у тех многих и великих мужей, которые следуют ему. Итак, в дальнейшем мы рассмотрим эти слова по всем трем направлениям; Во-первых, мы увидим, как Господь сил, Всемогущий Отец спасает своих слуг от челюстей смертных: И затем, как Бог милости, Преславный Сын, спасает нас, принимая на Себя исход смертный; И затем, между двумя сими, как Бог Утешитель, Дух Святой спасает нас от всякого смущения, запечатлевая благословенной печатью Своей, что, какой бы ни был уготован для нас смертный исход, этот exitus mortis будет не что иное как introitus in vitam, наш исход смертный будет входом в жизнь вечную. И три этих размышления, о нашем избавлении a morte, in morte, per mortem, от смерти, в смерти и через смерть превосходно исполнят свою службу в качестве основания и укосин и балок этого нашего здания; Того, что Он, Бог наш, есть Бог всяческого спасения, поскольку у Него, у Господа Бога исходы смертные.
      Итак, в первую очередь мы рассмотрим этот exitus mortis как liberatio a morte, избавление от смерти, ибо таковы исходы смертные с Господом Богом, и потому во всех наших смертях и в смертельных пагубах жизни сей мы по праву можем надеяться на благой исход, который в Его власти. Ибо все смены времен и состояний нашей жизни - не что иное как множество переходов из смерти в смерть. Само наше рождение и вхождение в эту жизнь есть exitus a morte, исход из смерти, ибо в утробе матерей наших мы воистину мертвы, и в такой мере, что и не знаем того, что живы, не более, чем мы знаем это в глубоком сне; и нет на свете ни такой тесной могилы, ни такой смрадной темницы, как та, чем стала бы для нас эта утроба, задержись мы в ней долее положенного срока или умри в ней раньше срока. В могиле черви не умерщвляют нас, это мы плодим и питаем, а затем убиваем черевей, которых сами же произвели. В утробе же умерший младенец убивает Мать, зачавшую его, и становится убийцей, более того, матереубийцей, даже после того, как умер. Но и в случае, если мы не умираем в утробе таким образом, чтобы, умерев, лишить жизни ту, что дала нам нашу первую жизнь, жизнь растительную, мы, тем не менее, мертвы в том смысле, в каком мертвы идолы Давидовы. Там, в утробе мы имеем глаза, и не видим: уши имеем, и не слышим; Там, в утробе мы приноровляемся к делам тьмы, поскольку еще лишены света: И там, в утробе мы научаемся жестокости, будучи вскормлены кровью, и можем подпасть проклятию даже не родившись. О самом сотворении нашем в утробе Давид говорит: Дивно и страшно устроен я, и Дивно для меня ведение Твое, высоко; не могу постигнуть его, ибо это есть Божие дело, и чудно оно в глазах наших; Ipse fecit nos, это Он создал нас, а не мы, и не родители наши; Твои руки сотворили меня и образовали меня, говорит Иов, и (как сказано в оригинале) Твои руки трудились надо мною и образовали всего меня кругом, - и Ты губишь меня? Пускай я Шедевр величайшего Мастера (а человек таков!), но если Ты ничего более не сделаешь для меня, если Ты оставишь меня там, где Ты создал меня, все рухнет. Утроба, которой надлежало быть домом жизни, обратится в саму смерть, если Бог оставит нас там. То, чем Господь так часто угрожает, заключение чрева (заключу чрево их!), не такое тяжкое и не такое грозное проклятие в случае первого заключения, как в случае последнего: не заключения бесплодия, а заключения немощи, когда приходит младенцу время выйти на свет, и силы нет родить.
      Вот оно, торжество убожества: низвергнуться с вершины надежды на столь близкое счастье. И в этой лютой каре Пророк открывает нам предел гнева Божия: дай им, Господи: что Ты дашь им? дай им утробу нерождающую. И потому, поскольку мы уже представляем собой человека (то есть, мы одушевлены, оживотворены в утробе), но сами мы еще не можем этого сделать, родители наши имеют все основания сказать за нас и о нас: бедный он человек, кто избавит его от сего тела смерти? ибо и сама утроба есть тело смерти, если нет избавителя. Им должен стать Тот, Кто сказал Иеремии: Прежде чем Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя. Мы не знаем с достоверностью, существовали ли какие-либо лодки или судна, для рыбной ловли или для передвижения по воде, прежде чем Бог сообщил Ною совершенную форму его Ковчега. Слово, которым Дух Святой называет у Моисея Ковчег, есть общее название для всех видов лодок, Thebah, и это же слово употребляет Моисей для той посудины, в которую он сам был положен, говоря, что мать его положила его в камышовый ковчежец. Но что мы знаем с достоверностью, это то, что у Евы не было Повитухи, когда она рожала Каина, так что она по праву могла сказать: вот, Possedi virum a Domino, Приобрела я человека от Господа, полностью, исключительно от Господа; Это Господь даровал мне зачать, это Господь влил душу живую в зачатое мною, это Господь привел в мир то, что Сам оживотворил; не будь всего этого, Ева могла бы сказать: Тело мое было лишь домом смерти, но Domini Domini sunt exitus mortis, но Господу Богу принадлежат исходы смертные.
      Но далее, этот exitus a morte есть не что иное как introitus in mortem, этот исход, это избавление от смерти, смерти в утробе, есть вход, избавление ради другой смерти, ради множества смертей мира сего. Мы облекаемся в саван в утробе Матери нашей, в саван, который растет с нами вместе с мига нашего зачатия, и мы приходим в мир, завернутые в этот саван, ибо мы приходим искать себе могилу. И как узник, когда его отпустят от каторжных работ, может в качестве вознаграждения прилечь невдалеке, так и мы, когда утроба отпустит нас, остаемся привязанными к ней узами плоти на такой бечеве, что не можем ни отойти оттуда, ни остаться, где были. Плачем и криком справляем мы собственные похороны в самый час рождения, как если бы семьдесят лет жизни нашей уже прошли в трудах материнского чрева и круг наш был очерчен из первоначальной точки; в слезах мы испрашиваем Крещения и с ним другого Таинства; И вот мы приходим в мир, который длится многие века, но мы-то не длимся; in domo Patris, в доме Отца Моего, говорит Спаситель наш, имея в виду небеса, multae mansiones, обители многи суть, разнообразные и надежные, так что, если какой-то человек не может обладать домом Мученика (поскольку он не пролил крови своей за Христа), он может обрести дом Исповедника, поскольку готов был прославить Бога вплоть до пролития крови. И если какая-то женщина не может обладать домом Девы (поскольку приняла священный чин брака), то она может занять дом Праведной Жены, поскольку родила и воспитала детей в страхе Божием. In domo patris, в доме Отца Моего, на небесах, много обителей; но здесь, на земле Сын Человеческий не имеет где главу преклонить, сказал Он. Nonne terram dedit filiis hominum? Но разве не дал Господь эту землю сынам человеческим? Он дал им землю для орудий их, которые делаются из земли, и дал им землю для могил их и погребений, чтобы они возвратились в землю и смешались с землей, но не для того, чтобы они обладали ей: не имеем здесь града постоянного, более того, хижины постоянной, и еще того более: ни человека, ни тела постоянного. Что бы ни подвигло блаженного Иеронима назвать странствия народа Израильского в пустыне домами: Но слово (а слово здесь Nasang) означает только странствование, только скитание. Даже Израиль Божий не имел домов; но только скитания и странствия в этом мире. Такой мерой Иаков мерил жизнь свою перед Фараоном: дни лет странствования моего. И хотя Апостол не сказал бы morimur, то есть, доколе мы в теле, мы мертвецы, но он сказал: Peregrinamur, то есть, доколе мы в теле, мы странники и мы не у Господа; но вполне мог бы он сказать и: мертвецы, поскольку весь этот мир не что иное как вселенское кладбище, одна общая могила, и вся жизнь и все движение, которыми наделены здесь величайшие из людей, суть сотрясание тел, погребенных в могиле, как бы от землетрясения. То, что мы именуем жизнью, есть всего лишь Hebdomada mortium, Неделя смертей, семь дней, семь времен нашей жизни, проведенной в умирании, семижды пройденная смерть; и затем конец. Наше рождение умирает в детстве, наше детство умирает в юности, юность со всем прочим умирает в старости, старость в свой черед умирает, и подводит конец всему. И не то чтобы они, юность наша из детства или старость из юности, возникали друг из друга, как Феникс из пепла другого Феникса, который только что умер, нет: но как оса или гадюка из отбросов, или как Змея из навоза. Наша юность хуже, чем наше детство, и наша старость хуже, чем юность. Наша юность жаждет и алчет, и после того пускается грешить, чего детство наше еще не ведало. А старость наша кручинится и злится, потому что уже не в силах греховодничать, как умела юность. И сверх того, сколько еще смертей, то есть, смертельных напастей сопровождает каждый возраст и каждое время жизни! так что и сама смерть показалась бы облегчением для того, кто их терпит. Потому-то и пожелал Иов, чтобы Господь не давал ему исхода из его первой смерти, из утробы. И зачем Ты вывел меня из чрева? Пусть бы я умер там, когда еще ничей глаз не видел меня! Пусть бы я был как небывший. И не только нетерпеливый народ Израильский в своем ропоте ( О, если бы умерли мы от руки Господней в земле Египетской! ), но и сам пророк Илия, когда бежал от Иезавели, спасая жизнь свою, под можжевеловым кустом, как повествует Писание, просил смерти себе и говорил: Довольно уже, Господи, возьми душу мою. Так и Иона не отступал от своего нетерпения, больше того, от своего гнева перед Самим Богом: И ныне, Господи, заклинаю Тебя, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить. И когда Бог спросил его: Неужели так сильно огорчился ты за это? он сказал, Очень огорчился, даже до смерти. Насколько же горшую смерть, чем сама смерть, являет эта жизнь, которую так часто столь славные люди готовы были променять на смерть! Но даже если случай мой таков, как у Апостола Павла, если quotidie morior, умерщвляют меня каждый день, то есть, нечто тяжелее, чем смерть, выпадает мне каждый день; Если даже, как было с Давидом, tota die mortificamur , умерщвляют нас весь день напролет, то есть, не только всякий день, но всякий час на дню мне выпадает нечто более тяжкое, чем смерть, пусть по справедливости можно сказать обо мне: Conceptus in peccatis, в беззакониях зачат есмь и во гресех роди мя мати моя (и, стало быть, я умираю одной смертью), пусть справедливо будет сказать обо мне и больше (Natus filius irae), что я по природе не только чадо греха, но и чадо гнева, гнева Божия за совершенный грех, что означает смерть еще худшую; И при всем том, Domini Domini sunt exitus mortis, у Господа Бога исходы смертные: и я, после Иова, Иосифа, Иеремии и Даниила не могу сомневаться в избавлении. И пускай никакое иное избавление не приведет меня ближе к Его славе и к моему благу, но у Него ключи смерти и Он может открыть передо мной эту дверь, то есть, избавить меня от многообразных смертей мира, omni die и tota die, от смерти ежедневной и смерти ежечасной, через эту единственную смерть, через последнее разлучение души и тела и окончание всего. Но вправду ли это конец всему? Вправду ли разлучение души и тела есть последняя смерть, которую предстоит претерпеть телу? (ибо о духовной смерти мы теперь говорить не будем). Никак. Пусть это exitus а mortе, но это вновь introitus in mortem; Пусть это исход из многообразных смертей мира, но это и вход в смерть истления и разложения и поедания червями и рассыпания в прах, и рассеяния праха в могиле и из нее; это смерть, которой каждому умершему предстоит умирать вновь. Только Христу, Ему единому не пришлось умереть этой смертью, не увидеть тления: что же обеспечило Ему эту необычайную возможность? Не Иосифовы же масти и благовония, принесенные в обильном количестве ; допустим, они могли бы сохранить тело Его от истления и разложения даже дольше, чем Он в том нуждался, дольше трех дней, но не могли же они сделать это навеки! Что же сохранило Его? быть может, непричастность первородному греху, свобода от греха спасли Его от этого тления и разложения? в самом деле, ведь первородный грех и стал причиной нашего тления и разложения; Если бы мы не согрешили в Адаме, смертному нашему не надлежало бы облечься в бессмертие (по слову апостола), и тленному нашему не надлежало бы облечься в нетление, но мы совершали бы наш переход из этого мира в иной, минуя всяческую смертность, всякую тленность. И все же, поскольку Христос взял на Себя грех мира, и так, что это сделало Его смертным, разве не могло это заставить Его также узнать и тление и разложение, даже при том, что Сам в Себе Он не имел первородного греха? что же сохранило Его? Быть может, ипостасное единство двух природ, Бога и Человека, сохранило Его от этого тления и разложения? несомненно, нет умащения более действенного, чем умащение самою божественной природой; умащение вечности могло сохранить Его от истления и разложения навеки. И Он был ей умащен, самой божественной природой - плоть Его, как и душа. Ибо ЕгоБожество, Его божественная природа не отлетала, но оставалась соединенной и с мертвым телом Его во гробе. И все же, и при этом могущественном умащении, этом ипостасном единстве двух природ, Христос, мы видим, умер; и при всем этом единстве, которое сделало Его Богом и Человеком, человеком Он быть перестал (поскольку союз души и тела есть то, что создает человека, и потому тот, чье тело и душу разъединяет смерть, покуда длится указанное состояние, по существу, уже не человек). И стало быть, поскольку разделение души и тела не было в Нем разделением ипостасного единства, ничто не возбраняет нам сказать, что, хотя бы плоть Христова и увидела тление и разложение во гробе, это не было бы, тем не менее, разрушением ипостасного единства, ибо божественная природа, Божество могло пребывать со всеми стихиями и началами тела Христова, так же, как оно пребывало с двумя составляющими Его личности, с Его телом и с Его душой. Нетление это, таким образом, было обеспечено не Иосифовыми мастями и благовониями, и не заключено в безгрешности Христа, в непричастности Его первородному греху, и не было оно (то есть, нет необходимости говорить, что оно было) в ипостасном единстве. Но источник этой нетленности Его плоти обыкновенно усматривается в следующем: Non dabis, Не дашь святому Твоему увидеть тления. И не будем далее искать иных причин и оснований для таин веры кроме как в воле и изволении Господа Бога: Сам Христос ограничил разыскание Свое этим: ita est, да, так оно есть, Отче, ибо это угодно в глазах Твоих. Тело Христово не увидело тления, потому что Богу угодно было, чтобы было так. Смиренная душа (а только смиренная душа - верующая душа) полагается на Божий промысел и на те изволения Божии, которые Он Сам явил и открыл, и не так, как они воспринимаются и воображаются в нас, но на основании некоторой их возможности, некоторой veresimilitudine. Так поступает в исследуемом нами вопросе Петр в своем Иерусалимском Слове и Павел в своем Антиохийском. Они проповедают, что Христос, Которого Бог воскресил, не увидел тления не только потому, что таково было Божие изволение, но и потому, что это Свое изволение Бог открыл через Своего Пророка. Поэтому апостол Павел с особым вниманием приводит Второй Псалом как выражение этого изволения; И оба они, и Апостол Петр, и Апостол Павел, ссылаются на известное место в Шестнадцатом Псалме; ибо, когда Господь изъявляет Свою волю и изволение в отчетливых словах Своего Пророка, или же когда Он выражает их в прямом исполнении этого Своего изволения, тогда Он и делает их нашими, тогда Он и открывает их нам вполне. И поскольку Таинства нашей Веры не есть предмет наших рассуждений, но верою мы полагаемся на Божию волю и промысел (это так, Господи, ибо такова воля Твоя, и потому это должно быть так), постольку веления Божии всегда следует рассматривать в их откровении. Открываются же они либо в слове Божием, либо в прямом исполнении этого веления; И там, где обе эти возможности сходятся и встречаются, там происходит самое сильное из возможных откровений. Когда, таким образом, я нахожу на себе самом те знаки приятия и духовного усыновления, которые сообщаются в слове Божием, когда на себе самом я нахожу истинное исполнение Его благого промысла обо мне, при том что я действительно живу в послушании и в том состоянии, которое свидетельствует о моем усыновлении и духовном сыновстве; Тогда, пока я вижу эти знаки и живу подобающим образом, я могу твердо утешаться в святой уверенности и смиренной непогрешимости касательно моего усыновления. Христос был тверд в этом, Ему промысел Божий был открыт: апостол Петр и апостол Павел были тверды в двух этих путях познания промысла Божия, сперва в Слове Божием и затем в исполнении этой воли в полноте времен. Прежде об этом было пророчески предречено, говорят они, и ныне сбылось: Христос воскрес, не увидев тления. И отныне то, что было Его, и единственно Его исключительным даром (плоть Его не увидит тления), в день Второго Его Пришествия, в День Его Суда, распространится на всех, кто будет жив тогда; их плоть также не увидит тления, как говорит Апостол, и говорит как тайну, как таинство: Говорю вам тайну, не все мы умрем (то есть, будем продолжать умирание в могиле), но все изменимся вдруг, в мгновение ока: мы будем разрушены и в тот же миг воссозданы в воссоединении души и тела, и это будет воистину смерть и воистину Воскресение, но минующие сон истления: Что же до нас, умирающих в эти дни и засыпающих смертным сном, мы все не можем миновать этой посмертной смерти, этой смерти после смерти, и более того: смерти после погребения, этого разрушения вслед за разрушением, этой смерти тления и разложения, поедания червями и рассыпания в прах, и рассеяния праха, в могиле и из нее, когда и тем телам, что некогда были детьми королевских родителей и родителями королевских детей, придется повторить с Иовом: Гробу скажу: ты отец мой и Червю, ты мать моя и сестра моя. Прискорбная загадка, когда один и тот же червь должен быть мне и матерью, и сестрой, и мной самим. Прискорбное кровосмешение, когда я должен взять в жены мою мать и сестру, и стать и отцом и матерью для собственной матери и сестры, породить и выносить все того же червя, в котором и сходится все это прискорбное убожество; когда мой рот будет набит прахом, а червь будет угощаться мной и полакомится всласть, когда и надменнейший человек не получит удовлетворения, если последний нищий будет топтать его, и последнему нищему не будет унижения в том, что он уравнен с князьями, ибо равными они станут только в прахе. Один умирает в полноте сил своих, совершенно спокойный и мирный; А другой умирает с душею огорченною, не вкусив добра; и оба они будут лежать во прахе, и червь покроет их: у Иова и у Исайи он покрывает их и подстилается под ними, Под тобой подстилается червь и черви - покров твой: Вот перины и ковры, постеленные для величайших из сынов человеческих, и вот пологи и балдахины, подвешенные над ними. Даже тела, которые были храмами Духа Святого, приходят к этому распаду, обращаясь в руины, в хлам, в прах; даже для Израиля Господня и для самого Иакова не нашлось другого особого определения, другого обозначения, как это: vermis Jacob, ты, червь Иаков. Таково неложное размышление об этой посмертной смерти, смерти после погребения, которой после того, как Господь (Кому принадлежат исходы смертные) избавил меня от смерти в утробе, выведя в мир, и затем, освободив из многообразных смертей мира, уложил в могиле - я должен буду вновь умирать в тлении этой плоти и в рассеянии этого праха. Так что Монарху, чья власть при жизни простиралась над многими народами, придется, сделавшись прахом, улечься в углу своего свинцового короба, и лежать там не дольше, чем продержится свинец; а частный и ушедший от дел человек, полагавший, будто навеки затворился наедине с собой и никогда не покажется на люди, будет, сделавшись могильным прахом, предан огласке, и (таковы могильные перевороты) смешается с пылью любой проезжей дороги и навозной кучи, и растворится в любой луже и запруде: Вот самое бесславное и постыдное разжалование, самое смертельное и бесповоротное упразднение человека, какое только можно помыслить. Господь, как представляется, показал всю силу Своего могущества, когда Он поставил пророка Иезекииля в долине сухих костей и сказал: Сын человеческий, оживут ли кости сии?, говоря как будто о вещах невозможных: и, однако, это произошло: Господь обложил их жилами, и вырастил на них плоть, и ввел в них дух, и они ожили; Но в этом случае в наличии были хотя бы кости, то есть, нечто видимое, о чем можно было спросить: оживет ли оно? А в случае смерти истления и распыления праха мы уже не видим ничего такого, что можно было бы назвать человеческим , принадлежащим этому человеку; как мы скажем, оживет ли эта пыль? быть может, и нет: это, быть может, обыкновенная земляная пыль, которая никогда не жила, никогда и не будет. Быть может, это прах червя того человека, который жил, но больше не будет. Быть может, это прах другого человека, заключающий в себе вовсе не того, о ком спрашивают. Такая смерть, истления и распыления, представляется, для нашего естественного разума, самой необратимой из всех смертей, и все же Domini Domini sunt exitus mortis, Господу Богу принадлежат исходы смертные, и Он, собрав этот прах в прежнее тело, и вдохнув в прежнее тело прежнюю душу, в благословенном и славном Воскресении дарует мне такой исход из этой смерти, который уже не введет ни в какую другую смерть, но утвердит меня в жизни, которая будет длиться столь же долго, как и Он Сам, Владыка Жизни. Итак, вы услышали то, что относится к первому прочтению этих слов (Господу Богу принадлежат исходы смертные): Что, хотя от утробы до могилы и в самой могиле мы только переходим из смерти в смерть, но, как говорит Даниил, Бог наш силен спасти нас, и Он избавит.
      Теперь мы переходим ко второму применению этих слов (Господу Богу принадлежат исходы смертные). Это значит: Богу, а не человеку, принадлежит произнести суд над нами в час нашей смерти и нам не подобает выносить заключений о Божием решении из обстоятельств чьей-либо кончины.
      Те признаки, которые отмечают в больном наши врачи, и те предположения, которые они строят относительно его смерти или выздоровления, и отмечают, и строят они на основе своего искусства и его правил: Однако мы не имеем подобных правил и не владеем искусством строить предположения о духовной смерти и о вечном проклятии умирающего на основании любых признаков, какие можно наблюдать в нем: часто мы видим вполне достаточно для того, чтобы горевать, но не для того, чтобы отчаяться; мы можем обмануться и в ту, и в другую сторону. Мы привыкли утешать себя при кончине нашего друга, если все свидетельствует о том, что он уходил из мира как Агнец, то есть, без малейшего сопротивления. Но одному Богу известно, не был ли он в это время поражен опасной глухотой и забытьем, и просто не ощущал своего истинного положения. Наш Пречистый Спаситель ужасался и тосковал перед смертью, и душа Его скорбела смертельно, и Он находился в борении, так что был пот Его, как капли крови, Он взывал к Богу, и вопиял на Кресте. Несомненно, благочестивым человеком был тот, кто сказал на своем смертном ложе, то есть, на мертвом дерне (ибо он был отшельником): septuaginta annis Domino servivisti, et mori times? не семьдесят ли лет служил ты доброму Господину, а теперь тебе неохота идти к Нему? но Илариону было неохота. И Варлаам был благочестивым человеком (и тоже отшельником), а он сказал в день смерти: Cogita te hodie coepisse servire Domino, et hodie finiturum. Подумай, что это первый день твоего служения Господу, то есть, Его прославления своей христианской и непрестанной смертью, и если этот первый твой день окажется и последним, как же скоро ты сумеешь получить свою мзду? но Варлаам с удовольствием дожидался бы ее и дольше. Не делай же дурных выводов из чьего-либо слишком явного сопротивления смерти, ибо милость Божия действует в эти минуты мгновенно, и часто неощутимо для тех, кто стоит рядом, да и для всех прочих, кроме самого умирающего. И далее, относительно насильственно причиненной смерти, а также тех, кого казнят как преступников, Сам Христос Собственной Своей смертью запретил нам выносить об этом какое-либо суждение; ведь именно такой могла показаться Его смерть: Его причли к злодеям, Его казнили как преступника, и наверняка многие из тех, кто сошлись на Его казнь, так о Нем и думали. Что же касается внезапной смерти, то вряд ли мы найдем в Писании много примеров тому, чтобы хорошие люди умирали такой смертью, поскольку смерть в сражении нельзя назвать внезапной; Но Господь ведет нас не примерами, а общими законами: и потому не будем делать дурных выводов и в случае внезапной смерти, так же, как и в случае смерти в душевном расстройстве, хотя бы его сопровождали и какие-то слова сомнения и неверия в милость Божию. Дерево лежит, как упало, это верно; и однако, не последний удар был тем, что свалило дерево; вот так же и не последнее слово и вздох определяют качества души. Будем лучше просить себе мирной жизни против насильственной смерти, и времени на покаяние против внезапной смерти, и трезвой и скромной твердости против безумной и безверной смерти, но никогда не будем делать дурных выводов о тех, кого такая смерть сразила; Domini Domini sunt exitus mortis, Господу Богу принадлежат исходы смертные. И Он принял Самсона, покинувшего этот мир таким образом (посмотрим ли мы на него в страдательном или в действительном повороте, то есть, подумаем ли о его собственной кончине или о тех, кого он убил вместе с собой), который склоняет только к суровейшим заключениям. И однако Дух Святой подвиг апостола Павла прославить Самсона, включив его имя в великий перечень, и вся Церковь следует ему в этом: наш Судный день - не день нашей смерти: но все течение нашей жизни целиком. Я благодарен тому, кто помолится обо мне, когда зазвонит мой Колокол, но еще больше я благодарен тому, кто обучал меня Началам веры, тому, кто проповедовал мне, тому, кто наставлял меня, как жить. Fac hoc et vives, в этом мое утверждение; уста Господни изрекли это: делай так и будешь жив: но ведь если я и сделаю так, я, тем не менее, неизбежно умру: умру телесной, природной смертью. Но Бог никогда не поминает этого, никогда, как представляется, не имеет в виду этой смерти, телесной, природной смерти. Бог не говорит: живи хорошо, и ты хорошо умрешь, то есть, умрешь легкой и мирной смертью: но живи хорошо здесь, и ты будешь жить вечно. Как первая часть этой фразы прекрасно ладит со второй, и не медлит, не запинается после знака препинания, стоящего между ними, так и добрая жизнь на земле впадает в жизнь вечную, ничуть не задерживаясь на том, каким именно образом мы умираем. Отопрут ли ворота моей тюрьмы смазанным ключом (какой-нибудь ровной и подготавливающей болезнью), или вышибет эти ворота насильственная смерть, или же их подпалит жестокая и свирепая лихорадка, врата в небеса будут у меня, ибо от Господа причина моей жизни , и у Господа Бога исходы смертные. Оставим же здесь второе истолкование этих слов, то есть, что исходы смертные суть liberatio in morte, избавление в смерти; попечение Божие о том, чтобы душа спаслась, какого бы рода муки не терпело тело в час смерти.
      Но перейдем к нашей третьей и последней части; к размышлению о том, что этот исход смертный есть liberatio per mortem, избавление через смерть другого, через смерть Христову. Sufferentiam Job audisti et vidisti finem Domini, говорит Иаков, 5.11. Вы слышали о терпении Иова, говорит он: И в самом деле, все об этом слышали, ибо в каждом страждущем несчастном человеке говорит Иов; теперь же вы видите конец Господень, говорит наш Апостол, не тот конец, который Господь положил Себе (наше спасение), и не тот конец, который Он полагает нам (уподобление Ему): но вы видите конец Господень, говорит он, Тот конец, к которому Господь пришел Сам, Его Смерть, и смерть мучительную, и позорную. Почему Он умер? и почему умер таким образом? Quia Domini Domini sunt exitus mortis (так истолковывая наш текст, блаженный Августин отвечает на этот вопрос), потому что сему Богу, Господу нашему принадлежат исходы смертные. Quid apertius diceretur? добавляет он: что же может быть более очевидно, более открыто, чем такой смысл этих слов? В предшествовавшей части стиха сказано: Бог наш, Бог во спасение, Deus salvos faciendi, так он читает: Бог, Которым нам надлежит спастись. Кто же это может быть, спрашивает он, если не Иисус? само имя это дано было Ему потому, что Он пришел спасти нас. И сему Иисусу, говорит он, сему Спасителю принадлежит исход смертный; Nec oportuit eum de hac vita alios exitus habere quam mortis. Придя в эту жизнь в нашей смертной природе, Он не мог выйти из нее никаким иным путем, как через смерть. Ideo dictum, говорит он, потому и сказано, что Господу Богу принадлежат исходы смертные: ut ostenderentur moriendo nos salvos facturum, чтобы показать, что спасти нас Он собирается путем Собственной смерти. Этим же текстом святой Исидор обосновывает то, что Христос был истинным Человеком (что отрицается таким же множеством еретических сект, как и то, что Он был истинным Богом), ибо, при том что Он был Господь Господь (как удваивает это Имя наш текст), Господь Бог, но Ему, Господу Богу, принадлежат исходы смертные, oportuit eum pati, и нельзя сказать больше, чем Сам Христос говорит о Себе: Сие надлежало пострадать Христу, не было у Него иного пути, нежели смерть. И потому эта часть нашего слова по необходимости должна стать словом о Страстях: и, как вся жизнь Христова была непрестанными Страстями, так и наш Пост мог бы стать непрестанной Страстной Пятницей. Скорбная жизнь Христова ничем не смягчила Ему скорбей Его смерти, и Он страдал не меньше от того, что вдоволь настрадался прежде. Пускай же все сказанное теперь, наперед, не уменьшит, но усилит благоговение перед тем, что мы услышим о Его Страстях в подобающее время Их прославления, в Страстную Седьмицу. Христос в конце не пролил ни каплей крови меньше от того, что уже проливал кровь прежде, при обрезании, и вы не прольете ни слезой меньше впоследствии, если прослезитесь теперь. И потому не откажитесь теперь последовать за мною в размышлении о том, как сему Господу Богу принадлежат исходы смертные. То, что Бог, Господь, Владыка жизни мог умереть, невероятно для созерцания. Что Красное море могло сделаться сушею, Что Солнце могло остановиться, Что печь могла быть в семь раз сильнее раскалена и не сжечь, Что голодные львы могли не тронуть, это невероятно, невероятно, как чудо; но то, что Бог мог умереть, это сверхчудесно; но то, что Бог пожелал умереть, это предел сверхчудесному. И при всем том, за пределом предела чудес то, что Богу надлежало умереть, что Бог должен был умереть и non exitus (говорит Августин), никакого другого исхода кроме как смерть для Господа Бога не было, и oportuit pati (говорит Сам Христос), все это надлежало вынести Христу, необходимо было претерпеть; Deus ultionum Deus говорит Давид, Бог есть Бог отмщений, Он не попустит, чтобы грех человеческий остался неотмщенным, ненаказанным. Но при этом Deus ultionum libere egit (как сказано там же), Бог отмщений действует свободно, Он ожесточает, кого хочет, и кого хочет, милует. И что же, Он не помилует Себя Самого? нет, не помилует Он: Dilectio fortis ut mors, крепка, как смерть, любовь: крепче; она втянула к себе смерть, которую обыкновенно не зазывают в дом. Si possibile, говорит Христос, Если возможно, да минует Меня Чаша сия , в то время как Его любовь, выраженная в первоначальной воле Его и Отца, уже сделала это невозможным. Многие воды не могут потушить любви, и Христос испробовал многие: Он принял Крещение, потому что любил, и на этом не остановилась Его любовь. Он смешал кровь с водою в предсмертной муке, и на этом не иссякла Его любовь: Он плакал чистой кровью, всею кровью из всех глаз, из всех пор кожи во время бичевания и венчания терниями (Господу Богу нашему принадлежали исходы крови), и это выразило Его любовь, но не угасило ее. Он не стал бы, нет, больше того, Он не мог помиловать Себя. Не было ничего более свободного, более добровольного, более бьющего изнутри, чем смерть Христова. Воистину, libere egit, не обинулся,Он умер по Своей воле; но все же, если мы вспомним о начальном завете, заключенном между Ним и Отцом: некое oportuit, некое обязательство было на Нем. Все это надлежало претерпеть Христу. Но где же исток этого обязательства, этого надлежало, этой необходимости? Где, скажем, все это началось? Несомненно, та воля, по которой Христу надлежало пострадать, была предвечной волей, и было ли хоть что-нибудь прежде того, что было предвечным? Бесконечная любовь, предвечная любовь; последуйте же с благодарностью в этот дом и обдумайте всерьез, можем ли мы усмотреть во Христе какую бы то ни было свободу умереть или не умереть; эта необходимость умереть, эта воля столь же вечна, как эта свобода; но что же, в какую малость вменил Он и эту необходимость, и эту смерть? Отец Его называет ее всего лишь укусом, и укусом в пяту (а змей будет жалить Его в пяту), но так и случилось, змей вмешался и причинил Ему смерть. Сам Он называет ее всего лишь Крещением, как если бы Он предполагал стать лучше с его помощью. Крещением должен Я креститься, и томился Он, пока оно совершится, но это Крещение было Его смертью. Дух Святой называет ее Радостью (за Радость, предлежащую Ему, претерпел Крест), и не радостью награды, которая последует за Страстями, но той радостью, которая исполняла Его в самом средоточии этих мук и исходила из Него; когда Христос называет предстоящее Ему Чашей, Calicem, и не иначе (можете ли вы пить чашу, которую Я буду пить? ), Он говорит так не в осудительном смысле и без отвращения к ней: Воистину это была Чаша, salus mundo, спасение всему миру. И quid retribuam, говорит Давид, что воздам Господу? Отвечайте же с Давидом, accipiam Calicem, Чашу спасения прииму, примите ее, эту Чашу, которая есть спасение, Страсти Христовы, если и не в прямом подражании, то в вашем нынешнем созерцании. И смотрите, как сей Господь, который был Богом, мог умереть, изволил умереть, должен был умереть ради вашего спасения. О том, что Моисей и Илия беседовали с Христом в час Его Преображения, рассказывают нам и евангелист Матфей, и евангелист Марк, но о чем они говорили, сообщает только св. Лука, Dicebant excessum ejus, говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме. Речь идет о Его исходе, Exodus, это то же, что слово из нашего стиха, exitus, исход смертный. Исход Моисеев - прообраз исхода Господня; проведя Израиль из Египта через Красное море, он предрек своим пророческим действием Христа, Который проведет род человеческий через море Своей крови. И Илия, чей исход и путь из этого мира - образ Христова Вознесения, был, несомненно, совершенно утешен беседой с благословенным Господом нашим de excessu ejus, о полном осуществлении всего этого в Его смерти, которой предстояло свершиться в Иерусалиме. Наше размышление о Его смерти могло бы быть еще более чревным и задевать нас сильнее, поскольку оно касается того, что уже совершилось. У древних римлян была особая брезгливость и ненависть к имени смерти; они не могли прямо назвать смерть, нигде, даже в своих завещаниях. Так, они не могли бы сказать: Si mori contigerit, но только: si quid humanitus contingat, то есть, не: в случае моей смерти, а: если постигнет меня то, что присуще (всякому) человеку. Но для нас, которые ежедневно говорят о смерти Христовой ( распят, умер и погребен), может ли для нас память о нашей собственной смерти или упоминание о ней быть вещью досадной или страшной? В эти последние времена появились среди нас люди, которые не смущаясь поминают смерть, и смерть Господа нашего, но в нечестивых клятвах и в проклятиях. О несчастные, ведь это о них будет сказано, что они никогда не призывали имени Иисусова, потому что призывали его слишком часто. И они услышат, как Иисус говорит: Nescivi vos, Я никогда не знал вас, потому что они возомнили себя слишком знакомыми с Ним. Моисей и Илия говорили с Христом о Его смерти только в святом и радостном свете того блага, которое они и весь мир должны были обрести через нее. Беседы Веры ведутся не из любопытства, но для назидания. И к тому же, они говорили с Христом о Его смерти в то время, когда Он взошел на вершину славы, какой когда-либо допустил явиться в мире славы Своего Преображения. Мы же боимся говорить с сильными мира сего об их смерти, но питаем в них пустую иллюзию их бессмертия и неизменности. Однако bonum est nobis esse hic (как сказал в тот час апостол Петр). Хорошо нам быть здесь, в этом помышлении о Его смерти, и потому пронесем нашу скинию (наше благоговение) по нескольким из тех ступеней, какие Господь Бог воздвиг в тот день к Своему исходу смертному. Представим же весь этот день, начиная с того часа, когда Христос совершал Пасху в Четверг, вплоть до того часа, в который Он умер на следующий день. Преврати свой нынешний день в тот день в благоговейном созерцании, и помысли, что делал Он, и вспомни, что сам ты делал. Прежде чем установить и совершить Таинство (это было после того, как ели пасху), Он приступил к делу смирения, к умовению ног Своим Ученикам, в том числе, и Петру, который некоторое время противился Ему в этом ; В твоем приготовлении к святому и благословенному принятию Святых Таин искал ли ты, с искренним смирением, примирения со всем миром, в том числе, и с теми, кто не хотел этого и отказывался принять от тебя примирение? Если так, и не иначе, значит, ты провел первую часть Его последнего дня в согласии с Ним. Совершив Таинство, Он до ночи провел время в молитве, в молениях, в пении Псалмов; Полагал ли ты, что достойное принятие Святых Даров заключается и в последующем упражнении в святыне, как и в предваряющей его подготовке? Если так, этим ты тоже уподоблялся Ему; именно так Христос провел время до ночи. Ночью же Он пошел в сад молиться, и молился prolixius, прилежнее; Он долго пребывал в молитве. Как долго? Поскольку дословно сказано, что Он уходил молиться три раза и после первого моления, возвратившись к Ученикам и найдя их спящими, сказал: Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?, то, сложив, мы получим, что в молитве Он провел три часа. Я вряд ли осмелюсь спросить тебя, куда ты направился или как ты располагал собой, когда стемнело, поздно ночью: Если это время ты провел в святом предавании себя Богу, и в подчинении собственной воли воле Божией, Ты провел это время в согласии с Ним. В это время и в этих молениях было Его смертное борение и кровавый пот. Я хочу надеяться, что ты действительно молился; однако не всякая обычная и привычная молитва, но молитва, в своем движении сопровождаемая пролитием слез, а в своем устремлении - готовностью, если потребуется, пролить кровь во славу Божию, приведет тебя в согласие с Ним. Около полуночи Он был взят и предан с поцелуем . Что же, возможно ли и в этом уподобить тебя Ему? Не правда ли, в самом буквальном, точном смысле это совершенно твой случай - быть взятым и преданным с поцелуем? Отсюда Его доставили назад в Иерусалим, сперва к Анне, потом к Кайафе, и затем (как ни поздно было) Он был предан допросам и истязаниям и отдан под стражу тем воинам, от которых принял Он все эти насмешки и насилия, заушения, оплевания, словесные хуления и битье тростью, о которых говорит Евангелие. На это время приходится Gallicinium, тот самый петуший крик, который призвал Петра к раскаянию. Как ты провел эту часть ночи, тебе знать. Но если ты совершил нечто такое, что требует Петровых слез, и еще не пролил их, позволь мне быть твоим петухом, сделай это сейчас. Вот Господин твой (в лице недостойнейшего из Его слуг) оглядывается на тебя : сделай это сейчас. Далее, наутро, как только рассвело, Евреи имели совещание об Иисусе в доме Первосвященника и пришли к согласию, что будут свидетельствовать против Него; затем Его ведут к Пилату, который должен стать судьей Ему. Обвинял ли ты себя, проснувшись этим утром и был ли ты готов принять даже ложные обвинения , (то есть) скорее заподозрить грех в тех делах твоих, где его не было, чем смягчать и оправдывать то, что было настоящим грехом? тогда ты провел этот час в согласии с Ним. Пилат не нашел никаких свидетельств против него и потому, желая облегчить себе дело и сложить дальнейшее на Ирода, Четвертовластника Галилеи, который в то время был в Иерусалиме (поскольку Христос, будучи Галилеянином, подлежал Иродовой власти), Пилат послал Его к Ироду, скорее как безумца, чем как злодея. Ирод же (уничижив и надсмеявшись) посылает Его назад к Пилату, чтобы тот продолжал дело против Него; Было в то время около восьми часов дня. Согласился ли ты пойти на такое дознание, на такое испытание, уязвление, истязание, гонение твоей совести, чтобы ее просеяли, проследовали за ней от грехов твоей юности до твоих нынешних грехов, от грехов твоего ложа до грехов застолья, и от существа до обстоятельств твоих грехов? Вот время, проведенное подобно Спасителеву. Пилат хотел было спасти Христа, воспользовавшись в Его пользу правом дня, поскольку по обычаю в тот день один пленник мог быть освобожден; но народ выбирает Варраву. Пилат пытался спасти Его от смерти, удовлетворив их ярость тем, что наложил на Него новые мучения, бичевание, терновый венец и многие хуления и надругательства. Но они не довольствуются этим: они требуют распятия. Искал ли ты искупления своего греха в постах, в раздаче милостыни, в подвигах и умерщвлении плоти, чтобы этим путем удовлетворить Божие правосудие? не поможет, все тщетно, это не тот путь, мы требуем полного распятия греха, который владеет тобой: и это уподобит тебя Христу. К девятому часу Пилат выносит суд, и они так спешат с казнью, что уже в полдень Он был на Кресте. Вот оно, сие пресвятое Тело, висит на Кресте, вновь крещенное в Собственных слезах и поте, и умащенное Своею же кровью еще при жизни. Вот они, утробы сострадания, они так очевидны, так открыты взгляду, что ты можешь посмотреть в них сквозь Его раны. Вот они, преславные очи, и свет их меркнет: так что и Солнце, устыдившись, что пережило их, помрачило свет свой. И вот сей Сын Божий, Который никогда не был одним из нас, но ныне пришел к нам новым путем, восприняв нашу природу, посылает душу (которая никогда не покидала рук Отца Своего) в новый путь, по Своей воле предает ее в руки Отца Своего; Ибо хотя сему Господу Богу нашему принадлежали эти исходы смертные, так что, как это предусматривал Его собственный завет, Он с необходимостью должен был умереть, но все же не от тех ударов или надругательств, которые причинили Его пресвятому Телу, вышла Его душа, но emisit, Он отдал Дух Свой. И как Бог вдохнул дух в первого Адама, так сей второй Адам выдохнул дух Свой в Бога, в руки Божии. И здесь мы оставляем тебя, в этой благословенной зависимости, оставляем зависеть от Него, висящего на Кресте; здесь омойся в Его слезах, здесь напейся из Его ран, и ложись и с миром почий в Его гробе, доколе не подаст Он тебе и воскресения, и вознесения в то Царство, которое Он приобрел для тебя , неоценимой ценою Своей непорочной крови. Аминь.
      Отдельное издание 1632, и дальше.