Джон Донн
      Избранные стихотворные послания
      Перевод Григория Кружкова
      Джон Донн
      (1572-1631)
      В письмах душ слияние тесней
      Избранные стихотворные послания
      Когда нынешний читатель воображает себе шекспировскую Англию (а Донн был современником Шекспира), ему представляются круглые деревянные короба театров, нарядные парусники и лодки на Темзе, сумрачный Тауэр и застроенный домами купцов Лондонский мост, шум и пестрота рынков. Намного реже вспоминает он, что казни происходили в Лондоне так же часто, как театральные спектакли, и публики они собирали не меньше; что отрубленные головы и руки постоянно висели над городскими воротами и на Лондонском мосту; что "черная смерть" (чума) приходила в город, когда ей вздумается, и тогда люди толпами бежали из Лондона; что престарелую королеву Елизавету усиленно пугали угрозой заговоров, и попасть в тюрьму по доносу соседа, что ты испанский шпион, было проще пареной репы.
      Представьте себе молодого человека - худого, губастого, стремительного, за которым следует слуга, - он только что получил небольшое наследство и, чтобы верней с ним покончить, снял изрядную комнату в Темпле и нанял слугу-француза, - итак, представьте себе этого молодого человека, спешащего в театр на представление, например, "Двух веронцев". Сей юноша учился в Оксфорде и закончил курс, но в тот самый момент, когда нужно было получить степень магистра, переехал в Кембридж, где повторил тот же трюк - увильнул от получения степени: при получении ученой степени следовало произнести особую присягу, отрекаясь от "римской" веры, а юноша был из католической семьи - знаменитый Томас Мор, казненный за веру Генрихом VIII, приходился ему прадедушкой. Этот юноша и есть Джон Донн в 1593 году. Таким мы видим его на портрете, принадлежащем маркизу Лотиану, - в широкой черной шляпе, в костюме с тончайшим кружевным воротником. Он приехал в Лондон и поступил в юридическую школу Линкольнз-Инн, где вскоре стал Маэстро Карнавала (Master of Revels), то есть студенческим лидером, организатором рождественских представлений, всевозможных шутовских процессий, розыгрышей и шуток. Он изучал право, увлекался театром, был галантным кавалером, остроумцем и поэтом. Стихи писали и большинство его друзей, вот откуда взялись эти стихотворные послания, которые составляют весомую часть его поэтического наследства. Доказано, что стихи эти - не условный жанр, а реальные письма, которыми друзья обменивались в разлуке: например, уезжая из зачумленного Лондона, отправляясь на войну или в дипломатическую поездку на материк.
      Когда же необдуманный брак сломал удачно начавшуюся карьеру Джона Донна и после опальных лет, проведенных вдали от Лондона, он переродился сперва в философа, а потом в проповедника, - перед тем, как принять священнический сан, он еще не раз брался за перо, чтобы в изящных, увлекательных стихах принести дань своим новым покровительницам при дворе. В молодости он болтал в рифму с друзьями, теперь же его, женатого и серьезного человека, больше вдохновляли просвещенные светские дамы - такие, как Магдалина Герберт, воспитавшая двух сыновей-поэтов, или украшение двора короля Якова блестящая Люси Харрингтон, графиня Бедфорд.
      Из представленных в данной подборке посланий первые два (Томасу Вудворду и Эдварду Гилпину), очевидно, написаны во время эпидемии чумы в Лондоне.
      Следующие два письма, Томасу Уоттону и Генри Гудьеру, относятся к более позднему времени 1597-1599 гг., когда они были увлечены благоприятно развивавшейся придворной карьерой, - оттого-то в этих стихах так много выпадов против Двора и похвал Уединению. Особенно характерно письмо Г. Гудьеру, "побуждающее его" оставить Англию и отправиться на континент. Интересно, как Донн мотивирует этот совет: "В чужих краях / Не больше толка, но хоть меньше срама".
      В более позднем письме "Эдварду Герберту в Жульер", начинающемуся словами: "Клубку зверей подобен человек, / Мудрец, смиряя, вводит их в Ковчег", - уже слышен будущий проповедник, преподобный доктор Донн. Наконец, стихотворное послание графине Бедфорд (одно из восьми сохранившихся) блестящий образец изящного и ученого мадригала. Заметим, что леди Бедфорд умела не только танцевать на придворных карнавалах, но и отвечать недурными стихами на такие послания.
      Григорий Кружков
      Томасу Вудворду
      Тревожась, будто баба на сносях,
      Надежду я носил в себе и страх:
      Когда ж ты мне напишешь, вертопрах?
      Я вести о тебе у всех подряд
      Выклянчивал, любой подачке рад,
      Гадая по глазам, кто чем богат.
      Но вот письмо пришло, и я воскрес,
      Голь перекатная, я ныне Крез,
      Голодный, я обрел деликатес.
      Душа моя, поднявшись от стола,
      Поет: хозяйской милости хвала!
      Все, что твоя любовь моей дала,
      Обжорствуя, я смел в один присест;
      Кого кто любит, тот того и ест.
      1592
      Эдварду Гилпину
      Как все кривое жаждет распрямиться,
      Так стих мой, копошась в грязи, стремится
      Из низменности нашей скорбной ввысь
      На гордый твой Парнас перенестись 1 .
      Оттуда ты весь Лондон зришь, как птица;
      Я принужден внизу, как червь, ютиться.
      В столице нынче развлечений ноль,
      В театрах - запустение и голь.
      Таверны, рынки будто опростались,
      Как женщины, - и плоскими остались.
      Насытить нечем мне глаза свои:
      Все казни да медвежии бои 2 .
      Пора бежать в деревню, право слово,
      Чтоб там беглянку-радость встретить снова.
      Держись и ты укромного угла;
      Но не жирей, как жадная пчела,
      А как купец, торгующий с Москвою,
      Что летом возит грузы, а зимою
      Их продает, - преобрази свой Сад
      В полезный Улей и словесный Склад.
      Лето 1593
      Генри Уоттону
      Сэр, в письмах душ слияние тесней,
      Чем в поцелуях; разговор друзей
      В разлуке - вот что красит прозябанье,
      Когда и скорби нет - лишь упованье
      На то, что день последний недалек
      И, Пук травы, я лягу в общий Стог.
      Жизнь - плаванье; Деревня, Двор и Город
      Суть Рифы и Реморы 3 . Борт распорот
      Иль Прилипала к днищу приросла
      Так или этак не избегнуть зла.
      Горишь в печи Экватора иль стынешь
      Близ ледовитых Полюсов - не минешь
      Беды: держись умеренных широт;
      Двор чересчур бока тебе печет
      Или Деревня студит - все едино;
      Не Град ли золотая середина?
      Увы, Тарантул, Скорпион иль Скат
      Не щедрый выбор; точно так и Град.
      Из трех что назову я худшей скверной?
      Все худшие: ответ простой, но верный.
      Кто в Городе живет, тот глух и слеп,
      Как труп ходячий: Город - это склеп.
      Двор - балаган, где короли и плуты
      Одной, как пузыри, тщетой надуты.
      Деревня - дебрь затерянная; тут
      Плодов ума не ценят и не чтут.
      Дебрь эта порождает в людях скотство,
      Двор - лизоблюдство, Город - идиотство.
      Как элементы все, один в другом,
      Сливались в Хаосе довременном,
      Так Похоть, Спесь и Алчность, что присущи
      Сиим местам, одна в другой живущи,
      Кровосмесительствуют и плодят
      Измену, Ложь и прочих гнусных чад.
      Кто так от них Стеною обнесется,
      Что скажет: грех меня, мол, не коснется?
      Ведь люди - губки; странствуя среди
      Проныр, сам станешь им, того гляди.
      Рассудок в твари обернулся вредом:
      Пал первым Ангел, черт и люди - следом.
      Лишь скот не знает зла; а мы - скоты
      Во всем, за исключеньем простоты.
      Когда б мы сами на себя воззрились
      Сторонним оком, - мы бы удивились,
      Как быстро Утопический балбес
      В болото плутней и беспутства влез.
      Живи в себе: вот истина простая;
      Гости везде, нигде не прирастая.
      Улитка всюду дома, ибо дом
      Несет на собственном горбу своем.
      Бери с нее пример не торопиться;
      Будь сам своим Дворцом, раз мир - Темница.
      Не спи, ложась безвольно на волну,
      Как поплавок, - и не стремись ко дну,
      Как с лески оборвавшейся грузило:
      Будь рыбкой хитрою, что проскользила
      И не слыхать ее - простыл и след;
      Пусть спорят: дышат рыбы или нет.
      Не доверяй Галеновой науке
      В одном: отваром деревенской скуки
      Продворную горячку не унять:
      Придется весь желудок прочищать.
      А впрочем, мне ли раздавать советы?
      Сэр, я лишь Ваши повторил заветы
      Того, что, дальний совершив вояж,
      Германцев ересь и французов блажь
      Узнал - с безбожием латинским вкупе
      И, как Анатом, покопавшись в трупе,
      Извлек урок для всех времен и стран.
      Он впитан мной - и не напрасно
      Данн4 1597
      Генри Гудьеру, побуждая его отправиться за границу
      Кто новый год кроит на старый лад,
      Тот сокращает сам свой век короткий:
      Мусолит он в который раз подряд
      Все те же замусоленные четки.
      Дворец, когда он зодчим завершен,
      Стоит, не возносясь мечтой о небе;
      Но не таков его хозяин: он
      Упорно жаждет свой возвысить жребий.
      У тела есть свой полдень и зенит,
      За ними следом - тьма; но Гостья тела,
      Она же солнце и луну затмит,
      Не признает подобного предела.
      Душа, труждаясь в теле с юных лет,
      Все больше алчет от работы тяжкой;
      Ни голодом ее морить не след,
      Ни молочком грудным кормить, ни кашкой.
      Добудь ей взрослой пищи. Испытав
      Роль школяра, придворного, солдата,
      Подумай: не довольно ли забав,
      В страду грешна пустая сил растрата.
      Ты устыдился? Отряси же прах
      Отчизны; пусть тебя другая драма
      На время развлечет. В чужих краях
      Не больше толка, но хоть меньше срама.
      Чужбина тем, быть может, хороша,
      Что вчуже ты глядишь на мир растленный.
      Езжай. Куда? - не все ль равно. Душа
      Пресытится любою переменой.
      На небесах ее родимый дом,
      А тут - изгнанье; так угодно Богу,
      Чтоб, умудрившись в странствии своем,
      Она вернулась к ветхому порогу.
      Все, что дано, дано нам неспроста,
      Так дорожи им, без надежд на случай,
      И знай: нас уменьшает высота,
      Как ястреба, взлетевшего за тучи.
      Вкус истины познать и возлюбить
      Прекрасно, но и страх потребен Божий,
      Ведь, помолившись, к вечеру забыть
      Обещанное поутру - негоже.
      Лишь на себя гневись, и не смотри
      На грешных. Но к чему я повторяю
      То, что твердят любые буквари
      И что на мисках пишется по краю?
      К тому, чтобы ты побыл у меня;
      Я лишь затем и прибегаю к притчам,
      Чтоб без возка, без сбруи и коня
      Тебя, хоть в мыслях, привезти к нам в Митчем.
      Сэру Эдварду Герберту, в Жульер 5
      Клубку зверей подобен человек;
      Мудрец, смиряя, вводит их в Ковчег.
      Глупец же, в коем эти твари в сваре,
      Арена иль чудовищный виварий:
      Те звери, что, ярясь, грызутся тут,
      Все человеческое в нем пожрут
      И, друг на друга налезая скотно,
      Чудовищ новых наплодят бессчетно.
      Блажен, кто укрощает сих зверей
      И расчищает лес души своей!
      Он оградил от зла свои угодья
      И может ждать от нивы плодородья,
      Он коз и лошадей себе завел
      И сам в глазах соседей - не Осел.
      Иначе быть ему звериным лесом,
      Одновременно боровом и бесом,
      Что нудит в бездну ринуться стремглав.
      Страшнее кар небесных - блажь и нрав.
      С рожденья впитываем мы, как губка,
      Отраву Первородного Проступка,
      И горше всех заслуженных обид
      Нас жало сожаления язвит.
      Господь крошит нам мяту, как цыплятам,
      А мы, своим касанием проклятым,
      В цикуту обращаем Божий дар,
      Внося в него греховный хлад иль жар.
      В нас, в нас самих - спесению преграда:
      Таинственного нет у Бога яда,
      Губящего без цели и нужды;
      И даже гнев его - не от вражды.
      Мы сами собственные кары множим
      И нянчим Дьявола в жилище Божьем.
      Вернуться вспять, к начальной чистоте
      Наш долг земной; превратно учат те,
      Что человека мыслят в круге малом:
      Его величья никаким овалом
      Не обвести; он все в себя вместит.
      Ум разжует и вера поглотит,
      Что бы мы им измыслить не дерзнули;
      Весь мир для них - не более пилюли;
      Хоть не любому впрок, как говорят:
      Что одному бальзам, другому яд;
      От знаний может стать в мозгу горячка
      Иль равнодушья ледяная спячка.
      Твой разум не таков; правдив и смел,
      В глубь человека он взглянуть сумел;
      Насытившись и зрелищем, и чтивом,
      Не только сам ты стал красноречивым,
      Красноречивы и твои дела:
      За это от друзей тебе хвала.
      Графине Бедфорд
      Мадам,
      Благодарю; я буду знать вперед,
      Очистившись от заблуждений давних,
      Что не природа ценность придает
      Вещам, а редкость оных и нужда в них.
      Кто ищет меньшее из зол - простак;
      Блажен, кто может выбирать из благ.
      Так при Дворе, где добродетель - плод
      Редчайший, ваша всех настолько выше
      (И оттого толпе ее восход
      Незрим), что требуются эти вирши,
      Как толкованье трудным письменам,
      Чтоб возвестить ее явленье нам.
      Так здесь, в Деревне, красота земли
      Лишь ларчик скрытых благовоний, ждущий
      Как утра, - вас, Мадам, чтоб расцвели
      Цветы и раем воссияли кущи;
      Без вас она таится, точно мгла
      Все наше полушарье облегла.
      Сойдите ж с колесницы, сотворя
      Рассвет в ночи явленьем беззаконным;
      Пусть в новом небе новая заря
      Взойдет над миром новообретенным,
      Где мы, туземцы ваши, круглый год
      Ходить согласны задом наперед.
      Как антиподов, мы забудем Двор;
      Пусть Солнце, ваш наместник, без отрады
      К земле осенней наклоняя взор,
      Свершает скучные свои обряды,
      Мы будем, безмятежно веселы,
      Вам жертвы приносить и петь хвалы.
      Не Божеству, что в вас живет, Душе,
      Я посвящаю эти приношенья
      Стихов и бедных рифм; они уже
      Не гимны, а смиренные прошенья:
      Коль сами таинства запретны нам,
      Мы лицезреть хотим хотя бы Храм.
      Как в Риме любопытный пилигрим
      Не столь вникает в распри и дебаты,
      Сколь поглощает взором вечный Рим:
      Его фонтаны, площади, палаты,
      Все, кроме лабиринта догм и школ,
      Уверясь, что любой мудрец - осел,
      Так я в своем паломничестве жду
      Узреть не столько алтари священны,
      Сколь облик храма - то, что на виду,
      Хрустальные, сверкающие стены
      Рук, плеч, очей - все то, что созерцал
      Тот, кто впервой узрел Эскуриал!
      Но (каюсь), может, слишком я в упор,
      По-деревенски воздаю вам почесть;
      В вас - всех легенд таинственный узор,
      Переплетенье былей и пророчеств,
      Все книги, что от скорби и вины
      Очищены - и вместе сведены.
      Когда добро и красота - одно,
      Вы, леди, оного и часть, и целость;
      Во всяком вашем дне заключено
      Начало их, и молодость, и зрелость.
      Так слитны ваши мысли и дела,
      Что даже и лазейки нет для зла.
      Но эти рассужденья отдают
      Схоластикой, от коей неотвязны
      Сомнения; сомнения ж ведут
      К неверию и вводят нас в соблазны;
      Знакомый смысл в одежде новых фраз
      Способен отпугнуть в недобрый час.
      Оставим же рассудку суеты,
      Пусть судит чувство - попросту, без нянек:
      Где трон, казна и царство красоты?
      В Твикнаме 6 - здесь, куда приходит странник,
      Надеясь подивиться вам двоим:
      Где Рай, там должен быть и Херувим.
      Григорий Михайлович Кружков родился в 1945 году в Москве. Окончил Томский гос. университет (физический факультет) в 1967 году.
      Публикуется как поэт и переводчик зарубежной поэзии с 1971 года. Изданы книги стихов - "Ласточка" (М., Советский писатель, 1982), "Черепаха" (М., Художественная литература, 1990), "Бумеранг" (М., АРГО-РИСК, 1998). Вышли книги переводов: Льюис Кэролл "Охота на Снерка" (Рига, 1991), Джон Донн, "Избранное" (М., 1994), Роберт Фрост "Другая дорога" (М., 1999) и другие.
      Публикуется так же как эссеист и критик.
      1 Усадьба Гилпина в Хайгейте под Лондоном, куда он уехал на время чумы.
      2 Во время чумной эпидемии театральные зрелища попадали под запрещение (что, как видно, не распространялось на зрелища другого рода).
      3 Ремора - рыба-прилипала, о которой средневековые бестиарии сообщали, что она топит корабли, присосавшись к их днищу.
      4 "Донн" - таково традиционное русское произношение. Правильней "Данн", что может означать по-английски "закончил" или даже "погиб". Отсюда неизбежный каламбур, от которого никто не мог удержаться (в том числе и сам Донн).
      5 Городок в Сассексе, где семья Донна жила в 1606-1610 гг.
      Эдвард Герберт, в дальнейшем лорд Чербери, - известный поэт, старший брат еще более известного в английской поэзии Джорджа Герберта. В момент написания письма находился в Жульере (Нидерланды), участвуя в войне герцога Оранского с испанцами.
      6 Твикнамский Парк - усадьба леди Бедфорд недалеко от Лондона.