Достаточно вспомнить знаменитую фальсификацию переписки прокуратора Понтия Пилата с императором Тиберием по поводу суда над Иисусом, его осуждения и смерти, или апокрифическую переписку Сенеки и св. Павла, либо послания, которыми обменивались сам Иисус и эдесский царь Абгар V, властитель Осроенского государства. А если обратиться к менее далеким от нас временам, можно напомнить псевдодарение Константина, которым папы на протяжении всего средневековья аргументировали свою власть над столь большой частью Италии.
      СТРАНА ЗА ПРЕДЕЛАМИ
      РЕАЛЬНОСТИ
      Тот факт, что писания, на которые опираются доказательства достоверности проповеди, крестной муки и смерти Христа, были составлены - или в некоторых редких случаях переведены - за пределами Палестины и к тому же значительно позже описываемых в них событий, что тексты эти сотканы из анахронизмов, несоответствий и противоречий, следует, в частности, из слабого и смутного представления их авторов о географии, политическом и религиозном облике тех мест, о которых они пишут, и о ритуальных и культурных традициях иудейского народа.
      Палестина, которую они описывают, это страна абсолютно нереальная.
      Евангелисты именуют "морем" Геннисаретское озеро (на еврейском языке Киннерет или Киннарот), имеющее всего 11 км в ширину и 20 км в длину. Они говорят о Тивериаде (имя этого города, впрочем, не встречается нигде, кроме одного спорного места в Евангелии от Иоанна, 6:23) так, точно речь идет о некоем важном городском центре, недавно сооруженном и возведенном в ранг столицы Галилеи не ранее 61 г. н. э. И чтобы вернуть Иисуса из Тира к Геннисаретскому озеру, они заставляют его пройти через Сидон, который расположен в 35 км к северу, вынуждая обойти озеро "среди земли Декаполиса", то есть пройти через десять городов Трансиордании, которые образовали союз со Скитополем в Самарии, находившейся в прямой зависимости от Рима, по территории,{19} лежащей абсолютно вне района, о котором идет речь в связи с Иисусом.
      Описание многих населенных центров этой условной, скорее символичной, нежели реальной, страны порождает серьезные топографические проблемы, начать хотя бы с названия города Назарета, который не упоминается ни одним иудейским автором ранее IX в. н. э. - ни разу в Ветхом завете, ни у Иосифа Флавия, который между тем перечисляет почти все наиболее важные местности земли, откуда он был родом. Весьма похоже, что Назарет как родина Иисуса был "изобретен" на основе ложной этимологии слова "назареянин" (или "назорей"), которое означало попросту некую местную секту "чистых" и аскетов.
      Указания евангелий на гору, где происходило распятие на кресте и был погребен Иисус (на арамейском диалекте Голгофа, или "череп", - "маковка", на латинском языке calvarium [кальвариум] от слова calvus [кальвус] - "лысый") 1, неясны и противоречивы. "Точное" место казни, впрочем, было "открыто" только при Константине, не ранее 326 г., при обстоятельствах, которые вызывают много сомнений, поскольку местность эта была посвящена Венере и ее стремились христианизировать, уверяя, что там находилась могила Христа.
      О растительности и животном мире Палестины в новозаветных текстах сообщаются столь общие сведения, что их можно отнести к какой угодно другой стране Средиземноморья.
      Упоминаются фиги, оливки, виноградная лоза, однако не называются такие типичные растения этого района, как кедр или финиковая пальма, а в одном известном изречении о горчичном зернышке, о кустарнике, который достигает максимум метровой высоты, говорится как о настоящем дереве с немыслимым сплетением ветвей. Животные те же, что встречаются в Малой Азии, в Италии или Северной Африке: волк, гадюка, ворон, свинья, коза, домашний осел, саранча. Но синоптические евангелия простодушно сообщают, что в стране Гергесинской (Матфей, 8:28-34) или Гадаринской (Марк, 5:1-19, или Лука, {20} 8:26) 2, именно там, где свинья была животным в высшей мере нечистым, можно было встретить двухтысячное стадо их, которое опрометью бросилось в воды озера 3.В действительности существовал эллинистический обряд очищения, но в эмиграции, в Элевсине; он состоял в том, что в море бросали свиней, "отягченных" всеми грехами общины, - это был языческий эквивалент иудейского "козла отпущения" и христианского "агнца божия", который нес на себе все "грехи мира".
      Голубка, которая опускается на Иисуса как "дух божий" в момент крещения, была священным животным самаритян, ненавистного и презираемого правоверными евреями племени, к членам которого относились как к чужестранцам и еретикам. Но в эмиграции, в Сирии и греко-римском мире, ей приписывали божественные атрибуты как символу Астарты и Афродиты-Венеры. Евангелисты верили, что в ночь казни на кресте петух дважды пропел в Иерусалиме. Однако Талмуд, сборник комментариев к Библии и толкований иудейских этико-юридических норм, составленный немногим позднее апостолической эры, сообщает нам, что в священном городе не существовало петухов. Известный эпизод превращения воды в вино по случаю не менее известного бракосочетания в Кане Галилейской (упоминаемого только в Евангелии от Иоанна) - первое чудо Иисуса (2:1-11) - в действительности соотносится с обрядом очищения в ходе "священных бракосочетаний" культа Диониса, который ради наилучшего празднования этой иерогамии наделил менад властью обращать воду в вино в день открытия сосудов, каменных кувшинов, обычно применявшихся евреями для омовений.
      Подобные примеры можно было бы умножить. В евангелиях Иудея - страна, где никогда не бывает дождей и холодов и где зимой пастухи проводят ночи на открытом воздухе. В Галилее крестьяне и сами ученики Иисуса одеваются в греческие одежды: биматион, хитон {21} и хламиду, а не в те, что характерны для людей этой местности. Апостолы носят большей частью греческие имена: Филипп, Андрей, Фаддей (эквивалент Тевда или Досифея), оба Симона, но это иное имя, чем Симеон в Евангелии от Луки (2:25), и Иоанн - имя, которое не могло происходить от еврейского "ионах", ("голубка"), даже если подобное созвучие способствовало возникновению легенды о нисшествии божественного "духа" Яхве, вызванного Иоанном Крестителем. Матфей, прозванный также Леви, Варфоломей (сын Птолемея по-арамейски), Фома (грецизированная форма слова toma - "близнец", неизвестно, впрочем, чей) и два Иуды - Искариот и другой, названный в некоторых местах Библии вместо Фаддея, - это, несомненно, семитские имена. Напротив, Иаков (от Иакуб), по-гречески Иакобос, может быть смешан с Иаккос, одним из мистических имен Диониса, - "громогласный", тот, кто кричит. Может быть, отсюда его прозвище, распространенное также на его брата Иоанна, Воанергес, которое переводится в Евангелии от Марка (3:17) с арамейского как "сыны Громовы", но которое в действительности означало по-гречески "могучий глас".
      В области собственно религиозных понятий идея пить кровь и вкушать плоть Христа в момент тайной вечери в память о его самопожертвовании могла возникнуть только в нееврейской среде, поскольку иудаистский закон строго запрещает употреблять в пищу кровь (Бытие, 9:4-5; Левит, 3 : 17, 17 : 10). Подобное табу признается также в Деяниях апостолов в числе иных установлений так называемого "закона Моисеева" (15:20) и соблюдается иудаистами по сей день. Если бы кто-нибудь сказал в Палестине: "Пейте, вот вам моя кровь", его бы тут же забросали камнями. Не так обстояло дело в эмиграции, где подобный обряд был обычен во многих мистических культах. В египетском обряде культа Исиды жрец, благословляя чашу, произносил ритуальную фразу: "Ты есть чаша вина, но не вина, а лона Осирисова". Точно так же и вкушение плоти бога, то есть самого всевышнего, было чем-то немыслимым для еврея. Однако восточные божества Аттис и Митра перед смертью установили во время собрания, напоминающего тайную вечерю, обряд причащения хлебом, который символизировал употребление в пищу их тел.
      Невозможен на земле Иудеи известный эпизод с монетой, которую Иисус заставил подать себе в Иерусалиме, {22} чтобы подтвердить законность денежного оброка кесарю, то есть золотого или серебряного динария - медная монета появилась лишь много позже - с изображением императора. Учитывая отвращение евреев к изображению человека, пусть даже просто на монете (древнее табу, присущее также арабским народностям), римляне в качестве уступки разрешили им чеканку бронзовых монет без всяких изображений человека. В диаспоре динарий кесаря был бы естественной вещью; в Иерусалиме же он вызвал бы инциденты и протесты. Фарисеи наказали бы Иисуса на месте преступления не столько из-за уплаты "подати", сколько из-за этого святотатственного обхождения с нечистой, неприкасаемой монетой. Возможно, впрочем, что весь этот рассказ соотносится с полемикой, возникшей между евреями, жившими в эмиграции во времена Домициана, в конце I в., вслед за приказом, изданным после разрушения Иерусалимского храма в 70 г., вносить в императорскую казну налоги, которые раньше направлялись в Иерусалимский храм.
      Что касается сложной проблемы "отвержения", или развода, то Евангелие от Матфея объявляет его дозволенным только в случае прелюбодеяния супруги (19:9); Евангелие же от Марка вкладывает в уста Иисуса также слова о том, что жена, которая "разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует" (10:12), обнаруживая при этом полное незнание еврейского брачного права, которое не признавало развода по инициативе супруги. Подобное событие было нелепо в Иудее, но в эмиграции, особенно в Риме, оно бывало нередко. Так мы вновь оказываемся перенесенными в среду, полностью отличающуюся от той, что существовала на земле, где возникло христианство.
      Для палестинского еврея провозгласить себя "сыном бога" помимо естественного признания родства, приписанного божествам почти всех религий, значило совершить преступление, караемое немедленной смертной казнью (Марк, 14 : 64; Иоанн, 19 : 7). Подобное заявление было, однако, вполне нормально в эмиграции, в греко-римских городах, вплоть до того, что имя Диониса, фракийско-фригийского божества, вошло именно в этом смысле в культы эллинистических мистерий (nusos [нюзос] означает "сын"). "Сын бога" мог также умереть. Так и случилось с самим Дионисом-Орфеем, не говоря уж об Асклепии, убитом молниями Зевса, и Геркулесе, погибшем в пламени. {23} "Сынами бога" именовали также римских императоров. Греческая надпись, открытая на мраморном пьедестале в Пергаме, в Малой Азии, приветствует Августа в качестве "сына бога", что, по-видимому, и соответствует латинской формуле devi filius [деви филиус] - "сын бога".
      Чтение евангелий обнаруживает, хотя и в разной степени, но всегда достаточно четко, стремление убедить, что Иисус осуществил в своей жизни и своих деяниях пророчества и мессианские предначертания Ветхого завета.
      Поражает при этом тот факт, что все памятные места в Библии переведены на греческий язык не непосредственно с еврейского, как можно было ожидать. Они неизменно заимствуются из варианта библейского текста александрийского происхождения, называемого Септуагинтой 1, который был распространен в иудаистских эмигрантских общинах. Известно, что этот перевод, о котором нам рассказывает в начале II в. до н. э. известное "Послание Аристея" брату Филократу, существенно разошелся с принятым еврейской традицией текстом. Как говорит легенда, этот перевод был выполнен по приказанию царя Птолемея Филадельфа (282-246 гг. до н. э.) для нужд более чем миллионной еврейской иммиграции в Александрии Египетской. Согласно преданию, перевод был сделан по божественному вдохновению семьюдесятью (или семьюдесятью двумя, по шести на каждое племя Израиля) знатоками за семьдесят или семьдесят два дня. В действительности он потребовал более полувека работы. Вместе с переводом в народный греческий язык койне вошли многие семитизмы и местные лексические элементы. Лишь много позже, между I и II в. н. э., появились варианты Библии, созданные Аквилеем, Симмахом и Теодоционом, еще более далекие от истоков, чем Септуагинта.
      Переработки библейского текста породили, кроме всего прочего, некоторые догматы, как, например, утверждение о непорочном зачатии Иисуса, в основе которого лежит грубая ошибка перевода.
      "Молодая женщина" 2, "голмах" по-еврейски, согласно пророку Исайе (7 : 14), выражение, которое повторяет в мессианском смысле одно лишь Евангелие от Матфея {24} (1 : 23), якобы должна была зачать и родить сына до того, как царь Сирии и царь Израиля совместно попытались захватить приступом Иерусалим. Уже в версии этого текста, вошедшего в Септуагинту, может быть под влиянием партеногенетических солнечных мифов, связанных с культом Исиды, эта женщина стала "девой", "девственницей" - отсюда идея чудесного рождения мессии, непостижимая для сознания палестинцев, но приемлемая на эллинистической территории. Христос в еврейской традиции должен был быть человеком "Давидова семени", а не божественной особой, рожденной сверхъестественным образом.
      В греко-римском мире, напротив, приход в мир исключительных существ нередко связывали с чудесным вмешательством, а то и прямо с эпизодами партеногенеза (рождение девственницей). Так, например, объясняли рождение Пифагора, Платона и самого Августа. Персей был рожден Данаей, девственницей, оплодотворенной золотым дождем; впоследствии, во II в. н. э., христианский апологет Юстин даже увидит в этой аналогии дьявольское наваждение, предназначенное совратить людей с праведного пути (I Апология, IV).
      Нечто похожее обнаружится позже в одном из многих апокрифических, то есть отнюдь не боговдохновенных, текстов, "скрытых" под ложным именем, что, однако, не делает их менее ценными для восстановления первичной церковной идеологии. Речь идет о "Евангелии псевдо-Матфея", где в 14-й главе младенец Иисус представляется нам расположившимся в яслях "меж двух животных" - волом и ослом, стоявшими в стойле, как гласит легенда. На деле же речь идет о банальном промахе переводчика одного места у "малого" пророка Аввакума из греческого текста Септуагинты (3 : 2), где мы читаем, что будущий спаситель Израиля заявит о себе "между двух эпох", то есть в наше время, в наши дни: для родительного падежа множественного числа слов "животное" и "эпоха" греческий язык имеет одну форму. В латинском же переводе это место передано: "среди двух животных".
      Можно было бы привести и другие подобные примеры. Результат, впрочем, будет всегда один: евангелия были задуманы и составлены далеко от Палестины, в среде, еще связанной с иудаизмом, но уже находившейся под влиянием восточных и эллинистических религиозных мотивов, почерпнутых не из Библии. {25}
      ОППОЗИЦИОННАЯ ЛИТЕРАТУРА
      Между тем возможность обратиться к оригинальному еврейскому языку или к его арамейскому диалекту, чтобы изложить мистические мессианские видения и правила общинной жизни тех времен, о которых повествуют евангельские сказания, не может более исключаться, и сегодня она неоспорима. Такую возможность дают многочисленные рукописи, недавно открытые в Палестине на берегах Мертвого моря. В этом и состоит значение находки.
      Еврейские рукописи Мертвого моря
      Семь свитков из I пещеры: Устав общины, Устав войны 1, полный текст книги пророка Исайи, фрагменты текста пророка Исайи (с главы 38-й до конца), гимны, комментарий к Хаваккуку, апокрифическая книга Бытия (на арамейском языке) и др.
      Медный свиток, прозванный "Свитком сокровищ" (из III пещеры).
      Общинная библиотека: отрывки комментариев Библии, патриаршие благословения, богослужебные молитвы, гороскопы, книга мистерий, плачи, различные апокрифы (из IV пещеры).
      Псалтирь (пять новых псалмов) и текст от Малкицидека (из XI пещеры).
      Документ, прозванный Дамаскским, найденный в генизе (священной сокровищнице) синагоги, посвященной Ездре, в старом Каире и в отрывках обнаруженный в IV и VI пещерах Кумрана.
      Эти рукописи были спасены от гибели и спрятаны с наивными, но действенными уловками в бесчисленных пещерах Кумрана в той части побережья Мертвого моря, которая славилась минеральными богатствами (отсюда наименование Мертвого моря - "Асфальтовое озеро", которое ему дали географы). Мы знаем наверняка, что рукопи-{26}си были спрятаны в момент появления римских завоевателей во времена первого великого иудейского восстания, подавленного легионами Веспасиана и Тита между 67 и 73 г. н. э. Мы знаем также, что обладатели рукописей, выступившие на священную борьбу, победный исход которой они предсказывали в некоторых своих писаниях (особенно в трактате "Война сынов света против сынов тьмы"), были все истреблены, так что никто из них уже не смог вернуться назад, чтобы забрать документы, свидетельствовавшие об их вере и их химерических надеждах.
      Случайное открытие обнаружило рукописи лишь через девятнадцать столетий, уже после 1945 г. Отдельные находки отмечались также и до того. В средние века поисками древних рукописей занимались некоторые раскольнические еврейские группы - "караиты", или "преданные пещерам", но их деятельность была во всех отношениях непостоянной и незначительной. Новейшие раскопки выявили археологические остатки других родственных общин в пяти селищах, расположенных на протяжении 2 км вдоль берега Мертвого моря, примерно в 15 км к югу от основного селения Кумрана. Там были найдены светильники и монеты времен Ирода Великого Архелая и Агриппы I, примерно 42-46 гг. н. э., почти 600 могил того же типа, что и в Кумране, с еврейскими надписями, очень сходными по начертанию с письменами ранее найденных свитков. Так называемый "Дамаскский документ", открытый в конце прошлого века в тайнике одной каирской синагоги, напоминал о существовании некоей мессианской общины и давал ей своего рода право на существование с того момента, когда "единственный учитель" был взят на небо, и вплоть до пришествия мессии Аарона и Израиля.
      Мессианские группы были, таким образом, гораздо более тесно сплочены и распространены, чем можно было думать.
      Нельзя исключать, что аналогичной, завершившейся исчезновением, была судьба еврейских и арамейских текстов, в которых была запечатлена память о другом пророке и реформаторе - "галилейском учителе", главе отколовшейся группы, преследовавшейся, вероятно, жреческой аристократией и правящими кругами, сотрудничавшими с римскими оккупантами. Что-либо более определенное мы, возможно, узнаем об этом в один прекрасный день новых открытий. Но это все - из области предположений. Исторически достоверным является лишь то, что при всех {27} исходах разыгравшейся в Палестине драмы, которая была сама по себе достаточно локальной, о чем повествуют евангелисты, рассказ о событиях и его перевод, не только с филологической, но, прежде всего, с содержательной стороны, могли быть осуществлены только за пределами самой Палестины, в кругах иудаистской иммиграции, в контакте с носителями эллинистических языков и нравов.
      Все это, естественно, лишает новозаветную литературу какой-либо ценности непосредственного текстуального источника. Профессиональные теологи и историки тщетно пытаются выйти из этой ситуации, исходя из фидеистских предпосылок, не прибегая к каким-либо рациональным умозаключениям, точно так же, как поступали поколения христиан второго и третьего столетий, стремившихся придать исторический смысл тому, что было прежде всего вопросом веры.
      Впрочем, действительное значение в развитии любого религиозного движения имеет не столько последовательность четких доктринальных идей, независимо от их конкретного воплощения и от того, что они почти документально связаны с их вымышленными носителями, сколько люди во крови и плоти, которые реально порождают эти идеи, их образ жизни и мыслей, их труд и особенно их чаяния, противопоставляющие их господствующим слоям, которые всегда стремились монополизировать счастье не только на земле, но также иерархически распределить его и в потустороннем мире.
      На этих реальных людях мы и должны сосредоточить наше внимание, прежде чем заняться идеологией, фантазиями, навязчивыми мечтами, выразителями которых они оказались. Таким путем мы освободимся от противоречий и абсурдов, в которых завязли новозаветная критика и реконструкция истоков христианства после столетий непоследовательных изысканий.
      Не будем никогда выходить за грани исторического времени. Провозглашение "благой вести" не есть творение из ничего, как полагал Антонио Лабриола в своем прекрасном эссе "От века к веку", написанном более семи десятков лет тому назад. Требуется вновь проследить весь путь, который прошли массы от библейского иудаизма, от культов мистерии и морального кризиса всего греко-римского общества к восприятию новой веры и новой морали.
      Новозаветные писания - это плод веры, мистической работы сознания, уходящего за пределы реальности в об-{28}ласть вымысла и ритуальных верований. Но авторы текстов Нового завета - и тут не имеет значения, действительно ли их именовали Матфей и Иоанн, Павел и Петр, Иаков и Лука, поскольку перечень их гораздо обширнее ограниченного числа упомянутых в каноне и выходит за его пределы, - были реальными людьми, сыновьями своего времени, выходцами из определенной среды, были связаны с определенными историческими событиями и выступали глашатаями призыва, объяснение и обоснование которого кроется в социальных, экономических и культурных условиях, в которых эти люди формировались.
      В древние времена и в значительной части в средние века голос оппозиции всесилию правящих классов, почти всегда созвучный религиозным мотивам, подавлялся и, чтобы как-то звучать, бывал приневолен к разного рода хитростям и притворству: анонимату, приписыванию мифическим или стоящим вне подозрений персонажам, которых признавали господствующие силы, авторства различных произведений. Так было с "Сивиллой Эритрейской", которую бедняки Израиля в конце концов признали прямой родственницей Ноя, а римляне связали с "Сивиллой Кумской" из "Четвертой эклоги" Виргилия. И все же эта форма протеста, проявившаяся в целом потоке видений, пророчеств, прорицаний космических и социальных катастроф, в которых более или менее открыто предвещался конец старой эпохи и господствовавших в ней классов и провозглашалось пришествие "новой эры", достигла такого размаха, что захватила представителей наиболее утонченной культуры в среде самих властвующих классов, как и случилось с Виргилием.
      Согласно Овидию, Сивилла должна была отводить героев в преисподнюю и выводить их оттуда через тысячу лет в Елисейские Поля, к блаженству. Но в эклоге Виргилия мы находим нечто иное и весьма отличное от образа, описанного Овидием: пророчество "пришествия с неба некоего нового порождения" и восстановления мира между людьми и подавленной свободой. Это была мечта порабощенных рабовладельческой экономикой масс. Голос протеста масс, переживших неудачу вооруженных восстаний, звучал не только в земле иудеев, но и на всех наиболее обездоленных окраинах греко-римского мира, от Сицилии до Малой Азии, от Северной Африки до Боспорского царства (нынешние территории Приазовья, Крыма и Северного Кавказа), от Галлии до областей, оспаривавшихся {29} римлянами у аборигенов Месопотамии и Сирии, где зародится со временем миф о "воскресшем Нероне", который заставит империю рассчитаться за все совершенные ею злодеяния.
      Отсюда также идет представление о "тысячелетнем царстве" - эпохе счастливого изобилия и справедливости для бедных, которая не имеет ничего общего с пресловутой боязнью конца света на пороге тысячного года, изобретенного романтической школой. Согласно 89-му псалму Библии, пред очами господа "тысяча лет, как день вчерашний", и поскольку творение продолжалось семь дней, жизнь мира должна продлиться неделю тысячелетий, а день седьмой будет "субботой великого отдыха", "тысячелетним царством". Восьмой день, "день вечности", начнется вслед за ним. Персидское учение о хазаре, или царстве, длящемся тысячу лет, которое должно было подготовить пришествие царства Ормузда (Ахура Мазда), доброго бога зороастровского дуализма, без сомнения способствовало укреплению доверия к этому благому иудео-христианскому фантазерству,
      К оппозиционной литературе, которая может рассматриваться как подлинная предыстория всего христианского движения, в первую очередь относятся апокалиптические тексты, приписанные легендарным библейским персонажам или вообще иудейскому миру, замысленные и составленные на еврейском или арамейском языке, почти неизменно утраченные на языке оригинала и известные в позднейших переводах на греческий и латинский и сохранившиеся на многих других языках, в среде народов, чувствовавших потребность в пламенном слове обличения несправедливости и в вере в явление "новых небес и новых земель", которое обещало впоследствии христианство.
      К этим текстам мы и должны прежде всего обратиться, чтобы лучше понять духовные и социальные мотивы авторов наиболее древних из них, вдохновлявшихся уже несомненно христианскими настроениями. Первый из них - Апокалипсис, включенный в новозаветный канон и приписанный одному из многих Иоаннов, которыми так богата история ранней церкви. Исполненный трепета солидарности со всеми "униженными и оскорбленными" того времени, сплоченными ненавистью к Риму, Апокалипсис (Откровение Иоанна) представляет собой непревзойденной ценности документ при условии его прочтения как главного свидетельства веры в неминуемую победу "праведных", {30} устремленных к новой жизни в мире, отторгнутом у сатаны, иначе говоря, у императорского Рима, а не как примитивное преддверие учения о "последних событиях", о "преставлении" в тривиальной католической эсхатологии (учении о смерти, страшном суде, аде и рае).
      Апокалипсис - это идеологический эквивалент мистической литературы греко-римского мира в религиях мистерий, культов страстей, смерти и воскресения бесчисленных божественных или полубожественных спасителей (Диониса, Орфея, Деметры, Осириса, Адониса, Аттиса и Митры) и особенно тех папирусов и золотых пластинок, которым были вверены чаяния на земное блаженство и бессмертие на небесах для людей, отлученных и в земной, и в загробной жизни от всех благодеяний официального культа, являвшегося не чем иным, как переводом в религиозные термины человеческих представлений об экономическом, политическом и культурном господстве.
      СОЦИАЛЬНЫЕ ФЕРМЕНТЫ
      И РЕЛИГИОЗНЫЙ ДУАЛИЗМ
      На заре нашей эры иудаистская религия была совсем иной, чем та, которая засвидетельствована в писаниях Ветхого завета. Об этом говорят наиболее достойные доверия источники от II в. до н. э. и вплоть до II в. н. э., то есть начиная с наиболее яркой вспышки борьбы за независимость под руководством пяти братьев Маккавеев (по-еврейски "молотобойцы" - "гонители врага"), восставших в 168 г. до н. э. против сирийско-эллинистической оккупации, и до окончательной утраты иудеями как политической, так и территориальной целостности в 135 г. н. э.
      Библейский рассказ завершается примерно эпохой новой династии Хасмонеев. Но когда соперничество между царями Аристобулом и Гирканом позволило Помпею вступить в Иерусалим и осквернить храм в субботний день осени 63 г. до н. э., на сцену выступил некий изворотливый выходец из Идумеи, незадолго до того обращенный в иудаизм, друг римлян, который в 40 г. до н. э. был признан Римским сенатом царем Галилеи. Имя его - Ирод, по прозванию Великий. В последние годы его царства по преданию и родился Иисус.
      После краха двух древних царств - Израиля и Иудеи, уничтоженных соседними рабовладельческими империями {31} Месопотамии и Ирана (вавилонянами, ассирийцами, мидянами и персами) между VII и V в. до н. э., религия южной части Палестины, Иудеи, центром которой был Иерусалим, получила название иудаизма. Два других района - Галилея на севере и Самария в центре страны оказались полностью перестроенными, заселенными народностями иноземного происхождения.
      Самария, население которой не достигало и полумиллиона жителей, отныне получила свою собственную религиозную базу с храмом на горе Геризим, посвященным божеству, соперничавшему с иерусалимским Яхве. Столица ее, Самария, разрушенная Иоанном Гирканом I в 107 г. до н. э., была восстановлена Иродом и посвящена императору Августу под названием Севастии. На восточном фланге Самарии, за рекой Иордан, были расположены греческие города: это так называемое Десятиградие (Декаполис) было самостоятельно в политическом и социальном отношениях. Менее состоятельные евреи относились к его обитателям с глубоким отвращением и часто нападали на них.
      Галилея - самая плодородная часть страны - бывала театром и наиболее острых социальных конфликтов. Она была силой обращена в иудаизм Хасмонеями к 104- 103 гг. до н. э. Но в ней всегда удерживался мятежный дух, и народ ее не скрывал неприязни к господам из Иудеи. После Помпея большая часть палестинских восстаний неизменно начиналась в Галилее. Центральная власть отвечала на них вооруженной борьбой, уничтожением урожаев и истреблением целых семей.
      Во времена Иисуса прозвище "галилеянин" превратилось почти в синоним слова "разбойник". Разбой, впрочем, действительно стал занятием, к которому нередко прибегали доведенные до крайности обедневшие земледельцы и рабы не только в Палестине. Ничего нет удивительного поэтому, что первые группы христиан впоследствии отождествлялись еврейскими националистами и правоверными иудеями с галилеянами. "Бродяги и плуты,- напишет со временем Иосиф Флавий в "Иудейской войне" (II, 13-14),- укрываясь под маской божественного вдохновения, доводили толпы до неистового беснования и толкали их в пустыню, где бог, как они учили, якобы оставил знаки скорого освобождения"; в действительности же они "стремились лишь к преобразованиям и переворотам".
      Израиль и израильтяне были всегда названиями, к ко-{32}торым прибегала иудаистская традиция, чтобы определить "избранный богом народ", памятуя о временах единой монархии. Напротив того, евреями соседние народы называли племена налетчиков-бедуинов, обосновавшихся по ту сторону Иордана. Это наименование применялось редко, хотя впоследствии возобладало. В Новом завете оно встречается лишь три раза и ни единожды во всех четырех евангелиях. Крайне редко мы встречаем имя израильтяне и почти всегда - иудеи.
      Несмотря на антисемитские настроения, которые уже тогда существовали в средиземноморском мире скорее на социальной основе, нежели на подлинно этнической и религиозной, прозвание "иудей", естественно, еще не имело того презрительного и предосудительного смысла, которое оно приобрело впоследствии в христианской традиции, прежде всего вследствие надуманного отождествления еврейского народа с "предателем" Иудой из легенды. Это имя было как бы почетным и горделивым титулом для тех, кто чувствовал себя связанным законами Моисея. В диаспоре только оно обычно и употреблялось.