В истории романской литературы это время авторов африканского происхождения, таких как Флор, Апулей, Фронтон.
      Африканская церковь дала богослужению первые священные гимны, почерпнутые из содержания Ветхого и Нового заветов, культ мучеников, погребальные поминки, по образцу похоронных тризн языческого культа, и обычай "четырех времен": выбор трех суббот в году для особых форм пищевых запретов в соответствии с сезоном - творога (летом), вина (осенью) и масла (зимой) помимо строгого весеннего поста. Апокрифическая литература мало соответствовала новым обычаям. Следовательно, нужно было разработать новый свод писаний, признанных боговдохновенными. Таким и стал "Мураториев канон", составленный на корявом латинском языке африканцев, и этот текст уцелел для нас. Апокрифы были переведены {165} только тогда, когда их функция была уже практически исчерпана.
      В истории африканского христианства того времени доминирует фигура Тертуллиана. Обращенный в новую религию около 190 г., он стал автором двух широко задуманных апологетических трудов и почти сорока проповеднических, доктринальных и полемических текстов. Его личность оттеснила на второй план других писателей того же региона, таких как Минуций Феликс, который оставил нам диалог, бытописание прибрежного района Остии. Впрочем, Тертуллиан не обособлялся от них и в споре, например, христианского писателя Октавия Януария с образованным язычником из Кирта Цецилием Наталем выступил арбитром между ними, призывая Цецилия обратиться в христианство.
      Сочиненный по этому поводу Минуцием Феликсом памфлет, названный "Октавий", дышит атмосферой почти цицероновской классики. Жесткому обличению со стороны язычника, которое, возможно, воспроизводит речь, произнесенную ритором Фронтоном против христиан, Октавий противопоставляет суждения, обращенные исключительно к разуму, морали, человечности и чувству справедливости противников, не вступая с ними в принципиальные дискуссии. Текст этот напоминает мозаику взглядов и идей, заимствованных отовсюду - от Цицерона до африканских евреев и самого Тертуллиана. Очевидно, затишье в репрессиях, наступившее через несколько лет после появления Тертуллиановой "Апологетики", сказалось на характере этого произведения карфагенского учителя.
      Юридические мотивы незаконности преследований, которые преобладают в "Апологетике", повторяются в еще большей степени в полемике против еретиков Маркиона и Праксея и особенно против гностиков.
      Древний римский "Закон двенадцати таблиц", введенный с некоторыми исправлениями в провинциях эдиктом Севера и Каракаллы в 199 г., устанавливал, что владелец земельного надела, который он занимает хотя бы десять лет, может отвергнуть любое посягательство на него по правилу истечения срока давности. Тертуллиан использует этот закон, чтобы применить ту же норму к церковным порядкам, в сочинении "Право давности лет для еретиков". Его идея такова: подлинное ядро христианского вероучения находится в руках иерархии, поскольку она определенный срок непрерывно управляет цер-{166}ковью. Аргументация явно искусственная, однако не лишенная известной действенности в решении вопроса об инакомыслящих. Пройдет, правда, немного лет - и она будет обращена против самого ее автора, отколовшегося тем временем от "епископальной церкви".
      В теологической сфере Тертуллиан был первым, кто применил термин "троица" вместо "триада" (как говорил Феофил Антиохийский). Тертуллиану казалось, что это последнее обозначение оставляет в тени единичность бога; иначе говоря, троица - это "совокупность трех", а не "трое разных". Но в его писаниях известна также тенденция считать сына подчиненным отцу; дух же оказывается только "третьим именем", "третьей степенью божественного величия". Все это узлы, которые, естественно, не могла развязать никакая самая изощренная диалектика. С этой задачей не справились и вселенские соборы IV и V вв., которым Тертуллиан оставил в наследство целый набор противоречивых формул.
      Тяжкие обвинения против христианского обряда
      Нижеследующие отрывки извлечены из "Октавия" Минуция Феликса (глава IX). Обращение к "Киртенцу" позволяет думать о речи ритора Фронтона (родившегося как раз в Кирте, в Нумидии), которую он якобы произнес в сенате при Марке Аврелии, выступая против христиан.
      Речь идет о настоящем обвинительном акте, который обличает противников, повинных в ритуальных убийствах и непристойных проступках с грубыми намеками на обряд причащения.
      "То, что рассказывают о посвящении завербованных ими людей, столь же отвратительно, как и общеизвестно. Неофиту приводят мальчонку, целиком вываляв его в муке, чтобы легче ввести неосторожного человека в обман. Малыша зверски убивают ударами, которые наносит вслепую новообращенный, который думает, будто протыкает, без всяких последствий, кучу муки. Затем - ужасно говорить об этом - они с жадностью вылизывают кровь и делят между собой растерзанные члены. Такова жертва посвящения, принесенная по их сговору. И сознание совершенного преступления обеспечивает их взаимное молчание,
      Подобная церемония отвратительнее наихудшего святотатства". {167}
      "Известно также, что такое их вечеря. Все о ней говорят: о ней сообщается в речи нашего Киртенца. В заранее выбранный день они сходятся на пирушку с детьми, сестрами, матерями, особами любого пола и возраста. Насытившись, собравшиеся начинают разогреваться вином. И когда жар опьянения разжигает самую безудержную похоть, бросают приманку собаке, привязанной к канделябру, заставляя ее прыгать выше, чем ей позволяет цепь. Светильник, свидетель их поступков, оказывается таким способом опрокинутым и погашенным, они же, под покровом темноты, предаются разврату с любым, кто попадется им под руку. И если не на деле, то по крайней мере в намерениях своих все они без различия осквернены кровосмешением, поскольку каждый горит желанием того, что может случиться на деле только с одним из них".
      Человеческую вину Тертуллиан рассматривает почти как физиологический акт, что отражает в известной мере вековой опыт рабства и угнетения.
      Человек несчастен, потому что он унаследовал от Адама его порочную природу, причину всякого страдания. Подобное решение было тем более приемлемым для Тертуллиана, что он верил в материальность субстанции души, которая передается при акте порождения. Теория "традукционизма" 1, "передачи", которая и поныне признана большей частью католических теологов и служит, кстати, мотивом иррационального осуждения любой формы аборта.
      Но естественный характер вины требует ее сверхъестественного искупления. Христос должен был обладать телесной реальностью и должен был быть воскрешен, поскольку иначе вера была лишь великой иллюзией, как писал уже Павел, и никто не мог бы прийти к новому существованию, которое составляет "единственную надежду всего мира".
      Отсюда тот этический экстремизм Тертуллиана, который побудил его примкнуть к монтанизму, но с некоторыми присущими ему особенностями, которые изолировали {168} его в последние годы жизни вместе с небольшой группой "тертуллианистов".
      Тертуллиан предписывал суровые посты, строгую нравственность, особенно для женщин, осуждал вторичное вступление в брак, отвергал всякое участие в театральных спектаклях и цирковых зрелищах, не допускал прощения серьезных проступков, верил в видения и разделял пророческое ожидание тысячелетнего царства. И когда карфагенский епископ Агриппин объявил о своем намерении отпустить грехи виновным в телесных грехах и вновь принять их в лоно церкви, Тертуллиан ответил ему трактатом "О целомудрии", использовав в нем изобретенную им самим в компрометирующих целях терминологию, которая позднее войдет в церковную традицию: карфагенский прелат принимает позу "епископа из епископов", "верховного понтифика", подобного высочайшим религиозным правителям язычников, заслуживая иронического прозвания "блаженнейшего отца", или папы. Этот титул и будет однажды присвоен римским епископам.
      Характерно, что аналогичное решение, принятое в тот же период главой римской общины Каллистом, вызвало такую же реакцию теолога Ипполита, воспитанного в духе эллинистической культуры, видевшего в церкви собрание совершенных, ожидающих конца света.
      Идея конца света была чрезвычайно распространена в африканском христианстве. Менее чем за полвека до того карфагенский епископ Киприан написал серию полных воодушевления апологетических книжек, чтобы доказать, что эпидемия чумы, которая поразила почти всю территорию империи и пришла из Эфиопии, есть один из бичей, предвещающих завершение всякой жизни на земле: подлинно верующие должны радоваться ей и не испытывать страха ("О смертности" и "К Деметриану"). Толпа приписала ответственность за эпидемию христианам и требовала в 252 г. от императора Галла публичных жертвоприношений, чтобы прекратить бедствие.
      Киприан, автор объемистой переписки, не отрицал серьезности наличного зла. Мир стар, упадок природы достиг предела, мщением небес будет истребление ее горделивых поработителей.
      Структуры нового христианского общества и в Северной Африке пришли в столкновение с институтами языческой империи и давали идеологическое обоснование для ее ликвидации. {169}
      ГЛАВА 6
      ХРИСТИАНСТВО И РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. ГОНЕНИЯ
      Официальные церковные историки от Евсевия Кесарийского до наших дней всегда рассматривали конфликт между властями Римской империи и христианскими общинами первых трех веков как развертывание своего рода священного процесса наследования по праву, который включает борьбу зла против добра на почве, лишенной всякой политической и социальной реальности. Это затяжная, трудная, жестокая борьба, исход которой заранее известен: поражение преследователей, почти всех обреченных на трагический конец, и триумф гонимых, сплоченных вокруг их иерархий благодаря ниспосланному свыше исправлению одного из самодержцев, Константина Великого, вдохновленного богом и победившего с крестным знамением.
      События следуют лишь в одном направлении. Конкретные факты замещаются чудесами.
      "Божественная комедия" откликается на эту традицию словами Данте о том, что если бы мир обратился в христианство без чудес, то это было бы во сто раз более поразительное чудо, чем все остальные ("Рай, XXIV, 106-108). Ничего удивительного, что подобная мысль преобладала в средние века. Удивительно другое: она находит себе место и в наши дни.
      Достаточно взглянуть непредубежденным взглядом на историю преследований христиан, обратившись к источникам, а не к метафизическим формулам, чтобы убедиться, что не империя обратилась в христианство в начале IV в., а, наоборот, христианство слилось с новыми Государственными структурами, предназначенными увековечить более гибкими методами, посредством менее тяжкого и кровавого контроля классовое господство власть имущих. Истории переустройства отношений религии и государства сопутствовала история различных репрессивных вторжений {170} государства в религиозную жизнь. Ответом на них явилось, естественно, сопротивление гонимых.
      Каковы же подлинные мотивы репрессий имперских властей против христианства в эпоху кризиса, завершившегося распадом языческого мира и его идеологическим и политическим преобразованием? И как совершился переход от первоначальной несовместимости властвующих слоев и христианских общин к включению церкви в общество?
      МИФ О РЕЛИГИОЗНОЙ ТЕРПИМОСТИ РИМА
      Часто говорят о терпимости, которую римляне проявляли по отношению к религиям тех народов, которые были приведены Римом к повиновению начиная с III в. до н. э. и постепенно включены в одну общую экономическую и культурную структуру империи. Преследования же христианских общин расцениваются как исключение, тем более противоестественное, что первоначально они немногим отличались от еврейских общин, которые исповедовали "несомненно законную" религию.
      Но факты говорят совсем о другом, и надлежит восстановить их со всей необходимой ясностью.
      С переходом от родового общества к рабовладельческому первых лет республики, а затем принципата, религия все более становилась фактом политики. В культовых церемониях могли принимать участие только привилегированные. За ними были закреплены благодеяния божественного покровительства и в этой жизни и в иной. Религиозность подчиненных слоев была интенсивна и дифференцированна, но это ее многообразие было заключено в границы строгого контроля сверху. Бесчисленные божества рабов, горожан, селян и провинциалов отвечали чаяниям масс во все важнейшие моменты жизни человека - появления на свет, труда, порождения потомства и смерти. Однако и эти моменты были подчинены государственной необходимости, так же как и жизнь отдельных богомольцев протекала под властью патрициев, крупных землевладельцев, военных вождей.
      С расширением территориальных захватов, с созданием обширной империи, которая включала наиболее развитые регионы средиземноморского мира, эта религиозная структура развилась в культ императора, который при {171} Августе был навязан первоначально восточным провинциям, вместе с культом богини Рима, а затем и на Западе, в самом центре императорской власти. Это была новая форма государственной религии, которая помогала укреплять единство и удерживать в повиновении людей различной национальной и религиозной принадлежности, менее всего расположенных принять иго без недовольства и протестов.
      На проявления подобного недовольства, не всегда удерживавшегося в границах безоружного сопротивления, историки Древнего Рима смотрят без должной последовательности. Однако без углубленного знания народной оппозиции римскому господству нельзя ничего понять в ранней истории христианства.
      Массы рабов, которых после второй пунической войны начали вывозить в большом числе из покоренных стран для работы в латифундиях Сицилии и Южной Италии, на строительстве консульских дорог и в городских службах в качестве чернорабочих и ремесленников, не принимали покорно эксплуатацию и унижения. Разрозненные и неорганизованные бунты вначале вспыхивали среди военнопленных карфагенцев или берберов из Северной Африки. Затем они распространились в Малой Азии (восстание Аристоника), по берегам Босфора и охватили нынешние территории Приазовья, Крыма и Северного Кавказа (восстание Савмака), острова Эгейского моря, Сицилию, где в последние десятилетия II в. до н. э. рабы держали под ударом закаленные римские войска (восстания Евна и Сальвия), восстания распространились и в Центральной и в Северной Италии (восстание Спартака), не считая мятежей в Сирии и Палестине.
      Отсутствие какого-либо классового сознания, этнические распри, разногласия среди повстанцев, техническое и военное превосходство римлян обусловливали поражение этих мятежей. Они, однако, никогда не прекращались, вплоть до крушения самой империи, когда рабы пытались объединить свои силы с силами традиционных врагов Рима, парфянами, сарматами, а затем - готами, алеманнами, гуннами. Достаточно вспомнить великое возмущение "багаудов", или "отверженных", в Галлии, которое длилось, угрожая Риму, более ста лет, начиная с середины III в., и опустошило одну из самых богатых провинций римского мира.
      Восставшие рабы находили аргументы в религиозной {172} идеологии, которая придавала вооруженной борьбе облик настоящей мессианской войны не только в Палестине, но и за ее пределами,- войны за установление "царства", отождествленного то с тем, то с другим обществом мистических культов. Призрак креста, символа крушения мятежей, облегчал народным массам греко-римского мира признание Христа, который через высшую муку становился гарантом спасения для тех, кто верил в него. Этот же крест, по выражению Павла, пробуждал отвращение и негодование правящих групп.
      Религии мистерий распространялись вширь и собирали огромное число верующих. В Италии и в Риме они образовали опасные центры общения рабов, женщин и рабочих из числа иммигрантов. К этим культам римские власти относились до поры до времени с предубеждением, а часто и враждебно. Однако после падения республики они были приняты, и нередко вполне благосклонно, но при условии, что будут со своей стороны участвовать в религиозном прославлении государства.
      Мы уже отмечали, что отношение Рима к мистическим аспектам религий было связано и с мотивами экономического порядка. Евреи, например, были освобождены от обязательного исповедания культа императора. Но поскольку подобная уступка означала увеличение финансовых тягот для других подданных, евреи были привлечены к вспомоществованию казне посредством ежедневного жертвования своему богу во имя самодержца. Вообще иудеи и христиане никогда не признавали экономическую сторону официальной религии, не только вследствие монотеистической концепции своих религий, не допускавшей служения иным богам, но также и из убеждения в том, что они "избранный народ", предназначенный возобладать в один прекрасный день, или своего рода "третье колено", как говорили апологеты II в. (они имели в виду не национальные, а религиозные особенности своих единоверцев).
      Отношение к религиям мистерий на деле тоже не являло собой картины терпимости и мирного сосуществования, пока они сохраняли свою независимость по отношению к культу государства.
      Надгробные надписи, богослужебные заклинания, литании, священные тексты, золотые медальоны на шее покойников - как бы пропуск в путешествие в потусторонний мир, а хроники и эдикты по поводу погребений рассказывают нам совсем о другом. В них заложены некото-{173}рые глубокие мотивы, которые позже легли в основу описаний преследований христианских общин.
      Один из классических примеров этого - декрет сената от 186 г. до н. э., знаменитый "Senatus consultum" [Ceнатус консультум] - "Постановление сената", о вакханалиях, то есть о дионисийских обрядах, перенесенных из Фракии и Греции в Италию. На последователей одной из древнейших религий спасения как в Риме, так и в Этрурии, везде, куда она проникла, обрушились аресты, конфискации, их казнили,
      Тит Ливий посвящает этим событиям целые 12 глав XXXIX книги своей "Истории", углубляясь в драматические и сенсационные подробности. Это настоящий роман о молодом патриции, который был при посредстве своей любовницы, рабыни по рождению, посвящен в культ Диониса, или Вакха, согласно фракийскому имени этого бога. Культ этот описан в самых мрачных тонах: безнравственный, пробуждающий похоть, преступный - в точности такой, каким спустя несколько веков будет изображаться христианство. Извещенный родственниками юноши о зверствах, которые совершались приверженцами этого культа под религиозным предлогом, консул Спурий Постум Альбин объявил родину в опасности и прибег к жестоким репрессиям. Более 7 тысяч рабов из Тарента, карфагенских беженцев, женщин, жителей провинций, "чужеземцев" были арестованы. Большая часть их была осуждена на смерть, многие покончили с собой, все подозреваемые места отправления культа закрыты, центр "подпольных оргий" в рощице у подножия Авентина близ берега Тибра обнаружен и уничтожен.
      Не исключено, что в Риме как раз в то время опасались создания коалиции старых и новых врагов республики (македонян, греков, сирийцев, нумидийцев), которые могли найти в Центральной и Северной Италии надежные убежища под прикрытием религиозных обществ. Однако лица из числа рабов оказываются на первом плане в этой истории. Специально созванные сенаторы приняли чрезвычайные решения в защиту общественного порядка. Изданный сенатом эдикт поставил под прямой контроль городского претора все дионисийские объединения; разрешение этим объединениям отправлять культ должно было быть санкционировано сенатом при участии в нем не менее 100 членов. Число приверженцев культа для всех общин было ограничено пятью - из них двое мужчин и трое {174} женщин (в этом, кстати, свидетельство популярности подобных культов в женской среде).
      Согласно Ливию, возглавляли движение рабы, отпущенники плебеи и выходцы из провинций. Они совершали "извращенные и необычные религиозные обряды" ("История", XXXIX, 15). Почти слово в слово те же определения мы находим у Плиния Младшего и Тацита, но уже применительно к христианству: "извращенный и безудержный предрассудок" ("Письма", X, 96), "отвратительное суеверие" ("Анналы", XV, 44). Текст декрета был разослан также по союзным и федеративным городам, со специальными инструкциями местным властям. Именно потому и увидела свет одна из его копий, вырезанная на бронзовой табличке, найденной в Тариоле, в Калабрии, близ Катандзаро.
      Несмотря на эти суровые полицейские меры, через два года были обнаружены все по тем же данным Ливия - новые дионисийские ассоциации в Таренте, а еще через пять лет - в других местностях Апулии.
      Многие случаи сходных проявлений нетерпимости имели место вплоть до первых столкновений с христианскими общинами. В 139 г. до н. э. были предприняты меры для изгнания иудеев и "халдеев" - так называли магов и астрологов. В период между 59 и 49 г. до н. э. была издана целая серия постановлений, направленных против культа Исиды, проникшего в Рим при Сулле. Хотя после смерти Цезаря было выдвинуто предложение воздвигнуть за счет государства храм в честь Исиды, Август запретил ее культ в столице, и то же сделал затем Тиберий. Лишь Калигула приказал построить знаменитое святилище Исиды на Марсовом поле, и в 215 г. статуя этой богини наконец вступила с триумфом в Капитолий.
      Строго говоря, меры против иудеев не были тогда вполне законными, поскольку как автономная нация они пользовались определенными правами. Обвинение в их адрес состояло, впрочем, не в безнравственности или подрыве устоев, но лишь в изначальном несоответствии их обычаев обычаям римского народа. В целом, вплоть до конца республики, евреи не испытывали слишком плохого обращения. В Риме, где была многочисленная еврейская колония, Август распространил на них государственную раздачу продуктов питания и денег. Если раздача приходилась на субботу, они могли явиться за ними на следующий день. {175}
      Однако после превращения Иудеи в часть Римской империи и первых вооруженных восстаний мессианского толка все изменилось.
      Тиберий приказал отправить в Сардинию на каторжные работы 4 тысячи молодых людей, "зараженных иудейским и египетским суеверием". Если бы они погибли, замечает Тацит, "ущерб был бы не столь велик" ("Анналы", II, 85). Другие вынуждены были покинуть Италию или отказаться от исповедания своей религии. Одно подобного рода решение приписывается Светонием императору Клавдию. В конце своего принципата, между 49 и 51 г. н. э. он "изгнал из Рима иудеев, которые разжигали постоянные беспорядки, устроенные Хрестом" ("Жизнь Клавдия", XXV, 11).
      ХАРАКТЕР И ГРАНИЦЫ ПРЕСЛЕДОВАНИЙ
      У Светония мы находим свидетельство столкновения, которое на целые века породило конфликт Римской империи с христианством.
      Однако упомянутое место у Светония, писавшего около 120 г., то есть более чем через полстолетия после событий, о которых он рассказывает, вызывает немалые сомнения. Дион Кассий возражает против его свидетельства. Евреи были в Риме столь многочисленны, утверждает он, что нельзя было изгнать их, не спровоцировав беспорядки, поэтому Клавдий ограничился запрещением их собраний ("Римская история", LIX, 6). Информация Светония, однако, перешла так или иначе в Деяния апостолов (18, 2).
      Как бы то ни было, в рассказе Светония можно услышать отголоски противоречий, возникавших в недрах эмигрантских иудаистских общин по поводу мессии, как о том говорят Деяния апостолов, будь то в Фессалониках, Афинах, Коринфе или Эфесе. Кто именно этот Хрест, о котором говорит Светоний, трудно установить. Речь может идти о каком-либо безвестном еврее низкого звания (в переводе с греческого это имя означает "полезный", "честный", "добродетельный"). Оно было обычно среди рабов. Так, латинские надписи в Риме повторяют его по крайней мере раз восемьдесят. Но возможно, если вообще это место подлинно, что Светоний кое-что прослышал о том, что рассказывали в его времена о Хресте или Христе - эти два написания чередовались, что подтверждают {176} Тертуллиан и Лактанций,- и приписал персонажу под этим именем ответственность за разногласия, вызванные в среде иудеев различными интерпретациями мессианства, тем более что христиане и евреи еще не слишком отличались друг от друга в глазах римлян.
      Церковная историография без колебаний искажала данные о гонениях с очевидными апологетическими целями.
      Число гонений до сей поры определено равным десяти. Это символическая перекличка с числом десять в перечне бедствий, которые постигли египтян, согласно библейскому рассказу (Исход., 7 : 14-12, 30). Есть предание о существовании специального эдикта, который ставил вне закона христианство со времен Нерона, хотя до III в. не встречаются упоминания о чрезвычайных законах и распоряжениях, кроме постановлений, касающихся административных мер для охраны общественного порядка. Очень приблизительно преследования приписывают десяти императорам: Нерону, который положил им начало в 64 г., Домициану (81-96), Траяну (98-117), Марку Аврелию (161-180), Септимию Северу (эдикт 202 г.), Максимину-Фракийцу (235-238), Децию (эдикт 250 г.), Валериану (эдикты 257 и 258 гг.), Аврелиану (275 г.) и Диоклетиану (эдикты 303 г. и весны 304 г.).
      Перечень этот не имеет никакой цены. Случаи гонений имели место и при других императорах, например при Адриане (117-138) и Антонине Пие (138-161) и после Диоклетиана - например, при Лицинии (в 320 г.), не говоря уж о Юлиане, которого рассматривают отдельно. С другой стороны, снисходительное отношение Траяна к христианам, о чем свидетельствует обмен письмами между ним и Плинием Младшим, породило средневековую легенду о единственном язычнике - Траяне, который попал в рай без крещения благодаря вмешательству Григория Великого, затребовавшего покойного императора назад, в эту жизнь, на время, достаточное для его обращения. Предание это упоминает и Данте в "Божественной комедии" ("Чистилище", X, 73-76; "Рай", XX, 112-117).
      Но тем не менее очевидно, что гонения были и продолжались до начала IV в., даже если число их жертв было не столь велико, как хотят думать. Важнее объяснить их причины, нежели установить их пропорции.
      Прежде всего это социально-политический климат эпохи. Нет сомнения, что апокалиптическая литература, по происхождению иудаистская, а позже христианская, ни-{177}когда не была очень благосклонной по отношению к римским властям. От книги Притчей Соломоновых до книги Еноха, от приписываемых александрийскими иудеями Сивилле Эритрейской пророчеств до рукописей Мертвого моря, вплоть до прямого и открытого призыва к ненависти в Откровении Иоанна (Апокалипсисе) отвращение к Риму и его господству проявляется явно и неопровержимо. Можно также отметить, что в части этой литературы, как иудаистской, так и христианской, религиозные мотивировки антиримской полемики уступают место выражению явных претензий экономического и социального порядка.
      Достаточно вспомнить, например, такое предсказание "Сивиллиных оракулов" позднеэллинистического времени:
      "Столько богатств Рим получил из Азии, что трижды столько же Азия получит от Рима, заставив его расплатиться за нанесенные обиды; и столько людей из Азии стали рабами в землях италиков, что двадцать раз столько же италиков в убожестве будут работать за пропитание в Азии" (III, 350-354). И великая блудница на звере багряном "с семью головами и десятью рогами" из Апокалипсиса (17 : 3) есть не что иное, как чудовищный образ Рима и его первых императоров.
      Если иудеи и христиане стали выразителями вражды к Риму, особенно на Востоке, то в определенной мере можно понять, что и правящий класс отвечал им недоверием и отвращением. Но политическая и религиозная неприязнь рассматривалась как проявление "ненависти к роду человеческому". И характерно поэтому мнение Тацита о христианах в известном месте в его "Анналах", где он вспоминает о пожаре в Риме в 64 г. и последовавших за ним гонениях на "огромное множество" последователей "отвратительного суеверия".
      Христиане и сожжение Рима
      (Тацит, "Анналы", XV, 44)
      Но никакие человеческие усилия, государевы раздачи, приношения богам не могли истребить позорной молвы о преднамеренном поджоге. И вот, чтобы прекратить слухи, Нерон подтасовал факты и подверг тягчайшим мукам тех, кого народ из постыдной ненависти называл христианами. Прозвание это идет от Христа, который был предан смертной казни проку-{178}ратором Понтием Пилатом при правлении императора Тиберия. Тем он сдержал на время пагубное суеверие, которое разгорелось опять, и не только в Иудее, где возникло это зло, но и в самом Риме, куда отовсюду стекаются жестокость и позор и где они процветают. Итак, сначала были приведены к ответу те, которые покаялись, затем по их указанию великое множество других, не столько по обвинению в поджоге, сколько уличенные в ненависти к роду человеческому. И к осуждению их на смерть добавилось бесчестие. Многие, одетые в звериные шкуры, погибли, растерзанные собаками, другие - были распяты на кресте, третьи - сожжены с наступлением темноты, используясь в качестве ночных светильников. Нерон предоставил свои сады для наблюдения этих огней и устроил игрища в цирке, сам же, наряженный возницей, толкался в толпе плебеев или разъезжал на колеснице. Так что хотя то и были враги, достойные самой суровой кары, они пробуждали сострадание, поскольку были истреблены не ради пользы общества, но из-за зверства одного человека.
      НЕРОНОВЫ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ХРИСТИАН
      Стремясь отвести от себя обвинение в поджоге столицы, чтобы перестроить ее по своему вкусу, Нерон переложил вину на христиан, неповинных, конечно, в этом преступлении. Тем не менее, "преступные и заслуживающие самой суровой кары", они были осуждены на жесточайшие наказания. Описания их мучений, которые вызвали сострадание в самом римском люде, составляют непременный и важнейший пункт истории преследований.
      Рассказ Тацита вызвал споры критики. И понятно почему, если учесть, что соответствующая часть его "Анналов" дошла до нас в единственном средневековом списке XI в., вышедшем из аббатства Монтекассино и открытом, по-видимому, Бокаччио между 1370 и 1371 г. (Данте еще не знает этого места, и Нерон даже не фигурирует в его аду). Отсюда сомнения в подлинности если не всего этого рассказа, то по крайней мере всего, что относится к преследованию христиан. Но некоторые зерна истины в нем, долж-{179}но быть, есть, хотя вмешательство христианского переписчика могло привести к искажению оригинального текста.