Дарья Донцова

Покер с акулой

ГЛАВА 1

Огромный, похожий на медведя мужик несся по тускло освещенной улице, размахивая пистолетом. С подобным парнишкой не захочется столкнуться нос к носу даже ярким солнечным утром в толпе, состоящей сплошь из милиционеров. Уж слишком походил мужчина на зверя. Он бежал молча, сосредоточенно дыша, изредка выкрикивая ругательства. Я почувствовала, как от ужаса сжимается желудок и начинает болеть голова. В этот момент раздался тихий щелчок. Преследователь коротко всхлипнул и плашмя рухнул вперед. Тело его замерло на мостовой, из-под головы медленно-медленно стала разливаться блестящая, темно-бордовая лужа.

Я вздохнула и почувствовала, как «рука», сжимавшая желудок, моментально убралась.

– Ладно, – сказал Сережка, щелкая пультом, – пора спать. Завтра рано вставать.

Видик начал перематывать кассету.

– Все-таки мне больше нравится, когда все хорошо заканчивается, – зевнула, потягиваясь, Катя.

– Мне тоже, – согласилась Юля.

– И мне, – пискнул из угла Кирюшка.

– Не понял! – моментально отреагировал Сережка. – А ты что здесь делал?

– Кино смотрел, – заявил мальчик, вылезая из укрытия.

– Совсем офонарел, – возмутился старший брат, – завтра в школу, в семь вставать!

– Ну и что, – ответил младшенький, – а тебе на работу, и тоже в это время из кроватки вылезать!

– Что позволено Юпитеру, не позволено быку, – вскипел Сережка, – между прочим, мне двадцать пять, я женатый человек и имею право делать, что хочу, а тебе еще и двенадцати не исполнилось, и ты обязан соблюдать режим. Марш в кровать!

– Нет такого закона, – занудил Кирюшка, – чтобы женатому человеку разрешали смотреть телик, а холостому – нет. Скажи, мамуля!

Катя вздохнула, но, решив не вмешиваться в спор, миролюбиво заметила, выходя из комнаты:

– Давайте лучше чаю попьем.

– Вечно ты ему потакаешь, – не успокаивался Сережка, – меня так в одиннадцать лет от видика в девять вечера каленым железом прогоняли.

– Когда ты был в возрасте Кирюшки, – хихикнула Юля, тоже уходя из гостиной, – видаки стояли дома лишь у членов Политбюро, и тебе скорей всего злая мать не давала смотреть «Спокойной ночи, малыши».

Сережка, не найдя, что сказать, молча смотрел вслед жене. Кирилл хихикнул:

– Жуткое у тебя было детство, Серый!

Старший брат побагровел и уже хотел отвесить подзатыльник младшему, но тот ужом скользнул в приоткрытую дверь, и из кухни незамедлительно донесся его звонкий голос:

– Ух ты, какой тортище! А можно мне так отрезать, чтобы на куске и розочка и шоколадка оказались?

– Сейчас просто положу шоколадку вот сюда, – пообещала Катя.

Сережка вздохнул.

– Иди скорей чай пить, – подначила я его, – а то Кирюхе крем со всего торта достанется.

– Ну и пусть, – буркнул Сережка, поднимаясь, – сами потом плакать будете, когда парню четырнадцать стукнет. Уже сейчас никого не слушает, дальше будет только хуже…

Бубня себе под нос, он двинулся на кухню. Я с наслаждением вытянула ноги на диване и зевнула. Сережа трогательно любит Кирюшу и готов ради него, не задумываясь, босиком в огонь, но иногда у старшего брата случаются припадки занудства. Сегодня их жертвой пал Кирка, а неделю назад Сережка налетел на Катю, требуя, чтобы та немедленно отдала свою машину в ремонт. Бедная подруга отбивалась как могла, но старший сын почти изрыгал огонь, живописуя ужасное техническое состояние «Жигулей». Вообще говоря, он прав. Руль в Катиной тачке не только поворачивается по кругу, но еще и ходит вверх-вниз, как штурвал у истребителя. Может, для самолета это и хорошо, но гаишники отчего-то бледнеют, увидев такой трюк.

Добавьте к этому почти полностью отвалившийся глушитель, помятое левое крыло, «лысые» шины и постоянно вываливающуюся из гнезда зажигалку…

Впрочем, приступы Сережкиного занудства связаны всегда с одним фактором. Парень работает в рекламном агентстве и, когда получает заказ, расцветает, словно кактус. Если же клиенты не спешат в офис – начинаются проблемы у нас дома.

На диване было очень уютно, за окнами мел ледяной декабрь. На календаре пятое число, а на градуснике почти минус тридцать. Но дома тепло, уютно и даже бодрая перебранка, доносящаяся с кухни, совершенно не раздражает. В голове вяло толкались мысли – что приготовить завтра на обед? Макароны по-флотски или гуляш с картошкой?

– Эй, Лампа, – раздалось над головой, – иди в кровать, а то сейчас на диване задрыхнешь, в антисанитарных условиях.

Лампа – это я, меня зовут Евлампия, и домашние сделали от имени кучу производных: Лампочка, Лампадель, Лампидусель, Лампец, – как только меня не называют, просто мрак. Но я абсолютно, совершенно, невероятно счастлива. Впрочем, так было не всегда.

Еще этой осенью я влачила жалкую жизнь больной, никчемной и ничего не умеющей богатой дамы. И звали меня в той, другой жизни – Ефросинья. Имечко это мне дал отец, профессор математики. Так звали его мать, которую я, кстати сказать, никогда не видела. Да это и неудивительно, ведь появилась я у родителей поздно и была единственным ребенком. Мамочка – оперная певица – сделала все, чтобы любимая дочурка никогда не знала горя. Меня выучили играть на арфе, отдали в консерваторию, а после пристроили в филармонию, где чадо благополучно протосковало до замужества. Артистическая карьера не задалась, славы и денег я не имела. Впрочем, материальная сторона меня не слишком волновала. Мать ухитрялась решать все мои проблемы как по мановению волшебной палочки. А накануне своей смерти мамусенька благополучно выдала дщерь замуж за Михаила Громова, племянника своей подруги. Правда, жених оказался моложе невесты, зато красив, умен, богат, ласков… Список его достоинств можно продолжить еще на километр…

Потекла незамутненная семейная жизнь. Я с детства отличалась слабым здоровьем, а после того, как в мою честь сыграли марш Мендельсона, расхворалась окончательно. Аллергия буквально на все, бесконечные простуды, плавно переходящие в бронхит, воспаление легких, ангины и грипп. Безостановочно болел желудок, и приходилось соблюдать строжайшую диету, отказавшись от сладкого, соленого, кислого, горького, жареного, копченого, жирного…

Прибавьте к этому жуткую скуку, которая прочно поселилась в нашей квартире. Михаил целыми днями торчал на работе, а приходя после полуночи домой, рушился в своей спальне на кровать, сжимая в руке сотовый телефон. Супруг в отличие от меня вел бурный образ жизни, что, в общем, понятно. Интересы бизнеса заставляли его бывать на всевозможных презентациях и фуршетах, торговля компьютерами – дело не простое. Мне же слабое здоровье не позволяло сопровождать его, и приходилось изнывать дома, возле телевизора. Домашнее хозяйство вела прислуга.

Единственной моей радостью стали детективные романы. Я скупала все новинки, как отечественные, так и зарубежные, пачками «проглатывала» тома и частенько мечтала: вот бы оказаться хоть разочек на месте одной из героинь, пережить увлекательное приключение, столкнуться с трудностями, размотать тугой клубок преступлений…

Да куда мне с таким здоровьем!

Но неожиданно моя жизнь переменилась. Однажды в дом доставили видеокассету, где была заснята страстная постельная сцена. Раскрыв рот, следила я за своим мужем и незнакомой черноволосой женщиной. Заканчивалась запись выступлением этой дамы. Назвавшись Таней, она сообщила, будто беременна от моего супруга, и категорично потребовала, чтобы я дала ему развод.

Несколько часов я металась по квартире, ища выход из создавшегося положения, и наконец, приколов мужу на подушку записку: «В моей смерти прошу никого не винить», – убежала на улицу, бросив в квартире все – документы, деньги, ключи…

Побродив бесцельно по улицам, я набралась смелости и бросилась под проходящую мимо машину.

Но, очевидно, провидение решило дать мне шанс, потому что за рулем этого автомобиля сидела Катя.

Так я оказалась в ее большой, бестолковой семье. Два сына, Сережка и Кирюшка, невестка Юля, мопсы Ада и Муля, стаффордширская терьерица Рейчел, кошки Клаус и Семирамида, три хомяка да жаба Гертруда. Питались в этой семье исключительно готовыми пельменями и супчиками «Кнорр», убирали раз в году, стирали на Пасху. И не потому, что были неряхами, нет, всем просто было некогда. Уходят в восемь и возвращаются в восемь, падая от усталости.

Катя – кандидат медицинских наук, отличный хирург. К ней на операцию больные записываются в очередь, Сережка работает в рекламном агентстве, Юлечка учится на факультете журналистики и подрабатывает в газете. Занят и Кирюшка – школа, секция спортивной гимнастики, английский…

Когда мать приволокла домой грязную тетку, никто из детей даже не изумился. Во-первых, у них постоянно жили гости, во-вторых, Катюшка жалостлива без меры и частенько притаскивает с собой сирых и убогих. То бабушку, которую милые родственнички не хотят забирать из больницы домой, то бомжиху, спящую в подъезде, то девчонку-провинциалку, не поступившую в вуз и решившую заняться древнейшей профессией…

Неизвестно, как бы сложилась моя дальнейшая судьба, но на следующее утро после того, как я попала в эту суматошную семью, началась невероятная, захватывающая дух детективная история.

Катю похитили, и я осталась один на один с домашними и материальными проблемами. Пришлось заботиться о Сереже, Кирюше, Юле, собаках, кошках, хомяках и жабе Гертруде. Не буду рассказывать, как училась готовить, стирать, убирать, опущу и повествование о походах в школу… Ситуация осложнялась еще и тем, что я просто обязана была отыскать похитителей и вызволить Катю.

После долгих и мучительных поисков подруга нашлась на… чердаке моей собственной дачи в Алябьеве, а одним из главных преступников оказался не кто иной, как Михаил Громов.

Раскрыв рот, слушала я рассказ майора Костина, распутывавшего хитрое дело. Слушала и не верила своим ушам. Мой якобы ласковый, интеллигентный, заботливый, щедрый муж на самом деле оказался хладнокровным негодяем и убийцей. Он не торговал компьютерами, фирма, якобы производящая программные продукты, просто служила ширмой. Громов вместе с компаньоном наладили выпуск из пищевой соды «американских витаминов» и обманывали почем зря наивных людей.

Не лучше поступил супруг и со мной. Больше всего он боялся, что я случайно узнаю о том, какое наследство оставили мне родители: коллекцию картин лучших художников России. Мой отец, оказывается, собирал ее всю свою жизнь, а я в детстве ничего в этом не понимала. После смерти папы полотна были переданы на сохранение лучшему другу семьи, старику Юровскому. И наше с Михаилом благополучие строилось не на его заработках, а на тех деньгах, что супружник выручал, торгуя пейзажами и портретами из коллекции моего отца. А еще в мое приданое вошли дача в Алябьеве и квартира моих родителей, огромные пятикомнатные апартаменты в центре Москвы, тоже благополучно пущенные Громовым с торгов.

Мужу было выгодно, что жена апатично и бесцельно сидит дома, кутаясь зимой и летом в оренбургский платок. Он без конца «заботился» обо мне, постоянно внушая мысли о слабом здоровье. Ему страшно не хотелось, чтобы я очнулась от спячки и начала выяснять финансовые проблемы. Трогательно уложив меня в кровать в компании таблеток, капель и микстур, Михаил преспокойненько ехал с любовницей в ресторан. Правда, возвращаясь домой, он никогда не забывал прихватить для «несчастной больной» букет или коробочку пирожных.

– Купил с заварным кремом, – щебетал супружник, внося в спальню поднос с чаем, – подумал, что со сливочным слишком тяжело для твоей больной печени.

Я принимала «заботу» за чистую монету и чувствовала себя благодарной. Но этой осенью мои глаза неожиданно раскрылись, а судьба переменилась кардинально. Я даже придумала себе новое имя – Евлампия, похоронив Ефросинью вместе со старой жизнью.

Михаила с подельником посадили пока в Бутырскую тюрьму. Суд еще впереди, следствие в самом разгаре. Впрочем, жалостливая Катя, которую негодяи продержали на чердаке почти месяц, прикованной к крюку, велела мне отнести мужу передачу и даже купила нехитрый набор для зека – чай, сахар, колбасу и сушки. Но я наотрез отказалась тащить неподъемную сумку на Новослободскую улицу и подала на развод. Михаил и так получил за мой счет слишком много материальных благ, теперь пришла пора платить по счетам, к тому же мне не нравятся люди, решающие свои проблемы методом похищения беззащитных женщин.

Квартиру, где протекала моя унылая семейная жизнь, я заперла, а сама поселилась у Кати. Веду домашнее хозяйство, готовлю, убираю, стираю, бегаю в школу к Кирюшке и забочусь о животных. Денег, естественно, не зарабатываю, но парадоксальным образом не чувствую себя нахлебницей, наоборот, я хозяйка в этих огромных апартаментах, которые Катя сделала из двух квартир – своей трехкомнатной и Юлиной двухкомнатной.

Впрочем, если понадобятся деньги, можно продать какую-нибудь из картин, а на даче в Алябьеве мы намереваемся провести лето.

Многие женщины загрустили бы, окажись они у плиты и стиральной машины, но я счастлива и довольна до неприличия. Каждое утро я встаю в семь утра с великолепным настроением. И еще одна странность – мучившие меня бесконечные болячки исчезли просто без следа. Ни аллергии, ни головной боли, ни бронхита. Я здорова и, пробегав по ноябрьской слякоти в тонких, постоянно промокающих замшевых сапогах, ни разу даже не чихнула.

– Эй, Лампа, – вновь сказала Катя, – иди в кровать, так и будешь на диване ночевать?

– Здесь хорошо, – пробормотала я, медленно погружаясь в сновидения, – двигаться неохота…

– Ладно, – согласилась подруга.

Я почувствовала, как сверху заботливо опускается одеяло. Потом раздалось сосредоточенное сопение, и на грудь навалилась горячая тяжесть. Это мопсы Муля и Ада, не найдя меня в спальне, явились в поисках хозяйки в гостиную и моментально устроились на покой прямо поверх одеяла. Я осторожно повернулась на бок, мопсихи свалились в уютное пространство между моими коленями и лицом. Повозившись немного и поспорив, кто уляжется мордой на подушку, они утихли и начали тихонечко посапывать. Нежное сопение перешло в храп. Рейчел умостилась на полу. Шестидесятикилограммовая стаффордшириха не полезла на диван, прекрасно понимая, что ей там не хватит места. От мопсих исходило мирное приятное тепло, и я безмятежно задремала под убаюкивающий храп.

ГЛАВА 2

Резкий звонок влетел в ухо, будто пуля. Я моментально села, тряся головой и плохо соображая, что случилось. На столике разрывался телефон. Рука машинально схватила трубку.

– Это ты? – раздался высокий нервный голос. – Ты?

– Я, – машинально ответил мой язык.

– Умоляю, – зачастила женщина, слегка задыхаясь, – умоляю, скорей приезжай, при тебе он побоится.

– Куда и зачем? – оторопела я.

– Послушай, – бормотала невидимая собеседница, глотая от возбуждения слова, – ты ведь не бросишь меня одну, скорей, умоляю. Во дворе машина паркуется, наверное, это он… Ну, Анечка, приди, дорогая, он же убьет меня…

– Вы не туда попали, – сказала я.

Трубка моментально противно запищала. Я положила ее на рычаг и взглянула на часы – половина шестого. Сон пропал, мопсихи сидели на диване, тараща круглые глаза. Я невольно поежилась, и тут телефон затрезвонил вновь.

– Анечка, дорогая, – забубнил тот же голос, – скорей…

– Вы опять попали ко мне…

Вновь раздался противный писк. Но едва я положила трубку, как раздалась трель.

– Господи, – воскликнул тот же голос, – ну что же происходит! Ну почему меня все время с вами соединяют! Боже, он сейчас войдет!

– Успокойтесь, пожалуйста, – попробовала я образумить припадочную тетку.

Ее слова о близкой смерти совершенно не испугали меня. Скорей всего дама – истеричка, обычная бытовая кликуша. Если бы кто-то на самом деле ломился к ней в квартиру с желанием убить, от тетки бы уже мокрого места не осталось. У Кати есть такая больная – Нина Кочеткова. Чуть заболит голова, как она принимается трезвонить с диким воплем: «Погибаю, спасите».

Ее не волнует, что на дворе ночь или праздничный вечер, Катя обязана ехать спасать припадочную, иначе телефон раскалится добела.

– Господи, – бормотала невидимая собеседница, – ну что мне делать?

– Давайте я позвоню этой вашей Ане, может, меня соединит, – предложила я.

– Да, да, да, – закричала женщина, – пишите телефон, да скажите, что он сейчас меня убьет.

– Как вас зовут?

– Да какая разница?

– Интересное дело, – возмутилась я, – я должна, по-вашему, сообщить этой Ане, что кто-то кого-то убьет? А как она догадается, что речь идет именно о вас?

– Лана, меня зовут Лана! – выкрикнула тетка и бросила трубку.

Я поглядела на бумажку. Номер почти такой же, как у нас, только заканчивается не на семь, а на шесть.

Незнакомая Аня, естественно, мирно спала в этот ранний час. Мерные гудки равнодушно неслись из трубки. На двадцатом я отсоединилась. Многие люди выключают на ночь телефон, не хотят, чтобы их будили звонками среди сна. Наверное, Аня из таких.

Может, и мне вытащить вилку из розетки да забыть о происшедшем? Но не успела я подняться, как аппарат вновь зазвенел. Проклиная собственное малодушие, я подняла трубку и безнадежно спросила:

– Лана? Аня не отвечает. Наверное, вам лучше позвонить ей попозже, где-нибудь около восьми…

В трубке кто-то прерывисто всхлипывал. То ли Лана плакала, то ли на линии были помехи. Наконец до моего уха долетел слабый голос:

– Все, он ушел, умоляю, прошу…

Я обозлилась вконец:

– Вот видите, он ушел, вы живы, ложитесь спокойно спать, да и мне не мешало бы доспать. Утром позвоните на телефонную станцию и скажите…

– Умираю, – прошелестел голос, – он убил, умоляю, придите сюда, не хочу лежать одна, Христа ради…

Слова долетали, словно сквозь вату, женщина говорила размеренно, будто робот. Потом из трубки послышались стоны и нечто, больше всего напоминающее поскуливание. Я опять глянула на часы – шесть. Нет, уснуть точно не удастся.

– Какой у вас телефон?

Но Лана, очевидно, не поняла, потому что забормотала:

– Селезневский проезд, 15, квартира 42.

Ба, да это соседний с нами дом!

– Сейчас приду, – пообещала я, сбрасывая одеяло. Ну если у этой тетки просто истерический припадок, мало ей не покажется. Виданное ли это дело, трезвонить посреди ночи и не давать людям спокойно спать!

Полная злобы, я влезла в джинсы, свитер, надела пуховик и, подобравшись на цыпочках к двери, стала осторожно поворачивать ключ. Домашним можно еще целый час поспать, я успею вернуться, вот только опрокину ведро ледяной воды на голову наглой истерички. Ключ, звякнув, упал на пол. Я вздрогнула. Только не хватает разбудить детей. Но в доме стояла сонная тишина. Даже собаки, моментально прибегающие на звук открывающейся двери в надежде на то, что их возьмут прогуляться, мирно дрыхли на диване в гостиной.

Я вышла из подъезда и поежилась. Еще не рассвело, темное небо усыпали яркие, какие-то ненастоящие звезды. Стоял дикий холод, градусов тридцать, не меньше, и, пока я бежала к соседней блочной башне, под ногами громко хрустел снег. Ощущение было такое, словно идешь по крошащимся осколкам.

Дом с виду походил на наш, как близнец. Но внутри поджидал меня сюрприз – оказались отключенными лифты, оба сразу. Я чертыхнулась, у нас из экономии вырубают только один, причем пассажирский. Всем ведь понятно: если понадобится, не дай бог, тащить в «Скорую помощь» носилки с больным, то с 12-го этажа это не так просто сделать. Но здесь, очевидно, никто не боялся заболеть. Прикинув, что сорок вторая квартира скорей всего на седьмом этаже, я, отдуваясь, полезла вверх. Лестница выглядела чистой, но, может, такое впечатление складывалось потому, что ее освещали тусклые, едва ли не двадцатипятиваттные лампочки. Стояла гробовая тишина, ни малейшего звука не долетало до слуха. Где-то на третьем этаже мне стало страшно и, пожалев, что ввязалась в эту историю, я побежала по ступенькам. Но моя физическая подготовка оставляет желать лучшего, поэтому на пятом, задохнувшись, я притормозила и оставшийся путь проделала медленно, предвкушая, что скажу незнакомой Лане.

Дверь сорок второй квартиры выделялась на фоне других. Обитая красивой зеленой кожей, она выглядела дорого и щеголевато. А вместо обычного звонка красовалась выполненная из непонятного материала собачья морда. Жуткий китч! Кирюшка недавно увидел эту штуку на рынке и долго просил установить «собачку» у нас дома. Я еще тогда подумала – неужели есть человек, способный купить подобный мрак? Оказывается, есть!

Нажав на «нос», я послушала хриплую трель, призванную имитировать лай. Лана не спешила открывать дверь. «Лай» стих. Я повторила операцию. Но истеричка не торопилась. Обозлившись, я дернула за ручку. Видали нахалку! Не дала мне поспать, а сама преспокойненько задрыхла! Я хорошо знаю таких припадочных! Небось устала комедию ломать и рухнула в объятия Морфея, совершенно не ожидая, что такая дура, как я, примчится ее спасать!

Дверь неожиданно без скрипа приотворилась. Ну и прекрасно, сейчас ей мало не покажется! Нарочно громко топая сапожищами, я влетела в темную прихожую и заорала:

– Лана, вы где?

В ответ раздался едва различимый стон. Я ринулась на звук. В небольшой комнате на кровати лежала женщина. Спальня без слов рассказала о хозяйке – хорошо обеспечена и одинока. Постель застелена кокетливыми желтыми шелковыми простынями, повсюду рюшечки, бантики, кружавчики, искусственный мех и розовые оборочки. Сама Лана была облачена в невероятную красно-оранжево-черную пижаму из тех, что за бешеные деньги продаются в специализированных магазинах белья. Подходящий прикид для истерички, как правило, это «тонко чувствующие и художественные натуры». Я открыла было рот, чтобы выплеснуть благородное негодование, но тут же осеклась. Может, незнакомка и припадочная, но сейчас ей явно было плохо. Синеватая бледность заливала лицо, капли пота покрывали лоб. На одеяле валялась трубка радиотелефона. Я набрала «03».

На двадцатом гудке я вся искрилась злобой. Это только в кино все сломя голову кидаются к носилкам, где испускает последний вздох больной, в жизни же никто даже пошевелиться не желает. Наконец безликий голос сообщил:

– «Скорая» слушает.

– Пожалуйста, пришлите врача, женщине плохо.

– Возраст? – равнодушно поинтересовалась трубка.

Более дурацкого вопроса и придумать нельзя. Впрочем, понятно, почему его задают первым. Если, к примеру, узнают, что заболела восьмидесятилетняя старушка, спешить не станут. Бросив мимолетный взгляд на Лану, я ответила:

– Сорок пять.

– Что с ней?

– Не знаю, она без сознания.

– Боли есть?

– Не знаю, вроде нет.

– Адрес.

Я быстро продиктовала название улицы.

– Кто вызывает?

– Соседка.

– Ждите, – без всяких эмоций оповестила диспетчерша и отсоединилась.

Я с тревогой посмотрела на больную. Внезапно она открыла глаза и пробормотала:

– Анечка, ты пришла!

Я не стала ее разубеждать и подтвердила:

– Пришла, пришла, сейчас врач приедет.

Лана как-то странно всхрапнула и почти неразборчиво забормотала:

– Подделка, подделка, искал…

– Все, лежи тихо, – успокоила я ее, бросая взгляд на часы.

Ну где же «Скорая»? Так и умереть можно, не дождавшись помощи.

Лана беспокойно зашевелилась.

– Лежи смирно, – велела я.

Но женщина, словно заигранная пластинка, повторяла:

– Подделка, подделка…

– Хорошо, хорошо, подделка, – попробовала я ее утешить, – не бойся, сейчас медицина прикатит. Что у тебя болит?

Но Лана замолчала, потом вновь всхрапнула и неожиданно громко и сильно вскрикнула:

– Он мне не поверил, все искал, искал, но нету…

– Хорошо, хорошо, – решила я успокоить женщину.

– Ты веришь?

– Конечно.

– Тогда расскажи всем, что он меня убил! – страстно выкрикнула Лана и откинулась на подушку.

Лицо ее страшно задергалось, рот с усилием сделал вдох, но выдоха не последовало. Глаза уставились в одну точку, руки неожиданно вытянулись. Я перепугалась окончательно, но минуты текли и текли, миновало четверть часа, и тут прозвенел резкий звонок. Громыхая железными ящиками, двое довольно молодых мужчин вошли в комнату и, глянув на Лану, разом вздохнули.

– Надо же, – вздохнул один, – под самый конец смены.

– Еще б полчаса и спокойненько домой ушли, – добавил второй.

Первый вытащил какие-то бланки. Второй нагнулся над Ланой и велел мне:

– Дайте полотенце, похуже, чтобы не жалко было выбросить.

Ничего не понимая, я пошла в ванную, сдернула с крючка розовую махру и отдала фельдшеру. Тот зачем-то засунул полотенце Лане между ног.

– Вы что, гинекологический осмотр производить собрались? – удивилась я.

Доктор вздохнул, накапал в стаканчик коричневую жидкость и, протягивая мне резко пахнущую емкость, спокойно пояснил:

– Белье испачкается, вам потом выбросить придется.

– Почему? – не поняла я, крайне удивленная, что они даже не пытаются оказать больной помощь.

– Потому, – ответил врач, накручивая телефон, – что после смерти сфинктры расслабляются, и содержимое мочевого пузыря и прямой кишки…

Он не договорил и крикнул в трубку:

– Алло, «Скорая», экипаж пятнадцатый, высылайте своих, у нас труп. Нет, до приезда.

Я стояла, плохо соображая, что происходит.

– Фамилия? – спросил доктор.

– Моя?

– Нет, умершей.

– Не знаю.

Врач хмыкнул.

– Ладно, имя и возраст.

– Лана, а сколько лет, понятия не имею.

Терапевт окинул меня холодным взглядом и поинтересовался:

– А вы, собственно, кто такая?

Я замялась, ну как объяснить ему суть? Рассказать, как мне позвонила ночью незнакомая женщина, а я побежала на зов? Лучше поступлю проще:

– Соседка.

– Соседка-беседка, – присвистнул фельдшер, – давайте быстренько документики поищем. Небось паспорт лежит в письменном столе или в шкафу с бельем.

Он оказался прав. В соседней комнате, в баре, на стеклянной полке стояла небольшая коробочка. Сверху лежала бордовая книжечка. Я открыла ее – Светлана Родионовна Ломакина, 1952 года рождения.

– На сердце не жаловалась? – поинтересовался врач, бодро заполняя бумажки, – может, стенокардией страдала?

– Я плохо ее знала, – промямлила я.

– Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, – пробубнил фельдшер, связывая бинтом запястья несчастной.

Потом он вытащил небольшой кусок оранжевой медицинской клеенки, быстро написал на ней печатными буквами «Ломакина» и начал, насвистывая, привязывать бирку к ноге усопшей. Мне стало дурно от его выверенно деловитых движений. Парень работал как автомат, никаких чувств не отразилось на его лице, словно перед ним была не умершая женщина, а сломанная табуретка. Впрочем, разлетевшаяся мебель скорей всего вызвала бы у него гнев или злость, во всяком случае, хоть какие-нибудь эмоции.

– Ладушки, – сообщил врач, – ждите, сейчас приедет милиция.

– Зачем?

– Так положено в случае смерти в отсутствие медицинского работника, – сообщил мужик, сгребая бумажки.

Они двинулись к двери.

– Эй, погодите, – крикнула я, – а тело?

– Мы не возим мертвяков, – пояснил фельдшер, – приедет патруль, вот с ним и разбирайтесь. То ли в судебный заберут, то ли на общих основаниях отправят. Ждите.

– Одна, с трупом? – обомлела я.

– Ну и что? – обозлился доктор. – Живых надо бояться, а от мертвых никакого вреда, тихие они и незлобивые.

Звякнув напоследок железными ящичками, они исчезли на лестнице. Опять воцарилась былая тишина, но уже не такая полная, как полчаса тому назад. Ожил лифт, я услышала, как он движется в шахте, а во дворе взвыла сигнализацией какая-то машина. Мне стало холодно и страшно, и я поспешила выйти в другую комнату. Она, очевидно, служила гостиной. Возле телевизора стояли два красивых, скорей всего, новых велюровых кресла. В одном, свернувшись уютным клубочком, как ни в чем не бывало мирно спал огромный кот тигровой окраски. Шею животного охватывал красивый широкий ярко-голубой ошейник с медальоном. Я машинально погладила котяру и еще раз заглянула в паспорт.

Светлана Родионовна была одинокой. Ни один штамп не украшал выданный в 1997 году документ, графа «Дети» тоже осталась пустой. Чтобы хоть как-то скоротать время, я пошла на кухню. Да, похоже, что она и впрямь жила одна. Две маленькие кастрюльки, крохотная сковородочка и небольшой холодильник. У семейных женщин совсем другой набор посуды и, как правило, огромные шкафы для хранения продуктов.

Кокетливая розовая ванная без слов рассказывала о титанических усилиях, которые предпринимала хозяйка, пытаясь вернуть стремительно уходящую молодость. Стеклянные полочки с трудом вмещали батареи баночек и легионы тюбиков. Чего тут только не было – кремы от морщин, целлюлита и пигментных пятен, омолаживающие лосьоны, пилинг-маски, скрабы, лечебная глина, облепиховые примочки, огуречные тоники… С ума сойти, как она только во всем этом разбиралась. Но на полотенцесушителе висела одинокая банная простыня, на крючке – только женский, правда, очень дорогой халат, и нигде не было видно мужского одеколона, приспособлений для бритья, да и зубная щетка скучала в одиночестве. Все ясно. То ли она никогда не была замужем, то ли развелась.

Внезапно мой взгляд упал на часы – без пятнадцати семь. Если сейчас не вернусь домой, дети и Катя проспят. Они не заводят будильники в надежде на то, что ровно в семь я влечу в комнату, издавая боевой клич: «Подъем!»

Ноги сами собой понесли меня к двери. Ну зачем я нужна милиции? Все равно ничего не сообщу путного, покойную я не знала, еще не поверят в приключившуюся со мной историю и потащат в отделение, потом нахлебаешься. Лучше потихонечку испариться, бедной Ломакиной я уже ничем не помогу, да и была она скорей всего сумасшедшей, несла какую-то чушь, приняла меня за свою знакомую…

– Мяу, – раздалось внизу.

Я притормозила у самой входной двери. Об ноги терся кот. Он распушил хвост и ласково урчал, наверное, хотел есть. Секунду я смотрела на приветливое красивое животное, потом подхватила его и вышла на лестничную клетку. По всему выходило, что Светлана одинока, значит, бедная киска скорей всего останется в пустой квартире без еды и питья, обреченная на голодную смерть. Милиция не станет слишком волноваться из-за кота, и он погибнет. Ладно, возьму его пока к нам, а там пристроим красавца кому-нибудь в хорошие руки.

ГЛАВА 3

Домой я ворвалась ровно в семь и, посадив ошалевшего кота на полку у зеркала, заорала, быстро стягивая куртку и сапоги: