Поздним вечером в окно гостиной кто-то постучал. Я оторвалась от DVD-плеера, по которому смотрела сериал про Эркюля Пуаро, и крикнула:
      – Входите, не заперто.
      – Здесь никто не пользуется замками, – раздалось из холла, и в комнату вошла Эмма.
      Надеясь, что сумела скрыть свое недовольство, я вежливо улыбнулась:
      – Добрый вечер. Еще не спите?
      – У меня бессонница, – сообщила Эмма. – Можно я сяду?
      Мало найдется людей, которые, услышав такой вопрос, честно ответят: «Нет, сейчас у меня нет желания вести беседы, хочу спокойно насладиться фильмом», поэтому я приветливо сказала:
      – Конечно, выбирайте самое удобное кресло.
      Эмма плюхнулась на цветастое сиденье. Я уставилась на даму, молчание несколько затягивалось. Чтобы нарушить его, я сделала дежурное замечание:
      – Сегодня стояла замечательная погода.
      – Немного жарковато, но для Флоридоса характерен зной, – привычно отреагировала Эмма, – дождей до сентября не будет.
      – Волшебный климат. Завтра, наверное, небо тоже останется безоблачным, – педалировала я тему.
      – Зонтик нам точно не понадобится, – эхом отозвалась Эмма.
      Я притихла, гостья не делала попыток возобновить беседу.
      Я почувствовала раздражение. Виола Тараканова, как известно, не получила в детстве так называемого светского воспитания. Нет, я не вытираю нос кулаком, не ковыряю вилкой в зубах, знаю, какое платье следует надеть, если меня позовет на чай английская королева, даже слышала, что истинная леди всегда носит шляпку. Но вот всякие тонкости остались за гранью моего понимания. Если честно, ответы на вопросы: с какой стороны от кавалера должна идти дама, если их представляют королю; можно ли отправиться на охоту в юбке; коим образом надлежит приветствовать дам в гостиной – начинать с самой пожилой или с наиболее знатной, – меня мало волнуют. На королевский раут мне не попасть, убийством животных, пусть даже и легально разрешенным, я не занимаюсь, и среди моих знакомых нет графинь-баронесс-виконтесс-маркиз, поэтому первой я поздороваюсь с какой-нибудь старушкой. А вот Эмма, наверное, в курсе этих примочек и сейчас соблюдает этикет: раз она пришла в гости, то ее обязаны развлекать разговором. Но я же не звала даму! Значит…
      – Извини, Вилка, – вдруг подняла голову и заговорила Эмма, – на самом деле я пришла потолковать о важном деле, но не знаю, с чего начать.
      Я ощутила некий дискомфорт. Отчего-то произнесенная Эммой фраза резанула слух, но что меня задело, я так и не поняла, потому что дама вдруг сняла косынку, огромные очки с темными дымчатыми стеклами и мгновенным движением стерла носовым платком с губ огненно-красную помаду.
      – Ой, господи… – ахнула я и прижала руки к щекам.
      Эмма оказалась страшилищем. На ее голове практически не было волос, и лучше бы ей быть совершенно лысой, чем иметь на макушке несколько коротко остриженных пучков. Брови отсутствовали начисто, как, впрочем, и ресницы. В воспаленных, опухших веках прятались то ли голубые, то ли серые глаза, верхняя часть щек представляла собой переплетение множества рубцов. На носу и подбородке кожа была нежная, не тронутая болезненными изменениями, зато губы походили на… Извините, сравнения закончились.
      – Матерь божья! – помимо воли произнесла я. Тут же поняла свою бестактность и попыталась исправить ситуацию: – Прости, Эмма, я не хотела тебя обидеть.
      – Ерунда, – небрежно произнесла гостья, – я давно привыкла к производимому мною впечатлению.
      Отработанным движением Эмма прикрыла голову шелком, вернула на место очки, вытащила из кармана помаду и ловко, без помощи зеркала, накрасила губы. Затем пояснила:
      – Автомобильная авария. Хочешь, покажу, как я выглядела до катастрофы?
      Не дожидаясь моего ответа, она вытащила из кармана блузы нечто типа маленького бумажника, открыла его, и я увидела фотографию двух молодых женщин. Не красавиц, но вполне симпатичных, с открытыми счастливыми улыбками.
      – Я слева, – ткнула пальцем в изображение гостья. – Наверное, ты удивилась, увидев меня на пляже в халате, штанах и носках? Сочла ненормальной?
      – Нет, что ты, – пробормотала я.
      Эмма улыбнулась.
      – Не ври. Мое тело выглядит хуже лица – был ожог девяноста пяти процентов кожи. Обычно в подобных случаях люди не выживают, но доктора совершили чудо, и я выздоровела, однако жизнь моя теперь качественно изменилась. Как ты догадываешься, я всегда появляюсь на людях в макияже, с прикрытой головой. Ношу плотные колготки или брюки, кофты с рукавами до запястья. Остаться обнаженной позволяю себе лишь в ванной, где нет ни одного зеркала.
      – Бедняжка, – вырвалось у меня.
      – Софье пришлось хуже – она умерла. – Эмма пожала плечами. – А я живу, дышу морским воздухом, вкусно ем, валяюсь у телевизора. Антон, правда, появляется редко, ну да и понятно почему. Иногда я подумываю об удочерении симпатичной малышки, но меня останавливает мысль: как ребенок отнесется к виду изуродованной мамочки, а?
      Я не нашлась, что ответить.
      Эмма села на ковер по-турецки и сказала:
      – У меня много денег – достались от матери, ее звали Анна Львовна. Она всю жизнь занималась продажей картин, работала в музее, оценивала полотна для частных коллекционеров, сильно поднялась во время войны. Люди из-за голода продавали шедевры за бесценок, отдавали Рубенса за пакет гречки. А у матери к продуктам был доступ – мой отец заведовал крупным складом. Консервы там, макароны, яичный порошок… Нехорошо осуждать родителей, они меня обожали, тем более что произвели на свет в почти пожилом возрасте. Я родилась в семидесятом, маме исполнилось сорок пять, папе было на десять годков больше. Да, да, понимаю твой невысказанный вопрос. Анне во время войны и двадцати не исполнилось. Как она могла оценивать картины? Но ее родители работали в Эрмитаже, девочка с малолетства жила среди искусствоведов, отлично разбиралась в живописи, в семнадцать лет выскочила замуж… Да и дед с бабкой имели большое собрание раритетов. Но история моей семьи тебе не интересна, главное одно: я богата. Антон же был беден.
      – Это твой муж? – я рискнула перебить ее.
      – Точно, – кивнула Эмма, – Антон Поспелов. Короче, мне очень нужна твоя помощь!
      – Что я могу сделать? – пролепетала я.
      Эмма поправила очки.
      – Для начала выслушай меня.
      – Хорошо, – кивнула я, – начинай!
      Гостья стянула с дивана плед, завернулась в него и поудобнее уселась на подушки. Затем завела рассказ.
 
      Эмма рано встретила свою любовь – увидела Антона в метро и потеряла голову. Симпатичная девочка понравилась парню, и у них начался роман. К декабрю они поняли: им не жить друг без друга, и Эмма объявила матери:
      – Я выхожу замуж.
      Отец ее к тому времени уже умер, а мать не возражала, лишь вздохнула и сказала:
      – Я не против раннего брака, сама стала женой в семнадцать лет, но… Эммочка, он тебе не пара.
      – Почему же? – возмутилась дочь.
      – Мы москвичи (после войны родители перебрались в Москву), имеем квартиры, дачу, машину, – принялась перечислять Анна Львовна, – коллекцию картин и статуэток, драгоценности. Эмма, ты – богатая невеста. Теперь взгляни на своего жениха. У него лишних порток нет, живет в общежитии и небось мечтает о московской прописке. Девочка, вы познакомились в подземке! Спутника жизни так не выбирают.
      – Мама, немедленно прекрати! – взвилась Эмма.
      – Извини, доченька, – парировала Анна Львовна, – но такова правда. Богатой девочке следует трижды подумать, прежде чем бежать в загс.
      – Я люблю его, а он любит меня, – уперлась Эмма.
      – Ты еще так молода… – попыталась вразумить ее мать.
      – Ну-ка, вспомни, сколько тебе самой было, когда ты вышла за папу! – ринулась в бой Эмма.
      – Солнышко, мой муж был старше Антона, – возразила Анна Львовна, – он содержал семью. Конечно, я разбираюсь в искусстве, как никто другой, и папа никогда не лез ко мне с советами, какую картину или фигурку приобретать, но деньги на покупки давал он и…
      – Антон тоже способен меня обеспечить! – рявкнула Эмма.
      – Хорошо, душенька, – покорно кивнула мать, – мое дело дать совет, а твое – либо послушать его, либо нет. Давай зови жениха.
      Анна Львовна с распростертыми объятиями приняла будущего зятя, угостила его вкусным ужином, вытащила бутылку раритетного вина, и Эмма расслабилась. Слава богу, мама очень ее любит, поэтому не станет противодействовать ее счастью. Но тут дело приняло неожиданный поворот.
      Подав на стол кофе, Анна Львовна сказала:
      – Теперь обсудим технические детали свадьбы. Где вы хотите ее справлять?
      – В кафе, – быстро ответил Антон.
      – Замечательно, – одобрила Анна Львовна. – Расходы, естественно, пополам.
      – Мама, – зашипела Эмма, – ты с ума сошла?
      – Заинька, – укоризненно покачала головой Анна Львовна, – Антон вливается в семью, в которой нет мужчин. Он же не собирается жить за наш счет? Наверное, понимает, что я далеко не молода, получаю скромную пенсию и нуждаюсь в помощи. Конечно, я возьму на себя оплату половины счета за свадебное торжество, куплю тебе платье, туфли, фату, но потом с радостью передам тебя, как говорится, в руки мужа. Буду очень благодарна, если вы изредка станете навещать меня.
      – Что значит «навещать»? – поперхнулась Эмма. – Разве мы не тут будем жить?
      – Доченька, две хозяйки на кухне, даже, если они ближайшие родственницы, непременно поссорятся, – заявила мать. – Но ты не переживай, проблему жилья для вас решит твой муж.
      Антон покраснел, а Анна Львовна улыбнулась.
      – Еще кофе?
      Эмма вцепилась в край дивана. Она думала, что жених откланяется и уйдет навсегда из негостеприимного дома. Но Антон поступил иначе.
      – С удовольствием! Плесните кофейку, – отозвался он. – И от пирога я не откажусь.
      Первые годы после свадьбы молодые жили очень тяжело. Анна Львовна, как и предупреждала, не пустила их к себе, Поспеловым пришлось снимать квартиру. Эмма иногда прибегала к матери и жаловалась:
      – Зимнее пальто превратилось в рухлядь, сапоги истоптались, телевизор сгорел…
      Анна Львовна ахала, покупала дочери одежду, но на телевизор денег не давала. Она вообще не помогала дочери рублями, однако частенько делала ей подарки, причем приобретала вещи, которыми могла пользоваться только Эмма, допустим, платье. Если же речь шла о предмете, который мог пригодиться и зятю, к примеру, о холодильнике или об утюге, тут мать прикидывалась глухой.
      В конце девяностых у Антона появилась возможность поднять собственный бизнес, и Эмма обратилась к матери с просьбой:
      – Дай нам денег, под проценты.
      – Я подумаю, – неожиданно ответила старуха. А через три дня объявила свое решение: – Вы получите нужную сумму, но лишь в том случае, если фирма будет оформлена на Эмму.
      Антон скрипнул зубами, а дочь налетела на Анну Львовну:
      – Мы живем с мужем не один год, почему ты до сих пор его ненавидишь?
      – А почему я должна любить его, голытьбу бесштанную? – искренне изумилась Анна Львовна. – Хм, захотел за наш счет подняться… Но ведь я даю деньги! Пусть оформит бизнес на тебя. Какая разница, кто юридический хозяин, а мне спокойней будет.
      И тут Эмма не выдержала. Она очень любила мать, была почтительной дочерью, но Анна Львовна перегнула палку, травя Антона. Эмма нахмурилась и сказала:
      – Мама, ты подарила мне дачу.
      – Верно, – согласилась та, – я переоформила фазенду на тебя.
      – Значит, дом мой?
      – Конечно, солнышко.
      – Тогда я его продам, а деньги отдам мужу, – выпалила Эмма.
      – С ума сошла! – подскочила Анна Львовна. – Я живу на даче десять месяцев в году!
      – Но дом мой, что хочу, то с ним и делаю, – жестко заявила дочь. – Или переоформление это всего лишь спектакль и ты подарила то, чем мне нельзя воспользоваться? Короче: или ты одалживаешь нам деньги, или я выставляю дачу на торги.
      – Боже… – ужаснулась Анна Львовна. – Дождись моей смерти, она не за горами. Опустишь гроб с телом матери в могилу и станешь богатой, сори потом накоплениями родителей, как пожелаешь!
      – Неужели ты хочешь, чтобы я ждала твоей кончины? – потеряла над собой контроль Эмма. – Если все и так мне достанется, дай сейчас хоть часть!
      – Ладно, – заплакала Анна Львовна, – хорошо, будь по-твоему. Но все же пусть Антон фирму на тебя оформит.
      Эмма застонала. Мама непробиваема, разговор пошел по кругу.
      Представляете, в каком настроении супруги ушли от Анны Львовны? Но, наверное, она тоже сильно переживала. Во всяком случае, через несколько дней после той беседы у старухи приключился инфаркт, и она умерла. Эмма осталась единственной наследницей состояния матери.
      Воспользоваться наследством можно было лишь по прошествии полугода, поэтому Эмма собралась продать дачу. Зять на похоронах тещи уронил несколько слезинок, но Эмма понимала: Антон совершенно не расстроен, Анна Львовна скончалась весьма вовремя. Через пару месяцев мысль о службе, которая будет приезжать на дом брать у больных анализы, могла прийти в голову другому медику. Идея витала, что называется, в воздухе. А пока Антон работал в затрапезной поликлинике участковым терапевтом.
      Эмма, служившая гримером в небольшом театре, во всем поддерживала мужа. Конечно, дочери было жаль маму, но… та ведь противилась ее семейному счастью.
      Не дожидаясь официального статуса наследницы, Эмма, имевшая права на вождение, села за руль маминых «Жигулей», не переоформив машину на себя. Легковушка, несмотря на древний год выпуска, была по существу новой, поскольку бывшая хозяйка редко ее эксплуатировала.
      Спустя некоторые время после смерти Анны Львовны супруги решили поехать на дачу. С собой они прихватили близкую подругу Эммы Софью Калистидас.
      Соня была гречанкой, она прибыла в Москву в раннем возрасте вместе с родителями, отец ее был дипломатом. Сонечка училась в русской школе, и многие считали девочку россиянкой. От матери Софье досталась светлая кожа и голубые глаза, от отца – черные вьющиеся волосы и веселый нрав. Калистидасы были обеспеченными людьми, Сонечка на лето уезжала в Грецию, проводила время на исторической родине, но осенью всегда возвращалась в Москву. У Сони было два родных города, и столицу России она покидать не собиралась. Дружба Эммы и Софьи была очень крепкой, они считали себя сестрами, что совсем не удивительно – Анна Львовна и старшие Калистидасы являлись большими друзьями.
      Незадолго до роковой поездки на дачу в жизни Сониных родителей произошла трагедия. Ее отец с матерью вернулись в Грецию, а вскоре Константина Калистидаса обвинили в получении взяток и посадили в тюрьму. Оливия, мать Софьи, не вынесла позора и умерла. Соня хотела полететь на похороны мамы, но греческие приятели предупредили девушку: как только дочь Калистидаса окажется в аэропорту Афин, ее мигом задержат и начнут допрашивать.
      Соня тяжело переживала трагедию и не уставала повторять:
      – Папу оболгали, он никогда не брал взяток! Да, отец способствовал заключению огромного количества торговых контрактов между двумя странами, но никаких не имел мыслей о личном обогащении!
      – Не волнуйся, – пыталась утешить подругу Эмма, – следствие разберется, и дядя Костя окажется на свободе.
      – Да, да, – кивала Соня, – тогда он навсегда переедет в Москву, продаст наш дом, землю в Греции и обоснуется в России. Ей-богу, тут ему будет лучше, он уже на три четверти москвич.
      Таковым было положение вещей, когда Антон, Эмма и Софа поехали на дачу…
      Моя гостья умолкла, потом продолжила:
      – Дальше я ничего не помню. Очнулась в больнице, вся в бинтах. Врачи сказали, что муж вытащил меня из горевшей машины…
      «Скорая помощь» доставила Эмму в ожоговый центр, где ее ввели в искусственную кому, иначе сердце несчастной могло не вынести боли.
      Окончательно осознать случившееся Эмма смогла лишь спустя длительное время. Антон осторожно рассказал жене об аварии.
      – Ты не справилась с управлением, – объяснял супруг, – автомобиль занесло на крутом повороте, он врезался в дерево, возник пожар. Я успел выскочить и вытащил тебя.
      – А Софа? – воскликнула Эмма.
      – Она погибла, – мрачно ответил муж. – Понимаешь, я бросился спасать сначала свою жену. Вас двоих одновременно я не мог вытащить. Выволок тебя, сбил с одежды пламя, положил на землю, рванулся к автомобилю и… все.
      – Ужасно, – прошептала Эмма, – я убила Соню.
      – Ты не виновата, – резко прервал жену Антон, – нам навстречу из-за поворота выскочил грузовик, это он спровоцировал аварию и скрылся.
      Грузовик не нашли, останки Сони кремировали, Антон поднял бизнес и в короткое время разбогател. Поспелов, казалось, начисто забыл о трагическом происшествии, а вот Эмма никак не могла оправиться. Память к ней возвращалась очень медленно, воспоминания оживали лишь после бесед с мужем…
      – Странное дело, – удивлялась сейчас Эмма, – мне приносили еду, и я спокойно жевала. Великолепно помнила, что кашу засовывают в рот, а не мажут на голову. Не было никаких трудностей с самообслуживанием – я нормально одевалась, пользовалась туалетом. Да, было трудно ходить из-за рубцов, но я знала, для чего существует унитаз, легко отличала его от раковины. Не потеряла никаких других жизненных навыков, могла читать. Но вот о себе не помнила ничего. Вообще! Можно считать, что я умерла тогда, на дороге.
      – Постой! – воскликнула я. – Но ты только что весьма подробно описала отношение Анны Львовны к твоему мужу, значит, помнишь некоторые детали.
      – Сама я ничего не помнила, – потрясла головой Эмма, – это все Антон. Жаль, что мама умерла и не узнала, каким самоотверженным человеком оказался «плохой» зять. Антоша выхаживал меня, как младенца, сам сидел у кровати, боялся, что медсестры недоглядят. В больнице о моем супруге легенды ходили, мол, таких мужей в ожоговом центре не встречали. Я выжила только благодаря ему – Антоша приводил доноров, приносил необходимые средства по уходу, читал мне вслух книги. А когда стало ясно, что у меня амнезия, начал показывать фотографии, рассказывал о моих родителях. Кстати, мог ведь скрыть, что теща его не любила и что он платил ей взаимностью, но не стал врать.
      – И ты вспомнила прошлое?
      – Ну… не совсем, – призналась Эмма, – есть провалы. Особенно из периода раннего детства, школьных лет. Ведь в то время Антоши со мной рядом не было, он знал лишь общую информацию. Один раз он привел в больницу мою классную руководительницу, попросил ее поговорить со мной, напомнить о тех годах. Так учительница посмотрела на меня, зарыдала и в обморок упала. Хотя винить ее не следует, мой вид производит ужасное впечатление.
      – Чем же я могу тебе помочь? – спросила я.
      Эмма поправила платок.
      – Сейчас объясню.

      После больницы Эмма осела в московской квартире, жила взаперти. Антон пытался развлечь жену, нанял ей компаньонку, но Эмма выгнала даму прочь. А спустя пару месяцев у бедной Поспеловой началась депрессия.
      Комнаты казались чужими и неудобными. Банки на кухне стояли не в том порядке, в каком хотелось Эмме, матрас на кровати был слишком жестким, одеяло жарким, белье противным, из шкафа пахло отвратительными духами, в ванной стоял жуткий шампунь с ароматом ванили… Раздражало все, даже марка телевизора.
      Антон безропотно терпел капризы жены.
      Став законной наследницей Анны Львовны, Эмма получила возможность распоряжаться имуществом. И однажды поехала на квартиру покойной матери. Вошла в комнату, где прошло детство, и не почувствовала ничего, кроме жуткого дискомфорта. Неужели она была счастлива в этих темных, завешанных картинами и застеленных коврами помещениях? Хрустальные люстры, антикварные шкафы, раритетное пианино, на котором никто никогда не играл… Эмма просто задохнулась здесь и быстро вышла на лестничную клетку.
      Но вещи матери следовало разобрать, и Эмма вернулась, стала перебирать бумаги, удивляясь тому, что не испытывает никаких эмоций.
      В одном из ящиков нашлось заверенное нотариусом завещание. Так Эмма узнала, что она очень обеспеченная женщина. Анна Львовна владела тремя квартирами, расположенными в центре Москвы. Недвижимость вместе со всем остальным имуществом принадлежала по завещанию ее дочери, но… та не могла вложить деньги в дело мужа. Вот открыть свое собственное – сколько угодно. При завещании было письмо от Анны Львовны: «Дорогая Эмма. Я не доверяю Антону Поспелову. Думается, он волк в овечьей шкуре. Поэтому ты не должна помогать оборванцу деньгами. Если он хочет стать бизнесменом, пусть зарабатывает сам или оформляет фирму на тебя. Надеюсь, ты послушаешь моего совета и выполнишь последнюю материнскую волю».
      Эмма разорвала послание. Значит, Антон говорил правду – у него с тещей не было взаимопонимания. Но молодая женщина знала, что супруг любит ее, и не собиралась идти на поводу матери.
      В общем, никаких положительных эмоций при разборе бумаг Эмма не испытала. Но потом, уже поздним вечером, ей попалась на глаза фотокарточка: две симпатичные девушки, обнявшись, стоят перед объективом, их легко можно принять за сестер. Стройные фигуры в одинаковых светлых платьях, длинные волосы развевает ветер, голубые глаза сияют огнем… Фоном служит бескрайнее синее море, сливающееся на горизонте с таким же бесконечным небом.
      Эмма перевернула карточку и прочла на обороте: «Соня и Эмма. Пелоппонесус».
      Когда за ней заехал Антон, она ему сказала:
      – Милый, я хочу поехать в Грецию.
      – Зачем? – изумился Антон.
      – Думаю, мне там будет хорошо, – протянула Эмма. – И… вдруг ко мне вернется память?
      Антон с жалостью посмотрел на жену:
      – Конечно, как пожелаешь.
      – А еще… Мне кажется, что прах Сони надо захоронить на родине, – неожиданно заявила Эмма.
      Поспелов покачал головой.
      – Урна уже в нише московского колумбария.
      – Ее можно достать, – не дрогнула Эмма.
      – Зачем? – поразился Антон.
      – Я убила лучшую подругу, – прошептала несчастная, – надо упокоить ее как положено. Наверное, София хотела бы лежать рядом с мамой. Решено, отвезу ее прах в Грецию.
      – Очень трудно получить разрешение на перемещение останков, – попытался сопротивляться муж, – придется обойти кучу инстанций…
      – Нет, – перебила его супруга, – я просто спрячу урну с пеплом в своей сумке, никто и не узнает, что я везу.
      Антон купил жене путевку, Эмма в составе группы туристов прилетела в Грецию. Флоридос тогда вовсе не считался райским местом, отель для очень богатых и знаменитых еще не построили – это было крошечное поселение из семи домов, стоявших у моря, еще был небольшой ресторанчик, который держала престарелая чета. Эмма случайно оказалась во Флоридосе – на обратном пути из Пелоппонесуса, где она зарыла урну с прахом в могилу матери Софии, сломался автобус, водитель вызвал ремонтную бригаду, экскурсанты пошли купаться. Эмма, которая по понятной причине не снимала при посторонних верхнюю одежду, взобралась на холм, повернулась лицом к морю и поняла – отсюда она никогда не уедет. Наконец-то на земле нашлось место, где она будет счастлива.
      В Москву все же пришлось вернуться для того, чтобы продать одну из принадлежавших Анне Львовне квартир. Денег, вырученных за четырехкомнатную жилплощадь в Китай-городе, хватило для строительства шикарной виллы во Флоридосе и ее полной «экипировки». Через год после переезда Эммы Флоридос превратился в роскошный курорт…
      – Вот жалость! – воскликнула я.
      – Наоборот, – усмехнулась собеседница. – Сюда приезжает весьма ограниченное количество людей, большинство из которых русские. Местные жители-греки живо продали свои домики за нереально огромные деньги и уехали, счастливые, в другие городки. Здесь теперь очень тихо, спокойно, меня никто не беспокоит. Хотя, конечно, знают, что я из Москвы. Обслуживающий персонал отеля давно по моему поводу перестал сплетничать, горничные и всякие там коридорные знают, что я богатая дама, попавшая в автомобильную аварию. Кажется, они мне сочувствуют.
      Я кивнула:
      – Во всяком случае, Раиса сказала, что ничего о вас сообщить не может.
      Эмма переменила позу.
      – Раиса не сплетница, служба обязывает ее держать язык за зубами. Думаю, она давно навела обо мне справки, но Рая ошибается, если считает меня несметно богатой. Просто я очутилась во Флоридосе до того момента, как цены на землю стартовали в космос.
      – Но и бедной вас нельзя назвать, – заметила я, – содержание особняка, вероятно, обходится недешево.
      Эмма вынула сигареты, закурила одну и снова закашлялась.
      – Имея парочку квартир в Москве, можно жить в Греции, – фыркнула она, – я сдаю апартаменты и счастлива.
      – Вам можно позавидовать, – ляпнула я.
      – Полагаешь? – спросила Эмма и сняла очки.
      Я вздрогнула и почувствовала себя дурой. Поспелова подышала на стекла, протерла их носовым платком, вновь водрузила на нос и, обхватив руками колени, сказала:
      – Давай договоримся – ты будешь употреблять местоимение «ты». Помоги мне, я попала в странную ситуацию.
      – Что ты имеешь в виду? – живо спросила я.
      Эмма встала и подошла к окну.
      – Тяжело жить без памяти, – прошептала она.
      – Зато тебя не грызет совесть за совершенные дурацкие поступки, – я решила слегка подбодрить Эмму. – Лично мне хотелось бы кое о чем забыть навсегда.
      – Врачи обещали, что амнезия пройдет, – не обращая внимания на мое заявление, продолжала Эмма, – но их прогноз не сбылся. Некоторое время назад в отель приехала мадам Жаклин. Слышала что-нибудь о ней?
      – Никогда, – ответила я.
      – Она мировая знаменитость, экстрасенс, ясновидящая, гадалка. Постоянно живет во Франции. К Жаклин стоит очередь на несколько лет вперед, – растолковала мне Эмма, – она почти со стопроцентной точностью видит как будущее, так и прошлое. Жаклин прибыла сюда инкогнито, никто не знал, кто она такая. Понятно, почему она шифровалась: ей небось прохода не дают.
      – Но ты выяснила правду?
      Эмма начала ходить между диваном и окном.
      – Да. Вечером я пришла на общий пляж, легла на лежак. Вокруг ни души, лишь невдалеке сидит девушка, как мне показалось, с вязанием. Ну кивнула ей вежливо – во Флоридосе, как в деревне, принято со всеми здороваться. А девица вдруг и говорит: «Вы живете чужой жизнью». И давай озвучивать мою историю.
      – Весело, – поежилась я.
      – Ага, – подтвердила Эмма, – Жаклин пообещала, что мне после ее отъезда приснится сон, а в нем будет присутствовать некий предмет. Синий. И рано или поздно я пойму, где взять эту вещь и когда следует ее забрать. Как только она окажется в моих руках, память оживет. Знаешь, и ведь правда! Не успела Жаклин улететь, меня стали преследовать кошмары. Сначала всю ночь я куда-то бежала. Жуть! Несусь босая, грязь в разные стороны, падаю, ползу… Я просыпалась от ужаса. Затем возникла гора, я карабкалась на нее как обезьяна, следом появился дом… А потом я увидела медальон на цепочке… Похоже, не дорогой, он лежит…
      Эмма прижалась спиной к стене, поднесла ладони к щекам и затряслась, как кролик, попавший под ливень.