Придя в восторг от собственной сообразительности, я схватила ведро, бросила в воду большую таблетку из упаковки с надписью: «Киллер» – и начала безостановочно чихать. От получившегося раствора интенсивно пахло какой-то гадостью. Но делать нечего, я опустила в жидкость тряпку, но впопыхах забыла надеть резиновые перчатки и, закончив мытье полов, насторожилась: кисти рук стали красными и шершавыми. Я пошла было в ванную за кремом, но тут увидела часы и ахнула, с ума сойти, мне давно следовало быть в театре.

Забыв про крем, я натянула куртку, всунула ноги в сапоги и понеслась к метро, на ходу обдумывая линию поведения.

Баба Лена сидела на своем же месте, уткнув нос в журнал.

– Вы куда? – прогудела она.

– К Батурину, – ответила я.

– Зачем?

– На работу наниматься.

Старушка подняла голову, в ее глазах мелькнул неприкрытый испуг.

– Кем?

– Актрисой, – улыбнулась я.

Баба Лена отложила журнал.

– Не ври-ка! А то я не знаю, как девки выглядят, говори правду, вторым вахтером посадить тебя хотять? Ты лучше сразу уходи! Служба собачья, все вокруг шнырь-шнырь, оруть и визжать. Ни сна ни отдыха, один гундеж, голова потом раскалывается. Зарплата – кот чихнул, я тут почему сижу? Мине два оклада дають, а тебе половину отсыпять…

– Не волнуйтесь, – решила я утешить бабушку, – на ваше место я не претендую, в гримеры нанимаюсь.

– А-а-а, – протянула бабулька, – ступай во вторую комнату, там Батурин сидит – горюет.

– Что-то случилось? – решила я разговорить бабку, но та уже уткнулась в глянцевое издание, забыв обо всем на свете.

Глава 7

Юлий и впрямь выглядел не лучшим образом, под глазами у него темнели круги, верхние веки опухли, под нижними появились «мешки».

– Пришла? – хмуро спросил он.

Я кивнула.

– Готова работать?

– Конечно.

– Документы.

Я положила перед Батуриным паспорт и диплом консерватории.

– А где трудовая книжка и свидетельство об окончании курсов визажистов-гримеров?

– Ой, простите, завтра принесу.

– Ладно, – вдруг подобрел Батурин, – можешь начинать. Условия царские – работаешь каждый день, выходной один, плавающий, оклад семьсот рублей.

– Сколько?!!

Юлий улыбнулся:

– Сказал же, райское место! Целых семь сотен за ерунду, лучше службы не найти. Кстати, в буфете скидка и в твои ящики с косметикой никто не лезет, закупай что надо за наш счет. Согласна?

Если бы я на самом деле решила устроиться визажистом, то моментально унеслась бы прочь из «Лео» с его «царскими» условиями. Работать шесть дней в неделю за семьсот рублей в месяц! Ну и ну! Теперь понятно, отчего в театре дефицит гримеров.

– Так как? – весьма недовольно поторопил меня Юлий. – Да – да, нет – нет, поживей определяйся.

– Большое спасибо, я согласна.

Юлий хлопнул кулаком по столу.

– Пиши заявление, заполняй анкету и дуй в девятую комнату, там Галя сидит, завцехом бутафории и реквизита, поступаешь под ее начало.

Галя оказалась женщиной необъятной толщины.

– Хорошо бы ты у нас до лета проработала, – одышливо просопела она.

– Так до июня всего ничего осталось, – улыбнулась я.

Галя вздохнула, окинула меня настороженным взглядом и поинтересовалась:

– И где ты служила?

– На радио, – брякнула я, – «Бум» называется, там руководство сменилось, нас вон выгнали и новых сотрудников набрали.

– Ладно, – кивнула Галя, совершенно не удивившись тому, что на радиостанции потребовался специалист по макияжу, – на своем работать будешь?

– Вы о чем?

– Косметику принесла?

– Нет.

– Ну тогда бери вон тот чемоданчик и ступай к Щепкиной, – неожиданно весело улыбнулась Галя, – у нас по штату три гримера, реально есть одна Олеся, теперь еще ты. Наши актеры в основном сами справляются, но бывает грим сложный, как в пьесе «Собака-вождь», вообще чума! И, кроме того, есть дамы, не желающие лично прикасаться к краскам. Значит, тебе работать со Щепкиной! Сейчас шлепай к Софье, да будь осторожна.

– В каком смысле? – поинтересовалась я, взяв обшарпанный, довольно тяжелый чемоданчик.

– Если не хочешь, чтобы завтра о тебе весь театр судачил, ничего ей о себе не рассказывай, – улыбнулась Галина, – упаси бог хоть слово о семье сказать, пожалеешь потом, да поздно! Ясно?

Я кивнула и отправилась на поиски примы.

Софья, одетая в ярко-красное, расшитое золотом платье, сидела на стуле перед большим зеркалом.

– Вы кто? – недовольно сморщилась она, увидав меня на пороге. – Что за бесцеремонность? Отчего без стука врываетесь?

– Извините, я только что принята на работу гримершей, еще всех порядков не знаю, – потупилась я.

Щепкина закатила глаза.

– О боже, снова новенькая.

– Да, простите.

– Надоело до смерти!

– Понимаю.

– Ну сколько можно сотрудников менять!

– Верно.

– Опять вам все объяснять надо!

– Право, я не виновата.

Софья сказала:

– Ладно, потом убью Батурина. Давайте знакомиться – Щепкина, родственница того самого Щепкина, Михаила Семеновича, отца российского театра! Слышала, надеюсь, это прославленное имя?

Я закивала.

– Конечно, конечно.

– Ника Оболенская будет вам говорить, что является потомком известных князей, не верьте ей. Фамилия Ники в девичестве Крошкина, Оболенской она по первому мужу стала, нет в ней благородной крови, а вот во мне гены великого трагика, талант в нашей семье переходит по наследству. Чего стоишь столбом? Начинай причесывать и гримировать, не хлопай глазами. Знаешь, какой спектакль сегодня?

– Нет, – проблеяла я.

– «Анна Фифаль», поняла?

– Э… э… ну… в общем!

Щепкина схватилась тощими ручонками за виски.

– О боги! «Анна Фифаль» – пьеса, рассказывающая о жизни Анны Фифаль. Усекла?

– Да.

– Я играю ее младшую сестру, женщину тридцати лет, я никогда не скрывала своего возраста, честно признаюсь, мне двадцать восемь, поэтому особого грима не понадобится.

Я подавила смешок, кажется, вчера сия мадам называла иную цифру, вроде речь шла о тридцати двух годах.

– Ну, приступай, – заерзала на стуле Софья.

И тут только до меня дошло: сейчас придется гримировать актрису! Но я не умею делать ничего подобного!

– Впрочем, сначала причеши парик, – велела Софья, – а я пока покурю. Ты не против поболтать?

– А где парик? – спросила я.

– Так на болване, – ткнула рукой в сторону подоконника Щепкина и добавила: – Где-то я тебя встречала… Лицо знакомое!

Я подошла к окну, сняла парик с подставки, схватила расческу и, кое-как приглаживая пряди, ответила:

– Я сидела в гримерке вчера, у Жанны, а вы туда зашли.

Глаза Софьи вспыхнули огнем.

– Значит, знаешь, что у нас случилось?

– Актриса на сцене умерла, – промямлила я, – говорят, сердечный приступ!

Софья заломила руки.

– Сейчас все объясню! Только скажи: ты знакома с Жанной?

– Мы в одном подъезде живем, – соврала я.

– Ага, – подпрыгнула Щепкина, – сейчас про твою соседушку такое тебе сообщу! Она ведь не замужем!

– Точно не знаю.

– Я не спрашиваю, а уточняю: супруга у Жанки нет! Да хватит волосы драть, лучше посиди покури и меня послушай!

Из накрашенного ротика Софьи Сергеевны потоком полились сплетни, я села на квадратную табуретку и превратилась в огромное ухо. Надо же, как мне феерически повезло, Софья относится к породе самозабвенных сплетниц, которым жизненно необходим молча внимающий им индивидуум. От слушателя даже не требуется реакции, любое словечко, оброненное им, обозлит Щепкину до полусмерти, тут главное – кивать и изредка произносить нечто типа:

– Да ну? Не может быть! Вот так ситуация!

Появившись в театре, Жанна, по словам Щепкиной, сразу попыталась отвоевать себе место под солнцем. Но не тут-то было, в «Лео» существуют две враждующие группировки, одна, под руководством Софьи Сергеевны, терпеть не может главного режиссера Валерия Арнольского, другая, где предводительствует Ника Оболенская, ненавидит директора, Юлия Батурина. Только не подумайте, что за кулисами идет война с применением оружия. Нет, все очень красиво, члены коллектива мило улыбаются друг другу, чмокают в щечку, говорят комплименты, но втихаря гадят коллегам в меру фантазии. Шуточки случаются разные.

То в чашку, из которой по ходу действия должна пить героиня, вместо воды нальют чистый лимонный сок, то поменяют обувь или испачкают костюм. Один раз Лену Ромину заперли в гримерке, и она опоздала на выход. Мелочь, конечно, но радует душу.

Впрочем, делались и более крупные пакости. Очередная постановка Валерия Арнольского была в пух и прах разнесена в газетах критиком Федором Тарасовым. Ника Оболенская подозревала, что борзописцу заплатила Щепкина, но как доказать сей факт? В общем, не зря иногда театральные коллективы называют клубком целующихся змей.

Жанна по наивности не разобралась в ситуации, она проработала в труппе всего месяц, когда Арнольский начал распределять роли в новой постановке. Семнадцатилетнюю главную героиню предстояло сыграть Щепкиной, ее двадцатилетнюю подружку – Нике Оболенской, которой, мягко говоря, за сорок, а Жанночке досталась тетушка шестидесяти лет, выходящая на сцену в самом конце спектакля. Кулаковой по роли следовало помахать платком и трагически воскликнуть:

– Уехали.

Все, занавес! Жанна дождалась конца заседания и побежала к Арнольскому.

– Право смешно мне изображать старуху, – с жаром заявила глупышка, – пусть уж ее Оболенская сыграет, ей как раз по возрасту!

Этот идиотский поступок можно объяснить лишь крайней наивностью Кулаковой и ее страстным желанием исполнить одну из главных ролей в спектакле. Жанна и не подозревала о том, что Ника Оболенская одно время жила с Арнольским и, разойдясь с ним, сохранила с режиссером великолепные отношения. Именно по этой причине Нике до сих пор доставались самые выгодные роли.

– У вас, деточка, нет должного опыта, – нахмурился Арнольский, – нужно сначала проявить себя на небольших выходах.

– Но я по возрасту больше подхожу, – не успокаивалась Жанна, – ладно, могу попытаться сыграть то, что вы предложили Софье Сергеевне.

Арнольский вздернул брови, а потом выставил нахалку из кабинета. Естественно, режиссер сообщил о разговоре Нике, а та разболтала подробности Соне. Хоть Щепкина с Оболенской и ненавидят друг друга, в некоторые моменты дамы объединяются, и тогда тому, против которого они собрались дружить, следует быстро заказывать венок на собственные похороны.

В результате Жанне объявил бойкот почти весь коллектив, ей делали пакости с особым удовольствием и «щепкинские», и «оболенские». Единственной актрисой, с которой у Жанны неожиданно сложились очень хорошие отношения, была Тина Бурская. Она по непонятной причине взяла Жанночку под крыло, всячески демонстрировала свою любовь к ней, и именно из-за этой дружбы Кулакову держали в театре. Дело в том, что супруг Бурской, очень богатый человек, являлся щедрым спонсором «Лео», и ни Арнольский, ни Батурин не хотели ссориться с меценатом. Тина мигом показала зубы директору и режиссеру, когда те надумали избавиться от Жанны.

Распределяя роли в очередном спектакле, Арнольский демонстративно не заметил Кулакову, ей не досталось даже крохотного прохода. На следующий день Тина вошла в кабинет к главрежу и, закатив глазки, простонала:

– О-о-о, Валерий, у Семена Петровича сейчас трудно с деньгами, он никак не может помочь нам с оплатой декораций.

– Да? – расстроился Арнольский. – Вот беда-то!

– А я собралась на недельку в Эмираты скатать, – продолжала Бурская, – можно?

– Тебе – что угодно, дорогая.

– Отлично, отпусти заодно и Жанну.

– Кулакову? Но зачем?

– Мы же подруги, – засмеялась Тина, – ты разве не знал? Жанночка вчера так расстроилась, что ей роли не досталось! Весь вечер у нас в гостиной плакала, вот Семен и предложил: «Езжайте, девочки, развлекитесь, а пьесы еще будут».

Валерий усвоил урок, Жанна получила свой выход, а Семен Петрович оплатил декорации. Пришлось и Софье с Никой поджать хвосты, Бурская существовала в театре на особом положении, с ней следовало находиться в хороших отношениях.

Щепкина остановилась, схватила пачку сигарет и спросила:

– Понятно?

– Да-да, – закивала я.

– Так это еще не все! – азартно воскликнула сплетница. – Конечно, муж Бурской – набитый золотом мешок, все у него есть: загородный дом, машина, счет в банке. Ну за каким чертом Вальке при полном отсутствии таланта требовалась сцена? Сидела бы на своей Рублево-Успенской дороге спокойно! Нет, тянуло ее в театр! И еще: у Вальки был любовник.

– Да ну?

– Точно. Павел Закревский.

– Тоже артист?

– Ха-ха! Нет! Стилист. Якобы. А на самом деле альфонс, Павлик по богатым бабам отирается.

Я снова замерла на табуретке. Никакой шокирующей информации Щепкина мне не сообщила. Во все времена при богатых не очень молодых дамах существовали мальчики. Не надо думать, что жиголо – явление только нашего времени. Я очень хорошо помню, как мы с мамочкой, прогуливаясь по фойе Большого театра, налетели на певицу Раскину, шестидесятилетнюю особу в ярко-красном, слишком обтягивающем ее пышные формы костюме.

Дива бросилась целовать маму, я деликатно стояла в стороне, а чуть поодаль от Раскиной топтался юноша лет двадцати. Я решила, что это сын примы, и вежливо улыбнулась ему, но парень вдруг резко повернулся ко мне спиной. Сочтя юного Раскина крайне плохо воспитанным человеком, я стала смотреть на маму, которой наконец-то удалось вырваться из крепких объятий певички.

– Знакомьтесь, – воскликнула мама, – это Фросенька.

– Боже, – густым меццо-сопрано воскликнула Раскина, – как выросла ваша дочь!

Своего сына, однако, она нам не представила. Заняв кресло в ложе, я не утерпела и сказала маме:

– У этой Раскиной совершенно неотесанный сын, отвернулся от меня букой, надулся. Ни слова не сказал, даже если я ему столь не понравилась, следовало все же хоть изобразить хорошую мину.

Щеки мамули порозовели.

– Мальчик не сын певицы.

– А кто?

– Секретарь.

– Зачем он ей?

Мама закашлялась, а потом сказала:

– Раскина много гастролирует, не может же она сама договариваться о всяких мелочах.

Я сочла это объяснение исчерпывающим, но на следующий день, явившись в консерваторию, рассказала о неучтивом парне своей одногруппнице Любе Калашниковой. Та, тихо хихикая, ответила:

– Секретарь! Как бы не так! Ты, Фроська, просто первый день творения! Спит он с Раскиной, она его кормит, поит, одевает – в общем, содержит в обмен на сама понимаешь что. С Раскиной вечно альфонс таскается, когда надоест, она его меняет, нового заводит, недостатка в претендентах нет.

Поэтому история, услышанная сейчас от Щепкиной, меня совершенно не удивила. Тина Бурская держала около себя Павлика, очевидно, занятый по горло Семен Петрович не уделял жене должного внимания, вот та и завела кавалера. Павел, по словам Щепкиной, прибыл в Москву неизвестно откуда с желанием открыть в столице салон красоты. Скоро провинциальный мальчик понял, что денег у него на подобное заведение нет, а работать на чужого дядю он не хотел. Каким-то образом симпатичный паренек ухитрился попасть на вечеринку, где собрались звезды театра и шоу-бизнеса, там его и подобрала Тина. Она купила кавалеру квартиру, машину и стала усиленно рекомендовать юношу знакомым. Похоже, Бурская не на шутку влюбилась в Павла, потому что таскала его везде с собой, абсолютно не стесняясь, обнималась с ним, всячески демонстрируя присутствующим: сей котик мой! Непонятно, почему до Семена Петровича не доползли слухи о том, что он уже давно украшен ветвистыми рогами. Тина и Павлик не скрывались, вместе уезжали после спектакля, вызывая у Ники и Софьи приступы злобы. Не надо думать, что Щепкина и Оболенская вели аскетический образ жизни, но откровенная похотливость Бурской их бесила, в конце концов, следует соблюдать приличия.

Глава 8

Потом Бурская подружилась с Жанной, и театр замер в предвкушении конфликта, всем сразу стало понятно: Павлик нравится Кулаковой. Пара Бурская – Закревский превратилась в трио. Две женщины, одна – зрелая, богатая, другая – молодая, красивая и бедная, появлялись под ручку со стилистом, одетым с цыганским шиком. Закревский обожал белые костюмы, золотые цепи, элитный парфюм и спортивные машины.

– Совсем офигела, – удивлялись в театре одни, – ладно, парня содержит, но Кулакова ей зачем?

– Шведская семья у них, – ухмылялись другие, – чего непонятного, всем хорошо.

Щепкина придерживалась второго мнения, но неделю назад ей стало ясно: не все так просто.

В прошлый понедельник Софья Сергеевна задержалась на работе. Сначала у нее лопнули колготки и пришлось ждать, пока шофер привезет из магазина новую пару, а когда она их надела, выяснилось, что автомобиль сломался.

Отметелив шофера, Соня упала на диван, стоявший за ширмой, накрылась пледом и, приказав: «Как только исправят машину, позвоните», приготовилась заснуть.

Но в тот день все шло через пень-колоду. Не успела Соня задремать, как резкий голос Жанны сказал:

– Здесь пусто.

Щепкина хотела возмущенно крикнуть из-за ширмы: «Зачем ты пришла в мою гримерку?» – но тут раздался сладкий тенорок Павлика:

– Да? А где Сонька?

– Она давно ушла.

– Точно?

– Конечно, что ей тут делать. Входи, хоть здесь спокойно поговорим.

Софья Сергеевна замерла от любопытства, а парочка, убедившись в отсутствии посторонних, расслабилась.

– Я люблю тебя! – воскликнула Жанна.

– И я тебя, дорогая, – ответил Павел.

– И сколько нам ждать?

– Сама знаешь, мы не властны над ситуацией!

– Боже, какая она собственница!

– Это слишком резко.

– Не отпускает тебя.

– Ну, ее тоже можно понять.

– Нет, собака на сене, и сама не «ам» и другим не дам.

– Жанна!!!

– Что? Не нравится?

– Не очень! Она для меня столько сделала.

– Она тебя почти уничтожила.

– Не понял!

– Дурачок, – зашептала Жанна, – ты бы уже давно сумел подняться, создал бы себе имя, а так… Таскаешься за ней по тусовкам, и все.

– Тина мне клиентов находит!

– Фу! Она тебя при себе держит, отпустить боится, пойми, Тиночка эгоистка. Хороша любовь! Где она раньше была? А-а-а! Вспомни все. Мерзавка!

– Неправда, – мягко сказал Павлик, – и потом, кто прошлое помянет, тому глаз вон. Тина столько для меня сделала!

– Что именно?

– Ну… квартиру.

– Ты всерьез?

– Конечно.

– Это малая толика!

– Но не все, согласись, делают такие подарки!

– Почему она не купила тебе салон?

– Ну…

– Не мямли!

– Это же очень дорого!

– Сам знаешь, какие у нее деньги!

– Все равно, я не имею права ничего требовать.

– Ошибаешься!

– В чем?

– Знаешь, отчего Тина тебе дело не приобрела? Она боится, что ты встанешь на ноги, будешь самостоятельным, начнешь зарабатывать и в конце концов сделаешь ей ручкой! Тине выгодно иметь тебя возле себя как собачку на длинном поводке, она боится, что ты осмелеешь, заговоришь, и что тогда?

– Сейчас в тебе говорит злоба. Хотя Тина действительно боится потерять меня, и это понятно.

– Может, и так, – прошептала Жанна, – но я люблю тебя, поцелуй меня.

Воцарилась тишина, потом Павлик воскликнул:

– Все устаканится.

– Когда? – безнадежно спросила Жанна.

– Скоро.

– Когда? – настаивала на четком ответе девушка.

– Ну… может, через год.

– С ума сойти! Хочешь знать правду?

– Какую? – осторожно осведомился Павел.

– Истинную, – выдохнула Жанна, – ту, о которой ты совершенно не хочешь слышать? Мы всегда с тобой будем прятаться и ходить хвостом при Тине, она ловко нас прищучила. Если я поругаюсь с ней, меня из театра выпрут, а уж о тебе я и вовсе молчу, хотя ты в отличие от меня можешь потребовать…

– Не могу.

– Можешь!

– Не могу.

– Трус.

– Нет, просто я люблю Тину.

– А меня?

– И тебя.

– Что же нам делать?

– Ждать.

– Чего?

– Не знаю, – растерянно ответил Павлик.

В этот момент затаившая дыхание Щепкина пошевелила затекшей ногой. В комнате стало очень тихо, потом Жанна прошептала:

– Ты за ширмой смотрел?

– Нет, – еле слышно ответил Закревский.

– Глянь, там кто-то есть.

– Не может быть.

– Там шуршат, господи, мы пропали.

Соня услышала осторожные шаги, моментально свернулась в клубочек и натянула себе на голову одеяло.

– Успокойся, здесь никого нет, – сказал Павлик.

– А это что?

– Плед скомканный.

– Кто-то тут возился!

– Наверное, мыши.

– Фу!

– Ерунда, поехали отсюда!

– Куда?

– Возьмем Тину…

– Опять! Мы не можем никуда пойти вдвоем!

– Тина…

– Ты только о ней думаешь?

– Как же иначе!

– Все, уходи!

– Не злись.

– Убирайся.

– Ладно, – спокойно ответил Павлик, – остынешь – позвони.

Послышался легкий скрип, потом стук, альфонс удалился.

До слуха Сони донеслись тихие рыдания, шелест и вскрик, полный тоски и боли:

– Тина, я убью тебя, непременно убью, отравлю. Хватит мучить нас!

В голосе Жанны было столько страсти, что Соня опять забилась под одеяло с головой, мягкие ворсинки полезли в нос, Щепкина неожиданно чихнула и испугалась. Ей совсем не хотелось объясняться с Кулаковой, но из-за ширмы не доносилось ни звука. Софья Сергеевна помедлила немного, потом осторожно слезла с дивана, на цыпочках подошла к ширме и выглянула из-за нее.

В гримерке было пусто, очевидно, выплеснув злобу и гнев, Жанна ушла, она не услышала чиханья и не поняла, что ее беседа с Павликом стала достоянием чужих ушей.

– Ну и как тебе эта история? – поинтересовалась Щепкина.

– Очень интересно, – промямлила я, – вы уже рассказали ее в милиции?

– Конечно, – с горящим взором сказала Софья, – ее ищут.

– Кого?

– Жанну.

– И вы уверены, что это Кулакова отравила Бурскую?

– Сомнений нет, они мужика не поделили, – кивнула Софья, – обычное, скажу тебе, дело, ничего оригинального, почти все пьесы о ревности и смерти, вот хотя бы Шекспир!

– А вдруг Жанна ни при чем?

Щепкина засмеялась:

– Ее весь зал видел, когда она приперла воду.

– Может, это не она на сцену выходила.

Софья Сергеевна ухмыльнулась:

– А кто?

– Насколько я знаю, все участники спектакля в масках?

– Абсолютно справедливо.

– Может, какая-то женщина, переодевшись…

Софья согнулась от смеха.

– Душечка, ты фантазерка. Это же театр! Постороннему человеку на сцену не попасть. И потом, он растеряется, не сумеет правильно выйти, споткнется. Вспомни, Жанну видело много народа.

– Но лицо-то ее было прикрыто маской!

Софья Сергеевна сказала:

– Знаешь, у Жанны такие идиотские, мелкокудрявые волосы, что ее трудно не узнать. Хватит болтать, давай начинай.

Я глубоко вздохнула, расправила парик и с большим трудом нахлобучила его на голову Щепкиной.

– Эй, поосторожней, – завозмущалась актриса.

Я перевела дух, кажется, получилось.

– Теперь подклей.

Я в недоумении уставилась на Софью, что она имеет в виду?

– Приклей вот здесь на висках, сползет, – стала вскипать Щепкина, – ты всегда такая медлительная?

– Ой, простите, я сейчас, – засуетилась я, оглядываясь по сторонам.

Взгляд упал на маленький тюбик с надписью «Клей» в чемоданчике. Обрадовавшись, я схватила тубу и принялась приклеивать фальшивые волосы к коже Щепкиной.

– Ну ничего, – с легким неодобрением отметила Софья Сергеевна, – оставь так, сойдет. Давай грим, тональный крем возьми посветлей.

Вздохнув, словно пловец перед километровой дистанцией, я стала орудовать мазилками. Большинство женщин умеет пользоваться косметикой, вряд ли найдется дама, ни разу в жизни не накрасившая ресниц или не напудрившая нос. Но одно дело украшать собственную мордочку и совсем другое – работать с чужим лицом.

Сначала я старательно растерла по щекам и лбу Щепкиной вязкую массу цвета сочного персика.

– У тебя пальцы холодные, – закапризничала Софья.

Я подышала на руки.

– Фу, – отреагировала актриса, – немедленно вытри лапы, живей румяна к вискам. Послушай, так я и буду тебе объяснять, что к чему?

– Простите, бога ради, я первый раз вас…

– Ладно, ладно, пудры насыпь.

Я пробежала кисточкой по вискам Щепкиной, комочки дисперсной пыли забились в «гусиные лапки».

– Ну что еще?! – воскликнула Софья. – Губы подрисуй.