– Ведро зачем?

– Стирать. Да, еще кипятильники, желательно побольше, штук десять сразу, они в тюрьме все время перегорают. Ну и, естественно, сигареты. Какие попроще, «Приму», допустим, блоков восемь.

– Он столько не выкурит!

– Сигареты в тюрьме валюта, вместо денег ходят, хотя там и всемирный эквивалент любят, желательно зеленый. Кстати, на, спрячь в лифчик.

И он протянул мне странную тугую трубочку, запаянную в кусок от полиэтиленового пакета.

– Что это?

– Доллары, в Бутырке нельзя без них.

– Но почему в таком виде?

Слава тяжело вздохнул.

– Надо же через шмон пройти…

Я почувствовала, как в висках мелко-мелко забили молоточки. В мою жизнь, жизнь человека, выросшего в семье доктора наук и оперной певицы, в мою судьбу абсолютно добропорядочной гражданки, переходящей улицы только на зеленый свет, с ужасающей реальностью врывалась Бутырская тюрьма с какими-то дикими, непонятными правилами.

– Шмон? Это что такое?

– Обыск, – коротко ответил Рожков, – заключенных без конца проверяют, и долларешники Вовке придется протаскивать украдкой, во рту, за щекой или еще где, поэтому в целлофан и закатывают. Кстати, подожди вот здесь.

Он нырнул внутрь большого универмага. Я в изнеможении прислонилась к кирпичной стене. Голова гудела, словно пивной котел. Вернувшийся Славка дал мне маленькие ножницы, две катушки ниток, пачку иголок и упаковку лезвий.

– Это в бюстгалтер засунь.

– Зачем?

Славка разозлился.

– Затем, что я говорю.

– Может, объяснишь все-таки?

Мы сели в его раздолбанные «Жигули» и понеслись по улицам.

– Острые, режущие и колющие предметы к проносу в СИЗО запрещены, – сообщил Слава.

– А ногти как стричь?

– Отгрызать!

– На ногах?

– Слушай, Лампа, – вышел из себя майор, – правила не я придумывал. По мне, это тоже глупость. Во-первых, адвокаты все равно протащат, а во-вторых, работники СИЗО просто зарабатывают, доставляя в камеры все – от тетрисов до сотовых телефонов.

– А что, тетрис нельзя?

– Нет.

– Почему, это же просто игрушка! Скуку разогнать!

Славка нажал на тормоз так, что я влетела в ветровое стекло головой.

– Лампа, имей в виду, как только кто-то из твоих родственников попал в тюрьму, бесполезно интересоваться, как, почему да отчего там такие порядки. Приходится подчиняться молча. Сахар-кусок нельзя, а сахарный песок за милую душу, мыло возьмут, а шампунь ни за что, бульонные кубики примут и супы в стаканах тоже, зато в пакетах отшвырнут, спички – пожалуйста, но зажигалки растопчут каблуком. И уж совсем непонятно, почему можно огурцы и нельзя помидоры. Но запомни, добиться от сотрудников Бутырки ответов на поставленные вопросы невозможно. Просто молча выполняй требования или…

Он замолчал.

– Или?

– Плати по установленному тарифу, передачка сто баксов.

– Ничего себе, – возмутилась я, – кто же такие цены придумал? Да у людей оклады месячные меньше этой суммы. У вас там, в МВД, с ума сошли?

Славка уставился на меня сердитым взором:

– Ты издеваешься? Дурой прикидываешься, да?

Я ахнула.

– Хочешь сказать, что сотрудники тюрьмы за взятки нарушают закон?

– Да, – зашипел Славка, – да, они тут все сволочи, на мой взгляд, их надо самих посадить! Знаешь, сколько раз администрацию Бутырок разгоняли? Ну и чего добились? Новые точно такие же пришли! Тут все имеет стоимость. Сотовый принесут – одна сумма, водки притаранят – другая, лишняя передачка – третья. А родственники, сталкиваясь с этой коррумпированной системой, прямо как ты выражаются. «Что там у вас в МВД за порядки?» Да Бутырка к Министерству внутренних дел не относится!

– Да ну, – удивилась я, – вот новость, я всегда считала, что тюрьма в ведении милиции.

– Нет, – покачал головой Славка, – над ними начальником Главное управление исполнения наказаний, а данное учреждение относится к Министерству юстиции.

– А-а, – протянула я, – это их министр в бане с голыми девочками попался.

– Точно.

– Однако хороши у нас слуги закона, – пробормотала я, – министр в бане с проститутками, генеральный прокурор в чужой квартире с дамами легкого поведения, чего же от служивых из Бутырки ждать? Каков поп, таков и приход!

– Пошли, – велел Слава.

Мы поднялись по узенькой лестнице вверх и очутились в маленьком дворике, забитом людьми с пухлыми сумками. В основном это были женщины с мрачными, растерянными лицами.

– Стой тут, – приказал Рожков и исчез.

Я опять прислонилась к стене и попыталась соединить мозги в единое целое. Но ничего не получалось, мысли расползались, словно тараканы от внезапно вспыхнувшего света.

– Свидания ждете? – раздался рядом тихий, вкрадчивый голос.

Я машинально кивнула и повернула голову. Около меня стоял мужчина в серой майке и довольно грязных сапогах.

– Могу на сегодня, в поток, который пойдет в двенадцать, устроить, – проговорил он и улыбнулся, обнажив гнилые, черные зубы.

Мне стало интересно.

– Сколько?

– Договоримся.

– И все же?

– Сотняшку.

– Рублей?

Парень хохотнул:

– Нет, монгольских тугриков! У нас цены в уе.

– Дорого очень.

– Тогда стой неделю и бегай отмечаться по три раза в день.

– Спасибо, я подумаю.

– Только быстро, место одно осталось, не желаешь, другие найдутся. Между прочим, деньги не мне идут. Я-то с этого ничего не имею, исключительно из христианского милосердия помочь хотел.

– Лампа, – крикнул Славка, – быстро сюда!

Я бросилась на зов. Внезапно что-то словно толкнуло в спину. Остановившись, я оглянулась. Гнилозубый «добряк» смотрел мне вслед нехорошим, тяжелым взглядом.

Глава 3

– Слушай внимательно, – велел Славка, пока мы лезли по широкой лестнице вверх, – уж не знаю, получится ли у меня еще одно неправомерное свидание устроить.

– Какое?

– Замолчи и слушай. Твоя задача убедить Вовку, что запираться глупо, поняла?

– Ты думаешь, он убийца?

– Нет, дед Пихто! Улик полно. Пусть заканчивает играть в несознанку, быстрее сядет, раньше выйдет, Отелло долбанутый, – зудел Славка, – а то затянется следствие на год, и будет тут сидеть, на нарах париться! Ежели признается по-быстрому, в месяц процедуру свернут, а мы уж постараемся суд ускорить. Глядишь, к Новому году в колонии окажется, на свежем воздухе, а там возможны варианты…

– Какие?

– На поселение отправят, условно-досрочное дадут, главное, Бутырку миновать и осудиться. Тут знаешь сколько времени люди процесса ждут!

– Сколько?

– И два, и три года… Так что пусть не дурит, завтра адвокат придет.

– Кто его нанял?

– Мы с Мишкой Козловым, только об этом никому рассказывать не надо. Ну давай, вон, видишь, парень стоит у окна, Алексей Федорович зовут, топай к нему, а я тут посижу.

И он остался на лестнице. Я подошла к плечистому блондину, кашлянула и робко сказала:

– Здравствуйте.

С абсолютно каменным лицом парень процедил:

– Евлампия Андреевна Романова? Сдайте паспорт.

Я покорно протянула бордовую книжечку толстощекой бабенке, сидящей в железной клетке перед металлоискателем, и получила взамен железный круглый номерок вроде тех, что выдают в бане. В сумку никто не заглянул, и обыскивать меня не стали.

Алексей Федорович широким шагом двинулся вперед, я засеменила сзади. Мы шли по бесконечным лестницам, изредка проходя сквозь лязгающие решетчатые двери. Наконец мы очутились перед широким коридором, сверху, почти у потолка, виднелась белая стеклянная табличка с черными буквами «Следственная часть».

Алексей Федорович отпер один кабинет и приказал:

– Ждите.

Я рухнула на стул и оглядела крохотное помещение. Обшарпанный письменный стол образца шестидесятых годов, почти раритетная настольная лампа на подставке с зеленым абажуром, допотопный сейф, напоминающий поставленный на попа железный ящик. На стене зачем-то висит карта полушарий, тельняшка. Окно забрано частой решеткой, и из него видна только часть бетонной стены…

Заскрежетал ключ, и в помещение вошел Володя. Маячивший сзади Алексей Федорович угрюмо пробасил:

– Времени вам час, извините, вынужден запереть.

– Естественно, – хладнокровно ответил майор, – должностную инструкцию нужно соблюдать.

Лязгнул замок, мы остались одни. Я кинулась вытаскивать продукты, сигареты и галантерею. Костин мигом проглотил еду, сунул в карман пакетики с кофе, сахар, сигареты и сказал:

– Больше не траться.

– Завтра я продукты принесу.

– Не надо.

– Но как же…

– И так проживу, тут кормят, а за ножницы спасибо, кто надоумил?

– Славка.

– Рожков, – вздохнул Володя и закурил, – ну-ну… И что он просил мне передать?

Я молитвенно сложила руки:

– Вовка, умоляю, покайся. Чистосердечное признание уменьшает вину…

– Но утяжеляет срок, – хмыкнул приятель, – в чем мне, интересно, признаваться надо?

– В убийстве Репниной Софьи Андреевны, 1980 года рождения. Знаешь такую особу?

– Только с прекрасной стороны, – тихо ответил Володя, – некоторое время с обоюдным удовольствием провели вместе.

– А почему расстались?

Приятель вздохнул.

– Знаешь, пока речь шла о постельных удовольствиях, проблем не возникало. Соня – девочка красивая и в кровати многим сто очков вперед даст, фигура роскошная, талию двумя пальцами обхватить можно, грудь словно у Джины Лоллобриджиды в лучшие годы, ноги от ушей, волос – как у трех колли, огромная светлая копна… Но вот когда я к ней чуть привык и захотел просто поговорить, выяснилось, что это невозможно.

– Почему?

Володя с наслаждением закурил и пояснил:

– Сонюшка глупа, как муха. Я сначала думал – прикидывается. Ну как моя дама ухитрилась прожить на свете двадцать лет и ничего не прочитать? Допустим то, что она считает, будто Грибоедов – это марка кетчупа, еще полбеды. Впрочем, меня не слишком напрягло, что она радостно заявила, будто станция «Маяковская» названа в честь построившего ее архитектора, но зимой я затащил ее в кино на «Трех мушкетеров»… Так когда Констанция Бонасье скончалась, бедненькая Сонечка залилась слезами, повторяя: «Умерла, ах, как жаль!»

Глядя на такую реакцию, Володя мигом понял, что его дама никогда не держала в руках книг Дюма, впрочем, любых книг вообще.

– С ней просто не о чем было побеседовать, – объяснил майор, – Соня интересовалась только сплетнями о людях искусства, вернее, эстрадных певцах, еще живо обсуждала новое платье подруги и весьма заинтересованно высказывалась на тему косметики. Даже журнал «Космополитен» с его статьями «Как удержать мужа» и «Стоит ли заводить роман с начальником» казался девушке слишком сложным. Честно говоря, она предпочитала комиксы и видеокассеты. В особенности ей нравился фильм с Джимом Керри «Тупой, еще тупее»… Когда главный герой громко пукал в гостиной, Сонечка валилась на пол от хохота, подталкивая Володю локтем: «Нет, ты гляди, какой прикол! Уписаться можно!»

Сначала Костин посмеивался над любовницей, потом начал хмуриться, а затем настал момент, когда она стала его раздражать, и они расстались. Разошлись по-хорошему, оставшись друзьями. Володя поздравил Соню с днем рождения и Восьмым марта, а та, в свою очередь, преподнесла ему на 23 февраля дорогой одеколон «Шевиньон». Но это было все.

– У меня в августе появилась другая, – откровенничал майор, – Надя.

– А почему я ничего не знала ни про Соню, ни про Надю?

– Ну, еще только этого не хватало, – вскипел майор, – хватит с меня «Оружейной палаты». И потом, не знакомить же своих со всеми, с кем спишь! Спасибо за кормежку, но еду присылать не надо.

– Почему?

– Меня скоро выпустят.

Я посмотрела на приятеля.

– С чего ты это решил?

– Недоразумение быстро выяснится, – совершенно спокойно сказал Костин. – Федька Селезнев, конечно, отвратительный тип, но хороший профессионал, он все сделает как надо. И потом, несмотря на то, что к нам на работу сейчас хлынул поток случайных людей, цеховая солидарность все же существует. Наши все силы приложат, чтобы оправдать меня. Я бы, например, окажись Федор в подобной ситуации, постарался как мог.

– Ну, и что бы ты сделал?

Костин вздохнул:

– Да много чего. Во-первых, потряс бы этого Антона Селиванова… Ну какой ему интерес оговаривать невинного человека? И ведь отличную сказку придумал, какие детали привел… Потом бы поинтересовался у эксперта, когда возникли синяки на лице Репниной, носят ли они прижизненный характер… Еще побалакал бы с подружками Сони, продавщицами из цветочного магазина, уж они-то точно знают о ее любовных похождениях, ну и, конечно, посекретничал бы с Надей Колесниковой. Я у нее провел тот день, когда, по утверждению Селиванова, заходил к Репниной. Вот так!

– С Колесниковой разговаривали, но она заявила, будто даже не слышала твоего имени.

Володя махнул рукой.

– Так я уже объяснял, глупость допустили, хотели как лучше, а сделали как всегда. Заявились к Наде вечером домой, около десяти, и давай про меня расспрашивать, ну и что бедной бабе оставалось делать? Только плечами пожимать да руками разводить. Утром с ней следует поболтать в служебном кабинете, вот тогда она и подтвердит мое алиби.

– Ну и странность, – изумилась я, – что же ей помешало сказать правду вечером?!

– Так она замужем, – пояснил майор, – небось супруг рядом сидел, кто же признается в любовной связи в такой момент!

– Ты связался с замужней бабой?

– А что здесь такого?! Вообще это она меня подцепила.

– Да ну?

– Ага.

– И где?

– В магазине «Мир». Я за дециметровой антенной пришел.

– Погоди, погоди, так ты сколько времени с ней знаком?

– Двадцать девятого августа первый раз увидел.

– А сегодня пятое сентября! Так ты что, не успел познакомиться и в постель бабу поволок? Отвратительно, – возмутилась я, – хоть успел выяснить, как ее зовут?

– Постель не повод для знакомства, – неожиданно улыбнулся приятель, но, увидев, что я нахмурилась, быстро добавил: – Ну, Лампа, не будь ханжой, мы люди взрослые, понравились друг другу, купили бутылочку… У нее как раз муж уехал, он дальнобойщиком служит, фуры гоняет по России… Ну и провели пару деньков вместе, к обоюдному удовольствию. Ни ей, ни мне ничего не надо. Она не собирается разводиться, я жениться… Так просто, повеселились. Супруг ее как раз вчера должен был вернуться. Да не дергайся. Завтра Федька с ней на работе побеседует, и недоразумение выяснится.

Но я не была столь оптимистично настроена, впрочем, как мне показалось, Слава Рожков тоже.

– А если эта Надя не захочет тебя выручать?

– Если бы да кабы, – разозлился майор, – значит, по-другому действовать будут. По-моему, всем, кто меня мало-мальски знает, должно быть понятно: женщину никогда не смогу ударить, даже в запале, от злости, а уж бить до синяков! Нонсенс! И потом, я совершенно не ревнив, и если дама не желает жить со мной, пожалуйста! Самым спокойным образом заведу другую. Уж не знаю, как бы я поступил, обнаружив в шкафу любовника законной жены… Может, и надавал бы парню люлей, и с дражайшей супругой развелся… Но избивать женщину! Извини, это совершенно не в моем стиле.

– А почему в багажнике твоих «Жигулей» оказался нож?

– Вот это загадка. Я его туда не клал. И потом, оцени по достоинству совершенную глупость. Вместо того чтобы сунуть нож в коробку, положить туда камень и утопить на дне какого-нибудь водоема, я мою орудие убийства и вожу его с собой. Во-первых, зачем? А во-вторых, ты считаешь меня клиническим идиотом? Извини, но я все-таки профессионал, может, не самый лучший, но вполне подкованный.

– Слава Рожков тоже профессионал, – медленно произнесла я, – и он просил уговорить тебя сознаться. Говорит, главное – осудиться по-быстрому и в колонию уехать, а там и до свободы рукой подать.

– Вот это еще более странно, чем ножик в багажнике, – совершенно спокойно заметил приятель.

Но по тому, как быстро запульсировала у него на виске голубая жилка, я поняла, что он сильно нервничает.

– Что странно?

– То, как ведет себя Славка, – пояснил Володя, – он меня со школы милиции знает. Мы ведь дружили бог знает сколько лет! В одном районном отделении начинали, ворованное белье с чердака искали, потом юридический без отрыва от работы закончили, вместе в институт ходили… Славка меня как облупленного изучил, почти все мои бабы на его глазах прошли, ну, во всяком случае, постоянные… Уж он-то в курсе. Неужели и впрямь считает меня убийцей?

Я молчала.

– А ты, – настаивал Володя, – ты-то хоть мне веришь?

– Да, – ответила я, – но, похоже, я – единственная, кто не сомневается в твоей непричастности к этим событиям.

Внезапно Володя как-то странно скривился и поинтересовался:

– Ну, а если вдруг выяснится, что я все же виноват, как вы с Катей поступите тогда?

Я посмотрела в его напряженное лицо и спокойно ответила:

– Мы обе решим, что на тебя нашло временное помрачение ума, и будем таскать на зону продукты, лекарства и вещи. Мы любим тебя и считаем своим лучшим другом, а друзей, даже если они совершают роковые ошибки, нельзя бросать, тем более в беде.

– Спасибо, – хрипло сказал Володя, – я тоже люблю вас, хоть вы иногда бываете отвратительными. А Славке передай: ни в чем признаваться я не стану. Хотят видеть Костина на скамье подсудимых, пусть доказывают вину.

– Не сердись на Славу, – попросила я, – он переживает, они с Мишей Козловым наняли тебе адвоката.

– Огромное им мерси, – хмыкнул майор, – страшно тронут.

В этот момент щелкнул замок и появился малопривлекательный Алексей Федорович. Он выразительно постучал пальцем по часам. Володя встал, меня неприятно поразил тот факт, что он, выходя из вонючего помещения, заложил руки за спину.

Славка Рожков стоял во дворе, у стеклянных дверей, ведущих в какие-то помещения тюрьмы. Увидев меня, он бросил недокуренную сигарету и резко спросил:

– Ну что, уговорила?

Я покачала головой.

– Он не считает себя виноватым и верит в то, что коллеги сделают все для его оправдания.

– Идиот! – в сердцах заорал Рожков, потом, слегка успокоившись, добавил: – Кретин!

– Ты подозреваешь, что он убийца?

– Я знаю, – припечатал Славка, – там в деле улик полно.

– Каких?

– Разных!

– И все же?

– Нож!

– Его могли подложить!

– На рукоятке отпечатки Вовкиных пальцев!

Я растерянно замолчала. Конечно, я не являюсь профессионалом, но обожаю детективы и прочитала в своей жизни горы криминальных романов. Отпечатки пальцев – это серьезно. Но неужели Володя был таким идиотом, что схватился за орудие убийства без перчаток? Хотя, если он был в запале… Протянул руку, уцепил первый попавшийся предмет и пырнул несчастную Соню…

Мы сели в машину. Я тяжело вздохнула и уставилась на мелькающих за окном прохожих. Нет, все равно глупость получается. Девять мужиков из десяти, убив случайно свою подругу, запаникуют и ударятся в бега, наделают глупостей… Кое-кто бросит предмет, при помощи которого лишил бабу жизни, кое-кто постарается избавиться от трупа, наивно полагая, что отсутствие тела – это отсутствие преступления… Но и тот и другой, пытаясь замести следы, оставят кучу улик, таких вещей, по которым их можно вычислить, – волосы, кожные частицы, капли слюны и крови, запах, в конце концов. Володя рассказывал мне как-то, что изобличить убийцу помог крохотный кусочек ногтя. Женщина, расправившаяся со своей соперницей, случайно обломала его и не заметила, а потом со спокойной душой уверяла, будто никогда не бывала у убитой дома…

Почему обычный гражданин делает огромное количество глупостей, пытаясь уйти от ответственности, совершенно понятно. Сильный стресс, потом ужас… Но Володя? Он-то почему запаниковал и наломал дров? И ведь не так давно с горечью говорил нам, что некоторые сотрудники правоохранительных органов, задавленные безденежьем, ушли из рядов милиции и оказались в стане врага, помогают организованным преступным группировкам.

– Хуже нет со своим бороться! – угрюмо объяснял Костин. – Во-первых, тяжело морально, а во-вторых, эти подлецы слишком хорошо знают нашу внутреннюю кухню. Сколько времени Золотникова вычисляли? И ведь кабы не его личная жадность, так бы и не поймали.

Я в задумчивости принялась дергать себя за волосы. Андрей Золотников, бывший майор, последние годы зарабатывал на жизнь, войдя в состав банды некоего Петра Рукавишникова, был у пахана «планировщиком преступлений» и попался по чистой случайности…

– Еще в квартире Репниной, – мрачно продолжал Слава, – нашли следы крови Костина. Она умерла не сразу, и вообще, похоже, до того, как Вовка ткнул ее ножиком, они дрались, вот и поцарапала бабешка любовничка до крови. В ванной обнаружили, что он, очевидно, умывался и оставил следы на полотенце, да и на пол капнул случайно. Кстати, у Вовки рожа расцарапана, видела?

Я кивнула – на щеке приятеля и впрямь виднелась темно-красная подсохшая полоска, такая получается, когда мужчина неловко орудует бритвой. Кстати, у Володи замечательная электрическая бритва фирмы «Браун». Я лично подарила ее ему на Новый год, и он теперь пользуется только этой бритвой.

– Кровь ничего не доказывает, – ринулась я в атаку, – Вовка в свое время часто бывал у Софьи, мало ли когда порезался!

Славка поджал губы, помолчал, потом, припарковавшись, сказал:

– Лампа, великолепно знаю, как вы с Катериной любите Володю, но подумай спокойно, раскинь мозгами. Вовка, идиот, утверждал, что порвал с Репниной еще зимой, а сейчас сентябрь. Даже если предположить, что оцарапался он в декабре… Она что, полотенце в ванной год не меняла? И пол не мыла?

Я удрученно молчала.

– А главное, – бубнил Рожков, – кровь свежая, она попала на кафельную плитку именно в тот день, когда произошло убийство.

– Не может быть!

– Увы! Это так. Есть еще одно…

– Что еще? – безнадежно спросила я. – Его тайком сфотографировали у трупа с ножом в руке?

– Почти. Помнишь, я только что говорил про царапину у него на щеке?

– Ну…

– У покойной под ногтями обнаружены частички кожи Костина.

Я не нашлась, что ответить. Значит, все-таки Володя убил несчастную.

– И что теперь нам делать?

– Ты собери ему передачу, – буркнул Славка, – жратву, белье, тапки, мыло… Ну, в общем, вот, держи.

И он сунул мне в руки листок. Я машинально глянула на строчки, написанные крупным твердым почерком. «Масло сливочное 4 пачки, кофе 1 банка, россыпью в полиэтиленовом мешке, сахар-песок 1 кг…»

– Это я тебе примерный список составил, – вздыхал Слава.

Очевидно, он очень переживал случившееся. Под глазами мужика залегли черные ямы, щеки ввалились.

– Харчи сложи в сумку, турецкую, клетчатую, с такими «челноки» ездят. А я вечером позвоню и скажу, когда нести да к кому обратиться, чтобы в очереди не стоять. Кстати, если с деньгами беда, мы с Мишкой поучаствуем.

С этими словами Рожков полез в карман за кошельком.

– Не надо, – тихо сказала я, – средства есть.

– Не стесняйся, – предупредил Славка, – содержание человека в тюрьме – дорогое удовольствие.

Последняя его фраза резанула мой слух. Он что, издевается? Впрочем, не похоже, просто неудачно выразился.

Глава 4

Остаток дня я провела, бегая по оптушке со списком в руке. И если бульонные кубики, сигареты, кофе, чай и сахар я купила без всяких проблем, то дальше начались трудности.

– Дайте шоколадную пасту «Нутелла», – потребовала я у бойкой девушки с золотыми зубами.

– 27 рублей, – сказала девчонка.

– Она стеклянная? – осведомилась я.

– Уж не железная, – гаркнула девчонка, решившая, что перед ней капризная покупательница.

– Мне нужна пластмассовая баночка!

– Дама, – раздраженно сообщила продавщица, – приличные фирмы давным-давно отказались от пластика при упаковке харчей, стекло намного гигиеничней, не выделяет токсины…

– Мне нужен пластик!

– Вот, е-мое, народ дурной, – вскипела торгашка, хватая отвергнутую «Нутеллу», – одна приходит – стекло требует, другой подавай пластмассу. Чистый дурдом! Ну за каким хреном тебе пластик?

От усталости и раздражения я выпалила:

– Чтоб тебе никогда в жизни не знать, куда стекло не берут!

Тетка мигом сменила тон:

– Погодь, в тюрьму, что ли?

Я кивнула.

– Чего же сразу не сказала, – укорила продавщица, высунулась из вагона и заорала: – Петька, к тебе дама подойдет, подбери ей там, на зону надо.

Потом она повернулась ко мне и велела:

– Ступай в двенадцатый павильон. Кстати, кто у тебя там?

– Брат, – вздохнула я.

– Трусы купила?

– Пока нет.

– Плавки не бери, только семейные.

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

Девица отмахнулась:

– Муж сидел, пять лет по очередям толкалась. Ой, жаль мне тебя, тюрьма и зона родственников прям раздевают, а зэки только письма шлют: дай, дай, дай…

Я добралась до нужного места. Конопатый Петька расцвел в улыбке и начал вываливать на прилавок банки.

– Мне столько не надо.

– Ты послушайся, – велел продавец, – я шесть лет отсидел, все порядки знаю. Вот зубная паста, отечественная, в коробке.

– Это, Петька, у вас в «Матросской тишине» импорт нельзя, – раздался голос из другой палатки, – а у нас в Бутырке за милую душу брали.

– А к нам в Рязань селедку пропускали! – крикнул кто-то из рядов. – Возьмите своему ивасей, солененького завсегда хочется.

– Лучше сладкого, – заорал парень в черной майке, – карамелек, но не отечественных, наши, когда бумажки снимают, в один ком слипаются!

Я обалдело закрутила головой, слушая советчиков.

– А зачем обертки разворачивать?

Оптушка дружно захохотала. Одна из покупательниц, весьма элегантная дама в красивом брючном костюме пояснила:

– Надо все-все от «одежды» освободить, а сигареты россыпью в пакетике.

Подбадриваемая со всех сторон, я затарилась под завязку и потащила подпрыгивающую на выбоинах «тачанку» к дому. Это что же получается? Полстраны сидело, а вторая половина сейчас сидит? Никогда не думала, что столько людей знакомо с тюрьмой и зоной!

Детей дома не было: Кирюшка отправился на секцию бодибилдинга, а Лизавета унеслась в бассейн. На холодильнике висела прижатая магнитом записка: «Лампуша, убежали, очень торопились, собаки не гуляли».

Я с тоской оглядела пейзаж. Кроме желавших срочно выйти во двор псов, в мойке громоздилась еще гора посуды, наверное, к ребятам приходили друзья, потому что в нее были навалены шесть тарелок, куча чашек, а на плите стояла абсолютно пустая кастрюля из-под супа. Вообще-то я не имею ничего против, когда Кирюшка и Лизавета принимают гостей, прошу только снимать у порога ботинки… Но бросать горы немытой посуды – это просто безобразие, и я даже не подумаю вымыть этот «Эверест», покрытый засохшим жиром. Вот вернутся и сами помоют. Но бедные собаки не могут так долго ждать!

– Гулять! – велела я.

Толкаясь и повизгивая, стая понеслась к выходу. Я прихватила поводки и, помахивая кожаными шлейками, вышла во двор.

На скамеечке у подъезда сидела лифтерша баба Зина.

– Ты дома? – удивилась она.

– Только что пришла.

– Как же ты мимо прошмыгнула, я и не заметила!

Я тактично промолчала. Примерно полгода назад жильцы нашей многоэтажной башни, напуганные все ухудшающейся криминальной обстановкой в Москве, решили установить в подъезде охрану. Сначала созвали общее собрание, на котором лаялись примерно два часа, обсуждая вопрос о домофоне. Собственно говоря, все, кроме Андрея Борисовича из 75-й квартиры, были за. Но вот господин Горелов был категорически против.

– Не буду я платить за ваш дурацкий домофон, – шипел он, – ко мне никто не ходит.

После долгих дебатов пришли к консенсусу. Абонентную плату Горелова раскидать по всем квартиросъемщикам.

– Дрянь эта ваша штука, – сердито выкрикнул Андрей Борисович, покидая просторный холл первого этажа, где толпились жильцы, – через день сломается.

К сожалению, он оказался прав. Домофон перестал работать на пятые сутки после установки. Его без конца чинили, потом плюнули и поняли, что лучше всего нанять консьержку.

К делу подошли творчески. Поставили у входа стол, на него водрузили телефон, повесили табличку: «Спрашивая вас о цели визита, дежурный не совершает бестактность, он выполняет постановление общего собрания жильцов». По идее, лифтерша обязана интересоваться у каждого постороннего: «Куда идете?» А потом звонить в нужную квартиру и спрашивать, ждут ли хозяева гостей. Но на деле опять вышло по-другому.

Сначала все думали, что у входа в подъезд будет находиться охранник из частного предприятия «Аргус». Но в этой фирме запросили такие деньги! Пришлось искать варианты попроще, тетушку с вязаньем. Так у нас появилась баба Зина. Сначала показалось, что она самый лучший вариант. Проживает в нашем же доме, на втором этаже, вместе с дочкой и внучкой. Но потом достоинство превратилось в недостаток.

Марина, дочь бабы Зины, целыми днями пропадает на службе. Когда восьмилетняя Леночка прибегает из школы, бабушка-лифтерша галопом несется домой, чтобы покормить внучку. И потом в течение дня неоднократно отлучается к себе, чтобы проверить, делает ли Лена уроки, какую передачу смотрит по телевизору, не зажгла ли газ… Так что ее частенько не бывает на рабочем месте. Жильцам, которые платят «охраннице» зарплату из своего кармана, такое положение вещей не слишком нравится, и они жалуются на консьержку в правление кооператива. Бабе Зине влетает по первое число, и неделю после нагоняя она с надутым лицом интересуется даже у обитателей дома, которых великолепно знает:

– Куда идете?

Есть еще одно качество, за которое я не слишком люблю Зинаиду Марковну. Она самозабвенная сплетница, обожающая собирать сведения про всех.

– И как только просочилась, – недоумевала бабка, – ни на секунду не отходила, разве в туалет только.

– Наверное, в эту минуту я и вошла.

– Ишь, носятся, – неодобрительно заметила старуха, недолюбливающая животных, и без всякой паузы добавила: – К тебе женщина приходила.

– Кто? – удивилась я.

– Сейчас, – пробормотала консьержка и пошла в подъезд, недовольно бурча, – вот ругаете меня без конца, Александру Михайловичу жалуетесь, а между прочим, я работаю как часы. Всех посетителей записываю в журнал, зря не пускаю…

Я ухмыльнулась, глядя, как она раскрывает амбарную книгу. Только вчера председатель нашего кооператива, Саша Веревкин, выдрал у бабы Зины из хвоста все перья. Я как раз возвращалась домой и слышала, как он громовым басом вещает: