6

Энгусу потребовалось несколько часов, чтобы уразуметь, что этим поступком он навредил себе не меньше, чем ей.

Конечно, контроль над имплантатом позволял ему до известной степени скомпенсировать этот урон: как только к ней вернулось сознание, он получил возможность заставить ее выполнить любой свой приказ. Но как член команды, Мори в таком состоянии была совершенно бесполезна, поскольку явно не могла освоить управление «Красоткой». Он мог извлечь из пленницы реальную пользу лишь дождавшись ее выздоровления.

Иными словами, он сам увеличил время, которое ему придется проторчать в укрытии. Собственными руками — точнее, кулаками, — он отдалил тот момент, когда она сможет стать для него помощницей, а не помехой. И пусть его нынешнее укрытие казалось надежным, факт оставался фактом: найти и поразить стационарную мишень куда легче, чем движущуюся.

Выходило, что ради удовольствия избить пленницу он подверг себя риску.

И кроме того, навредил себе в ином, не столь прямом смысле. Она принадлежала ему. Разве не так? Находилась в полном его распоряжении, как и корабль. С помощью зонного имплантата он мог принудить ее к чему угодно. Мог заставить ее (сейчас, когда Мори была без сознания, у него разыгралось воображение) сделать это. Он может сделать с ней это в любой момент. Так что же в ее облике так пугает его? Красота? Но чем восхитительнее ее красота, тем полнее ее унижение. Почему же все, уязвлявшее ее, как-то затрагивало и его?

Удивляясь себе и не понимая себя, Энгус поднял ее на руки, отнес в медицинский отсек и настроил компьютер на лечебные процедуры.

Сделал еще один шаг.

Вскоре состояние изумления сделалось непрекращающейся внутренней дрожью, лихорадкой, терзавшей его извращенный разум. В голове Энгуса роились совершенно новые мысли. Он уже не помышлял о мести — о том, чтобы заставить служащую полиции работать на него и страдать из-за того, что сделал ее корабль с «Красоткой». Теперь его помыслы обрели более личный характер. Энгус нечасто имел дело с женщинами, хотя ему довелось захватить нескольких в ходе своих пиратских рейдов, попользоваться ими и избавиться от них. Но ни одна из этих пленниц не обладала присущей Мори Хайленд способностью заставлять его содрогаться и делать то, чего он никак от себя не ожидал. Ни над одной из тех, прежних женщин у него не было такой полноты власти, и ни одна из них не была для него столь желанна.

Возможно, Мори еще не оправилась от побоев, возможно, уже начал действовать наркоз, но, так или иначе, она пребывала в беспамятстве и не осознавала, что происходит, когда Энгус расстегнул и стянул с нее комбинезон.

Ему так и не удалось справиться с дрожью. Наверное, избив Мори, он поступил правильно: синяки и ссадины позволяли ему смотреть на нее. Предстань она перед ним во всем совершенстве своей красоты, ему не осталось бы ничего иного, кроме как ее убить. Но сейчас Энгус не обратил внимания ни на упругую грудь, ни на бархатистую кожу бедер: взбираясь на нее, он сосредоточился на синевато-багровых кровоподтеках.

Он испытал оргазм невероятной интенсивности. А еще до того, как слез с нее, получил дополнительное удовольствие, заметив, как затрепетали ее ресницы. Она понимала, что с ней случилось. Испытывала отвращение и ничего не могла поделать. Это не могло не радовать.

Но унять дрожь ему так и не удалось. Причем он уже сам не понимал, отчего дрожит, от возбуждения или от страха.

— Это дает тебе возможность почувствовать себя мужчиной? — промолвила она горестно, но отстраненно, как будто все произошедшее притупило ее чувствительность. — Тебе нужно уничтожить меня, чтобы тебе было хорошо? Ты настолько болен?

— Заткнись, — беззлобно отозвался он, — ты к этому привыкнешь. Придется. — Энгус ухмылялся, но ему пришлось спрятать руки в карманы, чтобы скрыть дрожь.

— Из-за таких, как ты, я и пошла в копы, — сказала Мори, словно не услышав его, а продолжая начатую фразу.

Ему пришло в голову, что сделанное им может свести ее с ума. Возможно, все к тому и идет. При этой мысли он осклабился.

— Вот как? — с издевательской расстановкой произнес Энгус. — А я-то думал, что тебе нравится сила. Власть. Что такие вещи дают тебе возможность почувствовать себя человеком.

Возможно, Мори еще не оправилась от избиения и насилия, возможно, еще действовал наркоз, и она просто не слышала его слов. Но возможно, она и впрямь пыталась угрожать ему. Во всяком случае, она продолжала:

— Запретное пространство плохо само по себе. Там полно опасностей. Но такие как ты, гораздо хуже. Вы предаете себе подобных. Губите людей, и на их крови богатеете. — Она не смотрела на него, а если бы взглянула, то, может быть, и не говорила бы так смело. — Я сделаю все возможное, чтобы остановить тебя, — произнесла она нараспев, словно читая символ веры. — За то, чтобы остановить такого, как ты, никакая цена не покажется слишком высокой.

Непроизвольно вспомнив безумный блеф слепого капитана Хайленда, Энгус решил ответить. Он не мог позволить дочери копа думать, будто ему небезразличны ее угрозы.

— Такого, как я? — произнес он с нескрываемой издевкой. — Стало быть, я — изверг рода человеческого? А ты у нас кто, а? Не я взорвал твой корабль. Не от меня ты подцепила гравитационную болезнь. Не я тебя выслеживал. Я даже ни разу в тебя не выстрелил. Это ты угробила всех тех копов, ты, — Энгус забавлялся, стараясь показать, чего стоят все ее слова. — Я простой капитан грузового корабля. А ты — предательница и убийца.

Эти слова попали в цель: Мори вздрогнула и отвернулась. Создавалось впечатление, будто в ней что-то отключилось, — словно, пытаясь отыскать внутреннее убежище, где она еще могла верить в себя, женщина утратила способность ощущать окружающее.

Энгус не мог последовать за ней туда, куда устремлялось ее сознание. Для него страх являлся источником вдохновения, позволяя совершать интуитивные скачки, вроде того, что дал ему возможность осмыслить ее гравитационную болезнь. Но именно поэтому он не способен был к пониманию чувств, отличных от страха.

Эмоциональное путешествие Мори для него не имело смысла. По его предположению, то была циничная ложь — та неправда, что скрывает себя, дабы ужалить побольнее.

Она возвращалась к базовым воспоминаниям, сформировавшим ее личность. К воспоминаниям о доме и родителях.

Словно маленькая девочка, она неосознанно обратилась за помощью к матери и отцу. В каком-то смысле их способность помочь или помешать ей, способность влиять на ее жизнь определялась фактом их частого и долгого отсутствия. Они были копами, а семейные экипажи полицейских кораблей должны были летать вне зависимости от наличия детей. В результате, в то время, как Дэйвис и Брайони Хайленд выполняли задания, оберегая человечество от насилия и опасностей запретного пространства, маленькая Мори оставалась на попечении дедушки и бабушки — отставных ветеранов Службы безопасности Объединенных Компаний Космической Рудодобычи.

Мори чувствовала себя покинутой, хотя и таила это чувство. Разумеется, каждая разлука с родителями печалила ее, каждое их возвращение искренне радовало, но они оказывали на нее и более глубокое воздействие, которое она скрывала. Возможно, неосознанно, даже не догадываясь о его существовании. Ведь ее не бросали на произвол судьбы, а оставляли в родном, полном любви и заботы доме, где уважение к закону и строгие нравственные нормы сочетались с теплотой и нежностью. Для бабушки с дедушкой — так же, как и для родителей, — дети представляли собой воплощение того самого будущего, ради обеспечения которого и трудились не покладая рук все службы Компании.

Почти все, кого Мори довелось знать в детстве, являлись копами — на службе или в отставке. Они исповедовали одни и те же ценности, одинаково относились к жизни. О ее родителях всегда говорили с глубоким уважением, и это привило ей убежденность в высокой значимости дела, которому они себя посвятили. Жизнь за пределами обжитых владений была полна опасностей, таила в себе угрозы для всего человечества, а Дэйвис и Брайони Хайленд имели отвагу противостоять этой угрозе. Необозримый и грозный космос требовал мужества, решимости и верности идеалам.

Могла ли в таких условиях маленькая девочка жаловаться на одиночество? Могла ли признаться, что чувствует себя покинутой — или за что-то наказанной? К тому возрасту, когда она смогла осмыслить собственные переживания, они были ею отброшены. Ее научили видеть в отце орла, парящего в небесах, высматривавшего хищников, а в матери — гибкую и сильную пантеру, нежную со своими котятами, но в ответ на любую угрозу детенышам готовую пустить в ход клыки и когти.

Кроме того, вся ее родня — и дедушка с бабушкой, и отец с матерью, и дядюшки с тетушками, — ничуть не сомневались в том, что со временем и сама Мори станет копом. Всеобщей любимице, умной и способной девочке, разумеется, надлежало пойти по стопам родителей. Слушая это, Мори согласно кивала, однако в глубине души считала, что служба в полиции не для нее. Ощущение того, будто ее забросили в наказание неизвестно за что, не прошло даром. Она научилась скрытности, и вместо того, чтобы стремиться подражать родителям, затаила на них обиду. Даже в раннем детстве Мори умела таить обиду долго, ничем этого не обнаруживая.

Но эта затаенная обида обернулась стыдом, когда она узнала о смерти матери.

Разумеется, первыми ей поведали об этом дедушка и бабушка, но запечатленный в ее душе образ матери обладал такой силой, что девочка не восприняла их слова как истину, пока не услышала подтверждение от отца. Он приехал в отпуск вскоре после того, как крейсер «Непримиримый», — корабль, на котором он служил в качестве старшего офицера, — доплелся до причала Предела Ориона. Отчитавшись в Штабе о выполнении задания, Хайленд приехал домой, сел рядом с дочкой и рассказал ей все.

— Она спасла нас, — говорил отец. — Ее непременно наградят Знаком Доблести. — Должно быть, ему думалось, что для Мори это имело значение. — Если бы твоя мама не пожертвовала собой, всем нам пришел бы конец.

Он держал Мори на коленях и обнимал ее, хотя она была уже большой девочкой, и при других обстоятельствах такие телячьи нежности показались бы неуместными. Его голос звучал отчетливо и ровно: то был голос человека, считавшего верность долгу до смертного часа первейшей из добродетелей. Но все же он не мог сдержать слез: они текли по его щекам и капали на грудь Мори.

— Мы приняли сигнал бедствия с перевалочного хранилища руды за Пределом Ориона. На хранилище было совершено нападение. Жестокое нападение. Пиратский корабль уничтожил жилые модули и центры управления, захватил всю подготовленную к отгрузке руду и скрылся. Наверное, знай пират, что мы находимся неподалеку, он не решился бы на такой дерзкий разбой. Но о нашем присутствии никто не догадывался. Мы осуществляли скрытное патрулирование и не давали о себе знать. А приняв сигнал, оставили на разграбленной базе медикаменты и медицинский персонал, а сами пустились в погоню. Пиратский корабль звался «Потрошитель». Он не был скоростным и не имел оснащения для скачка в гиперпространство, но зато обладал вооружением, мощным, как у военного дредноута. Прежде мы никогда не сталкивались со столь сильными пиратами, а в результате получилось, что вступив в бой на расстоянии дня полета с максимальным ускорением от Предела Ориона, мы получили столь серьезные повреждения, что обратный путь занял у нас неделю. Разумеется, мы приказывали ему остановиться. Извещали его об аресте. И были осторожны, поскольку но его энергетическому следу могли определить, что такого корабля мы еще не встречали. Но он удирал, не обращая внимания на наши приказы, так что в конце концов нам пришлось атаковать. Мы были осторожны, но нам следовало проявить еще большую осторожность. А мы оказались слишком самоуверенными. К тому же мы позволили себе поддаться гневу: нас взбесило то, как «Потрошитель» обошелся с перевалочной базой. Но как бы там ни было, Мори, мы копы. Полицейские. Мы не можем открыть огонь по кому бы то ни было, не предоставив ему всех мыслимых возможностей сдаться. Иначе мы были бы ничуть не лучше тех негодяев, с которыми ведем борьбу. Но поскольку осторожности мы проявили недостаточно, а сдаться его уговаривали слишком долго, его первый выстрел разворотил борт «Непримиримого» так, словно у нас не было никакой защиты и ни малейшего представления о маневре ухода с линии огня.

Нас поразил чистый сверхсветовой протонный луч. Неудивительно, что корабль оказался медлительным: такая пушка забирала чуть ли не всю вырабатывавшуюся на борту энергию… — Капитан Дэйвис Хайленд не удержался от того, чтобы даже рассказ о столь трагических событиях не превратить в короткую лекцию. — Вот почему полицейские крейсера не имеют на вооружении подобных орудий. Нам необходимы маневренность и скорость. Мы не можем позволить себе расходовать столько энергии на средства уничтожения.

В тот момент я находился на мостике. Мостик не пострадал, но взрыв причинил такие повреждения, что мы потеряли цель. Кабели приборов наведения оказались перебитыми. Энергия у нас оставалась, однако мы не могли навести орудия. Еще один выстрел, и нам всем пришел бы конец: этого не случилось лишь потому, что «Потрошителю» требовалось время для перезарядки своей пушки.

Непосредственно в тот миг — и еще минуту или две — мне ничто не угрожало. В отличие от твоей матери. Она находилась у пульта наведения, ее пост был возле целеулавливателя. И именно туда ударил луч «Потрошителя». Разумеется, все приборные отсеки располагаются в центре корабля, а не сразу под обшивкой, но луч ударил с такой силой, что не только проделал в борту пробоину, но и нарушил герметичность внутренних переборок. Сварные швы лопнули, и отсек наведения стал терять атмосферу.

Она могла спастись — у нее была на это минута, а то и две. Утечка воздуха происходила не слишком быстро. Твоя мама имела возможность выбраться из отсека и закрыть за собой люк до того, как он был бы задраен автоматически, в аварийном режиме. Но она осталась за приборной панелью. Пока в отсеке оставалось хоть немного воздуха, она пыталась восстановить работу системы наведения и найти цель, чтобы дать нам возможность сражаться.

И ей это удалось, Мори. Вот почему «Непримиримый» уцелел, вот почему я здесь и сейчас говорю с тобой. Он успела поймать цель. Мы ударили по «Потрошителю» всеми огневыми средствами. Ему пришлось маневрировать, а растрачивая энергию на маневры, он не мог пустить в ход свою протонную пушку. Мы не смогли его задержать, но он улетел, получив серьезные повреждения.

А твоя мама погибла. К тому времени, когда она починила прибор, аварийная автоматика уже намертво задраила люк, отрезав разгерметизированный отсек. Ей было не выйти.

Ты знаешь, Мори, смерть в вакууме страшна. Но для меня смерть твоей мамы была прекрасна, как прекрасна была она сама. Она отдала жизнь за своих товарищей. Случись мне умереть так, я буду этим гордиться. И еще я твердо обещаю тебе… — В этот миг, несмотря на слезы, Дэйвис Хайленд стал прежним, истинным орлом с сильными руками и уверенным голосом. — Обещаю, что никто в Службе безопасности не успокоится, пока мы не отомстим за ее гибель. Мы остановим зверства «Потрошителя» и ему подобных. Мы будем безжалостно преследовать всех пиратов, этих извергов рода человеческого.

К тому времени, когда он закончил рассказ, Мори уже приняла решение тоже стать копом. Она слишком стыдилась себя, чтобы сделать какой-либо иной выбор. Ей казалось — хотя, будучи облеченным в слова, это чувство утрачивало правдоподобие, — что причиной смерти матери была ее тайная обида. Поэтому она убеждала себя в том, что ее долг перед миром, отцом, матерью и собой состоит во вступлении в ряды защитников человечества. Но то были лишь слова. Истина сводилась к попытке самообмана и самоотречения.

К слову сказать, как выяснила Мори уже в Академии, изловить «Потрошитель» так и не удалось. Его судьба осталась неизвестной: он мог погибнуть от полученных повреждений, скрыться навсегда, обретя проблематичную безопасность в запретном пространстве, или, сменив шифры и базу данных, чтобы сделать невозможным опознание, благополучно существовать под другим именем. Обещание, данное Мори отцом, так и осталось невыполненным

Тогда, в Академии, она сочла это еще одним подтверждением правильности сделанного выбора. Если «Потрошитель» и ему подобные суда безнаказанно бороздят пространство, значит, в полиции нужны такие люди, как она. Люди, для которых борьба с пиратами — дело их личной чести. Мори стала одной из лучших слушательниц на курсе: отец гордился ею, а будь жива мать, гордилась бы и она. Если же у нее возникали колебания — появлялись сомнения насчет отца, всей полицейской службы или собственной к ней пригодности, — она скрывала их даже от себя самой.

К тому времени, когда ее зачислили в команду отца, все эти сомнения были захоронены так глубоко, что извлечь их мог только такой человек, как Энгус Термопайл

Но она погубила отца. И его, и всех своих родичей.

Осознание этого поражало самую глубинную ее суть, пробуждая погребенную под спудом веру в то, что и мать была убита силой ее обиды.

Сейчас, когда она, беспомощная и униженная, с внедренным зонным имплантатом, находилась во власти злобного, похотливого захватчика, обращение к родителям ничем не могло ей помочь.

Ничто в прошлом, ничто из того, чему она училась, не могло подготовить ее к пониманию того ужасного факта, что разрушительное начало, угрожавшее всем, кого она любила, могло корениться не в преступниках, не в запретном пространстве, а в ней самой.

Когда она, прервав безуспешные поиски внутренней опоры, вернулась к действительности, глаза ее были полны так и не исцеленной муки.

— Если тебя не остановлю я, так остановит кто-нибудь другой, — произнесла она таким голосом, словно на месте ее сердца образовалось пустое место. — То, что ты думаешь обо мне, не имеет значения. Может быть, ты и прав. Может, я и вправду ничуть не лучше предательницы. Но есть копы и получше меня. Сильнее меня. Они тебя остановят. Они заставят тебя заплатить за все.

Она умолкла, но недавно безжизненный взгляд сделался тверже, и даже соски на груди заострились, выдавая гневную напряженность.

Энгус непроизвольно сунул руку в карман и схватился за пульт. Ладонь его была скользкой от пота.

Но Мори ошибалась. У него не было сомнений в том, что она ошибалась. Как же, остановят… Не будь у них кишка тонка, эти гребаные копы с радостью распотрошили бы его корабль и прикончили его самого. И вовсе не из-за того, что он сделал с ней или с теми старателями. Это только предлог, пустые отговорки. Копы не защищают людей: с какой стати? Они защищают деньги. Защищают себя. Защищают власть, презирающую таких, как Энгус.

Они действительно попытаются остановить и убить его, но не потому, что он пролил кровь, а потому, что посягнул на прибыли Компании.

Сейчас Энгус не слишком хорошо понимал, почему он так надолго оставил ее в покое, позволив попытаться обрести мужество. И не понимал себя: то ли он возбужден, то ли разъярен. Однако пульт имплантата лежал у него в кармане, и ему ничто не грозило. А раз так, то пусть храбрится, коли у нее есть охота.

Чем смелее она будет, тем большим удовольствием будет сломать ее.

Подумав об этом, он снова ощутил сексуальное возбуждение.

Вместо того, чтобы спорить с ней, он вынул руку из кармана и расстегнул застежку комбинезона, показав возбужденный член.

— Ни черта у них не выйдет, — проскрипел Энгус, обнажая желтые зубы. — Я уже говорил тебе, я и вправду подонок. Самый гнусный подонок, какой мог встретиться на твоем пути. Но все, что я делаю, я делаю с толком. Долбанных копов я дурю всю жизнь, и буду дурить после того, как ты уже сдохнешь. Но до той поры я с тобой позабавлюсь. Теперь ты в моей команде. Тебе придется научиться выполнять приказы. А еще мне охота получить кое-что по старым счетам. У меня их накопилась уйма, и получу я по ним с тебя. Обещаю тебе веселенькую жизнь: ты будешь мечтать о смерти, но я не позволю тебе даже пикнуть.

Она взглянула на его промежность и едва не взвыла, однако изо всех сил попыталась совладать со своим ужасом. Возможно обращение к прошлому и не добавило ей отваги, однако Мори обладала собственной внутренней силой, прежде никогда не подвергавшейся испытанию.

— Если тебя и вправду не остановит никто другой, — произнесла она дрожащим голосом, — это придется сделать мне. Я найду такую возможность. Противиться действию имплантата мне не под силу, но пока ты держишь меня под полным контролем, я не могу действовать как член экипажа. Рано или поздно тебе придется предоставить мне какую-то степень самостоятельности. И я найду способ этим воспользоваться.

Брошенный ею вызов несколько беспокоил — и еще больше возбуждал. Энгусу снова захотелось избить ее, но он счел это удовольствие мелким. Раздавить ее дух, вот что доставит настоящую радость. А по существу она права: функции члена экипажа слишком сложны, чтобы их можно было выполнять под полным контролем имплантата. Если ему придется все время приказывать — сделай то, сделай се, — от нее не будет никакой пользы. А предоставлять ей свободу пока опасно. Значит, он не сможет покинуть свое убежище, пока не убедится, что ее дух сломлен.

И, вместе с тем, именно дух делал ее такой желанной.

Однако он не стал колебаться, ибо и так уже сделал слишком много шагов в направлении, которого не понимал. Достав пульт, Энгус щелкнул кнопкой и погрузил Мори в беспомощное состояние, близкое к гипнотическому.

Ему пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы увлажнить горло. Только после этого он нажал другую кнопку и приказал:

— Сядь!

Обмякшая, с отсутствующим взглядом, она села на краю койки.

Энгус достал из ящика скальпель и протянул ей:

— Возьми!

Ее пальцы сомкнулись на скальпеле. Только потемневшие глаза позволяли понять, что она осознает происходящее.

Чтобы успокоиться, ему пришлось сжать кулаки — он снова был близок к оргазму.

— Приставь острие к своему соску.