Когда песня закончилась, Хоннинскрю выступил вперёд и обратился к собравшимся с речью. Он рассказал Великанам о том, что Поиск пережил в Бхратхайрайнии, но основная часть его повествования была посвящена харучаям. Особое внимание он уделил последним дням жизни и героической смерти Хигрома. Доблесть и мужество Кира он тоже не обошёл молчанием, отдавая дань памяти погибшим. Великаны слушали его, затаив дыхание; воцарилась столь торжественная тишина, что даже Бринн и Кайл не осмелились вмешаться и дополнить рассказ так, как считали нужным.

А затем полилось новое сказание, а за ним ещё и ещё. Яростный Шторм с похоронным выражением лица изложила историю о том, как два угрюмых, туповатых и замкнутых Великана втрескались друг в друга по уши, что привело их в конечном итоге к смертельной вражде. Красавчик исполнил старинную балладу о тоске Бездомных по родине. А Ковенант оставил Линден для того, чтобы поведать сагу о Береке Полуруком, легендарном герое Страны, первым ощутившем Земную Силу в раскатах рыка Огненных Львов — огненной реки с Горы Грома, — создавшем Посох Закона для управления ею и Совет Лордов для службы ей. Ковенант говорил тихо, словно рассказывал сам себе, пытаясь определить для себя суть их нынешнего Поиска. Но это была одна из любимейших историй Великанов, и, когда он закончил, несколько матросов поклонились ему в знак благодарности, признавая тем самым связь между ним и древним спасителем Страны.

На минуту все замолчали, и вдруг раздался голос Красавчика:

— Мне хотелось бы знать побольше о тех древних временах. О таких людях, как Берек, можно слушать часами.

— Да, — прошептал Ковенант. — А слава земная слабеет и проходит.

Но он не стал ни разъяснять своих последних слов, ни рассказывать больше.

Снова над палубой повисло молчание. Все ждали новой истории или песни. И вдруг свет фонаря закрутился штопором, и прямо из него перед Ковенантом и Линден возник Финдейл. Его появление встретили восклицаниями и шутками. Но почти тут же снова наступила насторожённая тишина: элохим всё ещё оставался для всех слишком загадочной и слегка опасной персоной.

На фоне слабого шелеста парусов и лёгкого шипения пены, разбегающейся от гранитного носа «Геммы», раздались слова:

— Если дозволите, я тоже расскажу одну историю. Первая серьёзно кивнула, давая согласие. Правда, она не знала, чего от него можно ожидать, но всё, что бы ни рассказал элохим, обещало быть интересным. Возможно, он поможет им немного лучше понять свой народ и его обычаи. Линден напряглась и сосредоточила на Обречённом всё своё видение. Она ощутила, как напрягся и Ковенант, который тоже не испытывал доверия к элохиму.

Финдейл воздел руки к небесам, словно вверяя им своё сердце, и устремил песнь в глубины ночи.

Ничего подобного Линден в жизни не слышала. Мелодия была настолько необычна, сверхъестественна, что все её нервы затрепетали в такт. Казалось, что поёт не один человек: звучало стройное многоголосие, словно пели камень, вода и ветер, обретшие людские голоса. Песня взмывала над человеческим обликом, в котором сейчас пребывал элохим, обнажала его истинную суть, открывая его удивительную многогранность. Песня была настолько чарующе прекрасна, что Линден поразилась, как ещё до неё доходит смысл слов.

Звуки лились из груди элохима легко и свободно, и, когда он закончил, несколько минут никто не мог произнести ни слова. Даже несмотря на своё крайнее недоверие и антипатию к Финдейлу, Линден подумала, что на сей раз он был искренен. Да, действительно, элохимы — народ совершенно непостижимый. Да и как понять и оценить их миропонимание и философию, если они вмещают в себя всё, что только есть на Земле, если они сами — суть всего.

И всё же она попыталась не поддаваться его очарованию. Слишком много было у неё поводов для сомнений, и одной песней их все не разрешить. Стараясь сохранить отчуждённость, Линден ждала, что элохим скажет дальше.

И он начал, не дожидаясь, когда потрясённые Великаны придут в себя. Теперь он вновь заговорил обычным человеческим голосом, голосом старика, словно желал подчеркнуть: то, что он собирается сказать, настолько важно, что ему не надо прибегать к специальным эффектам, дабы заставить себя слушать. Линден подумала, что, возможно, этому есть и ещё одно объяснение: в его истории может быть столько болезненно-личного, что он пытается таким образом как бы отстраниться, встать в позу беспристрастного сказителя.

— Элохимы — народ, не похожий ни на один другой на Земле. Мы и есть Земля, а Земля — это мы. Мы — квинтэссенция и абсолют выражения жизни. Мы её Чревь. И нет другого слова, чтобы выразить нашу сущность во всей полноте. Наученные горьким опытом неоднократных нападений на нас в прошлом, мы отделились от всего окружающего мира и других народов. Да и могли ли мы поступить иначе? К тому же что может объединять нас с другими? Наши интересы практически не совпадают. Потому-то частенько случается так, что те, кто приезжает к нам за помощью, получают вовсе не то, чего ожидали. Или вовсе ничего.

Но так было не всегда. Во времена, которые для нас ещё памятны, а для вас давным-давно забыты, мы жили не столь отчуждённо. Из нашего дома — Элемеснедена, расположенного в центре Земли, — мы общались со всем миром, пытаясь найти в нём ответы, которые потом, много позже, нашли в самих себе. Вообще-то мы не имеем возраста в том смысле, как вы его понимаете. Но в любом случае по отношению к самим себе мы были моложе тогда, нежели теперь. В те времена мы много путешествовали и частенько принимали самое активное участие в событиях, с которыми сталкивались.

Но не об этом мой рассказ. Он об Обречённых. О тех, кто до меня принимал на себя это бремя, кто посвятил все своё время и саму жизнь столь хрупкой нашей Земле. Исходя из наших знаний и опыта, они жертвовали собой ради продолжения жизни на Земле.

Однако они тоже были юны, и это сыграло свою роль. Но во все прошедшие с тех пор века мы старались… я не могу сказать «избегать жертвовать человеческими жизнями», но, по крайней мере, сводили эти жертвы к минимуму по мере возможности. Когда перед нами встают насущные проблемы, мы собираемся вместе, но лишь на плечи Обречённого принятое решение ложится всей своей тяжестью. Для того чтобы вы смогли оценить груз наших проблем, я приведу вам пример. В незапамятные времена в той части Земли, которую вы ныне называете Страной, жили не люди, а деревья. Всеединый Лес тянулся от края до края, и в каждом листочке, в каждой веточке любого из великого множества деревьев бился пульс единого сердца, и объединяло их всех единое сознание. Элохимам это прекрасное существо было очень дорого.

Но, как всегда, нашлись и те, кому чудо-лес был не по нраву, и они возжелали его полного уничтожения. По отношению к деревьям, способным чувствовать любовь и боль, но полностью лишённым способов самозащиты, это были величайшая подлость и злодейство. А знаниями деревья не обладали. Вот тогда мы собрались, и, согласно общему решению, тогдашняя Обречённая, отдала свою жизнь лесу: она полностью растворилась в нём, напитав его знаниями, которых им так недоставало.

И тогда, использовав дарованные им знания, деревья воссоздали её образ в камне, начертав на пьедестале её имя, и установили его на своей границе, как щит, отражающий чужую ненависть. Так она отказалась от себя и своего народа, зато щит оставался до тех пор, пока лес осознавал себя.

— Колосс, — выдохнул Ковенант. — Колосс Землепровала.

— Да, — сурово подтвердил Финдейл, и Ковенант, не удержавшись, продолжил за него:

— И когда в Страну стали приходить люди и вырубать деревья, мешавшие им расселяться, всеединый лес создал себе в защиту хранителей. Однако это заняло у него так много времени, что люди успели обосноваться и их стало уже слишком много. А хранители всё же не были вездесущи и не могли поспеть за всем, чтобы предупредить множество убийств деревьев и пожаров. Но они, по крайней мере, до последнего боролись за то, чтобы лес сохранил своё сознание и самобытность.

— Да, так и было, — опять подтвердил Финдейл.

— Ну а вы-то где были тогда, чёрт вас побери! — взорвался Ковенант. — Почему вы ничего больше не сделали?

— Обладатель кольца, — тихо ответствовал элохим, — мы к тому времени уже возмужали. А для тех, кто создан бессмертным, добровольно принять на себя участь Обречённого, а значит, рано или поздно отказаться от жизни — очень нелегко. И, поскольку юношеская порывистость нас уже оставила, мы стали прибегать к подобным мерам лишь в исключительных случаях. И сейчас мы так мало путешествуем не потому, что в нас остыл интерес к происходящему вокруг (ведь что бы ни случилось на Земле, мы все равно будем знать), а потому, что хотим пореже встречаться с ситуациями, при которых нам придётся во имя любви жертвовать своей жизнью. Но я ещё не закончил, — добавил он, останавливая Ковенанта, который собирался ещё что-то сказать. — Я хочу рассказать вам о Кастенессене, Обречённом, пренебрёгшем своим долгом.

Во времена общей юности элохимов он был одним из самых молодых — подростком, как и Чант, с которым вы знакомы, упрямым, резким в суждениях, но обладавшим совсем другим характером. Из всех наших путешественников он был самым заядлым: уходил чаще и дальше других. В тот день, когда его выбрали, он находился не в Элемеснедене, а в стране, лежащей далеко-далеко на востоке, о которой многие элохимы и слыхом не слыхивали. И там он совершил то, чего никогда не позволил бы себе ни один элохим. Он влюбился в обычную смертную. Он втёрся в доверие к её народу, притворяясь обычным человеком, но в её доме был элохимом и использовал свои способности на полную мощность, чтобы окончательно вскружить девушке голову и заставить её восхищаться собой.

Мы всегда осуждали подобное поведение и никогда не перестанем осуждать его и впредь, хотя и не считаем это Злом. Однако для любой смертной женщины это чревато жертвами, цены которых она сама постичь не в силах. Одарённая, а скорее поглощённая любовью всей Земли, воплощённой в человеческом облике, она теряет свою душу. Это можно сравнить с сумасшествием, одержанием, но никак уж не с той любовью, на которую способны смертные. Полюбив её, он, сам того не ведая, подписал ей смертный приговор.

Тогда-то его и избрали Обречённым, чтобы он сам исправил причинённый вред. Но в то время Земле угрожала столь серьёзная опасность, что мы не могли не вмешаться. На самом крайнем севере, где зарождаются зимы, вдруг забил огненный фонтан. Я не стану объяснять вам причин этого явления, достаточно лишь сказать, что его жар был столь велик, что грозил расплавить земную кору. Так вот, повторяю, когда мы собрались, чтобы избрать Обречённого, Кастенессен отсутствовал в Элемеснедене. Но даже если бы он там и находился и попытался противиться общему решению, то всё равно был бы избран, ибо причинил вред смертной, не из самозащиты, а потому что называл это убийство любовью.

Но так была велика в нём сила того, что он называл любовью, что, узнав о своём избрании, Кастенессен не придумал ничего лучшего, как подхватить свою смертную любовницу и улететь вместе с ней в надежде скрыться и от нас, и от судьбы, на которую его обрекли.

Мне и ещё нескольким элохимам было поручено разыскать его. Он, очевидно, тогда совсем сошёл с ума от страха, так как иначе всё же понял бы, что на всей Земле ему негде скрыться от нас. И даже если бы ему удалось каким-то образом обмануть нас, приняв образ, в котором мы не смогли бы его распознать, то придать такой же образ своей любимой было выше даже его возможностей. И всё же он так и не оставил её до тех пор, пока мы не нашли его и не доставили обратно в Элемеснеден.

Женщине мы старались помочь как могли, но его любовь уже разъела её душу настолько, что мы сумели лишь слегка облегчить её страдания. Но исцелить её уже было невозможно. А его мы отправили на север, гасить пожар. Для нас он так и остался элохимом, который не может избежать участи, на которую его обрекли. Но сам он считал, что принадлежит теперь не Земле, не народу элохимов, а только той женщине, которую любил. Кастенессен совсем сошёл с ума: он не желал признавать ни своего избрания Обречённым, ни того факта, что Земле угрожает катастрофа, которой нельзя пренебречь. Он взбунтовался против нас, против небес, против Чреви. А меня, поскольку я неотлучно находился рядом и не мог его не слушать, он осыпал проклятиями, предрекая мне участь гораздо страшнее его собственной. Но, несмотря на все его протесты, мы всё же довезли его до места, лишив его права выбора и имени, и погасили им пламя. Так Земля была спасена, а Кастенессен утратил своё бессмертие.

Элохим замолчал, и на несколько мгновений воцарилась мёртвая тишина; Великаны подавленно молчали. Тогда Финдейл обернулся к Линден с Ковенантом, глядя на них так, словно его рассказ был ответом на многие их вопросы и сомнения, и дрогнувшим голосом добавил:

— Будь у нас в распоряжении другие средства затушить пожар, мы не стали бы принуждать Кастенессена. Он был избран не для жестокого наказания. Он был избран потому, что кто-то же должен был это сделать. — Казалось, что его жёлтые глаза, вобрав в себя свет фонаря, светятся в темноте. — Цена за умение дальше видеть — риск и ответственность. Я хотел бы, чтобы вы меня поняли.

И через секунду его уже не стало. Лишь тишина, словно эхо его непостижимого одиночества, распростёрла крылья над Великанами.

Когда Линден подняла голову к звёздам, они больше не радовали её. Финдейл мог бы повторить: «Ты что, сдурела? Это же конец!»

В течение последующих трёх дней погода оставалась прекрасной, а ветер продолжал гнать «Звёздную Гемму» с прежней скоростью в нужном направлении. Но на пятый день после отбытия из Бхратхайрайнии внезапно резко похолодало, над морем нависла промозглая мгла, и ветер ослаб, словно был не в силах пробиваться сквозь сырой туман. Небеса затянуло разбухшими тучами. А вскоре хлынул дождь, и ветер задул с новой силой, но теперь уже он постоянно менялся, и корабль Великанов стало швырять по волнам, как игрушку. Временами все другие звуки заглушал рёв хлещущей с неба воды и хлопанье мокрых парусов. Изменчивые и мощные шквалы разгуливали от горизонта до горизонта. Для корабля они пока не представляли серьёзной угрозы, зато основательно замедляли его ход. Лишённая грот-мачты «Гемма» медленно, но упорно продолжала ползти к своей цели, стараясь не обращать внимания на шалости погоды.

После дня болтанки Линден почувствовала, что ей недалеко до морской болезни. Тем более что сквозь камень она ощущала вибрации уныния, охватившего команду из-за того, что цель уже близка, а достичь её опять что-то мешает. Ковенант тоже не мог её успокоить, потому что сам весь издёргался. Линден спас Красавчик, заставивший её выпить разведённого водой «глотка алмазов», что мгновенно избавило её от головокружения и заставило желудок работать нормально.

В ту ночь Линден с Ковенантом предпочли спать на постеленных на полу её каюты соломенных тюфяках, считая, что заснуть в раскачивающемся как маятник гамаке вряд ли удастся. Но на следующий день погода стала ещё хуже. Вечером, когда ветер слегка разогнал тучи, Хоннинскрю по звёздам определил, что за минувшие сутки «Звёздная Гемма» прошла немногим больше двадцати лиг.

— Мы так поспешаем, — проворчал он, — что Остров Первого Дерева успеет трижды затонуть, прежде чем мы доползём до него.

— От Великана ли я это слышу? — хмыкнул Красавчик. — Хотя, конечно, капитан, торопыгой тебя уж никак не назовёшь.

Хоннинскрю не ответил и обернулся к Ковенанту, в его глазах читалась боль за Мечтателя. Неверящий как бы про себя заметил:

— Спустя несколько столетий после Ритуала Осквернения Посох Закона разыскал один из пещерников — Друлл Камневый-Червь. У него была одна из любимых забав: играть с погодой.

Линден пристально посмотрела на него, собираясь спросить, не думает ли он, что происходит нечто подобное и сейчас, но Ковенант тем временем снова заговорил:

— Как-то раз я по глупости попал в один из его штормиков. И разнёс его ещё до того, как поверил, что дикая магия существует.

Теперь внимание всех, кто находился поблизости, было прочно приковано к Ковенанту. В воздухе повисли немые вопросы. Вслух отважилась высказаться только Первая:

— Друг Великанов, уж не хочешь ли ты сказать, что можешь управлять погодой?

Ковенант замялся. По его напрягшимся плечам и нервным пальцам Линден видела, что он горит желанием предпринять любое действие, лишь бы оказаться ближе к цели. Даже во время сна он не расслаблялся до конца. Однако он сказал:

— Нет. — И, выдавив кривую улыбку, добавил: — С моим везением я скорее пробью ещё одну дыр в борту.

Вечером он улёгся на свой тюфяк лицом вниз, словно каменный, и Линден пришлось долго теребить его, прежде чем он повернулся к ней.

А шторм все не утихал. На следующий день ветер стал ещё сильнее и капризнее. Линден провела большую часть утра на палубе, вглядываясь сквозь пелену дождя в горизонт, в небо и пытаясь разглядеть хоть малейшие признаки того, что погода начнёт меняться. Она окончательно, всем сознанием, всей плотью прониклась тоской Ковенанта. Первое Дерево. Надежды, с ним связанные. Для Страны. А для неё, Линден, что? Этот вопрос причинял ей боль. Ковенант как-то сказал, что Посох Закона можно использовать и для того, чтобы отправить её назад. В ту жизнь.

После полудня небо над кораблём расчистилось. Ковенант и Линден стояли вдвоём на корме, глядя в этот странный просвет в багровых тучах, пытаясь понять, что в нём их так настораживает, как вдруг с мачты донёсся предостерегающий крик. Хоннинскрю отозвался с мостика. Линден ощутила, как камень под её ногами затрепетал, пронизанный тревогой. По палубе загрохотали тяжёлые шаги. И тут же появились Первая с Красавчиком, бегом направлявшиеся к ним.

— Что?.. — начал Ковенант, но Первая, не дав ему договорить, ожгла его взглядом и молча указала за борт.

Красавчик занял боевую позицию, явно намереваясь защищать Ковенанта.

Тут же подбежал Мечтатель. Линден на секунду ухватилась за невероятную идею, что весь этот переполох вызван тем, что они уже достигли Острова Первого Дерева. Но в глазах немого Великана отсутствовала привычная, вызванная видениями Глаза Земли скорбь. Он был похож на человека, узревшего нечто прекрасное, но вместе с тем смертельно опасное.

С неистово бьющимся сердцем Линден обернулась к морю и, направив своё видение туда, куда указывала Первая, содрогнулась от бьющего оттуда потока странной, сверхъестественно сильной энергии.

Но, прежде чем увидеть источник этой загадочной энергии, она почувствовала его всей кожей лица. Затем огромная волна, мчавшаяся на корабль, опала, рассыпалась брызгами и оставила прямо перед ними огромный — больше длины корабля Великанов — круг гладкой и спокойной воды.

Со всех его сторон по-прежнему бушевал шторм, и на невидимой границе, словно разбиваясь о стену, взметались гейзерами буруны вышиной с мачты «Геммы». Но они вздымались прямо вверх, словно для них не существовало ни ветра, ни течений, и рассыпались искрами сверкающих на солнце капель, десятками маленьких радуг. А между ними лежала спокойная водная гладь, словно охваченная летаргическим сном до самых своих глубин.

Кольцо гейзеров медленно двигалось к кораблю.

— Так что?.. — снова попытался спросить Ковенант, но осёкся, словно и сам почувствовал вибрации той загадочной мистической силы, что приближалась к ним.

— Водяные девы, — отрешённо ответила Первая, а Красавчик добавил сиплым шёпотом:

— Танцующие-На-Волнах.

Линден хотела спросить, кто же это такие, но Красавчик, опережая её вопросы, продолжил все тем же почтительным, взволнованным шёпотом:

— Существует много дивных сказаний о них, но я никогда не смел надеяться, что сподоблюсь увидеть их своими глазами.

Гейзеры медленно приближались: Линден уже чувствовала брызги на своих щеках. И эти брызги тоже были концентрацией все той же дивной, странной энергии. Хоннинскрю даже не пытался отвести «Звёздную Гемму» в сторону, чтобы избежать сближения с таинственным кругом. Все свободные от вахты Великаны столпились на палубе, беспокойно переговариваясь.

— Говорят, — продолжал Красавчик, — что это женская часть души самого моря, которая вечно скитается в поисках мужчины с сердцем достаточно сильным, чтобы стать её идеальным мужем. Но в других легендах повествуется, что это женщины из племени, некогда жившего в морских глубинах, и они бродят в поисках своих мужей, погибших или заблудившихся. Что здесь правда, а что нет — я не знаю. Но во всех легендах говорится, что они опасны. Нет мужчины, который устоял бы перед их песнями. Избранная, слышишь ли ты, как они поют? — Линден промолчала, и он принял её молчание как ответ. — И я не слышу. Возможно, водяных дев не интересуют Великаны. Как женщин, я имею в виду. Наш народ ещё никогда не имел неприятностей от встречи с ними,

Тут гейзеры забили уже у самого борта, и Красавчик невольно повысил голос:

— Но что до обычных мужчин…

Линден в ужасе отшатнулась. Но на её лице были лишь солёные морские брызги. Водяные девы не имели над ней власти. Она не слышала их песни, хоть и чувствовала некие вибрации, пронизывающие и её, и гранит палубы, заставляющие трепетать воздух перед глазами. И вот «Звёздная Гемма» плавно вошла в зону спокойной воды, окружённая со всех сторон искрящимися фонтанами, пляшущими радугами и бриллиантовым ореолом брызг. Паруса безжизненно обвисли. И тут корабль стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, словно находился в центре водоворота.

— Если им не ответить, — голос Красавчика сорвался на крик, — они потопят нас!

Линден услышала, как он вдруг запыхтел, но Томас, стоящий рядом, молчал, и она оглянулась.

Ковенант отчаянно бился в могучих объятиях Красавчика.