— 5 —

В драме имелось еще одно действующее лицо, которому еще только предстояло выйти на сцену. К 29 августа Рене-Пелажи вернулась в Ла-Кост. Туда же прибыла и мадам де Монтрей, которая, дабы спасти дочь и зятя, организовала подкуп Роз Келлер. Она обладала возможностями помочь Рене-Пелажи замять скандал в Марселе, но пока к общему решению они не пришли. Похоже, период благосклонного отношения к Саду миновал. Долгий путь из Эшоффура по лесам и полям до южных красот Ла-Коста мадам де Монтрей проделала для того, чтобы находиться рядом с дочерьми, но по прибытии обнаружила, что младшая сбежала в Савой вместе с виновником последнего скандала.

Имя Монтрей, связанное с именем дома Садов, отныне оказалось запятнано слухами об оргии и убийстве. У матери семейства имелись все основания чувствовать себя обманутой, поскольку все ее надежды на моральное вознаграждение и будущую славу для Рене-Пелажи и детей испарились. Что касалось Анн-Проспер, то какое будущее могло ожидать девушку на ярмарке невест из-за ее скандальной связи с мужем ее сестры? Несмотря на прохладу северного лета и зимние дожди, мадам де Монтрей кипела от возмущения, да и было отчего. Саду уже исполнилось тридцать два года, и он являлся главой одного из величайших семейств Франции. Но даже по самой снисходительной оценке, маркиз вел себя как самый, что ни на есть, развратный и беспутный недоросль. В самом деле, если список его проступков, включавший отравление, содомию, физическое надругательстро и инцест, соответствовал действительности, то он превосходил все — самые худшие — представления о безнравственности.

Такого мнения придерживались дома в Эшоффуре и на рю Нев дю Люксембург в Париже. Но отношение мадам де Монтрей к своему зятю складывалось не только из этого. Присутствовала еще одна деталь, которая стала определяющей. В первые годы замужества дочери она питала к нему слепое обожание, сменившееся пониманием и, наконец, переросшее в настороженность. Ввиду того, что ее любовь и понимание оказались отвергнуты, отношение к Саду приняло открыто враждебную форму. Дружбу с аббатом де Садом и другими членами его семьи де Монтерей сохранила, понимая — они в такой же степени являются жертвами поведения молодого правонарушителя, как она сама и ее муж. Теперь только следовало выяснить, является ли ее зять испорченным преступником или же он совершает свои дела в состоянии безумия. Но, независимо от ответа, подходящее место для его пребывания не вызывало большого сомнения.

К осени 1772 года Сад вместе с компаньонами обосновался в Савойе, близ Шамбери. Он по-прежнему называл себя граф де Мазан, но его истинное имя едва ли оставалось предметом тайны. Обнаружить его местопребывание не представляло никакого труда. Анн-Проспер приезжала в Ла-Кост, откуда, несомненно, снова возвращалась к своему зятю в Савой. Любой, кто не поленился бы проследить за ней, смог бы найти беглеца. Начало казаться, что общественное негодование схлынуло и интерес к его поимке и наказанию поувял.

До тех пор пока он находился вне пределов досягаемости французской законодательной машины, едва ли стоило прилагать сколько-нибудь значительные усилия, чтобы усадить его на скамью подсудимых. Но мадам Монтрей мыслила иначе, тем более, что только так его можно изолировать от дочерей. За помощью она обратилась к герцогу Аквилонскому, министру иностранных дел при Людовике XV. Выслушав ее рассказ, он пригласил сардинского посланника в Париже, графа Ферреро де ла Мармора, которому сообщил о разыскиваемом преступнике, проживающем под именем графа де Мазан близ Шамбери. Франция будет многим обязана, если королевство Сардинии, или; по крайней мере, его континентальное герцогство Савой, арестует негодяя и на неопределенный срок упрячет за надежные тюремные стены. «Семья этого человека очень обеспокоена и рассчитывает на надежную изоляцию, поскольку ум его расстроен и есть все основания для опасения, что он рискнет вернуться во Францию или учинит новые безумства в Савойе». Содержание безумца в стенах надежного замка не будет стоить жителям Савойя не гроша, поскольку семья намеревается присылать деньги на его еду и содержание». Никакого суда, выдачи иностранному государству или публичного скандала допускать не следовало. Граф де Мазан, он же маркиз де Сад, должен оказаться в заточении и с течением времени исчезнуть из памяти современников.

Когда герцог Аквилонский представил суть вопроса в подобном свете, правительство Сардинии сочло необходимым оказать услугу могущественному соседу. В ночь 8 декабря 1772 года дом близ Шамбери окружили солдаты. Граф де Шаван с двумя офицерами прошел внутрь. Там они нашли Сада и двух его слуг, Латура и Ла Женесса. Анн-Проспер нигде не было. Маркиз оказался застигнут врасплох. Он не оказал сопротивления и без слов сдал находившееся при нем оружие, шпагу и два пистолета. На другое утро его доставили в крепость Миолана, расположенную на вершине высокого холма над долиной Изера. Мощные, крепкие башни как нельзя больше соответствовали мрачному скалистому ландшафту, на который смотрели бойницы. Сада поместили в камеру, откуда открывался вид на дальние Альпы, после чего его оставили наедине с собственными мыслями.

Маркизу не потребовалось много часов, чтобы оценить тяжесть своего положения. Его не обвиняли ни в каком преступлении, и никто не собирался выслушать его. Если ему не удастся ничего придумать для своего спасения, придется провести в Миолане все свои дни, вплоть до последнего вздоха. Его судьба находилась в руках тех, кто в своих действиях не отчитывался ни перед каким судом. И жаловаться на предпринятые ими меры некому. Ничто — ни его арест, ни появление в тюрьме — не позволяло думать, что в заточении он проведет всего несколько месяцев, как это произошло в Пьер-Ансизе. В любом случае, если ему обратиться к французским властям, его будет ожидать нечто пострашнее заключения в Миолане.

Сад попытался внушить сардинским властям мысль, что он является невинной жертвой преследования могущественных сил во Франции. Если бы ему поверили, то могли бы освободить. Он начал писать письма губернатору Шамбери, графу де ла Туру, в которых твердил о своей невиновности. Возможно, со временем его протесты и будут замечены. В противном случае ему придется бежать. Но любой план побега осложнялся проблемой нравственного порядка. Сад, по крайней мере, внешне, являлся офицером и дворянином, которого не запирали, как какого-нибудь пьяного солдата. Маркиз подписал обязательство — не намереваясь соблюдать его, — дав обещание, что не будет предпринимать попыток к бегству. В ответ он попросил предоставить ему слугу для ухода за ним и разрешить переписку с семьей. Соглашение было достигнуто. Инстинктом старого каторжника он чувствовал: труднее всего добиться первой привилегии, все остальное пойдет уже как по накатанной дороге. Маркиз написал графу де ла Туру, указав на затруднения с небольшой суммой денег, необходимой для уплаты долгов, сделанных в заключении. Еще он хотел купить часы. Позже Сад заметил, что средства ему нужны не на часы, а на погашение карточных долгов, так как в тюрьме он играл в карты с бароном де л'Алле де Сонжи, более опытным и профессиональным преступником, чем маркиз. В скором времени барон полностью очистил карманы Сада, чему вряд ли стоит удивляться.

В тюрьму де Сонжи попал за ряд преступлений. Его послужной список включал попытку убийства и призыв организовать тюремный бунт. Он считался азартным игроком и превосходно владел шпагой — вальяжная фигура и единственный человек среди заключенных Миолана, с кем Сад мог подружиться. Они встречались в тюремной комнате, где заключенные проводили дневное время и имели возможность общаться и разговаривать друг с другом. Маркизу также была дарована привилегия гулять в саду, но его расположение исключало любую возможность побега.

За отношениями Сада с бароном де л'Алле де Сонжи наблюдал начальник тюрьмы. Как это часто бывает, азартные игры не обходятся без ссор и подозрений; таким образом, оба заключенных вскоре совершенно разругались. Между ними едва не произошла драка, когда Сад обвинил барона в шулерстве. Де Сонжи слыл большим специалистом в карточной игре, называемой «фараон». Она давала такие возможности для мошенничества, что одно время ее даже запрещали в Англии. От игроков требовалось угадать карты в той последовательности, в которой они будут раскрываться банкиром. Эту игру специально придумали для того, чтобы опустошать карманы новичков. Полковник Эдмунд Филдинг, отец писателя, играя в «фараон» впервые, в Кофейном доме принца в 1718 году в течение нескольких минут лишился 500 фунтов. Возможности одурачить противника были буквально безграничны. Сад вскоре сообразил, что стал жертвой обмана. Еще он обвинил барона в подлом использовании лакея Латура, содержавшегося в тюрьме вместе с Садом: де Сонжи заставил молодого человека подписать векселя для уплаты долгов, наделанных при игре в карты с жуликоватым аристократом.

В первые недели 1773 года маркиз нашел и другие причины для своего недовольства. На этот раз его гнев вызвал начальник тюрьмы, комендант Луи де Лоне, в связи с чем он написал надменное письмо графу де ла Туру, в котором пожаловался на поведение этого человека. Сад объявил, что воспитывался как человек благородного происхождения и ему невыносима манера начальника тюрьмы каждое слово начинать со звука «ф» или «б».

Губернатора Шамбери он продол жал засыпать петициями, требуя вернуть свободу, позволить свидания с женой, а также обвинениями в адрес мадам де Монтрей, которая, на его взгляд, поставила цель погубить его. С начальником тюрьмы он обходился менее официально. Мало чем отличаясь от избалованного ребенка из дворца Конде, тридцатидвухлетний маркиз проявлял такие вспышки темперамента, что начальник тюрьмы не без оснований опасался за собственную жизнь. В связи с этим был отдан приказ содержать Сада в камере под семью замками. Это, в свою очередь, стало причиной новой серии писем, в которых заключенный обвинил начальника тюрьмы в пособничестве барону в карточном шулерстве. Но подобные нервные разрядки, кроме терапевтического эффекта, иного действия не оказывали. Петиции и обвинения оставались без ответа. Его надежды получить свободу с каждым днем становились все призрачнее и вскоре угасали.

1 марта граф де ла Мармора сообщил графу де ла Туру о встрече с французским министром иностранных дел. Главная тема разговора — Сад. Озабоченность, проявленная министром иностранных дел, несомненно, следствие дела рук мадам де Монтрей, которая постаралась если не внушить ему опасения, то во всяком случае создала соответствующий настрой.

«Вчера встречался с министром, герцогом Аквилонским, по настоянию которого „граф де Мазан“ содержится в заключении. Я зачитал ему письмо, которое мсье де Лоне, комендант крепости Миолана, написал вам, получив послание жены заключенного. Упрекнуть господина де Лоне не в чем. Не следует принимать во внимание чувства, которые, к сожалению, способна питать жена, когда муж, которого она любит, подрывает ее доверие. Необходимо, чтобы граф де Сад оставался в заточении и содержался под стражей в еще более строгих условиях. При этом все привилегии следует отменить, сношения с внешним миром прервать, но, самое главное, запретить свидания с женой».

В предупреждениях подобного рода начальник тюрьмы не нуждался, так как 5 февраля сам жаловался на опасность, которой чревата свобода передвижения Сада внутри крепостных стен. Ему стало известно, что маркиз разменял все имевшиеся у него деньги на французскую валюту и настойчиво интересовался информацией о мостах через Изер. Пока Сад свободно разгуливает по крепости, он «несмотря на все мои предостережения, может в любую минуту перелезть через стены». Но это заявление являлось скорее преувеличением, поскольку стены Миолана с внутренней стороны по всему периметру были высокими и отвесными.

Рене-Пелажи с самого начала противодействовала стараниям матери удержать Сада в заключении. Не имея связей мадам де Монтрей с государственными министрами, она обходилась без посредников. В марте 1773 года, через три месяца после ареста мужа, вместе с одним из советников семьи де Монтрей, Альбаре, она прибыла в Шамбери. Одетая в мужское платье, Рене-Пелажи, должно быть, имела какой-то смутный план проникнуть в крепость Миолана и выйти оттуда вместе с Садом. Но подобное приключение могло иметь место разве что на страницах романа. В первую очередь, ей предстояло остаться незамеченной военными гарнизона, занимавшего большую часть крепости Миолана, потом следовало пробраться в сердце самой тюрьмы. После этого шла наиболее трудная часть плана: обратный путь по крепости и гарнизону, но уже вместе с мужем.

Правда, сразу возникли трудности. 7 марта, когда она остановилась в гостинице крохотного городка Мон-мильяна, о ее прибытии стало известно местным властям. Правительство Савойя уже было в курсе, что жену, как и прочих посетителей, допускать к заключенному не следовало. На закате Альбаре с письмом от маркизы и просьбой позволить ей увидеться с Садом явился в крепость Миолана. В ответ он получил отказ. На другой день Рене-Пелажи в письменной форме попросила графа де ла Тура позволить ей увидеться с мужем. В просьбе ей отказали.

Поскольку делать было нечего, Рене-Пелажи покинула Савой. Несмотря на поражение, она не сдавалась и продолжала борьбу, засыпая начальника тюрьмы бранными письмами. Особого воздействия на него они не имели, так как со стороны мадам де Монтрей он получал самую горячую поддержку. В своих посланиях она заверяла его, что все здравомыслящие члены семьи Сада восхищены его стойкостью, поскольку маркиза следует держать в заточении. Она понимала, какому испытанию он подвергался, имея подобного заключенного, тем не менее настоятельно просила де Лоне продолжать нести свой крест и заверяла его: влиятельные друзья будут продолжать оказывать ему активную поддержку.

После очередной вспышки гнева маркиз как будто смирился со своим заточением. Даже комендант де Лоне вынужден был признать, насколько спокойнее и благоразумнее стал его подопечный. Более того, губернатор посоветовал ему, что если Сад будет во всем на него полагаться, то он походатайствует о нем перед мадам де Монтрей и герцогом Аквилонским. Не обещалось ничего конкретного, но не исключалась возможность — при хорошем поведении маркиза — получить разрешение жить на свободе в Савойе, а может, даже в каком-нибудь отдаленном уголке Франции.

Вместо того чтобы отказаться от этой перспективы, Сад смягчился еще больше. С наступлением апреля и Пасхи комендант де Лоне и граф де ла Тур поразились тем переменам, которые произошли с маркизом после совершения им необходимых религиозных обрядов. В этом они, бесспорно, увидели благотворное влияние их тюремной системы нравственного воспитания. Во-первых, он помирился с бароном де л'Алле де Сонжи. Рядом с офицерской столовой имелась комната, только что освобожденная одним из офицеров гарнизона. Помирившиеся барон и маркиз под неусыпным надзором бдительного коменданта крепости отныне там обедали. Де Лоне остался вполне доволен достигнутым результатом.

После обеда 30 апреля Сад вел себя несколько неспокойно. Вероятно, он провел тревожную ночь, поскольку на другой день, в шесть часов утра, в его камере еще горел свет. Это вызвало тревогу у одного из солдат охраны, и он открыл дверь, чтобы проверить, все ли в порядке. Там никого не оказалось. Охранник поспешно бросился к камере барона де л'Алле де Сонжи, чтобы узнать, не сможет ли тот дать хоть какие-либо объяснения по поводу отсутствия Сада. Но комната барона также оказалась пуста.

Известие о побеге поступило слишком поздно. Как в большинстве подобных случаев, время играет более важную роль, чем замысел самого плана. Ввиду того, что помещение, в котором обедали оба заключенных, ранее не относилось к тюремным, там требовалось осуществить кое-какие переделки, чтобы сделать его более надежным. Но, как и в других военных частях, план ремонта и реконструкции в миоланском замке выполнялся со значительным опозданием. Требовалось еще несколько недель, чтобы сделать столовую для привилегированных заключенных абсолютно надежной. Рядом с ней находилась маленькая кухня, откуда Латур, слуга Сада, подавал еду хозяину и барону де л'Алле де Сонжи. Проникнуть в кухню из столовой в любое другое время, кроме обеденного, не представлялось возможным. Дверь обычно запиралась на замок и засов. Следовательно весь план побега всецело зависел от Латура.

Когда Сад и барон закончили обед, слуга с грязной посудой должен был вернуться в кухню. Вместо этого, он незаметно прокрался в комнаты барона и маркиза и зажег там свечи. Поскольку свечи сами по себе не загораются, охрана, естественно, решила, что заключенные вернулись на место. В любом случае, к этому времени дверь между столовой и кухней оказалась уже закрыта.

Пока Сад и барон оставались взаперти в столовой, Латур, присоединившись, как обычно, к остальным слугам, пошел обедать. Несмотря на его положение в статуте заключенного, он по-прежнему оставался слугой своего хозяина. Никто не обращал на Латура внимания. Стража могла позволить себе расслабиться, так как узники вроде бы находились каждый в своей камере. Никем не замеченный, Латур прошел мимо ключей, висевших тут же, и взял тот, который отпирал замок двери между столовой и маленькой кухней. Потом он вернулся в столовую, освободив спрятавшихся там Сада и барона. Отомкнув разделявшую оба помещения дверь, слуга провел их в кухню и запер за собой замок. Над кухонной дверью имелось окно, представлявшее собой отверстие в стене крепости. Если повсюду стены были отвесными, то в этом месте всего в каком-нибудь десятке футов от окна начинался шероховатый грунт с крутым спуском. Военный опыт Сада сослужил ему хорошую службу, так как ему не стоило особого труда найти самое уязвимое место в крепостных укреплениях. Поочередно протиснувшись в оконце, он вместе со своими спутниками приземлился с обратной стороны стены. Там их уже поджидал местный житель, Жозеф Виолон, которого подкупила Рене-Пелажи или ее помощники. Ему предстояло помочь беглецам добраться до французской границы.

Оба пленника — Сад и барон, — оставили своим тюремщикам записки. Свое послание маркиз адресовал коменданту де Лоне и графу де ла Туру. С нескрываемой издевкой он выразил надежду, что они не пострадают из-за его побега, а также извинился за столь бесцеремонный способ прощания. Только беспрестанные преследования со стороны мадам де Монтрей и сознание собственной невиновности толкнули его на этот неблаговидный поступок. С врожденным чувством собственности, Сад в трех экземплярах также составил список оставленным им в Миолане личных вещей, которые просил губернатора непременно переслать ему. Но поскольку эту просьбу не удовлетворили, в конце июля Рене-Пелажи снова появилась в крепости Миолана и потребовала вернуть собственность мужа. Уехать ей пришлось с пустыми руками.

В прощальном послании своим тюремщикам, оставленным в ночь 30 апреля, маркиз перемежал извинения с угрозами. Он утверждал, что побегу помогают пятнадцать вооруженных всадников, которые скорее умрут, чем позволят вновь арестовать его. Это заявление явно не соответствовало действительности. Своим адресатам Сад советовал отказаться от преследования. Тем не менее комендант де Лоне, прочтя послание, презрел угрозы и организовал конный отряд, приказав тщательно обыскать окрестности, лежавшие между Миоланом и французской границей. Но у маркиза и его спутников имелось в запасе несколько часов, чтобы на лошадях успеть спуститься в долину Изера и проследовать в Шамбери. Надежды поймать их там до пересечения границы с Францией практически не оставалось. В пятидесяти милях от Миолана располагался Гренобль, и на другой день Сад находился уже там. Комендант де Лоне, лишившись обещанных мадам де Монтрей всевозможных материальных и моральных наград, тем не менее не очень-то расстраивался из-за того, что перестал быть участником семейной ссоры.

Глава седьмая

«Скандал маленьких девочек»