На первый взгляд – посетитель как посетитель, возможно, грабитель или убийца, а может, просто честный порядочный вор. Пришел отдохнуть после трудного дня, заполненного погонями, стычками, поножовщиной и ежеминутным риском. Сидит себе тихонько в углу, ни к кому не пристает, никого к себе не приглашает. Посидит, выпьет пинту-другую, и уйдет восвояси. А куда он пойдет и дойдет ли – это никого не касается. Лишь бы заплатить успел. А уж в этом старый гоблин не сомневался. Недаром тугими мешочками с золотом в подвале трактира было занято шесть больших кованых сундуков, а седьмой сундук был заполнен почти на четверть. Уже шестнадцатое поколение гоблинов ежедневно снимало с "Взбесившегося ежа" свою порцию сливок, а если учесть, что гоблины живут триста лет, то срок получается немалый. Тут мысли Цапгкорна как-то сами собою свернули на мешочки. Он стал припоминать, сколько мешочков прибавилось за прошедший год, и всякий раз у него получалось, что либо одного мешочка недоставало, либо один мешочек оказывался лишним.
Подведя наконец баланс и вполне успокоившись, Цапгкорн снова вернулся мыслями к странному посетителю.
"Волшебник? – думал он, наблюдая за ним из-за стойки. – Нет, не волшебник. Те рассеянны и глуповаты, а этот собран и насторожен. Вор? Нет, не похож. Убийца?
Тоже не то. Кто же он? К компаниям не клеится, сидит один как перст – и хоть бы кто подсел к нему".
И тут старый гоблин наконец понял, что именно смутило его в незнакомце.
Дело было в том, что вокруг человека в черном плаще образовался странный вакуум.
При том, что таверна была забита посетителями сверх всякой меры, стол, за которым располагался незнакомец, был абсолютно пуст. Желающих разделить общество человека в капюшоне не находилось.
Цапгкорн присвистнул.
– Что-то здесь нечисто, не будь я гоблин, – подумал он. – Эта птичка не из нашего курятника!
Тут, будто в подтверждение его мыслей в таверну вломился пьяный ремесленник, огляделся в поисках свободного места, ринулся было к столу незнакомца, но внезапно остановился, будто ударившись о невидимую стену, и попятился.
Цапгкорн хмыкнул, перекинул через локоть грязную тряпку, символизирующую крахмальное полотенце, и направился к посетителю.
Обмахнув тряпкой стол и размазав грязь более-менее равномерно, он одновременно попытался заглянуть под капюшон незнакомца. Из этого, правда, ничего не вышло – капюшон был надвинут на самые глаза, – но зато он услышал голос посетителя.
– Пинту эля и холодную телятину, – донеслось из-под капюшона.
Цапгкорн вздрогнул. Голос у посетителя был тяжелый и низкий, похожий на гул органа, и от него веяло ледяным холодом. Старый гоблин почувствовал себя так, будто его на несколько секунд опустили в могилу.
Впечатление, произведенное голосом, было столь сильным, что Цапгкорн не только чрезвычайно резво выполнил заказ, но даже против обыкновения не стал разводить эль водой, и по собственной инициативе украсил блюдо зеленью за счет заведения, чего не случалось ни с ним, ни с его предками за всю многовековую историю "Взбесившегося ежа".
Как раз когда он поспешал к столику с блюдом и кружкой, в таверну вошел молодой человек в потрепанном дорожном плаще, с небольшим, завернутым в мешковину свертком в руках. Быстро скользнув взглядом по посетителям, он не колеблясь направился прямиком к человеку в капюшоне. "Сейчас он тебя, голубчика, огреет", – подумал гоблин, краем глаза следя за посетителем. Но против ожидания юноша свободно прошел к столу и отвесил низкий поклон незнакомцу в капюшоне. Тот ответил едва заметным кивком. Молодой человек торопливо присел на краешек скамейки.
Гоблин напряг слух. Но шум в таверне стоял такой, что до него долетел только обрывок разговора.
– Я выполнил ваше приказание, мессир, – почтительно сказал юноша. – Вот она.
Была именно там, где вы и предполагали.
Незнакомец в капюшоне что-то ответил, Цапгкорн не расслышал, что именно, потому что в этот момент в зале послышался сильный шум. Вынужденный отвлечься, гоблин все же успел заметить, как человек в капюшоне взмахом руки отпустил посетителя, и тот, поминутно кланяясь, исчез, причем свертка у него уже не было.
А в таверне между тем разворачивались новые события.
Огромный горный тролль медленно выходил из состояния оцепенения. Тролли, как известно, соображают очень медленно, так что смысл оскорблений, высказанных гномом четверть часа назад, начал доходить до него только сейчас. Тролль медленно поднялся. Глаза его загорелись зловещим красным огнем. Он обвел мутным взглядом таверну, схватил тяжеленную дубину и с ревом ринулся к пьяно раскачивавшемуся и икающему на краю стола гному.
Увидев перед собой разъяренного тролля, гном мгновенно протрезвел. Он страшно побледнел. Руки его мелко затряслись и лихорадочно зашарили по лавке, будто пытаясь отыскать щель, в которую можно было бы просочиться. Под лавкой быстро растеклась большая лужа.
Тролль заревел и поднял дубину.
Перепуганный гном едва успел юркнуть под стол. Дубина просвистела над его головой.
Тролль издал яростный рев, от которого задрожала посуда на столах. Он легко, как пушинку, перевернул тяжеленный дубовый стол, и глиняная посуда с грохотом посыпалась на пол.
Посетители, предусмотрительно ретировавшиеся при первых признаках троллиного гнева, замерли в придорожной канаве, напряженно прислушиваясь к доносящимся из таверны звукам.
А тролль между тем распалялся все больше и больше. Разнеся в щепки несколько столов и одним движением руки повалив дубовую колонну, он принялся молотить дубиной по лавке, пытаясь пришибить прятавшегося под ней гнома. Обезумевший от страха гном метался под лавкой, чудом увертываясь от тяжелой дубины.
Цапгкорн спрятался под стойкой, с ужасом наблюдая за происходящим. Пытаясь отползти вглубь, он почувствовал, что нога его во что-то упирается. Оглянувшись, он обнаружил, что она упирается в волшебника, также решившего переждать бурю под стойкой. "Черт бы побрал этого болвана! – недовольно подумал Цапгкорн. – Не хватало еще, чтобы тролль заметил его фиолетовую мантию. Тогда мне придется прыгать по таверне, как тому гному, а с моим радикулитом это не так-то просто".
– Ы-ы-ы-ы! – ревел тролль, шумно топая каменными ножищами в луже эля.
Внезапно взгляд его упал на фигуру в капюшоне, которая все так же одиноко возвышалась за дальним столиком. Странный посетитель, казалось, не обращал ни малейшего внимания на происходящее, спокойно прихлебывая эль из глиняной кружки.
Тролль попытался сфокусировать зрение, и с удивлением обнаружил, что перед ним – всего лишь какой-то человечишко, жалкая букашка по сравнению с ним, троллем. И эта букашка не только не пытается бежать или хотя бы вопить от ужаса, но вообще не проявляет никакого беспокойства!
Тролль яростно заревел и замахнулся дубиной.
Цапгкорн в ужасе прикрыл глаза, чтобы не видеть, как тяжелая дубина размозжит несчастному голову.
В последнее мгновение он успел заметить, как белая, словно выточенная из мрамора, рука незнакомца взметнулась вверх, стремительно выныривая из широкого черного рукава. На указательном пальце полыхнул глубоким багровым светом старинный золотой перстень с огромным кроваво-красным рубином.
Через мгновение ослепительная вспышка залила трактир ярчайшим светом, оглушительно грохнуло, и Цапгкорн на несколько минут потерял способность что-либо видеть и слышать.
Прошло некоторое время, пока он смог наконец различить очертания знакомых предметов, составлявших интерьер "Взбесившегося ежа". Протирая глаза, в которых все еще мелькали разноцветные круги, он побежал к тому, месту, где сидел незнакомец.
Человека в плаще не было. Скамья была пуста. На краю стола сиротливо стояла кружка с недопитым элем.
Под столом валялся тролль. Он был мертв.
Сзади послышался осторожный шорох. Цапгкорн обернулся.
Из-под стола вылез белый как полотно гном.
– Ва-ва-ва… – лепетал он. Тут взгляд его упал на лежащего тролля, и лицо гнома исказилось ужасом.
– У-у-у-у!.. – завыл гном, убегая.
Когда волнение в таверне несколько улеглось, из-под стойки, оправляя фиолетовую мантию, вылез волшебник. Колпак он выронил в суматохе, и все пять уцелевших сальных свечей торжественно сияли в его зеркальной лысине.
Цапгкорн почтительно обратился к нему:
– Что вы на этого скажете, сир волшебник?
– Э-э-э… Ну что… Обыкновенный фокус с гекконовым порошком. Наверняка, какой-нибудь бродячий циркач… В общем, ничего удивительного!
– Но тролль!.. Он мертв! Взгляните, сир волшебник, у него в животе дыра размером с гномью голову!
– Ну… Наверно, ему просто внезапно стало плохо… С троллями иногда бывает такое.
Цапгкорн недоверчиво покачал головой. Он никогда не слышал, чтобы с троллями бывало такое. По крайней мере, чтобы тролль самостоятельно провертел дырищу в собственном теле, на три четверти состоящем из крепчайшего гранита – вряд ли такое вообще возможно!
– Мне кажется, – сказал он осторожно, – что здесь не обошлось без волшебства.
– Чепуха! – авторитетно заявил волшебник. – Никакого волшебства не было. Обычный трюк. Ну, может быть, с небольшим обманом зрения… Э-э-э… Я знал, как это называется на волшебном языке, но сейчас забыл…
– Но кто же в таком случае убил тролля? – недоверчиво спросил гоблин.
– Й-й-я! Это я убил тролля! – послышался пьяный голос.
Посетители расступились, и на сцену выбрался давешний гном. Он уже успел основательно хлебнуть эля, и глаза его горели желтым сивушным светом.
– Это я убил тролля, – хвастливо повторил гном, сильно шатаясь. – Он посмел оскорбить меня, меня, – потомка славного Борма Гномоносца! Да я… Да я… Если я захочу… Если захочу…
Но узнать, что сможет гном, если захочет, посетителям не удалось. Пьяный гном свалился под стол и захрапел.
Посетители зашумели, наперебой обсуждая происшествие.
Воспользовавшись суматохой, волшебник надел свой фиолетовый колпак и выскользнул из таверны.
Глава 4
Первый сон Вована Павловича: КТО ВИНОВАТ и что делать
Вован, второй час безуспешно ожидавший помощи у заглохшей машины, задремал.
Вначале сон его был до чрезвычайности приятен. Ему снились мулатки. Но потом мулатки куда-то исчезли, сменившись странными диковинным существами. Небольшого росточка, по пояс Вовану, в старинной смешной одежде, с бородами. Вован вспомнил, что подобных уродцев иногда показывают в мультфильмах. Кажется, их зовут гномонами… или гомонами… или гомоманами. Уродцы немного поплясали, позабавив Вована, и исчезли, будто и не было вовсе, а вместо них появился какой-то старик в фиолетовом колпаке, с раскрашенной палкой, и принялся настойчиво уговаривать поменять его, Вована кепку на свой фиолетовый колпак. Вован просто опешил от стариковской наглости – за Вованову фирменную кепку от Версаче можно было купить целый эшелон фиолетовых колпаков и тепловоз, чтобы его толкать, в придачу. Но старик, не замечая вованового раздражения, назойливо требовал поменяться, грозя какими-то ужасными неприятностями и страшными приключениями. Вован, угроз не любивший, разозлился, и принялся гоняться за нахальным старикашкой, чтобы как следует начистить его мерзкое морщинистое рыльце. Но старик оказался на редкость проворным, и постоянно ускользал. Наконец Вовану удалось схватить старика, но тот ловко извернулся, выпрямился во весь рост и пребольно стукнул Вована своей раскрашенной палкой по макушке. Вован взвыл… и проснулся.
Погода между тем резко изменилась.
С севера дул пронзительный ветер, такой сильный, что деревья вдоль дорог сгибались почти пополам. Небо было плотно залеплено черными грозовыми тучами, ежесекундно озарявшимися вспышками молний. Раскаты грома, пока еще дальние, глухие и грозные, как рокот огромных тамтамов, будили в Воване какое-то смутное, тревожное ожидание беды.
Вован огляделся.
Дорога по-прежнему была пустынной.
Вован встал, разминая затекшие ноги. Выпитое пиво давно просилось наружу, и Вован, натянув кепку, стал спускаться к придорожной канаве.
Не успел он сделать и десяти шагов, как сильный порыв ветра сорвал с его головы кепку и понес по дороге. Вован, понесся следом за прыгающей по асфальту кепкой, оглашая пустынную дорогу отборным матом.
А ветер гнал кепку все дальше и дальше.
Вован быстро устал и запыхался. Прокуренные легкие напрочь отказывались обеспечивать могучий организм кислородом. Пробежав еще несколько шагов, Вован был вынужден остановиться и отдышаться. Кепка, как будто дразня Вована, прокатилась немного по дороге и тоже остановилась. Пыхтя, как паровоз системы Черепанова, Вован осторожно подкрался к кепке и в мощном прыжке настиг беглянку.
Кепка была водружена обратно на голову, а торжествующий Вован направился было к машине, но тут прямо на нос ему упала тяжелая капля.
Вован посмотрел вверх и охнул.
Прямо над ним нависала тяжелая иссиня-черная туча, готовая вот-вот разразиться мощнейшим ливнем.
Надо было спешить, чтобы успеть укрыться в машине и переждать дождь.
Вован побежал к "бимеру".
Но не успел он сделать и трех шагов, как хляби небесные разверзлись, и на Вована обрушился поток воды. Воды было так много, что Вовану показалось, будто над его головой перевернули тазик размером со стадион. Вован мгновенно вымок до самых внутренностей. Продираясь сквозь сплошную стену воды, Вован пытался отыскать оставленную на дороге машину – но тщетно. Кругом была только вода. Вовану оставалось лишь беспомощно тыкаться в непроницаемую серую пелену и жалобно материться.
Наконец водяной поток стал ослабевать и вскоре дождь прекратился так же внезапно, как и начался.
Вымокший до нитки Вован обнаружил свою машину в пятидесяти шагах вниз по дороге, и ринулся было к ней. Но увы, на этом его злоключения не закончились.
Как оказалось, самое страшное было впереди. Точнее, сзади – за его спиной.
Сначала Вован услышал позади какое-то странное сипение. Звук быстро нарастал, усиливался, и вскоре стал похож на оглушительный вой, как будто тысячи шакалов собрались на праздничную спевку.
Вован оглянулся.
Увиденное заставило его заорать от ужаса и быстро-быстро заработать ногами.
Его настигал чудовищный ураган.
На дороге вертелась в жутком хороводе колоссальная черная воронка размером с пятидесятиэтажный дом. По краям воронки можно было разглядеть огромные столетние дубы, вырванные с корнем – буря играючи вертела ими в воздухе, будто пылинками.
В центре воронки зияла гигантская черная дыра с рваными краями, которые непрерывно шевелились, придавая дыре сходство с ненасытной черной пастью. И весь этот кошмар стремительно надвигался на Вована, грозя поглотить его.
Вован, скуля от ужаса, во весь опор несся к машине. Ураган несся по его пятам.
Бритой шеей Вован ощущал его жаркое дыхание.
До спасительного "бимера" оставалось шагов десять. Вован сделал последний рывок.
Но не успел.
Ураган налетел, подхватил его, легко, как пушинку, оторвал от земли и понес.
Вован, раскрыв от ужаса рот, парил над дорогой, а ураган поднимал его все выше и выше. Машина, кажущаяся с высоты игрушечной, превратилась сначала в черную точку, а потом и вовсе стала неразличимой на тонкой, как нитка, ленте дороги. Окрестные поля слились в сплошную грязно-зеленую массу, и вскоре растаяли в густом сером тумане.
Ураган гнал Вована вверх и прочь от столицы, во мрак и неизвестность.
Сильно похолодало. Вован с ног до головы покрылся инеем. Мокрая одежда обледенела и превратилась в ледяной панцирь. Злосчастная кепка намертво примерзла к голове и сдавливала череп железным обручем. Вован беспомощно дрыгал ногами и руками в надежде если не спуститься на землю, то хотя бы согреться – но увы! Ледяной ветер проникал, казалось, в мельчайшие поры, заставляя Вована отбивать зубами барабанную дробь и не оставляя ему ни малейшего шанса хоть чуть-чуть согреться.
А мощный поток воздуха поднимал Вована все выше и выше. Вскоре стало трудно дышать – сказывалась нехватка кислорода. Вован глотал ледяной воздух широко открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег, – и никак не мог надышаться. В голове звенело, глаза застилал серый туман. Вован почувствовал, что вот-вот потеряет сознание.
Сильный порыв ветра подбросил его еще на пятьдесят метров. Вован из последних сил попытался спуститься вниз, отчаянно трепыхаясь и суча руками и ногами, но силы оставили его.
В глазах у него пошли радужные круги, небо погасло, и Вован провалился в черную пустоту.
Глава 5.
МЫ ЕДЕМ, ЕДЕМ, ЕДЕМ…
Итак, воспользовавшись суматохой, волшебник выбрался из трактира. Он прошел в стойло, где были привязаны в ряд несколько разнокалиберных ослов и мулов, подошел к самому тощему и облезлому из них, отвязал его, и с третьей попытки взгромоздившись на костлявую спину животного, выехал из ворот. Трясясь по брусчатке, он миновал Рыночную площадь, и повернул в одну из узких улочек, ведших к городским воротам. Улица немедленно принялась петлять, и волшебник проявлял чудеса ословождения, увертываясь от потоков помоев, выливаемых хозяйками прямо из окон. Канализацию в Полусреднем мире собирались изобрести только через двести лет, поэтому следовало смотреть в оба, если не хочешь потом выбирать из волос вишневые косточки и картофельную шелуху.
Протащившись по узеньким улочкам, он покинул город через Восточные ворота.
Сонные стражники проводили волшебника ленивыми взглядами, и тяжелые, окованные железом створки с грохотом захлопнулись до утра.
Волшебник же поехал по тропинке к темневшему вдали лесу, яростно пиная ленивого осла. Упрямая скотина прядала ушами, вертела головой, но ходу не прибавляла.
Между тем следовало спешить. Дорога проходила через Черный лес, где хозяйничала шайка разбойников под предводительством бывшего городского лекаря Галлеана, поэтому лес желательно было проехать засветло. Встреча с разбойниками не входила в планы волшебника, поскольку Галлеан по старой врачебной привычке анатомировал всех путников, попадавшихся в его лапы.
В свое время Галлеан был неплохим лекарем, имел в городе обширную практику и специализировался по женским и венерическим болезням. К сорока годам он скопил приличное состояние, выстроил роскошный особняк на главной улице, и был уверен, что его ждет покой и обеспеченная старость. Но тут благополучная докторская судьба совершила капризный кульбит.
Пару лет назад случилось проезжать через город бродячему цирку. В числе прочих в труппе был громадный негр, жонглировавший трехпудовыми гирями на цепи.
Представления с участием негра так понравились супруге губернатора, что она не только посетила их все до единого, но также, по слухам, после представлений шла за кулисы, чтобы негр мог показать ей там свое искусство без лишних свидетелей.
Словом, через некоторое время после отъезда цирка бездетная и находящаяся в последнем приступе молодости губернаторша стала ощущать странное пристрастие к кислым и соленым продуктам, а также непонятную тошноту по утрам. Спустя еще некоторое время к этому присоединились жалобы на вздутие живота и странные ощущения шевеления в нем. К заболевшей был немедленно приглашен лекарь Галлеан, с первого взгляда определивший причину недуга. Но сообщить об этом губернатору было бы равносильно самоубийству. Одного взгляда на губернатора было достаточно, чтобы понять, что, во-первых, в случившемся он совершенно не виноват, а во-вторых, что, если он узнает правду, доктору придется провести несколько неприятных минут в котле, до краев наполненном кипящим маслом. Поэтому лекарь сообщил, что у больной обычная ипохондрия печени, прописал горячие ванны и персиковое вино, и ушел в большом смятении, молясь, чтобы боги помогли губернаторше каким-нибудь образом избавиться от неожиданной напасти. Но боги в это время были заняты дележом скудного наследства одного из второстепенных божков Южного пантеона (бедняга скончался оттого, что единственное племя, которое в него верило, было полностью истреблено конкурентами, и в него некому стало верить), и просьба врача осталась незамеченной.
Когда же спустя положенный срок госпожа губернаторша родила черного как смола ребенка, во всем был обвинен лекарь, который, дескать, не вымыл как следует руки перед осмотром губернаторши, отчего и испачкался ребеночек. А чтобы Галлеан долго не переживал по поводу этой врачебной ошибки, губернатор распорядился его немедленно схватить и повесить. Но хитрый лекарь, заранее предвидевший подобный исход, успел улизнуть, подался в лес, в кратчайшие сроки сколотил шайку из фельдшеров и повивальных бабок, и принялся нападать на прохожих, последовательно лишая их кошелька, чести и жизни.
Вот уже два года для каждого путника, совершающего вояж через Черный лес, это путешествие напоминало кругосветный круиз на лайнере, захваченном террористами-смертниками.
Робкие попытки королевских стражников навести порядок неизменно заканчивались провалом. Стражники мужественно топтались у входа в лес, тщательно обшаривая близлежащие кусты, но заходить в чащу категорически отказывались. Когда же начальник королевской стражи попытался загнать их поглубже в лес, грозя королевским трибуналом, среди стражников очень быстро вызрело явное неудовольствие, причем начальник собственными ушами услышал, как один из стражников предлагал стукнуть его, начальника, по голове, и податься всем отрядом к Галлеану. Не желая искушать судьбу, стражников увели, а Галлеана оставили в покое.
При воспоминании о Галлеане волшебник поежился и пришпорил осла. Осел взбрыкнул и наконец наддал ходу. Под копытами весело заклубилась пыль, и темные силуэты сосен стали быстро приближаться.
Итак, человек на осле был волшебником. Причем не последним волшебником. Скорее, даже, первым. На тощей спине престарелого карнийского ишака восседал не кто иной как Волшебный Секретарь Ордена Волшебников и Некромантов (ОВИН), магистр Черной и Белой Магии Керамир.
Увы, – Орден, объединявший в своих рядах лучших представителей волшебной породы, переживал не лучшие времена. Ветры перемен, пронесшиеся над Полусредним миром, унесли вековые привилегии волшебников и развеяли былую славу Ордена.
Керамир пошарил в складках своей фиолетовой, усыпанной блеклыми серебряными звездами мантии и извлек кисет с бодрящим зельем. На кисете время от времени вспыхивали соблазнительные надписи вроде: "Жевательный табак от Толстой тети сделает ваши зубы желтыми, как чистейшее гномье золото" и "Внимание, акция: только до конца тысячелетия – две унции по цене трех". Кисет был старый и надписи временами заедало, так что помимо дефектных слоганов кисет периодически выдавал совершенно непристойные вещи, причем было неясно, где кисет мог их набраться, и откуда ему известны такие анатомические подробности.
Керамир потряс кисет, запустил в его недра грязноватую пятерню с давно не чищеными ногтями, извлек порцию табаку, ловко слепил жвачку, и сосредоточенно работая челюстями, пустил свои мысли по проторенной дороге воспоминаний.
Как всякий пожилой человек (а Керамиру недавно стукнуло сто тридцать пять лет), он любил вспоминать времена своей молодости и сравнивать их с теперешними.
Естественно, сравнение всегда было не в пользу последних.
И, надо признать, справедливо.
Золотое было время! Когда-то волшебники умели делать если не все, то, по крайней мере, многое. С легкостью превращали они кровь в воду, а воду в вино, шутя трансформировали камни в хлеб, в сыр и полукопченую колбасу, обращали ртуть в золото, а золото в железо, медь и низкопробное серебро, могли переноситься по воздуху и под землей на любое расстояние, а также продлевали себе жизнь до тех пор, пока прогрессирующий склероз не лишал их возможности вспомнить продлевающее заклятье.
Ежегодные слеты волшебников и ведьм, традиционно происходившие на вершине Кудрявой горы, собирали тысячи магов.
В памяти Керамира живо возникла картина грандиозного праздника.
Созданные мановением волшебной палочки столы ломились от изысканных яств.
Несмотря на то, что все вино создавалось из воды, похмелье наутро было вполне реалистичным.
Всю ночь напролет продолжалось веселое гуляние. Маги превращали окрестных сов и летучих мышей в летающих лошадей и мулов и до упаду гоняли в лобтуфф – волшебную игру, смысл которой заключался в том, чтобы догнать соперника и осалить его, превратив в жабу. Превращенный, смешно кувыркаясь, падал с огромной высоты, шлепаясь о землю в точности как жаба.
Завершал празднество грандиозный фейерверк.
И долго еще окрестные жители вспоминали волшебные гуляния, выковыривая из грядок неразорвавшиеся гром-тыквы, шугая одичавших пегасов, норовящих стянуть заготовленную на зиму кукурузу, и посылая в адрес волшебников запоздалые проклятия.
Но увы, все это великолепие осталось в прошлом.
Волшебники стремительно вырождались, а волшебное искусство хирело и чахло на глазах.
А главным виновником этого – хотя они никак не хотели этого признавать – были сами волшебники, и, в первую голову, глава Волшебного Ордена Керамир.
Началось все около ста лет тому назад. Керамир, тогда молодой и самолюбивый маг, только что избранный главой Волшебного Ордена, издал декрет, запрещающий принимать в Магическую Академию юношей неколдовского происхождения. Отныне и навеки зеленые ворота Академии были закрыты для всех, кроме потомственных волшебников в седьмом поколении. Одновременно был введен вступительный взнос для абитуриентов в тысячу золотых реалов. Это была огромная сумма, и она надежно охраняла священные залы Академии от бедноты, представленной потомками обнищавших волшебных семейств. Керамир, будучи представителем древнего и богатого колдовского рода, слишком хорошо помнил, как эти худородные выскочки и голодранцы, перебиравшие на ладони каждый сантим, получали звания лучших учеников, а ему, потомку самого древнего волшебного рода Семимедья, приходилось довольствоваться скамейкой для отстающих. Но родство и связи в волшебном мире еще кое-то значили, и когда после нескольких лет подковерной борьбы, интриг, предательств и покушений Керамир все же произнес заветную фразу "Вступая в должность главы Волшебного Ордена…", он твердо знал, кому, за что и как именно он будет мстить. И первым его декретом стал декрет об ограничениях при приеме в Магическую Академию.
Злые языки, впрочем, уверяли, что отпрыски богатых родителей без особых трудностей покупали себе магическую родословную, и что денежки от продажи фальшивых свидетельств текли в карманы волшебников Большого круга. Керамир, как глава Большого круга и председатель приемной комиссии Магической Академии, предпочитал эту тему не освещать. Обычно он отделывался от злых языков, обращая их обладателей в свиней, и вскоре пресловутые языки уже можно было заказать во "Взбесившемся еже" в заливном или копченом виде. (Правда, с каждым годом эти превращения давались ему все труднее – отчасти по причине старости, отчасти из-за того, что в силу общего падения культуры свинство граждан достигло немыслимых пределов и превращать их далее было просто некуда).
Так или иначе, все поступившие в магическую академию за последние сто лет были либо представителями лучших магических семей, либо детьми крупных торговцев или чиновников. Увы – и те, и другие, и третьи были совершенно неспособны к волшебству. Всем известно, что магия – это всего один процент таланта и девяносто девять процентов трудолюбия. Начинающему магу следует проводить время за чтением магических книг, приготовлением алхимических зелий и неустанной практикой в заклинаниях и превращениях. Отпрыски же благородных семей книги презирали, время проводили в праздности и развлечениях, а алхимию предпочитали постигать в кабаках через искусство смешивания коктейлей.
Если старые волшебники вроде Керамира еще способны были с горем пополам превратить сало в мыло, а тыкву в брюкву, то у молодежи дела с магией обстояли намного хуже. Большинство молодых волшебников не могли выполнить даже простейшего заклятия, вроде выведения блох или сотворения бритвенной пены из готовых ингредиентов.
Итак, магия хирела. Маги нищали. Но и это была не главная проблема.
Наибольшие хлопоты волшебникам Полусреднего мира доставляло растущее влияние науки.
Наука в волшебном мире всегда была на положении бедной родственницы. Однако в последние годы положение серьезно изменилось. Стоило волшебникам допустить незначительные послабления – и тут же во все щели полезла дремучая, беспросветная наука.
То тут, то там по городу открывались полуподпольные научные салоны. Действуя под фальшивыми вывесками магических заведений, они на самом деле вовсю пользовались научными знаниями. Это подрывало веру населения в священную силу волшебства и грозило вовлечь народ в пучину научного мракобесия.
Так, один негодяй вместо того, чтобы лечить зубную боль, как это веками делалось в волшебном мире – заговором, – открыл кабинет, который чтобы замылить волшебникам глаза назвал… – Керамир напряг память -…стоматомагическим, – и принялся – страшно подумать – лечить зубы. Керамир даже подпрыгнул от возмущения.
Подумать только! Лечить зубы – как будто зубы можно лечить! Каждому начинающему волшебнику известно, что зубы – не что иное, как осколки благородного мрамора, вложенные в рот первочеловеку Еваму могущественным богом Дентосом. Об этом написано во всех волшебных книгах!
Но ученый волшебных книг не читал. Мало того, что он советовал не тратить времени на заговоры, а вместо этого полоскать рот отварами шалфея и ромашки – это было бы полбеды. Но этот мошенник придумал особую машинку, с ее помощью он высверливал в зубах отвратительные дыры, которые затем заполнял смесью белой глины и алмазного порошка. Б-р-р-р… Керамира передернуло. Особо прискорбно было то, что не только простые граждане, но и отдельные волшебники поддались еретической моде, и вместо того, чтобы использовать чудодейственную силу заговора, спешили сесть в дьявольское кресло. Правда, справедливости ради надо признать, что заговор помогал самое большее четверть часа, а этот подлец давал на свои пломбы пятилетнюю гарантию… Как будто прочитав его мысли, старый зуб мудрости нестерпимо заныл.
