Белесая тьма колыхалась меж елей, выползала из-под хвои. Лес стал гуще и плотней придвинулся к костру. В вершине березки запутались звездочки и беспомощно подмигивали. Из темноты доносились шорохи. Казалось, кто-то осторожно бродит вокруг.
      "Фу-бу! Фу-бу!" - по-страшному ухнуло в тайге.
      Омеля вздрогнул, прислушался.
      - Леший.
      - Он, - шепнул Савка. - Заведет нас Яков в самые его лапы.
      - Не должен, - недоверчиво протянул Омеля. Помолчал и добавил:
      - Ну и жутко. Будто мы воры - в чужом терему хоронимся.
      "Фу-бу! Фу-бу!" - снова повторилось в тайге.
      - Шубу просит. Спросить у Якова да бросить ему шубу, лешему-то.
      - Придумаешь, - вздохнул Савка. - И так косится на тебя Яков. Говорит: лопаешь за четверых, а в работе не тароват. Посмешки-то не зазря устраивает.
      Савка увидел, как сузились глаза Омели, как заходили желваки на скулах.
      - Не тороват, - ворчал Омеля, - да я, да я... - Он сжал кулаки и потряс ими.
      "Фу-бу! Фу-бу!" - совсем близко проухал голос.
      Омеля поднялся - большой и грозный, постоял и взялся за топор.
      - Я им покажу - не тароват. Самого лешего за шиворот приволоку, вдруг выпалил он. - Все увидят! Эй, леший! На тебе шубу!
      Тяжелыми шагами двинулся Омеля в белесую тьму.
      С рассветом веселилось все войско. Виданное ли дело, с топором на филина идти?
      - Он тебя в зад не клюнул? - приставал Яков к Омеле. Тот молчал и зло ворошил палкой в костре.
      "Заело", - подумал Савка и ухмыльнулся.
      Потеряли ратники счет дням и неделям. Истомились, устали. Распухли помороженные лица. Кончились сухари. Яков подбадривал:
      - А у Югры соболей да серебра - хоть плотину крой. Глаза разбегаются.
      Вел Яков людей по приметам на берестяном чертеже и старался держаться ближе к вершинам оврагов.
      Однажды, чем-то встревоженный, отошел от стоянки. Кто-то лохматый метнулся к нему из-за ствола и облапил сзади. И рухнул, подмяв под себя. Огромный бурый медведь-шатун с рассеченной головой лежал на Якове, а над ним стоял Савка. Помог он Якову выбраться из-под туши.
      - Не шмякнул он тебя, атаман?
      - Зашиб малость. Не забуду руки твоей, Савка, - пикнуть зверю не дал. Век не забуду.
      Сбежались ратники. Савка отошел и принялся свежевать зверя.
      Яков тряхнул головой и подмигнул Омеле:
      - Хочешь, мы тебя над Югрой князем посадим?
      - Ни к чему, - огрызнулся Омеля.
      - И правда, ни к чему. Проешь все царство за один прием.
      Омеля покраснел, губы его скривились.
      - Не тароват, говоришь! Едой попрекаешь? - Он двинулся вдруг на Якова.
      Тот улыбался.
      Омеля мрачно огляделся вокруг.
      - Уйду.
      Первый раз увидели воины этого добродушного детину в такой ярости. И с чего? С шутки рассвирепел.
      "Самое время не дать ему остыть, - смекнул Савка, - самое время".
      На стоянке, будто ненароком, он бросил ему:
      - Замыслил что-то атаман. Ласков стал. Неспроста.
      Омеля молчал. Савка не знал, с чего начать разговор. Вздохнул, потеребил бороду.
      - Я бы на твоем месте не простил обиды, - снова начал он. - Яков думает, что мы без него пропадем. Да не пропадем! Дорога теперь известная.
      Омеля обхватил колени и сидел, не двигаясь.
      - А что Яков супротив тебя? - пел Савка. - А ничто. А тайга - она все укроет.
      Омеля удивленно покосился на Савку, поморгал светлыми ресницами.
      - Ты о чем это?
      Тайга, говорю, все укроет.
      Укроет...
      Омеля насупился, потер лоб грязной рукавицей. Спокойно спросил:
      - Ты вроде бы про смертоубийство?
      Савка похолодел. Он увидел, как поджались у Омели губы. Непонятно устроена у него голова: вычудит такое, чего не ждешь.
      - Какое смертоубийство? - заюлил Савка. - Перекрестись, Омеля. Я говорю, тайга - она страшная, все пропасть можем. Придумаешь смертоубийство! - И задом, задом попятился от Омели. Тот провожал его тяжелым, продолжительным взглядом.
      "Пошто он мне про обиды толкует? - соображал Омеля. - Со своей корыстью толкует? Тайга - она все укроет... Не добро у него на уме..."
      Трое ушкуйников ушли по следу лосиного стада и не вернулись. Ждали их день - и двинулись дальше.
      Пал мороз, обжигавший горло и легкие. Воздух шуршал при дыхании.
      Под снегом и льдом была топь. На широких сугробах-кочках стояли чахлые промерзшие сосенки. По сосенке на каждой кочке.
      Молодой ратник, протаптывающий путь, взмахнул рукам и провалился под снег. Он барахтался в черной жиже, она дымилась белым густым паром и расползалась, съедая снег. Ушкуйники отступали.
      Ратнику бросили вывороченную сосенку. Он не мог ухватиться за нее побелевшими пальцами, вцепился зубами. Глаза у него были желтыми и безумными.
      Он окунался в топь без крика. Вода подернулась ледником, а под ним колыхались белые пузыри.
      Теплые ключи!
      Ушкуйники уходили от этого места торопливо, не чувствуя усталости. Пока не пала ночь.
      А с нею пришел страх, от которого немели плечи и мутился разум.
      На кочках горели маленькие костерки и люди жались друг и другу только бы не уснуть, только бы не уснуть.
      Савку знобило. Он сжался в комок, чтобы сохранить тепло. Завел непутевый атаман. Никому не выйти из этой пустыни, нет ей конца. Так пусть сперва сам хлебнет черной водицы. Сейчас людям только шепни, взбудоражь их - разорвут Якова. Но Савка медлил.
      Слипались веки.
      Виделось ему, будто в сенокосный зной, разомлев от работы и жара, прилег он под копной у дороги. А сынок Тишата поднес к его губам жбан с ледяным квасом. У Тишаты облупленный от загара нос и широкие, как у матери, белые зубы. Он смеется, квас пахнет сухими цветами хмеля. Савка силится улыбнуться и не может. Лень и дремота растекаются по телу.
      Как в маленькой ямке сжались маленькие люди, а над ними опрокинулось огромное звездное небо и тишина. Ужас и трепет проникали в сердце от этой огромности мира и беспредельного холодного безмолвия.
      Яков запел молитву.
      Он был похож на колдуна, на призрак - у сиротливого костерка, с возведенными к небу руками.
      Ушкуйники, охваченные глубоким чувством торжественности и одиночества, глухо повторяли его слова. Они стояли на кочках у маленьких кострищ, закутанные до носов. Это была странная молитва - христианскому богу и водяному, взявшим в жертву белозубого ратника, звездам и смерти, безмолвию и далеким новгородским людишкам, спавшим в тепле.
      Она была больше похожа на тоскливый стон, на немую песню.
      Яков сорвал голос. И тогда запел Зашиба, сын колдуна Волоса.
      Во долинушке - злой пустыне
      Не лебедушка криком кричит
      Беспортошные люди - ушкуйники
      Из полона-неволи идут.
      Ты укрой меня, злая пустыня,
      Чтоб ворог меня не настиг,
      Он мне вырежет печень и сердце
      Встрепенется оно на ноже.
      Яков хрипло приказал собираться в путь.
      Они будут идти и день, и ночь, пока не пройдут эту пустыню.
      Иначе - смерть.
      Беспредельным и синим было небо в холодных огоньках звезд. И густая краснота углей на кочках казалась холодной.
      Войско уходило в темноту и холод.
      Через два дня, когда ушкуйники вышли в чистый сосновый бор, Яков позволил большой отдых вконец измотанным людям.
      5. ЛЕШИЙ
      Якову приснилось, будто пузатая, в его рост жаба вылезла из-под корня и уставилась на него тусклыми, как влажные камни, глазами. У нее были вывороченные губы и темный горб. Она коснулась его щеки теплой шершавой лапой. Яков стряхнул ее и открыл глаза.
      Громадная губастая морда склонилась над ним и шумно втягивала воздух. Широкий, как лопата, рот качнулся качнулся на фоне темного неба.
      Яков на миг онемел. Вдруг стала жарко, а пол лопатками побежал озноб.
      Морда вскинулась вверх, и тень громадного зверя метнулась во тьму. И будто еще тень - человека - исчезла за нею. Они убегали, ломясь сквозь заросли, тяжело подминая снег.
      Яков вырвал из изголовья топор и вцепился в рукоять до боли в пальцах. Ему показалось, что стоявший над ним зверь был невероятно огромным.
      Тускло шаяла нодья, постреливая искрами в снег.
      Тишина отдавалась в ушах тонким звоном. И вдруг застонал кто-то, заухал и смолк, прислушиваясь. Осторожно пошел вокруг лагеря: хруст-хруст. И снова тонкий и резкий свист метнулся из ночи. Казалось, что свистят со всех сторон.
      Ушкуйники сбились группами и не смели дышать. Были напряжены, как тетивы их луков. Вот он, настоящий леший.
      Всю ночь хохотал и свистел леший. То продирался сквозь чащобу, то осторожно крался в мерцающем мраке. Кричал:
      - Уходите! Уходите!
      С рассветом он ушел.
      Ушел торопливо, будто убегал. А может быть, и притаился.
      Разговаривали шепотом.
      Проснулся Омеля и не мог понять, чем встревожены люди. Настоящего лешего он проспал. Но ушкуйникам было не до смеха.
      В тайгу уводили глубокие следы сохатого, а рядом шла свежая широкая лыжня. Словно охотник прошел за лосем.
      - Вдвоем был с лешачихой, - сказал Савка.
      - А может, он сразу два облика может принять - звериный и человечий, - шепотом ответил высокий ушкуйник, заросший бородой до глаз.
      - Руки, говорят, у него длинные, до пяток, и лохматые.
      Ушкуйники роптали.
      - Закружит.
      - Здешний он, не наш.
      - Из-за Омели осерчал, что с топором на него ходил.
      - Ясное дело. Ежели крови лизнет - отступится. Омеля, прижатый к тонкой осинке, непонимающе моргал. Лица ушкуйников были красны, они напирали, не поднимая глаз, будто хотели боднуть.
      - Чаво вы, - хохотнул Омеля. - Я ж ничаво...
      - Еще и ржет!
      Савка стоял позади Омели. На него напирал и подталкивал дядька с заросшим до глаз лицом. Наплыл на глаза красный туман, только клочок белого меха, торчащий из прорванной на плече Омелиной шубы, видел Савка. Еще миг - и Савка вцепится в этот клочок. Или в шею. Не сознавая, что делает.
      - Братцы, смотрите, кого я поймал?
      Яков держал за уши зайца. Тот трепыхался и вращал глазами. Яков бросил зайца в толпу, зверек подпрыгнул чуть ли не до носа Омели, выскочил из-под чьих-то ног и метнулся под ель. Омеля вдруг остался один у осинки. Ушкуйники прятали глаза, спешили убраться.
      - Я вам покажу самосуд, - со сдержанной злостью произнес Яков. Слышите? Кто трусит - не держу. - И захохотал. - Рожа у тебя, Омеля, как у того зайчонка. Пойдем-ка мы теперь вместе к лешему в гости - авось, горячих щей подаст.
      Приказал Яков подать по два сухаря из тощих котомок и оставить на поваленном кедре.
      Двинулись по следам лешего. Лыжня шла по вершинам овражков, лосиный след иногда отходил. Зверь останавливался у молодых осин и объедал побеги. Странный леший. Не слыхал Яков, чтобы лесной хозяин грыз осиновые ветки и молодые побеги сосны.
      Тайга молчала. Снег был искристым и голубоватым.
      Вдруг вышли на утоптанную лыжню.
      - Наша лыжня, - сказал Яков.
      Было видно и кострище, где они ночевали.
      - Закружил, проклятый.
      На лыжне стоял рыжебородый человек с голубыми глазами. Он несмело двинулся навстречу и протянул руки. У него вздрагивали губы:
      - Братцы, русичи!
      Он обнял Омелю и заплакал, уткнувшись в его грудь. Омеля попятился. Яков спросил:
      - Кто ты?
      Рыжебородый смотрел на него сияющими глазами и шептал:
      - Свои, родные мужики...
      - Далеко до Югры?
      В глазах рыжего метнулся испуг.
      - Уходите, - мрачно потупился он. - Зачем грабить нищих.
      Есть на Вятке два поселения - Хлынов и Никулицын. Их срубили беглые из Суздальской Руси мужики. Из Хлынова ушел рыжий Ждан с женкой искать обетованную землю. С верховьев Камы спустились они до быстрой студеной реки, где начинались горы. Занедужила женка и померла. На высоком камне, откуда всюду видать, выдолбил Ждан могилу и поставил желтый смолистый крест. И сам тут остался.
      Однажды старый югорский охотник Вах увидел на березе медведя. Достал тяжелую стрелу, но вдруг медведь заругался и затряс рыжей бородой. Перед ним на суку шевелился, как живой гриб, рой диких пчел.
      Рыжий потряс над ними мокрым веником и стряхнул в мешок.
      Спрыгнул и заплясал под берегом. У него было перекошенное распухшее лицо и совсем заплыл один глаз. По рубахе ползали быстрые пчелы.
      - Эй, - позвал он Ваха. - Чего рот разинул?
      Вах несмело подошел. Намотав на руку шапку, стал сбивать пчел.
      Потом они хлебали у костра уху, смеялись и хлопали друг друга по спине.
      Рыжий умел делать железо и ткать из крапивы полотно, ведал, каким потом надо полить каменистую землю, чтобы стала рыхлой и родила рожь. Он умел приучать диких пчел и вырубать богов из мягкой липы.
      Он поставил избу с крытым двором на лысой релке и выменял у Ваха двух собак на топор. Вах прищелкивал языком и не мог нахвалиться дружбой с рыжим чужаком.
      Шаманка Тайша, старуха с лицом сороки, сказала:
      - Куда пришел один - придут и другие.
      Старый Вах замахал на нее руками:
      - Он сделал ручным лосенка и хочет пахать на нем землю, когда тот вырастет. Он научит нас делать железо и хлеб. Пусть он будет нашим другом.
      Князек племени сказал:
      - Пусть жжет сильный костер, если увидит пришельцев. И платит десятую часть от меда, хлеба, добычи.
      Рыжий Ждан выходил на скалу, сидел на камне возле креста, разговаривал с могилой, смотрел туда, где засыпает солнце. Он жал своих. Пять весен и зим.
      Много ли человеку надо? Клочок поля и баньку, чтобы пропарить уставшие кости, студеный ключ под горой и уверенность, что ты сам себе хозяин. А еще - живую душу рядом, ибо при одиночестве не узнаешь свободы.
      Югорские охотники пугливы, как дети, и подозрительны, как старухи. Поклоняются женщинам, не в силах постигнуть тайну рождения ребенка, почитают серебро, луну и медведя и приносят жертвы рубленым из кедра идолам. Как дети.
      Однажды увидел рыжий Ждан далекие костры и людей. Это было новгородское войско. Ждан не зажег сигнальный костер. Ждан ухал лешим вокруг лагеря. А потом вышел навстречу.
      - Земля здесь не мерена, - сказал он сгрудившимся ушкуйникам. Вместе обживать станем. Югра, если к ней по-соседски, не тронет. На первый случай избенка есть у меня, баня.
      Новгородцы слушали молча, у каждого есть она - мужицкая тяга к вольной земле.
      А семьи как? А домы?
      - Правда, что серебро Юрга лопатами гребет? - спросил Савка.
      - Про то не ведаю, - нахмурился Ждан.
      - Для чего ты все это рассказываешь? - прищурился Яков. - Чтоб смуту в людях посеять? Кто тебя подослал?
      - Никто не слал. Сам зову - оставайтесь добром, здесь воля.
      - Ишь, - усмехнулся Яков. - Леший. Ведь это ты нас пугал? Ночью. Ты закружил, чтоб с дороги сбить?
      - И верно, - насторожился Зашиба. - Вона сотоварищ его за елушником.
      Над молодыми елочками покачивала рогами лосиная голова.
      Ушкуйники много дней не ели мяса.
      - Лоська, беги!
      Три стрелы впились в шею сохатого. Он захрипел, вскинувшись на дыбы. В нею вонзилось копье и еще несколько стрел. Кровь хлестнула в несколько широких струй. Сохатый упал на передние ноги и выворотил рогом пень, бросился вперед, где только что стояли люди. Ждан шел ему навстречу, бормоча:
      - Лосенька, лосенька.
      Сохатый смял его и отбросил копытом. Он топтал сумки и лыжи, бил рогами в ели, на которых спасались новгородцы, метался и хрипел, поливая снег широкими полосами крови. Наконец, встал на колени, зашатался и опрокинулся.
      6. ЗОЛОТАЯ СЕРЬГА
      Яков решил подняться на вершину ближайшей горы, осмотреться. С ним увязался Савка. На лысой плоской вершине снег был плотен, как наст. Он навис козырьком над пропастью. Савка глянул вниз и отшатнулся - далеко внизу, как темная травка, щетинился лес. Сорвись - и разобьешься не сразу. Яков стал близко от обрыва, придерживаясь за куст кедрового стланика.
      Гудел ветер - здесь всегда гудит ветер. Внизу плыли лохматые, как дым облачки. Они цеплялись за вершины кедров и, казалось, что гора дымится. Солнце было очень ярким - слепило до боли в глазах, а проплывавшая тучка неестественно синей.
      - Вон югорские городища, - показал Яков.
      Голубоватые горбы гор сливались с небом. Внизу, как дорога меж скал и леса, виляла река. Далеко на север, где черный лес становился синим, были видны дымки.
      Яков улыбался.
      - Земли сколько.
      Он снял лохматую собачью шапку, подставив ветру лицо. Вырвал серьгу из уха, медленно размахнулся и бросил ее, как камешек, в солнце. Она сверкнула над пропастью, и Савка подался за ней. У него тряслись коленки.
      - Ого-го! - хрипло кричал Яков и хохотал.
      - Не пойму тебя, атаман. Чудишь... - сказал Савка.
      - Тоскливо, если не чудить.
      Савка смотрел на спину Якова и чувствовал, как надуваются на шее жилы. Он ненавидел Якова люто и страшно. Баловень. Савка ползет к богатству, обтирает ногти. А тот швыряет золотом и хохочет. Толкнуть сейчас... Да, самое время исполнить боярский наказ.
      Потными и тяжелыми стали руки.
      - Вольно здесь, - сказал Яков.
      - Вольно, - беззвучно шепнули посиневшие Савкины губы.
      Он вытянул руку и толкнул в широкую спину. Дрогнула рука, не силен был толчок.
      Яков, качнувшись, шагнул вперед и упал на спину, вдавив локти в снег. Ноги висели над краем снежного карниза.
      - Держись!
      Скачками бежал к обрыву Омеля. Карниз хрустнул и разошелся трещиной. Яков сильней вдавливал в него локти.
      Савка отступал, не помня себя. Видел, как упал Омеля, схватив Якова за ворот. Карниз рухнул, и Яков повис над пропастью.
      Савка бежал с горы, проваливаясь, падая, продираясь сквозь буреломы и заросли. Бежал, не зная куда и зачем. Только бы дальше от своих, от Омели. Он потерял шапку, разбил в кровь лицо.
      Опамятовался он у реки. Стал жадно хватать пригоршнями снег и есть. Потом упал на снег и застонал. Громко и отчаянно, как раненый зверь.
      На том берегу тоже кто-то громко простонал.
      Савка замер.
      На другом берегу была серая, изъеденная трещинами скала.
      Тихо.
      - Наваждение! - ругнулся Савка.
      "Ждение, дение, ение"... - повторилось на том берегу. Савка торопливо и крадучись стал отходить от колдовского места. Он уходил к Югорскому городищу.
      7. В ЮГОРСКОМ ГОРОДИЩЕ
      Крытый берестяной дом югорского князька с двумя крохотными оконцами стоял отдельно от других, на широкой площадке, окруженной рвом.
      На Савку бросились мохнатые лайки, но сопровождавшие его югорские охотники отогнали палками злобных псов. У дома стояла старуха с круглыми глазами, закутанная в меха, - шаманка Тайша. Она обошла Савку кругом, пристально осматривая, и приказала войти.
      В доме полутемно. На земляном полу выложен очаг из серых камней. В нем тлеют уголья, из котла над очагом идет вкусный мясной парок. У Савки дрогнули ноздри и он проглотил слюну.
      У стены устлана рысьими шкурами невысокая лежанка. С нее поднялся маленький старый князек с редкой бородкой и черными, как спелая смородина, глазами. Разрисованная красными узорами куртка, пошитая мехом внутрь, подхвачена серебряным пояском. На груди у князька ожерелья из серебряных монет.
      Савка поклонился князьку, коснувшись пальцами земли.
      Шаманка Тайша присела на корточки у очага и смотрела на уголья.
      У князька затряслись губы. Он что-то спросил Савку на непонятном языке и, подумав, повторил, неуверенно выговаривая каждый слог:
      - Кто ты?
      - Прежде спроси - зачем пришел, - дерзко ответил Савка.
      - Зачем пришел? - спросил князек.
      - Как друг, - ответил Савка. - Идет к тебе войско новгородское, за данью.
      Князек обхватил голову и заметался:
      - Ай-ай, беда идет.
      Монеты у него на груди мягко звякали.
      Савка струсил.
      Уходили последние надежды. Он торопливо выпалил:
      - Невелико войско-то. Полторы сотни топоров осталось. Да и притомились люди - их теперь голыми руками взять можно. - Он вытянул свои ручищи с узловатыми цепкими пальцами.
      Князек остановился, что-то соображая. Недоверчиво глянул на Савку. Тот загреб руками воздух, сжал кулак и придернул им:
      - В мешок заманить и стянуть.
      Князек покачал головой.
      Шаманка резко вскочила и уставилась на Савку круглым черным глазом.
      Он оробел, голова вжалась в плечи.
      - Наши люди доверчивы, ежели с ним ласково...
      Князек опустился на лежанку и долго смотрел так, медленно покачиваясь. Шаманка ткнула Савку пальцем в грудь и захохотала:
      - Не бей первых оленей - они приведут стадо.
      У нее были редкие желтые зубы и темное, похожее на сморщенный гриб, лицо.
      Югры держали совет. Самые старые и достойные охотники пришли к очагу князька.
      - Вах привел Рыжего, - сказала Тайша. - Рыжий привел чужаков. Пусть ответит Вах.
      Вах пожевал губами.
      У него были ясные глаза ребенка:
      - У сохатого не бывает клыков. У Рыжего не было хитрости.
      - Он не зажег сигнальный костер, - прищурился князек.
      Вах не ответил.
      - Рысь не дерется с медведем, - сказал самый старый охотник. У него слезились глаза и тряслась голова. - Пусть возьмут свое и уходят.
      - Они ограбят святилища! - закричала шаманка.
      - Это так, - сказали старики.
      А самый старый из них сказал:
      - Крот не знает солнца, а гуси летят и видят всю землю. Страх не учит быть сильным. Дайте пришельцам что они просят, но пусть расскажут они, почему народы за стеною леса сильнее нас.
      - Ты хочешь пустить волка к оленям? Они перебьют нас поодиночке и сожгут городища, - зло насупился князек.
      - Это так, - сказали старики.
      А самый старый из них ответил:
      - Не так. Пока мы будем жить, как медведи в берлоге, к нам будут ходить охотники с рогатинами. Много веков назад югры были единым народом и кочевали в степи, как вольные кони. Они никому не платили дани. Но пастбища скудеют, и человеки мечтают о лучшем. Югры поклонялись солнцу и пошли вслед за солнцем в страну, куда уходит оно ночевать. Они продирались через леса и болота, а солнце все дальше и дальше уходило от них. За то, что они дерзнули его догнать, леса разделили народ на малые племена. Мы деремся друг с другом из-за лучших земель и боимся чужого глаза. Все скопленные богатства кладем к ногам золотой женщины. А другие народы ставят большие города, меняют друг у друга товары. Они, как юноши, растут и мужают. А мы дряхлеем и старимся. Пусть идут с пришельцами в их земли наши и учатся быть молодыми.
      - К старости люди становятся детьми, - фыркнула шаманка Тайша. - Ты хочешь нарушить заветы богов и предков? Они жестоко отомстят нам за дерзость. Все будет так, как хотят они!
      И старуха трижды ткнула пальцем на небо и горы.
      ...Новгородцев удивила странная тишина в городище. Они взломали ворота.
      Тепла была зола в очагах, лабазы были распахнуты и пусты. Возле домов валялся нехитрый скарб. Югры ушли.
      Ушкуйники метались из дома в дом - поживиться здесь было нечем. Кто-то ободрал со стены рысью шкуру, кто-то нашел связку мороженной рыбы, бронзовые подвески и пояс. Из-за поношенной меховой малицы завязалась драка.
      Из-за частокола испуганно выглядывало оранжевое солнце. По багровому снегу и стенам легли резкие тени.
      Яков с недоумением осматривал низкие, похожие на длинные землянки, дома. В каждом, наверное, человек по сорок живут. И это хваленая Югра, о богатствах которой складываются легенды? Куда же они пользуют серебро и меха, ежели даже поселения их похожи на бедные новгородские деревни?
      Рыжего Ждана положили у очага, раздув огонь. Над ним хлопотал Зашиба. Ждан крякал, от боли и дрожал. У него было разбито плечо и смяты ребра.
      - Что замышляет югра? - спросил Яков.
      Ждан отвернулся. Яков подсел к нему.
      Час назад Рыжий рассказывал ему о братьях Помоздиных. Ждан их не видел и не знает. Только слышал, будто ушли они за Каменный пояс сказывают югры, что есть там счастливая земля, где люди не знают вражды.
      - Зачем вы пришли сюда с бедой? - заговорил Ждан, пытаясь приподняться. У него клокотало в горле. - С бедой и колчанами, полными стрел? Незнаемый народ - все равно как не человеки, нет к нему жалости. А ты приглядись к нему, узнай, пойми. Югру обступают леса и горы, из болот выходит гнус, с Полунощного моря и летом налетают вьюги. Здесь всего вдоволь - зверя, рыбы и птицы. У Югры не хватает сил раздвигать лес, нет умения делать землю кормилицей, добывать железо и медь...
      В слюдяном оконце метнулся алый отсвет - кто-то с досады запалил дом.
      У Якова раздулись ноздри - разгулялась вольница! Он вдруг понял, что уже не в силах ее унять, не в силах сдерживать больше людей. Он почувствовал усталость. Все стало безразличным. И югорские соболя, и дом все на свете. Словно пришел он не туда, куда так стремился.
      - Останови стрелу на полете, - усмехнулся он Ждану. И выбежал из дому.
      Пламя расползалось по углу дома, шипело, облизывая снег на низкой крыше.
      Яков приказал выступать. Отозвал в сторону Зашибу.
      - Коли со мной что случится - на тебе все заботы. Сохрани людей. Обратный путь будет еще тяжелее.
      - С чего приуныл, атаман?
      - Так. Повитуха мне нагадала когда-то греть костями мерзлые камни чужой земли.
      Яков был мрачен, подавлен.
      Дым пожарища стелился низко по зубьям частокола, скрывая оранжевое солнце.
      Второе городище тоже нашли покинутым. Заночевали, к полудню подошли к третьему.
      Оно стояло на крутом холме в изгибе реки.
      Дважды пытались взять городище приступом, но круты были склоны, высок частокол, Югры защищались отчаянно, их тяжелые медвежьи стрелы с медными наконечниками пробивали щиты из толстой кожи и дерева. Новгородцы отошли, потеряв полтора десятка ратников. Похоронили их в мерзлой земле, насыпав высокий снежный курган.
      Яков, еле сдерживая ярость, повелел обложить городище, чтобы взять югру измором и голодом. Часть людей отослал зорить мелкие охотницкие становища, чтоб добыть мяса и рыбы. На случай долгой осады стали готовить землянки и крытые шкурами шалаши.
      Минула неделя, другая. Ночами над частоколом колыхались факелы - югры были готовы и к ночному штурму. Тоска и уныние поселились среди новгородцев. Гасли надежды на возы серебра и мехов, неодолимым казался теперь и путь к дому.
      Рыжий Ждан чуть оправился, мог уже ползать, волоча по снегу омертвевшие, неживые ноги. Яков выспрашивал его о здешнем народе, перебирая бронзовые югорские украшения и бляшки. Затейливой искусной работы были эти бляшки, изображавшие зверей и человека. Вот степной орел, терзающий медведя. Вот женщина с младенцем во чреве - она стоит на бобре, над нею распластала крылья птица, а по бокам двое юношей с лосиными головами.
      - Югры читают по этим бляшкам свои предания, как мы по книгам. Они верят, что у человека четыре души. Одна после смерти живет под землей, другая становится духом леса, третья обращается в птицу, - объяснил рыжий Ждан. - Но самая главная - четвертая, сонная, или вещая, душа. Она покидает нас во сне и витает в краю предков или в этом мире. Если она заблудится, человек уже не проснется.
      Сердился Ждан, если Яков подшучивал над югорской верой.
      - Всяк народ по жизни избирает себе богов. Югры зря зверя не тронут, потому что каждый зверь священен. Медведь, к примеру, был сыном верховного бога Нуми-Торума и жил на небе. Но выпросился он у отца на землю. Пятки у него голые и стали мерзнуть зимой. Отец дал ему огонь. Однажды грелся медведь у костра, а люди увидели огонь и решили его похитить. Они убили медведя и унесли с собой огонь. С тех пор медведи на зиму в берлогу ложатся, чтобы пятки не отморозить. Когда югры сейчас убивают медведя, они устраивают празднество, винятся перед его мертвой головой и поют священные песни. А перед этим вырежут у головы язык и уберут глаза, чтобы дух медведя не мог их увидеть и не мог пожаловаться богу-отцу...
      Сказывал Ждан и о золотой югорской бабе. У Женщины этой во чреве ребенок, а во чреве ребенка еще дитя. И означает это вечность жизни и рождения. Путь к идолу знают только старейшины и шаманы, не дано ее видеть простому человеку, а тем более иноземцу.
      - Я найду золотого идола, - сказал Яков.
      Ждан только грустно усмехнулся.
      Шла пятая неделя. Прибыли послы от югорского князька. Старый охотник Вах передал Якову серебряное блюдо с монетами и украшениями, связки собольих шкурок.
      - Югра много думал и решил покориться, - Вах смотрел себе под ноги, словно чем-то обижен. - Югра готовит дань, Русь подождет.
      Яков и обрадовался и встревожился - не готовит ли князек какой хитрости? В городище начинается голод, но и его воинам не сладко, варят березовую кашу, держатся из последних сил. Случись битва - им не выдержать.
      - Хочу видеть Рыжего, - мрачно сказал старый Вах.
      Ждан лежал у костра, закутанный в тулуп. Он отвел глаза, когда подошел к нему Вах.
      - Ай, у сохатого оказалось сердце хитрой росомахи! И старый Вах поверил росомахе! Ай!
      Послы ушли.
      Новгородцы оживились, гадая о югорских сокровищах, о близком пути к далекому дому.
      А в городище вечером перед домом князька полыхал костер и металась вокруг него в диком танце шаманка Тайша.
      Сначала она долго курила, сидя на корточках у костра, набив трубку кусками сушеного мухомора. У нее белели щеки, а взгляд становился мутным. И она вдруг начинала скакать и выгибаться. На ней была маска с рогами горного козла. Ленты на ее бубне и поясе метались и вспыхивали в отсветах костра.
      Савку усаживали рядом с князьком среди старых югров. У него затекали ноги во время игрищ.
      У шаманки был грубый, мужичий голос. Савка не понимал слов. Что-то зловещее было в ее каркающих выкриках.
      Э-э, Пор! Ты не видел кровь жертвы,
      Ты пил ее.
      Я говорю тебе.
      Пробудись и слушай.
      Эта земля принадлежит нам,
      Ее пришли грабить.
      Иди за тем,
      Кто пришел сюда красть.
      Сломай ему шею.